Нога заболела. Часть 3. Ну, вот и дома

     - Поздравляю, - раздался голос Павла. Его поддержал нестройный хор остальных пациентов, находящихся в палате.

      - Два с половиной часа на всё про всё, - продолжил Павел, - чётко здесь работают. Хорошо дело поставлено. Я прикинул каждая операция заканчивается приметно за одно и тоже время. Кстати Борис познакомься, пока ты отсутствовал, у нас новенький появился, его Анатолием зовут.

     Борис Петрович приподнял голову. У окна, на его бывшей кровати, лежал седовласый мужчина со страдальческим выражением лица.

     - Вы с ним почти ровесники, ему, кстати через два дня семьдесят пять будет, - Павел помолчал немного, наверное, давая Зорину возможность переварить эту информацию, а затем продолжил:

     - Ты как себя чувствуешь?

     - Нормально, ног только не чувствую. Знаю, что они никуда не делись, но совсем ничего ниже пояса не ощущаю. Даже неприятно как-то.

     - Ничего, это так у всех. Это наркоз действует. Вот часа через три он отходить станет, ты ещё пожалеешь, что мало блаженствовал, пока под наркозом был.

      - Да понимаю я всё, - ответил Зорин, - а всё одно - вот это ощущение, что ниже пояса у меня ничего нет, что я в какой-то обрубок превратился – оно удовольствие, поверь, не доставляет.

     Борис Петрович говорил это, приподняв голову, так, чтобы он мог лицо Павла увидеть. Тот сначала лежал совершенно безучастно, как будто всё о чём Зорин говорил, его совершенно не касалось. Затем даже сел, рывком каким-то:

     - Ты знаешь, Борис, а ведь ты прав. Я всё пытался вспомнить, что я сам чувствовал, когда меня вот в таком же как ты сейчас состоянии привезли и на кровать бросили, как ненужную тряпку. Это я тебе сейчас о тех своих чувствах рассказываю. Мне это даже обидно тогда стало. Операцию человеку сделали, а сёстрам этим наплевать. На кровать перетащили и пошли о своём, о бабском болтать. Вот ты о ногах думаешь, а меня тогда такая тоска обуяла. Сам не знаю откуда она взялась. Но я ни о чём другом думать не мог. Так и лежал сопли от обиды жевал, потом боль появилась и совсем другие мысли в голове шевелиться принялись, - он замолчал, и все в палате тоже лежали молча, а затем, как очнулись и начали о своих чувствах в такой же момент рассказывать.

     Оказалось, мысли у всех примерно одинаковыми были, только мало кто об отсутствии ног подумал. В основном всех жалость донимала и чувство обиды на окружающих, что никого ты не волнуешь и никому на фиг не сдался.

     Борис Петрович даже пожалел, что эту тему затронул, уж больно почти все о своих тех мыслях, которые казалось давно уже улететь в небытие должны были, душещипательно рассказывали. Как оказалось, те мысли вовсе и не улетели, а так всего навсего немного в недра памяти начали опускаться, а тут за общим разговором вновь на поверхность выплыли, да так, что некоторые о своих обидах чуть не со слезами на глазах рассказывали. На соседей по палате, таких же страдальцев, обиды не было, а вот на безучастность медперсонала, а ещё больше родных и близких, которые не позвонили сразу же и не принялись утешать и по головке гладить, этого прямо избыток был. Но в конце концов у всех заморозка начала отходить, появилась боль и все эти дурные мысли исчезали, а совсем другие приходили. Вот и Борис Петрович начал внутренне готовиться к тому, что и у него будет, как у всех – и боль появится и настрой всего его организма изменится.
 
     Народ в палате ещё продолжал разговаривать, а Борис Петрович весь замкнулся на своих внутренних переживаниях. Неудивительно, что все они крутились вокруг его собственных впечатлений этого утра. Операция в целом прошла нормально, вернее вроде бы нормально. Уложились в положенное время, а то что протез уронили, так особого вреда не нанесли. Он тяжелый и скользкий, весь в крови небось был, или руки в крови, ну да это неважно. Не стеклянный, не разбился, а всё остальное ерунда.

     Подошла медсестра, быстро поставила на тыльную сторону левой руки катетер для многократного введения различных медицинских препаратов и начала капельно вводить какой-то раствор из большой полуторалитровой бутыли. "Компенсируют кровопотерю, - подумал Зорин, - наверное во время операции я много крови потерял. Там же вен полно". Он успокоился и закрыл глаза. Разговоры в палате не стихли, но до Бориса Петровича доносились лишь отдельные слова, смысла которых он не понимал. "Хорошо, что я оглох до такой степени, - эта мысль даже порадовала его, - вот так лежишь себе спокойно. Они там обсуждают что-то, а мне хорошо – их разговоры меня ни от чего не отвлекают, я их просто не слышу", - и он даже улыбнулся про себя.
 
     Разговоры затихли, поскольку принесли обед. Есть, лёжа на спине, было не очень удобно. Борису Петровичу приходилось задирать голову как можно выше, чтобы из ложки не пролить суп на собственную грудь. В тот день это были щи, но если до операции они Зорину очень понравились, то после операции он буквально заставил себя проглотить пару ложек и поставил тарелку на прикроватную тумбочку. До второго он даже не дотронулся, аппетита не было совсем. Единственно, что он выпил с удовольствием, это компот.

     После обеда время опять стало тянуться невыносимо долго. Борис Петрович уж даже не знал, как с этим бороться. Вроде бы скоро истекут те самые три часа, после которых начинает отходить наркоз. Операция закончилась в одиннадцать тридцать, он эти цифры запомнил хорошо, отчётливо их видел на часах, висевших на какой-то стене, когда его в палату возвращали, но вот уже почти три часа, а положение всё такое же. Зорин даже нервничать стал. Спросить у кого, так всё ему уже объяснили, неудобно переспрашивать. Хоть бы кто из медперсонала заглянул, их можно не стесняться, но никого как назло не было. Вдруг, когда он уже чуть ли не отчаиваться начал, пальцы на левой, здоровой ноге, сами по себе согнулись и разогнулись. Не прошло и нескольких минут, как вся левая нога пришла в дооперационное состояние, а вот правая так и оставалась без движения и самое главное абсолютно бесчувственной. Зашла сестра, поставила ещё одну капельницу, Борис Петрович намерился уже задать ей вопрос, но она всё делала настолько быстро, что стремительно убежала, а вопрос, который он хотел задать, так и не добрался до языка.

     Прошёл целый час как левая нога ожила, а правой как не было, так и нет. "Может они там что-нибудь не так сшили", - эта мысль начала распирать голову Зорину, он даже потряс ей немного, в какой-то смутной надежде, что потрясёт и ускорит восстановление прооперированной ноги. А мысли лезли и лезли. Борис Петрович уж не знал и куда от них деться, хотя прекрасно понимал, что никуда не удастся спрятаться, они везде достанут, ведь они собственные – бестелесные и молчаливые, внедряются и мешают жить. "Ну, почему так, - взывал к ним тоже мысленно Зорин, - ну, оставьте меня хоть ненамного в покое". Но чем больше он от них отбивался, тем прочнее они обосновывались в его голове. Вот они уже всю её забили, толкались друг с другом и всё время спрашивали, спрашивали одно и то же:

     - Может, что не так сшили?

     Он прекрасно их понимал, ведь они о нём беспокоились. Минута бежала за минутой, а часы как остановились, еле шли, но, вот и ещё один прошёл, а всё и поныне там – никакой реакции, как была правая нога бесчувственной, так и оставалась. И ни одна медсестра за это время не зашла, спросить, что ли громко у всех в палате, им же уже операцию всем сделали, как у них то это было. Да неудобно, что-то. Скажут вот ведь надоедливый, одно и тоже талдычит и талдычит. К счастью Карын, тот который себя чистым татарином назвал, подошёл:

     - Борис, может водички тебе принести или сестру кликнуть, а то, что-то ты побледнел очень?

     - Карын, дорогой, здоровая нога отошла от наркоза уже почти два часа назад, а больная всё никак. У тебя-то как было?

     - Да я на это и внимания не обращал. Отошла, не отошла, что я за ними следить должен. Знаю, как боль появилась, значит всё - действие наркоза закончилось. Это помню, а какая первой, какая второй, знаешь, не помню совсем. Да и давно уже это было, - он на пальцах посчитал, - вот уже почти четыре дня. Так что я не помню, да и зачем о таком помнить?

     Это вот слово "помнить", повторяемое им непрерывно в разных падежах, неизвестно почему, но немного успокоило Зорина, и он даже голову поудобней на подушке пристроил и глаза прикрыл, и в ту же секунду, буквально сразу же, как он глаза прикрыл, почувствовал, что шевельнулся большой палец на правой ноге. Палец шевельнулся ещё и ещё, но никакой боли не было. Вот уже по ноге снизу-вверх, как волна, покатилось ощущение свободы. А вот и боль следом торкнулась, вначале потихоньку так, как бы пробуя и прилаживаясь, как мол дорогой, ты ждал меня или я без спроса явилась? А потом всё сильней и сильней. Пока ещё терпимо, - оценил свои ощущения Зорин, - я боялся сильней долбанёт.

     Как на заказ, как будто всё рассчитано было зашла медсестра с лотком со шприцами:

     - Кому обезболивающий?

     Несколько рук поднялось, Зорина в том числе. Его кровать была ближе всего, с него и начали. Момент прокола кожи здорового бедра Борис Петрович даже не почувствовал, да что там почувствуешь, когда другая нога всё сильней и сильней напоминала о себе, как будто говорила:

     - Вот она я, а ты всё боялся, что что-нибудь врачи не то сделали. Тут ошибок не бывает. А я вот она, наслаждайся. Теперь я тебе долго ещё буду о себе напоминать, жалеть будешь о том времени, когда я бесчувственной была.

     Зорину даже показалось, что нога реально с ним говорила, а тем временем боль потихоньку стала уходить и скоро Борис Петрович опять почти ничего и не ощущал. "Это надо же, - подумал он – какой-то наркотой нас скорее всего потчуют, чтобы мы боли не чувствовали. Злоупотреблять этими укольчиками не следует, так и на иглу подсесть можно. То-то я думал, что это ребята, которым операцию дней пять назад делали, стали отказываться от этих уколов. Только на ночь, на всякий случай, просили сделать. Вот и мне также поступать придётся".

       Санитарка принесла полдник: два квадратика печенья и стакан кефира. Вот их Зорин с удовольствием съел. Даже ещё от одной такой же порции не отказался бы, но там всё строжайшим образом рассчитано было, санитарка кефир даже через свой мерный стаканчик наливала – вначале в него, а уж затем в стакан или кружку больному переливала. Полдник, это значит, что четыре часа стукнуло. Зорин хорошо помнил, что развязывали после операции лишь утром, так, что лежать ему связанным ещё ого-го сколько. Он вспомнил предыдущую бессонную ночь и даже порадовался, что она была. "Небось сегодня сразу засну, как время подойдет", - подумал он и снова прикрыл глаза. Он решил обдумать, что сможет делать, когда домой вернётся, но мысли шевелились так медленно, что он ни до чего так и не смог додуматься. "Каша в голове какая-то, и больше ничего", - с раздражением подумал Борис Петрович, при этом прекрасно понимая, что обязательно чем-то необходимо отвлечься, а то, если непрерывно думать о том, что скоро снова боль вернётся, можно будет и с ума сойти.

     - Борис, - услышал он, - тебе чем-то помочь?

     Зорин открыл глаза, увидел улыбающееся лицо Алика и чуть не прослезился.

     - Вот хорошо, что ты подошёл, - сдерживая себя, чтоб действительно не пустить слезу, сказал он, - будь другом, дай мне ноутбук, попробую почитать чего-нибудь. Только Алик воткни в него зарядку, она где-то на тумбочке лежит.

     - Да нет, не на тумбочке, а на полу валяется, - засмеялся Алик, - на вот держи, - и он поставил ноутбук почти на живот Зорину, - так хорошо видно или тебе очки подать.

     - Милый мой, да я без очков только две самые большие буквы в кабинете у окулиста рассмотреть могу и то они у меня в глазах расплываются, - улыбнулся Борис Петрович и водрузив очки на лоб, продолжил чтение о приключениях Нао, Нама и Гава.

     За окном начало смеркаться, в палате стало темновато. Зорин протянул руку себе за спину и нащупал выключатель прикроватной лампы. Какой-то чудик расположил лампу почти посерёдке стены. Было она прикрыта обычным приплюснутым плафоном молочного цвета и испускала свет во все стороны. В палате сразу же стало, как в яркий солнечный день, когда солнце бьёт через окно со всей своей мощью. 

     - Простите, - застеснялся Борис Петрович, - я никому не помешаю?

     - Читай, читай Борис, - ответил за всех Павел, - тебе сегодня ещё много чего предстоит. Если книжка отвлечёт, так хоть всю ночь читай, нас пушкой не разбудишь.

      Читать было неудобно, но Зорин постарался, чтобы сюжет повести захватил его, как это бывало уже много раз. Он дочитал до встречи с "рыжими карликами" и людьми из племени "Ва" и закрыл ноутбук. У него сильно затекла шея и устали глаза. В общем читать в таком положении было не очень удобно. Тем более вот-вот должен был начаться ужин. Есть Зорин совсем не хотел, но надеялся, что при виде еды аппетит у него пробудится. Но, пару раз ковырнув какую-то котлету, он понял, что есть он не будет и вновь решил вернуться к книге. Читать оставалось совсем немного.

     В палате с самого начала, как только Зорин в ней появился было очень тепло. Одной из причин почему он сменил кровать, был чрезвычайно горячий радиатор центрального отопления, который он регулярно задевал, когда ночью переворачивался. Зорин набросил на батарею свою куртку, но она помогала мало, соскальзывала и падала на пол. Все больные без исключения отдали одеяла санитарке, которая несколько раз в день делала влажную уборку пола, и спали под пододеяльниками. Точно также несколько дней назад поступил и Борис Петрович.

     А вот после ужина в тот день, когда ему сделали операцию, Зорин неожиданно для себя начал мёрзнуть. Вначале у него сильно замёрзли ступни ног. Это случалось достаточно часто, плохой лимфооборот приводил к застойным явлениям в области стоп. Бывало, что, лежа в горячей ванне, когда всё тело начинало потеть, ступни ног продолжали мёрзнуть. Вначале Борис Петрович так и решил, сейчас попросит кого-нибудь закутать его ноги и всё пройдёт, но не успел он даже додумать эту мысль, как его начал бить озноб, который усиливался и усиливался. Такого с ним ещё никогда в жизни не было. все мышцы, не только ног, но даже лица и волосистой части головы принялись дрожать. Он стремительно замерзал:

     - Ребята, одеяло какое-нибудь найдите, - через силу пробормотал Зорин.

     Сил на слово "пожалуйста" у него уже не нашлось. Подскочил кто-то из находящихся в палате, Бориса Петровича ощутимо било. Вся кровать ходила ходуном. Заглянула санитарка и вскоре принесла толстое ватное одеяло. Она тщательно закутала Зорина и ушла. По-видимому, такое происходило неоднократно. Самое интересное, что при этом сам Борис Петрович находился в здравом уме. Он вспомнил своего одноклассника, и мало того соседа по дому. Илья, так того звали, после окончания школы куда-то исчез и появился только через три года.

     - Ты куда пропал? – первым делом спросил тогда еще просто Борис.

     - Да поступил в Высшую школу КГБ, и нас три года на улицу не выпускали. Сейчас я уже готовлюсь к выпуску, вот прибыл домой в увольнительную.

     - Но ведь школа эта расположена буквально в паре сотен метров от нашего дома, - изумился Зорин.

     - Ну да, - коротко ответил Илья.

     - Слушай, а чему вас там учат?

     - Да всему на свете, - не стал углубляться его собеседник, потом улыбнулся и сказал:

     - Вот, например, я могу голым лежать в мороз на снегу и вспотеть.

     - Каким это образом, - недоверие так и сквозило в голосе Бориса.

     - Если ты заставишь дрожать все до единой мышцы тела, то тебе никакой мороз не страшен.

     - Слушай, научи, как это делать, а то бывает на восхождении попадёшь в холодную ночёвку, помереть можно.

     - Ну, это просто. Напряги всё тело и замри в таком состоянии, вот все мышцы и начнут вибрировать, ты и согреешься.

      Борис Петрович вспомнил, как неоднократно, в молодости, когда ему приходилось в горах ночевать на льду он пытался по совету Ильи согреваться дрожанием. Не всегда это помогало, но иногда действительно согревался. Но, то, что происходило в тот вечер нельзя было ни с чем сравнить. Вроде бы должен был греться за счёт дрожания, но он так сильно замёрз, что даже говорить не мог. И лишь, после того как его закутали в одеяло, он постепенно начал согреваться и вскоре одеяло благополучно оказалось на полу. Всё та же ночная санитарка зашла в палату, молча подняла одеяло и куда-то его унесла. "Наверное, туда откуда взяла", - подумалось Зорину и он даже почему-то обрадовался этой бесхитростной мысли. Дрожь прошла, но почти тут же заныл большой палец на правой ноге. "Вот и подагра свои зубки надумала показать", - решил Борис Петрович. Такие приступы бывали частенько. Он научился быстро их глушить, прижимая к больному пальцу теплую голень левой ноги. Здесь же это было невозможно поскольку между ног лежало, что-то типа подушки, и он никак не мог дотянуться левой ногой до правой. Приступ прошёл сам по себе, и достаточно быстро, но начало болеть сухожилие на правой ноге. Эта боль была достаточно сильной, жгло, как будто там всё было содрано. Зорин даже на кнопку вызова медсестры нажал. Та пришла довольно быстро. Встала в дверном проёме и вопросительно посмотрела в палату. Заметив поднятую руку Бориса Петровича, она подошла к нему:

     - Сестричка посмотри, там у меня какой-то непорядок с сухожилием на левой ноге. Такое впечатление, что там натёрто всё сильно, жжёт мочи нет.

      Она наклонилась над его ногами, что-то там поправила и, пожелав спокойной ночи, отправилась в сестринскую.

     Лучше после её визита Зорину не стало. Он полежал немного, пытаясь найти удобное положение, что очень трудно для туго спелёнатого человека и снова протянул руку к звонку. На этот раз пришлось ждать гораздо дольше. Борис Петрович хотел было еще раз нажать на кнопку, но в коридоре послышались лёгкие шаги и в палату зашла другая медсестра. Она без раздумья подошла к Зорину:

     - Что вас ещё беспокоит?

     - Понимаете, впечатление, что сухожилие на этой вот ноге, - похлопал себя по ноге Борис Петрович, - сильно натёрто. Может вы мне его смажете чем-нибудь или пластырем бактерицидным заклеите, - и он с надеждой посмотрел на сестру.

      Она высвободила ногу из-под пододеяльника, которым был накрыт Зорин, приподняла её и провела своей рукой по ноге:

     - Наверное, эта нога была у вас когда-то травмирована. Сейчас она в полном порядке. Это вас беспокоит фантомная боль. Постарайтесь заснуть, а к утру сами поймёте, что ничего с вашей ногой не произошло.
 
     Она ещё хотела, что-то сказать, но Борис Петрович её перебил:

     - Простите, а мне, что отняли ногу?

     - Почему вы так спросили? Вон ваша нога, смотрите, - и она помогла Зорину приподняться, чтобы тот смог увидеть свою ногу.

     - Дело в том, что фантомные боли появляются только после ампутации конечности.

     - Вы врач? – вопрос прозвучал скорее в утвердительной, чем вопросительной форме.

     - Нет. Просто у моего родственника возникли такие боли вскоре после того, как он лишился ноги в автомобильной аварии. Я много читал про фантомные боли, в том числе и в медицинской литературе. Нигде не встречал, чтобы такие боли возникли через длительное время после травмы. Я думаю, что вы ошибаетесь.

     - Возможно, - ответила медсестра после небольшой паузы, - но вы уже не первый больной, у которого после операции эндопротезирования в первую ночь возникают непонятные боли в том месте, которое было когда-то до операции травмировано. При этом эта травма стала одной из причин развития артрита. Ведь у вас именно так и произошло? 

     Зорин кивнул головой и задумался. "Наверное, это то о чём тогда врач-рентгенолог говорила, симпатичная такая старушка была. Как она тогда сказала. Ахилл зажил, но теперь время от времени воспаляться будет и о себе напоминать. Вот это сейчас и происходит. Никакая это не фантомная боль", - как точку поставил он в своих раздумьях и решил прислушаться к тому, что ему медсестра говорила.

     А она поняла, что больной её не слышал и повторила:    

     - Давайте, чтобы вам не мучаться, я сделаю ещё один обезболивающий укол, - и заметив согласный кивок головой, быстро вышла из палаты.

     Вернулась она тоже быстро с привычным уже эмалированным белым лотком, в котором лежало всё, что необходимо для укола. Сделав укол, пожелала спокойной ночи и также быстро покинула палату.

      Борис Петрович так и не понял, то ли укол снял эту надоедливую жгущую и щиплющую боль, то ли она сама по себе прошла, но через какое-то время он уже забыл про неё, а сна как не было, так и не было. Это было неприятно, Зорин пересчитал огромные отары овец, стаи птиц, лениво летящих высоко в небе, аквариумных рыбок в большущем аквариуме, засаженном пушистыми растениями, - воображение у него было хорошим, и он мог чётко представить практически любую картинку, так что она длительное время висела у него перед глазами. Всё было бесполезно. Удручало, что он не мог перевернуться, скрутиться в клубочек, прижимая колени себе под горло, - это была его любимая поза. Даже встать, пройтись, подойти к окну, наклониться так, чтобы лоб прижался к холодному стеклу. Ничего ни этого, ни подобного он не мог. Оставалось лишь лежать, закутанным в тонкий вроде бы и почти невесомый кусок спанбонда, который неожиданно оказался очень и очень прочным и как он не пытался, хоть немного себя высвободить из этого, такого непривычного кокона, в который его упаковали сильные руки санитарок, у него ничего не получилось. Временами он, наверное, проваливался в сон, но это длилось какие-то ничтожные секунды, которые не могли принести ему даже небольшого облегчения. Наконец, эта пытка закончилась. В коридоре вспыхнул свет, показалась санитарка, тщательно мывшая пол, начали вставать соседи по палате, начинался новый день, теперь уже после операционный. Особой боли Борис Петрович не чувствовал, но подставил здоровое бедро медсестре, которая вколола ему очередную дозу обезболивающего.

     Почти тут же зашли две санитарки. Они ловко и споро развязали все узлы, которыми был обвязан Зорин, выдернули из-под него полотнище спанбонда голубоватого цвета, выдернули катетер, который ему в этот раз показался бесконечно длинным, и одна из них принялась расстёгивать памперсы.

     - Подождите, оставьте их, мне в них комфортно.

     - Обделался что ли? - спросила санитарка.

     - Да вроде нет, - почти прошептал Борис Петрович. Подобная мысль ему даже в голову не приходила, и он очень смутился, когда санитарка громко задала свой вопрос. Памперсы оказались совершенно чистыми. Санитарка хмыкнула, собрала всё в большой узел и вышла из палаты.

     - Ну, друг ситный, - обратился к Зорину внимательно наблюдавший за происходящим Павел, - теперь тебе встать надо, да пройтись по коридору тихонечко туда-сюда. Належался небось вволю.

     Борис Петрович только поёжился, ему стало страшно. Вроде пока лежал, весь измучился, только и мечтал о том, как встанет да пойдет, а возможность появилась, испугался, сам не знал, чего.

     Вернулась санитарка:

     - Давай вставай, я постель тебе перестелю, сбилась вся, искрутился то как ночью. Вставай, говорю.

     Пришлось Зорину потихоньку крутануться так, чтобы ноги с кровати свесились. Санитарка подала ему костыли. Борис Петрович опустился и встал на ноги, засунул костыли подмышки и аккуратно сделал первый шаг:

     - Вот не думал, что на старости лет снова учиться ходить придётся, - сказал он и направился к умывальнику, надо было хоть лицо ополоснуть, да зубы почистить.

     Вот так это всё и потекло. С утра капельница, две бутыли - одна большая, другая маленькая. Затем завтрак, от которого Зорин вновь отказался – невкусно и всё тут. Хотя помнил, как он тогда, ещё до операции, съедал всё и нахваливал. А вот сейчас, ковырнёт немного и всё. Обед тоже – суп ему даже не наливали, второе – пол-ложки, вот компот выпивал. Ужин тоже в помойное ведро, продукты только жаль. Единственно чем питался и, что с нетерпением ждал – полдник: сок или кефир с парой печенюшек. Всё своё свободное время, то есть фактически весь день, Борис Петрович учился ходить на костылях. Сложного в этом было мало, но, как говорится, набить руку, требовалось. Если до операции он мерил длину коридора своими ногами, то теперь ему пришлось делать тоже самое на костылях. Вначале он сбивался и переходил на "иноходь", то есть у него одновременно шли костыль и нога, причём, что его самого немало удивляло, с одной стороны. То есть правая нога и правый костыль, левая нога и левый костыль. Зорин присаживался на одну из банкеток, что стояли в коридоре и внимательно смотрел, как ходят другие. Некоторые, особенно полные женщины еле ползали, но были и такие, кем можно было залюбоваться. Вот с них Борис Петрович и старался брать пример. Пройдет мимо такой умелец, как правило молодой ещё совсем мужчина, Зорин поднимался и шёл следом, пытаясь копировать его походку. В общем к концу дня у него всё стало получаться как нельзя лучше. Чувствовал он себя хорошо и начал думать, как теперь до дома добраться.

     Соседей по палате, с которыми он если и не сдружился, то по крайней мере с которыми сложились нормальные человеческие отношения, одного за другим выписывали. На их место приходили новые, с которыми ему, он и сам не знал почему, общаться совершенно не хотелось. Хотелось домой под крылышко своей жены, которой и пожаловаться потихоньку можно, и она всё поймёт так как это надо понять, а затем и приласкает, и приголубит.  Да и еды домашней, привычной и любимой хотелось, на больничную он даже смотреть не мог без какого-то непонятного ему самому чувства, нет не отвращения, а просто не было желания её есть и всё тут.
 
     Почти все выздоравливающие соседи искали возможность добираться назад на машинах. За кем из дома приезжали, как например, за Виктором, но в его случае, это было и самым разумным. До его Сыктывкара прямых поездов не было, а ехать с пересадками, да ещё с ожиданием почти половины суток, где-то на небольшой станции, где, наверное, и условий нормальных нет, это простите не для человека, которому несколько дней назад серьёзную операцию сделали и который без костылей лишь несколько шагов мог сделать. А на машине 6-7 часов и все дела. Тут уж ничего лучше и желать не стоило. Алику до Шарьи вообще с двумя пересадками надо было добираться и заняло бы это чуть ли не целые сутки, а так за ним тоже родственник приехал, проведя в пути всего 5 часов. Да и другие все на машинах разъезжались. Лишь один Павел решил домой на поезде добираться, 27 часов в пути он должен провести. Где-то посередке его вагон отцепят, а через несколько часов прицепят к другому поезду, но при этом он будет всё это время на одной и той же полке лежать, никуда ходить не надо. Билет ему помогла какая-то санитарка купить, она же пообещала помочь и до поезда добраться. И за всё это всего тысячу рублей попросила. По нынешним временам сущие пустяки.

     "Ну, а я, – думал Зорин, - как приехал сюда на поезде, так назад и вернусь. От добра добра не ищут. Пять с небольшим часов, и я почти дома. Там меня жена встретит, до машины мы с ней добредём и всё закончится. Останется единственное напоминание об операции – очередной шрам, но ведь, говорят – шрамы украшают мужчину", - он даже улыбнулся этой мысли.

     Насчёт покупки билетов он тоже не беспокоился. Есть интернет, в кармане лежит банковская карта с достаточным количеством денег, чтобы оплатить билет в вагон СВ. Что тут беспокоиться? А вот по поводу того, как доехать до вокзала, а самое главное, как от вокзала добраться до поезда, вопросов было полно. Ну ладно, санитарка спустит его вниз на инвалидном кресле, донесет небольшой чемоданчик и поможет сесть в такси. А дальше что? Если бы он был вообще без вещей, то, наверное, смог бы как-нибудь дойти до поезда, но с чемоданом, пусть и совсем маленьким, пусть и на колёсиках, это превращалось в нерешаемую проблему. Придётся, скорее всего, связываться с фирмой, осуществляющей перевозку лежащих больных. В его городе в больницах все доски объявлений заклеены подобными предложениями, вот он и надеялся, что здесь такие фирмы тоже существуют. Подумал так Борис Петрович и решительно заковылял к постовой медицинской сестре. 
 
     В тот день работала весьма нелюбезная молодая особа, которая даже не дослушав Зорина, ткнула своим пальцем куда-то за его спину и строгим голосом произнесла:

      - Там всё написано, - опустила голову вниз, показывая тем самым, что она очень занята и нечего отвлекать её по пустякам. 

     Борис Петрович повернулся. На стене действительно виднелась небольшая фанерная доска для объявлений. Крупно посерёдке на ней были напечатаны телефоны авиационных и железнодорожных касс, а сверху приколота четвертинка стандартного листа бумаги с каким-то текстом, набранным на компьютере. Зорин был без очков и побрёл за ними в палату. Возможно там и не было требуемой ему информации, но всё же следовало это проверить.

     На самом деле информация там была и весьма нужная. Оказалось, РЖД осуществляет любопытную программу - помощь маломобильным пассажирам. Для этого надо не более чем за три дня до отправления сообщить на каком поезде и куда пассажир, нуждающийся в помощи при посадке, собирается ехать. Его встретят при подъезде к вокзалу, проводят к поезду и помогут там разместиться. Номер телефона был указал федеральный, бесплатный для звонка. 

      Зорин решил уехать в пятницу. Билеты в вагон СВ были на оба устраивающих его поезда. Теперь надо было договориться о выписке из больницы и Борис Петрович отправился в лечащему врачу.

     - Он на операции, но должен в течение часа прийти в ординаторскую, - сообщила ему симпатичная дама, сидевшая там у компьютера.

     Через час Зорин уселся напротив ординаторской и решил ждать до последнего. Доктор пришёл минут через пятнадцать и попросил немного подождать. "Чайком побаловаться хочет. Устал небось", - подумал Борис Петрович и прикрыл глаза. Возможно он задремал, поскольку очнулся, когда его потрясли за руку. Лечащий врач вопросительно смотрел на него.

      - Доктор, выпишите меня пожалуйста в пятницу, я уже больше не могу здесь находиться, - обратился к нему Зорин.

     - Да вы что, голубчик, - проговорил врач, - раньше понедельника и не помышляйте.

     Делать было нечего, Борис Петрович вернулся в палату и приобрёл билет на понедельник, на поезд, который следовал до Москвы через его областной центр и в котором было полно мест в вагоне СВ. Минут через двадцать в палату заглянул врач и сказал, что он подумал и решил выписать Зорина в субботу.

     - Доктор, а я билет уже на понедельник приобрёл, и он невозвратный, - упадническим голосом сказал Борис Петрович.

     - Ну и хорошо, в понедельник, так в понедельник, - сказал доктор, выходя из палаты.

     Эти четыре дня Борис Петрович напрочь вычеркнул из жизни. Ночами он не спал совсем, или спал какими-то урывками, по полчаса не больше. Есть он тоже не хотел, ну не нравилась ему больничная стряпня, не вкусная она и в рот к нему совсем не лезла. Большей частью он сидел на банкетке в коридоре и читал любимые произведения Джека Лондона, братьев Стругацких, Вениамина Каверина и других писателей. Он совсем замкнулся и ни с кем не общался. В пятницу позвонил в РЖД по указанному в объявлении номеру и попросил о помощи. Вскоре ему перезвонили уже с вокзала в городе N, уточнить номер поезда и вагон. Оставалось ждать. Капельницы ему больше не ставили, один раз свозили на рентген, перед сном кололи обезболивающее. Да ещё пару раз он на перевязку ходил. В самый первый раз, он уж даже вспомнить не мог, когда это произошло, на третий день после операции вроде бы, медсестра сняла со шва повязку, ловко наклеила новую, а потом опустила глаза вниз и с удивлением спросила:

       - А это что у вас за припухлость такая чуть ниже шва и ещё смотрите, какая у вас синева под коленкой. Вы, что стукнулись так где-то.

      Борис Петрович посмотрел на ногу, вспомнил тот шлепок во время операции, но ничего сестре не сказал. Так пробурчал, что-то, а у неё особого интереса и не было. Скорее всего из любопытства спросила.

      Все остальное время он находился в своеобразном режиме ожидания. Наступил понедельник. Уже к полудню ему принесли выписной эпикриз со всеми рекомендациями для последующего лечения. Поезд был проходящий, он должен был прибыть на вокзал города N без нескольких минут шестнадцать и простоять там почти сорок минут. В три часа Зорин попросил, чтобы ему помогли спуститься вниз. Санитарка усадила его на инвалидное кресло, взгромоздила ему на колени чемодан и небольшой пластиковый пакет с его личными вещами, он пожелал всем остающимся в палате выздоровления и отправился в путь. Пока ждали лифт, он заказал такси к приёмному покою, а когда они выехали на крыльцо, такси уже стояло у ступенек.

     Борис Петрович позвонил на вокзал, предупредил, что они уже в пути и машина поехала извилистой дорогой в сторону вокзала. У шлагбаума их ждали четыре человека: женщина в форме РЖД и трое мужчин. Бориса Петровича усадили на инвалидное кресло, двое мужчин взяли чемодан, пакет и костыли, женщина пошла рядом, и они отправились в путь. Поезд отправлялся с шестого пути, находящегося где-то через две платформы. Чтобы на кресле доехать туда им пришлось объехать весь перрон. Поезд только, что прибыл на станцию и пассажиры ещё выходили из вагонов, когда они подъехали к вагону СВ.

     - Я надеюсь, что вас там встретят, - сказала сопровождавшая его женщина.

      - Знаете, я не стал заказывать встречу. Меня же там жена будет встречать. Я решил, что мы вдвоём справимся.

      Его слова вызвали смех у мужчин, которые несли его вещи.

     - Не волнуйтесь, я свяжусь с вашей станцией и вас там встретят представители нашей службы, - сказала женщина.

     Бориса Петровича практически на руках внесли в вагон и посадили на его место. Он тепло поблагодарил сотрудников РЖД и прилёг на полку. Всё напряжение, в котором он находился последние десять дней, как испарилось, и он задремал. Через пять часов поезд прибыл в его областной центр. Первым в вагон вошёл сотрудник РЖД и помог донести вещи до перрона. Там Зорина ждала жена. Они даже обняться толком не смогли, как он вновь оказался на инвалидном кресле и поехал в самый конец платформы. Оказывается, там был лифт, на котором они спустились в подземный туннель. Представитель РЖД шёл очень быстро, жена Бориса Петровича с трудом за ним успевала. Долго ехали по туннелю, затем вновь поднялись на лифте, каким-то кружным путём прошли к выходу и отправились на автомобильную стоянку. "Как бы мы здесь мучились, если бы нас служба РЖД не встретила", - подумал Зорин. Он только и смог, что мысленно поблагодарить ту незнакомую женщину на вокзале в городе N.

      На стоянке они тепло распрощались с доставившим его туда работником РЖД и поехали в сторону дома.

     Борис Петрович вздохнул и сказал:

          - Ну, вот я снова дома.