Шинок

 

В кубанской станице Кущёвской на день Маковея намечалась большая праздничная ярмарка. С первой такой ярмарки, проведённой по указу императора  Павла I, прошло ни много, ни мало полсотни лет. Станичное правление долго заседало по поводу праздника. Что отремонтировать надо? Чем украсить? Кого пригласить? Жарко спорили о том, строить ли новый шинок вместо старого, с камышовыми стенами, который сгнил ещё лет десять назад.
Выносить столь незначительный вопрос на станичный сход было смешно. Казаки ждали слова атамана.
А между тем на базарной площади не прекращались работы: сбивали прилавки, ладили навесы, копали новый нужник, чистили колодец. Все свободные от службы казаки участвовали в общественных работах. Да и многие казачки изъявили желание потрудиться «на обчество», но поста¬вили условие: никаких шинков. И так мужья по праздникам не просыхают, а тут ещё в центре станицы разводить пьянство.
Громче всех возмущалась Палашка Дьяченко. Хотя её меньше всех это касалось. Палашкин казак, Анисим Дьяченко, прошлой зимой, отправившись на рыбалку, утонул в проруби. Говорят, что был он изрядно выпивши.            
Работа двигалась споро, и к концу июля казаки вплотную подошли к вопросу о шинке: строить или не строить? Решение взяли на себя женщины. Они, возглавляемые Палашкой, минуя правление, гурьбой подались к хате атамана.
Атаман, румянощёкий сивоусый Степан Мыцык, только что отобедал. Губы его лоснились от жира, а сытый взгляд лениво перебирал депутацию баб.
       – Шо вам, бабы?
Вперёд выступила Палашка:
      – Степан Панасович, скажите, будут чи ни ставить шинок на базаре?
Остальные казачки, не дав атаману ответить, перебивая друг друга, загалдели:
       – Нема такого закону, чтоб спаивать казаков!
       – Перепьются и жинок начнут за косы тягать.
       – Та й сами передерутся.
       – Тихо! – прикрикнул на баб Степан, – вы думаете, что если не построим шинок, то казаки и пить не будут? Добре! Поставим вместо кабака на площади бочки с ковшами и определим к ним непьющих казаков. Расходитесь, бабы, по своим хатам та й не горюйте.
          В этот момент из-за угла хаты вылетел казак Микола Дорошенко. Его словно невидимая сила швыряла от одного плетня к другому. И всё же, несмотря на то, что улицы казаку было мало, он не падал. Увидев толпу женщин, Микола растопырил руки и с криком «Бабоньки!» бросился на них. Женщины с визгом разбежались в стороны, и казак, споткнувшись о камень, упал к ногам атамана. Подняв голову, Микола увидел, кто перед ним, и сразу же нашёлся:
          – А вот, батько, я к тебе с вопросом... – Он запнулся на минуту, соображая, о чём бы спросить. И тут его осенило: – А почему Галушиха на мою грядку до ветру ходит?
Атаман, сдерживая улыбку в уголках усов, постарался строго ответить Дорошенке:
     – А ну, иди проспись, а то плётки получишь!
Микола, как собака, приподнявшись на четвереньки, некоторое время стоял, качая хмельной головой. И вдруг, будто его подбросил порыв ветра, короткими перебежками понёсся по улице.
       – Ну вот, видите? – усмехнулся атаман, показывая развеселившимся женщинам на казака, – свинья всегда болото найдёт!
Ярмарка удалась на славу. Съехались гости не только из ближайших станиц, но прибыли начальники из самого Екатеринодара, много было продавцов и покупателей с Хопра и Дона, встречали делегации с Волги и Терека.
Ах, каких коней привезли купцы! На кущёвской базарной площади по-казывали свою стать терские аргамаки и степные дончаки. Жались под навесами, прячась от августовского солнца, лохматые бараны и стройные козы, мычали тёлочки, бычки и коровы. И даже откуда-то взялся верблюд. Его водил по ярмарке низкорослый магометанин в грязной чалме, за ним, дивясь на незнакомую скотину, пристроилась гурьба чумазых казачат.
Вдоль плетней стояли мешки и чувалы с зерном. А на прилавках разложено было всё, чем богат и славен благодатный Юг. Выделанные кожи, обувь, шубы. Земледельческие орудия, телеги, прялки. Холст домашнего изготовления, посуда, различные виды сыров...
На ярмарке каждый из станичников получил свою долю удовольствий: дети – пряники и орехи, казачки – расписные шали, а казаки – вдоволь горилки из стоведёрных бочек. Не обошлось и без курьёза. Всё тот же  Микола Дорошенко поругался со свиньёй кисляковского писарчука Антона Рогочего. Посмотреть на это чудо сбежалась вся ярмарка. По-видимому, казак спутал свинью со своей женой, так как кричал:
        – Ты что, бесстыжая, крутишь здесь голым задом, а ну, геть до дому, не позорь меня.
Долго ещё кущёвцы вспоминали этот шумный, красивый праздник, даже летоисчисление некоторое время у них шло «до и после ярмарки».
Между тем казаки продолжали пьянствовать, хотя ближайший шинок находился аж в станице Кисляковской. А это двадцать вёрст, не меньше. Пока вернёшься оттуда, наверняка протрезвеешь.
Женщинам это дело надоело, и они сговорились проследить за пьющими казаками. Это не составило труда. Достаточно было с утра понаблюдать за Миколой Дорошенко.
И когда они увидели источник зла, то своим глазам не поверили! Казаки выходили на край станицы, огибали вишнёвый сад казначея Тимофея Мищенко и с огорода пробирались к хате... Палашки Дьяченко! Вот она – шинкарка-то! А больше всех выступала против строительства шинка. «Свою цель имела, – догадались бабы. – Был бы шинок, никто б у неё горилку и не покупал». И сговорились они наказать Палашку.
Вечером, когда казачки вышли за околицу встречать стадо, группа особенно злых на Палашку баб набросилась на неё. Женщины сорвали с  головы вдовы платок и вцепились ей в волосы.
       – Ах ты, ведьма! Какая притворщица! И ведь больше всех кричала, чтоб шинок не ставили. А сама наших казаков спаиваешь!
Палашка, отбиваясь от женщин, сквозь слёзы выкрикивала:
      – А чим мэни дитэй кормить!   
Больше всех заинтересованная в совершении правосудия старая Дорошенчиха прошипела вдове прямо в ухо:
      – Сегодня нас никто не видит.  Но смотри, узнаем, что спаиваешь наших казаков, заявим в станичное правление, и тебя высекут тогда при всём честном народе, – и громче жалостливо добавила: – бросьте еи, бабы. От нужды это.
Палашка не стала дожидаться худой славы и наказания. Забрав детей, она вскоре перебралась на дальний хутор. Но и после её отъезда казаки пить не перестали.