Политзаключенные

Поезд шел на Восток. На крутом повороте Симон Мендельсон видел товарные вагоны. Длинный коричневый состав, изгибаясь, тянулся змеей по невысокому спуску. Перелески, поля, голубые озера, мелькали среди телеграфных столбов, по которым секундами убегало время. Жизнь продолжалась.
         Товарный эшелон с переселенцами медленно приближался к городу. Симон придвинулся к окну с железными решетками. Он рассматривал кривые переулки, низкие дома, покрытые поблекшей черепицей.
          Вильнюс – древняя столица оккупированной Литвы. В прошлом году они всей семьей побывали у родственников Ноймы. Это было золотое время.
          В первом вагоне ехали политзаключенные. На большой товарной станции состав простоял целые сутки. Особенно строго относились к пассажирам трех вагонов. Один раз в день им приносили кипяток и по двести граммов черного хлеба. Голодные и измученные, оторванные от всего мира  лежали они на деревянных нарах. Тяжелые мысли лезли в головы заключенных, каждый из них думал о своем горе, потерянной семье, о неизвестной будущей жизни. “Что с Додкой? Сорвали его с моих рук и разлучили... Что с Ноймой, как она одна, бедненькая, справляется со всеми детьми?..” Мысли его, невольно, прервались. Заскрипели дверные засовы и солдаты, с голубыми петлицами, втолкнули в вагон еще одного человека.
          Это был молодой интеллигентный гражданин лет двадцати восьми. Его чрезмерно большая голова, покрытая темно-серой шляпой, придавала ему солидный вид глубоко мыслящего человека. Сквозь блеск очков просматривались, умные, любопытные глаза.
          – В какое общество, если можно спросить, толкнула меня судьба? – Позвольте, простите! – держась за край нары, обратился незнакомец к Симону.
          – А вы откуда будете? – вопросом на вопрос ответил Мендельсон, оглядывая с ног до головы пришельца. Темный костюм и галстук в серую полоску, отлично гармонировали с бледным лицом. Рот, с отвисшей нижней губой, чуть дрогнул, очки сползли на горбинку большого носа:
          – Я польский еврей из Варшавы – беженец, перешел границу во время нападения немцев, – нашел  убежище в Вильнюсе.
          – Позвольте, как вы попали в наш вагон?
          – Очень просто, по статье 58/8 УК РСФСР.
          – Понятно, понятно – голубчик, политзаключенный. – Располагайтесь, рядом, на верхней полке. Будет веселее и удобней, – сказал Симон, подвигаясь к стенке вагона. Он любил лежа смотреть сквозь маленькое окошко на красный, затухающий закат солнца. За весь день им не позволили выйти на перрон, глотнуть свежего воздуха. В вагоне пахло гнилым деревом и потом. Было душно, мучила жажда. Раздался раздирающий душу гудок кукушки, и поезд медленно стал набирать скорость. Вечерний, прохладный воздух, едва прорывался в узкие окна.

          – Вот и поехали, – покачиваясь на правом боку, подперев голову согнутой рукой, – сказал Менахем. (Так звали новичка). Он глубоко вздохнул, отодвинул в угол свой руджак и продолжил начатый разговор, – батенька, в Сибирь поехали – в Сибирь. Она – матушка всех примет... Нет у нас своей Родины... Две тысячи лет живем в галуте. Вы Зеэва Жаботинского читали?
          – Слышал о нем многое, философ великий, кое-что читал... Он призывает к действиям, отвергает всякие декларации, призывает к созданию Еврейского государства. До начала Второй мировой войны, несколько лет мы переводили деньги в Керен каемет в Палестину. Там истинная, историческая наша Родина!
        – Вы настоящий сын еврейского народа, верный последователь Жаботинского, а я – его ученик, – шепотом, чуть слышно сказал Менахем Бегин. О Бегине в то время Симон ничего не знал, но в том, что у Жаботинского было много учеников, не было сомнения.
          – Да, да, понимаю, молодой человек... Вас за сионизм – засватали, теперь, вообще не поймешь... Целое передвижение народов... К счастью, или к нашему еврейскому горю – Мировая нагрянула, что ждет в будущем наш многострадальный народ?! – Гитлер, – продолжал развивать свою мысль Симон, – не очень-то любит евреев. Придя к власти, он в своей стране устроил геноцид, диктатуру, произвол. А что он сделает, если внезапно нападет на Советскую Россию?! Как-никак в Восточной Европе проживает более шести миллионов евреев.
          – Россию ему будет трудно победить, – уверенно сказал Менахем, прикоснувшись рукой к затылку, и взглянув в улетающую даль.
В маленьком окошке вагона сгущалась мгла наступающей ночи. Заключенные спали тяжелым сном. Колеса однотонно выбивали чечетку. Менахем продолжал свой начатый разговор, – трудно придется нашей нации, если нападение осуществится, кто знает, сколько времени продлится война, но мы – выживем! Главная наша цель – создание еврейского государства! Еврейский очаг в Палестине существует давно: сельскохозяйственные поселения раскинулись от юга страны до северной Галилеи; образованы не большие, но крепкие поселения в основных городах: в Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе.
          – Не думаете ли Вы, что Гитлер планирует высадить десанты в Палестину?
          – Такая угроза существовала с тысяча девятьсот сорокового года, когда фашистская Италия – союзница Германии – со своих колониальных владений Ливии и острова Родоса неоднократно бомбила верфи в Хайфе. Однажды, через некоторое время, подвергли массированной бомбежке Тель-Авив. Это нам стоило ста человеческих жизней! – Вытягивая изнутри своей души слово “жизнь” видно было, с какой великой, скорбящей болью вспоминал Бегин прошлогоднею трагедию.
         Ровно через год, двадцать второго июня, фашистская Германия, без объявления войны напала на Советский Союз. Более тридцати дивизий, вооруженных до зубов, были брошены по всем направлениям западных границ. Только за один день войны была очищена вся Прибалтика. Тяжелые бомбардировщики обрушили смертельный груз на Киев – столицу Украины. Так и произошло, как пелось в народной песне:
“... Киев бомбили, нам объявили, что началася война”.
Первое незначительное сопротивление немцы получили от героев Брестской крепости. Там, где река Муховец сливается с Бугом, у самой границы с Польшей, возвышается легендарная цитадель. Горстка солдат около месяца сражалась с бронетанковым полком до последней капли крови. Это место стало символом героизма русских солдат и офицеров. Многим из них было присвоено посмертно звание Героя Советского Союза.
          Брест-Литовск был захвачен фашистами в первый месяц войны. В этом городе погибла вся семья Бегина. Здесь, до войны он закончил ивритскую гимназию, вступил в организацию Бейтар, созданную Зеэвом Жаботинским. Эшелон с политзаключенными война застала под Москвой. Молнией промелькнула в сознании каждого человека страшная весть.
          – Вот и война грянула, долго не пришлось ждать. Наши прогнозы, к сожалению, подтвердились, – сказал Симон. Как вы думаете, – Гитлер бросит свои силы на Ближний Восток?
          – Он бы очень хотел, но руки его в настоящее время крепко связаны, – вытирая запотевшие очки, ответил Бегин. – Дела на фронте складываются не в пользу  русских, но это явление временное... Они с тяжелыми боями отступят в глубокий тыл.
          – Территория, огромная! – от западных границ до Дальнего Востока, протянулась более чем на десять тысяч километров, – сказал Симон, подчеркивая свои географические знания. – Два диктатора – два тигра, дерутся не на жизнь, а на смерть.
         – Они друг друга стоят, – пробормотал Бегин, и глубоко вздохнув, задумался... Две складки выделились на крутом лбу, – как теперь добраться до Эрец-Исраэль?
         Товарный поезд медленно двигался на Восток. Его часто ставили в тупик, задерживали на сутки или на двое. Железная дорога – загружена до предела. На Запад один за другим проносились военные эшелоны с боеприпасами, танками, дальнобойными орудиями. Их сопровождали молоденькие солдаты в зеленых гимнастерках, в пилотках с красной звездой. Симон наблюдал за передвижением войск из амбразуры вагона, в котором корчились, стонали от голода и жажды его товарищи заключенные, обвинявшиеся по той же самой злополучной статье за содействие антикоммунистическим силам. Симон Мендельсон был приговорен к десяти годам строгого режима и направлялся в Красноярский лагерь. Менахем Бегин по той же статье осужден – на восемь лет в лагере строгого режима. Его лагерь находился на Севере, на реке Печора.
          – Скоро мы с вами расстанемся, – с грустью сказал Симон. С первого дня невольной встречи, они крепко сдружились, сумели понять друг друга и полюбить. Их объединяла идея сионизма – желание встретиться на Земле обетованной.
          Три недели в тюремном вагоне, в терпком запахе от пота и параш; ехали вместе, стояли на полустанках в горных просторах Урала. И, казалось, не было той силы, которая могла бы их разъединить. Когда выводили политзаключенных на короткую прогулку, они, не замечая конвойных, всей грудью вдыхали чистейший  воздух, который придавал им силы выжить. Они прогуливались по перрону, как по паркетному полу, испытывая блаженство. Это были минуты незабвенного счастья. Менахем и Симон были неразлучны.
          – Какая удивительная природа, какое богатство! Нам бы такие леса, такой климат, только без лютых морозов, – улыбаясь детской улыбкой, сказал Бегин. Его волшебные глаза, таинственно заблестели под стеклами огромных очков.
          – Вы говорите это с такой уверенностью, как будто недавно побывали в Эрец -Исраэль.
          – Да, вся моя жизнь переполнена этим стремлением и верю, что моя мечта должна осуществиться...
          Раздалась команда: “по вагонам!” и люди, подгоняемые охранниками, стали занимать свои места.
          Усевшись королями на своей полке, Симон и Менахем решили сыграть партию в шахматы. Расстегнув рюкжак, Бегин достал импортную доску, в которой находились маленькие фигурки заядлой игры. Более азартную игру затеяла на соседних нарах группа картежников. В вагоне, после лесной прогулки воцарилось спокойствие. Шахматисты быстро отвечали на ходы. Была партия “блиц” По мнению Симона, Бегин превосходно играл, а Мендельсон парировал с закрытыми глазами.
          – Шах, – тихо сказал Менахем.
          – О, вы молодой человек, создали тяжелую позицию, – прикрываясь слоном, ответил Симон.
          – Предлагаю ничью, чтобы не проиграть.
          – Принимаю, – согласился Симон. На этом партия закончилась. Длинный эшелон медленно подкатывался к сортировочной станции Новосибирска. Миллионный город раскинулся в огромной долине, между Алтайскими горами и степями Северного Казахстана. В глубоком тылу быстро все переходило на военный лад: тракторные заводы начали выпускать танки, оружейные, выпускавшие двустволки для охотников, приступили к серийному производству винтовок, а легкая промышленность, текстильная и пищевая – стали производить амуницию для армии. Под лозунгом “ВСЕ ДЛЯ ФРОНТА!” перестраивалась вся страна. Поезд остановился на конечном полотне сортировочной станции. Широко, со скрипом раздвинулись двери. Конвойный, вынув из папки список, громко зачитал фамилии, имя и отчество тех, кто должен собрать вещи и выйти. Среди пяти человек, третьим по списку оказался Бегин.
          – Вот и настало время расставания, жаль, что не попали вместе, взяв рюкзак, сказал Менахем. Они крепко обнялись.
          – Кто знает, может Бог даст, свидимся. Острый комок застрял в горле. Симон не выпускал из объятий Бегина. Надзиратель, обратив на них внимание, грубо сказал:
          – Не задерживать! Скорее выходите – нашли, где обниматься...
          – Голубчик, немного покультурнее, нам торопиться некуда, – ответил ему Менахем, выходя из вагона. Сгущались сумерки. Свежий воздух хлынул ему прямо в лицо. Он еще несколько минут смотрел на Симона, пока конвойные закрывали двери. Так они расстались, расстались навсегда...
           Мендельсон из своего окошка смотрел вслед уходящей группе, пока не потерял их из вида. Ему не было суждено узнать, что этот молодой человек через тридцать шесть лет станет главой государства Исраэль.
           В конце тысяча девятьсот сорок первого года Бегин был освобожден по договору Сталина с польским эмигрантским правительством генерала Сикорского. Добровольно вступив, в сформированную в России армию Андерса, Бегин благополучно добрался до Эрец-Исраэль в начале тысяча девятьсот сорок третьего года.
           В Красноярском лагере находились тысячи заключенных. Они жили в деревянных бараках, огороженных колючей проволокой, окруженные дремучей тайгой. Каждый день десятки трупов вывозились и сбрасывались в общие могилы. Люди умирали от цынги, тифа и голода.
        Симон и Абраша попали в один барак. Они когда-то вместе служили в национальной армии, которая воевала с коммунистами за независимую Литву.
Абраша был невысокого роста, крепкого телосложения, круглая, как шар, голова его быстро поворачивалась во все стороны. Он своими карими глазами, такими же круглыми, как его голова, впивался пиявкой в любое тело – и всегда, добивался того, чего желал.
         – Нам надо приспосабливаться ко всем условиям, главное – выжить, – говорил он, обращаясь к Симону.
         – Понимаю, но как? В такие лютые морозы нас гонят на работу; морят голодом, обращаются, как с животными.– Его бледное лицо корчилось, а руки, дрожали от холода. – Нет, я не выдержу. Что будет с детьми, с Ноймой? Они тоже в тайге голодают и мучаются. Получил от них письмо. Жена не жалуется, но я между строчками прочитал об их нелегкой жизни.
          “Таких морозов никогда еще не было”, – жаловались сибиряки. – “Сколько, она продлится, где и в чем искать спасение!..” думал Симон. Снежные бураны задували бараки, беспрерывный волчий вой выматывал душу и не давал уснуть. Утром, после кошмарной ночи их заставляли чистить снег, а затем, по Сибирскому тракту гнали на лесопильные участки, которые находились в нескольких километрах друг от друга. Этот знаменитый каторжный тракт протянулся по всей Сибири. Миллионы людей протопали, прозвенели кандалами по извилистым спускам и крутым подъемам дремучей тайги. Сколько невинных человеческих жизней погублено и сгинуло в общих могилах?!
          Симон и Абраша вместе работали на пятом участке. Они топорами кололи чурки и бросали их в огромный железный ящик. Норма была десять ящиков в смену: каждый час – ящик. Они выбивались из сил. Болели руки. Десять часов работы под надзором конвойных и бригадиров проходили мучительно долго. Еле дождавшись обеда, после скудного завтрака (кружки кипятка и ста граммов хлеба) они, сидя в ветхом, холодном бараке хлебали соленый рассольник. Двухсотграммовая паечка хлеба – черная, липкая, наполовину с отрубями не в состоянии была утолить голод.

         Так день за днем по графику для заключенных петлей корчилось время, все силы поглощали голод и холод – с каждым днем становилось труднее работать. “Симон окончательно пал духом”, – рассказывал Абраша, освободившись из лагеря в пятидесятые годы.