Рассказы о войне ветерана 538

                З Е М Л Я  Г У Д И Т

                Повесть
               
                Автор повести Олесь Гончар


  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).

Продолжение 22 повести
Продолжение 21 — http://proza.ru/2020/12/03/1763

  Во дворе послышался девичий голосок:
— Лыжи, лыжи!.. Серёжкины лыжи! — и вслед за этим в комнату влетела Люба, румяная, с инеем в блестящих кудряшках. — Серёженька! — Она с порога кинулась к брату. — Я твои лыжи узнала! А Марийка говорит: «Давай заберём и махнём в поле!» Только палок нет!.. Ой, какой ты!.. — тормошила она брата, заглядывая ему в глаза. — Как же там наша мамуся? Говори!
— Мама как всегда… в порядке. А ты пошла и забыла, — с напускной строгостью отчитывал её брат.
— Забыла!.. Ещё что выдумываешь?!
— А почему до сих пор не приходила?
— Немцев не видела, что ли? — выпалила Люба. — Пойду в Полтаву, когда уже там немцев не будет!
— А разве тут не немцы?
— Да поменьше, чем в Полтаве. Проскочат на машинах по большаку, а сюда лишь изредка за «яйками»… Подкатят к кладовой, выпишут и — ауфвидерзейн!
— Так и есть, — подтвердила тётя, подавая ужин. — Налетят, тут рванут, там схватят — и дёру, будто с краденым… А узел как был завязан, так и остаётся…
— Какой узел, тётя Даша? — спросил Серёжка.
— Совхоз наш, рабочие — они как узел. Немцам хотелось бы распустить его на нитки, по-всякому подходят: и так, и сяк, и руками, и зубами, — а не берёт… Ну, садитесь ужинать.

  За ужином Люба, сверкая чёрными глазами, похвалилась брату:
— Я хотела на птицеферме диверсию устроить…
— Ты посмотри на неё! — поднял брови Серёжка. — Какую?
— Хотела колодец завалить, мусором засыпать.
— Вот глупенькая, — усмехнулась тётя Даша.
— Но Марийка меня отговорила. Это наша соседка, вот через стенку, — объяснила Люба брату. — Она тоже на птицеферме, она и при наших там была…
— Самая лучшая моя ученица, — сказала тётя Даша. — Мария Силовна.
— «…не надо, говорит, Люба, этого делать. Немцы, говорит, были — и нет их, и воды им этой не пить, а нам потом придётся копать новый колодец. Колодезный дед Кошка, говорит, съел бы меня за это!..» Потеха!
— Она в отца пошла такая рассудительная, — сказала тётя Даша. — Отец её, Сила Гаврилович, — мастер на все руки: и сапожник, и столяр, и стекольщик, все корпуса на ферме остеклил. Предусмотрительный человек! Перед тем как пришли немцы, он все стёкла в корпусах ночью вынул и где-то закопал до того дня, когда наши вернутся. Теперь окна соломой заткнули. Свинарки мёрзнут, а терпят.

  — А если бы шеф узнал, погнал бы его в лагерь? — спросила Люба.
— Разве тут один Сила Гаврилович такой?.. Тут почти все… Один части трактора вроде бы «затерял», другой камень на мельнице так приспособил, что только отруби свиньям можно молоть. Если бы шеф начал до всего докапываться, ему пришлось бы весь совхоз гнать в лагерь. Потому что каждый — как умеет — сопротивляется. Шеф и рад бы нас всех перевешать, да невозможно: надо же кому-то в имении работать, без рабочей силы им не обойтись.
После ужина тётя Даша собралась в свинарник на ночное дежурство.
— Ты, Люба, хозяйничай тут без меня. Серёжку на лежанке положи, он ведь с дороги… Трубу закроешь, дверь заприте. А я пойду уж свиней стеречь, может, пока сало на них нарастёт, и наши вернутся…

  Оставшись с глазу на глаз с сестрой, Серёжка рассказал ей, зачем он, собственно, пришёл. Внешне кажущаяся легкомысленной, Люба на самом деле была серьёзным и надёжным товарищем, умела удивительно честно беречь тайны, и Серёжка во многом ей доверялся. И сейчас, польщённая доверием брата, девушка просияла.
— Я позову Марийку. — Она уже хотела постучать в стену, но Серёжка задержал её руку. — Не беспокойся, не бойся, — успокаивала Люба брата, как взрослая. — Марийка совсем, совсем наша! Надёжнейшая из надёжных! Ты её ещё не знаешь, Серёжка! Я б тебе рассказала о ней одну тайну, но это было бы нечестно с моей стороны. — Люба важно поджала губку.
— Если она и в самом деле наша, «надёжнейшая из надёжных», то какие ещё могут быть тайны? — выставил Серёжка свои аргументы.
Люба подумала и, вероятно, согласившись с этим, наклонилась к брату и, хотя они были в комнате только вдвоём, зашептала на ухо:
— Она знамя хранит!
— Что? Какое знамя? — Парень ничего не понимал.
— Знамя, настоящее знамя! Ой, как это здорово, Серёжка! Я позову её, пускай она сама расскажет тебе. Это у неё выходит складно, как сказка!
— Сама сначала расскажи.

  — Вот слушай. Ещё осенью, когда сюда только вступили немцы, на птицеферму к ней зашли двое наших напиться. Оба со шпалами, видно, командиры. Только руки у них все в ранах и лица обожжённые. Напились, поблагодарили, ещё и спросили Марийку, как её зовут. Один подаёт блокнот, говорит: напиши, как зовут. Потому что они глухие и ничего не слышат. И она написала: Мария Силовна. Это её до войны весь совхоз так звал по отчеству, потому что она была знатной, её куры неслись лучше всех… Куры её любят; когда она идёт через двор, вся ферма за ней влёт, а некоторые даже на плечи садятся!
— Ты короче, — прервал сестру Серёжка. — Ты о знамени говори.
— Вот они напились и пошли степью. Идут себе, не оглядываются, а глухие ж, бедняги, оба и не слышат, что за спиной у них по большаку уже мотоциклы др-р! др-р! др-р!
— Ну?

— Ну, догнали — и на месте обоих… бах-бах. А Марийка всё видела с фермы и, как только немцы поехали дальше, помчалась к командирам. Осмотрела их, думала, что живые, — нет, не живые. И видит: на спине одного из-под гимнастёрки, посеченной пулями, как будто кисточка золотая. А это у него в сорочке знамя было зашито! Распорола Марийка сорочку и вынула знамя. А оно насквозь пропиталось кровью, ещё тёплое и тоже пробито пулями. На нём портрет Ленина вышит и написано: танковый полк!..
Серёжка вздрогнул:
— Где оно?
— Не знаю… Не перебивай!.. Она где-то его спрятала, и никто не знает… А командиров Марийка и девчата-доярки похоронили вечером. Обмыли лица водой, перевязали рушниками и там же похоронили.
— Позови её! — сказал Сережка.

  Люба постучала в стену.
— Только ты с нею не очень, — предупредила девушка. — Потому что она и обругать может, дорого не возьмёт! У неё и отец, — он теперь ходит стеклить по сёлам, — всех ругает!.. Каждому в глаза высказывает, кто чего заслужил!..
Через минуту на пороге появилась девушка лет пятнадцати, с косами веночком, бойкая, подвижная, с острым носиком в золотистых капельках веснушек. «Словно в солнечных брызгах!» — подумал Серёжка. Под её ситцевым платьицем едва наметились молоденькие груди.
— Знакомься, Марийка, — обратилась к ней Люба, указывая на Серёжку, который стоял босиком у стола, — братишка мой, Серёжа. Поэт!

                Продолжение повести следует.