Блокада

«Почему всё не так? Вроде всё как всегда:
То же небо — опять голубое,
Тот же лес, тот же воздух и та же вода,
Только он не вернулся из боя.
<…>
Нам и места в землянке хватало вполне,
Нам и время текло — для обоих.
Всё теперь одному. Только кажется мне,
Это я не вернулся из боя.»

Ба-бах! Капитан первого ранга Бочкарёв наблюдал, стоя на палубе своего командного крейсера «Мария», как алый поцелуй фугасного огня грубо вгрызается в беззащитную кожу осаждаемого города. По обе стороны от немолодого уже морского волка суетились матросы, из-за своих чёрных рубашек почти неразличимые на фоне ночной темноты морских вод. Лишь всполохи бесконечного обстрела вспышками маленького солнца озаряли их молодые лица. Но капитан Бочкарёв этого не видел. Он, цепко держа командирский бинокль в своих грубых пальцах, покрытых коркой ороговевшей кожи, смотрел только на пылающий город. И на лениво ползущие в эту геенну десантные катера морской пехоты.

***

Капитан Бочкарёв всегда был поэтом. Откуда у него только это взялось? Мать – медсестра, отец – слесарь. Ан нет, всегда мальчик имел острое чувство прекрасного, умел зацепить само мимолётное дыхание жизни, глазеть во все раскрытые мальчишечьи глаза там, где взрослые просто угрюмо проходили мимо, не замечая красоты. Ещё в беззаботном детстве, что прошло совсем в другой стране, первоклассником он зачитывал свои наивные, ещё совсем ребяческие стишки, стоя перед актовым залом, битком набитым народом по поводу очередного красного, будто революционное знамя, дня календаря. И неизменно срывал овации. А талант его стихоплётный с каждым годом от этого только креп. Ко времени, когда юноши начинают брить усы, он уже основательно набил руку и выдавал материал, который публиковали не только городские, но и даже областные (мама в обморок упала от счастья, когда услышала!) газеты. Учителя пророчили ему большое поэтическое будущее, русичка никак нахвалиться не могла. Конечно, такое-то дарование! Примерно в это же время судьба Бочкарёва, уже распланировавшего свою жизнь чуть ли не по дням и серьёзно приступившего к подготовке ко вступительным экзаменам в Литинститут, сделала крутой поворот на все сто восемьдесят.

Шла к девятикласснику Коле Бочкарёву с южных рубежей его Родины, оттуда, где тогда стреляли даже горы, шлёпая своими мерзкими чёрными липкими башмаками, чёрная весть. Ползла, неостановимым катком, перебиралась с полустанка на полустанок, со стрелки на стрелку, грязно лязгая цинком. Везла Колиного старшего брата. И дошла-таки, старая костлявая сука, принесла в дом Бочкарёвых тяжкий груз. Привезла бледного, совсем юного ещё, пацана восемнадцати лет от роду, одетого по всем порядкам в парадную форму пограничных войск.

С тех пор кончились у Коли стишки. Начались совсем другие песни. Те самые, где обычно в унисон поют лязгающие затворы и грохот сапог, в экстазе марша печатающих шаг по мостовой. Забросил надежда родителей и отрада учительницы по русскому все свои записки и тетрадки. А после сдачи экзаменов за девятый класс взял и, никого не предупредив, одним летним утром сбежал из дому. Пока спохватились, пока мать с отцом навели справки, пока рванули на север Страны, куда вели затухающие следы мальчишки, пока нашли его в чужом и незнакомом им, обыкновенным провинциалам, Городе, Николай Сергеевич Бочкарёв уже предстал перед родственниками в красивой тёмно-синей форме нахимовца. С первой попытки поступил, паршивец. Умный был пацан и крепкий. Хотел, правда, сначала в пограничное училище податься, по стопам брата. Хотел, чтобы больше ни один страшный холодный металлический прямоугольник, с горящими цифрами «200» на боку, не смогла протащить Смерть-старуха через кордон. Только вот не успел он маленько. Мест у погранцов, к тому моменту как Коля прибыл в Город, уже не было. Зато был у них сердобольный полковник, случайно заметивший пригорюнившегося подростка в коридоре приёмной комиссии и посоветовавший испытать счастья в морской стихии.

И действительно, повезло Коляну. Поймал удачу за хвост.По вступительным прошёл, благо аттестат у него был замечательный, нормативы по физподготовке выполнил.Родители повздыхали конечно, поохали, мать снова в обморок упала (она у него вообще слабенькая была, болела часто), но поняли, что сын настроен более чем решительно и в конце-концов дали добро. Учись, мол. Ну а Коля что? Колю дважды уговаривать не пришлось. Сперва плевался конечно. И дисциплина жуткая и офицеры дубовые и однокурсники, прямо скажем, в лучших домах Парижу и Лондону обедов не давали. Как там было у классиков? «Не вынесла душа поэта?..» Вот и тут также. Тем более, вроде как в погранвойска хотел, абрекам за брата мстить. А тут море, к которому он, всю жизнь проживший в глубине Страны, где из воды только та, что из-под крана, отношение имеет как бубенчики к одному месту на женском теле. Но ничего, притерпелся. Даже удовольствие получать начал, о чём говорит диплом, где не было даже ни одной четвёрки, одни «отл.». Вот только не написал с тех пор Коля ни строчки. Сперва думал, что времени нет, а потом, к концу обучения, понял, что и желания тоже. Какое уж тут желание, если брат твой, кровь твоя родная, погиб неотомщённым. Погиб за Страну, которая, сволочь такая, взяла и закончилась. Как-то даже тихо закончилась, легонько пшикнув, будто синтетическая подушка, на которую седалищем опустился какой-нибудь офисный поглотитель замороженных полуфабрикатов и пивных банок. Империям не подобает так уходить. А она ушла, обманув всех: и тысячи танков, стоящих в ангарах боевых гарнизонов и ждущих своего часа, и миллионы людей, верящих в светлое будущее. Правда, какие уж тут стихи теперь, с таким-то раскладом. Физику бы выучить.

Стерпится, слюбится. Раны затянутся, время – лучший из коновалов. Переболел где-то внутри Коли погибший брат, переболела обманувшая его Страна. И не заметил мичман Бочкарёв, как повинуясь внезапному романтическому порыву, небольшому привету из юности, взял он направление на далёкий восток Страны. Туда, где на сушу, изрезанную скалами и бухточками, ветер доносит, помимо морской соли и первых солнечных лучей, неведомый и манящий запах розового цвета дерева, так быстро и яростно цветущего по весне где-то там, за туманами, на чужом берегу. Туда, где до сих пор бороздят бескрайние просторы светло-зелёного океана могучие линкоры и сердитые эсминцы, крепко охраняя неприступные рубежи Страны. А вулканы, что, подобно веснушкам на весёлом девичьем лице, натыканы на одном гористом каплевидном полуострове, салютуют своим храбрым защитникам столбами серы и пара. И совсем не подозревают ни те, ни эти, что охранять, по сути, больше нечего. Да и не от кого, если уже честно говорить.

Так и текла жизнь теперь уже, после нескольких лет службы, капитана Бочкарёва. Обосновался он в приморском городе, забитом праворульными импортными машинами и военными кораблями. Получил служебную квартиру и автомобиль. Тоже праворульный и тоже импортный. Первый раз познал женщину, на ней же и женился. Девушка оказалась тихой и скромной, и ни разу не закатила скандала по поводу длительных и частых командировок мужа. Зато родила ему двух сыновей, братьев, как две капли воды похожих друг на друга, с разницей в возрасте всего в пару минут. Назвали Антоном и Володей. И, несмотря на то, что росли мальчики почти без отца, (капитану Бочкарёву по долгу службы приходилось отлучаться далеко и надолго) выросли они прекрасными людьми. Крепкие телом и духом, братья были – не разлей вода. В одном классе учились, в одну спортивную секцию ходили, ухаживали за одними и теми же девчонкам, вместе дрались в уличных потасовках. У Николая Сергеевича до сих пор в бумажнике хранится фотография со дня рождения своих детей. Фото всё потрёпанное, пошло трещинами и пятнами от частых прикосновений к нему грубых мужских пальцев. Вот они, все втроём за праздничным столом сидят. Черт его помнит, какой повод был. То ли день рождения чей-то, то ли Новый Год. В главе стола Бочкарёв, недавно получивший капитана первого ранга, в бежевой рубашке в клеточку, которую ему недавно подарила тёща. Виски едва-едва тронул лёд седины и он, слегка приоткрыв тонкие обветренные губы, улыбается. Вроде и радостно человеку, а улыбка всё равно не идёт. Хотя тут понять его можно, в конце концов, человек суровый, военный. К веселью непривыкший. А рядом, давя лыбу во все молодецкие тридцать два, по обе руки от отца, сидят его чудо-богатыри. Двое из ларца, одинаковых с лица. Рост – метр восемьдесят, короткостиженные, крепко сбитые братья-близнецы. Кровь с молоком. Даже одежда почти одинаковая – светло-голубые рубашки с тёмными джинсами.

И жил капитан Бочкарёв жизнью победителя. Тихая, уже, за долгим сроком службы, штабная должность. Любящая красавица-жена. Подающие надежды дети. Мальчик Коля, что когда-то в суровые и голодные годы сбежал от родителей поступать в военное училище, ведомый местью непонятно кому, поймал свой призрачный шанс и воспользовался им на все сто. И теперь, получив то, о чём на самом деле мечтает каждый из нас: тихую спокойную жизнь, без резких взлётов и падений, без чада кутежа и эйфории святости, капитан первого ранга Николай Сергеевич Бочкарёв стоял посреди полей, вспаханное его собственным упорством и громко, весело смеялся над дураками, что метаются туда-сюда в поисках своего счастья, не замечая, что настоящее счастье – это тёщина рубашка в клеточку, которую ты надел на семейное застолье. Хотя, конечно, навряд ли он гоготал во весь голос. Скорее, скромно и немного рассеяно улыбался. Счастье, оно, знаете ли, тишину любит.

Единственное, что не любил старый вояка – так это разного рода вольнодумства. Видимо, где-то там, под пепельной коркой бытовых проблем и служебного устава, слабеньким, едва живым угольком тлела внутри капитана его Родина. Родина, за которую навсегда закрыл глаза его родной брат, и которая осыпалась, под закат прошлого грозного века, штукатуркой голода, нищеты и горячих точек. Не хотел Бочкарёввидеть, как его сегодняшняя Страна также уходит в небытие, а поэтому в своём доме на корню пресекал различные веянья ветров перемен, хотя, как и всякий умный человек не мог не замечать тех печальных вещей, что происходят вокруг. Сыновья его, правда, были приверженцами совершенно иной точки зрения, но, не желая вносить раздор в дом, по мелочным и пустяковым политическим вопросам, мнение своё держали при себе.

А тем временем, подбиралась к семье этих замечательных людей старая гостья, что уже однажды заходила на огонёк. С каждым днём всё ближе и ближе приближалась костлявая, шурша осенним листопадом и завывая декабрьскими холодными ночами…

***

В тот момент, когда вся Страна вспыхнула, будто охапка хвороста в жаркий летний день, Николай Сергеевич находился с инспекцией на одной военно-морской базе на северном море. Известия о том, что началась гражданская война, Бочкарёв встретил, как и полагает офицеру, спокойно и хладнокровно. Будучи старшим среди командного состава, он принял командование на себя, пресёк панику среди младших чинов, а также решительными мерами навёл порядок среди рядовых солдат. Нескольких особо рьяных «революционеров», ратовавших за немедленный переход на сторону восставших, даже расстрелял перед строем. А после этого, позвонил в столицу, оставшуюся под контролем правительственных сил, доложил ситуацию и стал ждать указаний.

Следующий год для Николая Сергеевича был, наверное, самым напряжённым в его жизни. Бесконечные морские марши, переброски, блокады, артиллерийские обстрелы, всё это слилось для немолодого уже офицера в один круговорот из солёных морских брызг и стали. Необходимость убивать своих же соотечественников, бывших коллег и знакомых, одновременно с этим посылая десятки молодых ребят на смерть, гнула его к земле своей тяжкой ношей. Да и любого человека, имеющего тот хоть капельку мозгов и не до конца сгнившую душу, она бы гнула. Как раз в это, и так неспокойное время, капитан узнал, что его родные сыновья, те самые, что сидели с ним за одним столом в своих одинаковых светло-голубых рубашках, сейчас сражаются на стороне восставших. Жена, которая и передала эту нелёгкую весть, баба-дура, предложила позвать их к телефону, так как и Антон и Володька в тот момент ошивались рядом, в их квартире, сверкая бледно-фиолетовыми повязками на руках, символом революции, и громыхая по паркету тяжелыми ботинками. С тех пор, по личному мнению Бочкарёва, сыновей и него не было. Сгинули где-то, погибли, а может, и не было их у него никогда. Только вот осколки телефонного аппарата в его каюте пролежали ещё месяц.

Как нетрудно догадаться, город, где до войны жила семья Бочкарёвых оказался во власти революции. Правительственные войска не могли этого так оставить, ведь город этот был важным военным и гражданским портом, а следовательно имел важное стратегическое значение. Он был ключом ко всему востоку Страны и возможно, что от того, в чьих руках он находится, будет зависеть исход всей войны. Поэтому момент, когда лояльные правительству части вцепятся в горло мятежникам, за контроль над этим местом – был лишь вопрос времени.Собственно говоря, этот час пробил примерно спустя месяц после того, как Николай Сергеевич предал своих сыновей суровой отцовской анафеме. Операция получила кодовое название «Тесей», командовать ею был назначен как раз Бочкарёв. По планам Генштаба предполагалось использовать подавляющее превосходство лоялистов в артиллерийских наземных комплексах, а также абсолютную беспомощность восставших на море, заключить город в кольцо блокады, и, изнуряя защитников бесконечными артиллерийскими налётами, спустя две недели после начала операции взять город одновременным штурмом мотострелковых частей и отрядов морской пехоты.

И вот, стоит сейчас Николай Сергеевич на палубе своего командного корабля, беспомощно вцепившись ручонками в холодный металл бинокля, и высматривает в огненном зареве ночного пожара… что? Нет ответа. Но уж точноне чёрные далёкие силуэты морских пехотинцев, что подобно муравьям расползлись по громаде доков. Мальчишки играются в войнушку. Они не понимают, что их сверстники, которых судьба привела на ту сторону баррикад, в жилах которых течёт та же кровь и говорят они на том же языке, сейчас сидят в каком-нибудь ветхом старом подвале и наматывают на кулак кишки, вываливающиеся из пробитого осколком снаряда пуза. Но не этих мальчишек высматривает Бочкарёв. Он может быть каким угодно заботливым командиром и отцом своим солдатам, но своя рубашка всё равно будет ближе к телу.

Гулко, очень медленно стучит сердце капитана. Всё его нутро сжало тёмное, липкое, прямиком из его детства, чувство, которое он, за давностью лет успел уже позабыть. Чувство, которое он последний раз испытывал тем самым горьким летом, когда участковый почтальон принёс в их дом письмо и неуверенно протянул его матери, стараясь не смотреть в глаза. Бух! Бух! Разносится гулкий стук внутри его черепной коробки. Ты слышишь это, капитан первого ранга? Это старуха-смерть вновь стучится в дом Бочкарёвых…

***

Штаб операции, недолго думая, перенесли из корабля всё в те же доки. В конце концов, связь во время боевых действий – штука ненадёжная, а в случае чего каждый раз плавать на катере до командного крейсера, пока над головой свистят пули и рвутся мины – занятие малоразумное. Поэтому сейчас, в прямоугольном сером, с чёрными разводами от пороховых газов, здании расположилось высшее командование. Всего пять человек. В их числе и нервно ходящий из стороны в сторону по кабинету Николай Сергеевич.

– Товарищи офицеры, товарищ капитан первого ранга, раз-шите доложить!.. – срывая дверцу кабинета с петель, с ходу заорал молодой адъютант в чине старшего лейтенанта.

«Товарищ капитан первого ранга, товарищ замкомпоморде, господин его превосходительство обер-фельдфебель-егерь-генерал… ради Бога, быстрее!» – про себя подумал Бочкарёв. В отличие от собравшихся здесь, ход операции его в данный момент не волновал от слова совсем. Он ждал вестей лишь о двух конкретных людях. А операция… да пропади она пропадом вся эта операция, вместе со всей этой треклятой войной, вместе со всеми пидорасами в правительстве и идиотами в Революционном Совете.

– Наши войска овладели всеми ключевыми районами города согласно плану. В данный момент времени можно заявить о том, что операция «Тесей» завершилась успехом. Основные очаги сопротивления противника подавлены и лишь в отдельных районах города всё ещё идут перестрелки малой интенсивности. Бунтовщики обескровлены и изнурены постоянными бомбёжками. Их воля к сопротивлению и боевой дух основательно подорваны. Командиры на местах посылают парламентёров для принятия капитуляции и сдачи в плен оставшихся сил противника! – бодро рапортовал лейтенант.

– А что насчёт командования повстанцев? Удалось захватить кого-нибудь живым? – спросил командир мотострелковой бригады полковник Морозов.

Вопрос его был отнюдь не праздный. Огромную роль в боеспособности революционных армейских частей, как и в любых полупартизанских армиях, играла авторитетность «батьки-атамана». А следовательно, уничтожение, а ещё лучше, захват особо мастистого полевого командира мог иногда вывести из строя почти все боевые подразделения повстанцев в определённом регионе, сильно ударив по их моральным силам.

Лейтенант тут же прочуял, к чему клонит полковник, а поэтому, склонившись над картой города, расстеленной на столе, за которым сидели офицеры, продолжил.

– Вот здесь, – он показал пальцем. – У городской администрации наши части встретили особо ожесточённое сопротивление. После того, как здание было взято штурмом, бойцы поняли, что наткнулись на штаб командования.

– Ну, а сами командующие? Удалось узнать, кто всем этим бардаком заправляет? – нетерпеливо требовал Морозов.

Лейтёха виновато улыбнулся.

– Приняли смертный бой, товарищ полковник. Вылетели на наших солдат из дверного проёма, с автоматами наперевес и жуткими рожами. Слава богу, наши не слажали, изрешетили придурков.

Адъютант чуть помолчал, собираясь с мыслями и размышляя, необходимо ли важным офицерским шишкам выкладывать дополнительную информацию.

– Ребята говорят, близнецы были. Братья. Один по документам Антон Николаевич Бочкарёв, а от второго бумажек не сохранилось. Автоматная очередь, тарищ полковник, сами понимаете. Всё в труху.

Он ещё много чего говорил, этот молодой и совсем неопытный лейтенантик. И не замечал, дурачок, ни сурового взгляда полковника Морозова, который сразу понял, в чём дело, ни делового и настойчивого постукивания костяшками пальцев по столу полковника Кривоченкова, который был лично знаком с Николаем Сергеевичем. Что уж говорить о виноватых, не знающих, куда деваться, взглядах остальных членах оперативного штаба, которые, не будь дураками, тоже сложили дважды два.

А про стоящего у окна Бочкарёва адъютант, видимо совсем забыл. Поприветствовал по уставу и, увлечённый своим докладом, задвинул на задворки сознания, чтобы не мешал.

Капитан первого ранга Николай Сергеевич Бочкарёв стоял у окна и смотрел на тёмные волны океана, что едва-едва начали зеленеть в лучах слабого рассветного солнца. Смотрел, а перед глазами стояли лица двух самых дорогих ему людей. О чем они думали? О чём вспоминали в тот последний самый страшный час? Помнили ли они, его храбрецы, что не обняли старика в их последнюю встречу. Думали, успеют к отплытию, а их возьми да на работе задержи обоих. Всегда, столько лет, перед каждой командировкой подходили, сперва Тоша, потом Володька и стояли, обмахнувшись руками. Хотя бы пару секунд. А в тот раз – не смогли.

Бочкарёв стоял ссутулившись и облокотившись на подоконник, будто бы сразу постарев лет на десять. Вот только что был мужчина, едва разменявший первую половину пятого десятка, вдруг раз – и уже старик. По его волосам гулял холодный ветер, самый верный признак того, что волосы у него теперь оттенка грязного льда. Где-то там, на границе восприятия он улавливал редкие-редкие автоматные выстрелы. Кашляющий смех смерти, раздающийся в его ушах. «Вот я и пришла к тебе, Коленька, не убежал ты от меня, не убежал…»

Капитан стоял и смотрел на море, которое ненавидел. Смотрел и вспоминал, что за всеми этими политическими дрязгами, линиями фронтов и революционными восстаниями, совсем забыл сказать своим сыновьям самое главное. Забыл сказать, что ждёт детей назад.