Рассветы - закаты дилогия

            
               
               
          ПЕРВЫЙ РАССВЕТ

Поздний летний вечер. Ещё не улеглась на дороге пыль от прогнанного по деревенской улице стада и я, зажав нос, вприпрыжку преодолевая эту пыльную завесу, подбегаю к хате подружки Гашки. Вообще-то, настоящее имя её Галя, Галина, но все зовут Гашкой из-за схожести с родной бабкой Агафьей. Вместе с Гашкой мы забегаем за Надькой Харлашиной и уже втроём подходим к хате Гришаевых. Тут живут Тонька с Танькой. Я переживаю, что сёстры откажутся, не поддержат меня в осуществлении заветного желания. Даже не желания - мечты! Ибо нет ничего прекраснее, романтичнее, чем встреча рассвета, восходящего солнца, рождения нового дня!
Всё-таки одна из гришаевских сестёр спасовала. "Ой, штой-та у боку так колить, так колить, прямо моченьки нету", - по-старушечьи заныла Тонька. Знаю я эту Тоньку, поняла всё и про "етот бок": не захотела Тонька целую ночь куковать на болоте, вот и придумала! Но зато не отказалась Танька. А по дороге к нам ещё присоединились Зойка, Варенька и восьмилетняя Маруся.  Такой разновозрастной компанией мы и отправляемся на болото. Одеты все мы в отцовские, материнские телогрейки, фуфайки, называемые у нас "кухвайкями". Эти кухвайки ниже колен, а маленькой Марусе длинная одёжка лупит по пяткам. Зато все, как одна, мы разуты. Болото находится прямо за деревенскими садами. Оно вовсе не сырое, как подобает болоту, а осушенное. На нём нет даже кочек. Ровная поверхность сплошь в нежной "гусиной травке" - до самой осени на нем пасутся домашние гуси.
Уже выпала ночная роса. - Надо было хуть сапоги натянуть! - шепчет мне Гашка, - А то за ночь ноги отвалются! Я чувствую её правоту, но если  отпустить девок за обувью, обратно их уже не дождёшься! Я молча веду свою команду к срединному колодцу, называемом у нас ещё и "овечьим" по причине нахождения невдалеке "овчаруха" - крытого загона для овец. Всего на нашей улице три колодца - "колодезя" по-деревенски. Два из них - Карпов и Колюшкин - расположены по её концам и названы по именам хозяев хат, стоявших напротив их, а третий, срединный или "овечий", выкопан посредине, на болоте для хозяйственных нужд и водопоя скота. Неподалеку от него  небольшой штабель свеже-ошкуренных бревен и мы рассаживаемся на них, натягивая телогрейки на озябшие ноги. В предночном воздухе особо остро пахнет сосновой смолой.
-Можно было и дома поспать, а потом подняться! Какого чёрта целую ночь тут высиживать?! - роняет первое зёрнышко сомнения гришаевская Танька. Наверняка пожалела, что не осталась со своей сестрой-притворщицей Тонькой.
- Не чёрта, Танечка, - его на ночь вспоминать не желательно - а будем ждать рассвет! - приободряю я не только Таньку и добавляю: - Я вам сейчас такие истории расскажу!
- Ой-ой, толькя не страшные! А то мы сразу разбягимся! - наперебой закричали воодушевлённые девчонки. Я улыбаюсь, а на душе тревожно: не дождутся девки рассвета. Особенно переживаю за самую младшую, восьмилетнюю Марусю. Если все мы для наших родителей уже "большие" и нам разрешено бегать на улице допоздна, то Маруси могут хватиться, начнутся поиски. Она, единственная девочка среди шести братьев, к тому же последний ребенок в семье, "скидушек", как говорят в деревне.
- Марусь! Бегла б ты домой, пока видно! - предлагаю я. Но у маленькой Маруси большое желание увидеть восходящее солнце. Завернувшись с головой и ногами в фуфайку, она кричит: "Нет-нет! Ты, Люб, не бойся, я сказала мамке, чту будем на болоте сидеть!" Темнота постепенно заволакивает ранее различимый в тумане "овечий" колодец, задние загородки садов, уплывает в темь и сама деревня. Из неё доносятся последние звуки: окрик припозднившейся хозяйки-доярки, звон-бряк ведра....
У меня и Вареньки карманные фонарики. Они освещают наш небольшой пятачок, с ними веселее. Едва я начинаю погружать подружек в книжные познания, как в установившейся тишине ещё издали слышу голоса приближающихся баб.
- Я ж табе говорю, шту ето усё Любка Веркина! Ето она усё выдумываить, девок баламутить! Теперя вот на болото уволокла! - узнаю я голос тёть Раи, матери Надьки.
- Дык, Рай, девка-то увроде вумница, - замечает мать маленькой Маруси. - Нагдысь Верка мине говорила, шту ие девка учитца на одны пятёрки!
- Вот то-то и оно! Пятёрошница! Крепко много знаить! - мать Надьки была уже у нашего штабеля. - Ты што жа тут уселася? Забыла, шту завтря у Брянск ехать, хворму к школя куплять? - закричала она на Надьку. Та быстрехонько подхватилась с брёвен. Марусина мать некоторое время молчит, потом, улыбаясь, обращается ко мне: "Люб, ты вить уже невеста! И што, табе интересно с моим кындриком, с моей малюткой бегать?"
Мне нечего ответить, хорошо, что в темноте не заметно моего смущения. Марусе уходить неохота, она хнычет, упирается, но мать стаскивает дочку с брёвен, хватает в охапку и, как пряк (сноп) соломы, уносит в ночь. Девки мои взгрустнули. Наверное, позавидовали ушедшим Надьке и Марусе. Я стараюсь их увлечь и отвлечь любовными историями из известных романов - знаю, подружки их не читали. Я рассказываю им про Джемму и Артура из "Овода" Э. Войнич; про Елену и Дмитрия Инсарова из тургеневского "Накануне". Потом перехожу к школьному роману старшеклассника и молодой учительницы из повести М. Казаковой "Трудно с тобой, Андрей". Девчонки слушают, открыв рты - это им ближе и интересней. Нам с Гашкой уже по четырнадцать; Варенька на год младше, а гришаевской Таньке и царьковской Зойке этим летом исполнилось по двенадцать лет. У всех нас самые первые мечты-грёзы о непонятном пока чувстве.  При слове "любовь" наши девчоночьи сердца охватывает волнение и трепет.
Полный мрак августовской ночи покрыл все вокруг. Какое-то мгновение не видно даже даже звёзд и, вдруг, купол неба вспыхнул, заиграл, засветился, как огромная новогодняя ёлка. Откуда-то барыней выплыла и повисла сбоку небосклона круглая ярко-оранжевая тыква-луна. Моя девичья компания сразу повеселела.
- Девки! А давайте анекдоты рассказывать!- предложила Зойка. - С картинками!
И посыпались анекдоты... Рассказывали по очереди, а кто не знал анекдотов, должен был спеть частушку. Тоже с картинками! Уж этого добра мы от родителей знали немало. Наручных часов ни у кого из нас не имелось и сколько было времени мы не знали. Что уже далеко за полночь, я поняла и по себе и по подружкам. Мы как-то враз сникли, обмякли, будто очень-очень устали. Никому уже не хотелось ни любовных историй, ни анекдотов. Одолевала сладкая расслабленность-истома наступающего сна, дОлила зевота.
- Ох, один рот и тот дерёт! - широко зевая произнесла Варенька и, втягивая голову в фуфайку словно черепаха в панцирь, предложила: - А не поспать ли нам, девки, хуть один часик!
Зойка и Танька, будто только и ждали этого предложения - тут же брякнулись на брёвна. - Ложись и ты! Я буду дежурить, - предложила я Гашке, но верная подружка мотнула головой: - Не-е, посижу немножко! Мы сели рядышком. Сидели молча. Девчонки уснули по-настоящему. На какое-то время я выключила фонарик, чтобы полностью ощутить торжественность и важность момента.
Гашки хватило действительно на "немножко". В полной темноте, под посапывание подружек, положив голову мне на плечо, она крепко спала. Я сидела в полном одиночестве и мысленно нахваливала себя: - Вот я молодчина! Всё ж, добилась своего - встречу солнца! Ведь, сколько раз пыталась, но... то просыпАла зарю, то шёл дождик. И вот подговорила девчонок, убедила... Так сладко на душе, так приятно... Фонарик выпал из моих рук.
Проснулась я от холода и испуга. В темноте никак не могла найти фонарик. Совсем рядом кто-то хрипел и странно смеялся. Я различила на брёвнах сбившихся в одну кучу, обнявшихся во сне девчонок и закричала что было силы: - Варькя! Фонарь!
В мыслях пронеслось: ребяты пугают. Но никто не знал о месте нашего сбора. Девчачий ком из фуфаек мгновенно рассыпался: Тонька, Танька и Варенька, ничего не поняв спросонья, задали стрекача, рванув в разные стороны. Очнувшаяся Гашка посветила найденным фонариком...
Они стояли в рядок: жеребец, кобыла и жеребенок. Счастливая лошадиная семья! 
- Какие красавцы! - воскликнула я. - Так здорово нас напугали!
И хотя нас с Гашкой бил ночной озноб, нам стало необыкновенно весело. Сон как рукой сняло! Нам, оставшимся вдвоём, было совершенно не страшно - нас охраняла лошадиная семейка. Мы с подружкой забрались на самый верх соснового штабеля - отсюда восход виднее! Наши души заполняло чувство восторга, ликования - мы продержались! Вот-вот закончится ночь.
И как-бы в подтверждение этому в деревне загорланил первый петух. Дал побудку остальным и скоро вся окрестность огласилась звонким кукареканьем.
- Ой, слава те господи! - обрадовалась Гашка, - Скоро домой!
Я удивленно взглянула на неё, но укорять подругу не стала. Я сейчас и одна могла встретить восход. Ночная тьма начинала сереть. Наползающий утренний туман будто сжирал её. Интересно, думалось мне, это вчерашний туман или народившийся, новый? В воздухе терпко запахло мокрой травой. На ней жемчуговым ожерельем блестела выпавшая роса. Вслед за петухами из деревни слышалось разноголосое мычание коров. Наверное, моя мамка уже встала на утреннюю дойку. В небе исчезли звёзды. Оно становилось лилово-розовым. Рассвет! Удивительная пора перед восходом солнца. Нежность рассвета отступает потихоньку. Вот уже рассеялся его лилово-розовый, сиреневый оттенок. Сквозь него проглядывает пронзительная голубизна. Мы смотрели на побледневшую полоску восточной стороны неба. Там обозначалась призрачная линия горизонта, линия смыкания нашего болота с небесным пространством.
И вот оно, солнце! Сначала показалась небольшая его каёмка, потом солнце приняло вид полусферы, а затем быстро-быстро выплыло из-за горизонта, будто кто-то подталкивал его снизу. Ярко-жёлтое, оно пока не слепило наших глаз. Но несмотря на это в них появились слёзы. Восхищённые удивительным зрелищем, мы смахивали их с лица, смущаясь друг дружки за эту слабость. И знать мы тогда не знали, что эти девичьи слёзы, встреча первого взрослого рассвета было нашим прощанием с детством.

               ПРОЩАЛЬНЫЙ ЗАКАТ


                Нет ничего прекраснее на свете
                Закатов на вечернем небосклоне.
                Перед художником небесным этим
                Склоняюсь с благодарностью в поклоне...

Я - давняя собирательница закатов. Нет-нет, я не художник, не фотограф - коллекция закатов в "файлах" моей памяти, в моей "душевной матрице".
Считается, можно бесконечно смотреть на бегущую воду и пылающий огонь - я добавлю к этому ещё и вечерние закаты. Я очарована ими, любуюсь не налюбуюсь, не в силах оторвать завороженного взгляда от такого удивительного зрелища, такого природного чуда.
Не бывает двух одинаковых закатов как не бывает одинаковых отпечатков пальцев, одинакового смеха... Каждый закат - это открытая небесная книга: созерцай, листай, читай! И я листаю её. В весенних закатах я улавливаю особую тонкость и нежность, какую-то ещё осторожность в многоцветии красок. Они, более всего, пастельных тонов, бледно-розовой расцветки; мягки и обнадёживающи. Весенние закаты - это счастливое детство планеты; в них само обновление природы, жажда жизни.
В летних закатах все буйство красок как само буйство вошедшей в зенит жизни! Какая широкая гамма цветов и оттенков, перетекающая из одного в другой, ежеминутно меняющая картину небесного полотна.
В осенних закатах, не столь частых как весенние и летние, красочная палитра выдержана в спокойном тоне. Края позолоченных солнцем облаков мягко меняют алый цвет на малиновый, который также мягко переходит в ярко-оранжевый, затем в желтый, сиреневый...  В небесных страницах осеннего заката незатейливо прочитывается великая мудрость, мудрость матери-природы.
Зимние закаты особенные! Ах, какое волнение, какая грусть охватывают мою душу при воспоминании одного из них! Этот зимний закат будет сохранен на "жёстком диске" моей памяти, будет жить до конца дней моих. То был даже не закат! Поражающее, устрашающее зрелище небесного пожарища в полнеба! Ярко-багровые языки пламени лизали небосклон; синий дым медленно затягивал эти краски, переходя затем в черный окаём, милостиво подсвеченный закатными лучами солнца.
На моих глазах листались-перелистывались страницы зимнего заката-книги. Но мне недосуг было углубиться в её прочтение, понять значение и предсказание полыхавшего январского заката. Я прощалась с мальчиком, приехавшим в отпуск из армии на несколько дней и вновь уходившим на службу. Казалось бы, от такого небесного пожарища должно было быть жарко, но меня била дрожь. Я прижималась к холодному колючему сукну его шинели и он робко - я чувствовала дрожание его рук - гладил меня по голове.
- Посмотри, что творится на небе! - старалась я и себя и его отвлечь от напряженности наших "проводин". Мы посмотрели на закат. Он уже перелистал страшные, тяжёлые страницы. Наверняка разозлясь, неведомый небесный художник забросал, залепил чёрный окаём золотисто-сиреневыми, пурпурными мазками.
- Когда совсем затухнет этот пожар, я буду уже на станции, - сказал мой девятнадцатилетний солдат и поцеловал меня в холодный нос.
... Он погиб через два месяца на китайской границе. Не бывает похожих закатов как не бывает похожих человеческих жизней. Никогда больше по зимам не встречала я того "пожарища" с черным трагическим окаёмом, который тогда, в ранней юности не сумела прочесть, предугадать... Да и было ли в моих силах что-то изменить, исправить...