В поиске слов

Я сидел на полуразваленном стуле, и смотрел в окно сквозь пыльные жалюзи. После вчерашнего основательно мутило, и каждое резкое движение вызывало физическую боль. Кажется, я вчера упал. Надо бы сделать кофе или крепкий чай, но заставить себя не было сил.
 На улице светило воскресное, морозное солнце. Около нашего окна росло небольшое дерево. Летом оно превращалось в душистую сирень, а сейчас это была просто коряга, ждущая своего майского бенефиса. На одной из веток расположились воробьи, с важным видом чирикая и разглядывая моего кота, который сидел рядом со мной, судорожно мяукая, обеспокоенный пристальным вниманием со стороны пернатых друзей.
Во дворе была суета выходного дня, наводящая тоску на мужчин средних лет и приводящая в восторг детей и стариков. Три дня назад работники ЖЕКа залили небольшой каток, что ожидаемо стало центральным событием в нашем районе. Кто-то включил музыку с помощью небольшой переносной колонки, мамаши с восторгом фотографировали своих детей, тут же размещая всё это в различных социальных сетях.
Со стороны киоска понуро шёл сосед Аргиз. Пакеты в его руках недвусмысленно приняли форму пластиковых бутылок.
- «Ещё один ударник алкогольной пятилетки» - подумал я.
Аргиз был неплохим мужиком. Года два назад он с семьёй приехал в наш город из Узбекистана. Сначала все наши соседи, как нормальные русские люди, отнеслись к нему с подозрением замешанном, как водится, на великодержавном шовинизме. Но это длилось недолго. Новый жилец проявил навыки добрососедства. Помогал автомобилистам нашего дома с починкой машины, соорудил на лестничной клетке пепельницу, угощал соседей пловом. Пару раз возвращался домой в сильном подпитии, после чего окончательно стал своим.
 У второго подъезда, копался в старом японском джипе, полковник милиции в отставке, Григорьев. Я живу тут уже восемь лет, и все восемь лет он чинит этот джип. Единственное чего я никогда не видел, это чтобы он на нём куда-нибудь ехал. Григорьев был неприятным типом. Ни то чтобы у нас был конфликт, нет. Просто с первой встречи мы не подали друг другу руки, и с той минуты чувствовали обоюдную неприязнь. Я не любил его за узкое трико, в котором он напоминал постаревшего танцовщика провинциального театра. Презирал за его манеру рыгать и сморкаться, делая при этом вид обыденности происходящего. Терпеть не мог его жену, которая почему-то решила, что ей до всего есть дело, и открыто залазила в чужие почтовые ящики проверяя все ли получили платёжки по квартплате. По-моему, она ворует мои заказные письма.
На скамейке у нашего подъезда сидела компания молодых ребят. Две девочки и два мальчика. Им было лет по пятнадцать, и пацаны открыто пили пиво из бутылок, не обращая внимание на откровенно-враждебные взгляды Григорьева. Они его не замечали. Всё внимание было приковано к подругам. Слов было не разобрать, но по собственному опыту и по наигранному смеху девиц, было ясно что несут они всякую чушь. Я вдруг подумал, что моей дочери через пять лет тоже будет пятнадцать, и подготовиться к этому невозможно.
Стало совсем не по себе. Тошнило уже конкретно. Я никогда не умел похмеляться. Даже мысль об этом вызывала рвотный рефлекс. Поэтому ничего другого, кроме как пережить это мучаясь и страдая, я не мог. Жена со мной не разговаривала, и я знал, что подходить к ней в ближайшие часы не имело смысла. Разве что… Да нет, невозможно. Да и чем она могла мне помочь? Стало бы только хуже. Кажется, вчера я наговорил лишнего, и сперва надо бы вспомнить, чего конкретно. А то ввяжешься в неравный бой, а крыть нечем. Сдаться конечно и так придётся, но ведь всё дело в количестве сданных позиций и степени вины.
 Я поднялся со стула, взял на руки кота, и пошёл спать.