Митроха. Баба Митрохи

Ну што, Степаныч, опять  завернул проездом! Эт што за жисть такая, всё проездом! Идей  ты-то такую работенку нашёл, прям как космонавт какой. Ну они-то, я слыхал, большую деньгу зашибають, а ты? Всю жисть на колесах, нябось, нравится? Ась? Ты к бабе-то, нябось, забыл с какой стороны заходить? И не лыбся, я те правду грю, как есть.  Вон бабка моя, тожа всю жисть лыбится, ну ей-то простительно, у ей  на то причина уважительная имеется. Уронили её из люльки, када ей, можа, тока годик и был. Вот и челюсь у ей и свернулась набок. А я-то раней не знал, што она такая. Во, думал, Марья у меня какая веселая да довольная, что ни сделай, лыбится. А потом как-то дал ей по загривку кулаком, для острастки, а она опять лыбится. Я еще разок, да посильней, мать твою, всё равно смеется. Да што ж это деется, я пригляделся, в глазах слёзы, а рот все равно лыбится.
  Я грю:
– Марья, ты не выводи меня из себя! Ты чаво лыбисся? Я ж могу и повторить.  Ты што, издеваисси надо мной?!
   А она скрось слезы:
– Ты чаво это взялси, лупить и лупить. Ну вдарил разок и хватя, я что глупая, сразу пойму, чаво ты хочешь, а то взялси лупить!
    А я грю:
– А чавой-то  ты лыбишься, я луплю, а она лыбится, вишь, довольна дурра, што мужик лупит.
   А  она мне в ответ:
– А ты глаза-то открой, залил бельмы и не видит ничаво.
     А чаво, грю глядеть, када ты лыбишься. Орать нада, а она лыбится, счас вот ишо разок наверну и погляжу, как ты на энтот раз улыбнешься.
    Тока руку поднял, а она как отскочить, подняла палку, у двора валялася, хорошая палка, толстая, если ей нае..ть, то  чувствительно будет.
   Я тада отошел от греха в сторонку, а хто знает,  што у ей на уме, и грю:
– Ну и чаво ты этим сказать хошь?
А она грит:
– Я говорить ничо не буду, а нае...у счас, сразу успокоишься. Ты же, морда твоя непромытая, сразу зенки свои откроешь. А то они после пьянки, как у азията, ничаво не видють.
    Я грю:
– А чаво там глядеть, баба как баба, всё на месте, тока вот лыбишься всё время  подозрительно!
– И чавой-то ты подозрительного по пьяни мог увидеть, ты ж глаза не раскрываешь. Подь поближе, – эт она мне, а сама палку не бросает.
– Лыбится перестань, и палку брось, тада подойду.
– А драться не будешь? Руки сучить научился, мать твою! – она палку бросила, и руки в бока.
   Я тихонько подошел, ну не рядом прям, а на расстоянии, хто её знат, што у ей на уме. Стою, жду, што далей будет.
   А она подошла ближей и рот раскрыла:
–Гляди!
     Ну я и поглядел. Твою мать, а у ей вся коромысла-то на боку, в одну сторону.   Я грю, рот закрой, а она никак, тока наполовину. Я грю, эт хтой-та, окромя мене, так благословил-то тебя? Видать, кулак хорошай попался, если так свернуть мог. Я вроде не помню такова.
   А она:
– Да не ты, не ты, и нихто.
      Ну, и рассказала как дело было, н,у как из люльки навернулась.
– Вот потому и лыблюсь, а ты драться сразу.
– Ды я не сразу, ты эт за дело огребла, а вот про  это я ток счас от тебя услышал. А штой-то я ране вроде не замечал.
– Дык када же те замечать, када ты кажынь день не просыхаишь.
    Ну, это неправда, бываить и сухой хожу.
     Вот таким макаром я и узнал свою бабку, а таперь мне дажа приятно, што лыбится, эт вроде она меня так любить! Да, вот тах-то, Степаныч, жисть иногда поворачивается, пол-жизни прожил, а не знал, от чего эт бабка моя лыбится, всё некогда было, мать твою!
– Дед , ну ты хоть матерился бы поменьше, что ни слово, то мат!.
– А ты молчи, молод меня учить! Я, знаишь, пить, курить и материться одновремённо начал, и неча мене переучивать. У мине первое слово, када я говорить начал, знаш, какое было, с мату, а уж потом – Мама. Вот тах-та, сынок! А што зашёл, молодец! Я с тобой душу отвожу, а бабка она што, тока лыбится. Всё мы с ней   переговорили.
Да! Ну, бабе твоей привет, бабке Василихе тоже,я как - нить зайду к ней, попроведаю!
   - И не лыбься, не лыбься, а помни. што я те говорю - дед плохому не научить!
      Покедова, прощевай, заходи, када в наших краях опять будишь!