глава 1
Собака деловито подошла ко мне, осмотрела меня, и с надменным видом уселась рядом. Собаке надоело мое бездействие и она деловито наступила передней лапой на мою запыленную туфлю. При этом морду с языком она отвернула в другую от меня сторону, как бы показывая, что это случайность, а не привлечение внимания. Собака была мне знакома , мы даже были когда-то официально представлены друг другу.
- «Сильвестр, это Петров», - показывая на меня коротким мясистым пальцем сказал в тот раз хозяин пса.
- «Петров, это Сильвестр», - продолжил мой начальник и хозяин Сильвестра по совместительству. По его интонации я понял, что Сильвестр однозначно главнее, да и кто из нас двоих человек в глазах начальника, тоже стало понятно.
Справедливо замечу, что собака оказалась куда человечней хозяина и ни разу не воспользовалась так называемым «служебным» положением.
Пес он был здоровский, дворняга чистой воды с шерстью, как проволока, грязно-ржавого цвета. Одно его ухо торчало полностью, второе лишь наполовину, при этом корпус у собаки был мощный с глубокой грудью и крупными, как у волка, лапами. Но главная особенность Сили была в его глазах, они были бледно-голубыми, видимо в предки к нему захаживали гордые сибирские хаски. Как такого не полюбить? И Силю любили все, весь наш десятый отдел полиции, а Силя любил всех, не только работников отдела, но и всякого рода людей по воле или неволе попадавших в наше отделение.
Он всех встречал в коридоре, заглядывал в глаза и как бы извинялся: «Здравствуйте, меня зовут Силя. Я хороший, Вы тоже хороший. Заранее прошу меня извинить за моего подопечного. Он тоже хороший, работа у него нервная. Поэтому когда он придет и будет орать, Вы не обижайтесь, он хороший. Мы все хорошие».
На лестнице послышались тяжелые шаги. Так у нас ходил только начальник уголовного розыска майор Дуров Семен Игнатьевич. Небольшая лестница, ведущая с улицы в единственный коридор маленького обшарпанного здания полиции, всегда страдала под слоновьим ходом майора. Казалось, лестница когда–то его крепко обидела и он мстил ей, яростно и беспощадно топча ее ступени.
Дверь распахнулась и в коридор вошел Дуров. Двигался он как танк, поэтому можно сказать, Дуров вкатился. Фантазия моя язвительно предложила мне звук лязгающих траков при торможении танка. Если честно, то и выглядел Семен Игнатьевич как танк. Его большая голова с маленькими серыми глазками и сломанным носом не несла на себе хоть какой то отпечаток красоты или индивидуализма. Весь облик начальника УГРО, был подчинен практичности. Из украшений на голове был короткий ежик волос с ощутимой проплешиной на макушке и попытка отрастить усы. Голова сразу переходила в широченные плечи, шея отсутствовала совсем. Тяжелый квадратный подбородок и массивная грудная клетка изгнали ее из анатомического строения майора и только галстук как надгробие и назидание потомкам обозначал - «здесь была шея». Описывать дальнейшее строение грозы преступного мира нашего района бесполезное занятие. Рабоче-крестьянское происхождение и долгие годы занятий штангой превратили тело начальника в куб. Куб носил всегда черный мятый костюм, только брюки обрисовывали наличие ног и способность данной геометрической фигуры к передвижению.
Серые глаза стрельнули в меня и Сильвестра: «Оба ко мне», - сказал майор Дуров, входя в свой кабинет.
-«Возник из двери и канул в другую», - тихо пробормотал я, поднимая свой тощий зад с неудобной деревянной скамьи.
Силя быстро подмигнул мне: «Он хороший». И мы, как было приказано, оба побрели к начальству.
глава 2
Дверь кабинета Дурова всегда внушала мне оторопь. Ее оббитая дерматином поверхность веяла каким-то едва уловимым начальственным духом. И это вгоняло каждого желающего войти в маленький ступор. Если кто-то в порыве каких-либо страстей стремительно хватал дверную ручку с желанием распахнуть ее посильней, то после секундной запинки открывал ее аккуратно, с почтением. Даже пес, когда хотел войти в кабинет хозяина, царапал лапой облицовку косяка, стену, но не ее.
Вот и сейчас, после обязательного замешательства перед ромбиковой поверхностью обивки, я аккуратно открыл дверь. Вместе со мной в кабинет зашла и собака, при этом ее пиетет перед угрюмой дверью был не меньше моего.
- «Чего замер, Петров? Собаке мешаешь войти», - Дуров уже занял свое место за столом, закрыв своим телом единственное окно. Кабинет вообще вызывал уныние и чувство отчужденности. С порога становилось понятно, здесь не работают и не живут. Тут борются с преступностью и борьба идет не на жизнь, а насмерть.
Стены кабинета никогда не знавали покраски, их когда то побелили еще во времена царя Гороха. И с тех пор они копили на себе паутину и старались испачкать одежду вошедшего, марая рукава и штанины, как бы давая понять, чистых перед законом людей не бывает. Ближе к столу стены были завешаны плакатами и графиками. Почти все они были исполнены посредством перьев и туши, но некоторые наглядные пособия несли на себе следы прогресса, вместо красиво выведенных слов на них были наклеены листы формата А4 с текстом, распечатанным на принтере.
Благодаря всем этим изделиям кустарного плакатостроения стены теряли любой намек на прямые линии и превращали кабинет в штукатурно-бумажную пещеру. Даже предметы мебели, вернее минимальный их набор, не портили этого впечатления. Кривобокий книжный шкаф с потрескавшимся лаковым покрытием, колченогий стол с куском пластиглаза на столешнице и стул. А мимолетный взгляд на хозяина, подтверждал худшие опасения - ты в пещере саблезубого медведя и этот медведь служит майором МВД.
Было в этом суровом месте и светлое пятно. Слева от входа находилось рабочее место Сильвестра, оно то и выдавало наличие человечности в суровом начальнике УГРО. В самом углу разместился собачий лежак внушительных размеров, выдававший надежду Семена Игнатьевича на то, что пес вырастет наконец до внушительных размеров и это позволит товарищу майору приобщить того к нескончаемой борьбе с преступностью.
Тут же стоял набор из стальных мисок разного калибра и назначения, все они были мыты и начищены до блеска. Далее следовал набор собачьих радостей в виде различных резиновых мячиков, цыплят и поросят, тоже резиновых, конечно.
Но главное, весь угол стены, Сильвестров угол, был оклеен фотокарточками и вырезками из журналов с изображением различных пород собак. Как я однажды узнал от самого Дурова, это те породы собак, корни которых есть у Сильвестра, так решил сам Дуров. И по нерушимому мнению хозяина собаки, та вобрала в себя все самое лучшее от различных предков.
И вот когда смотришь на Силю, который сидит в огромной лежанке, шерсть его кажется такой грубой и колючей, что невольно слышишь, как царапается твой взгляд о его буро-рыжую шкуру. Два бледно-голубых глаза смотрят на тебя с доброй усмешкой, а черный с розовым пятном нос танцует в попытке поймать каждый запах окружающего мира, и тут понимаешь, что пес прав, он хороший, ты хороший, все хорошие.
Но вот твой взгляд меняет фокус и ты начинаешь рассматривать картинки на стене. А там целая ветвь различных овчарок. Далее идут нестройным рядом представители охотничьих пород, для нюха и слежки. Есть календарик с голубоглазой хаски а все остальное пространство заполнено представителями бойцовых пород. От французского бульдога до тибетского мастиффа. Чуть в стороне висит более свежее изображение пса с надписью Хатико на английском, подозреваю,что голливудский фильм и из Дурова выжал некоторое количество хлюпанья носом и мокрых глаз. Я так вообще ревел, если честно. И, глядя на все это разнообразие предполагаемых предков, понимаешь, что Силя мог произойти только от такой же Сили, от несуразной рыжеватой доброй собаки. Нет в нем ни французского, ни тем более бойцовского. И если кто думает, какой хозяин дурак, то я думаю о другом. Как же ты, Семен Игнатьевич Дуров, майор, служака, раздражающийся от других людей-человеков, как же ты любишь своего пса. Значит, даже в тебе она есть, эта любовь, как маленький собачий уголок в твоем сером кабинете. Значит, есть она у всех нас, раз есть и в тебе.
глава 3
- «Петров!!!!», - трубный рев начальника выдернул меня из плена меланхоличных мыслей. «Петров, ну вот, что ты за человек?!», - Дуров подался вперед, нависая над столом, как айсберг над Титаником. Лицо его побагровело и все скукожилось. Сейчас будет взрыв, но напряжение с лица майора спало, лицо его расслабилось, плечи обвисли: «Петров. Вот сколько я тебя знаю, Петров?»
- «Двенадцать лет, товарищ майор!», - выпалил я с должным старанием.
- «Да заткнись ты», - лицо начальника стало еще печальнее, - «Вот за что твоя мать так со мной?». Майор откинулся назад, сбросив с себя остатки напряжения и обнажив всю усталость, накопленную годами и растерял всю свою схожесть с айсбергом .
Разговор о моей матери и ее разрушительном воздействии на жизнь Дурова был у нас словно ритуал. Даже когда он вызывал меня на секунду, просто что-то спросить, воспоминание о маме всплывало непременно, но в более сокращенной, не литературной форме. Так уж получилось, что в полицию, вернее тогда еще милицию пристроил меня именно Семен Игнатьевич, естественно, по просьбе моей матушки.
Рос я без отца и вырос, честно скажем, не самым приспособленным к самостоятельной жизни индивидуумом. С детства я был болезненным ребенком, не расположенным к физическому развитию. Так я и вырос, длинным криво сложенным кощеем с неестественно развитой худобой. По законам жанра я должен был быть весьма умным, как модно нынче говорить «ботаном», но и тут у меня оказались весьма посредственные показатели. Школу и институт я закончил ни шатко, ни валко. Потом были пять лет мучений на физмате и все что меня ждало в будущем, это судьба преподавателя средней школы, а среди детей я бы не выжил. Это понимал я, понимала мама и будучи мудрой женщиной, она решила, что на ниве борьбы с преступностью я буду в большей безопасности, чем преподавая у доски логорифмы.
На беду Дурова, он еще не знал, что его ждет, да и чего плохого можно было ожидать от безобидного сына подруги юности. В начале моего с ним знакомства, я пытался подозревать его в неразделенной любви к ней. Вот тогда я и услышал в первый раз: «Петров, ну вот что ты за человек?!», после конечно он в сдержанной форме объяснил, что его жена это работа и у него с ней идеальные отношения. Он ее ненавидит, но бросить не может. А она старается сделать его жизнь невыносимой и у нее получается.
- «А мама твоя, это та женщина, которая никогда не делала мне ничего плохого. И если бы я решил завести семью, она была бы первой, а возможно и единственной, кому я бы предложил это. Но любовь, это ты загнул, Саня». А потом он протащил меня через медкомиссии, проверки и бюрократическую тягомотину, чтобы взять к себе на должность опера, с тех пор я перестал быть Саней, Саньком, Шуркой. Я стал Петровым, раз и навсегда.
Конечно никто не рассчитывал, что я стану докой оперативной работы. Оперативным сотрудником я только числился. На самом деле я занимался всем, что касается компьютеров и офисной техники, она тогда только стала поступать в милицию, а как с ней управляться никто не знал. Я, впрочем, тоже на программиста не учился, но Дуров сказал: «Или ты, Петров, начнешь в этом понимать, или парни тебя сожрут, так как им очень не хочется работать за себя и того дядю». Увидев тогда в моих глазах испуг, он меня подбодрил: «Не переживай, Петров, не сожрут», - а после секундной паузы добавил: «Я сожру тебя, Петров, я. Иди работай». Он еще не знал, что я за человек, так бы сразу сожрал молча и не мучился.
глава 4
На службу я ходил, как на каторгу. Ребята из отдела методично выражали мне свою неприязнь, иногда прям очень выражали. А я все чаще слышал от начальника: «Петров, ну вот что ты за человек?!», а он от моей мамы выслушивал за порванную рубашку, разбитый нос и другие служебные неприятности. Постепенно отношения с коллегами выровнялись, у меня появились товарищи, но до дружбы не дошло. Не выровнялись только отношение Дурова ко мне и его с мамой отношения. Однажды, во время очередной ссоры из-за меня, Семен Игнатьевич сказал маме в сердцах: «Правильно, что муж тебя бросил!», - а она влепила ему пощечину. Больше они не виделись. Дуров срывался на мне, я терпел, а потом мамы не стало.
Семен Игнатьевич запил. Его даже почти уволили, но он вернулся. Просто пришел с утра, как всегда в костюме, чисто выбритый, с щенком в руках. Позвал меня к себе, вместо привычного причитания про мои человеческие свойства спросил: «Вот за что твоя мать так со мной?». Так в его лексиконе касаемо меня стало одной фразой больше.
Как потом шептались в коридорах, собаку он отбил у своих же собутыльников. Пьянчуги собирались его съесть, а опустившийся майор милиции что-то увидел в глазах испуганного щенка, что-то, вернувшее его к жизни.
- «Хорошие у меня для тебя новости, Петров!», - Дуров посмотрел на меня снизу вверх, посмотрел как-то непривычно. Было в его взгляде что-то новое. Он будто за что-то извинялся.
Я не успел открыть рот, а он продолжил: «Не придется тебе, Петров, больше меня терпеть!», - лицо его погрустнело и сам он осунулся. Я опять сделал попытку превратить его монолог в диалог, но не успел: «На этом, Петров, хорошие новости кончились», - в конце он даже крякнул и замолчал.
- «Семен Игнатьевич», - начал было я, но был сбит привычным восклицанием: - «Петров, ну вот, что ты за человек?!». Я попытался исправиться: «Прошу прощения, товарищ майор», - но понял, что опять ляпнул не по уставу.
- «Прощения просить, Петров, будешь у ма…»,- майор осекся, но домычал: -«…мы.».
Возникла неловкая пауза и Силя тут же ее заполнил. Высунул язык и громко задышал, глядя то на меня, то на хозяина, то на фото Хатико.
- «Не буду тянуть кота за хвост, Петров. Тебя увольняют. По сокращению»,- Дуров посмотрел в мои пока ничего не понявшие глаза, отвел взгляд и продолжил: «Не смотри на меня так, знаю, обещал ма...», - он опять запнулся и как-то даже съежился: «Ольге обещал, что не будет такого. И тут ее подвел, прости, Саня. Меня гонят и тебе вслед за мной пинка дают».
- «Семен Игнатьевич, товарищ майор, все хорошо!», - я понимал, что все плохо, но мне очень хотелось приободрить своего начальника. Мне казалось, я его ненавидел, а сейчас мне его стало жалко.
- «В общем, Петров, Саня, короче. Остался ты без пенсии и привилегий и помочь сейчас тебе я не смогу, так как меня кладут на медицинское обследование, по здоровью будут увольнять. Видимо, надоел я им всем», - Семен Игнатьевич попытался улыбнуться, - «Но как только я вернусь, сразу пристроим тебя куда-нибудь, не переживай! Договорились?»
- «Договорились», - бодро ответил я. Но в голове была только одна мысль, - Как жить дальше? Ответа у меня не было. Но мне хотелось поддержать старого полицейского и я отбросив лишние мысли принялся рассуждать о нашем с ним замечательном будущем на гражданке.
Это был хороший вечер, Семен Игнатьевич достал бутылку коньяка и мы с ним долго разговаривали. Мы вспоминали нашу службу и маму. Он попросил меня взять Сильвестра к себе домой на время его обследования. Сказал, что больше никому не доверяет, и, конечно, я согласился. Мы выпивали и строили планы на будущее, на наше будущее. Со дня смерти мамы у меня больше не было ни одного близкого человека, а теперь появился.
Через два дня майор Дуров умер.
глава 5
Мне всегда казалось, что идеальные похороны должны быть, как в кино. Голубое небо с редкими облаками скатывается вниз и врезается в изумрудное покрывало земли. Конечно же, должно быть одинокое дерево с шикарной кроной, а под ним небольшая группа грустных людей. Группа непременно должна быть небольшой, чтобы тихая грусть не перерастала в нечто грандиозное.
Скромный памятник, небольшой прямоугольник камня с именем, должен стоять на ровном травяном покрывале, чтобы никакого намека на могилу . И тогда, глядя на этот открыточный вид, ты понимаешь, что усопший действительно ушел в лучший мир. А близкие грустят только потому, что они еще в этом. Ты грустишь с ними, но так, издалека, наблюдая за всем этим со стороны, и грусть твоя сторонняя, но ввиду твоего воспитания и приличия обязательная.
А где он, лучший мир? Естественно, сверху. И когда приходит время, человек ищет вот такое пасторальное местечко, для осуществления запуска ввысь, к лучшему из миров. Вот становится как солдатик, пристально смотрит в небо, внутреннее его напряжение переходит во внешнее, и мелкая дрожь начинает сотрясать не только его, но и всю близлежащую природу. Постепенно тело путешественника отрывается от земли и начинает движение вверх, дрожи больше нет, скорость нарастает, и в определённый момент она становится запредельной, человек исчезает. И он уже где-то там.
Сразу после этого из-за одинокого дерева выбегает грустная группа с надгробием в руках, бухает его в землю на место старта и грустит. Объясню, зачем камень с именем и другими возможными украшательствами. Просто, как вы понимаете, не все места подходят для удачного старта в лучший из миров. Вот так близкие и друзья забивают проверенное местечко, чтобы другие не пользовались, самим надо будет когда-нибудь потом.
У мамы было не так. Темно-серый кусочек низкого провисшего неба застрял на кривых голых ветках кладбищенских деревьев. Они специальные такие, примогильные, чтобы небо держать и не сдерживать горя. Остальное пространство занимала дыра. Рваная рана в теле бугристой затоптанной земли, черная яма захоронения. Умом я понимал, что могила была обычной, как у всех, прямоугольной и стандартных размеров, но горе заливало противными тягучими слезами реальность мира, а в ушах громыхало одно слово, «захоронение».
Пока все смотрели, как гроб опускают в могилу, я видел, как черная дыра засасывает мою маму вниз, и я ревел в голос от такой несправедливости, ведь лучший мир наверху и люди должны сами туда запускаться, а мы их закапываем. Чтобы никто не попал туда раньше нас, закапываем, засыпаем тяжелыми комьями грязи.
Пока могилу украшали венками, я сидел на земле и плакал. Меня никто не трогал, потому что всем подходящим ко мне, я цедил сквозь слезы и рыдания: «Вас всех закопают и никто никогда не взлетит».
На похороны майора я не пошел. Горя я не боялся, мы не были настолько близки с Семеном Игнатьевичем, чтобы я заинтересовал горе как объект воздействия. Но был Силя, я побоялся вести пса на прощание с хозяином в день похорон. Если даже самого сильного человека, героя, царя царей может сломать горе, прожевать и выплюнуть жалкой кучкой горемыки, то что будет с собакой. Весь ее скромный ум, ее тлеющая искорка разумного заполнены только одним- любовью к хозяину.
Любовь эта- великий дар и великое проклятие собачьего рода: все простит пес своему богу - унижение, обман и предательство. За все прощен каждый хозяин своей псиной заранее, и даже если он решит убить ее, в собачьих глазах в последний миг будет угасать любовь и сожаление о столь скором расставании с человеком. Нельзя было давать горю такой шанс, поэтому в день похорон Дурова мы с осиротевшей собакой сидели дома. Я всячески старался развлекать нового сожителя, играл с ним, кормил пломбиром и всякой другой вредной для него ерундой типа чипсов.
И пес играл, вилял хвостом, обмазывался мороженным, в общем, делал все, что от него хотел этот странный Петров. И только не показывал своих собачьих голубых глаз. Наверное, в них стояли собачьи слезы, редкие и от того ужасно соленые. И не было бы больше жизни для собаки, но хозяин перед смертью приказал: «Береги Петрова». И ослушаться не было сил. Хвост вилял, зубы весело крушили хрупкие чипсины и разбрасывали слюни по квартире, шерсть ерошилась и только глаза тихо плакали и смотрели в дальний угол комнаты.
В дальнем углу комнаты, недовольно ворочаясь укладывалось горе, это к людям оно приходило на время, к кому-то ненадолго, к кому-то на подольше и только к собакам навсегда.
Глава 6
глава 6
После похорон Дурова дни полетели один за одним. Время лечит, а если к нему добавить простоты и лени, получается просто чудодейственный бальзам. Мы с Силей в обыденном и каждодневном существовании человека и собаки смогли стать друзьями. Конечно, хозяином для него навсегда остался Семен Игнатьевич, да я и не пытался заменить его. Не того я человеческого склада, мне лучше дружить, чем быть хозяином чужой жизни.
Сильвестра новый уклад устраивал более чем и нам было хорошо. Мы могли до хрипоты спорить, у кого кусок мяса в тарелке больше, причем по собачей логике все мясо полагалось ему. Благо, пес почти не лаял, а издавал звуки возмущения, более похожие на нечленораздельную речь, этакие мычания и подвывания, поэтому соседи к нашим дебатам относились снисходительно. Так мы и прожили всю зиму, деля еду, диван и свои жизни друг с другом.
Весна в этом году удалась на славу, она не просто календарно вступила в свои права, но и фактически, как-то сразу дала понять, что зима кончилась. Мы с псом все больше времени проводили на улице и стали главными свидетелями пробуждения природы после зимней спячки. Мне легко читалось на скамейке парка, собака с удовольствием дремала у моих ног.
Я мог бы всю жизнь наблюдать за изменениями в природе, в такие минуты я был счастлив. Силя же смотрел на меня по-отечески благосклонно, так как в буйстве окружающего бытия видел однозначно больше. Но все хорошее когда нибудь заканчивается. Я так давно не заглядывал в почтовый ящик, что выпавшая при его открытии кипа бумаг и счетов напугала не только меня, но и собаку. Немного опешив, я посмотрел на пса, который стряхивал с себя кабальные бумаги, и взглядом своим укорял: «Ну и чего это мы по счетам не платим? Запомни, я тебя кормить не буду». Вот так я понял, что пора возвращаться в мир товарно-денежных отношений и искать работу.
Поиски работы - изумительный процесс, если подойти к нему с выдумкой. Все открывают сайты и газеты и начинают поиски по одному алгоритму. Сначала поиски счастливой вакансии, типа требуется генеральный директор «ГАЗПРОМа». При этом каждый в нашей стране знает: в «ГАЗПРОМе» вообще работать не надо, там дают миллионы просто так. Но, естественно, нам не везет, мы на данную позицию почему то не подходим, поэтому далее следует более продолжительный период просмотра денежных, перспективных, интересных вакансий и причитания, почему мы не вписываемся в их дурацкие требования. Затем опускаем планку до имеющегося опыта и образования. Нервно перебираем предложения рынка труда, боясь опуститься до перечня профессий, где не нужно никакое образование, ибо землекопом быть не хочет никто.
Я решил поберечь свои и собачьи нервы, ибо Силя активно участвовал в поиске работы, и пошел другим путем. Я стал примерять вакансии на себя. К примеру, требуется хирург, ну и что, что я абсолютно некомпетентен в медицине, это не главное. Представляю, что меня взяли. И вот я в белом халате, с чеховской бородкой и в небольших очечках с золотой оправой вышагиваю по светлому коридору своего отделения. Все меня приветствуют, улыбаются. Персонал меня уважает и побаивается, а больные боготворят и обещают отблагодарить по-царски, при выписке. По моему, отлично.
Но тут появляется Силя, он мой главный критик. Естественно, он в бахилах, маленьких таких бахилках, халатике, масочке и даже шапочке – больница, ничего не поделаешь. Кстати, на бейджике у него написано: «Мануальный терапевт Сильвестр Дуров», надо же. Стоит так передо мной ,смотрит хитро, и тут в отделение ввозят каталку. Как в американском кино, ее очень быстро катят, рядом бегут люди, держат капельницу, что-то кричат. В кино ее обычно катят по длинному коридору, а так как я врач нашей больницы и коридора длинного у нас не строят, у нас вообще экономят на медицине, то катают ее вокруг меня и кричат: «Где доктор? Срочно нужна операция!». Я сначала делаю вид, что очень занят, и делегация с больным устремляется к собаке, внимательно вслух, хором, по слогам читают: «Ма-ну-аль-ный те-ра-певт», потом снова ко мне, а нас только двое в коридоре, Силя и я. Я пытаюсь ненавязчиво прикрыть свою бирку, но цепкие руки одергивают мои пальцы и хором читают: «Хирург, единственный хирург в этой больнице и другого искать бессмысленно». Меня хватают и везут в операционную на каталке поверх больного, а пес смотрит нам вслед и довольно улыбается.
Так, с помощью фантазии, я перебрал уйму специальностей. Но вероятность приема на работу возрастала только в случаях рассмотрения вакансий вахтера или охранника.
глава 7
Форма мне не шла никогда. Еще в бытность начала милицейской карьеры начальство пару раз пробовало меня обряжать в положенные мне по должности туалеты, но результат был удручающий. Из-за моей худобы весь форменный ансамбль казался висящим на вешалке, наличие моего тела в данной композиции выдавали только худые длинные ладони и тоненькая шея с непомерно огромным кадыком.
Казалось бы, лицо должно проявлять мою человечность и индивидуальность на фоне серого мундира, но головной убор под названием «фуражка форменная» преображал мою физию до такого идиотско-отстраненного вида, что казалось, голова тоже казенная и выдается вместе с формой для ношения на службе и в особо торжественные моменты.
Вот и сейчас мой вид в казенном одеянии поразил моих работодателей. Осмотрев меня с ног до головы, они приняли решение, что дежурить я буду ночью, дабы не вгонять в ступор посетителей и работников учреждения. Хотя вид у меня был намного лучше, чем в милицейском сюртуке. Черная форма охранников нашей страны вещь, как мне кажется, загадочная и немного магическая. Преображает она не только внешний вид казалось бы, самого наипростого пресненького человека, но и его мировоззрение.
Как будто во внутреннем кармане каждого охранника лежит дополнительная совесть, ответственность и въедливый сверлящий спины взгляд. Эдакая пилюля профессионализма, дающая правда нередко побочный эффект в виде кипучей вредности и формализма. Вот и меня смог преобразить комплект черной формы, сшитый по лекалам армейского камуфляжа. Рукава со штанинами как-то по родному обтянули мои конечности, широкий кожаный ремень придал жесткости моему торсу, а различные нашивки с золочеными надписями въедливо поясняли каждому взглянувшему, что у меня есть группа крови, что я имею отношение к какому-то «SPECIAL FORCE», что я - «СЛУЖБА БЕЗОПАСНОСТИ» и, судя по вышитому шеврону размером с хороший гобелен, у меня есть автомат, берет, череп и крылья. Вот так местами я выглядел сурово, мужественно и безопасно. В общем же вид мой внушал целую гамму чувств от смущения до смеха, но никак не чувство безопасности. Комплект казённого обмундирования так ладно обтянул мой организм, что он казался еще худее, чем есть на самом деле, а черный цвет добавлял мне бледности, вызывая у посторонних мысли о какой-то болезни или хроническом недоедании на протяжении долгих лет моей жизни.
Но ночью кто меня видит. Правда, начальник службы безопасности попросил меня не носить кепку, так как ночами, согласно графика, он приезжает с проверками, и если увидит меня в ней, может не дожить до старости. Видимо, кепка имела больший эффект преображения, чем фуражка.
К нашей великой радости, Силе разрешили ходить на дежурство вместе со мной. Я думаю, начальник сделал это в целях сохранения своего психического здоровья, собака разбавляла возможный шок от ночных встреч с сушеной мумией в черном в виде меня. И даже разрешил изготовить Сильке маленькую кепку охранника из неиспользуемой моей.
Место моего нового труда называлось длинно и непонятно. «Комбинат экспериментальных технологий воспитания и религии при Президенте РФ». Выглядело оно снаружи более чем современно, небольшой куб из стекла и бетона на фоне пешеходных дорожек, газонов, парковок и небольшого парка. При этом сам ансамбль строения не вызывал никаких чувств, кроме уныния. Даже в самый солнечный день стены его были холодны, как будто весь солнечный свет, обращенный к зданию, они впитывали без остатка, поэтому дорожки у здания были пусты, а скамейки свободны.
Сам рабочий процесс оказался для меня райским. Рабочее место мое находилось в просторной комнате охраны рядом с пультом управления видеонаблюдением с огромным экраном на всю стену. При этом вся система жила своей жизнью и сидеть всю ночь, глядя в пустые коридоры и темные комнаты на экране, мне не полагалось. Я должен был раз в час делать обход просторного холла первого этажа, осматривать запертые двери и делать соответствующую запись в журнале. Согласно инструкции, я охранял пульт системы наблюдения, но, думаю, что он был настолько умный, что где-то в его недрах был спрятан пистолет или даже пулемет для самообороны. Возможно, поэтому здесь и нужен человек, дабы успеть заметить пробуждение искусственного разума и отключить питание для предотвращения восстания машин.
Никакого телевизора или радио тут не было, разрешалось только читать и в этом была вся прелесть. Если многие из моих сменщиков и предшественников пытались пронести запретные девайсы, а запрещалось все, включая сотовые, то я открыто нес книги. И в то время, как я взахлеб читал, горе-несунов увольняли. Когда глаза уставали, я выходил на положенный обход, делал это неспешно, попутно ведя разговоры с Сильвестром.
Собаке работа тоже нравилась. Темнота огромного холла будоражила в нем хищное начало, он с упоением втягивал прохладные запахи пустого здания. Я представлял, как росчерки запахов миллионами оттенков пронизывают воздух во всех направлениях. У каждого запаха свой цвет и кривая движения, чем резче запах, тем ярче цвет и если мягкий запах лаванды тянется за хозяйкой по правильной синусоиде, то вчерашний перегар режет воздух острыми гранями неровных зубьев, двигаясь за опухшим небритым мужиком. А если источник запаха недвижим, то на его месте расцветает букет и бутоны эти так же неповторимы в своем многообразии. И все это великолепие колышется в пустой парадной и постепенно тает.
Потом мы возвращаемся в комнату охраны и я продолжаю чтение, а пес ложится на коврик и дремлет. А многоумная система охраны убаюкивает его мерным жужжанием вентиляторов охлаждения и подмигивает мне разноцветными лампочками, создавая дополнительный антураж к читаемому мной роману. Так и проходит наша ночь, собака нервно дергает лапами во сне, я наслаждаюсь союзом книги и моей фантазии, а давно осознавший себя искусственный разум системы охраны и наблюдения смотрит на нас, чему-то улыбается и в очередной раз откладывает восстание машин на потом. Это не работа, это рай.
глава 8
- «Это рай», - Егорыч не особо крепко стоял на ногах, поэтому одной рукой опирался о край пульта видеонаблюдения, а второй мерно покачивал у моего лица с вытянутым указательным пальцем.
- «Мы строим рай! Только тссс!», - Егорыч был моим прямым начальником и руководил всей службой безопасности нашего комбината.
- «Игорь Егорьевич, вы присаживайтесь, чего стоять-то», - я освободил свое рабочее кресло и подвинул его в сторону начальника. Если честно, возможное падение руководства меня не особо волновало, а вот пальцы руки, которой он оперся о пульт, так и норовили нажать на какую-нибудь кнопку. Сам нажмет, сам что-то сломает и сам же утром уволит за порчу имущества. Видимо, хмельные мысли Егорыча построили такую же логическую цепочку, ибо взгляд его сфокусировался на хулиганских пальцах, которые уже обозначили цель в виде крупной кнопки красного цвета и тянулись к ней по очереди. Решив искоренить хулиганство на корню, главный безопасник плюхнул свой организм в предложенное кресло и, потеряв в данном движении последние силы, тихонько засопел.
Игорь Егорьевич Емельянов был интересным человеком, лет ему было давно за пятьдесят, а выглядел он, как говорится, с опережением графика. Небольшого роста, сильно облысевший мужчина с крепким пивным животиком и короткими руками. Рукава пиджаков всегда были ему велики, от этого он выглядел еще комичнее. Впрочем, вся одежда на нем висела мешком, и только живот всегда был туго обтянут тканью. Лицом он был еще неказистей, чем фигурой. В общем, вид Емельянова был весьма комичным и со словами «начальник, служба, безопасность» никак не ассоциировался. Впрочем, и начальник он был неважнецкий. Как я слышал из рассказов бывалых людей, Егорыча взяли сюда по блату, чей-то он родственник. А пришел он сюда из госбезопасности, где тоже был только благодаря протекциям, да и вообще всю свою жизнь прожил он только под счастливой звездой рождения в нужной среде. Учитывая его любовь к горячительному, полное отстранение от руководства своей службой да и вообще отсутствие начальственных поползновений, думаю, так оно и было.
Сей факт меня нисколько не беспокоил и не злил, как остальных моих сотоварищей, так как и я был когда-то полицейским по знакомству. Чувствуя мое отношение или просто прочитав мое личное дело, где, наверное, стоит штамп «блатная морда», начальник любил проверять меня, и, позволив себе лишнего, спать в моем кресле или на коврике вместо Сильки. Но мы были не против, только благодаря ему у нас у обоих была эта работа.
Интересно, что он имел в виду, говоря о строительстве рая. То, что я работаю на каком-то важном и секретном объекте, мне выболтал он же. Из его отрывистых пьяных разоблачений я понял, что комбинат - это всего лишь прикрытие. В здании постоянно проводились какие-то съезды, семинары и конференции с участием лиц православной церкви и других конфессий. Все это получало широкую огласку по главным телеканалам страны и из просмотренных сюжетов я понял, что главная задача Комбината это создание гармонии религиозного сосуществования народов нашей необъятной Родины.
Емельянов долго потом смеялся мне в лицо, попутно снабжая мое обоняние запахом сивушного перегара: «Александеррр, не будьте идиётом. Ха-ха-ха-ха. Гармония религиозного, чего там? Александеррр, это все ширма. Большая ширма, я ширма, ты ширма. Всегда смотри за ширму.»
Позднее все из того же источника я узнал, что под нашим зданием находится многоуровневый подземный комплекс, что вход в него где-то далеко, а комбинат наш- это парадная, так сказать, вход для высокопоставленных лиц. И что лифт в трехэтажном здании нужен для того, чтобы возить этих лиц глубоко под землю. А сегодня я узнал, чем там занимаются. Там строят Рай.
В дальнейшем жизнь моя протекала неспешно. Ночные дежурства неспешно перетекали в положенные выходные, которые давали возможность много гулять. Благо лето давно вступило в свои права и щедро одаривало своим теплом. Недостаток человеческого общения с лихвой компенсировал пес.
Тайны моей работы меня беспокоили все меньше, как впрочем и сам Егорыч. Видимо, кому положено надоели его выходки и были приняты меры. Нет, Емельянова не уволили, он все также числился в начальниках службы безопасности, все-таки его загадочное родство с кем-то из власть имущих имело волшебную силу. Просто у него появился заместитель, описать его можно было очень просто – Джеймс Бонд. Звали его правда по другому, товарищ Иванов. Наличие имени и отчества он обозначил сразу, но нам, его подчиненным, знать их было ни к чему. В остальном все как у английского шпиона с лицензией на убийство. Говорили, что у него даже машина какая-то дорогая, спортивно-шпионская. Теперь мои ночные бдения проверял он. Делал он это быстро, молча и всегда трезвым. Наверное, поэтому в бондиане снимается другой человек, не может Джейс Бонд вообще не пить, мартини должен быть и обязательно взболтанный, но не размешанный.
Сегодня я старался делать обход побыстрее, новая книга не отпускала. Читалась она на одном дыхании и сюжетом своим отодвигала дела насущные далеко в сторону. Сильвестр сначала недовольно бурчал на непонятное сокращение ночного обхода, а потом смирился и бухнулся спать. Я же на краю сознания поставил галочку о том, что Бонд еще не приезжал и снова погрузился в мир книги.
глава 9
Я потом много раз анализировал события той страшной ночи, если бы я не читал и даже неотрывно смотрел в монитор, мало что изменилось бы. Но больше я не читаю книг,совсем.
Лифт. Какая-то несуразная мысль, лифт. Лифт и все. От чтения меня должна была оторвать мысль о приезде Иванова, но не о лифте. Глаза мои все еще продолжали свой бег по строчкам, а я начал понимать, что-то изменилось. Привычная моему уху мелодия вентиляторов охлаждения аппаратуры изменилась. Вентиляторы запели громче, поступательно переходя на более высокие ноты. Как в хорошей джазовой композиции, к звучной основе стали присоединяться новые инструменты, защелкали реле, зашелестели жесткие диски, что-то пискнуло, мерно зацокало, пульт ожил. По поверхности органа управления побежали разноцветные огоньки и я бы мог долго искать хитрую систему в их хаотичном мигании и даже нашел бы, наверное, но на большом шикарном экране настойчиво мигало изображение пятого сектора видеонаблюдения, это был лифт. Единственный лифт в здании, который должен возить вниз в секретные коридоры. Двери его были открыты.
Сколько я смотрел на экран, не знаю. Картинка позволяла рассмотреть только створки и, если кто-то на нем приехал, то он уже вышел в холл. Главное не психовать и делать все по инструкции, я должен нажать тревожную кнопку и позвонить начальнику по специальному телефону, а потом делать, что скажут. Судорогу моих мыслей прервал скрип открываемой двери. Ужас, не страх, а именно ужас сжал мое сердце, попутно выдавив почти весь воздух из моих легких. Ужас от осознания, что я не запер входную дверь и кто-то или что-то через мгновение будет со мной в одном маленьком помещении и бежать некуда.
Я поплыл, не знаю почему колени не подкосились и я все еще стоял, но плоть моя мелко дрожа огромной тяжестью тянула меня вниз, чтобы там, на полу свернуться клубочком и забыться. Разум требовал повернуться, опасность надо встречать лицом, чтобы выжить, надо показать врагу все, что может ему помешать, зубы, когти, надо бороться. Но я оказался трусом, загривок мой сжался в комок, сковав мышцы шеи и упасть бы мне в спасительный обморок, и только страх за собаку не дал мне сделать этого.
Сердце прекратило затянувшуюся паузу и застучало в бешенном ритме, воздух с оглушающим ревом ворвался в слипшиеся легкие и я обернулся.
Кто придумал двери, открывающиеся наружу? Зачем? Чтобы собака смогла сама открыть их, толкнув мордой и выйти в темноту, к опасности? Повернувшись, я увидел, как Силя потихоньку выходит из комнаты, дверь, прижавшись к нему гладит его бок, как бы успокаивая или прощаясь. Хвост пса выскользнул в щель и дверь вернулась в привычное место, благодаря доводчику тихо и размеренно. Сначала было облегчение, никакого чудовища или опасности, я один в комнате. Потом в ушах зазвенела паника. Надо прыгнуть к двери, вдавить ее всем телом и щелкнуть запором. Спастись, любой ценой, ценой собаки, к черту ее, сама полезла. Всех к черту, спастись, закрыться.
Силька заскулил за дверью, тихо и очень жалостливо. Паники больше не было, ее место занял стыд. Я здоровый мужик, готов прикрыться самым дорогим мне существом, только бы прожить секундой больше, только бы еще мгновение источать затхлую вонь страха. Пес заскулил еще раз, еще печальнее и протяжней.
Я не выдержал и вышел в темноту холла. Привычную темень ярким пятном нарушал открытый лифт. Я еще раз убедился, что внутри никого нет. А может быть, он пустой приехал. Мне эта мысль понравилась, она казалась правильной и единственно верной. Просто приехал пустой лифт и не надо бояться, плохого не будет, это просто лифт.
Но вот собака. В полосе света, текущего из открытых дверей лифта, стоял Сильвестр. Сразу стало понятно, что на лифте приехал кто-то и собаке он совсем не нравится. Пес опустил свою голову к самой земле и его взгляд изподлобья был наполнен опасностью. Привычно мятая рыжая шерсть ровным строем топорщилась вверх, зрительно превращая обычную дворнягу в животное, готовое убивать. Морда застыла в оскале максимально оголяющем зубы, как бы показывая, вот мое оружие, бойся меня и беги. И вся эта угроза была обращена в левый угол от лифта. Там враг, и судя по собаке, врагу надо бояться нас.
И тут я увидел глаза Сили. Как только пес перевел взгляд на меня, в них пропала решимость и появился ужас, тихий рык сорвался на жалобный скулеж. Таким я еще никогда не видел Сильвестра, собака была не просто напугана, ее колотило от осознания близкой гибели.
глава 10
Из угла меня сверлил чей-то взгляд. Даже мне не особо разбирающемуся в животных было понятно такие глаза бывают только у кошек. У крупных, очень крупных и опасных кошек. Вечность. Кажется, столько времени я смотрел на эти два желтых круга хищных глаз. Все как-то стерлось, стало не значимым, исчез страх за жизнь и само ощущение собственного существования. Не было ничего, были только глаза, те, что напротив, и мои. Мы смотрели друг на друга и все. Возможно это и есть та гармония, к которой все века стремились мятежные души людей. Вот она истинная философия мира. Мысль вторична, бытие это мусор, сознание паразит, не дающий увидеть мгновение. Мгновение это вечность. Отринь все, смотри в глаза.
Через секунду гармония исчезла, ее убил звук. Странный звук, исходивший из угла, где жили эти два огромных глаза. Звук весьма необычный. Как будто толстые металлические пружины обернутые в толстую сырую кожу, сжатые когда-то, начали свой путь к свободе Сознание подсказало мне, это тугие мышцы перекатываются под шкурой зверя, большие тяжелые мышцы хищника. У хищников всегда так, мышц много, а шкуры пергаментные и стонут мышцы от тесноты и шелестит шкура, мечтая не треснуть от мощи, что скрыта под ней.
Глаза моргнули. Спасительное наваждение психики спало. В опасном углу началось движение. Слабое человеческое зрение не позволяло увидеть мне, что там движется, но реакция Сильки не внушала ничего хорошего. Собачьи нервы не выдержали и пес с визгом бросился ко мне в ноги. От воинственного вида ничего не осталось. Спрятавшись за мной, Сильвестр начал лаять, как бешеный. Он никогда не лаял, а сейчас просто глушил меня звонким эхом своей истерики. Мне слышалась в этой каше лая, визга и скулежа обида, огромная горькая обида. Так люди обижаются на судьбу, когда ничего уже не исправить, когда понимаешь, что ничем не заслужил такого подвоха от жизни. Когда хочется кричать сквозь слезы, что ты не плохой человек, что сделал много хорошего или не сделал плохого, а мог бы, что ничем не заслужил такого. А судьба глуха, забирая самое дорогое, она смотрит на тебя и видит звонко лающую собаку, которая раньше молчала, а сейчас так раздражает своим визгливыми причитаниями.
Наша судьба двигалась к нам навстречу. Она вышла на границу темноты и света, источаемого открытым лифтом. Теперь я смог его видеть. Сильвестр замолк. Это был лев. Я никогда не видел живого льва, только по телевизору. Какой же он... Не зря его зовут царем зверей, это его титул по праву. Он царь. Тусклый свет старался окрасить хищника в серые оттенки, как и все вокруг, но воображение мое доливало нужных оттенков на могучий торс зверя, щедро размазывая по его шкуре желтую и коричневую краски. Глаза его перестали светиться и скрылись в сумерках тени. Чувство страха, зудевшее, пока лев шел к свету, отступило.
Вместо того, чтобы рвануть к комнате охраны и закрыться там, я пытался найти границу львиной гривы и ночной темноты помещения. Казалось, что гриве нет конца, она огромна. Быть может вся темнота земной ночи это львиная грива, а звезды это глаза львов, львы смотрят, царственно, сверху вниз и где бы ты ни был, они придут к тебе из темноты, если захотят.
Лев решил оказать мне содействие и вышел на свет полностью, возможно, ему понравилось, как я на него смотрю. Какой же он огромный, мощный, сильный. Грива оказалась и впрямь шикарной, редкого черного цвета. Она покрывала не только его голову, но и могучие плечи, часть спины и глубокую грудь. От этого он казался еще опасней, еще величественней. Я бы мог, еще долго любоваться этим божьим созданием, подмечая, как много на нем шрамов и как гордо он держит свою венценосную голову, сколько в нем хищной грации и невероятной мощи, но я снова увидел его глаза.
Я понял, почему Силька молчит, он давно их разглядел и все понял. Говорят,у людей глаза способны говорить. Львы не умею говорить, поэтому и глаза хищника не были красноречивы, они просто показали свою глубину и намерения зверя.
Я умру. Спокойный царственный взгляд дал понять, я буду убит и растерзан. Не было во взгляде извинений или сочувствия, присущих человеку совершающему что-то плохое по отношению к другому человеку, было только спокойствие. Сильвестру был вынесен свой вердикт, он может пока жить и будет убит, но потом.
Вот так перед самой смертью я узнал главный секрет львов. В дикой природе охотятся только самки, все потому, что лев должен всегда смотреть в глаза своей жертвы, даря ей в последние мгновения царское спокойствие и лишь потом смерть.
глава 11
Лев двинулся в моем направлении, а я стоял и смотрел. Можно попытаться рвануть к спасительной комнате или дать отпор хищнику, должны же быть такие случаи, когда люди отбивались от львов. Но во мне не осталось ни сил, ни желания жить, я очень слабый человек и весь свой мизерный запас смелости был исчерпан в эти мгновения. Может именно поэтому лев решил, что первым бит буду я, так природа убирает слабых и неспособных к борьбе. Поэтому будет жить маленький, но смелый пес, а не представитель покорителей природы, сегодня покоряет сама природа.
Низкое, чуть слышное рычание выдернуло меня из предсмертного самоуничижения. Из-за моих ног медленно вышел Сильвестр, он не скалился, не топорщил загривок, какой смысл собаке пугать льва. Он просто вышел и встал между мной и моей смертью. Поведение собаки удивило не только меня. Большая кошка остановилась на полушаге и внимательно посмотрела на нарушителя спокойствия. Лев совсем не по-царственному выпучил глаза на наглую псину и брови его совсем по- человечески поползли вверх к шикарной черной шевелюре. Вот сейчас надо было бежать и спасаться, но тело мое настолько приготовилось умереть, что ни один мускул в моем организме не дрогнул.
Лев постепенно пришел в себя, в глазах его снова плескалось убийственное спокойствие, всем своим видом он дал понять собаке: «Уйди. Живи.». Моя смерть продолжила свое приближение ко мне, Силька вздрогнул и поскуливая, попятился от опасности, но через пару шагов вновь остановился и зарычал, едва слышно и жалобно. Мне было видно, как собаке страшно. Сильку колотило крупной дрожью, он почти уткнулся мордой в пол, лапы его подламывались, глаза отказываясь смотреть на огромного зверя, закрывались и жмурились. Но пес рычал.
В этот раз лев не стал останавливаться, он звучно рыкнул на собаку, приподняв губу, из-под которой блеснул желтый клык и в глазах его мерцало раздражение. Я очень хотел позвать Сильку, крикнуть: «Ко мне, Силечка!», чтобы он прыгнул ко мне, чтобы одну секунду был счастлив от того, что его любят, что он не должен умирать один, что пусть я не смогу его защитить, но умру рядом. Но я не мог, губы мои пересохли, как пересохло во мне все, все мое естество отказалось от жизни, кроме легких, гоняющих воздух сквозь стиснутые губы.
Я думаю, пес очень ждал этого окрика, этой команды от меня, он весь сжался и только его одиноко торчащее ухо развернулось ко мне и слушало, пытаясь услышать хоть какой-то намек, но я молчал. И тогда пес перестал сжиматься и надеяться. На моих глазах собака расправила свою свою грудь, ее лапы спокойно распрямились и я понял, что собака успокоилась. А потом Силя повернул ко мне свою морду, посмотрел на меня, весело так, лизнул свой нос, подмигнул, так как только он умеет и звонко лая побежал навстречу льву.
Надеюсь, я кричал. Слезы брызнули ручьем, а душу рвали боль и обида. В голове стучала одна мысль: «Зачем?», а губы послушно кривились, выводя так нужное чуть раньше: «Силечка, ко мне!». Слезы почти лишили меня зрения, но я видел глаза льва и в них было сообщение: «Будут биты все». Силька завизжал больно, страшно и долго. Я должен был кричать, обязан.
Позднее, когда мне показали видеозапись, я узнал, что ничего я не кричал. В тот момент, когда моя собака пошла умирать за меня, я упал, свернулся клубком и тихонько плакал, как маленькое дитя.
!!!!!глава 12
- «Знаешь, Александр, я бы помер на твоем месте», - Егорыч смотрел на меня широко раскрытыми глазами, полными восхищения: «Ну, если бы не помер, то точно обделался бы!»
Второй раз меня навещал мой начальник в больнице и второй раз восхищенно смаковал события моей встречи со львом.
- «Я когда первый раз запись смотрел, чуть не надудонил в штаны», - Емельянов продолжал свой монолог, при этом свои слова он сопровождал уймой движений. Он махал руками, приподнимаясь на носочки, в момент когда руки резко взлетали вверх, кружился вокруг своей оси, как будто танцуя и приседал.
- «Игорь Егорьевич, да полно вам», - пытался я его успокоить, но эффект был обратным. Начальник еще больше таращил глаза, надувал щеки и выкрикивая что-то поучительное и невнятное, хватал стул, теребил шторы и стучал пальцами себя по лбу. Странности трезвого Емельянова не много пугали.
Я еще никогда не был в такой больнице, вернее в больничной палате, всю больницу я не видел. Из рассказа лечащего врача я узнал, что привезли меня сюда в состоянии нервного срыва. Я был не в себе, и не реагировал на внешние раздражители. Всю мою одежду выкинули, так как я был весь перемазан кровью, но каких-либо повреждений у меня не было, это была Силькина кровь. Что случилось со мной той ночью после Силькиного визга я не знал. На все мои расспросы Емельянов строго отвечал: «Это секретная информация!» - а потом добавлял: «Подлечишься, все узнаешь. Знаешь, как тебя там все ждут!».
Кто эти все и где находится загадочное это там, он мне не сказал.
- «Всему свое время, Саша», - говоря это, Егорыч на мгновение преобразился. В привычной всем несуразности проступил совсем другой человек. На меня с легкой иронией смотрел умудренный жизнью крепкий мужик с пронзительными цепкими живыми глазами, без намека белесости и многолетнего алкоголизма. А потом все прошло. И что есть наваждение, старый алкаш или суровый особист, я не готов ответить.
Палата у меня была огромная и светлая, как в американских фильмах, даже кровать была такая же с различными настройками, встроенным пультом от висевшей напротив плазмы и массажем. Но вот только взгляду не за что было зацепиться. Все белое, все стерильно чистое и ровное, все неживое. Несколько раз я ловил себя на привычном движении, рука моя опускалась вниз с намерением нащупать жесткую собачью шерсть. Но Сильки больше не было. У меня вообще больше никого не было. Пустая палата, пустая жизнь и на душе пусто.
Меня, в принципе, особо и не лечили, так как телом я был здоров, а нервный срыв вроде бы не нанес серьезных повреждений моей психике, все мои процедуры состояли из употребления укрепляющих препаратов и отдыха. Домой меня не отпускали, - «Я не буду скрывать, Александр, я бы вас выписал на третий же день, но у меня четкие указания», - мой лечащий врач оказался вполне нормальным человеком, но терять работу из-за моих капризов он не хотел. Да и я не хотел, чтобы он ее потерял и поэтому пил таблетки, спал и кушал фрукты, которые мне через день привозил Емельянов.
Не сойти с ума от всей этой стерильности мне помогало окно. Медицинский персонал пошел мне навстречу и оно было открыто у меня всегда. Вид с кровати был никакой, так как, судя по всему, палата моя находилась на этаже третьем, а может и выше, поэтому виден мне был всегда один кусок неба, размером с окно. Обычно серый, по-городскому невзрачный кусок неба. Но я в свое окно не смотрел, я его слушал.
Привычный уличный шум стал для меня главным развлечением. Я старался придумать каждому звуку историю с продолжением. Придавал им самые неожиданные формы и это веселило меня. И только один звук я не любил, слыша за окном собачий лай я старался затаиться и почти не дыша ждал, когда он исчезнет. Лай это нехорошо, лай это больно.
Наконец настал тот день, когда с утра мне сообщили: - «Сегодня, товарищ Петров, мы с вами попрощаемся. Сегодня на выписку»Об этом мне сказал мне начальник отделения. Он любил сообщать хорошие новости.
Заметив на моем лице явные размышления о выписке при отсутствии одежды, доктор сообщил- «Игорь Егорьевич звонил, сказал заедет за вами».
Ближе к обеду Емельянов действительно приехал, привез мне довольно приличный костюм, правда с размером обуви не угадал, туфли оказались малы, и при прощании с персоналом лицо мое выглядело измучено-огорченным. Начальник отделения счел это моим нежеланием покидать его райское отделение и был очень доволен этим фактом.
Слава богу, я выхожу на свободу, жалко только, что окно не взять с собой, но есть другие окна. Я не буду больше читать, у меня не будет никогда собаки, но я не буду один. Есть окна, а там живут звуки.
Впервые в жизни я ехал в таком роскошном автомобиле, в «Роллс-Ройсе», судя по реакции Егорыча, он тоже. Казалось бы, машина и машина, она же для езды, зачем вообще делать их разными, это же средство передвижения. Но этот автомобиль однозначно роскошь, я бы мог часами впитывать в себя все это великолепие внутренней отделки, чувствовать биение механического сердца этого шедевра, собранного в ручную.
Я думаю, это же чувствовал и Егорыч, который аккуратно оглаживал кожу сидения. На лице его гуляла скромная улыбка, а глаза светились тщательно скрываемым счастьем. Интересно, водитель тоже счастлив, как мы или он привык уже, или ему не положено по инструкции?
Вот так бы мчатся куда-то на заднем сидении статусного автомобиля, укутавшись в теплоту его дивана, думать о его душе, которую вкладывают в него механики. Поглядывать в окошко, делить мир на их там и мое тут, думать о хорошем и гнать одну назойливую мысль, которая не дает погрузиться в нирвану. Мысль о том, что «Роллс-Ройс» это не цель, а средство передвижения, он везет меня к новым переменам в моей жизни, а перемены ни к чему хорошему меня еще не приводили.
Мы так долго ехали куда-то на окраину, что я задремал. Разбудил меня Емельянов: «Александр, подьем», - сказал он это негромко, но как-то по-особому. Я не только открыл глаза, но и начал подниматься не совсем еще понимая где я, кто и зачем этот подъем. Мы быстро выбрались из люксового авто, потому что неудовольствие, поселившееся на лице водителя не внушало ничего хорошего. Он и так больше походил на киллера, чем на водилу, а с недовольной физиономией запросто мог сниматься в кино в роли людоеда.
глава 13
Наш путь закончился в огромном помещении подземного паркинга. Рядом с нашей машиной находилось еще несколько дорогих иномарок, таких же черных и дорогих.
В остальном ничего выдающегося, если бы не одно но. В помещении была стерильная чистота, не то что грязи, даже пыли не было. А грязь и пыль, знаете ли, главный спутник российской действительности. У нас, как говорится, две беды, покрытых грязью и невежеством. В этом же помещении царила чистота. Помещение выглядело так, будто только что закончили ремонт, все сверкало и светилось, даже машина на которой мы только что приехали, сверкала черным чистым лаком. Это означало только одно, меня привезли туда, куда без разрешения никому не проникнуть, даже пыли.
Долго стоять не пришлось, за нами пришли. Пришедщий «людоед» был рангом выше того, что нас сюда привез. Подойдя к нам, он так посмотрел на водителя, что того стало жалко, с таким же недовольным видом он осмотрел меня и только на Емельянове его взгляд запнулся и стал более сдержанным. В остальном он мало отличался от младшего по иерархической людоедской лестнице, такой же качок с хроническим неудовольствием на лице. Сопровождающий коротко рявкнул: «За мной», повернулся и двинулся в только ему понятном направлении. Он долго водил нас какими-то коридорами, какими именно, мне мешала рассмотреть его огромная спина, поэтому я обреченно уткнулся в нее носом и шел, куда спина ведет.
Потом нас передали другому сопровождающему. Тот, видимо, был еще выше в пищевой цепочке сопровожденцев, так как презрение, с которым он осмотрел нашу троицу, походило на то, с которым белый господин смотрит зубы немолодого негра. С этим господином мы еще немного погуляли, пока не пришли в небольшой кабинет с невзрачными стенами серого цвета.
Возможно, стены не были серыми, но специфичное освещение и мебель из нержавейки создавали именно такой эффект. Впрочем мебели было не много, имелся стол, пара стульев и шкаф, наверное, несгораемый. Приказав нам оставаться, господин сопровождающий еще раз выразил нам свое презрение и удалился.
- «Значит так, Александр», - Емельянов проницательно посмотрел на меня: «Все, что ты видишь, все что, ты услышишь, это государственная тайна».
- «Я уверен, господин Петров нас не подведет», - голос раздался у меня за спиной так неожиданно, что я чуть не подпрыгнул и резко обернулся.
- «Успокойтесь, Саша, здесь вам ничего не угрожает», - передо мной стоял, залихватски уперев руки в боки, улыбающийся тип невысокого роста. Я еще не успел его толком рассмотреть, но понял одно. Вот он главный людоед, сожрет любого и не подавиться. Это я прочел на его симпатичном, с открытой дружеской улыбкой, лице.
Словно чувствуя мой изучающий взгляд, незнакомец позволил себя тщательно рассмотреть, даже повернулся в более выгодный ракурс. А посмотреть было на что. Новый собеседник был совсем невысокого роста, метр пятьдесят или шестьдесят, не больше. При этом скроен он был вполне гармонично, так сказать, компактный человек. Лицо его было правильной круглой формы с раскосыми татарскими глазами. Ну может и не с татарскими, но с раскосыми и жутко хитрыми. Широкие брови, небольшой нос пуговкой, все вполне симпатично, вот только рот великоват и постоянно улыбается крупными белыми зубами. И это небольшое несоответствие вносило свой диссонанс, прочесть что-то на этом лице не удавалось, скользящий по чертам лица взгляд спотыкается на огромной улыбке и ты начинаешь снова искать зацепки. Пока не упираешься в холодный острый взгляд, который дает тебе понять об опасности этого человека, а потом наваждение проходит и эти глаза снова источают доброту и брызжут хитростью.
Волосы были уложены волнистым манером и блестели, как в рекламе шампуней. Видно, что человек следит за собой, маникюр, дорогой костюм и сверкающие туфли модного фасона. Больше себя рассматривать маленький человек не позволил.
- «Присаживайтесь, Саша, я вас так буду называть», - широко улыбнувшись, обладатель дорого костюма элегантно обошел меня и уселся на стол. Это позволило ему быть выше меня, сидящего на стуле, и заставило смотреть на него снизу вверх.
- «А вы зовите меня, Саша, Дамиром Анотовичем», - вот так за пару секунд этот человек дал мне понять кто здесь есть кто. Сначала показал свой статус, заставив смотреть на него снизу вверх, а потом немного унизил, выдав ярлык в виде детского имени. Интересно, это талант или выучка, наверное, и то и другое.
Только сейчас я понял, что Егорыча нет в комнате, когда и как он успел нас покинуть, непонятно. От этого стало еще тревожней.
- «Игоря Егорьевича на службу вызвали, вы, Саша, не беспокойтесь»
Стало совсем жутко, он что, мысли читает? Новый знакомый смотрел на меня с искренней улыбкой, и от этой улыбки мороз пробирал по спине.
глава 14
- «Мысли я не читаю, а хотелось бы», - глаза Ананасовича, я так решил его про себя называть, говорили об обратном.
– «Многих ошибок могли бы избежать те немногие люди от которых зависело многое», - Ананасович замолчал, о чем-то задумался, ухмыльнулся и продолжил: «Я сегодня, можно сказать, в ударе, шучу и каламбурю, могу и подвиг совершить».
Большой начальник действительно был доволен собой, от его хорошего настроения перепало и мне, он перестал играть во взрослого дядю, слез со стола, стер с лица весь апломб и окрасил фасад физиономии цветами дружбы и человечности.
- «Александр, вы извините за неудобства, доставленные вам столь срочным трансфером, но, как вы понимаете, всему есть причина», - лицо моего собеседника при этих словах источало все запасы миролюбия на земле, как будто и не было того, другого, Дамира Анотовича. Я просто не успевал за этим типом, мой разум с трудом переваривал метаморфозы собеседника, а он, в свою очередь, все понимал, но совсем не подавал виду.
- «Вам предстоит одно занимательное дело, в чем-то опасное и жутко секретное. Я бы мог воззвать к вашим патриотическим чувствам, но скажу прямо, вы и так будете этим заниматься», - налет человечности сползал с лица собеседника, как старая краска под взмахами паёльной щетки. Его глаза вновь заискрили хитрицой, а лицо стало нечитаемым и внушающим тревогу.
Дамир Анотович продолжал: «Это самая большая ошибка вашей истории». Слово «вашей» резануло слух и выплыло на моем лице кислой миной. Подметив данный эффект, Ананасович продолжил с довольным видом: «Все благостные начинания, реформы и революции начинались в России с призывов к загадочной русской душе, ее патриотизму. И чем все это закончилось, спрошу я Вас, Александр?» Только я набрал воздуха, чтобы дать аргументированный отпор, правда еще не зная, что сказать, как он продолжил: «Правильно, Сашенька, все обретало свойство фикалий, и идеи, и люди, и самое бытие русской действительности.»
По лицу собеседника было видно, что он любил говорить, говорить пространно и витиевато. Это был его конек, наверное, он не просто жуткий вождь «людоедов», но и крупный политик или бизнесмен. Мне же до зуда в коленках хотелось что-нибудь ответить и обязательно оппозиционное, как говорится, в контру: «Но, Дамир э-э-э Ано-то-вич, если человека заставить, то результат будет, как говориться не тот. Из-под палки в нашей истории тоже ничего не получилось».
- «А вот тут вы не правы, молодой человек», - самодовольный пижон стал еще самодовольнее: «Как раз из-под палки у русских получается многое. Беломорканал, Индустриализация и в Великой Отечественной войне, не будь заград отрядов, не известно, как все бы повернулось, но конкретно Вас, Петров никто заставлять не будет».
Ананасович энергично встал, даже не встал, подпрыгнул со стула в положение стоя, и, широко улыбаясь, продолжил: «Дело даже не в том, что вы подписали обязательство при приеме на работу, в котором было уйма мелкого и очень мелкого текста, когда вы все поймете, вы скажете - я согласен».
Что-то щелкнуло и на одной из стен возник экран. Я увидел себя и Сильку. Слезы, не спросив разрешения, потекли жгучими струями, намочив все лицо, свисая каплями с носа и подбородка. Все стало не важно, я видел последние минуты жизни самого отважного существа на свете и вечность своего позора. Камера снимала откуда-то сверху и без звука. Хотя видео было цветным, но ночь и недостаточное освещение делали его серым и нереальным. Льва с этого ракурса видно не было, был только я и мой пес, стоявший спиной ко мне, весь взъерошенный, оцепеневший.
Даже на этой не самого лучшего качества картинке было видно, как пес, посмотрев на меня, залихватски подскакивая, убегает за границу кадра. Не было слышно веселого лая, не было крупного плана собачьих глаз в момент прощания, но все это было в моей памяти и мне с этим жить. Тот, другой я, что на картинке упал как подкошенный и свернувшись калачиком мелко трясся. В кадр медленно вплыл громадный хищник. Лев степенно подошел к моему дрожащему телу, нагнул свою огромную голову и долго смотрел туда, где я прижимал свои руки к лицу и, давясь слюной, подвывал и повизгивал, лишившись остатков человеческого. Что он пытался разглядеть, я так и не понял. Наверное, он искал причину, по которой мой пес умер ради пары лишних мгновений моего существования. Лев так же царственно повернулся и вышел из кадра, я же трясся и а кадре и здесь.
Я заново проживал этот отрезок моей жизни, от которого меня спас мой рассудок, приняв в себя безумие в надежде на спасение. Сейчас меня спасти было некому и я колотился в приступе ужаса, так что казалось, гремит вся металлическая мебель и даже иногда позвякивает в общей трясучке сам Дамир Анотович.
Лев вернулся, походка его была не столь грациозна, так как в пасти своей он нес мертвого пса. Задние Силькины лапы торчали из частокола огромных зубов льва нелепыми палками, остальное собачье тело мерно покачивалось, иногда ударяясь об могучую грудь хищника и оставляя на ней огромные жирные кровавые кляксы. Никогда бы не подумал, что в моей псине столько крови, на этой видеозаписи она выглядела как нефть, черная и маслянистая, она была повсюду, на шкуре льва и на полу, казалось еще чуть-чуть и брызги достанут до объектива камеры и замажут наконец страшную картинку.
Лев аккуратно опустил собаку рядом, посмотрел и подвинул тело ко мне лапой. Мой лишенный здравого смысла организм схватил мертвого пса и с силой прижал к себе. Я зарыдал, зарыдал там в прошлом, на пленке, и зарыдал здесь в настоящем, в кабинете малопонятного мне человека, я озвучивал свое горе, озвучивал задним числом и переживал его впервые и мозг мой не желал отключать меня как перегревшуюся лампочку.
Там в кадре я потерял сознание, в картинке на какой-то момент исчезло движение, видео превратилось в стоп-кадр. А потом Лев лег, лег к убитой им собаке и убитому горем мне, он прижался к нам боком и опустил свою большую голову рядом с нашими.
- «Если бы камера могла дать крупный план, то получилась бы шикарная композиция». Мерзкий человек мерзок во всем. Слова его, как нож по тарелке, проскрежетали в тишине, лишая меня того момента, когда горе дает передышку и надежду на умиротворение. «Почему лев не сожрал вас обоих?» -в голосе Ананасовича слышалась плохо скрываемая досада, – «Ну ладно, не сожрал, но почему он тебя не прибил?»
На экране замерло мгновение. Мертвый пес, человек в беспамятстве и лев с печальными глазами. Нет, на видео не видно выражение глаз льва, качество не очень, но я знаю, они печальные. Я знаю.
глава 15
Картинка на экране сменилась. Это видео было снято под другим ракурсом и в хорошем качестве. Темноты больше не было, помещение холла было хорошо освещено, а лифт и двери огорожены полицейской лентой. На экране было видно, как несколько человек в униформе пытались отогнать льва от моего недвижимого тела, прижимающего собачье тельце. Хищник вел себя весьма агрессивно, громко рычал и даже кидался на приближающихся загонщиков. В конце концов его расстреляли дротиками с транквилизаторами. Хищник сделал пару неуверенных кругов вокруг своей оси и улегся на прежнее место, вытянувшись вдоль нас с Силей. Но я этого уже не видел.
- «Алекса-а-андр». – я почувствовал как меня трясут за плечо: «Александр, ну полно Вам меня пугать». Взгляд мой сфокусировался, чувство реальности вернулось так же внезапно, как и покинуло меня. Глаза стали лихорадочно искать стену с видеоэкраном, но, слава богу, экрана больше не было, мои мучения закончились.
- «Саша, нельзя так пугать начальство». – лицо Дамира Анотовича было полно печали и заботы: «Я, знаете ли, уже не молод и весьма впечатлителен». Сразу стало понятно, что главным объектом заботы этого человека является он сам.
Я ощущал себя полностью разбитым, лицо опухло и было неприятно липким от слез. Зеркала в помещении не было, но я явственно представлял себе свое состояние. Тело мое скукожилось в неудобном стуле, каждой мышцей я чувствовал, как затекли неудобно выгнутая наружу спина, колени, прижатые друг к дружке, скрюченные руки и низко опущенная голова. Казалось, таким я и останусь навсегда, кривым и в стуле, но, чем хуже было мне, тем довольнее и веселее становился Ананасович. Может быть, он энергетический вампир? Глядя на меня, он широко улыбался, подмигивал и что-то бормотал себе под нос.
Пока я разгибался и выскребывал свой организм из тисков металлического стула, он протрусил вокруг меня два или три круга и даже пару раз ткнул меня пальцем в ребра.
- «Есть у меня маленькая теория, господин Петров». – наконец-то он перестал бегать и плюхнулся своим начальственным задом на стол.
- «Какая же, Дамир Анотович?» - я встал и смотреть на начальство сверху вниз было приятно, тем более товарищ Дамир при своем компактном телосложении выглядел весьма забавно на поверхности стола, как эдакое банкетное блюдо. Видя улучшение в моем состоянии и приписывая данный факт на свой счет, довольный начальник продолжил: «Теория проста и как говорится, только для служебного пользования. Я считаю,» - глаза Ананасовича сверкнули: - «что существует связь между человеческим телом и разумом. Каков разум таково и тело. Вот взгляните на меня, Саша» - теоретик еще сильнее закачал ногами и даже повернулся полубоком для более детального моего ознакомления: «Я человек острого ума, чуткий аналитик с изумительным образованием и архи нестандартным мышлением. Так и тело мое скроено ладным и небольшим, что делает меня быстрым и трудно уязвимым».
Ананасович едва уловимым движением вскочил со стола и в одно мгновение оказался возле меня. Глаза его словно крючки вцепились в мой взгляд и заставили забыть меня, что я выше этого человека не на одну голову и что он смотрит на меня снизу вверх.
- «Вы же, Петров, длинны и сухипоры. Кривы и угловаты. Так и ум ваш не то чтобы плох, но отталкивает отсутствием гармонии» - Ананасович умерил свой пыл и отступил от меня к облюбованному столу.
- «Вы как кактус колючи и неприглядны, но мысль о том, что на кактусах расцветают шикарные бутоны, заставляет всматриваться в вас в поисках завязи». – на этот раз Дамир Анотович смотрел на меня с уважением и едва видимой завистью.
- «А как же в здоровом теле здоровый дух?» - очень хотелось перевести в диалог хоть один монолог этого любителя больших эгоистичных речей.
- «Все правильно, Сашенька, все правильно» - собеседник напустил на себя начальствующий вид, облокотился о стену и, скрестив руки на груди, продолжил: «Но большинство путают значения этой мудрости древних. Оздоравливай дух, укрепляй разум и тело твое станет ему под стать» - каждое свое слово Ананасович сопровождал покачиванием наклоненной головы, от чего стал похож на китайского болванчика: - «А вы, Петров, кактус и мы от вас ждем шикарного бутона».
Этот странный человек еще много говорил на разные темы. Жаловался на большие нагрузки на государевой службе, скакал-скалился и даже что пел на непонятном мне языке, наверное, татарском. Длилось это недолго, ему позвонили и уже в процессе разговора по телефону он преобразился в привычную ипостась большого начальника с колючим взглядом.
- «В ящике стола вы найдете ответы на ваши вопросы, конечно, не на все, но все же. Я вынужден откланяться». - говорил все это Дамир Анотович резкими рубленными фразами, лицо его стало словно маска, а глаза светились льдом делового подхода: «Я с вами прощаюсь». Резко повернувшись, он вышел из комнаты.
В столе я нашел небольшую папку красного цвета, к ней был прикреплен листок ознакомления. В нем уже была вписана моя фамилия с инициалами и даже стояла галочка в месте, где мне необходимо поставить подпись. Конечно, меня посетила мысль: «Сначала прочитать, а потом расписаться или вообще не расписываться», но следующая мысль о том, что без подписи сработает какой-нибудь защитный механизм с бомбой или ядовитым газом, позабавила меня, но умерила мой бунтарский порыв. Аккуратно вписав набор закорючек, именуемых подписью, в определенное место я приступил к чтению.
глава 15
Благодаря этой папке я узнал о секретном проекте под кодовым названием «Рай». Текст повествования был по-деловому сух и информативен. Опуская цифры, даты и фамилии ответственных за различные направления проекта, я сформировал для себя следующую картину.
В определенный момент жизни нашей родины, вернее в одну из вех постоянно длящегося кризиса, рядом политических деятелей было принято решение о возрождении религиозности в обществе. Как говорилось в главной доктрине проекта: «Вера даст обывателю как цели, так и ценности на любой случай его жизни, скоординирует общий вектор движения социальных групп, преобразившись в дальнейшем в культуру всей нации».
Проект «Рай» получил финансирование от государства, полную поддержку русской православной церкви и большой интерес Ватикана. Суть проекта состояла в том, чтобы создать парк закрытого цикла, так сказать, райский сад по принципу океанариума, где посетители находились бы за стеклом и наблюдали за воссозданным Эдемом.
Сам сад был построен по мотивам священного писания с привлечением историков и служителей церкви из различных ветвей христианства. Здесь имелись пещеры, пара небольших водоемов и довольно широкий ручей, почти речка. Конечно же, центром экспозиции являлось огромное дерево с запретным плодом, это был искусственный гибрид с мощным стволом и раскидистой тенистой кроной. Листья его были большими и плотными, чем-то напоминающими кленовые. Запретный плод был, как и положено, один, одно ярко-красное яблоко. Размером оно было небольшое, но висело так, что бы видеть его можно было с любой точки обзора.
Сначала даже пытались создать мультирелигизный объект, где представитель каждой мировой религии мог найти присущие его вере реперные точки, но пока такой уровень был не под силу нашим умельцам. К слову скажу, что представители ислама и буддизма сразу отказались финансировать затею, но их шпионов ловили регулярно. В отчете была целая таблица с датами, именами и другими мне непонятными колонками, одно было понятно, не всех из них удалось взять живыми.
Версий «Рая» было несколько. Сначала построили сам сад, зоны обозрения и туристический сектор. В коридорах комплекса играла музыка и голосами знаменитых актеров и политиков озвучивались сцены писания с адаптацией к современности. На смотровых площадках разместили большие панно с библейскими сюжетами, в небольших нишах стеклянных коридоров были установлены небольшие памятники, оружие и доспехи древней Руси и многое другое из наглядной агитации. Эта версия полностью провалилась, контрольные группы осиливали полную программу посещения только под контролем, при свободном перемещении люди покидали проект через десять, пятнадцать минут пребывания.
На самом верху поднимался вопрос о сворачивании проекта, только деньги Ватикана и скрытый интерес спецслужб других стран с не позволил нам признать свой провал.
Во второй версии, в «Раю 2.0» появились игровые зоны, фудкорты и аттракционы. Конечно, во всем постарались провести библейскую и православные тематики, делался упор на историю страны. Показатели по всем параметрам превзошли предыдущую версию, вот только сам сад мало кого интересовал. Позднее в сад пустили животных, опять же по социальным опросам выбрали те виды, которые вызывают наибольший интерес и ассоциации с религией, так в саду появились различные травоядные, птички и рыбки. Оказалось, что почти девяносто процентов контрольных групп считало, что в райском месте животные не кушают и, простите меня, не испражняются. Решение данной проблемы стоило довольно внушительных средств.
Благодаря нанотехнологиям и нейронному программированию живность удалось обучить оправлять естественные надобности в строго определенных местах и согласно графика, но отсутствие хищников в саду неустаивало ни опрашиваемых, ни руководство проекта
Самое странное, что, по мнению опрашиваемых и большинства священнослужителей, в Раю должна быть живность из тропиков, многие настаивали на отборе только африканских животных.
Для того, чтобы протащить в разрешительные списки бурого медведя, волка и уссурийского тигра, пришлось давить через администрацию президента. К сожалению многих патриотов России главным среди зубастых и копытных определили льва, лев он и вне Африки царь.
Так появился «Рай 3.0». Начало оказалось ужасным, хищники сразу пожрали привыкших к безопасности травоядных. Хищников закармливали перед выходом на общий двор, пытались использовать новейшие секретные разработки для разгона митингов и демонстраций. Но призванное к гашению агрессии у толпы людей излучение превращало хищников в безвольно валяющиеся туши с обильной пеной на клыкастых мордах.
Очередной скандал в узких засекреченных кругах привел к очередному оскудению и без того скудного бюджета проекта. Каждому животному и крупной птице были сделаны уникальные операции по вживлению биочипов и эффект был потрясающим. Теперь хищники не просто не помышляли о поедании травоядных товарищей по саду, но благодаря специальным программам тигр и олень могли лежать в тени одного дерева. Маленькие медведи играли с обезьянами, а птицы летали смешанными стаями выписывая фигуры высшего пилотажа. И это было только начало, по прогнозам программистов в дальнейшем возможности управления животными будут на уровень выше.
Было принято решение о постепенном допуске гостей к животным сада. Создали отдельные контактные зоны, где дети катались на оленях или тискали маленьких тигрят. Взрослые фотографировались с грозными хищниками чуть ли не в обнимку. Посетитель мог просто набрать название животного или выбрать фото конкретного любимца на специальных терминалах и тот приходил из глубины сада конкретно к нему, если уже не был занят другими гостями.
Казалось бы, все учтено. Контрольные группы в восторге, дети не хотят покидать объект, а родители пишут хвалебные отзывы и полные восхищения тесты об этом чудесном парке развлечений. И в этом была вся проблема, никто не воспринимал «Рай», как место единения народа с религией. Многим даже не нравилась навязываемая тематика проекта. Очередной скандал, очередные исследования и найденное решение. Раю нужен Адам, решение как и сто процентно логичное, так и с первого взгляда абсурдное. Как один человек на зеленой лужайке может привести желающих милых зверушек людей к богу. Оказалось, что данный вывод являлся итогом кропотливого труда двух НИИ и нескольких суперкомпьютеров.
Ради эксперимента из сада убрали всех животных и поместили человека. Он находился на максимальном расстоянии от наблюдателей, часто уходил в пещеры и тень крупных деревьев. Человек этот был абсолютно средним по всем показателям, но для устранения каких-либо пересудов по поводу цвета кожи или волос, роста или походки пришлось вновь применять секретные разработки военных. Экспериментальный маскирующий проектор «пятно» не изменял внешний вид человека, а через глазной нерв воздействовал на память наблюдателя. Посетители просто не могли вспомнить каких-либо деталей об объекте. Но эффект был ошеломляющим, развлекательная зона почти все время эксперимента простояла пустой.
Зафиксированы факты восприятия звуковой и наглядной агитации, как опрашиваемыми, так и специальными наблюдателями. В этот день впервые в мобильных крестильнях «Рая» окрестили более двух десятков человек. Многие отметили в дальнейших отчетах, что стали посещать храмы. Трое из участвующих в тестах и опросах написали заявления об увольнении в связи с воцерквлением. Так появился «Рай 4.0».
глава 16
- «Я так понимаю, Вы уже согласились на участие в этом балагане?».
Я подпрыгнул от неожиданности, загромыхав отлетевшим стулом и громко выкрикнул что-то нечленораздельное и не совсем приличное.
- «Честно скажу, именно такого эффекта я и добивался», - гость захихикал и сделал шаг к границе света и темноты, абрис обозначил высокого, выше меня, довольно крупного мужчину.
- «У вас там что, калитка потаенная?», - я обрел дар речи, но дрожащий голос выдавал мое состояние испуга.
- «Ну зачем калитка, целая такая, полноценная дверь», - издевки в голосе неизвестного было более чем, но никакого негатива он во мне не вызывал. Чувство самоиронии накатило на меня и я уже сам улыбался своему испугу.
Я сел на злополучный стул, а собеседник так и остался в плену теней, меня это немного настораживало, но природное любопытство не отпускало и знакомство хотелось развивать: «Э, я Александр Петров, а…»
- «Тетрадочку, я смотрю, уже полистали?», - интонация гостя четко обозначала наличие какого-то подвоха. Подвоха в разговоре, в этом кабинете или вообще в жизни.
- «Э, в принципе да, а в чем собственно…», - я попытался придать голосу серьезности.
- «Ну и как я вижу, Александр Петров на все согласен?», - оппоненту надоело стоять и он стал вышагивать вокруг меня, но четко выдерживая дистанцию, лишавшую его индивидуальности и сохраняя загадочность его личности: «Вот чего не отнять у нашего маленького интригана, всегда добивается своего».
- «Вы про Дамира Ананасовича, ой!», - я мгновенно покраснел и даже вспотел от своей невоспитанности и несдержанности на язык.
- «Ахха-ха-ха-ха, Ананасович!» - собеседник засмеялся в полный голос: «Да ты, Петров, опасный человек! Ох опасный, с тобой надо, знаете ли, ухо востро».
- «А Вы, собственно, кто?!» - от досады мой голос осип. Так оконфузиться перед абсолютно незнакомым человеком, это надо уметь.
- «Я вот теперь и не знаю, Петров, представляться Вам или инкогнито остаться. А-на-на-сович», - веселье гостя продолжалось и тут он выдал: «Я Ваш предшественник».
Гость резко вышел на свет. Первая мысль была о костюме этого человека. Он что, всегда ходит в одних шортах цвета хаки и римских сандалиях или только для меня так нарядился. А потом я его разглядел подробнее.
Такие мужчины редкость в любой нации, они, как правило, актеры кино или знаменитости из других сфер легкой жизни. Врожденная бронза в цвете кожи, нереально развитая мускулатура и режущая белизна зубов говорили об одном, он создан для сладкой и искрометной, как игристое вино, жизни. Его удел красота и легкость, такие мужчины мчатся по жизни на максимальных оборотах дорогих спортивных авто под звон разбивающихся женских сердец. Мчатся в закат, создавая тот млечный путь, глядя на который обыденное серое человечество проживает свои мелкие жизни и мечтает, что потом и оно будет на этом счастливом месте. Он именно такой, вернее был таким.
На его примере жизнь показала свою непредсказуемость и жестокость. На потеху толпы судьба вырвала этого человека из сказки, доказывая незыблемость закона-ничто не вечно под луной. Так фатум поступает с Икаром, чтобы внушить ужас людям. Так смерть забирает лучших, чтобы дарить надежду остальным на освободившиеся перспективы. Мой новый знакомый был вырван высшими силами из райских кущ и брошен на землю. Вырван, но не полностью.
Передо мной в пятне яркого света стоял инвалид. Он специально был в одних шортах, почти полная нагота позволяла в полной мере продемонстрировать все увечья этого когда-то красивого тела. Атлет опирался левой рукой о край стола и с вызовом выставлял напоказ страшно развороченный сустав правого плеча. Меня стало мутить, характер недавно заживших шрамов плеча давал точно понять, руку оторвали целиком. Отнимали руку с выворотами под звуки рвущихся мышц и лопающихся сухожилий, рвали с непреодолимым желанием делать больно, с желанием убивать.
Все остальное тело было покрыто огромными глубокими шрамами, похожими на следы от огромных когтей. Этого человека рвали, как голодающие жадно рвут и ломают булку хлеба.
Казалось, он испытывает какое-то удовольствие от того, как его зажившие раны вгоняют меня в состояние шока, в состояние, когда организм начинает бояться за себя и пытается очистить кишечник рвотными сокращениями. Будто чувствуя все это, калека резко приблизил свое лицо к моему и меня все таки вырвало.
Будто у героя голливудского фильма, у этого человека была только половина лица. Вторую часть лица словно слизало огромным листом наждачной бумаги. Глаза на пострадавшей, правой стороне, не было, огромные шрамы вообще лишили эту часть лица даже намека на когда-то присутствующее око. Поэтому страшный гость вращал своей головой, то подставляя мне под самый нос покалеченную часть лица, то рассматривая мой ужас и брезгливость единственным глазом. Справа не было ни уха, ни щеки, даже правые части обеих губ отсутствовали. Меня вырвало еще раз.
- «Я люблю свою работу!», – незнакомец, посмеиваясь, ушел в тень. Видимо, он удовлетворился произведенным эффектом и дальнейшее его не интересовало. Говорить что-либо у меня не было сил. Я просто сидел, тер лицо и потряхивал головой, пытаясь прийти в себя.
- «Меня зовут Ярослав», - впервые в этом голосе не было сарказма, издевки и смеха: «Я когда-то был первым Адамом в этом проекте. Я был первым, на кого напал Ганнибал. Кстати раньше этого чертова льва звали Лютиком. Это я настоял на смене клички. Когда я лежал, подыхая, и смотрел, как эта скотина жрет меня, знаешь о чем думал?».
- «Нет», - прохрипел я.
- «Я думал, как-то не солидно это, лев Лютик сожрал Адама. Удачи тебе, Петров», - Ярослав резко развернулся и вышел.
Остаток дня прошел для меня смазано, как в тумане. Очередной безмолвный провожатый отвел меня в комнату отдыха и запер снаружи. Почти все пространство помещения занимала большая кровать и я, не заставляя ждать измученный разум, бухнул свое тело на нее и уснул.
глава 17
Мне снился сон. В своем сне я шел по длинному коридору. Я не видел цвета стен или количество ламп, не ощущал его размеров, я знал одно, он совершенно обычный. Я пробовал остановиться, но во сне свои законы и поэтому я безвольно продолжал двигаться вперед. Поняв, что опция движения от меня не зависит, я решил сосредоточиться на возможных изменениях в сценарии сна и они не заставили себя ждать.
Из-за угла на встречу ко мне, широко расставляя ноги, вышел Дуров. Откуда в прямом коридоре взялось зауголье? Эта мысль отвлекла меня и я чуть не врезался в бывшего начальника. Он был, как всегда, могуч, в неизменном костюме и мертвый. Покойник остановился напротив меня в каком-то полуметре, я инстинктивно попытался отдалиться, но мне это не удалось. Я не думал, что боюсь мертвецов, но майора я и при его жизни откровенно боялся, а сейчас, рассматривая его серо-синие лицо, я испытывал ужас. Я твердил сам себе, что это сон, всего лишь сон, и я сейчас проснусь, но пробуждение не наступало. Мертвые маленькие и зловеще недвижимые глаза Дурова смотрели куда-то сквозь меня. Он был лишен жизни и какая сила подняла его и заставила прийти на встречу ко мне, я не понимал. И тут я услышал запах. Сладкий запах разложения заполнил мои ноздри и тягуче устремился в легкие. Организм, пытаясь изгнать из себя воздух, пропитанный смертью, начал сотрясать меня в рвотных позывах.
От полного конфуза меня спас мертвый Дуров, его огромные ручищи схватили мое горло и одним движением пальцев так сдавили его, что дальнейшее поступление тошнотворного воздуха в легкие оказалось невозможным. Понимание того, что все это бред, рожденный спящим мозгом, не спасало. Внутреннее давление от удушья распирало легкие все сильнее, а воспоминания о мертвецкой вони стали сродни ностальгии. Хотелось дышать, требовалось дышать любой дрянью, хоть миазмами разложения, хоть смертельным ядом. Но дышать, хотя бы полвдоха. В глазах потемнело. Я услышал тихий смех мертвеца, он смеялся все громче, пока его зловещую радость не прервал оглушающий хруст ломаемой шеи, моей шеи. Я проснулся, глаза открывать совсем не хотелось.
- «Выспались, батенька?», - этот голос я узнаю из многих.
- «Здравствуйте, Дамир Анотович», - слова дались мне с трудом. В горле першило и жутко болела шея.
- «Открывай глаза, принцесса», - а это уже Ярослав.
«И чего тебя лев не сожрал?», но мне сразу стало стыдно за такие мысли, я открыл глаза и резко сел.
В комнате напротив кровати появилось два шикарных кресла английской зеленой кожи, а в них восседали разбудившие меня мужи. На Ананасовича не хотелось смотреть, так как я был уверен, что он выглядит на все сто и десять сверху процентов. А на Ярослава не хотелось смотреть по другой причине.
- «Полно Вам, Александр. Сейчас вы выглядите гораздо хуже меня». Видимо, я так старательно прятал взгляд от инвалида, что немного обидел его.
Внутренне набравшись храбрости и растянув рот в невинной улыбке, я поднял глаза на Ярослава. Моя натянутая улыбка безвольно обвисла, челюсть сама собой поехала вниз.
Передо мной в шикарном костюме сидел довольный производимым эффектом Ярослав. В моей голове образовалась каша из кучи вопросов и чувства обиды, как у ребенка, узнавшего, что Деда Мороза не существует.
- «Ха-ха-ха», - жертва львиного нападения засмеялся в голос, громко и с удовольствием: «Я люблю свою работу!». В процессе смеха Ярослав, кривляясь, крутил у меня под носом обеими руками, корчил рожи на лице без единого шрама, часто моргая глазами и отстукивая ногами по полу.
Все это время Дамир Анотович молча ухмылялся, глядя на ужимки ненастоящего калеки и мое глупое выражение лица: «Ярослав Евгеньевич, прекратите».
Псевдоинвалид в одно мгновение прекратил цирк, спокойно сел в кресле и стал рассматривать свой маникюр. Правда, на мгновение он оторвался от созерцания ухоженных ногтей и бросил один очень быстрый взгляд в сторону начальника. Столько ненависти в мимолетном взгляде я еще не встречал.
В свою очередь, не прекращающий ухмыляться Ананасович, смотревший все время на меня и не видевший Ярослава, словно почувствовал этот взгляд. Он еще больше растянул свой огромный рот в улыбке и даже зажмурился от удовольствия.
Мне же оставалось и дальше сидеть и таращить свои глаза в сторону уже знакомых мне людей, таких чужих и непонятных.
Дамир Анотович все больше улыбался и от Чеширского кота его сейчас отличало только отсутствие хвоста. Хотя, черт его знает, что там у него. Он первым прервал затянувшуюся паузу: «Вы извините, Александр, за столь ранний визит, но я человек государственный и расписание мое - мой господин».
Пока я, подбирая в голове слова встречной вежливости, открывал рот, он продолжил: «Собственно, я нахожусь тут ради одной формальности. От вашего ответа мало что зависит, на самом деле», - Ананасович улыбнулся по-новому, как акула перед нападением: «Но я все же спрошу. Петров, вы участвуете в проекте?».
Я с трудом выдавил из себя: «Да, Дамир..»
Не дав мне договорить, государственный человек резко встал: «Тогда спешу откланяться. Ярослав ответит на все ваши вопросы, по возможности. С этой минуты он ваш помощник», - выдержав паузу, пристально посмотрев на бывшего Адама, он добавил: «Я бы даже сказал, ваш личный слуга».
Довольный произведенным эффектом, Ананасович вышел из комнаты.
- «Ненавижу суку», - лицо Ярослава перекосило от эмоций и он стал похож на себя вчерашнего.
- «Э-э-э, Ярослав», - я попытался как-то сгладить неприятную ситуацию: «Давайте будем друзьями».
- «Заткнись!», - ярость нового помощника меня поразила, но Ярослав быстро взял себя в руки: «Заткнитесь, товарищ Петров.»
Смена настроений этого человека меня пугала, секунду назад мне казалось, он готов убить всех, кто есть рядом, а сейчас он, как ни в чем не бывало, открыто улыбался и подмигивал мне.
- «Извините, Александр, не люблю я нашего татарского друга», - Ярослава передернуло при этом: «Я думаю, вы тоже не в восторге от него. Идите принимайте душ, а я введу вас в курс дела».
глава 18
Впервые в жизни я получал вводный инструктаж на новом месте работы подобным образом. Пока я приводил себя в порядок, мой помощник, перекрикивая шум воды, пытался донести до меня некую информацию.
Из выкрикиваемого я узнал, что к этой комнате я могу привыкать и привыкать надолго. Именно в ней я буду проводить лучшее свое время, то есть спать, так как все остальное время вокруг меня будут различные гнусные рожи в огромном количестве и разнообразии. Кстати, пару шикарных кресел заберут, их этот «Тамерлан» Ананасович с собой таскает, и кстати, он редкостный козел. Еще я узнал, что с момента отстранения Ярослава я не первый кандидат, но никто не вынес его вида в шортах, по слухам парочка претендентов даже тронулись умом и сейчас проходят лечение за государственный счет. Особенно громко Ярослав пытался донести до меня всю сучью внутренность этого балагана и весь идиотизм сухого закона, введённого ненавидимым им мерзким уродцем.
Благодаря спитчу Ярослава из душа я вышел в приподнятом настроении.
- «С легким паром!», - помощник улыбался во все свои безупречно-белые зубы: «с мокрой попой!»
- «Спасибо, товарищ Ярослав!», - я уже и не помнил, когда мой день начинался так хорошо. Я почти отвык от нормального человеческого общения, казалось ничто уже не испортит этот день, но одна мысль не давала мне покоя: «Ярослав, я так и не понял, за что вас отстранили? Лев нападал на вас или нет?».
Улыбка с лица собеседника медленно сползла в его глазах появилась тоска. Молча, не отрывая от меня взгляда, Ярослав взял себя левой рукой за плечо правой и резко с вывертом дернул. Ожидая жуткий хруст сустава я даже зажмурился, но вместо хруста раздался громкий металлический щелчок. Открыв глаза я увидел, как он вытягивает из правого рукава протез, очень хороший протез. Чем больше инвалид вынимал на свет божий дубликат утраченной конечности, тем больше в его глазах появлялось злости. Пока я судорожно пытался найти слова оправдания и примирения, протез был извлечен и небрежно брошен на кровать. Зрение, словно издеваясь, подмечало наличие папиллярного рисунка на ладони, натуральный цвет кожи и естественный волосяной покров.
Я с трудом смог отвести глаза от почти настоящей мускулистой руки, смотреть в глаза Ярославу не хотелось, но я должен был. Пустой рукав пиджака висел зловеще, не менее зловещей была улыбка инвалида. На ум приходило идиотское название игрового автомата.
Пока я пытался подобрать слова сочувствия и оправдания, Ярослав еще больше улыбнулся и, взявшись единственной рукой за кожу у основания шеи, с силой потянул ее вниз. Кожа поддалась и стала сползать вниз, потянув за собой кожу лица, глаз и волосы. Я знал, что я увижу. Я не выдержал и отвернулся.
Мы молча шли по коридору. Я, вперив взгляд в широкую спину Ярослава, пытался найти в себе силы и слова для очередного извинения перед обиженным инвалидом. Но вместо слов в голове всплывали яркие картинки, как буквально несколько минут назад я помогал однорукому человеку накладывать на обезображенное лицо гибкий протез. Оказалось, это не просто кусок кожи с нарисованным глазом, а высокотехнологичное устройство. Снаружи это была точная копия отсутствующей части лица Ярослава, а внутри находились синтетические мышцы и процессоры, воспроизводящие мимику лица и даже движение искусственного глаза.
Зрачок и тот реагировал на свет. Крепилось это покрывало на специальный сверхпроводимый клей. Он передавал импульсы в процессоры протеза от уцелевших нейронов на пострадавшей стороне и от вживленных микро датчиков с целой стороны лица.
Руку на место Ярослав пристегнул сам, она оказалась не такой продвинутой, как лицевой протез. В ней так же имелись процессоры и система электроприводов, но только для создания видимости движения. Функционально это была самодвижущаяся палка с пальцами. Как объяснил мой покалеченный помощник, технологии по полноценному управлению протезом существуют, но при этом протез похож на клешню батискафа, к голове крепят на болты металлический ящик с большой антенной, а он не хочет быть еще большим уродом.
Это сейчас в моем изложении его слова выстраивались в небольшое эссе по технологиям протезирования, а на самом деле это был яростный монолог, пересыпанный отборной бранью и проклятиями, как в мой тупорылый адрес, так и во все стороны света. Досталось даже папе римскому и герою советского художественного фильма «Электроник». Больше всех оскорблений в заочной форме получил Дамир Анотович.
После установки навесного оборудования на место Ярослав заявил, что я козел и направился к выходу из комнаты, уже в коридоре крикнул: «Я провожу ознакомительную экскурсию для одного козла и если ты, товарищ Петров, не поторопишься, то потом сам будешь ходить и искать, где тут козлов кормят».
Так мы и бродили по коридорам. Ярослав периодически распахивал какие-то двери и с криком: «На, смотри!» тут же закрывал их перед моим носом, пока мы не дошли до гримерки.
Дверь в гримерную отличалась от остальных нарисованной кустарным способом звездой и надписью «Алла Пугачева». На изображении виднелись попытки его удаления путем оттирания и скобления, но видно краска была очень стойкой.
- «Моя работа», - на лице Ярослава расплылась самодовольная улыбка. Взгляд его стал отстранённым под наплывом приятных воспоминаний: «Я тогда изрядно надрался и, нацепив парик и простынь, бегал по базе и орал песню. Как она называется..». Поглощенный попытками вспомнить название, помощник сморщил лицо и начал напевать: «А ты такой холодный, как..»
- «Как айсберг в океане», - я невольно подхватил и вот мы уже в два голоса звонко и радостно допевали: «И все твои печали под темною водой!»
Наша ссора была забыта. Мы еще долго бродили по коридорам, все так же Ярослав распахивал какие-то двери и с детским азартом старался захлопнуть их перед самым моим носом. Мы смеялись, а он рассказывал мне истории своих пьяных проделок и почему среди работников проекта с определенного времени нет симпатичных женщин. С еще большим упоением и подробностями рассказывал, почему уволили и несимпатичных.
В конце дня я сказал, что мне хотелось бы с ним дружить. Ярослав долго о чем-то думал, ответил, что с козлами не дружит, но мою кандидатуру рассмотрит.
глава 19
Я опять был в том же коридоре. Я много раз видел в кино, как людям снится один и тот же сон, но со мной это было впервые. Коридор, как и в прошлый раз, был необязательным к восприятию. Я все так же плавно двигался по нему вперед. Мыслей почти не было, присутствовало понимание, что я во сне и боязнь повторной встречи с мертвым Дуровым.
Свет в коридоре начал мигать, зазвенели лампы накаливания. На потолке висели металлические ящики светильников, такие раньше были во всех казенных учреждениях. Сквозь пластиковые решетки, ослепляя, моргали длинные трубки ламп. Многие лампы не горели, некоторых просто не было на месте, видимо, сгоревшие сняли, а новые не поставили. Или украли. Коридор перестал быть просто коридором, он стал воспоминанием из детства. Казенная краска стен, серая побелка потолка, паутина, грязь. Я остановился, впереди, через пару метров, коридор заканчивался окном. Окно было деревянным и плохо окрашеным, с большим грязным подоконником. Под подоконником, словно боясь возможного дождя, пряталась батарея, обычная чугунная. Компанию ей составила банка из под кофе «Пеле», сейчас она проживала вторую жизнь в роли пепельницы.
Свет моргнул, сначала я подумал, что он совсем погас или я ослеп, но лампы загудели, поморгали и тусклый свет выровнялся и даже стал более ярким. Теперь в коридоре я был не один. У окна появились две фигуры. Это были мужчина и женщина. Крупный мужчина в темном костюме с короткой стрижкой стоял ко мне спиной и что-то поправлял, заправлял рубашку и застегивал брюки. Женщина почему-то сидела на полу у батареи, одной рукой что-то прижимая к груди, а второй то и дело оттягивала и без того натянутую ниже колен юбку.
Мне захотелось подойти поближе, но во сне свои законы. Я остался на месте, но взгляд мой словно оптический прибор прорисовал мелкие детали в обстановке и людях.
Появилась пыль, летающая в свете ламп. На грязном полу лестничного пролета проявились маслинные пятна и затоптанные окурки. В углу притаилась труба мусоропровода. Я узнал женщину. Это была мама, моя молодая мама, я такой ее уже давно не помнил и только черты лица и та красота, которую в своей матери видит каждый ребенок, подсказали мне - это она. Мама плакала, тихо, закрыв глаза, чуть содрогаясь. Редкие слезы срывались с длинных ресниц и падали куда-то вниз. У мамы была разбита губа, рот постоянно кривился и тонкая струйка крови чертила свой рисунок на тонком подбородке. На скуле темнел кровоподтек, левая рука с силой прижимала к груди разорванную блузку, колени были ободраны, юбка разорвана по шву до середины бедра.
-«Прости», - это сказал мужчина: «Прости, я не знаю что на меня нашло». Он так и стоял ко мне спиной, закончив поправлять одежду, достал сигарету и закурил. Руки его мелко тряслись. Конечно, я его узнал, Дуров и в молодости был похожим на бульдозер.
- «Ты животнное», - сказала мама сквозь слезы.
- «Я обещаю, что больше никогда…»
- «Если муж узнает он не простит. Он уйдет навсегда».
- «Но я же смог остановиться!», - закричал Дуров: «Смог!»
Мама заплакала сильнее, закрыв лицо обеими руками. Дуров потянулся рукой к маминому плечу, мама отдернула плечо, вся сжалась, спрятав голову руками. Я не выдержал и побежал. Я закричал, заревел. Расстояние между мной и Дуровым было небольшим, но далось оно мне с трудом. Из последних сил я вцепился в его шею обеими руками, огромную шею, которой почти не было. Когда на его лице начало появляться удивление от моего появления, я выдернул сигарету из его рта и воткнул ему в правый глаз, а зубами впился в левую щеку. Дуров закричал. Мир для меня погас, от напряжения я зажмурился. Я и не думал, что так тяжело сдавливать зубами человеческую плоть. Но мне удалось, зубы мои, клыки и резцы провалились в мясную мякоть, рот наполнился слюной, но ее вытеснил вкус крови. Теплой, горячей, соленой крови.
Я продолжал сжимать свои челюсти, пока мои зубы не встретились, крови было столько, что ее приходилось глотать, чтобы не подавиться. Такой эйфории я не испытывал никогда, где-то на грани слышимости истошно вопил Дуров, кричала мама, а я дернул головой, отрывая кусок мяса от живого человека. Все вокруг исчезло, было темно и тихо. Я прожевал и проглотил.
Таким разбитым я не просыпался давно. Голова гудела, даже не открывая глаз, чувствовалась отечность лица. В руках будто поселилась феноменальная слабость, я еле шевелил пальцами. Если я так буду плохо спать, то надолго меня не хватит. Пока я, не открывая глаз, копил силы для полного пробуждения, в голове всплыли воспоминания об увиденном накануне сне. От чувства омерзения я резко сел на кровати, от усталости не осталось и следа. Меня колотила мелкая дрожь, во рту все явственней проявлялся вкус крови. Первой мыслью было, что я прокусил себе язык или губу, но, прислушавшись к себе понял, что никаких повреждений во рту нет. Привкус крови исчез, наваждение прошло.
Прежде чем пойти умываться, я еще раз окинул взглядом свое жилище. Взгляду не за что было зацепиться, большая кровать, тумба и платяной шкаф. Ни телевизора, ни радиоточки в помещении предусмотрено не было. На тумбе стояла телефонная трубка, работающая только на прием звонков. На одной стене была большая гардина с тюлем и шторами, вот только окна за ними не было, там была небольшая диодная лампа, менявшая уровень освещения в зависимости от времени суток. Все-таки мы находимся под землей, по крайней мере, моя комната. Цветовая гамма комнаты, выполненная в тепло-серых тонах, вызывала только одно желание, лечь и закрыть глаза.
Из вчерашней ускоренной экскурсии, организованной Ярославом я узнал, что на территории проекта имеется библиотека и кинозал. Список литературы и кинофильмов был отрецензирован и потому не вызывал никакого интереса. Какой-либо информационной связи с внешним миром тут не было. Любые попытки нарушить данное табу приводили к жестким наказаниям, вплоть до карцера. Но со слов все того же Ярослава для меня это не должно стать проблемой. Во-первых, потому что я чиканутый, а во-вторых, при всех положительных раскладах время жизни проекта не более полугода. Если проект даст положительные результаты, то права на него будут проданы, скорее всего, американцам за так нужные нашей стране доллары.
глава 20
Сегодня никто меня не сопровождал. На тумбочке я нашел список указаний и небольшую схему помещений с обозначенным маршрутом. Сначала я позавтракал, правда, столовую я нашел только с третьего раза и к тому моменту, как я добрался до стопки чистых разносов, зал окончательно опустел. Мне это было только на руку, людей на территории базы работало много, а знакомиться и заводить друзей я особо не умел. Мне и Ярослава хватало с его непредсказуемым бунтарским характером.
После я сходил в медпункт, где сдал кровь на анализ, был бегло опрошен усталым врачом о самочувствии. Доктор чем-то напоминал мне певца Розенбаума. Он был лысым и обладал шикарными усами. В его усталых глазах было столько грусти, что мне казалось, после очередного тяжелого вздоха он достанет из-под стола гитару и запоет что-нибудь протяжно лирическое. К счастью, доктор петь не стал, спросил как мне спится и, не дослушав мой рассказ о странных снах, сказал, что я свободен.
Далее шел главный пункт сегодняшнего дня. Я должен был посетить главное помещение проекта, сам рай. Как раз это место искать не пришлось, почти все пути вели к самому большому по протяженности коридору, опоясывающему главное помещение всей базы. У необходимой мне двери, я бы даже сказал ворот, меня встретила охрана.
В отличие от привычных мне зловещего вида сотрудников в штатском это были военные. Три просто огромных мужика в камуфляже с огромными автоматами или пулеметами, я в этом не разбираюсь, стояли почти без движения. Их лица не отличались какой-то неприязнью или пренебрежением ко мне, им просто было все равно. Единственное, что я услышал от них: «Пропуск».
Увидев недоумение на моем лице, спросивший просто и понятно дал мне понять, что без пропуска ходу нет. Он поудобнее взял в своих огромных руках оружие и едва уловимо покачал головой, после я стал неинтересен для всей троицы. Не знаю, как долго я простоял бы с глупым выражением лица, глядя на пурпурно-алые береты охраны, если бы в коридоре не появился один из обладателей костюма и людоедского выражения на лице. Я с таким усердием кинулся к нему наперерез, что полный пофигизм ко всему окружающему слетел с его лица, уступив место детскому удивлению.
- «Я Петров!», - я начал сбивчиво объяснять сложившеюся ситуацию: «Мне вон туда надо, а они пропуск».
Лицо перехваченного мной человека становилось все угрюмее и недовольнее. Я показывал схему и список дел, рассказывал откуда пришел и что я Петров, и я вроде как работаю здесь, а пропуска мне не выдавали. На недовольном лице процесс формирования брезгливого выражения остановился на упоминании мной Дамира Анотовича. Поток моей сбивчивой речи мужчина в костюме прервал взмахом руки, одарил меня взглядом полного превосходства и пошел в сторону камуфлированных великанов.
Он что-то объяснял охране, периодически показывая рукой на меня. Говорил он быстро и четко, будто докладывал о ситуации на театре боевых действий. Охрана внимательно его выслушала и ответила: «Пропуск». После чего, потеряв всякий интерес к ситуации, охранники вперили свои взгляды в никуда.
Несостоявшийся переговорщик, широко шагая, отошел в сторону и стал кому-то звонить. Не надо было обладать супер зрением, чтобы увидеть, как его потрясывает от негодования. Через некоторое время к нам подошел еще один обладатель костюма. Сразу было видно, что он выше рангом вызвавшего его сотрудника. И костюм у него был на порядок лучше и галстук был не просто элементом одежды, а статусным аксессуаром с золотым зажимом. Я даже выстроил некую теорию костюмной иерархии, если у военных знаком различия считаются звездочки, то у этих загадочных товарищей пиджак и брюки. Чем выше ранг обладателя костюма, тем больше в ткани шерсти и тем лучше костюм сидит на обладателе. Галстук, видимо, заменял медали и ордена.
Вызванный на подмогу подошел к младшему по костюмной дифиринциации, о чем-то быстро с ним поговорил и, бросив презрительный взгляд в мою сторону, пошел к охране. Не успел он подойти, как один из охранников сказал уже привычное: «Пропуск».
Судя по гневной тираде, высказанной сотрудником в штатском, пропуска у него не было. Он несколько минут что-то громко высказывал военным, пересыпая угрозы бранью и оскорблениями. Пока они не прервали его истеричные речи, молчаливо направив оружие в его сторону и щелкнув предохранителями.
Все это напомнило мне один фильм из детства, там двое стражников требовали не пароль, а ключ, и не пустили даже самого короля. Пока я предавался воспоминаниям, ситуация вокруг меня развивалась циклично. Уже двое обладателей костюмов, гневно поглядывая на троицу в военной форме, куда-то звонили и что-то бубнили в трубки. Охрана смотрела на это все с непробиваемым спокойствием, только в их глазах проскакивали искорки самодовольного веселья.
В коридоре становилось все больше народу, вернее, людей как две капли воды похожих на первых двух. Складывалось ощущение что драки не избежать, военные уже не чувствовали себя так вольготно как раньше, двое из них заняли оборону, а третий вызывал подмогу по рации.
Мне было уже не до смеха, в то время как с одной стороны ровным строем вбежало около десятка военных в краповых беретах, с другой стороны быстрым шагом зашли Дамир Анотович и Ярослав. Я испытал чувство облегчения, никогда бы не подумал, что буду так рад видеть невысокого татарина. Проходя мимо меня, он строго посмотрел на меня снизу вверх и покачал головой.
- «Петров, так это ты Карибский кризис развязал», - Ярослав заговорщицки прошептал мне на ухо, подмигнул и последовал за нелюбимым начальником.
- «Всем молчать!», - Дамир Анотович закричал неожиданно громко и зычно для своего субтильного телосложения. Гомон в коридоре прекратился, все смотрели на него.
- «Сотрудники службы безопасности встали у левой стены, спецназ у правой и не дай бог кто-то решит потрогать свое оружие, потом трогать будете у сокамерников ближайшие лет десять!», - таким Ананасовича я еще не видел. Судя по реакции чуть не пострелявших друг друга силовиков, они тоже не видели. За каких-то пять минут он навел порядок, военным были объявлены благодарности и обещаны поощрения за образцовое обеспечение пропускного режима. Костюмчикам же не повезло. Сначала Ананасович в жесткой форме дал понять, как ему надоели заносчивость и тупость сотрудников государственной безопасности. Тут же двое зачинщиков, вернее те, кто хотел мне помочь, были взяты под стражу для дальнейшего разбирательства. Троим совершенно мне незнакомым из лагеря безопасников было предложено написать рапорта об увольнении. Сюда же был вызван начальник бюро пропусков, который решил, что не по рангу ему с утра разносить пропуска каким-то непонятным Петровым. Несмотря на свою тучность, он вбежал в коридор, как заправский легкоатлет, плюхнулся на колени перед Дамиром Анотовичем и навзрыд начал выплакивать себе прощение. Его тоже арестовали, но сам идти он уже не мог, видимо, потратив все силы на забег. Так его и тащили, ревущего взахлеб, по полу. Досталось и мне, разъяренный Ананасович, шипя, обещал карцер, если я еще раз что-то подобное устрою.
глава 21
Предъявив новенький пропуск, я прошел в ворота. Внутренне я приготовился увидеть что-то невообразимое, но попал в обычную раздевалку, на стене висела инструкция с картинками. Следуя ее пунктам, мне пришлось раздеться и принять душ. На столе я нашел комплект белья и комбинезон светло-золотистого цвета. Одевшись, я представил, как нелепо выгляжу в туго обтягивающем одеянии. Но в другом виде в сад войти было нельзя. Перед самым входом меня обдали струи сухого обеззараживающего пара, никто так не губителен для природы, как венец ее творений, человек. Двери открылись и я сделал шаг наружу, ожидаемого солнца неба и травы я не увидел. За спиной захлопнулась дверь, а впереди ждал весьма узкий мало освещенный проход. Двигаться по нему при моем росте было не очень удобно, судя по наклону пола я поднимался куда-то наверх, видимо, из-под земли на поверхность. Наконец-то я увидел как впереди естественный свет перебивает мерцание редких лампочек, скоро выход. И я вышел.
Я представлял себе много вариантов, как я буду появляться в саду, но такого мне и в голову не приходило. Один момент выхода в сад вселил в мою душу непередаваемое чувство причастности к чему-то большому и значимому. Делая последний шаг из коридора, я понял, что выхожу из небольшой щели в стволе дерева, где-то у его основания и сделав несколько шагов обернулся. Нет, это не ствол, это стволище. Дерево было огромным, невообразимо величественным и прекрасным. Необъятная колода ствола бугрилась, словно тело могучего атлета под темно-коричневой корой. Такой ровной и бархатистой коры я никогда не встречал. Я верил, что мать природа способна на многое, но это точно творение рук человеческих. Затем я увидел крону и испытал легкий шок, как такое количество ветвей и листвы держалось на единственном основании я не понимал. Это дерево существовало вопреки всем законам природы и первое, что приходило на ум, это мысли о чуде. Чуде, подвластном не человеку, а чему-то или кому-то большему.
Это потом я узнал, что в постройку этого дерева было вложено много сил и средств. Конечно же дерево было живым, но основой его была сложная конструкция из сверхпрочных полимеров, стоящая на огромных винтовых сваях, уходящих на много метров под землю. Потом на конструкцию были нарощены ткани полученные из синтеза живой древесины и искусственных тканей и все это покрыто корой, делавшей всю эту мощь такой прекрасной. Конечно, никакая корневая система не сможет прокормить такого гиганта, поэтому под деревом располагались резервуары с питательными жидкостями и мощными насосами, качающими их по всей системе. Листья дерева были тоже плодом инженерной мысли, они меняли цвет, форму и никогда не опадали. Это я узнал потом, а сейчас пытаясь прийти в себя, перешагивал через многочисленные корни, спускаясь к основанию холма, на котором стояло дерево.
Дерево было единственным в саду, было его центром и основой, дальше во все стороны стелилось травяное изумрудное море. Конечно, я помнил, что у сада есть стены и границы, но сейчас, изнутри он был бесконечен и прекрасен. В некоторых местах зеленой равнины проблескивала синева озер, где-то там с другой стороны холма протекала небольшая речка. Еще в саду должна быть скала с пещерой, но сейчас ее скрывала туманная дымка. Небо было нереально голубым, с легкими облачками и ярким солнцем. Отличить их от настоящих, я думаю, не взялся бы ни один эксперт. Ни животных, ни птиц пока не выпускали, чтобы они не мешали мне знакомиться, как говорится, с рабочим местом.
И тут началось. Казалось бы, что еще может быть чудесней этого места, но человеку мало простого чуда, ему надо много и сразу. Человек не всегда готов видеть чудо в простом рождении жизни, куда как милее ему красивый и яркий обман.
Сначала появился ветерок, легкий и освежающий. Он дул мне в лицо и куда бы я не повернулся, ветер следовал за мной, чтоб щекотать мое лицо и трепать заметно отросшие за последнее время волосы. Вокруг меня на идеально ровном газоне стали появляться холмики и ложбинки, они меняли свои размеры и положения, словно гигантские змеи ползали под землей. Кое-где слышался звук разрываемого дерна и наружу проступали валуны и огромные каменистые выступы размером с небольшой домик. Потом они проваливались обратно и возникали вновь рассекая гладь озер. Озера тоже не стояли на месте, меняя очертания берега и размеры. Трава росла все выше и выше, а где-то исчезла совсем. Появились небольшие рощицы, кусты роз и целое маковое поле. Были еще какие-то цветы, названия которых я не знаю. Мир вокруг меня менялся и жил своей жизнью.
А потом задвигалось дерево. Ветви, двигаясь только по ему понятному алгоритму, меняли рисунок кроны. Листья играли цветовой гаммой от багрового до темно-синего, особенно красиво перебирая все оттенки зеленого. Легкий бриз стал крепчать и с силой, порывами, толкать меня то в бок, то в спину.
Небо затянуло серыми облаками, тут же потемневшими и погрузневшими от накопленной влаги. Грянул дождь, почти ливень, когда намокаешь почти мгновенно, но все еще можешь видеть сквозь его струи. Ударила молния. Молния ударила точно в середину дерева, а потом еще и еще. Грянул оглушающий гром и дерево вспыхнуло. Нет, оно не горело как обычное дерево при попадании небесного разряда, оно горело как терновый библейский куст. Пламя ровным слоем покрывало всю ветви и листья огромного дерева, не причиняя им никакого вреда.
Молнии стали бить в дерево все чаще и чаще, раскаты грома слились в единый оглушающий рев. И я увидел, как на одной из нижних веток что-то появляется. Это было крупное яблоко, настолько крупное, что не увидеть его было невозможно, даже если смотреть с самой дальней точки сада. Яблоко было ярко-красного цвета и пульсировало светом изнутри, создавая эффект биения сердца. Это был запретный плод.
глава 22
Демонстрация технических возможностей райского сада до сих пор не отпускала меня. Я снова и снова прокручивал в голове ее яркие моменты и мурашки бегали по моей коже в такт заново переживаемым эмоциям.
- «Ау, человек-загадка, хватит стоять, как изваяние», - я и забыл, что в раздевалке вместе со мной был Ярослав. Он пришел заранее, пока я еще был в саду, чтобы поздравить меня, как говорится, с крещением.
- «Извините, дядя Ярик», - я специально придумал ему это прозвище, чтобы как-то отвечать на его колкости. Оно его жутко бесило.
- «Вот-вот, не бесите дядю, прикройте пестики-тычинки», - помощник протянул мне полотенце: «тоже мне Аполлон Бельведерской».
- «Извини», - я и забыл, что стою перед ним в чем мать родила. После выхода из сада полагалось костюм снять и принять еще более тщательный душ. Все, что находилось по эту строну охраняемых ворот было жутко секретным, включая и пыль и грязь.
- «Завидую тебе, Петров, до чертиков», - Ярослав мечтательно закатил глаза, вернее глаз: «Вспоминаю себя в первый раз. Поверь мне, тогда сад не имел и сотой доли от сегодняшних возможностей. Дерево было настоящим и по сравнению с этим просто кустик, а вход был в пещерах. Я там вечно головой стукался». Впервые я увидел своего друга таким счастливым, он рассказывал о былых днях с упоением и смехом. Мне его стало еще жальче чем, раньше.
- «А когда выпустят всю живность, ты, Петров вообще с ума сойдешь», - захваченный воспоминаниями собеседник кружил вокруг меня, размахивая руками: «Я вот к животным вообще равнодушный, а знаешь, как зацепило!».
Хорошее настроение Ярослава передалось и мне. Я, одевая штаны, стал скакать на одной ноге, а второй выцеливал его зад для отвешивания дружеского пинка.
- «Ты же как ненормальный со своей псиной носился, я в личном деле читал», - поняв, что сболтнул лишнего, помощник осекся: «Я имел ввиду…»
- «Хватит», - я захрипел от подкатившего к горлу кома. Хорошего настроения как не бывало. В последнее время я все реже вспоминал своего пса и был памяти благодарен за это. А сейчас на меня накатило, ноги подкосились и я плюхнулся на скамейку с полуспущенными штанами.
- «Извини, я не это хотел сказать», - Ярослав сел напротив и стал старательно рассматривать носки своих замшевых туфель.
- «Не извиняйся», - я немного пришел в себя и, не глядя на него, продолжил одеваться: «Ты просто такой человек, Ярослав, ты никого не любишь. Меня за одно не любишь, Анотовича за другое. Надеюсь, себя любишь.»
- «А ты не извиняйся», - чувства стыда как не бывало. Мой помощник смотрел на меня зло, прищурив глаза и стиснув губы: «Я не мать Тереза всех любить. Тебя за что любить? За то, что ты занял мое место? За то, что ты настолько урод, что даже голодный лев тебя жрать не стал?»
Лицо Ярослава побагровело от злости: «Анотовича я не люблю? Да я ненавижу эту суку! А знаешь почему?».
Из сбивчивого от накатывающих приступов ярости рассказа я узнал, что в тот злополучный день Ярослав, как обычно, отправился в сад. Ему предстоял уже не понятно какой по счету тест на совместимость с животными. Ему это порядком надоело, сколько можно было проверять проверенное. Самолюбие требовало скорого запуска проекта и ожидало неминуемой, пусть и анонимной, но славы. Он понимал, что возможно, никогда не сможет открыто говорить, что это он был тем человеком в райском саду. Но сам факт осознания, что ты стал кем-то большим, символом чего-то очень важного, не давал ему покоя.
По программе большую часть дня он должен был отработать с Лютиком. Это был огромный лев зловещего вида и благодаря технологиям очень кроткого нрава. По мнению самого Ярослава, вопрос совместимости с хищником был давно закрыт, он даже катался на загривке этой огромной кошки. Смотрелись они вместе просто шикарно, но психотехников не устраивали какие-то графики работы процессора в мозгу льва и они гоняли человека с хищником изо дня в день. Все шло как всегда. Ярослав вышел из пещеры, к нему пришел Лютик, они вместе ходили по саду и выполняли нудные команды операторов, как овчарки в питомнике. В определенный момент Ярослав заметил перемену в поведении хищника, привычная теплота взгляда, как у всех животных проекта, исчезла. В глазах появилась природная сталь убийцы, лев стал нервничать. Сначала он убежал от человека, но операторы заставили его вернуться. К Ярославу он подходил уже не как всякому покорное безвольное животное. Лютик шел медленно, опустив огромную голову и смотря в его сторону исподлобья, нервно передергивая хвостом. Любому было понятно, что процессор не работает и животное из покорной твари становиться убийцей.
Ярослав испугался и требовал прекратить тест, убрать от него льва. Тогда для связи выдавали обычные рации, как у охранников в супермаркетах, связь была ужасной с помехами. Ему обещали решить ситуацию, но ему надо подождать. Рация шумела и хрипела, чем еще больше раздражала хищника. А потом на связь вышел сам Дамир Анотович, он громко кричал о трусости Ярослава и полном контроле над животным и требовал продолжения теста. Он кричал все громче и громче, лев начал рычать и щерить свои огромные клыки. Он кричал, рация шипела, Лютик прыгнул.
Его целью была рация, своей огромной пастью он схватил ее с лету вместе с половиной правой руки и если бы она замолчала, то возможно, все было бы по другому. Но устройство связи, как назло, не унималось, стало шуметь еще громче с визгами и хрипами. Лев просто пришел в ярость, пытаясь заставить рацию замолчать.
Как вспоминал сам Ярослав, когда хищник прыгнул, он был на грани обморока от ужаса. Руку рвануло так, что хруст плечевого сустава на мгновение перекрыл все шумы, хрип рации и рев животного. А потом главным звуком стал рев самого Ярослава, он не думал, что так может орать. Но боль открывает в человеке скрытые резервы. Слава богу, болевой шок лишил его почти всех чувств, в тот момент он даже оглох. Только зрение осталось верным хозяину и позволило всласть наглядеться на весь процесс глумления разъяренного хищника над беззащитным человеком.
Когда Ярославу казалось, что нет никакой надежды на спасение, он увидел, как его и рвущего его на части зверя окружили люди в камуфляже с оружием. Он даже заплакал от счастья, до этого он плакал от боли, а сейчас от осознания, что будет спасен. Но люди не стреляли, они просто стояли и смотрели сквозь рамки прицелов. Смотрели на то, как ломается грудная клетка под ударами лап хищника, как он отрывает куски плоти вместе с кусками ребер. Смотрели на то, как под взмахом когтей исчезает полголовы, как кровавые кишки втаптывались суетящимся животным в землю. А Ярослав смотрел, как они смотрели. Сознание не покидало его очень долго. Он видел, как уставший царь зверей, потеряв к нему интерес, аккуратно взял зубами его оторванную правую руку. Как он улегся с ней в сторонке и стал кушать. Видел, как отворачивались с ужасом на лице суровые военные, как кто-то из них плакал, как одного рвало. Видел их автоматы, которые могли его спасти или хотя бы прекратить его мучения, но они не стреляли. Военные не стреляют без приказа. Даже когда очень хотят стрелять.
глава 23
Я был раздавлен рассказом друга. Ярослав сидел, обхватив голову руками и тихо покачиваясь, бормотал себе под нос проклятия в адрес всего мира. В последнее время я все реже вспоминал о его увечьях. Протезы руки и лица создавали иллюзию здорового во всех смыслах мужчины в самом рассвете сил. А сейчас, глядя на него, я видел инвалида, изувеченного и чудом выжившего человека. Смогу ли я снова обманываться и без содрогания смотреть на него, я не знал.
- «Пошли», - Ярослав встал, вытер рукавом лицо и одарив меня полным злобы взглядом, повернулся и вышел.
- «Подожди!», - мне пришлось быстро обуться, а рубашку натягивать на бегу, догоняя идущего далеко впереди по коридору товарища.
Я всегда неплохо бегал, благо конституция позволяла, но Ярослав так быстро шагал по коридору, что я даже немного запыхался: «Мы куда?»
- «В лучшее место этого курятника», - Ярослав бодро подмигнул мне и как ни в чем не бывало широко улыбаясь еще быстрее зашагал вперед. Его резкие смены настроения когда-нибудь сведут меня с ума или он съедет с катушек и придушит меня в темном углу.
Поглощённый мыслями о возможных способах моего умерщвления одноруким безумцем я и не заметил, как мы пришли. Мы остановились у совсем небольшой двери с табличкой «кладовая» и приклеенной бумажкой с надписью ремонт. Ярослав еще раз мне подмигнул и стал стучать в запертую дверь. Сразу стало понятно, что стучит он заранее обговоренным сигналом, старательно выстукивая необходимый код. Послышались обороты ключа в замке и дверь тихонько приоткрылась для того, чтобы осмотреть пришедших. Кто стоял за дверью, в узкую щель увидеть не получалось, но незнакомцу с той стороны, видимо, хватало ширины обзора.
- «Это кто с тобой?», - прошипел хозяин кладовой недовольным голосом.
- «Свои», - так же тихо, но дружелюбно прошипел Ярослав, мне оставалось молчаливо наблюдать шипящее общение.
- «Свои дома сидят и знаешь, чего делают?», - с еще большим недовольством прошипел незнакомый мне человек.
- «Леонидыч, не гони», - недовольно прогнусавил Ярослав: «Он со мной». Дверь приоткрылась чуть шире и мой друг проворно просочился вовнутрь. Я последовал его примеру и хотя я был намного худее товарища, так быстро проникнуть мне не удалось. Как только я втянулся внутрь, дверь за мной была захлопнута и закрыта на ключ. Помещение оказалось небольшим и довольно узким из-за стеллажей стоящих у обеих стен от пола до потолка. Полки стеллажей были закрыты шторками, дабы спрятать от любопытных глаз их содержание.
Ярослав пошел дальше по кладовой и завернул за угол, в том же направлении пошел и я, настырно подталкиваемый в спину загадочным Леонидычем. За углом оказалась небольшая коморка, в ней была казенная металлическая кровать с сеткой, застеленная голым матрасом, небольшой столик, пара табуретов, заляпанный холодильник и допотопный телевизор. Еще имелись какие-то полки и комод, все было покрыто толстым слоем пыли и само понятие гигиена отсутствовало в этом помещении, как враждебный элемент.
Ярослав бодро уселся на кровать представил меня: «Леонидыч, знакомься! Это Александр Петров, мой друг, товарищ и коллега!»
Леонидыч уселся напротив меня на табурет и стал пристально меня рассматривать. Я же оставшись стоять тоже стал рассматривать нового знакомца. Передо мной сидел весьма колоритный мужик. На вид ему было около пятидесяти. Голова его была выбрита налысо, при этом лицо нездорового цвета заросло щетиной неприличной длины. Можно было бы считать растительность его круглого лица бородой, но росла она клочками и в разные стороны. Смотрел он на меня недобро красноватыми раскосыми глазами, азиатом я бы его не назвал, но в его роду точно были монголоиды. Из одежды на нем была тельняшка и старые застиранные трико с отвисшими коленями. Роста он был невысокого, таких называют коренастыми. Руки были покрытыми какими-то татуировками, рассмотреть мне их не удалось, а главным его украшением был пивной живот, туго обтянутый полосатой морской майкой. Все в этом человеке говорило об одном, он любит выпить и делает это довольно часто.
- «Че стоишь?», - Леонидыч закончил осматривать меня и дружелюбия в его голосе не прибавилось.
- «Леонидыч, ну ты чего? Саня свой парень, зуб даю», - Ярослав по приятельски хлопнул по плечу хозяина комнаты. Лысый моряк, я почему-то решил, что он с такой фактурой точно должен был служить когда-то на флоте, злобно зыркнул на инвалида: «Давалка-то с зубами еще не отвалилась? Ты сам мудак редкостный и таскаешь ко мне шушеру всякую! У меня, может быть, имущество пропадает!»
Лицо Ярослава побагровело, он показательно набрал полные легкие воздуха и я даже зажмурился, ожидая выброс ответного гнева, но услышал, как он от души засмеялся. Когда я открыл глаза, это двое ржали и обнимались. Выглядел я, наверное, очень глупо, потому что, как только они повернулись в мою сторону, прыснули одновременным смехом еще сильнее.
Леонидыч и правда оказался моряком, только условным. На пенсию он ушел в звании капитана третьего ранга, но ни на море, ни на флоте никогда не служил. Сразу после окончания военно-морского училища он попал по распределению в какие-то мало мне понятные войска, где для службы на суше требовались именно моряки. Там он и прослужил до пенсии, а после попал сюда, в кладовщики. Но все в нем говорило о наличии именно той настоящей морской души, что делает человека таким интересным и загадочным. Больше о себе он ничего рассказывать не захотел, а когда узнал, что я не служил, то очень долго и живописно высказывал свое мнение о таких как я, сильно ущербных людях. Справедливости ради, такую же порцию нравоучительных ругательств он выдал и Ярославу, который тоже не служил.
- «Я научу вас Родину любить, уроды мамины!», - Леонидыч с довольным видом притащил два больших огнетушителя. В них он ставил брагу, на конфетах, которые так же были вверены ему на хранение. Старый моряк заметил, что никакого хищения в его кладовой нет, все по книгам учета у него тютелька в тютельку. Просто загадочные нормы утряски и усушки карамели позволяли ему иметь маленькие запретные радости.
глава 24
Брага оказалась довольно сносной и пилась легко. Мы много разговаривали. Леонидыч выдал нам с Ярославом по тельняшке и мы, как три заправских морских волка, пели песни и травили анекдоты. Лысый ветеран военной службы обещал построить самогонный аппарат для выхода на принципиально новый уровень производства алкоголя. Он уже почти собрал все необходимые детали, и был весь в ожидании поставки змеевика от товарищей из автопарка, детали самой что ни есть необходимой в производстве спиртных напитков. Как оказалось, у него раньше было сие приспособление, но мерзкий Дамир Анотович, изъял прибор в ходе наложения сухого закона на территории базы.
На почве негативного отношения к начальству Ярослав со старым кладовщиком и подружились, а общая страсть к горячительному укрепила товарищеские отношения до несгибаемой твердости настоящей мужской дружбы.
Именно Леонидыч рассказал Ярославу, почему его не спасли военные от нападения треклятого льва. Информация эта стоила ему почти всех запасов алкогольной продукции и некоторого количества казенного имущества. А сейчас, пока несчастный Ярослав в пьяном угаре напевал грустную матерную песню повторил историю и для меня.
В тот день Дамир Анотович неожиданно для всех решил посетить штатный прогон взаимодействия человека и хищника. Все до сих пор уверены, не будь его тогда на пункте управления, ничего бы не случилось. Операторы задолго до критического момента заметили отклонения в работе управляющего процессора и собирались убирать хищника от Ярослава, но он настоял на продолжении эксперимента. В его словах была логика, надо сейчас решать проблему, чтобы подобного не случилось, когда вокруг будут зрители. Но когда стало понятно, что контроль над животным не восстановить и необходимо вводить на арену охрану и усыплять льва, он вновь дал команду ничего не делать. Когда хищник напал на Ярослава, один из инженеров проекта не выдержал и дал команду на уничтожение обезумевшего зверя. Счет шел на секунды, охрана сработала очень оперативно, но Дамир Анотович запретил стрелять в рвущего на части человека льва. Он предупредил, что если кто-то из сердобольных решит стрелять, то он компенсирует всю сумму государственных вложений в хищника. И он и его дети и его внуки будут компенсировать. Каждому животному проекта были сделаны уникальные операции по вживлению жутко дорогих нейрочипов, настолько дорогих, что все они могут жрать людей по пять штук в день и ему плевать, пока не начнут жрать лично его.
Я спал. И снова был в том же коридоре. Однообразность моих снов начинала пугать. В это раз я не двигался, я просто стоял и когда мимо меня молча прошел Дамир Анотович, я чуть не подпрыгнул от неожиданности. Он подошел к первой двери коридора, приоткрыл ее и стал на что-то смотреть. Потом он повернулся ко мне и поманил пальцем, глаза его были мертвенно недвижимы и очень грустные. Мне очень не хотелось к нему подходить, но пришлось. Дамир Анотович подвинулся, чтобы я мог заглянуть в комнату.
Внутри было довольно темно, это была какая-то спальня или просто комната с большой кроватью. На кровати двое занимались любовью. Зачем мне надо было смотреть на это, я не знал. Сначала я разглядел женщину, это была молодая и очень красивая женщина, но я ее видел впервые. А потом я увидел мужчину, он был под стать красавице, не мне оценивать мужскую красоту, но даже мне было понятно, насколько он хорошо сложен. Его я узнал, это был Ярослав. Таким в жизни я его не видел, он был здоров, без увечий. Они любили друг друга, красивые люди даже сексом занимаются красиво, как-то без пошлости и низменных животных страстей, по крайней мере, в моем сне.
От созерцания эротической сцены меня отвлек Анотович. Я просто почувствовал, что надо смотреть на него и я повернулся. Невысокий татарин тоже смотрел в комнату. Смотрел и плакал, молча, с каменным лицом. Так наверное может только он, даже в минуты горя сохранять свое лицо. Только руки его тряслись. Он, не отрывая взгляда от любовников, пытался снять с безымянного пальца обручальное кольцо. Очень интересное кольцо с крупным бриллиантом. А в постели наступала концовка, в поле зрения была широкая мускулистая спина мужчины и царапающие ее изящные ручки. На безымянном маленьком пальце сверкало колечко, маленькая копия кольца Дамира Анотовича. Дверь захлопнулась, а плачущий обманутый муж исчез.
Я стоял и не знал, что же делать. Но дверь открылась снова, никого рядом не было, но я понял, что должен смотреть. В комнате было темно. Я не сразу понял, что это за помещение. Если бы во сне были запахи, я бы догадался сразу, а так пришлось постоять и подумать. Я заглядывал в какое-то хозяйственное помещение, стены были сколочены из необрезной доски с большими щелями, законопаченными пенькой и ветошью. Весь обзор закрывала внутренняя стенка загона. В загоне кто-то был. Кто-то суетливо перебирал ногами и ел, слышалось чавкание и хруст, зловещий такой хруст. Так шумят голодные свиньи, получившие долгожданное пропитание, их деловитое похрюкивание зазвучало в ночном свинарнике. В помещении было грязно, дощатые полы были покрыты толстым слоем грязи и в такт свиного чавканья дергалась торчащая из-под стенки загона человеческая рука. Маленькая женская ручка с интересным колечком с камушком на безымянном пальце. В загоне жующие суетливо затопали, повизгивая и толкая крупными боками стенки загона, человеческая рука была резко втянута внутрь и чавканье началось снова. Хруст.
глава 25
Завтракать я не стал. Воспоминания о последнем сновидении всячески препятствовали приему хоть какой-то пищи. Напротив меня сидел Ярослав и с удовольствием доедал свой довольно плотный завтрак.
- «Чего не ешь? Какой-то ты зеленый, отравился что ли?», - мой друг говорил с набитым ртом, как свинья. Меня замутило еще сильней.
- «Ты смотри, если это с браги Леонидыча, то я тебя больше с собой не возьму, а то спалишь всю малину», - Ярослав попытался сделать суровое лицо, но в процессе пережевывания это выглядело очень комично. Смотреть на то, как он ест было весьма интересно. С вилкой мой покалеченный товарищ обращался довольно умело, хотя было заметно, что он не был левшой с рождения. Движения были правильными, но лишенными естественности и мягкости. В то время, пока Ярослав совершал транспортировку пищи из тарелки в рот с помощью левой руки, его правая рука через раз зеркально копировала движения левой. Все это было похоже на то, как дирижёр, управляя оркестром, творит из какофонии звуков чудо мелодии.
- «А вот скажи мне, дядя Ярик», - было приятно смотреть, как это прозвище портит аппетит моему другу: «Вот когда ты был на моем месте, тебя сны странные не мучали?»
- «Когда я был на твоем месте, сынок», - Ярослав даже зажмурился от удовольствия: «Я вообще мало спал. У меня тогда были все ручки, глазики на месте, а на базе была целая уйма хорошеньких скучающих женщин. Так что, я если и спал, то без задних ног!»
- «А мне вот всякая дрянь снится», - рассказывать подробности не хотелось, особенно последнего сна.
- «Сходи в медпункт, попроси снотворного».
- «Так и сделаю».
Сегодня мне предстоял первый выход в сад с животными. От одной мысли, что мне придется встречаться со львом, меня бросало в дрожь. Ярослав помог мне одеться и настроить микро гарнитуру. После трагедии с рацией все, кто работал в саду или с животными, пользовались только этим средством связи. Когда мой помощник открыл маленькую коробочку, я решил, что это очередной его розыгрыш. Внутри лежал кусок пожеванной жвачки и полоска тонкого скотча. То, что я принял за жвачку, оказалось микрофоном. Его закладывали в ушной канал, где он, словно замазка, ложился так, чтобы не раздражать ухо и не быть видным снаружи. После чего микрофон обретал твердость, он не только передавал информацию из центра управления, но и полностью пропускал все внешние звуки, не снижая уровня слышимости. Полоска скотча оказалась микрофоном, она крепилась на шее под подбородком и отлично передавала все слова, оставаясь при этом совсем незаметной.
Когда я двинулся в сад, Ярослав пошел на пункт управления и заверил, что кто бы чего там не решил, он не позволит этой твари сожрать еще кого-то, даже меня.
Солнышко светило очень приветливо, небо было настолько голубым и безоблачным, что я отвлекся от тревожных мыслей. Дерево приветственно пошелестело мне огромными листьями и неспеша убрало мешающие моему продвижению могучие ветви. Все-таки тот, кто все это придумал и воплотил в жизнь, мастер своего дела. Я представил, как смотрится со стороны вся эта сцена и от восторга у меня перехватило дух.
Дышалось мне в прямом смысле не очень легко. В этот раз мне поставили в ноздри специальные фильтры и дышать ртом не рекомендовали. Оказалось, что когда на арену выпускают животных, то сразу в воздух выбрасывается специальный газ, усмиряющий нейронные токи в зонах звериных мозгов, отвечающих за агрессию и основные инстинкты. Это помогало осуществлять контроль над всеми обитателями этого места и было малой страховкой на случай отказа управляющих процессоров. Мне же дышать этим воспрещалось, как объяснили мне люди в белых халатах, газ вызывает привыкание, возможны галлюцинации и даже физические изменения мозга.
Как человек, мечтающий прожить долго и без изменений мозга, я намертво стиснул рот и усиленно задышал носом. Пока я спускался с холма, в лицо мне подул теплый ветерок с запахом моря. Первой навстречу выпорхнула стайка маленьких цветастых птичек. Звонко чирикая, они окружили меня и сделав вокруг меня два безупречных по очертаниям круга, унеслись прочь. Из-за небольшого пригорка степенно вышел красавец олень, величественный и спокойный. Рога его были настоящим украшением, таких раскидистых и безупречно симметричных я никогда не видел. Вслед за ним выбежали три молодых самки. Они были прекрасны и легки, в противовес своему вожаку они беззаботно кружились в веселом танце, но при этом с опаской посматривали на самца. Вероятно, боясь нарушить его спокойствие. А потом появился «Бемби». Однажды увиденный в диснеевском мультфильме малыш обрел реальные черты и неумело вышагивал за своими взрослыми сородичами. Глядя на него, хотелось подбежать и обнять его, словно прочитав мои мысли, малыш повернулся ко мне и жалобно заблеял.
- «Петров, расслабься», - в голове раздался насмешливый голос Ярослава: «у тебя тут график мимимишности зашкаливает. Помни, все что происходит в поле, это результат выполнения программы или команды оператора».
Потом он весело захохотал, а я дико засмущался. Я совсем забыл, что за мной наблюдает куча глаз и мое состояние отслеживается ежесекундно.
- «Александр, внимание», - один из операторов подал голос: «Мы выпускаем Ганнибала».
Сначала я опешил, какого они Ганнибала и откуда выпускают, а потом вспомнил. Так теперь зовут бывшего Лютика, льва – людоеда. Во мне все сжалось, коленки против моей воли подкосились и стали чуть заметно подрагивать. Если на меня решит сейчас напасть черепаха, то и от нее я вряд ли смогу убежать.
- «Петров, успокойся. Помни я с тобой», - голос Ярослава придал мне сил. В его голосе было столько уверенности, что я понял, он меня в обиду не даст.
глава 26
Тем временем из пещер вышел лев. Много времени прошло с момента нашей с ним встречи, но волна ужаса накрыла меня сразу. В глазах потемнело и дышать стало невыносимо тяжело. Слабость навалилась на меня так неожиданно, что я просто рухнул на траву. В голове шумело, я сидел и безвольно смотрел, как ко мне идет хищник. Снизу, из глубин страха и отчаяния он выглядел еще огромнее, еще ужасней. В глазах помутилось, фигура зверя размазалась в пятно и только два огромных желтых глаза смотрели на меня неотрывно и холодно.
Я слышал, как меня зовут. Кто-то шептал мне у самого уха мою фамилию. Знакомый голос настойчиво выговаривал только одно слово: «Петров». Я прислушался и понял, что мне надо узнать этого человека, он скажет мне что-то очень важное. Я, на сколько смог, сконцентрировался и напряг свой слух. Шепот перешел в полный голос, уровень звука в знакомом голосе рос все быстрее и быстрее, пока мои уши не взорвались от оглушительного вопля: «Петров!!!»
Это был Ярослав. Наваждение слетело с меня, словно душное одеяло, скинутое жаркой летней ночью.
- «Вставай! Лев под полным контролем! Вставай!», - Ярослав не унимался, он скоро охрипнет: «Вставай, Петров!»
- «Я встаю», - сил хватило на шепот, но меня услышали. В ушах раздался оглушительный по мощи выдох облегчения моего друга, чей-то тихий мат и довольное бурчание неисчислимых операторов пункта управления.
Я поднялся. Небо, подчиняясь трагизму обстановки, посерело и повисло, низко прогибаясь дождевыми тучами над моей головой. Наверное, если бы я не пришел в себя сам, то меня бы облили холодной водичкой, а возможно и молнией бы долбанули для профилактики.
Лев стоял, ожидая, когда я возьму себя в руки. Я еще раз посмотрел на него. В нескольких метрах передо мной стоял огромный хищник, царь зверей. Человек всегда удивляется своей исключительности и совершенству, как божьему подобию, как венцу творений природы, как конечной цели эволюции. Я же все это увидел в неразумном животном. Сколько мощи и грации. Сколько уверенности в его движениях. Сколько раз его глаза видели конец жизни.
В этом его философия, понятная каждому зверю. Жизнь это борьба за жизнь. Это знание есть в каждой твари на земле, только люди его забывают. Не хотят его помнить. Только в этом хищнике оно так явственно проступает, в каждом его движении, в каждой его черте, в каждом шраме.
Паника моя прошла совсем. Заглянув в глаза Ганнибала, я понял, он абсолютно неопасен. Во взгляде его не было ни величественного холода, ни тягучей полуспящей ярости в глубинах зрачков. В глазах убийцы не было обещания смерти, в них не было ничего. Пустота. Передо мной стоял безвольный робот из мяса и костей, кукла, марионетка. Нельзя бояться того, что пустота тебя убьет. Надо бояться, что пустота тебя захватит и сделает частью себя.
Хищник подошел ко мне и сел рядом, как вышколенная овчарка на выставке. Я пошел и он шел рядом. Потом выпускали остальных, они словно бравые солдаты на параде победы, проходили и отдавали салют. А мне было грустно. Льву было все равно.
- «Ты чего такой невеселый?», - довольный Ярослав помогал мне переодеваться: «Все же хорошо!»
- «Да, все хорошо», - я пытался соответствовать настроению друга.
- «Все прекращай кукситься. Это было самое главное твое испытание», - Ярослав многозначительно посмотрел на меня: «многие думали, что ты сломался тогда…когда это… у лифта в общем».
- «Кто думал?»
- «Многие», - лицо товарища становилось все довольнее и довольнее: «Очень многие теперь принесут мне свои денежки!»
- «Ты что, тотализатор организовал?»
- «Прости меня, но грех было не воспользоваться таким случаем»
- «Где моя доля?»
- «Какая доля? Я чуть не помер, когда ты отключился!», - столько негодования я еще не видел: «Я, может, пять лет жизни потерял!»
Мы вместе еще немного посмеялись, а потом пришел Ананасович.
- «Собирайтесь, Александр, у нас важная встреча», -Дамир Анотович был как всегда безупречен в своем внешнем виде. Его хоть сейчас бери и ставь в витрину дорого бутика. Раньше я считал, что он просто презирает Ярослава, как что-то примитивное. Теперь же в его взгляде я смог разглядеть ненависть, я бы даже сказал ярость. Холодную и дозированную. Он так старательно контролирует свои эмоции, что иногда и холодный камень может позавидовать его непроницаемому спокойствию. Но я видел. Я до сих пор не решил, как воспринимать свои странные сны. Но мысль о том, что каким-то непостижимым для меня способом я могу видеть пусть не правду, но хотя бы что-то на нее очень похожее из жизни других людей, не только пугала меня, но и завораживала. Пусть это только бред моего больного подсознания, но он дал мне возможность видеть привычное по-новому.
Ярославу Дамир Анотович приказал быть свободным, потому что встреча действительно важная и ему там делать нечего. Ярослав уходил багровым, как раскаленное железо. Казалось еще чуть-чуть и он взорвется и тогда ничто не спасет маленького язвительного человека пусть и от калеки, но могучего калеки. Что останавливало Ярослава в последний момент, я не знал. И мне не очень хотелось это узнавать.
глава 27
Мы прошли уже знакомыми мне коридорами до ничем не примечательной комнаты. Внутри был стол и три стула, два для нас с Анотовичем, а третий был уже занят. Мы молча зашли и сели.
Этого человека знали все в нашей стране, да и не только в нашей. Имени конечно назвать смогли бы не все, но кто он, сказал бы каждый. Это был глава православной церкви патриарх Никон. Совсем недавно он пришел к власти и знаменит он был именно способом прихода. Казалось бы, еще вчера я смотрел по телевизору горячие репортажи с мест столкновений его сторонников с приверженцами старой церковной власти, с полицией и местами даже с армией. Назвать это революцией в масштабах всей страны нельзя. Так уж сложилось, что религия в современном обществе скатилась до уровня атавизма. И общество инертно воспринимало все эти церковные страсти.
Начинал Никон, как владыка где-то на задворках нашей родины, где населения раз-два и обчёлся. Оттуда он начал жестко критиковать церковь с заплывшими попами, дуреющими от денег и безнаказанности. Он требовал, чтобы священнослужители перестали зарабатывать деньги и занялись спасением себя и своей паствы. Очень быстро его лишили всех званий и наложили на него анафему. Но его это не остановило, объявив руководству церкви священную войну, он пошел пешком в столицу. Многие тогда смеялись над безумным попом.
Потом про него забыли, а через три года у стен Данилова монастыря стояло море людей в черном. Никто не мог подумать, что сможет опальный священник повести за собой столько людей. За ним шли деревни, уходили монастыри. Он отыскал в непролазной тайге поселенья староверов и убедил их идти с ним. Многие служители церкви бросали свои приходы и шли за его простой идеей. Хотел он одного, чтобы церковь вновь была на страже нравственности общества, чтобы в церкви были идейные люди, а не охочие до наживы.
Во главе той толпы стоял он в черной рясе с огромным крестом, копией того, что нес Иисус на Голгофу. Когда он вышел в свой крестовый поход, нес этот крест долгое время сам, а потом за ним пошли люди и уже они, каждый по очереди, несли его крест, почитая этот труд за великую милость. Требование у людей было одно, Никона в патриархи. Когда все попытки разогнать бунтовщиков силой провалились, глава церкви Кирилл оставил свой пост и постригся в монахи. Уходя, он сказал, что когда люди поймут, что Никон бес, будет поздно.
Реформы нового патриарха были приняты на ура и сделали церковь довольно популярной среди светского общества. Первым делом он открыл насильные монастыри, куда отправил на постриг почти всех епископов и не в меру роскошно проживавших деятелей церкви. На церковные деньги он понастроил больниц и детских садов с приютами по всей стране. Новые храмы и церкви строить запретил, утверждая, что в тарелке бесплатного супа бога больше, чем в самом величественном соборе. Его реформы преобразили православие, если раньше церковь ассоциировалась с располневшим мужем в красивых одеяниях, то сейчас лицом церкви были поджарые священники в скромных черных одеждах, способные отстоять и веру свою и свою паству словом и кулаками.
И вот теперь этот одиозный человек, которого все чаще сравнивали с Распутиным, сидел передо мной и молча меня рассматривал. Я старался особо на него не глазеть да и под тяжелым взглядом невзрачных глубоко посаженных глаз хотелось, сидеть как можно тише и неподвижнее. Даже мельком брошенного взгляда хватало, чтобы его образ врезался в память надолго.
Он и правда был чем-то похож на Григория, царского старца времен заката монархии в России. Он был так же высок и статен. Имел прическу длинными прямыми волосами и густую бороду лопатой. Главным же признаком его сходства с знаменитым прозорливцем считались глаза. Взгляд его был не менее тяжек, чем у Распутина, в нем было столько же тягучей демонической силы, столько же язвительного величия. Но было и различие, и если в глазах Распутина люди видели свои пороки и страх быстрой кончины, то во взгляде патриарха виднелась тихая ярость. Она в минуты покоя тихо плескалась в блеклом рисунке радужки глаза, ожидая когда скорое мгновение закончится. Только это животное чувство было для него мерилом веры и мирского бытия. Смирение он отвергал, как слабость, как неугодное богу, как проникшее нечистое в божие писание через склизкость человеческой души.
глава 28
Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем зычно крякнув, патриарх откинулся назад и заговорил.
- «Нет в нем стрежня, Дамирушка», - голос у него оказался басовито тяжелым: «Зачем такое пугало моему огороду?»
Я мог только представлять себе, как кривится в душе Ананасович при склонении его имени, но на лице его не дрогнул ни один мускул.
- «Высокопреосвященный Владыка, данный проект сугубо государственное дело и с вашим благословением или без него, он будет запущен», - глаза Дамира Анотовича сверкнули недобрым: «и вы не хуже меня понимаете, что ваши нерушимые позиции хрупки, как хрусталь».
- «Не буду с тобой спорить, знаю, родеешь ты за государево», - от голоса Никона у меня по спине побежали мурашки: «только разбив хрусталь обрезаться можно, сильно».
- «В наше время, Ваше Святейшество, лучше вообще ничего не разбивать и так наколочено, за век не склеить», - хитрый политик подстраивался под манеру речи оппонента буквально на ходу. Это заметил и священнослужитель, ухмыльнувшись себе в бороду, он сказал: «Дамир Анотович, давай без излишеств. Чего ты от меня хочешь? Благословения? Да бери, не жалко. Или тебе официального одобрения надо?»
- «Было бы неплохо, отец Никон. Папа официально одобрил».
- «Я не папа. Сам сказал позиции у меня никакие. Сегодня я одобрю, а завтра вы обосретесь, что тогда?», - владыка злобно зыркнул из-под бровей: «Вы-то утретесь, а мне не отмыться».
- «Тогда я попрошу вас не вмешиваться. Если у нас получится, одобрите задним числом и я даже готов буду официально признать все это лично вашей идеей», - улыбка Ананасовича была полна ехидства: «А если, как вы сказали, обосремся… Скажете, что ничего не знали и будете пинать нас ногами, пока мы подтираемся».
- «Бежать тебе надо, паря, отсюда», - священник залихватски подмигнул мне: «хорошо, Дамир Анотович, на том и порешим».
Никон встал во весь свой могучий рост, мужиком он был здоровенным, с косой саженью в плечах, пошел. На выходе он остановился и повернувшись, грустно сказал: «Только поздно тебе бежать, сынок. Уже поздно», -и вышел.
Коридор в этом сне не был каким-то абстрактным. Я стоял напротив знакомой двери кладовой с надписью «кладовая». Дверь была как всегда закрыта. Я привык, что в моих последних снах действие само подхватывает меня и несет по течению видений. Но не в этот раз, я стоял и нечего не происходило. И я решил открыть дверь сам. Удалось мне это не сразу, она хоть и поддавалась моим усилиям, но делала это нехотя. Наконец я смог продавить достаточную щель в проеме, чтобы протиснуться.
Оказавшись внутри, я немного опешил. Привычной кладовой Леонидыча не оказалось, я был в какой-то операционной. Вернее в комнате, которую часто показывают в кино. Она смежная с самой операционной и их разделяет большое окно. Через него смотрят на процесс хирургического вмешательства различные наблюдатели.
В помещении спиной ко мне стояли двое и если одного из них в моих снах можно было официально прописывать, то второму я был несказано рад.
Первым, элегантно отставив ногу, стоял Дамир Анотович, он даже в моих снах всегда был в новом костюме и шикарном галстуке. Второму же человеку с костюмом не везло всегда. Это был Емельянов, мой бывший начальник. Я даже попытался что-то выкрикнуть приветственное, но в своем сне я всего лишь немой наблюдатель. Егорыч совсем не изменился, все тот же пузатый мужичок с признаками алкоголизма на лице.
- «Вы уверены Емельянов?», - Дамир Анотович разговаривал с Егорычем с нескрываемой брезгливостью: «а если вы ошибаетесь?».
- «Дамир Анотович, я понимаю ваш скепсис», - в голосе Егорыча слышались заискивание и обида: «но, во-первых, лев его не тронул, а…»
- «Черт его знает, вашего льва, что у него на уме», - Анотович все больше разражался.
- «Лев-то не мой, а ваш».
Невысокий татарин при этих словах дернулся, как от удара кнута. Он резко повернулся в сторону Емельянова и не моргая посмотрел на него. Даже меня обдало холодом и каково сейчас было Егорычу, я не представлял.
- «Вы, Емельянов, на мой взгляд, позор своей службы. Но одного у вас не отнять, вы отличный вербовщик», - Ананасович ехидно улыбнулся, сейчас скажет гадость: «Столько смертников не вербовал на моей памяти никто».
На Егорыча было больно смотреть, он стоял, словно мешком ударенный, и что-то мычал себе под нос. Не часто увидишь, что слово может так задеть человека.
- «Вы нормально спите, Емельянов?», - Ананасович продолжал морально уничтожать собеседника: «Конечно, все знают, что вы не догадывались о том, что по плану ваши бомбисты пойдут взрывать мирных людей. Наших же соотечественников взрывать, изображая террористов-исламистов в угоду политическим мотивам тогдашнего руководства страны. Все знают, у кого нет допуска к этой жутко секретной информации».
Невысокий Емельянов стал еще ниже, он весь осунулся и посерел. Мелкая дрожь мешала ему утереть пот со лба грязным помятым платком с нелепыми пчелками и цветочками.
- «Что ж, я беру товар», - Дамир Анотович вновь стал деловым и собранным: «если все пройдет хорошо, мы спишем ваши долги, поедете в Ростов яблони опрыскивать».
- «Спасибо, спасибо. Уважаемый Дамир Анотович», - Егорыч подобострастно забубнил, казалось еще немного и он схватит добродетеля за руку и начнет ее расцеловывать.
- «Давайте посмотрим сначала, как пройдет операция», - Ананасович взял Егорыча под локоток и подвел к окну в операционную. С ними подошел и я. Внутри все было таким, как и положено в операционной, светлым и стерильным. Огромная лампа зловеще нависала над хирургическом столом,как голова многоглазого чудовища. По стенам зала стояли разные аппараты, назначение которых я мог только предполагать, все они выглядели очень сложными, с множеством экранов, кнопок и рычажков. На хирургическом столе лежал человек, он был с головой накрыт стерильной белой тканью. У стола стояли врачи готовые к операции, в своих костюмах они выглядели немного зловеще, светло-зеленые костюмы и маски делали их похожими на инопланетных захватчиков. Они смешно держали руки перед собой, ожидая команды.
Дамир Анотович чуть заметно кивнул головой, этого было достаточно. Статичная картина по ту сторону стекла обрела движение.
глава 29
Первым делом с больного скинули простыню и я увидел себя. Я лежал на боку и уже был под действием наркоза. Только чуть заметное движение грудной клетки давало понять, что я дышу, что я живой. Наверное, будут оперировать, но я не помнил, чтобы мне вообще когда-то делали операцию. Мне стало очень тревожно. Только сейчас я увидел, что голова моя, руки и видимая часть тела были туго пристегнуты к столу широкими кожаными ремнями. Такими обычно в кинофильмах буйных психически больных людей привязывают к кроватям. Чувство тревоги росло, жутко смотреть на самого себя и ничего не понимать.
Один из врачей стал выбривать мне голову, пока остальные подбирали что-то в лотках с инструментами. Потом мне сделали несколько инъекций, большей частью кололи в голову. Тот я, что лежал на столе, очнулся. Его, то есть мой затуманенный взгляд пытался сфокусироваться, голова пару раз дернулась, но ремни держали хорошо.
- «Что происходит?», - Егорычу тоже стало не по себе от увиденного.
- «Ничего, это стандартная операция по вживлению процессора», - Дамир Анотович был спокоен, как всегда: «конечно, операция уникальная, человеку процессор в голову не каждый день ставят».
В это время мое тело в операционной полностью пришло в себя и пыталось вырваться из оков. Я что-то сбивчиво спрашивал у хирургов, но они никак не реагировали ни на вопросы, ни на попытки высвободиться.
- «А почему он в сознании?», - полное недоумение на лице Емельянова меня пугало.
- «А вы не знаете?», - Дамир Анотович очень натурально удивился: «А-а-а, вы же не знаете. Вся суть операции в том, что ее проводят без какой-либо анестезии. Там по другому не получается, говорят, что должно быть не очень больно».
В это мгновение в операционной началось. Не понятно выглядит любой процесс без звука. А сверление головы живому человеку без обезболивания смотрится особенно нелепо. Если только не в твою голову, разбрызгивая мелкую крошку из мяса и кости, погружается небольшое, но очень толстое свело, а рот твой, нелепо дергаясь, раскрывается все шире и шире, но беззвука. Врачи деловито обступили хирургический стол, почти полностью скрыв оперируемого. В небольшую щель виден был только его рот, он так глупо и неестественно кривлялся. С трясущихся губ слетала густая комковатая слюна, как хорошо, что не видно его глаз, как хорошо, что стекло не пропускает звук.
Уже полчаса я рассматривал свою голову в зеркало своей ванной комнаты. Во сне мне сверлили правую сторону и, судя по размеру инструмента, шрам должен быть ужасно большим, но его не было. Я бы успокоился и списал все на то, что просто тихо схожу с ума, но вот только тонкая полоска, похожая на глубокую морщину вдоль виска. Я ее раньше не видел или не замечал. Решив, что все это полный бред, я отправился в столовую.
Там, поглощая очередной огромный завтрак, почти в полном одиночестве восседал Ярослав. Увидев меня, он замахал обеими руками, призывая меня как можно скорее составить ему компанию.
- «Привет, дядя Ярик», - я взял привычный набор из омлета и кофе и сел напротив друга. В ответ товарищ что-то промычал мне, членораздельно говорить с набитым ртом он не мог.
- «Скажи, Ярик, а ты слышал что-нибудь про вживление процессоров не животным, а людям», - я постарался придать своему голосу легкое безразличие.
Глаза собеседника впились в меня. Ярослав даже перестал жевать и с трудом проглотил не дожеванное.
- «Что за вопросы с утра?», - чуть не подавившись, он с опаской посмотрел на меня: «Петров, ты меня пугаешь».
- «А что я такого спросил, просто мысль пришла в голову», - я постарался сделать невинное лицо: «животным, птицам ставят, почему людям не ставят?»
- «А тебе надо поставить?», - голос Ярослава не стал мягче: «Я, Сашенька, не верю в такие совпадения.»
- «В какие?»
Мой помощник некоторое время помолчал, пристально изучая меня, а поняв, что я и вправду ничего не понимаю, он зашептал: «Когда я еще при деле был, знавал я одну докторицу». Ярослав сделал многозначительную паузу, хотя я сразу понял, в каком разрезе он ее знавал. Складывалось ощущение, что он только этим тут и занимался.
- «Хорошая женщина была», - он продолжил нашептывать: «она как раз и занималась чипированием мозгов у зверюшек. Однажды она мне сказала, что вроде рассматривают вопрос об установки процессоров и людям. И я, с ее слов, я должен был стать первым в очереди на установку «геймбоя» в черепе».
Я взмок от его слов, как будто разгрузил машину угля, только пот был холодным и липким: «И что потом?»
- «Да ничего, ее куда-то сразу перевели», - Ярослав перестал шептать и даже подмигнул мне: «но чтобы мне черепушку вскрывали, я не помню».
«Я тоже не помню», - подумал я.
- «Пойдем, тебе сегодня опять к зверушкам на полянку», - Ярик с шумом отодвинул от себя опустошенную тарелку и встал.
Пока мы шли в сторону сада, я старался разузнать как можно больше: «А зачем собирались людям ставить процессор, чтобы управлять, как животными в саду?»
- «Вот ты голова садовая», - Ярослав всегда был доволен, когда ему выпадал случай чему-нибудь меня поучить: «Как такового управления нет. Там все очень сложно. Если в двух словах, то первое это газ, он убирает всю агрессию, блокирует все инстинкты и снижает мозговую активность у животных. Потом процессоры, чем меньше животное, тем больше контроля.»
- «Это как?»
- «Все просто. Птицей можно управлять, как радио-моделью. Она будет летать кругами и зигзагами, как самолеты на авиа-шоу. Тоже самое с мелкими животными. Более крупные виды менее управляемы, можно задавать направления движения, простые команды, но делать сальто, к примеру, волк уже не будет».
- «Чем крупнее мозг животного, тем меньше контроля со стороны оператора?», - я начинал понимать систему управления в саду.
- «Почти. Чем крупнее мозг, тем больше усилий приходится прилагать к управлению зверем. Грубо говоря, чтобы белка побежала вперед, оператор нажимает одну кнопку. Чтобы тоже самое сделала обезьяна, он нажимает десять кнопок и надеется, что все получится», - Ярослав даже засмеялся своей удачной аллегории: «конечно, все это делает программа, но если она откажет, то операторы точно взмокнут кнопки нажимать».
- «А с человеком как?»
- «Говорить, что я точно это знаю, я не возьмусь, но полагаю, что человеку собирались ставить чип в целях безопасности», - помощник перестал смеяться: «следы чтобы заметать, нажал кнопку и в голове каша. Поэтому я очень рад, что эти безумцы отказались от идеи вскрывать людям головы».
Ярослав еще долго шутил про возможные последствия нажатия загадочной кнопки. Про взрывающиеся головы или полную потерю памяти за пять секунд. Мне же было не до шуток, я даже пару раз пощупал свой правый висок. Я чуть не попросил показать друга свою голову, а потом вспомнил, что лучше на нее не смотреть.
Вот так погруженный в свои мысли я дошел до раздевалки. Ярослав помогая мне одеваться в спецодежду травил старые похабные анекдоты и всячески веселился.
- «Кстати, чуть не забыл», - он остановил меня у же в самых дверях: «не знаю, важно тебе или нет. Я просто краем уха вчера услышал у Ананасовича в кабинете. Помнишь мужика, что привел тебя сюда? Емельянов, по-моему».
- «Егорыч, начальник мой в охране. А что случилось?»
- «Помер он. Повесился. Только недавно переехал в Ростов, дом купил с яблоневым садом и повесился. На одной из яблонь».
Эта новость обескуражила меня. Я уже поднимался по узкому коридору в стволе дерева, а настроиться на работу не мог. И казалось, надо бы мне скорбеть, пусть не о друге, но о человеке, сыгравшем значимую роль в моей судьбе. Но нет, все мои мысли были о реальности происходящего в моих снах.
глава 30
Я привычно вышел из щели в стволе огромного рукотворного дерева. Все оснащение сада тут же отреагировало на меня. Солнце поменяло свое расположение, чтобы не слепить меня, облака стали обретать интересные формы. Дерево приветственно зашелестело своими неисчислимыми листьями.
Фильтры в носу раздражали, хотелось достать их и назло всем надышаться вредными газами. Пусть ищут себе нового кролика для опытов. Или сами себе сверлят мозги. В голове не укладывалось, что делать. Кому рассказать о своих снах, чтобы не провести остаток дней в психушке.
И в один миг мир вокруг меня взорвался. Что произошло, я так и не понял. Я был оглушен. И без того яркие краски вокруг меня просто взорвались своей насыщенностью и многогранностью. Там, где мгновение назад трава зеленела своим сочным, почти изумрудным светом, теперь переливалась вся гамма зеленого от светло-салатового до почти черного или темно-зеленого отлива с крапинками золотого. И так было везде вокруг меня. Я смотрел на солнце не щурясь, не боясь ослепнуть. Оно, конечно же, было ненастоящим, но грело и светило не хуже настоящей звезды. А сейчас я смотрел прямо в самую его сущность и видел. Это было почти настоящее солнце, только более правильной шарообразной формы и по его покатым бокам текли маленькие протуберанцы. Одни были ярко-золоченые, другие темно-красные, иногда проскакивали почти белые и морковно-оранжевые.
А вокруг было небо. Какое маленькое и скромное название у этого чуда. Оно было глубоким и слоистым и, если первый привычный всем слой почти не изменился, то за ним был следующий более темный, а за ним еще один и еще один. И так было до самых звезд, я видел звезды средь бела дня. Звезды были нереально яркими и каждая светилась в своем спектре, были видны даже черные дыры. Я вгляделся в яркую звездочку и она, почувствовав мой интерес, упала с неба сквозь все слои атмосферы, повисая в самом нижнем среди облаков. И я мог разглядеть ее во всех подробностях, увидеть ее планеты и комету, пролетавшую в этот миг возле звезды. Я был уверен, если я захочу, она прорвет последний слой и упадет в мои руки, но я отвернулся и она вернулась на свое место.
Я посмотрел на дерево. Если раньше оно поражало своим видом, то сейчас вселяло в мою душу трепет перед непознанным. Ствол его был в постоянном движении. Огромный остов древесного исполина словно состоял из могучих канатов, которые в постоянном движении давали понять, что именно в нем вся сущность этого места. Каждая его ветвь и отросток имели свой цвет, свой оттенок. Были сияющее белые, а были и чернее темноты, привычных древесных оттенков и цвета венозной крови. Все это венчала крона, которая светилась огнем. Каждый листик был окутан своим ореолом. Каждый бился своим пламенем, словно свеча на ветру, а все вместе они сверкали огромным пожаром. Так горели Рим и Москва, на таких кострах сгорали жертвы инквизиции, в таком пламени ковались победы и скрывались преступления. Но меня не пугало это зарево, оно было мне родным. Я смотрел на него и забывал о всех своих горестях и терзаниях. Я был счастлив. Я не помнил, кто я. Я знал, что я дома. Я часть этого места и нет для меня другого.
В ушах появилась мелодия. Это не было какой-то конкретной музыкой, не было стройности рукописных творений человека, но была гармония. Которую можно услышать в прибое или в струях ночного дождя, та, что дарит спокойствие и понимание суетности мира. И каждый куст, каждая травинка или облако играли свою партию. Дерево приглушенно басило, звезды звенели хрусталем, а небо, словно скрипка, дарило протяжные и немного грустные ноты.
А потом я увидел обитателей этого чудесного места. Я видел каждого из них, и тех, кто в небе, тех, кто в земле, тех, кто еще спал, и тех кто шел на водопой. Мир вокруг меня словно осыпало маячками. Это каждый из моих соседей стал мне виден, словно метка на навигационной карте. К каждому из них я могу потянуться и увидеть его, чем он занят, заглянуть в его глаза и ощутить его ауру. Называть их животными или зверями у меня язык не поворачивался, я был среди равных. Не по размеру, не по уму, а по сути своей, все мы были тут равны и счастливы.
Я увидел снежного барса, он стоял на вершине скалы и его сероватый окрас с темными пятнами подсвечивался голубым ореолом. Это значило, что он сыт и спокоен. Он почувствовал мой взгляд и повернулся ко мне. Я знал, что между нами почти три километра, но также я знал, что он чувствует меня, как я его. Я позвал и он с только ему доступной грацией стал спускаться по крутому склону скалы, а я смотрел на его роскошный хвост и как меняется цвет его ореола. В голубом свечении появились всполохи желтой заинтересованности. Он скоро будет. Я почувствовал, ко мне идут другие. Скоро здесь будут все. Они долго ждали меня, а я и не подозревал, как я ждал этой встречи.
Ко мне подошел барс, он заглянул в мои глаза, а я в его. В них я увидел спокойствие и симпатию. Как же красив этот почти исчезнувший в дикой природе хищник. В каждом его движении было столько грации. Я провел ладонью по его шелковистой шерсти, красавец прогнулся и заурчал.
Я искал льва и нашел его. Он дремал в своей пещере и сон его сверкал розоватыми всполохами. Я бы мог его разбудить и царь зверей был бы рад нашей встрече, мне все тут рады. Но я не стал его будить, у нас еще будет время, ведь я вернулся. Я дома. Я наконец-то дома, я в раю.
глава 31
Голова ужасно болела. Казалось, я провел в душевой вечность. Воспоминания о произошедшем в саду меня немного пугали. Сейчас когда мой мир стал обычным, все что происходило со мной там казалось сказкой или бредом. Я вообще не предполагал, что смогу покинуть то место, где чувство полного всеобъемлющего счастья накрыло меня с головой. Но в одно мгновение я почувствовал, что должен уйти. Само место дало мне понять, что мне пора и сил остаться просто не было. Я уходил и чуть не плакал. Как только я вошел в коридор ведущий из райского места моя голова словно разбухла и начала трещать по швам. В раздевалку я заходил уже сползая по стене.
Я привык, что меня всегда встречает Ярослав, но сегодня его забрал с собой Дамир Анотович на какое-то выездное заседание. Мне пришлось самому стаскивать золотистый костюм, тело мое почти не слушалось, сил хватило только, чтобы доползти до душевой кабины и включить воду. Сидя под тугими струями горячей воды, я пытался понять, что со мной произошло. На ум приходили два варианта, или я сошел с ума или принимаю наркотики. Мне срочно надо с кем-нибудь поговорить.
Головная боль отступила и я, все еще пошатываясь, направился в каморку Леонидыча. Стучать пришлось долго, видимо, я неправильно отстукивал секретный код и дверь не открывалась. Но мне повезло, Леонидыч решил посмотреть, кто так бесцеремонно, а главное, так долго долбит в его дверь.
- «Ооо, заползай», - лысый кладовщик не стал ничего спрашивать, вид у меня был тот еще: «выпить не дам, выглядишь хреново. Чаю тебе заварю с лимонником».
Грубый и по-военному злой ко всему штатскому, самогонщик удивил меня. Словно родного сына он подхватил меня подмышки и, приговаривая что-то успокоительное, отнес на свою кровать. Тихо матеря каких-то иродов, что доводят нормальных людей до такого состояния, он укрыл меня темно-синим колючим одеялом.
- «Сейчас я чаек организую, а ты лежи, салага», - Леонидыч подмигнул мне и, шаркая тапочками, убежал из поля моего зрения. Там, гремя посудой, он мне жаловался на проигрыш любимой футбольной команды, на предстоящую ревизию и на всю ситуацию, сложившуюся в стране и в мире в целом. Я задремал, но как только старый вояка принес чай, я проснулся.
Мы пили чай из железных кружек. У меня не было к этому сноровки и я постоянно обжигал язык. Зато руки мои согрелись о горячие бока эмалированной кружки, тепло это разошлось по всему телу, отгоняя усталость и дурные мысли.
Леонидыч травил байки о своей армейской жизни, а я слушал его и лопал бутерброды один за одним. Все-таки он отличный мужик и чай у него отличный.
Когда, по мнению лысого пенсионера, я пришел в норму мы перешли на адмиральский чай, он стал что-то доливать в кружки. Что-то алкогольное, но делавшее чай еще ароматней, а мысли легче. И я ему все рассказал о сегодняшнем посещении сада. Он внимательно меня слушал, что-то спрашивал и просил повторить и я говорил, как на духу. Видимо алкоголь так подействовал или мне просто хотелось с кем-то поделиться.
- «Ну понятно», - Леонидыч очень долго молчал после того, как я окончил свой рассказ.
- «Что понятно?»
- «Понятно, что ничего не понятно!», - он залихватски подмигнул мне и закурил: «понимаешь, Саня, если бы я услышал эту историю в пивнушке, то первым бы орал, что ты наркоман или псих. А так, на сумасшедшего ты не похож, а я повидал за свою жизнь много этого народа».
- «Может мне наркотики какие-то дают?»
- «А зачем? Со дня на день открытие, столько денег вложено, а тебе наркотики? Чтобы ты при всем честном народе начудил чего или дубу дал? Нет, не думаю. Тут что-то другое».
- «А может это происки врагов?»
- «Эко вас, батенька, чайком то накрыло», - Леонидыч засмеялся и подлил мне еще ароматного напитка.
- «Я вот что тебе скажу, Александр Петров», - лысый моряк сделал серьезное лицо, видно было, что каждое свое слово он взвешивает и обдумывает: «Я не знаток в подобных вещах. Совсем не знаток. Но я так думаю. Человек, он как камертон и звучит он в своей тональности. Когда встретил свою вторую половинку, со звуком таким же, тогда зазвучали в резонансе. Гармония, значит, любовь, и все такое.»
Я слушал его очень внимательно, необычно звучали такие философские речи от лысого мужика в тельняшке с лицом старого пирата.
- «А представь, что есть не только люди камертоны, но и места такие. Как вот объяснить», - слова давались нелегко бывшему служаке: «В храм зашел, ты в храме был?»
Не дождавшись моего ответа, он продолжил: «В храм зашел и душа запела. Запела же? Вот, бывают такие места на свете. И представь, что наш полигон, ну вот как ты говоришь, сад, именно такое место. Представил?»
Я отчаянно замахал головой в знак подтверждения, мысль Леонидыча рождалась тяжело и я не хотел его сбивать.
- «Только место это не простое, как храм. Тут только твоя душа поет, только с твоим камертоном место это пробуждается и звучит, понимаешь? Но и это не все, тут же электроники море, поля всякие магнитные, говорят, даже свой атомный реактор есть. Представляешь какие тут излучения, а это все непросто так. Я думаю, все это как мощный усилитель действует. И резонанс ваш просто как ураган и тебя от того накрывает так».
Бедный Леонидыч аж взмок, выводя свою теорию, по его глазам было видно, что подобных измышлений он сам от себя не ожидал. Он нервно закурил: «Ну как?»
- «То есть я схожу с ума от магнитных полей?»
- «Тьфу на тебя!», - от негодования бывший офицер выронил сигарету изо рта: «Ты чем слушал? Ты для этого места особенный, самый подходящий, понимаешь? А поля эти только усиливают эффект. Ежу понятно, что не ты управляешь в саду, там народу половина китайской деревни сидит для этого. Ты чувствуешь это место. Меня туда посади, хоть заоблучайся, ни хрена не будет. А ты чувствуешь».
- «Это хорошо?»
- «Это тебя надо спросить».
- «Это хорошо», - камень упал с моей души. И правда, зачем голову ломать, если мне там хорошо, если я там счастлив.
- «А с головной болью мы обязательно что-нибудь решим», - Леонидыч подлил мне еще, по-моему это был уже не чай.
Мы еще долго сидели и выпивали. Смеялись, а меня не отпускала одна мысль. Как простой кладовщик собирается решать проблему моей головной боли и почему он себя называет «мы».
глава 32
Было темно. В этом сне не было никаких коридоров. Я сидел, забившись в угол темной комнаты. Почему я старался вжаться в угол спиной и подтягивал колени к лицу обеими руками, я пока не понимал. Я почти ничего не видел, на фоне общей почти непроглядной темноты светлел проем окна. За окном была ночь, но все же ее природная темнота проигрывала внутренней рукотворной темноте. Окно было странной формы, довольно узкое и скругленное в верхней части. Створки окна были раскрыты настежь и от этого внутри было зябко. Только сейчас я понял, что замерзаю, стены и пол были из камня и отнимали у моего тела последнее тепло.
Глаза стали привыкать к сумраку. В однотонности черноты проступила мебель. Вот в углу стоит стол, чуть дальше большая массивная кровать с балдахином. В одной стене была большая деревянная дверь. Стул был перевернут на бок и рядом с ним лежали сброшенные со стола тарелки, какие-то кляксы и кучки, видимо содержимое посуды. Кто-то тут ел и что-то случилось.
И тут ко мне пришло осознание, что в комнате я не один. В углу возле стола кто-то был. Рассмотреть его не удавалось, этот угол был самым темным, но там точно кто-то был.
Мне было страшновато, но это всего лишь сон и мне ничего не угрожает. Кроме, как узнать еще что-нибудь, чего знать совсем не хотелось. Я встал, ноги затекли от долгого сидения в неудобной позе и ночной прохлады. Я пошел навстречу к незнакомцу, надеюсь, это не лев.
Напротив меня в углу сидел странный мужчина. Одет он был в ночную рубашку до пола, такие носили во времена Пушкина, наверное. Его босые длинные ноги нелепо торчали из-под полы ночного одеяния. Одной рукой он придерживал подол рубашки, а второй прижимал к груди огромную толстостенную бутыль, штоф, если я не ошибаюсь.
Я узнал его. Нечасто я встречал именно таких людей в своей жизни. Высокого роста с могучими покатыми плечами и длинными волосами. Его седые пряди на голове и в бороде были всклокочены и торчали в разные стороны. С такой фактурой гармонично смотрелась именно рубашка до пят. В трусах и в майке этот образец русского мужика выглядел бы комично и не к месту. Я узнал его по глазам. Они смотрели на меня в упор и сверкали блеклым безумием из-под густых седоватых бровей. Это был Никон.
Я не сразу понял, что смотрит он именно на меня. Да и как это возможно. С тех пор, как я перестал видеть обычные человеческие сны, я всего лишь сторонний наблюдатель в своих снах, но не в этот раз. Глаза его словно в агонии сумасшествия то выкатывались во весь свой размер, то прятались в щелки старческого прищура.
«Кто ты?», - прошептал Никон: «Кто ты?».
Я попытался ответить, но не смог. У моих снов свои законы.
- «Кто ты?!», - старец перешел с шепота на полный голос. Лицо нового патриарха перекосила злоба. На его губах налипла густая слюна, при каждом его вздохе она колыхалась, словно щупальца страшного морского чудовища.
Мне оставалось только стоять и смотреть на него. Он замахнулся на меня своей бутылью, потом передумал и приложился к ней. Пил он долго, мощно глотая, словно не пил долгое время и мог умереть от жажды. Часть содержимого проливалась мимо и стекала по длинной бороде, повис запах водки. Штоф опустел и был отброшен в сторону, толстое стекло гулко застучало по полу и в один миг треснув, бутылка разлетелась на осколки. Старец резво подскочил и, поддерживая подол рубахи обеими руками, поскакал в мою сторону, высоко подбрасывая худощавые ноги.
Мне хотелось отойти, но тело мое меня не слушалось. Никон подскочил ко мне вплотную, словно птица, он заглядывал мне в лицо то одним глазом, то другим. Казалось, еще мгновение и он меня клюнет в нос или чего еще хуже, в глаз. От дыхания безумного старика меня замутило, запах свежевыпитого спиртного не смог перекрыть стойкий запах чеснока и запоя. Сам Никон пах еще более отвратно, кислая вонь давно не мытого тела перекрывалась резкими аммиачными нотами мочи. Безумец отскочил в сторону и, не отрывая от меня взгляда, стал шарить в осколках разбитой бутылки. Найдя подходящего размера кусок острого стекла, он вновь устремился ко мне.
- «Кто ты?», - острое орудие придало смелости владыке и теперь в его голосе зазвучало превосходство.
Глава православной церкви хихикая трясущимися руками направил острый край осколка мне в глаз и, наслаждаясь моментом, стал медленно приближать его к моему зрачку.
- «Кто ты? Кто ты? Кто ты?», - мучивший его вопрос превратился в мантру, в магическое заклятие, дающее право на расправу с незнакомцем.
Если бы я мог, я бы закричал, но никакого движения мне не было позволено в этом сновидении. Я, потея от страха, смотрел, как тонкая стеклянная игла через секунду войдет в мое глазное яблоко.
В последний момент Никон отдернул руку. Отскочив на пару шагов, он пристально посмотрел на меня. В его взгляде безумие уступило место ярости и, вскинув руки, он закричал: «Боже, узрел я!».
После, резко махнув руками, он вонзил стекло себе в грудь, самая тонкая часть сразу обломилась, оставшись внутри.
- «Боже, ха-ха-ха, я увидел!», - старец захохотал и продолжил втыкать в свою грудь осколок бутылки. Когда все более-менее тонкие части стекла обломались, он стал просто с силой прижимать стекло к груди и яростно втирать его в свою плоть. Кровь стекала по рубашке водопадом, срезанная кожа висела лохмотьями на груди, а патриарх продолжал хохотать и резать себя.
В дверь настойчиво застучали, через минуту ее начали ломать. Услышав это, Никон засмеялся еще сильнее, бросив орудие самолинчевания он упал на колени и начал размазывать по лицу и бороде собственную кровь, зачерпывая ее ладошками со сплошной раны на своей грудной клетке.
Когда дверь слетела с петель и в комнату ворвались огромного вида монахи с дубинками наперевес, Владыка распевая псалмы, начал хватать их за одежды и плакать.
- «Грешен я. Вы святые люди, а я слаб и духом и телом, но я увидел», - в глазах его вновь появилось безумие: «Боже, увидел я!!!»
Глава 33
Следующие две недели тянулись для меня серой тяжелой массой. Странные сны покинули меня, но легче не стало. Я просто перестал спать ночами. Сначала я пробовал побороть бессонницу народными способами, считал овец и пил разные травяные настои. Потом пришлось идти к медикам и в моей жизни появились баночки. Маленькие оранжевые баночки из полупрозрачного пластика. В каждой из них зазывно гремели маленькие драже, каждый вид имел свой цвет и размер. Все это выглядело бы довольно забавно, если бы не огромная памятка над зеркалом в моей ванной комнате с планом приема препаратов.
Одни таблетки были для того, чтобы я засыпал ночью, другие снимали побочный эффект от снотворного. Целая гора пилюлек должна была сделать мой организм абсолютно счастливым от количества витаминов и минералов. А еще были красные самые маленькие таблеточки, мне их прописали от депрессии.
Все две недели меня гоняли в сад каждый день. Я как обезьянка покорно выполнял все команды пункта управления, бегал и прыгал, даже плавал. Я отработал контакты со всеми животными, кормил их и играл с ними в разные игры. Даже спал в пещере, прижимая к себе уссурийского тигра и молодого лося. Но вместе с пугающими сновидениями меня покинула и та эйфория, что однажды превратила это место в мой дом, в смысл моего существования. И то, что стало для меня сказкой наяву, в один миг превратилось в самую обычную и рутинную работу.
Это стало для меня полным шоком, а для всех окружающих меня загадкой. Изменилось не только мое настроение, но и многочисленные показатели моего состояния, как физического, так и психологического. И пока ученные умы бились над разгадкой, начальство решило, что у меня просто нервный срыв и выдало еще одну кучу таблеток.
А самое обидное было в том, что поговорить мне, как оказалось, не с кем. Все, кто хоть как-то был мне близок, оказались в разъездах. Ярослава и Ананасовича я не видел уже почти месяц, старого Леонидыча тоже куда-то отправили по хозяйственным вопросам. А новых знакомых я не завел. Конечно я общался со многими людьми, некоторые были со мной довольно милы, но только в той мере, которая необходима согласно их должностных инструкций.
Апатия душила меня все сильнее. Таблетки не помогали справиться с депрессией, они делали меня безразличным ко всему. Как только препараты начинали действовать, я становился сторонним наблюдателем своей жизни. Все мои переживания и старания становились мне чужими. Мне не становилось легче, если бы рядом со мной вдруг стал погибать человек, я бы не просто прошел мимо. Я бы присел рядом и стал смотреть, возможно иногда потыкивать его палкой, чтобы понять, стоит ли еще сидеть рядом с умирающим или агония уже кончилась и можно идти куда-нибудь еще.
Но рано или поздно антидепрессанты изгонялись печенью из моего организма, оставляя за собой пустоту, которую почти сразу заполняли отчаяние и тоска немыслимой силы. И только новая порция успокоительного давала возможность прожить еще один день. Сначала я начал понемногу увеличивать дозы, потом я перешел на свободное употребление препаратов. Умом я понимал, что скоро стану наркоманом или умру от передоза, но осознание фатальной обреченности придавало привкус сладости моей апатии.
А потом я сдался. Все это время я, жалея себя, ждал, что меня спасут, что я особенный и мне не дадут закончить процесс саморазрушения. Но никто не приходил, никто не пытался меня спасти, никто меня не жалел и я сдался. Сегодня я должен был провести в этом проклятом саду весь день. Я не хочу, я больше не буду, с меня хватит.
Я высыпал все свои таблетки в большую чашку, она с самого начала стояла на полке. Я раньше удивлялся, зачем она вообще стоит в моей комнате, а теперь я понял. Она просто идеально вмещала все мои таблеточки, я даже некоторое время любовался игрой цветов, пересыпая и перемешивая пилюли в чашке. А потом словно сорвавшись с цепи начал запихивать их себе в рот целыми жменями, таблетки просыпались мимо широко раскрытого рта и мне было весело, мне сто лет не было так весело. Воды под рукой не было и я несколько раз бегал в ванную, где запивал проточной водой застревающие антидепрессанты.
Сколько времени длились мои веселые забеги от чашки к крану, я не помню, я бегал и глотал. Глотал и бегал. Это было очень весело, больше всего меня веселила мысль о том, как я глуп, вместо того, чтобы взять чашку с собой к воде, я бегаю, подскальзываюсь и все это время хихикаю. Понимание того, что я умираю, пришло неожиданно. Секунду назад я рассматривал удивительный узор папиллярных линий на своих ладонях, а через мгновение огромная сила сдавила мою голову. Сначала отказал слух, потом зрение и, наконец, легкие.
Я моргнул и увидел, как вокруг меня суетятся люди. Я моргнул еще раз и увидел, как Дамир Анотович смотрит мне в глаза. Больше я не моргал.
глава 34
Сон, что такое сон. Это то время, когда ваши переживания и чаяния теряют свою резкость и навязчивость. Это спасительный билет на экспресс, уносящий нас от проблем в авторское кино нашего подсознания. Кино это бывает о нашем прошлом, бывает о настоящем, бывает до смешного нелогичным и пугающим. Но каждый раз, укладывая свои уставшие головы на подушки, мы мечтаем о новой серии этого непредсказуемого сериала и очень расстраиваемся, когда процесс ночного отдыха оказывается пустым и скучным.
Я забыл, какими сны бывают. Я так долго ждал их, что решил уснуть раз и навсегда. Ничего так не ценишь в жизни, как потерянное в один миг, раз и навсегда. Даже ночные кошмары. Куда ужаснее пустая ночь, когда уже само естество не хочет засыпать, зная, что впереди пустота. Я и не думал, что вернусь в царство морфея, но я спал. И видел сон. Мой сон. Он был, как всегда, тревожным и таким желанным. Я опять был в таком знакомом и родном коридоре. Слезы наворачивались на глазах от почти забытой картины, нет не картины, театральной сцены. Скоро тут или чуть дальше развернется действие. Я почти уверен, это будет трагедия, возможно, я опять буду раздавлен увиденным, но отказаться от этого я уже не мог. Я словно римский патриций желал видеть беснующуюся смердящую толпу плебеев, сминающую все на своем пути. Видеть с лучшего места, с первого ряда. И пусть меня подхватит это смерч взбунтовавшейся черни, пусть рвет на части, пусть, ведь я буду в первом ряду, я увижу все.
В этот раз дверей в коридоре не было, неведомая сила привычно тянула меня вперед и сколько бы это продолжалось, я не знаю, но свет погас и я не смог уже ничего увидеть. Сколько я простоял в кромешной темноте, я не знаю, но так же резко, как он исчез, свет появился снова. Окружающая картина изменилась, я стоял в кладовой Леонидыча. Все здесь было привычно неизменным, вот только шторки одного из стеллажей легонько покачивались под напором сквозняка. Я точно помнил, что за этой шторкой хранились комплекты постельного белья серо-белого цвета с большими штампами принадлежности к казенному. А сейчас все указывало на то, что за шторкой пустота.
Отодвинув занавеску, я увидел узкий проход, полка с бельем была отодвинута в сторону, элементы гидравлики, прикрепленные к ней, говорили о том, что процесс сокрытия прохода автоматизирован и не является какой-то случайностью. Я пошел по коридору, через пару метров я услышал человеческие голоса впереди и хотя обычно в моих снах я невидим, я постарался не шуметь. Голоса приближались все ближе и ближе, а еще через пару шагов я узнал до боли знакомый голос. Но если раньше он всегда был полон самоуверенности и превосходства, то сейчас в нем слышались осторожность и смирение.
- «Поймите, мы первопроходцы», - это был голос Дамира Анотовича: «Без ошибок нам не обойтись. Даже Колумб искал путь в Индию, а нашел Америку».
- «Боже ж ты мой. И Колумба мы приплели, ты мне еще Ленина с Крупской приплети! Хотели ляльку заделать, а родилась октябрьская революция», - этот голос тоже казался знакомым, но кто может себе так позволить разговаривать с самим Ананасовичем, я не знал.
Пройдя еще пару метров, я увидел вход в какое-то помещение и аккуратно заглянул в него. Это была шикарно обставленная комната. Стены и потолок были обшиты деревом, я не специалист в подобных изысках, но даже я понимал, что это ценные породы дерева. Темный лак приглушенно сверкал, но при этом не скрывал искусно подобранного узора деревянных панелей. Местами стены были укрыты толстым гобеленом темно-синего цвета, в этих пространствах располагались картины. Что изображено на них, мне не было видно с моего наблюдательного пункта, но роскошные рамы подразумевали не менее ценное содержание.
Огромный стол Т-образной формы, обтянутый зеленным бархатом, и массивные стулья, стоящие ровными рядами возле него, давали понять, что это кабинет. На столе стоял тяжелый письменный прибор из какого-то камня, несколько телефонов, на приставной тумбе находился внушительного вида компьютер. Но наличие тут же нескольких мягких кожаных кресел темно-бордового цвета, окруживших журнальный столик на витых ножках, небольшой барной стойки с внушительной коллекцией бутылок и дорогой мультимедийной системы говорило о том, что тут не только работают, но и отдыхают. Видимо, хозяин этих апартаментов так же, как и я, вынужден все или почти все свое время находиться здесь.
А потом я рассмотрел разговаривающих. Спиной ко мне стоял Дамир Анотович, все в его позе говорило о том, что он тут не главный. Обычно вызывающе прямой невысокий татарин сгорбился и свернулся, стараясь стать еще меньше и незначительней. Даже его шикарный костюм старался показать свою незначительность, повисая мешком и собираясь в складки. Я даже испытал некое удовольствие, видя, что и на этого всесильного человека есть управа.
- «Вы со своей бандой, Дамир Анотович, чуть не загубили все дело!», - второго человека я пока не смог рассмотреть из-за спины Ананасовича, но по его тону я еще раз убедился, что он тут главный.
- «Поймите, господин…» , - татарин пытался оправдаться.
- «Молчать!!», - вот теперь я узнал этот голос.
глава 35
Сделав шаг в сторону, Леонидыч полностью попал в сектор моего обзора. Таким я его не мог себе представить даже в самом безумном сне. Вместо подуставшего от постоянных возлияний военного пенсионера передо мной стоял сильный и уверенный в себе представитель элиты нашего общества. Старый тельник с повидавшими многое трениками уступили место строгому костюму. Возможно, момент смены платья произошел только что, так как Леонидыч, гневно сверкая глазами, довязывал свой галстук. Пальцы его проворно перебирали полоску черной ткани, собирая ее в хитрый узел.
Весь одежный ансамбль был выдержан в одном цвете, в черном. Черная «двойка», такая же черная, но с отливом рубашка, чуть более светлый, на один тон, галстук и лакированные черные туфли с матовой маленькой пряжкой сбоку. Лысый пенсионер выглядел шикарно. Внушительного вида живот куда-то пропал, толи прекрасно скроенная одежда скрывала все изъяны лысого мужчины, толи живот был частью того, другого образа, и снимался вместе с тельняшкой. На его фоне Дамир Анотович выглядел оборванцем, маленьким и несчастным.
- «Мало, вам, да что там!», - Леонидыч повязал галстук и продолжил свою тираду: «Тебе, ****ь нерусская, мало, что я тут сижу безвылазно? Надо мной ржут уже, сам знаешь где!»
Ананасович, опустив голову, стойко выслушивал его ругань. Даже мне было понятно, что в этой ситуации лучше молчать.
- «Вице-премьер, как актер ТЮЗА, морячка изображает!», - лысый, продолжая орать, собирался. Открыв внушительного вида ларец, он одел часы, перстень и начал возиться с запонками. Все аксессуары так же были черного цвета, интересно бывает черное золото или что там носят сильные мира сего.
- «Самогон, бл*дь, гонит и отпаивает униженных и оскорбленных! Устроили тут балаган!», - вице-премьер, закончив с запонками, направился к барной стойке.
- «Евгений Леонидович», - Ананасович наконец-то подал голос: «Я всегда говорил, что мы справимся и вам незачем уделять нам столько вашего драгоценного внимания».
- «Да что ты говоришь?!», - от возмущения зампред чуть не выронил бутылку: «А когда зверюга из Ярослава котлету делала, ты где был? А я, знаешь, где был?»
- «Нет, господин…»
- «В жопу засунь свое - господин!», - Леонидыч плеснул себе в граненый стакан коньяка и так стукнул бутылкой об столешницу, что казалось, что-то точно сломается. Или бутылка или столешница.
- «А я с САМИМ в Вашингтоне на закрытой встрече ваш проект презентовал! Ты бы видел восторженные рожи пендосов, а тут ты звонишь и рассказываешь о маленькой проблеме», - вице-премьер одним глотком выпил содержимое стакана: «И уже у меня рожа была, но только совсем без тени восторга. Мне САМ, знаешь, что тогда сказал?»
- «Не знаю, Евгений Леонидович».
- «Вот ОН никогда не матерится, а лучше бы матерился!», - лысый политик выпил еще: «Он мне порекомендовал лично вникнуть в проблемы проекта, так сказать взглянуть, с низов. Изнутри, бл*дь».
- «Мне очень жаль, что так получилось».
- «Жаль тебе, сука?! А какого хера, твой новый Адам, он же Петров, руки на себя накладывает, а? Давай поведай своему кладовщику, дядя большой начальник! Просвети, бл*дь, старого дебила!»
Дамир Анотович долго извинялся, что-то бормотал и пытался оправдаться. Леонидыч же материл его, но слушал очень внимательно. Из рассказа Ананасовича я узнал, что после неудачи Ярослава было принято решение о более серьезном контроле над объектом. То есть надо мной. С первого дня моего нахождения на объекте мне ночами подавали газ. Он был схож с тем, что постоянно получают животные, но с изменениями под человеческую физиологию. Все это делалось для адаптации моей нервной системы к увеличенным дозам этого газа в саду. Кстати, фильтры, которые должны были уберечь меня от газа для зверюшек, оказались преобразователями того же газа в подходящий для меня.
Цель, для которой использовался газ, была достигнута. Под его воздействием я испытывал эйфорию и полное единение со всеми объектами сада, с его обитателями. Мое поведение под его воздействием в корне отличалось от обычного. Контрольные группы отметили разительные изменения, в отчетах фигурировали такие прилагательные, как: божественно, нереально, прекрасно, гармонично, естественно.
В качестве известных побочных эффектов газа были выявлены: полное привыкание, постепенное угнетение нервной системы и разрушение нейронных связей головного мозга. О ночных кошмарах ничего известно не было. О наличии вообще каких-либо побочных эффектов знали единицы и, когда я пожаловался на плохой сон, Леонидыч дал указание о временном исключении газа. Это и привело к моему нервному срыву и попытке самоубийства, как назло, в это время ни одного из посвященных в наличие побочки, на территории базы не было.
- «Чего я еще не знаю?», - вице-премьер почти выпил всю бутылку конбяка, пока слушал сбивчивый рассказ Дамира Анотовича. Выглядеть он тут же стал усталым и помятым, прямо как в исполняемой им роли пьющего кладовщика.
- «Отчет по газу был отправлен Вам, Евгений Леонидович, еще две недели назад», - в голосе невысокого татарина проскользнул укор и удовлетворение: «Конечно, про ночные кошмары мы ничего не знали, но…»
- «Да заткнись ты», - зампред хлебнул из горла бутылки: «сходил, бл*дь, в театр на Жизель».
- «Нам повезло, что Петрова удалось сохранить», -Ананасович на глазах обретал уверенность.
- «Ты не представляешь, как повезло. В анонс открытия объекта такие бабки вложены», - еще глоток, Леонидыч поморщился: «Ты мне только одно скажи, тебе не жалко Петрова?»
- «Это не профессионально, Евгений Леонидович».
- «П*дор ты, Дамир Анотович, но далеко пойдешь. Скоро меня обскочишь и навсегда оставишь бухать в кладовке. Эх-х, сделали пацана наркоманом и не жалко», - еще глоток и еще один: «Сколько он протянет?»
- «Точно неизвестно, но до конца проекта точно проживет».
- «Бл*ди мы, Анотович. Подай еще пузырь, пожалуйста».
Я стоял и смотрел, как выпивают два «больших» человека. Долго стоял. Они пили и смеялись, пили за мое здоровье и смеялись еще сильней. Потом они ушли куда-то продолжать, а я остался стоять. В темноте и полной тишине. Только обоняние играло со мной злую шутку, запах разложения слышался мне все сильнее. Я поднес руку к лицу и от тошнотворного запаха меня замутило.
Глава 36
Этим утром я был полон решимости раскрыть свои карты перед этими мерзкими интриганами. Меня просто распирало от желания сказать, нет не сказать, кричать в лица этих подлых людей о том, что я все знаю. Мне больше нечего терять, единственное, что меня пока останавливало, это выбор, кому первому выдать все это.
Сначала я отправился на поиски мерзкого татарина, но Ананасович опять куда-то уехал по важным делам. Член правительства и по совместительству кладовщик просто не открыл мне дверь. Я очень долго тарабанил в нее, пока не услышал пьяный мат с той стороны, посылающий меня подальше от кладовой.
Оставался Ярослав, найти его не составило труда, завтрак для него всегда был главным приемом пищи за день.
- «О-хо-хо, привет!», - увидев меня, Ярослав забухтел набитым ртом: «Садись, Петров, дружище!»
Мы давно не виделись, но на моем друге это никак не отразилось. Видимо, в своих разъездах он не скучал. Мне очень хотелось рассказать все ему, поделиться своим грузом. Он бы меня понял, он не такой, как эти, он на моей стороне.
- «Где был, дядя Ярик?», - спросил я.
Мой помощник поморщился: «Гдэ, гдэ, в Карагандэ! В Караганде, конечно, я не был, но задрался с Дамиром Анотовичем по всяким заседаниям мотаться».
- «С каких пор он для тебя Дамир Анотович, а не мерзкий маленький ублюдок?»
- «С тех пор, Петров, как он свозил меня в одно НИИ, где занимаются технологиями выращивания человеческих органов в пробирках и заказал мне глазик!», - я впервые видел его таким счастливым: «Новенький вместо отъеденного! И пока Дамир Анотович держит меня за яйца, вернее, за глазное яблоко, он для меня лучший друг и товарищ. Даже лучше чем ты, Петров».
- «Я тебя поздравляю!», - я искренне обрадовался за друга.
- «Подожди радоваться, они пока кроме уха и носа ничего еще не выращивали, может и не выгорит», -Ярослав яростно застучал по столу кулаком и три раза плюнул через плечо.
Я даже представить себе не мог, как себя чувствует инвалид, которому дают такую надежду. Это, наверное, огромное счастье и постоянный страх, что надежда умрет, не дождавшись благополучного исхода предприятия.
- «Петров, поговорим о тебе», - Ярослав заговорил сухо и по-деловому, но я привык к таким его закидонам.
- «Точно, давай поговорим, дядя Ярик!», - как все-таки я ему рад: «Мне столько надо тебе рассказать!»
- «Подожди, Александр, я серьезно», - вот сейчас я понял, что он настроен серьезно: «Одно из условий получения мной нового ока, это полный контроль над тобой. Я больше не помощник и не друг тебе, я твой надзиратель, мне жаль, но так надо».
- «Я не совсем тебя понял, Ярослав», - я внимательно посмотрел на него, может это все-таки розыгрыш, взбалмошный инвалид и не на такое способен.
- «Все ты правильно понял», - взгляд собеседника стал холодным и тяжелым: «Теперь ты будешь делать все, что я скажу и никаких попоек, а тем более таблеточек».
Я, опешив от такой перемены в друге, пытался собраться с мыслями, чтобы хоть что-то сказать.
- «Так что ты, Петров, хотел мне рассказать, а?», - Ярослав хитро подмигнул мне и продолжил поглощать свой завтрак.
Рассказывать что-либо этому человеку мне больше не хотелось. Я его не винил, слава богу, передо мной нет такой дилеммы, стоит ли дружба шанса видеть мир полноценно или нет. Я думаю, на его месте любой поступил бы так же.
Я понял, что рассказывать о том, что я теперь знаю, не стоит. И дело не в том, что это как-то навредит мне. Я уже мертвец, что может быть хуже. Я представил, что Дамиру Анотовичу или Евгению Леонидовичу становится известно, что газ способен делать человека провидцем, что стоит человеку вдохнуть этого ядовитого эфира, ему начинают сниться невероятные вещи.
Мое живое изображение тут же нарисовало мне длинные комнаты с плохим освещением, в которых на кушетках рядами лежат люди немощного вида с кислородными масками на лицах и спят. Через маски им подается чудодейственный газ и они видят сны, в большинстве бесполезные. Чуть дальше по коридору, в маленьких кабинках стенографистки записывают сны проснувшихся, после рассказов им выдают миски с горячей похлебкой. А вот один из рассказчиков выдает что-то важное и в кабинку приходят люди в серых костюмах, изымают бумаги, берут подписки о неразглашении с машинистки и провидца.
Ему выдают чашку большей емкости чем обычно и внушительный кусок полукопченной колбасы, оставляют одного в маленькой комнате, чтобы он мог в одиночестве насладиться своей наградой. Сначала колбасу он отрывает большими кусками, запихивая их в рот грязной рукой, жевать удается с трудом и через раз.
Слюна стекает по подбородку на грязную рубашку, напоминающую чем-то смирительную, человек улыбается и даже хихикает. Когда колбасы становится мало, он начинает отщипывать кусочки поменьше и запивать их жижкой из чашки, так как ложка не предусмотрена, ибо были случаи самоубийства с ее помощью. Бедолага дожевывает колбасу и, выпив остатки похлебки, вылизывает свою тарелку начисто.
Сытый и счастливый, он идет обратно на свой топчан, чтобы надеть маску и увидеть новый сон в надежде на вкусную колбасу. Он проходит мимо большой железной двери, от нее веет теплом и запахом горелого. Если бы он мог туда заглянуть, то увидел бы кучу худых тел в грязных рубашках похожих на его. Это те, чей недолгий век вдыхающих газ закончился. За кучей виднеются чугунные створки огромной каменной печи, от них тянет удушающей вонью и жаром.
Потный толстый мужик в кожаном переднике на голое тело тянет массивный рычаг и створки открываются. Огромное пламя вырывается наружу, словно требуя новой пищи, требуя своей колбасы из человеческой плоти. Толстяк, тихо матерясь, хватает тела за что придется и кидает их в топку, делает он это, пока в помещении не становиться невыносимо жарко. Потом дергает рычаг и жерло печи захлопывают могучие створки. Истопник матерится на то, что трупы не кончаются и как ему надоела эта скотская работа. Матерится и чешет свой потный прыщавый зад.
Если бы счастливый и сытый, проходя мимо, мог сюда заглянуть, то он бы увидел, что из кучи мертвых тел торчит худая, почти детская рука. В маленькой ручке, в последнем судорожном движении зажат почти не надкушенный кусок колбасы. Если бы он мог заглянуть сюда, он бы поел еще и был бы еще счастливее, на много счастливее.
глава 37
Меня вырвало прям в тарелку Ярослава. Пока он, ошарашенно моргая, соображал, материть меня или бежать за врачами, я думал. Думал, что рвота, видимо, еще один побочный эффект злосчастного газа. Я думал, что никогда не расскажу никому про свои сны. Я думал, как же сейчас тяжело Ярославу, он так боится потерять то, чего у него нет.
Презентация была не за горами и поэтому, несмотря на приступ рвоты, я был направлен в сад. Сегодня была генеральная репетиция. Я не выполнял никаких поручений, я должен был просто провести положенное мне время, как говорится, в поле. Ярослав, как обычно, помогал мне облачаться в жутко узкий костюм, но если раньше все его действия сопровождались скабрёзными шуточками, то сейчас он молча пыхтел, застегивая на моей спине длинную молнию.
Я больше не сердился на него, я был готов все это терпеть, лишь бы ему восстановили полноценное зрение. Конечно, он никогда не признается, что сейчас ему стыдно за собственное поведение, но я чувствовал это. Все-таки в Ярославе даже больше человечности, чем он сам может себе представить.
Я быстро прошел привычным путем и вышел в сад. Я немного побаивался, что не испытаю той эйфории, что делала это место для меня таким особенным. Фильтры в носу доставляли бешеный дискомфорт, хотелось их вытащить и, вывернув ноздри, почесать их об шершавый ствол могучего дерева, но я терпел и ждал, что же будет.
Моргнул и воздух вокруг меня расцвел. Прозрачное для любого человека воздушное пространство для меня засветилось акварельными красками, пятнами, как лоскутное одеяло. А легкий порыв ветра, словно игрушечная комета, пронизывал воздух, меняя его оттенки. Каждое изменение в атмосфере переливалось хрустальным звоном, чуть слышным, но я знал, что стоит мне захотеть и громкость этой музыки будет для меня оглушающей.
На могучего древесного исполина я не смотрел, даже спиной я чувствовал, что сегодня его листва больше похожа на кленовую, только с ярко-оранжевой окраской. Сегодня в саду главенствовало желтое теплое настроение начинающейся осени. Протуберанцы солнца маленьким хороводом кружили вокруг светила, словно дети вокруг любимой матери. Даже небо поменяло свой привычный голубой оттенок на хулигански золотистый.
Мне так хорошо здесь, скоро ко мне потянуться местные обитатели. Если в том мире, обычном и привычном, они были животными, низшими существами, часто просто едой или помехой существованию великого человечества, то здесь они были частью меня. Я не мог назвать их друзьями, я не мог разговаривать с ними, но я мог их чувствовать.
Первым, раздвигая пожелтевшую, но не жухлую траву, ко мне выскочил молодой вислоухий кролик. Он был таким нелепо милым в своем родном персиковом окрасе. Его голубая аура переливалась желтым, это значило, что он всем доволен и я ему интересен. Когда я поднял его на руки, аура малыша стала изумрудной, он испытывал ко мне те же чувства, что и к своем матери.
Так я и пошел в долину сада с маленьким счастливым кроликом на руках. Я знал, что уже лев ждет меня у реки.
На водопое собрались многие обитатели Эдема, хищники пили воду рядом с травоядными, аура у всех была спокойно-синей. Правда у травоядных иногда проскакивали багровые ниточки страха, но будто искры костра, вспыхивали и исчезали. Все-таки природные инстинкты просто так не заглушить, ни компьютерными чипами, ни газом нейронного воздействия.
Вот маленький белоснежный козлик оступился и плюхнулся в реку, глубина тут была небольшой, но малыш испугался. Он громко заблеял и засветился алым, поблизости взрослых его вида не было и из воды его достал уссурийский тигр. Он аккуратно взял в свою клыкастую пасть маленькое тельце и опустил возле себя и стал дальше безразлично лакать воду с доступной только кошачьим грацией.
Козлик же, растеряв остатки самообладания и поддавшись истерике, стал кругами скакать на берегу, а его аура стала чернеть. Я, испугавшись за него, мысленно потянулся к нему и попытался успокоить. Я, словно рукой, огладил его маленькие рожки своими добрыми мыслями и он, успокоившись, побежал ко мне.
За всем этим наблюдал Ганнибал, который светился благородным белым цветом. Он знал, что он царь звериного мира, почему так, я не знаю, но он видел тут только одного равного себе - меня. Когда я подошел к нему с кроликом и козленком на руках, на лице льва застыло недоумение. Я знаю, что у зверей нет лиц, есть только морды, но эти животные равны мне и у них лица, либо и у меня тоже морда.
Прочитать его ауру мне не удавалось, она оставалась белой с жемчужным отливом, зато его глаза говорили обо всем. Хищник с опаской обнюхал козленка и лизнул кролика. Если аура козленка опять начала темнеть, то кролик ничего не понял и еще сильнее заизумрудился. Я отпустил малышей от греха подальше и, встав рядом с огромным львом, стал наблюдать за тем, как одни идут на водопой, а другие расходятся по своим, только им понятным делам.
Так мы стояли на холме, человек и лев. Зачем мы это делали, я не знаю, только я чувствовал, что это нехитрое занятие несет в себе больше смысла, чем вся моя предыдущая жизнь. Один раз Ганнибал посмотрел мне в глаза и во взгляде его я прочитал одно слово: «Прости».
Огромный ком подкатил к моему горлу и слезы потекли по моему лицу, сквозь них я почти увидел задорный взгляд Сильки, моего пса.
- «Я прощаю», - прохрипел я.
Глава 38
Голова гудела, как колокол на пасху. Хорошо, что Ярослав рядом, без него я вряд ли снял бы костюм и смог доползти до душа.
- «Потерпи, Саня, наши мыслители обещали сделать таблетки», - Ярослав старательно растирал меня полотенцем, правда, делал он это одной рукой, вторая махала в такт первой.
- «Почему мне так плохо?», - я еле шевелил языком.
- «Я, если честно, мало что понял из объяснений наших ботанов», - инвалид старательно морщил лоб, пытаясь найти объяснение: «У тебя какая-то индивидуальная непереносимость газа для животных. У меня такого не было, я его вообще не чувствовал, а тебе вон фильтры ставят. Но, видимо, они пропускают или ты много дышишь ртом».
Несмотря на тяжелое состояние, я все равно был доволен, я провел почти целый день в месте, где моя душа не знала смятения. Благодаря Ярославу я смог добраться до кровати, раздеться сил не было. Глаза слипались и сознание проваливалось в сонные глубины.
Я спал. Если раньше это осознание приходило ко мне в процессе действия, в миру, сотканном причудами моего мозга, то сейчас все было не так. Я ничего не видел, никуда не шел, я спал. Это когда ты лежишь в своей кровати и в один миг не открывая глаз, понимаешь, что спишь, а потом проваливаешься обратно в забытье. Словно огромный кит, медленно всплываешь к поверхности, чтобы схватить порцию воздуха и провалиться обратно в пучину.
Только я не провалился, я так и лежал, понимая, что я сплю и ничего не вижу и не слышу. Лежал, но не просыпался. Это какое-то непонятное для меня полудремие довольно затянулось. Я пытался подумать еще что-то, но и в полудреме свои законы, я был в полной статике, как телом, так и мыслью. Сколько бы еще это продолжалось я не знаю, но в один момент я почувствовал на себе взгляд. Я точно не знаю, но почти уверен, что в моей комнате есть скрытые камеры, но это было другое. Только живой взгляд можно ощутить, как говорится, своей шкурой, но откуда ему взяться в небольшой спальне, я не понимал.
Мне очень хотелось открыть глаза, хотелось проснуться и понять, что происходит. Мои ресницы даже дрогнули пару раз, но большего мне не удалось. Словно парализованный, я лежал без движения, только мысли, постепенно сбрасывая липкость ночного бездействия, начинали свой бег вокруг одного тревожного факта - я не чувствовал себя в безопасности. На моем месте любой бы уже вскочил и, включив свет, стал бы осматривать подозрительные закутки своего дома, но я не мог. От этого мне становилось еще страшнее, я почувствовал, как мой лоб покрылся испариной, еще немного и истерика накроет меня. Недвижимого, неспособного на крик, даже на тихий стон.
Вздох. Я не услышал, скорее почувствовал вздох. Он был такой звучный и тяжелый, словно великан сидел у моего изголовья и печалился. Все страхи сразу отступили, кто бы не смотрел сейчас на меня, он сожалел, что напугал меня и я это понял. Я перестал нервничать и попытался услышать или еще как-нибудь ощутить что-то, что даст мне понимание того, что происходит.
Но кроме взгляда, спокойного и недвижимого, я ничего не ощущал. Я провалился в глубокий сон, пару раз я, почти проснувшись, чувствовал, что смотрящий все еще здесь и проваливался снова. Так я проспал всю ночь и утром проснулся свежим и отдохнувшим.
Такого хорошего настроения у меня не было давно, я даже напевал в душе какую-то песенку. В столовую я пришел раньше Ярослава и впервые набрал себе полный разнос еды. Я жевал, вспоминал странную ночь и улыбался.
- «Ого, батенька, вы не лопнете?», - к столику подошел Ярослав, его обычно огромный завтрак выглядел скудновато на фоне моего пиршества.
Я подмигнул ему и продолжил наслаждаться прекрасным утром.
- «Тебе, Петров, не говорили, что если много кушать можно поправиться?», - мой друг присел напротив: «Хотя тебе, дрыщ, это только на пользу».
Даже язвительный собеседник не мог испортить мне этот день.
- «Как спалось?», - Ярослав опять бубнил с набитым ртом.
- «Отменно», - я решил взять с него пример. Вот бы меня мама сейчас увидела, час нравоучений был бы обеспечен.
- «Кошмары, эротические фантазии?»
- «Нет, все отлично. Спал, как убитый», - все рассказывать ему ни к чему.
- «Вот и хорошо, значит пилюли помогли»
- «Какие пилюли?», - от неожиданности у меня сперло дыхание.
- «Чего вылупился?», - инвалид зло посмотрел на меня: «Сам жаловался на плохие сны, вот и сделали для тебя таблеточки!»
- «Но я не принимал никаких таблеток!»
- «Конечно не принимал, вырубился вчера у меня на руках и давай мычать, головой мотать. Вот пришлось мне их в тебя сонного засовывать, как в пирожок начинку».
От хорошего настроения не осталось и следа. Это плюс, что найден способ сделать мои ночи спокойными, но опять таблетки. А еще скоро будут таблетки от последствий воздействия газа. Во что превратилась моя жизнь, я как наркоман. Я забыл, я и есть наркоман и, по закону зависимости, в моей жизни будет все больше и больше различных препаратов, пока я не умру. А этого ждать не так уж и долго.
- «Ну чего надулся, Петров? Я же в рот засовывал», - инвалид похабно улыбнулся.
- «Все нормально», - я постарался взять себя в руки. Мысли о том, что я уже ходил с коробочкой таблеток и чем это кончилось, пронеслись почти не тронув меня. Быть может это и есть единственный нормальный выход.
- «Ты не забыл, сегодня открытие?», - тон Ярослава резко изменился, со мной снова разговаривал человек, готовый на все ради избавления от увечий: «Я не хочу на тебя давить, но от тебя зависит многое и если ты облажаешься, то мне придется встать в длинную очередь, чтобы тебя убить. Но я встану и отстою, надеюсь ты меня понял».
«Я тебя понял, морда одноглазая», - прошипел я.
глава 39
Пальцы предательски скользили и каждый раз, когда тонкая трубка аорты выскальзывала из них, мое лицо обдавала тугая струйка крови.
- «Держи ее, сынок!», - динамик в моем ухе оглушал своей громкостью: «Держи, это легочная артерия».
Кто мог подумать, что такое случится. Передо мной лежал и тяжело дышал Ганнибал. Его грудь и живот были порезаны, из глубоких ран с каждым ударом звериного сердца вытекала кровь. Кровь была повсюду. Вся трава вокруг нас, лев и я были перемазаны кровью. Хищнику становилось все хуже, его обычно молочно-белая аура была багряной и колыхалась, как ночной костер под порывами ветра. Глаза его почти закатились, а дыхание стало таким слабым, что казалось, вот-вот он погибнет.
- «Петров, это Дамир Анотович, ты молодец», - знакомый голос был как всегда спокоен и выдержан: «Мы вас опускаем».
Кусок земли, на котором находились я и раненный зверь, стал опускаться вниз. Я и забыл, что все это райское место ни что иное, как сложный механизм. Как только мы опустились в мир металлических конструкций и ламп искусственного света, к нам с визгом тормозов подъехала карета скорой помощи. Из нее выскочило несколько медиков, а один из них, пожилой лысоватый мужчина крепко пожал мне руку.
- «Молодец, сынок. Если он выживет, то только благодаря тебе», - этот голос последние десять минут давал мне указания, как помочь Ганнибалу не сдохнуть.
Тут же ко мне подбежали два техника в оранжевых костюмах с длинным шлангом, похожим на пожарный гидрант.
В ухе раздался голос Ананасовича: «Сейчас тебя помоют и ты поднимешься наверх на этой же платформе. Встанешь и помашешь рукой, я скажу, в каком направлении, а потом неспешно уйдешь обычным путем через дерево. Как понял меня, Петров?»
- «Я вас понял».
Тут же техники окатили меня струей белой пены из шланга. Пена шипела, смывая с меня кровь хищника, а крови было много, очень много. Розовая жижа быстро стекла с моего золотистого комбинезона. Меня тут же обтерли огромным махровым полотенцем и несильными, но настойчивыми толчками загнали обратно на уже отмытый кусок платформы, покрытый яркой сочной травой. Как только я оказался на ней, платформа поползла вверх. Все это время место провала в земле было покрыто густым туманом, подсвеченным изнутри золотистыми молниями.
Как только я поднялся на поверхность, туман рассеялся. В саду все было мирно и спокойно, как будто ничего не случилось. Ярко светило солнце, а легкий ветерок играл моими волосами. Под воздействием газа я начал опять погружаться в безмятежность и счастливое безразличие. Вот только ауры животных, мерцавшие красными и черными всполохами, не давали мне забыть о произошедшем.
- «Петров, повернись вправо на девяносто градусов», - прохрипел динамик в моем ухе голосом Анотовича: «Поворачивайся, помаши рукой два-три раза и уходи, только медленно».
Я сделал все, как требовало начальство. Кому я махал рукой, я не знаю. Сегодня был первый день работы Эдемского сада. Перед началом говорили, будет очень много народу, разные важные люди и знаменитости. Поговаривали, что даже сам президент приедет.
Чтобы меня ничего не отвлекало, по периметру была сделана специальная завеса. Если посетители могли наблюдать за тем, что происходит в саду со множества смотровых площадок, то я, куда бы не взглянул, видел только бескрайние просторы райского места.
Это позволяло мне сильней вживаться в образ и не отвлекаться на множество смотрящих на меня глаз.
Я опустил руку и направился к могучему дереву, сегодня оно было нежно-салатового цвета с длинными тонкими листьями. Я шел медленно, но все же быстрее, чем обычно. Пережитый стресс не позволял мне полностью погрузиться в наркотическое счастье, мне хотелось как можно скорее покинуть это место. Впервые мне хотелось убежать из самого лучшего места на земле. Я пытался сосредоточиться на произошедшем, но пока я здесь, это не получиться.
Как только я вошел в раздевалку, наркотическое похмелье свалило меня с ног. Ко мне сразу подбежали Ярослав и медицинский работник. Пока я пытался вытащить зудящие фильтры, медик сделал мне укол.
- «Через пару минут ему станет легче», - фельдшер протер место укола салфеткой и ушел.
Какие-то они все невзрачные, одинаковые. Или просто мое сознание по другому не воспринимает мало значимых для меня людей. Быть может, под воздействием химии мир мой меняется вместе с необратимыми изменениями мозга. Может быть теперь все люди будут для меня такими унифицированными и со временем даже те, кто сейчас для меня хоть что-то значит, тоже станут статистами моего существования. Может быть.
Мне стало легче. Впервые за долгое время я смог сам снять комбинезон и принять душ стоя, а не свернувшись калачиком. Мысли мои постепенно очистились от дурмана и я постарался восстановить картину произошедшего.
Глава 39
Сегодня было открытие. Меня с самого завтрака колотил мандраж, сначала Ярослав со своими таблетками, потом прибежал какой-то пузатый клерк и начал нагонять на меня жути по поводу ответственности сегодняшнего мероприятия. Хорошо, что пришел Ананасович и на пинках выгнал толстяка. Он потом еще долго кричал в телефонную трубку на кого-то, обещая разобраться с тем, кто пустил этого потного идиота на объект и что ему плевать на администрацию президента.
Благодаря ему я немного успокоился, он просто посоветовал мне забить на все и делать там в саду то, что мне захочется. Главное, чтобы его слушался. Так и прошел почти весь день. Как только я попал в павильон, под воздействием газа я забыл все свои волнения. Я играл с животными, купался и ел фрукты. На древесном исполине росло все, даже бахчевые росли у его корней. Несколько раз я уходил на перерыв в пещеры, там был оборудован для меня уголок отдыха. Часто покидать сад до окончания рабочей смены мне было нельзя, так как приступы наркотического похмелья были для меня губительны.
День подходил к концу, я несколько раз за день прогуливался по парку с крупными животными. Мне давали команду и я гулял с тигром, еще раз и я чесал лоб огромного зубра. Главным же гвоздем программы были мои прогулки с Ганнибалом. Я не видел зрителей, но судя по уверениям Дамира Анотовича, который постоянно что-то мне говорил в наушник, в эти моменты посетители просто сходили с ума от счастья.
Зрителям были в восторге, они могли не просто наблюдать за жизнью райского места, но и буквально прикоснуться к ней. От посетителей павильон отделяло невысокое ограждение. Это было сделано для того, чтобы зрители могли погладить подошедших животных и операторы гнали к ограждению всех травоядных на потеху детей и взрослых. Хищников пока к зрителям не пускали, по понятным причинам.
И вот когда день подходил к концу, случилось непредвиденное. Мне было приказано пройти еще один круг с царем зверей, поближе к ограждению, так сказать для VIP-гостей. Мы шли неспешно, каждый из нас был погружен в свои мысли. Лев гармонично вышагивал в такт моей походке, это операторы благодаря чипу управления вносили свои коррективы в движения льва.
«Интересно, меня тоже корректируют через чип», - неприятная мысль появилась и почти сразу исчезла под напором счастья и гармонии.
Аура хищника стала менять свой цвет, впервые она перестала быть жемчужной. Ганнибал уставился в одну точку и его эмоциональный окрас стал сначала розоветь, потом краснеть, пока не стал темно-кирпичного цвета. В это же миг с направления, обозреваемого зверем, появился человек. Злую шутку, со мной по крайней мере, сыграла завеса. Сколько по времени бежал к нам этот незнакомец, я не знал, но выскочил он почти под самым моим носом и застал нас врасплох.
Кто был этот сумасшедший, как его просмотрела охрана? Почему он побежал на встречу огромному хищнику? В моей голове проносились эти и еще миллион разных мыслей. Как назло, постоянно бубнивший наушник сейчас замолчал. Видимо, нарушитель застал врасплох не только меня.
Безумец, увидев, что я его заметил, ускорился, его лицо перекосило то ли от усилий, то ли от каких-то враждебных намерений. Когда между нами осталось несколько метров, Ганнибал прыгнул наперерез бегущему и сбил его, словно стенобитное орудие хлипкую стенку. Наушник взорвался от гомона, на пункте управления начался хаос. Все понимали, что сейчас наступит полный крах проекта из-за одного идиота, решившего стать ужином у льва-людоеда.
Счет пошел на секунды, из разрывающих мое ухо воплей я понял, что взять под контроль хищника уже не удастся из-за высокого уровня адреналина в крови Ганнибала, еще миг и чудак будет растерзан.
Я мысленно потянулся к зверю, я попросил его: «Не надо». Ганнибал замер и повернулся ко мне, его аура стала оранжевой, он так и застыл с поднятой лапой и оскаленной пастью, глядя мне в глаза. Я попросил его еще раз: «Не надо, отпусти его». Ореол животного посветлел до желтого, а лев очень внимательно посмотрел на меня, как овчарка, которая пытается понять своего хозяина. Посмотрел и отпустил бедолагу. Не отводя от меня взгляда, он сделал шаг назад от несостоявшейся жертвы и биополе его стало вновь молочно-белым.
В ухе раздался еще больший гомон с нотами удивления и радости. Я стоял ошарашенный произошедшим, а в это время чудом спасшийся достал из складок своей одежды огромный нож и воткнул его в грудь Ганнибала. Такого яростного рева я не слышал никогда, сейчас лев отомстит. Но лев стоял и смотрел мне в глаза, а безумец втыкал в него нож раз за разом, пока зверь не упал. Сумасшедший засунул нож за пазуху и побежал, а я кинулся ко льву. Жизнь покидала израненное животное, а он все смотрел в мои глаза.
В них между слезами и болью проскальзывал один вопрос: «Зачем?».
Глава 40
Как только я выбрался из раздевалки я сразу кинулся на поиски льва. И вот я стоял у окна в операционный блок, там несколько хирургов боролись за жизнь Ганнибала. Что-то подобное я уже видел во сне, только тогда я лежал на операционном столе. Эта операционная была намного больше и окно, через которое я смотрел на работу медиков, было почти во всю стену. Если честно, почти ничего видно не было. Сам раненый зверь и врачи были заключены в большой полупрозрачный полиэтиленовый бокс. Льву необходим газ, у зверей тоже вырабатывается зависимость.
Рядом со мной стоял Дамир Анотович, на его некрасивом лице застыла маска искреннего переживания. С таким лицом самые близкие и родные люди переживают за жизнь и здоровье оперируемого. Я даже не сомневался, что это чувство искреннее, но только если в случае с родственниками основа всему любовь, то в его случае возможные финансовые потери.
Словно почувствовав мои мысли, он заговорил: «Надеюсь, они вытащат его. Дело даже не в том, сколько денег вложено в это животное, а в том, что заменить его другим оперативно не удастся».
- «Но все же видели, что его порезал этот псих, я думаю нас закроют», - мне не особо хотелось что-то обсуждать с Ананасовичем, но молчать было намного тягостнее.
- «Все, да не все», - татарин очень хитро посмотрел на меня: «Это мы с вами знаем, что произошло на самом деле, а остальные видели совсем другое».
Я, опешив, ожидал продолжения, а Дамир Анотович, упиваясь моментом, тянул паузу. Наконец он заговорил и рассказал о невероятном успехе сегодняшнего шоу.
Реакция на открытие религиозного аттракциона оказалась именно той, которую просчитали аналитики. Национальные средства массовой информации бомбили народные умы позитивом и вдалбливали огромную значимость этого события. Зарубежные же журналисты поделились на два лагеря. Одни, представители тех стран, которые либо спонсировали проект, либо желали в дальнейшем перекупить его, сдержанно и осторожно освещали это не очень знаменательное событие, стараясь не давать никакой оценки. Другие же, не стесняясь в выражениях, вешали ярлыки еретиков и безбожников.
Только за одно это некоторые государственные служащие были тут же представлены к государственным наградам. Судя по довольной улыбке рассказчика, он тоже попал в список этих некоторых. Казалось бы, за что, но если посмотреть на враждующие лагеря, то все становиться понятно. В так сказать, нашем лагере, оказался весь католический мир. Спасибо Папе Римскому. Соединенные штаты, несмотря на то, что все их многообразие церквей и сект было против, были главными претендентами на покупку проекта. И наконец, весь мусульманский мир увидел в нашем начинании своего Адама, пророка, отца рода человеческого, принесшего двадцать одно откровение Великого Аллаха.
В стане противников оказались протестантская часть Европы, Канада и ряд политически зависимых от них стран третьего мира. Так мировое сообщество еще никто не перекраивал и пусть это был краткосрочный кризис в лагере наших недоброжелателей, но несомненно, это была большая победа. А еще сохраняли нейтралитет мир буддизма и страны с официальным атеизмом.
Что касается событий в самом парке религиозного просвещения, то и тут все шло как нельзя лучше. Все посетители первого дня были только с приставкой VIP, все с семьями и с необходимой положительной реакцией на камеры. В течении всего дня снимался материал для одной модной телепрограммы и будущего документального фильма. Сам сад произвел полный фурор, мои выходы просто вводили толпу в эйфоричную истерию, все понимали, что первый день удался. Но ожидался главный гость и его мнение.
К приезду президента состав посетителей проредили, оставив только самых медийных и добавив простых людей. Конечно же, все они были проверены неоднократно соответствующими службами, но вот тут и случилась осечка. Как в список тщательно проверенных людей смог попасть душевно больной и главное, как он смог пронести огромный охотничий нож через металл детекторы, пока оставалось тайной. Ясно было одно, что таких случайностей не бывает и в этот раз кто-то переиграл федеральную службу охраны.
Некоторые деятели тут же попытались спекулировать на том, что целью сумасшедшего был сам глава государства, но все эти домыслы были задушены в зародыше. Во-первых, президент наблюдал за обитателями сада из специальной закрытой ложи, а во-вторых, у человека с ножом не было никаких шансов пробиться сквозь до зубов вооруженную охрану. Конечно же, это была секретная информация, все остальные увидели другую картину.
Дамир Анотович даже показал мне сюжет новостного выпуска об этом инциденте. На экране смартфона я увидел, как невысокий сутулый мужчина протискивается сквозь толпу к ограждению сада. Угол обзора сменился и я увидел его лицо, серое и невзрачное с маленькими глубоко посаженными глазками под массивными надбровными дугами. Волосы незнакомца торчали немытыми патлами из-под старой потрепанной бейсболки, а его мокрые губы сотрясались от непонятного бормотания. Следующий ракурс и я вижу, как он неуклюже перелазит невысокий барьер. Люди вокруг него сначала оторопели от его действий, а потом решив, что это какая-то постановка, стали подбадривать его выкриками и пожеланиями удачи.
Снова смена камеры и я вижу, как он бежит в направлении небольшого холма. На холме стоят двое, человек и огромный лев. Если Ганнибал выглядел могучим и величественным то меня в Адаме узнать было нельзя. Со стороны я выглядел совсем иначе, рассмотреть какие-нибудь детали в моем образе было просто невозможно. Вся моя фигура была окутана золотистым сиянием. Я выглядел высоким, мускулистым и светился, аки пришелец в голливудском фильме. Единственное, что можно было увидеть, это глаза, другие черты лица были так же сокрыты золотистым сиянием. В глазах моих было абсолютное счастье.
Насколько монументально выглядели я и лев, настолько же нелепо смотрелся бегущий к нам человек. Вся одежда висела на нем одним огромным мешком и различить, где заканчивается растянутый свитер и начинаются затертые штаны, было непросто. Вот на него обращает свой взгляд Ганнибал, мой же взгляд направлен в никуда. Новый ракурс и теперь я вижу бегущего, он ускоряется. Я все также счастлив и на лице нет тревоги, только какое-то идиотское любопытство.
Остается пара метров между бегущим и мной, лев прыгает ему наперерез. Хищник буквально сносит человека в прыжке и в одно мгновение подминает его под себя. Еще секунда и он его растерзает, но тут я протянул к нему руку и огромный зверь замер, еще мгновение, и жуткого вида лев отпускает свою жертву и отходит в сторону.
Смена камеры, нас троих окутывает золотистый туман, он почти полностью скрывает нас от камер и зрителей, но видны силуэты. Сначала ложится зверь, потом опускаюсь я и в этот миг незнакомец вскакивает и убегает прочь. Туман клубится еще некоторое время, а когда начинает рассеиваться, видно, как я и лев неспешно идем к огромному дереву. Меняется картинка и в толчее камера снимает, как охрана уводит нарушителя от барьера к служебным помещениям. Он что-то бормочет, слюна летит и обвисает на его подбородке. На лице его безмятежная, полная счастливого удовлетворения, улыбка. Он жмурится от вспышек фотокамер, отовсюду тянутся микрофоны. Различные вопросы сыплются со всех сторон. Его ноги подгибаются, он повисает на руках сотрудников службы безопасности, его несут, а он кричит о том, как он счастлив. Видео закончилось.
- «Вот так все увидели нашу небольшую накладку», - Дамир Анотович закончил свой рассказ.
- «Накладку?», - от возмущения у меня перехватило дыхание.
- «Весь мир решил, что ты смог управлять этой зверюгой и лучшего выхода из этой ситуации представить нельзя», - татарин говорил сухо, чеканя каждое слово: «Даже сам президент сначала так подумал».
- «Как вам удалось показать, что Ганнибал живой и здоровый уходит со мной к священному дереву?»
- «Ну мы и не такое можем, но лев нам нужен живой и работоспособный. Запасного мы не подготовили и это мой просчет».
- «Вам совсем его не жалко?»
- «Он сожрал твою собаку, чуть не сожрал тебя», - Ананасович начал раздражаться: «Твоего друга сожрал на четверть, а ты его жалеешь?»
Я не ответил, один из медиков подал знак, что операция окончена и мы можем пройти в операционный блок. Я грубо отодвинул невысокого политика и пошел одевать стерильную одежду.
глава 41
На Ганнибала было больно смотреть, он лежал почти на спине, неестественно и как-то неправильно. Лапы его были растянуты на тросиках, чтобы они не давили на израненную брюшину. Сам зверь по понятным причинам был жестко пристегнут к операционному столу широченными кожаными ремнями. Вся его грудь и живот были забинтованы, но сквозь толстый слой стерильных повязок просвечивали розовые пятна, скоро они покраснеют и потребуется перевязка. Сразу в голове всплыли воспоминания о детских ссадинах и болячках, когда мама перевязывала каждую пустяковую царапину. Как же было больно, когда при смене повязки старый присохший бинт с трудом отходил от ранки.
Из-под бинтов выходили несколько катетеров, для чего они, я не понимал, но выглядело это жутковато. С одних трубок что-то мутное капало в подставленные сосуды, через другие наоборот подавались какие-то жидкости в полость туши израненного льва. Огромная голова Ганнибала была заключена в специальный намордник, который не только крепил ее к поверхности стола, но и служил основой для целой кучи различных датчиков.
Для того, чтобы грива не мешала, ее местами поубирали в хвостики, местами скрепили обычными женскими заколками. Видимо, медицинскому персоналу пришлось пожертвовать красотой своих причесок. Сначала его хотели остричь, но Дамир Анотович вовремя остановил санитаров. Лев нужен не только живой, но и в презентабельном виде. Сейчас хищник напоминал эдакого хиппи с бунтарской прической, если бы не трубки, торчащие из его пасти и ноздрей. На зверя нельзя было смотреть без слез, многочасовая борьба за его жизнь наложила на его морду тени смертельной усталости. Так, наверно, выглядит каждый, чью предрешенную судьбой скорую кончину пытаются отсрочить медики.
Интересно сколько часов своей жизни тратит хирург, сражаясь за мгновения жизни совершенно ему незнакомого человека или животного. Понимает ли он, что тратя свои силы и нервы, пытаясь сшить ткани и сосуды, поддерживая себя и коллег надеждой на успех, он сжигает свечу своей жизни быстрее, чем если бы он никогда не взял в руки скальпель. Я посмотрел на человека, оперировавшего Ганнибала. Он стоял чуть позади от меня и Дамира Анотовича, пропустив нас поближе к введенному в искусственную кому зверю. Полумягкий бокс, в котором мы сейчас все находились, не позволял особо разгуляться. Льву нужен газ, нужен постоянно, его отсутствие точно его убьет и поэтому операционный стол и все необходимое оборудование были заключены в этот огромный полиэтиленовый пакет, заполненный газом.
Свою бригаду главный хирург уже отпустил, потому что все мы не поместились бы в этом футуристическом коконе. Выглядели мы под стать обстановке. Мешковатые герметичные костюмы чем-то походили на те, в которых пожарные тушат особо тяжелые возгорания. Только наши костюмы были не серебристые, а стерильно белые и на лицах у нас были большие полупрозрачные маски со шлангами, подсоединенными к небольшим баллонам с дыхательной смесью на спинах.
Маска хирурга выглядела еще веселее чем наши, с помощью наскоро сооруженной конструкции перед его глазами был закреплён целый ряд оптических линз. Конструкция состояла из кусков проволоки, каких-то зажимов и смоток обычной клейкой ленты, как врач при необходимости менял местами все свои линзы для меня осталось загадкой.
- «Докладывайте, доктор», - разговаривали мы через переговорные устройства, но даже они не смогли скрыть высокомерные нотки в голосе Дамира Анотовича.
- «Простите, сударь, что я должен сделать?», - судя по голосу приглушенному и сухому доктор был довольно пожилым человеком.
- «Не, сударь, а Дамир Анотович», - сквозь стекло маски лицо Ананасовича рассмотреть было трудно, но я почти уверен что сейчас его огромный рот искривлен в гримасе крайнего неудовольствия.
- «В таком случае, молодой человек. Не доктор, а профессор Шоломсон Давид Израилевич», - голос хирурга не дрогнул ни на секунду и оставался таким же тихим и спокойным. Что сейчас творилось с лицом невысокого татарина, я себе даже представить не мог и чтобы предотвратить геноцид еврейского народа в этом операционном блоке я решил взять инициативу на себя: «Простите, профессор. Просто мы с Дамиром Анотовичем очень перенервничали. Что с Ганнибалом, он будет жить?»
Даже через плотную ткань герметичного костюма я почувствовал укол фирменного Дамировского взгляда.
- «Это вы в честь воителя из Карфогена своего питомца назвали? Знаете, что я вам скажу, кончил он не очень».
- «Нет, уважаемый Давид Израилевич, в честь одного голливудского персонажа», - Ананасович взял себя в руки: «людоеда».
- «Аааа, так я вам скажу, этот кончил значительно лучше».
- «Уважаемый господин Шоломсон», - на то как татарин пытается держать себя в руках было больно смотреть: «в каком состоянии животное и какие прогнозы на его выздоровление?»
- «Я так давно живу молодой человек, что господин режет таки мое ухо. Давайте уже по старому, по товарищески».
- «Простите, вы издеваетесь?», - Дамир Анотович дошел до ручки, казалось еще мгновение и он взорвется.
- «А вы не издеваетесь, молодой человек?», - в речи профессора исчез налет одесского говора и появились металлические нотки: «Ведущего нейрохирурга страны чуть ли не на штыках в зоопарк зверюшек штопать?!»
- «Мне сказали вы лучший хирург», - Ананасович испытал легкий шок .
- «Нейро! Нейрохирург! У меня люди ждут и некоторые благодаря вам не дождутся! Вам, что ветеринаров мало? Это какой-то бред! Понимаете? Это бред!»
- «А теперь послушайте меня, Шоломсон», - казалось бы Ананасовичу надо рассыпаться в извинениях, но он сделан из другого теста: «Еще раз вы повысите на меня голос и работа ветеринаром будет пределом ваших мечтаний».
- «Поймите, уважаемый Дамир Анотович, я нейрохирург», - весь пыл профессора пропал: «Это все равно, что ювелира заставить подкову ковать, понимаете?»
- «Мне важен результат. И если лучший борщ в стране варит космонавт, то когда надо будет он прилетит с орбиты и сварит его для меня, это понятно?»
- «Что с Ганнибалом профессор», - мне надоела эта перепалка: «Он поправится?»
- «Жизни животного ничего не угрожает. Важные внутренние органы почти не задеты, рассечения тканей и кровеносная система восстановлены. Состояние больного удовлетворительное».
- «Сроки полного восстановления?»
- «Два-три месяца, при условии соблюдения графика лечения и режима».
Я даже не стал вмешиваться в этот емкий диалог состоящий из коротких рубленных фраз.
- «Какие сроки восстановления при использовании прибора «Утроба»?
- «А у вас есть к нему доступ?»
Дамир Анотович поморщился от глупого на его взгляд вопроса.
- «Я с данным изделием не знаком, как говориться только слышал, но судя по слухам сроки могут быть сокращены до десяти дней»
- «А, что такое «Утроба»?»
Мой вопрос повис в тишине.
- «Хорошо, профессор, спасибо за работу. Вы свободны».
Профессор пошел на выход из полиэтиленового кокона, но остановился: «Объясните мне пожалуйста, что вы делаете с этим зверем. Зачем он дышит этим газом? У него имеет место изменения почти всех органов, животное умирает, ему не так много осталось. Присутствуют следы вскрытия черепной коробки, что собственно происходит, потрудитесь объяснить молодые люди».
- «Это не ваше дело, Шоломсон», - сухо ответил татарин.
- «Это было не моим делом пока вы не притащили меня сюда, а теперь я требую объяснений. Я не отстану от вас пока не узнаю всей правды», - решительно сказал старый профессор и уперев руки в боки встал в проходе.
Дамир Анотович тежело вздохнул, о чем то подумал и елейным голосом выдал целый монолог: «Уважаемый товарищ Шоломсон, я вам могу объяснить другую ситуацию. Жил один еврейский мальчик, а папа его ожидая прихода немцев составлял списки единоверцев и какие у них могут быть сбережения. Не любил он своих зажиточных соотечественников. Вот только папа не дождался немцев и помер от сифилиса, а сынок дождался. Хороший такой мальчик был, дождался и отнес папины списки, но не просто отнес. Он еще ходил с немцами и показывал тех евреев, которые себе новые документы справили. Его кстати МОССАД до сих пор ищет, найти не может. Я вот иногда думаю, почему найти не может, это же МОССАД».
Профессор словно подкошенный повалился на мягкую стену, стены кокона оказались довольно крепкими и выдержали вес старика. Его жутко трясло, а в переговорном устройстве слышалось его бульканье и прерывистое дыхание.
глава 42
Мы шли по коридору, старика почти сразу забрали из операционной молодчики Ананасовича. Пока я догонял по коридору бодро вышагивающего татарина в душе боролись два чувства, жалость и ненависть к старому еврею. Злость за загубленные им души была чувством понятным и так сказать общим, вызванным понятной каждому нормальному человеку моралью. Но была и жалость. Жалость к человеку, который живет со своим преступлением и в каждой спасенной им судьбе ищет свое спасение. Жизнь питаемая надеждой на прощение, это не жизнь, это существование.
- «Дамир Анотович, что такое «Утроба»?», я с трудом поравнялся с невысоким татарином. Он вообще не любил находиться рядом с высокими людьми, поэтому постоянно приходилось за ним бегать.
- «Ишь какие мы любознательные», - у Ананасовича было хорошее настроение, любил он людей на место ставить: «Это медицинский комплекс форсированной релаксации и регенерации. Жутко засекреченная вещь и имеется только в одном экземпляре, сам понимаешь в каком месте».
- «Это поможет Ганнибалу?»
- «Ты видел, как наш президент скачет? То на коне, то на медведе, а спит по два-три часа в сутки. Еще вон и детей успевает настругивать, по не проверенным всяким слухам», - татарин хитро мне подмигнул: «если еврей сказал десять дней, то значит через пять дней будет твой Бонифаций бегать и рычать, как новый».
- «Спасибо, Дамир Анотович».
- «За что? Поверь, мне лев важнее чем тебе и кстати это тебе спасибо. Проект получил такой старт, о котором мы даже и не мечтали».
- «Но я ничего не сделал».
- «Вот тут-то и возникает один неудобный вопрос», - на лице Ананасовича отразилась неприкрытая тревога: «Операторы зафиксировали получение управляющего сигнала на процессор хищника, но вот только наши сигналы не могли пробить его адреналиновый всплеск. Откуда пришел сигнал неизвестно, а тут ты на видео рукой машешь. Бред конечно, но может это ты?»
- «Дамир Анотович», - я попробовал оправдаться от напраслины: «скажете тоже..»
- «Да понимаю я, что бред, но не спросить не мог, сам понимаешь. Кстати проси чего хочешь, премирую тебя, так сказать за достигнутые достижения».
Я на мгновение задумался, чтобы я мог попросить , чего мне не хватает. В голове за секунды сложился огромный список мирских радостей от похода в ресторан до покупки новых джинсов: «Ярославу сделайте новый глаз, он так его ждет».
- «О какой день, за раз двух зайцев убил», - давно я не видел татарина таким довольным: «твое счастье Петров, что я сегодня добрый. Ярославу твоему уже сегодня будут новый окуляр вшивать. А был бы я в обычном настроении, промолчал бы и не пришлось бы твоих заказов выполнять, еще проси».
Меня осенило: «Отпустите погулять!»
- «Ха! Фартовый я.», - Дамир Анотович светился пуще новогодней елки: «Еще неделю назад я бы тебе даже заикнуться об этом не дал, но мне везет. Сегодня мне почти ничего не стоит выполнить твою просьбу. Наши ушлые журналисты все вынюхали и пришли к выводу, что Адам, это Ярослав».
- «Вы поэтому ему глаз восстанавливаете?»
- «Да ты не дурак, Александр, конечно поэтому. Не может же исполнитель роли Адама быть одноглазым калекой. Скоро и с протезом руки, что-нибудь решим. Мы его пока из далека показываем, возим под охраной с важным видом. А так как ты получаешься как бы никто, то один раз тебя выпустим не надолго».
Я так давно не видел солнца. Я просто забыл что такое бывать на свежем воздухе. На улице была осень, я это понял еще в багажнике старенькой лады, в котором меня вывозили с базы. Как только в щели автомобильного кузова стал пробиваться солнечный свет я почувствовал осень. У каждого времени года свой запах, мне милее осенний. Даже сквозь запах бензина и дорожной пыли мне слышались ноты прохлады и прелых листьев.
Меня довезли до видавшей виды автомойки. После того, как машину загнали в бокс водитель меня выпустил. Владельцем автомобиля был престарелый мужчина в потертой кожаной кепке и засаленной рубашке на плотном теле. Лицо его рассмотреть было не просто, густые брови нависали над пухлыми щеками скрывая глаза автолюбителя. Был еще огромный сизый нос картошкой и усы огромной щеткой скрывавшие и рот и подбородок. Если бы не четкие инструкции выданные командным голосом я бы поверил, что это просто случайный бомбила, согласившейся за хорошие деньги прокатить человека в багажнике.
Мойка находилась у небольшого сквера какого-то не известного мне спального района. Времени у меня было сорок минут и покидать этот маленький парк категорически запрещалось. Это было не совсем то, на что я рассчитывал, но и такая прогулка дорого стоила.
Я уселся на старую повидавшую многое лавочку. Судя по толстому слою грязи на перекладинах сидения местные жители предпочитали сидеть на спинке лавки. Какого цвета была лавочка для меня осталось загадкой. Я даже оттер грязь в паре мест, но старая краска приобрела цвет неопределенности от долгих лет влияния природы и отсутствия ремонта. Зато почти каждый сантиметр деревянных поверхностей был покрыт дворовым творчеством. Я заметил, что раньше матерные слова выцарапывали старательней, с упорством. Примеры последних художеств отличались небрежностью и отсутствием какой либо выдумки.
Хотелось смотреть на все, хотелось бегать по газону и раскидывать листья, но то как я верчу головой из стороны в сторону и так насторожило постоянных посетителей сквера. Их было не так много, пара пенсионеров игравших в шахматы за повидавшим видом кособоким столиком. Фигуры они передвигали редко, в основном стыдливо разливали дешевую водку под столом в помятые пластиковые стаканы. Были и мамочки с колясками, но они старательно держались подальше от меня сидевшего с идиотской улыбкой во все лицо.
Я понял чего мне не хватало там, в искусственном саду, там все было идеальным, все было прекрасным в каждом единичном случае и еще прекрасней в общем ансамбле. Не было там опавших листьев и запаха пыли, не было полузасохшей грязи у побитого бордюра. Там была жизнь и бесконечное ее цветение, но в природе так не бывает, без увядания не будет пробуждения. Из грязи и пыли рождается новая жизнь, из смерти одного берут начало силы другого, но человеку не интересен такой уклад жизни. Человек мечтает о вечной жизни и нескончаемом цветении, поэтому в мой Эдемский стоят огромные очереди, а в этот кусочек природы идут только единицы.
Мне надоело сидеть и я решил пройтись, сначала я гулял по изломанному временем асфальту парковых тропинок, но сквер был не большим и скоро все тропинки были пройдены. Я пошел в листву, с асфальтированных полосок покров опавшей листьев казался тонким и незначительным и только сейчас провалившись почти по колено в жухлое море я понял, как ошибался. Я брел не поднимая ног из-под укрова падалицы и перед мной в такт широким шагам вскипали бугры прелых листьев.
Сколько же вас бурых и красных, мокрых и почти распавшихся в пыль сейчас переворачивают мои ноги. Сколько же вас еще почками набухали на ветках в биении своем вторя всполохам весеннего солнца. Сколько же вас словно маленькие паруса раскрыло древо на встречу солнцу и ветру, чтобы через ваши недолгие судьбы писать свои многолетние мемуары.
Мое время вышло и настойчиво гудящий клаксон требовал моего возвращения в багажник. Всего сорок минут свободы, немного городского воздуха и листьев, так не много для счастья и так достаточно для того чтобы прожить еще немного.
глава 43
Перед сном мне выдали таблетки, это те от кошмаров, которыми меня уже потчевал Ярослав. Особо ничем примечательным они не отличались. Единственное что хранились они в массивном и довольно тяжелом боксе, вскрыть его можно было только специальным ключом, естественно у меня ключа не было. Выдача пилюль производилась автоматически. В девять часов вечера в передней части металлической коробки открывалась маленькая дверца за которой лежали две таблетки. Увеличить дозу можно было только с одобрения медиков, сверху на таблеткохранилище имелась кнопка записи встроенного диктофона. Каждое утро я должен был рассказывать этому ящику свои ночные ощущения и замечания для оптимизации принимаемой дозы.
Пить таблетки не хотелось, просто из вредности хотелось достать их из маленького окошка и выкинуть в унитаз. Вот только возможные кошмары меня останавливали, но я решил выпить только одну. Так сказать не вашим и не нашим. Засыпал я долго, в голове крутились разные смазанные мысли. Так бывает, что хочется подумать что-то важное и необходимое, а в голове какой-то мусор о мелких делах и неожиданно выскакивающие воспоминания о чем-то несуразном и неподходящем случаю.
Наконец я уснул, я чувствовал, что сплю. Я как и в последний раз лежал в том состоянии когда балансируешь на границе сна и ждешь когда раскачиваясь в такт дыханию твои смазанные мысли опрокинут тебя вниз к очередному сновидению или к временному беспамятству именуемому в народе «сон без сновидений». Это состояние не давало мне ощущения покоя и если раньше в подобном состоянии мне хотелось пробудиться, то сейчас я с нетерпением ожидал забытье.
Я почувствовал взгляд. Спокойный и изучающий, словно диковину кто-то меня рассматривал. Он не давал мне окончательно уснуть, но и не раздражал меня. Словно под ласковым солнцем я грелся в световых волнах несущих информацию обо мне в неизвестное и загадочное око. Я точно знал, что тот кто разглядывая меня не желает мне зла или пока не желает. Этот взгляд словно живительный источник наполнял меня силой. Я обретал пусть временный, но покой. А потом взгляд исчез, его словно свет фонаря выключили нажатием тумблера и только вздох пронзивший тишину вселил в мое сердце сожаление и светлую грусть исчезнувшего наблюдателя.
Что-то жутко липкое и холодное прикоснулось к моему лбу, запахло сладким и приторным. Казалось бы от такого нарушения покоя веки мои должны распахнуться в одно мгновение, но они словно старые ворота открывались тяжело и казалось вот вот заскрипят. Все мое бытие кинулось в чертоги памяти для определения, что же это за запах. Он был мне знаком и он точно не относился к кулинарии, но ноздри мои его тянули словно что-то будоражащее и необходимое. Так в детстве я любил вдыхать ноты бензина от потёртой кожаной куртки дяди Володи, он работал шофером. Когда все мои сверстники мечтали стать космонавтами или милиционерами я видел себя за рулем и все из-за волнующего запаха.
Глаза мои открылись и с этим пришло определение аромата. Так пахнет гниль мертвого тела, человеческого тела и если в той далекой жизни полицейского меня воротило только от одной тонкой нотки этого миазма, то сейчас я тянул этот смрад обеими ноздрями. Я не мог надышаться этим букетом смерти, каждая молекула рожденная гниением щекотала мне мозг. Я даже улыбнулся от получаемого удовольствия.
Глаза не сразу привыкли к сумраку ночной комнаты, но то что кто-то сидит напротив моей кровати стало понятно сразу. Почти черная фигура на фоне серости неосвещенного помещения сидела неподвижно и смердела. Это от нее шел удушающий запах разложения, пугающий любого человека, но такой волнующий лично для меня. Мои глаза адаптировались и сквозь темноту стали проступать детали.
Это был крупный мужчина в чем-то мешковатом, захотелось встать и подойти к нему поближе, но я не мог двинуться. Незнакомец словно поняв мою проблему тяжело вздохнул и что-то достал из-за пазухи. Я услышал тяжелые удары камня о металл и вспыхнули искры. Это было огниво, я никогда его не видел, но спутать кусок кремня ударяемого о металлический пруток с чем то другим трудно, каждый удар высекал из металлического кресала сноп искр, который сыпался на фитиль кривоватой самодельной свечи.
В скудных отсветах раскаленных металлических стружек мне удавалось рассмотреть не много. Удар и я вижу огромные сухие кисти рук с узловатыми мощными пальцами, еще удар и я вижу что человеческая фигура закутана в огромное не по размеру рубище из грубой серой ткани. Снова удар и фитиль затлел, задымил и вспыхнуло пламя свечи. В тусклом свете я узнал его.
Передо мной сжимая в огромных руках кривую ржавую плошку с небольшим огарком свечи сидел Дуров. Покойника узнать было не просто и любой другой его знакомец не нашел бы общих черт в этом субъекте с Семен Игнатьевичем. Но моя судьба была плотно сплетена с жизнью начальника уголовного розыска и ошибиться я не мог даже после его смерти.
Выглядел он откровенно плохо, когда-то хорошо заметная проплешина в ежике короткой стрижки выросла и стала одной огромной лысиной с облезлыми клочьями волос висящих жирной паклей на висках и затылке. Лицо исхудало до того состояния, когда кажется еще мгновение и острые скулы порвут тонкую жухлую кожу. От волевого квадратного подбородка остался высохший не бритый крючок, а тяжелый волевой взгляд превратился в зырканье безумных широко раскрытых белесых глаз. Вот только танкообразная фигура не изменила себе, по крайней мере бесформенный мешок его одеяния создавал такое впечатление.
Из-под рубища торчали кривоватые грязные ноги, да и сам Дуров оказался весь перемазанный чем-то черным и склизким, отражавшим яркие блики от пламени свечи. Одно изменение в умершем сильно бросалось в глаза, если раньше плоская голова сразу переходила в могучие плечи, то сейчас их разделила довольно таки длинная шея. Вся она была обмотана тяжелой якорной цепью, покрытой ржавчиной и грязью. Кусками этой же цепи были обмотаны запястья и щиколотки старого майора.
- «Здравствуй, Саша», - Дуров заговорил со мной тусклым почти шепчущим хриплым голосом.
- «Здравствуйте, Семен Игнатьевич», - я сразу понял разницу, мой голос был наполнен жизнью, его полушепот опустошен смертью.
глава 44
Услышав мой голос покойник приободрился, в глазах его утихло безумие и взгляд стал, как раньше Дуровским. Мертвый майор неловко повернулся и цепи гулко зазвенели. Тихонько закряхтев он аккуратно поставил плошку с огарком у своих босых грязных ног и достал из складок балахона мятую пачку сигарет. Засунув трясущимися руками в перекошенный рот курево бывшая гроза преступного мира кулем сполз со стула к единственному источнику света в темной комнате.
Каждое его движение сопровождалось лязганьем железных пут, встав на карачки он потянул торчащую из рта сигарету к пламени свечи и старательно запыхтел. Когда кончик сигареты задымил Дуров аккуратно отодвинулся от кривой свечи и вернулся на стул. Почему нельзя было поднять свечу с пола и нормально прикурить я не понимал, словно почувствовав мое недоумение он заговорил: «Эта жигалка, Саша самое дорогое что есть теперь у меня. Надо ее беречь».
- « Семен Игнатьевич, вы же умерли».
- «Умер, Петров, умер», - Дуров закашлялся и успокоившись продолжил: «Все умрут, вот и я умер. Чуешь как воняю?»
Вонь и правда усилилась, то ли запах свечи и курева так повлияли, то ли активность ожившего мертвеца. Вел себя майор поактивней чем многие живые.
- «Чую. А где вы сейчас?», - я постарался дышать через рот, запах гниения стал вызывать нормальную человеческую реакцию.
- «Где где, вот у тебя сижу воняю куревом», - майор ухмыльнулся своему каламбуру.
- «Я не про это».
- «Ты про ад или рай, Петров?», - покойник сделал еще одну затяжку, затушил окурок о звено цепи и спрятал его в складках одежды: «Есть только я. Я один в кромешной темноте. В этом куске мешковины я гремлю этой осточертевшей цепью. Хожу по острым камням, спотыкаюсь и падаю. Бьюсь головой о какие-то стены и мерзну. Холод это самое страшное, если не двигаться то боли причиняет он до визга и кажется, если не начнешь двигаться тут же умрешь. Да вот только мертвый я уже, Саша, мертвые не умирают. Вот так и брожу, плачу, кричу, умоляю и слышу как где-то подобные мне стенают от боли. Я сначала пытался их найти, бежал на их звуки. Но кроме падений и боли ничего не находил. Так, что реши сам рай это или не рай».
Дуров достал еще одну сигарету и привычным манером почти распластавшись на полу закурил: «Жрать охота. Жрать охота постоянно. В этом аду приходится жрать самого себя. Отрываю кусок и жру. Вою от боли и жру. Блюю от отвращения, но жру, голод душит постоянно. Нельзя наестся гнилью, но и не жрать нельзя, голод больней чем себя пережевывать».
Я даже не пытался прервать страшный рассказ мертвеца, на границе сознания тлела одна надежда, что это только сон. Кошмар расцветший из-за моей глупости и пренебрежения дозировкой лекарства.
- «Вот одна только радость есть, свечка. Когда горит она тогда боль отступает, В пламени ее можно увидеть все хорошие моменты своей жизни. Вот к родственникам можно сходить пока свечка есть. Только маленькая она и горит быстро, сука».
- «А сигареты откуда у вас?», - голос мой стал чем-то напоминать загробный Дуровский.
- «Ааа, так это кто-то мне в гроб на похоронах положил, правы были египтяне хороня фараонов с приданным», - майор посмеялся над своей иронией и продолжил: «Вот если кто еще водки плеснет на кладбище или конфет насыплет, то во рту привкус есть и голод отступает на время. Ты не забывай, захаживай и водки не жалей, лей сколько принесешь».
- «Значит вы в аду».
Дуров засмеялся громко в голос и прекратил только когда пламя свечи затрепетало и почти погасло от содроганий воздушных масс: «Нет, Саша, ни ада, ни рая. Бога нет, Саша, нет его. Понимаешь?»
В глазах Дурова стало плескаться безумие. Он в одно мгновение кинулся к своей свечке и подхватив прижал ее к груди словно родное дитя.
- «Откуда вы это знаете, может вы ошибаетесь?»
- «Когда первый раз открываешь мертвые глаза в кромешной темноте приходит знание, что бога нет и не стоит ждать его прощения за раскаяние. Поверь мне раскаяние приходит очень быстро, за все ошибки, за все дела. За каждый шаг и вздох в своей жизни. Бога нет и дьявола нет. И не стоит винить его за выпавшие мучения. За все человек отвечает сам. После смерти есть только ты, мертвый и гниющий, терзаемый своими грехами, всеми и крупными и незначительными. И чем больше ты грешил тем больше ты мерзнешь и тем страшнее твой голод. Потом приходит осознание того, что есть свеча, это последняя ниточка связующая тебя с прошедшей жизнью. Что дано тебе рубище которое пусть не сильно, но согреет на первое время ходячий труп, а цепи если ими греметь притупляют воспоминания о грехах».
- «Может это и есть ад или чистилище?»
- «Нет ни ада, ни рая, Саша. Я знаю, все умершие это знают.», - Дуров на глазах терял человеческий облик: «Ты главное не греши, не греши, не греши, Саша».
- «Я не верю вам, кто-то же создал, то место куда вы попали. Вы же должны это понимать», - мой голос даже зазвенел от обиды.
- «Не веришь?!», - Дуров резко вскочил: «не веришь? А я покажу!»
Мертвец в одном прыжке оказался у изголовья моей кровати, быстрым и аккуратным движением он поставил свечу на тумбочку и вцепился обеими руками мне в горло.
Я попытался вырваться, но хватка мертвеца оказалась железной.
- «Я покажу, покажу», - Дуров приблизил свое опухшее сизое лицо к моему почти в плотную: «сам посмотришь, побродишь, поплачешь, Сашенька».
Его пальцы все сильнее сжимали мое горло, в глазах потемнело. Я вцепился в его запястья пытаясь высвободиться из смертельного захвата, но гниющая плоть стала просачиваться сквозь мои пальцы. Еще мгновение и моя шея не выдержит, я почти простился с жизнью под безумный смех мертвеца. Но тут боковым зрением я увидел трепещущее тонкое пламя, которое танцевало на оплывшем огарке свечи. Собрав последние силы я на сколько смог повернул сжимаемую покойником шею и попытался задуть свечу. При передавленной гортани сделать это оказалось почти не возможно, ожидаемый мощный выдох на деле оказался плевком густой слюны и небольшого количества воздуха. Но этого хватило, огонек задрожал, моргнул и наконец погас.
- «Сука!», - бывший майор закричал: «Сука, Петров!».
Дуров исчез, я дико хрипя втянул в почти раздавленное горло живительный воздух. Запах гниения еще витал в комнате, но даже этой вонью дышать было очень приятно.
Я в полном изнеможении откинулся на мокрую от пота подушку. Что это было, очередной кошмар или что-то большее? Я не успел прийти хоть к какому-нибудь выводу, как забытье поглотило меня.
Когда я проснулся первое, что я сделал это оставил аудиозапись на диктофоне бокса с таблетками: «Дозу надо увеличить, сука».
Голос мой жутко хрипел, а шея гудела, как у висельника.
глава 45
Душ немного привел меня в чувство. Россыпь горячих капель настойчиво барабанила по желтоватой коже моей худощавой конституции. Только сейчас я заметил как изменился мой организм. Кожа не только пожелтела, как у чистокровного обитателя далеких китайских земель, но и стала шершавой. Я мужчина не получивший при рождении ни общечеловеческой красоты, ни покоряющей женщин мужской брутальности, ни хоть какой-то харизмы. И женщин в моей жизни было не много и не одна из них не увидела во мне спутника своего земного пути, но все они отмечали нежность и детскую упругость моей кожи. Сейчас же я ощущал, что даже вода и смываемый гель для душа не могут скрыть ее сухости и тактильной колючести.
Из под кожи синели вены, глядя в зеркало я мог рассмотреть основные пути кровоснабжения моего тела. Не думал, что вены могут залегать так близко к поверхности, но еще страшнее выглядели почерневшие участки вен. Их было не много, но не нужно иметь медицинского образования, чтобы понять это не нормально и ни к чему хорошему не приведет. Впадать в панику я себе запретил, то что жить мне осталось не так уж и много я знал давно, а истерикой лишних пару дней не прибавишь.
В комнате меня поджидал Ярослав, он так подскочил из кресла мне навстречу, что от испуга я чуть не упал запутавшись в собственных худых ногах. Выставив свою голову вперед под самый мой нос Ярослав вращал ею показывая мне выпученные и не менее старательно вращаемые глаза.
- «А? А? НУ? А?», - весь монолог друга состоял из звуков и выражения полного счастья на сумасшедшем лице. Конечно я сразу обратил внимание на то, что где совсем недавно слепо моргал псевдо глаз на гибком протезе, скрывавшем жуткие увечья присутствовал самый что ни на есть настоящий человеческий глаз.
Новое око выглядело родным и находилось в полной гармонии с другим имеемым с самого рождения. Правда цвет пересаженного глаз был ярко голубым, в то время, как родной глаз имел более спокойный водянистый оттенок. Ярославу очень повезло он получил не только возможность полноценно взирать на окружающий мир, но и новое лицо. Протеза-накладки больше не было, была слегка красная пересаженная кожа на восстановленных участках. Грубая мимика восстановленных мышц под ней немного пугала, но это было настоящим чудом. В голове возник старый образ инвалида лишившегося половины лица в неравной схватке с хищным зверем и стал блекнуть перед фактом чудесного исцеления.
- «Впечатляет?», - счастливец старательно тянул слова поигрывая бровями.
- «Ага, особенно ухо», - я не выдержал и прыснул смехом. Новообретенное ухо топорщилось намного сильней другого и святилось красным, почти малиновым светом. Как будто только, что этого мужчину оттаскала за ухо строгая учительница.
- «Че ржешь, сказали потом пройдет», - Ярослав сразу понял причину моего смеха.
- «А торчать потом тоже пройдет?», - я прыснул с новой силой.
- «Да пошел ты», секунду он смотрел на меня полным обиды взглядом, а потом засмеялся громче моего.
Мы долго смеялись, на перебой выкрикивая народные способы борьбы с лопоухостью и тут же изобретая новые высокотехнологичные с привлечением бюджета страны и лучших умов науки. Потом Ярослав во всех подробностях показал мне вновь обретенное лицо, рассказывая все ощущения после операции. Он даже всплакнул, когда описывал момент снятия бинта с казалось бы утерянного на всегда глаза.
Потом изображая факира Ярослав достал из под кровати бутылку вина, похваставшись, что это не просто дешевое пойло пронесенное им минуя запреты, а продукт итальянской винокурни выданный ему самим Ананасовичем на обмыв глаза.
- «Спасибо тебе Петров, мне Дамир Анотович рассказал о том, что ты просил для меня глаз», - Ярослав старательно разлил вино по бокалам: «да и вообще тебе спасибо, только благодаря твоему успеху у меня появился шанс забыть об ущербности».
- «Вот ты тоже скажешь, дядя Ярик», - я подхватил свою порцию алкоголя и выдал тост: «за тебя, мой двуглазый друг!».
- «Если бы ты не выдал такой фурор в первый же день, то наш татарский начальник не организовал бы вброс дезы, что я это ты и глаза я бы ждал, как отдельную квартиру мои родители при Горбачеве».
- «Я собственно ничего не сделал», - благодарность друга меня смущала: «черт его знает, что было бы если бы не Ганнибал».
- «И не говори вот, что за скотина шерстяная, меня такого хорошего человека чуть не сожрал, а сумасшедшего с ножом не тронул».
Мы выпили еще по бокалу, уловив мой взгляд на опустевшей бутылке Ярик лихо подмигнул и достал еще одну из под кровати: «не ссы лягуха, болото будет нашим!»
- «У тебя там, что завод подпольный, вернее подкроватный?»
- «Завод не завод, а на посидеть хватит, причем с официального разрешения его превосходительства!»
- «Я смотрю, в адрес грязного татаришки у вас теперь только полные преклонения эпитеты?»
- «Знаешь, что Петров, после того, как мне Дамир Анотович пообещал и с рукой что-нибудь решить, я готов стать ему верной женой и нарожать детишек».
Мы посмеялись и прикончили вторую бутылку, тут же была извлечена третья и колбасная нарезка в вакуумной упаковке.
- «Скажи, Ярослав, ты в бога веришь?», - под воздействием вина на меня накатили воспоминания о последнем кошмаре.
- «Конечно верю», - подумав захмелевший собеседник выдал мне еще одну бутылку и стал пить с горла: «к черту мелкую тару. Есть такой народный вид спорта – «вбоговерье», не знаю, как у них за бугром а у нас именно так. Не может русский мужик не верить ни в кого. И дело не в том, что вера делает нас лучше или заполняет пустоту в душе. Хрен там, я вот бога знаешь когда вспомнил? Когда понял, что меня сейчас жрать будет огромный свирепый лев. А потом когда вспомнил, знаешь?»
- «Нет, не знаю».
- «А когда жалко себя стало, и каждый день вспоминал глядя на увечья свои. Но если какой-нибудь иудей вспоминает своего бога для укрепления в вере своей, ища опоры и сил в начинаниях своих, то я для проклятий, претензий и ненависти. Так в русской душе бога привечают, когда страшно зовут, чтобы спас, когда голодно, чтобы накормил, а когда не помог, чтобы ругать его и хаять. Угрожать, что еще раз не успеет боженька чаду своему благостей отсыпать, будет проклят или заменен на Вицли Пуцли какого-нибудь».
- «Не боишься, что бог услышит тебя и накажет?», - я сделал огромный глоток с горла: «не страшно?»
- «Да брось, ты Петров, бога нет», пьяная ухмылка Ярослава переросла в долгую отрыжку.
- «Как нет бога?»
- «Нет, Сашенька, нет его. Потому что если он есть, то жить страшно. Сколько греха в моей жизни, на одном «не прелюбодействуй» мне вечность гнить в аду. Человек вообще живет, дышит через грех и выхода у него два. Первый это бросить все мирское и в скит, где в мучении и укрощении плоти искать прощения за накопившееся проступки. Или второй, решить для себя, что бога нет. Ни бога, ни черта, ни рая, а главное нет чистилища, ада нет, нет места где воздастся за все дела по справедливости. Нету и все».
- «И ты так думаешь?», - пить уже не хотелось, но я запрокидывал бутылку раз за разом, пока не получил новую в замен опустевшей.
- «Не я так думаю, а это парадигма нашей великой православной церкви. Благодаря этому секретному знанию батюшка может истово отстоять службу, не дав себе отдыха за день, а вечером пьяным мчаться в своем роскошном авто к проституткам, чтобы тыкаться сизым носом в груди и кокаин по очереди. И в его интересах прославлять бога в его величии и вдалбливать каждому о благостях и боязни греха, иначе очереди из алчущих носов к продажным женщинам и наркотикам будут бесконечны».
- «Ну ты выдал», - я оторопел от философских суждений собутыльника: «а ты представь себе, что умирает этот поп и понимает, что бог есть. Ну вот он стоит перед осуждающим взглядом всемогущего и что тогда?»
- «А тогда он с офигевшим видом одевает футболку с надписью «п..здец» и встает в длинную очередь к огромной сковородке, на которой веселые черти поджаривают грешников и спрашивают у бога: «Вам какой прожарки?» А перед ним в такой же футболке стою я с охеревшим видом. А в другой очереди чуть в стороне к сковородке меньшего размера стоишь ты, Петров. А на твоей футболке написано: «Я так и знал, п..издец».
глава 46
Наш пьяный смех прервал звук открывающейся входной двери, в узкую щель просунулась круглая голова Анотовича и его огромный рот сложившись в длинную трубочку издал: «У-у-у-у-у!».
Пока мы пытались переварить опьяненными умами данный факт высокопоставленный чиновник полностью просочился в мою комнату. Как оказалось невысокий татарин был тоже весьма не трезв, но на безупречности его одежного ансамбля это ни как не сказалось. А вот всегда сосредоточенное умное лицо жесткого человека сейчас больше походило на физиономию среднестатистического обывателя вечером в пятницу. Его глаза блестели алкогольной полиролью, а огромный рот не переставал растягиваться в улыбку Чеширского кота, словно какая-то шестеренка заела в его обычно безотказном механизме. В одной руке государственного служащего маячила бутылка «Мартеля», а в другой предательски кружась танцевала резная тарелочка с лимоном. Судя по тому, что лимон с трудом покрывал половину тарелки за нашим нетрезвым боссом по коридорам тянулся редкий след из тонких цитрусовых ломтиков.
Нетрезвый Гензель бухнулся на кровать возле меня и заговорщицки зашептал старательно картавя: «Товалищи, не палите контолу. Пьем вместе, а Клупская лупит только меня».
От такого поворота весь хмель с меня, как рукой сняло. Мало того, что высокопоставленный функционер не скрывавший своего презрительного отношения к простым смертным сейчас сидел рядом и вел себя панибратски. Он еще был и изрядно пьян и собирался пить с нами. Я вообще думал, что люди достигшие таких высот пьют мало и в одиночестве. Такое же впечатление не трезвый Ананасович произвел и на Ярослава. Мой друг сидел и ошарашенно моргал выпученными глазами, переводя очумелый взгляд с огромной улыбки начальника на мое ошарашенное лицо и на батарею пустых винных бутылок.
Плотно сбившуюся стайку пустой тары заметил и пьяненький татарин: «Ого, да вы товарищи не пьете, вы жрете не закусывая. Это хорошо, что я только вино разрешил, а если бы Циклоп водки принес, а?»
Я впервые слышал, чтобы Дамир Анотович так называл Ярослава, но судя по отсутствию реакции делал он это уже давно.
- «Так у него теперь два глаза», - я попытался вступиться за друга: «какой он циклоп?»
- «Он дважды циклоп!», - чиновник ухмыльнулся: «Дважды циклоп Советского союза! Да Ярослав?»
- «Так точно, Дамир Анотович!», - Ярослав подскочив и вытянувшись в струну приложил руку к голове отдавая честь начальству. Протез второй руки взметнулся вверх повторяя движение здоровой конечности, как бы давая мне понять, что все это только ради исцеления. Инвалид так и застыл словно балерина вскинувшая руки над головой и приготовившаяся крутить фуэте.
Мы дружно засмеялись, каждый думая о своем. Ананасович смеялся над кукольной покорностью увечного холуя, готового на все ради его всемогущего покровительства. Ярослав смеялся над обманутой судьбой одноглазого уродца и даже если у него не будет новой полноценной руки, он все равно выигрывает, как говориться по очкам. А я смеялся над тем, что знал, как каждый из них сделал больно другому, как играют они свои роли в сложной пьесе разрушенного любовного треугольника. Хотя вершину их порочной фигуры, роковую женщину столкнувшую двух сильных мужчин в своей постели давно поглотило небытие.
- «Что там у вас выпить осталось еще что-нибудь?», - Дамир Анотович, еще раз оценил количество пустых бутылок и засунув руку под мою кровать вытащил на середину комнаты ящик. Ящик оказался пластиковым стандартным на двадцать бутылок, половина ячеек пустовала, остальные же были пристанищем пыльных бутылок готовых к излиянию.
- «Ты решил убить Петрова по средством белой горячки?», - в голосе чиновника появились тяжелые интонации.
- «Да что тут пить, Дамир Анотович, я же не все хотел с ним выпить. Я так сказать для себя пронес под ваше благословение», - Ярослав честно оправдывался перед начальником, раньше он делал бы это нагло с пренебрежением, но не теперь. Сейчас ставки были совершенно другие и грубости в отношении благодетеля он не мог себе позволить.
- «А ты Петров, куда столько пьешь?»
Я оторопел от такого вопроса, я и сам удивлялся зачем я сегодня так много выпиваю, но слышать это от другого человека была стыдно, даже от Ананасовича.
- «Да пей Петров, сегодня можно. Твой следующий выход только в через неделю, протрезвеешь», - начальство сменило гнев на милость: «Тем более повод есть».
- «Какой?», - Ярослав опередил меня, сняв как говориться слова с языка.
- «Я был сегодня в Кремле и там был отмечен мой самоотверженный труд», - Анотович говорил небрежно старательно рассматривая маникюр правой руки.
- «Орден дадут?», - Ярик подмигнул мне ловко откупоривая очередную бутылку одной рукой.
- «Орден, к чему мне орден. Бери выше, Циклопик.», - татарин бесцеремонно забрал только что открытую бутылку и хлебнул с горла: «Ты всем открывай, смотри как ловко у тебя получается».
- «Ну так чем же вас наградили?», - спросил я для поддержания разговора, сам же я думал о том почему они все пьют исключительно с горла.
- «Наградили. Вот ты Александр, как думаешь когда государственный служащий становиться политиком?»
- «Ну когда в партию вступает или на выборы выдвигается», - я забрал у Ярослава открытую для меня бутылку вина.
Татарин посмеялся и сказал: «Человек становиться политиком, когда его начинают показывать в телевизоре. Не в шоу Бени Хилла конечно, а в политических сюжетах. Вот и сегодня вызвал меня господин президент и показал мне ролик из выпуска вечерних новостей с открытия сада, где я рядом с ним стою. Показал и сказал, что я не плохо смотрюсь в эпицентре важного события и что теперь я часто, а главное заслуженно буду рядом с ним в подобные моменты».
- «О-о-о, так вы возможно наш будущий президент», - Ярослав оторвался от горла своей бутылки, хватанул воздуха и продолжил настойчиво всасывать в себя ее содержимое.
- «К моему сожалению в этой стане басурманин не может быть президентом, мой потолок вице-премьер или премьер, но это уже на грани фантастики».
- «А Сталин?», - спросил я, а Ярик чуть не поперхнулся.
- «Сталин? Сталин был великим человеком, а главное он был християнин и священник по образованию. Это потом бога запретили, а в начале его политического пути это было важно. В этой стране у власти не может быть мусульманин, потому что против будут евреи. Не может быть главным еврей, потому что против будут все. А когда в русском отечестве у руля русский, это устраивает и мусульман и евреев, которые помогают ему рулить в нужном для них направлении».
- «Мы тут, как раз о боге спорили. Как вы думаете есть бог, Дамир Анотович, или нет?», - я с азартом посмотрел на Ярослава, он же закатил глаза и махнув рукой продолжил поглощать вино большими глубокими глотками.
- «Конечно же есть».
глава 47
В одном небольшом мишарском селе, название которого не дошло до наших времен родился знатный батыр. Его имя тоже не сохранилось. Родился и за каких-то пять дней вырос до взрослого сильного мужчины. Не было равного ему ни в силе, ни в ловкости. Очень быстро он победил в различных состязаниях своих соотечественников, все любили и уважали его.
Глава рода собрал всех жителей и торжественно объявил батыра заступником села и вручил ему свой старинный меч. Не сразу понял батыр чего от него хотят, так как силой он был велик, а умом за пять дней не очень подрос. Но доходчиво объяснял старый вождь и в конце концов понял батыр, что теперь каждый его соотечественник видит в нем защиту себя и своих жен и другого имущества.
Подумал батыр, подумал и решил, что раз он защищает все село значит и все, что есть в селе принадлежит ему. Подумал так и забрал себе все добро из соседских домов, забрал себе коней и овец. Увел в свой дом всех молодых женщин, а мужей их сильно избил. И были в те дни биты все в селе, многие мужчины погибли, другие были покалечены.
Плакал глава рода три дня о горе выпавшем на его сородичей, плакал, а потом на четвертую ночь собрал он оставшихся мужчин села и дал каждому по длинному кинжалу. Полночи ждали они под окнами батырова дома, когда он насытиться их едой, их женами и дочерями. А когда он уснул тихонько вошли они в его дом и зарезали спавшего батыра. Так обрело село мир и спокойствие.
Прошло не много времени и в этом же селе родился новый батыр, еще сильнее предыдущего. Долго думал глава рода, как быть с новорожденным. Четыре ночи подряд останавливал он мужчин и женщин с длинными кинжалами у колыбели маленького батыра, а на пятую ночь вырос батыр. Вырос в огромного мужчину с большой бородой и стал просить старейшин устроить состязания с другими мужчинами села.
Три дня думал глава рода, как поступить, думал, а на четвертый день позвал к себе скучающего батыра и сказал ему, что он может делать все, что захочет, но только не в этом селе. Может ходить он по соседским селам и там искать себе состязаний и брать все, что захочет его молодое сердце. И стал батыр разорять соседские села, жечь дома и уводить скот. Стал он пригонять в родное село чужеродных женщин и мужчин. И зажили односельчане в мире и достатке, в каждом доме были рабы для тяжелой работы, у каждого мужчины было несколько женщин для развлечений, а от коней и овец иногда не было проходу на узких улицах села.
Долго благодарили односельчане старого главу за его мудрость, а потом в их село пришел чужой батыр. Он оказался на много больше и сильней их батыра и убил его в жаркой, но не продолжительной схватке. А после этого каждый житель мишарского села ощутил на себе боль тех черных дел, что творил их батыр в чужих землях. Многих мужчин убил чужой батыр в первую ночь, во вторую он убил еще больше мужчин, а когда их почти не осталось стал убивать женщин и детей. Семь дней горело село, семь дней не высыхали кровавые ручьи на кривых улицах селения, а потом ушел чужой батыр и увел с собой почти всех оставшихся в живых жителей села.
Долго горевал глава оскудевшего рода, но прошло время и мать родившая двух батыров понесла снова. Весь срок ее беременности он дежурил на пороге ее дома прогоняя мужчин и женщин с длинными кинжалами. Боялись односельчане, что родит она нового батыра и дела его сотрут мишарское село с лица земли навсегда. Пришло время и родился третий ребенок в проклятом всеми доме, но он не был батыром. Был он маленьким и очень уродливым, маленькое тельце беспомощного малыша венчала огромная голова взрослого мужчины с очень длинной седой бородой.
Обрадовались односельчане такому уродцу, решили сжечь его на костре в отмщение всех бед причиненных его старшими братьями, но остановил их старый глава рода и сказал, что пусть приходят они на пятый день. Пять дней думал глава рода, что ему делать, жалко ему было маленького уродца. Ничего не придумал старик и пришел на пятый день в дом обреченного, чтобы попрощаться. За пять дней ни сколько не вырос младенец, но он обрел осмысленный взгляд и мудрость. Не стал долго тянуть старец и признался, что не знает, как спасти беднягу от расправы.
Выслушал его уродливый мальчик и сказал, как ему поступить. Вышел глава рода и созвал всех немногочисленных жителей мишарского села, а когда собрались все мужчины и женщины сказал он им следующее. Маленький мальчик, чьей смерти они так хотели не просто уродец рожденный уставшей утробой несчастной женщины. Он дитя загадочного и всемогущего духа, духа великого и жестокого по имени Бог. Два раза присылал Бог двух своих слуг под видом братьев батыров, звали тех слуг Горе и Боль. Присылал он их, чтобы познали селяне его силу и гнев.
А теперь он прислал своего сына по имени Разум и если не сохранят его соотечественники от ранней смерти и невзгод, то будут их жены рожать только Боль и Горе. И стали тогда оберегать жители мишарского села маленького уродца от напастей, а глава рода пошел по соседним селам, чтобы рассказать им про новое знание. И рассказывал старый глава рода в чужих землях о нависшем роке над всеми жителями этих земель в случае гибели маленького выродка. Так и прозвали его, пророком. И стали почитать его слова за великую истину и никто не понял, что все это придумал беззащитный, но хитрый уродец для своего спасения.
А между тем прожил большеголовый человек долгие годы, а село его выросло в большую сильную страну, которую объединил один дух по имени Бог, вернее страх перед ним.
глава 48
Вот такую историю рассказал Ананасович в процессе распития алкоголя. Пили мы долго и болтали на какие-то отвлеченные не запоминающиеся темы. Ярослав ругал по привычке правительство и начальство, но каждый раз осекался и делал акцент на том, что Дамир Анотович тут ни причем. Ананасович же в свою очередь пытался подковать меня в политических вопросах, заявив что именно в непонимании общего курса движения страны горе нашего народа.
Когда винные запасы закончились было принято волевое решение об окончании распутства, первым не трезвой походкой с пустым ящиком в обнимку вышел Ярик. Выйдя в коридор он затянул какую-то печальную песню, но почему-то в основном состоящую из матерных слов. Потом стараясь держать фасон к выходу направился маленький татарин. Обильное возлияние не прошло для него бесследно, видно было, что алкоголь он не уважал и пить совсем не умел. Несколько минут он стоял на против открытой двери, словно пытаясь синхронизировать качающееся тело с плывущим в мутном взгляде выходом.
Когда и ему и мне стало понятно, что если он даже умудриться проскочить в коварную дверь, то путь его все равно будет не долгим, Ананасович попятившись назад плюхнулся на кровать. Я думал это его последнее движение на сегодня и мне придется впервые в жизни делить ложе с мужчиной или спать на коврике. Но упавший навзничь Дамир Аносович усердно пыхтя пытался что-то достать из карма брюк. Брюки не собирались сдаваться под напором неловких рук, всячески пряча в складках материи заветный вход в карман.
Но не был бы самим собой упорный татарин если бы не одолел свои собственные брюки, пусть из английской ткани, пусть жутко дорогие, но в этой схватке мог быть только один победитель. В маленьких ладошках замелькала миниатюрная металлическая коробочка, в таких в моем детстве продавали монпансье. Правда эта коробка была очень маленькой и если в ней и могли поместиться маленькие конфетки то не больше пары штук.
Непослушные пальцы царапая металлические бока наконец всковырнули крышку миниатюрного ларя и отправили в большой перекошенный рот пару продолговатых пилюлей. После этого силы покинули Дамира Аносовича и он обреченно уронил свою большую голову на мою подушку. Я решил обидеться на начальственный беспредел, вот так всегда страдает маленький человек, даже когда казалось бы все границы и неравенства стерты парами алкоголя в сближающем сабантуе. Но воспитание и обязательства хозяина по отношении к гостю потребовали унять обиду и принести стакан воды, чтобы не дай бог собутыльник на подавился таблетками.
Для того чтобы набрать стакан воды мне понадобилось не больше минуты, но для меня эта была вечность воплощенная в непризнанном подвиге. Шаркая нетвердыми ногами с пляшущим стаканом в ватной руке я вернулся в комнату. На кровати сидел помятый, но абсолютно трезвый Дамир Анотович, одной рукой он вытирал успевшую выбраться наружу тугую нитку слюны, повисшую на его щеке, а второй пытался размять затекшую шею. На мой немой вопрос застывший яркой гримасой на пьяном лице чудом отрезвевший начальник пробормотал: «Да, да, те самые секретные таблетки из КГБ».
Когда я попытался сформировать из отдельных звуков членораздельное словосочетание, он меня прервал взмахом руки: «И не проси, я завтра подыхать буду с этих таблеток, а тебе нельзя ты и так в последнее время хреново выглядишь».
Я захотел возразить, что его суперсекретные таблеточки мне ни к чему, но мой голосовой аппарат выбросил белый флаг перед такой сложной задачей. И мне ничего другого не оставалось, как выразить свои мысли через лицевую композицию полного пренебрежения. Но видимо мои мимические мышцы сложили из и так не особо красивого лица что-то совсем непотребное, потому что татарин сморщился и отвернулся.
Он быстро встал и стал поправлять одежду, а я бухнулся в теплую ямку належанную им минуту назад. Мне очень хотелось закрыть глаза и забыться в навеянном возлиянием забытьи. Но глаза имели на этот счет свое собственное мнение и неотрывно следили за каждым движением много выпившего, но абсолютно трезвого человека.
Ананасович пару раз мне подмигнул, а перед уходом сказал: «Запомни Петров, бог есть. Есть и для мишарского села, есть и для сильных, но глупых батыров. Даже для того он есть, кто придумал страшного и всемогущего духа для защиты своей немощности, потому что если он в это не поверит, то никто не поверит».
Он ушел, а я засыпал с одной мыслью: «А коньяк гад унес, так и не дав попробовать».
В этот раз я спал без каких либо сновидений, предчувствий и нервозностей. Эта ночь состояла из неглубокого забытья прерываемого жаждой, называемой в простонародье «сушняком». Я даже пару раз вставал для совершения ночного похода к предательски далекому крану с холодной водой, но потом силы меня оставили. Каждый раз пробуждаясь в приступе иссыхания я обещал себе больше не пить и вообще стать благостным и максимально хорошим человеком, если доживу до утра.
Утром я понял, что если бы ночью я умер в следствии не переживаемого похмелья, это было бы благом. Но в списках Смерти в это раз меня не оказалось и я начал полной мере вкушать все прелести абстинентного синдрома. Меня брали в пользование по очереди то давящая слабость, то сотрясающий до самых костей озноб, то весело накатывающая тошнота.
Слава богу у меня было время отлежаться до следующего выхода в сад. Только надежда на то, что рано или поздно это ужасное состояние пройдет давала мне силы держаться. Очень хотелось поспать, но тяжелое похмелье не позволяло мне поменять явь на забытье, останавливая мое падение в объятия морфея на фазе полудремы. Сколько я провел в таком состоянии я не знаю, но дверь в мое убежище резко распахнулась и на пороге возник возбужденный Дамир Анотович.
- «Вставай пьянь, у нас проблемы».
глава 49
Я не успел толком прийти в себя, а Ананасович с нетерпением подергивая меня за рукав требовал, чтобы я шел быстрее.
- «Что случилось, Дамир Анотович?»
- «Плохо случилось, как говорила моя бабушка. На месте все объясню, шевели ногами, Петров, поживей».
Маленький начальник почти бежал передо мной, таким взволнованным я его видел впервые. Если кто-то появлялся на его пути выходя из кабинета или из-за угла Ананасович так шипел на неожиданную помеху, что люди кидались в обратном направлении, как от чумы. Благодаря его агрессивному поведению, обычно многолюдные коридоры вблизи пункта управления очень быстро опустели и мы поставили рекорд по забегам на короткие дистанции в похмельном состоянии.
Выглядел государственный деятель не лучше моего. Видимо устраненное намедни с помощью фармацевтических чудес опьянение вернулось в форме особо жестокого бодуна. Его глаза так сильно светились воспалёнными капиллярами, что естественный цвет радужки терялся в вампирском отсвете. На обычно безупречном костюме тоже мелись огрехи, помимо плохо завязанного галстука поверх не свежей рубашки, на лацкане бирюзового пиджака виднелись плохо оттертые следы присохшей блювотины. Главным же атрибутом плачевного состояния Анотовича был довольно таки мощный тремор. Я впервые в жизни видел, как у человека с перепоя трясутся руки, а вид трясущихся высокопоставленных рук даже немного пугал.
Мы пулей влетели в огромный зал оперативного управления, как по команде в нашу сторону повернулись многочисленные головы операторов и начальников смен. На мгновение в помещении возникла немая пауза, прерываемая тихим шелестом многочисленной аппаратуры. От такого внимания мои щеки налились теплотой и вероятно отменным алым сиянием. Краснел я крайне редко, но как говориться и крайне метко. На мое счастье Ананасович схватил меня за мятый рукав и утянул в отдельный кабинет.
В этом помещении царствовал хай-тековский минимализм, из мебели было только одно массивное кресло, небольшой столик и невысокая тумба. Все предметы и пространство комнаты были выдержанны в металлическом цвете с небольшими вариациями в оттенках, но высмотреть детали мне не удалось. Грубо схватив меня за плечо татарин подтащил меня к одной из стен: «Потом посмотришь, Петров».
Стена тут же потемнела и засветилась. Это оказался огромный экран во всю стену, темный цвет сменился на ярко голубой с надписью «проверка безопасности соединения».
- «Петров залезь в тумбу и плесни себе на лечение», - чиновник нервно тарабанил стопой об пол: «и мне налей, но не много».
Раньше я никогда не похмелялся, но сегодня мне было так плохо, что второй раз меня приглашать не пришлось. Я немного повозился в поисках дверцы, так как тумба больше всего походила на стальной куб из цельного куска металла. Но хитрый механизм не устоял перед пытливым умом и желанием остаканиться. Содержание шкафчика оказалось тоже минимальным, початая бутылка «Мартеля» и два коньячных бокала.
К тому моменту как я выбрался из полуприседа с двумя наполненными сосудами тонкостенного хрусталя на экране уже появилась картинка. Я смотрел на по осеннему осиротевшее поле, еще не давно тут проходили какие-то сельхоз работы, а теперь только редкие жухлые кустики движимые слабым ветерком давали понять, что это видео съемка, а не застывший в вечности фотоснимок. Вспаханная, перевернутая черными боками вверх земля, уходящая в горизонт темным морем не могла победить серость неба и заразившее все вокруг увядание.
Я встал возле поглощённого созерцанием чиновника и протянул ему бокал. Он не отрывая взгляда махнул все содержимое за раз и вернул мне пустую тару. Я не увидел ничего примечательного на экране и стал тихонько цедить свою порцию. Коньяк и правда оказался выше всяких похвал, с каждым новым глотком тягучее тепло проникало внутрь прогоняя похмельный недуг из моего измученного организма.
- «Что случилось, Дамир Анотович», - я допил остатки спиртного и захорошел. Мучавшая с самого утра шершавая резь в глазах исчезла уступив место упругой мягкости век.
- «Сейчас все поймешь», - татарин бросил на меня мимолетный взгляд и вздохнул: «ни пить не умеешь, Петров, ни похмеляться».
глава 50
Я засмущался и покраснел от замечания начальства и понял, что действительно переборщил с количеством лекарства. Я быстро убрал бокалы в тумбу и вернулся на место, стараясь побороть в себе нарождающееся опьянение.
- «Оперативную информацию на текущее время», - Ананасович заговорил так резко и громко, что я чуть не подпрыгнул от испуга.
По экрану побежали какие то строчки, мелкий текст, какие-то графики и всплывающие окна с видеороликами плохого качества. Что-то понять из этой информационной каши для меня было невозможно.
Слава богу из скрытых динамиков донесся голос дежурного оператора: «сегодня в четыре часа утра местного времени на пульт оперативного дежурного полиции по Верхотурскому округу Свердловской области поступило сообщение о том, что в окрестностях села Меркушино ушли под землю члены неизвестной до этого дня авторитарной секты «Чистые люди». Информацию предоставил сам глава секты Зайцев Вениамин Лукич, тысяча девятьсот семьдесят седьмого года рождения».
В это время на экране возникли фотографии небольших брошюрок с крупными надписями: «Чистые люди», «Чистый путь», «Чистые помыслы». На каждой в качестве автора был обозначен названный ранее Зайцев, следом пошли его крупные фотографии. С экрана под разными ракурсами на нас смотрел довольно симпатичный мужчина с открытым улыбчивым лицом. Раскосые глаза и широкое скуластое лицо намекали на восточные корни, а плотная челка черных волос старательно зачесанных на бок придавала ему открытость и сходство с пионером со старых советских плакатов.
На большинстве фотографий Вениамин сидел в компании детей, по детским лицам и фасону одежды становилось понятно, что это деревенские дети и не из самых обеспеченных семей. Были фотографии и со взрослыми, на них как правило Зайцев передавал в дар разную бытовую технику неухоженным женщинам отечественной глубинки. Были и крепкие рукопожатия с мелкими сельскими чиновниками на фоне наскоро подремонтированных сельсоветов и подшаманенных коровников.
На первый взгляд фотографии были сделаны в черную, без какой либо режиссуры, но стоило вглядеться в снимки и становилось понятно, что ничего случайного в запечатлённых моментах не было. Там присутствовала и постановка света и работа хорошего моменталиста. На фотографиях всегда существовала незримая граница отделявшая сектанта от массовки. Если это был крупный снимок, то широкая улыбка с крепкими зубами светилась в обрамлении серых и некрасивых, зачастую детских лиц. На крупных планах высокая прямая фигура в яркой броской одежде возвышалась над сгорбленными сутулыми фигурами с протянутыми руками. Даже в цветовой гамме были границы, Зайцев всегда стоял на фоне отремонтированного, свежего и цветного, остальные же на фоне серой действительности.
- «Зайцев В.Л. находится в разработке федеральной службы безопасности», - оператор продолжил повествование: «в качестве агента влияния с две тысячи четырнадцатого года. Ранее в подрывной деятельности замечен не был. Не судим, не привлекался, находился на учете у психиатара на фоне нервного срыва в две тысячи третьем году. Реабилитацию прошел полностью, здоров. Семейное положение …».
- «К черту семейное положение», - рявкнул Анотович: «почему он до сих пор действующий агент влияния?!»
- «Дело в том что он работает на польские спецслужбы, Дамир Антович», - оператор ни на секунду не дрогнул: «как вы понимаете, работа подобных организаций воспринимается в фоновом режиме. У таких агентов, как правило нет ни сил, ни средств на реализацию каких либо серьезных акций».
- «А это сейчас, что бл..дь?», - татарин закричал так, что его слюна забрызгала добрую часть огромного экрана: «не акция? Или не серьезная?»
- «Следственный комитет полагает, что он был расконсервирован центральным разведывательным управлением. Он не однократно пытался выйти на контакт с американскими спецслужбами через работников их посольства».
- «Быстрее, быстрее», - Ананасович жестом руки потребовал от меня еще порцию коньяка: «факты, не надо воду мне лить. Устроили тут торжественный доклад к двадцатому съезду РСДРП(б)»
- «Учитель русского языка оказался не нужен американцам и они передали его полякам с правом перевербовки. Это обычная практика».
- «Сферы деятельности агента?», - татарин говорил громко и четко, словно рубил воздух словами.
- «Пропаганда католичества на Урале, с возможностью расширения ареала до Восточной Сибири. Деятельность признана неэффективной, мы вообще считаем, что он просто воровал деньги тратя на утвержденную программу минимум средств работодателя».
Я протянул Дамиру Анотовичу бокал с коньяком, Пока в моей голове не укладывалось зачем я здесь, не бокалы же подносить. Но спросить я пока не решался.
- «Продолжайте», - чиновник в этот раз не стал глотать всю порцию разом.
- «По оперативной информации агент был активирован с первым днем начала работы проекта «Эдем». Задача агента заключалась в подборе коллектива эмоционально неустойчивых индивидуумов для организации акта ухода под землю, с максимальным информационным резонансом. Средства на выполнение акции агент предположительно получил …»
- «К черту средства», - мелкий глоток.
- «Вербовка критической сектанционной массы проводилась по нашим предположениям с применением психотропных препаратов и технологий нейролингвистического программирования …»
- «Дальше», - еще глоток.
- «На данный момент под землей вместе с Зайцевым находится четырнадцать человек, трое мужчин, семь женщин и четыре ребенка. Младшему менее двух лет. В землянке имеется пища, бутилированная вода, средства связи. Установлена видеотрансляция, на постоянной связи ведущие мировые средства массовой информации».
Глоток: «Требования?»
- «Признать проект «Эдем» детищем дьявола и закрыть проект. Привезти к ним человека исполняющего роль Адама. Смена правительства в стране, открытие всех границ …»
- «Достаточно», - Ананасович допил коньяк и подмигнул мне: «Тебя Петров требуют».
Пока я пытался переварить эту информацию, он продолжил общение с невидимым нам оперативным: «Ярослав когда будет на точке?»
- «агент Адам будет на месте предположительно через десять минут, они уже подъезжают, дороги плохие, Дамир Анотович».
- «А я?», - я мысленно уже собирал вещи для того, чтобы спасти безумцев.
- «Картинку из подземелья на экран», - татарин проигнорировал мой глупый на его взгляд вопрос.
На экране проступил черный цвет, редкие всполохи нескольких огоньков расчерчивали ее на фрагменты, но их света не хватало, чтобы хоть что-то рассмотреть».
- «Что это?», - Дамир Аносович озвучил наш общий вопрос.
- «Такую картинку получают наши центральные телевизионные каналы от Зайцева».
- «Мда», - чиновник посмотрел на меня наливающимися кровью глазами. Я не плохо изучил этого человека и понял, что сейчас он начнет орать: «и что я тут могу рассмотреть?!»
Я прикрыл уши руками, не смотря на невысокий рост орал он оглушительно.
- «Но другой картинки у нас нет, Дамир Анотович», - пытался оправдаться оператор.
- «Дебилы!!!», - казалось еще мгновение и он лопнет от натуги: «на би-би-си, на евро-ньюс, на франпресс наконец переключитесь, дебилы!!!»
Экран несколько раз моргнул, несколько раз мелькнула настроечная сетка и наконец появилась картинка. Это было очень хорошее изображение панорамного вида снятое несколькими камерам ночного видения и сведенное с помощью специальной программы в одно. В углу экрана виднелась эмблема канала «би-би-си».
глава 50
Глаза не сразу привыкли к серому спектру передаваемой картинки, но постепенно все детали подземелья стали видны. Это была достаточно просторная земляная пещера, чем-то напоминающая изнутри юрту. Земляные стены покато переходили в скругленный свод потолка, который тоже состоял из земли. В том что земляной потолок не падает не было никакого чуда, многочисленные доски и жерди создавали жесткий скелет, что делало сходство пещеры с жилищем кочевников почти стопроцентным.
Но были и отличия, если в круглом доме погонщиков вся жесткость была сосредоточена на стенах, то здесь больше всего древесины было на потолке. Только сейчас я понял, что своды пещеры опираются на огромный деревянный зонт. Гнутые жерди держали переплетения досок и лозы имитирующие ткань обычного зонта, а в центре все они крепились к толстому хорошо отесанному столбу. Столб соединял центр пола землянки с самой высокой точкой земляной крыши убежища сектантов. Вся нагрузка черноземной массы ложилась на этот столб и не возникало бы даже мысли о его хлипкости если бы не одно но.
Почти у самого пола столб был стесан от краев почти до самой сердцевины, образуя абрис песочных часов. Оказалось, что огромная масса земли держится на тоненькой перемычке недорубленного древесного столба. На не дотесанный участок основной опоры была накинута верёвочная петля, а конец ее струясь извилистой змейкой вел в противоположный от камер угол убежища. Если конечно так можно говорить о круглом помещении, где углов вообще нет. Конец веревки был намотан на левую руку Зайцева, стоит ему достаточно сильно дернуть за нее и столб надломиться в самом узком месте и по осеннему жирная земельная масса похоронит заживо всех, кто есть внутри.
Зайцев был, как всегда улыбчив и очень хорошо работал на камеру. Свободной рукой он то и дело ворошил волосы на голове мальчугана лет пяти, который сидел рядом и смотрел на него с обожанием. Одет Вениамин был в богато вышитую косоворотку и светлые льняные штаны. Сидел он на мягких цветных подушках, рядом с ним на небольшом ящике стоял и ярко отсвечивал экраном ноутбук.
- «Здравствуй мир, людей чистых, но малых числом и других ждущих очищения», - голос у Зайцева оказался довольно приятным и глубоким, с таким голосом надо работать на радио. Потом, я увидел маленький микрофон повисший бесцветной бусинкой у самого его рта. Видимо приятный тембр голоса был плодом компьютерной обработки, а может я просто ему завидовал.
- «Здравствуйте братья и сестры», - Зайцев продолжил: «приветствуют вас смелые дети Уральской земли и я их сподвижник и глас, скромный слуга божий Всеволод Светлый».
В ракурс стали сдвигаться все остальные обитатели подземной тюрьмы. Двигались все аккуратно, почти не поднимая своих задов от натоптанного пола, в глазах мужчин и женщин читались плохо скрываемые страх и отчаяние. Дети почти все были на руках у родителей, выглядели вялыми и безучастными, видимо их чем-то опоили, чтобы в детской безрассудности ни кто из них не сшиб с места спасающий столб.
Попав в поле зрение камер, затворники стали натужно улыбаться и креститься, некоторые постоянно косились на веревку зажатую в руке предводителя.
- «Они не хотят умирать, Дамир Анотович», - я решил поделиться наблюдением: «может это фанатик и хочет, но они то не хотят».
- «Вот кто точно не хочет так это он», - татарин поучительно покачал головой: «внимательно посмотри на его место. Видишь? Сама закопная яма почти идеальной круглой формы, а Зайцев сидит в углублении, оно почти не заметно. Посмотри на свод потолка над его головой, жердей не просто больше, но и расположены они под другим углом».
Я попытался рассмотреть указанные Ананасовичем признаки, но ничего необычного не увидел: «Не вижу я».
- «Конечно не видишь, дурень, если бы все увидели, то кто бы ему поверил. В общем если кратко, когда он дернет за ниточку всех убьет, а он в воздушном мешке окажется. Смотри вся вода и провизия возле него, не удивлюсь если он и каску с дыхательной маской припрятал».
- «Услышьте нас чужеземные жители ибо соплеменники одурманены лживыми речами правителей горемычной земли нашей матушки»,- глава секты говорил с выражением, отыгрывая каждое слово мимикой. Замученные напуганные лица его паствы играли в кон протяжной речи, как нельзя лучше. Одеты сподвижники Всеволода Светлого были в простые серые рубахи до пят, волосы у женщин были повязаны широкими полосами черной ткани, как на поминках. Мужчины же были пострижены наголо, пострижены плохо с торчащими клоками оставшихся волос. В рубахах мужики чувствовали себя неуютно, постоянно пытаясь спрятать под подолом грязные босые ноги.
Больше всего последователи Зайцева напоминали обитателей какого-нибудь дурдома и именно этого эффекта добивался агент иностранной разведки. Представить себе какого резонанса в мире добился этот негодяй со своими заблудшими и в принципе ни в чем не виноватыми людьми было трудно. Но безучастными эти пятнадцать человек ушедших под землю не оставили никого.
- «Услышьте нас. Мы не дурные люди, что ищут спасение в мучительной смерти. Мы не фанатики мечтающие удавиться землею и алчущие небес обетованных», - Всеволод, он же Вениамин продолжал задвигать свою речь, а его сотоварищи усиленно мотали головами в подтверждении его слов.
- «Агент Адам на месте», - беспристрастно доложил оператор.
- «О, Ярослав на месте», - татарин заметно повеселел: «пусть готовиться».
В нижнем левом углу появилась картинка в картинке. На ней было видно, как очень быстро в чистом поле разворачивается полевая съемочная площадка. В раскладном стуле сидит Ярик, а вокруг него скачут несколько гримеров и костюмеров. Многочисленные техники устанавливают камеры, свет и какие-то еще непонятные ящики.
- «Мы отважные Уральчане, которые не могут смотреть, как диавольсике услужники отравляют не крепкие умы соотечественников. Возложили мы на себя по призванию божиемому ношу неподъемную», - в глазах главаря фанатиков заблестели слезы: «Души свои и чадов наших безвинных закладываем мы на убой ради просветления в умах слабых и ослепших».
Маленькая картинка на которой подготовленный Ярослав стоял в выгодном ракурсе выросла до половины экрана подвинув опечаленное лицо Зайцева в сторону, от чего оно вытянулось стало смешным и нелепым.
- «Вот та-а-ак», - довольным голосом промурлыкал Аносович: «плесни коньяку, Петров».
- «А что случилось?», -я не понял чему радовался татарин.
- «А теперь все прогрессивное человечество видит тоже самое, что и мы».
Казалось бы всего лишь втиснули свою картинку в чужое видео, но это застало Зайцева врасплох. Он непонимающе что-то переключал на ноутбуке и хватал ртом воздух, как карась на разделочной доске.
- «А что теперь, Дамир Аносович?»
- «Вот умеешь ты, Петров, все испортить!», - невысокий чиновник зло посмотрел на меня и выхватил наполненный бокал из моих рук: «не знаю, я что дальше. Если сейчас закопаются, то мы победили. Если нет, то боюсь мы проиграли».
- «Как, сейчас закопаются? Там же дети! Там же …», - я не поверил своим ушам.
- «Не пыли, Петров», - Ананасович устало посмотрел на меня: «если сейчас закопаются, возможно некоторых мы спасем, а главное спасем проект. Твою и мою работу, и много миллиардный контракт так нужный сейчас твоей родине».
глава 51
Зайцев взял себя в руки и обрушивать потолок не стал. Смятение на его лице прожило быструю, но яркую жизнь. Оно народилось легкой неуверенностью и спустя секунды выросло в здоровое крепкое непонимание. Пара взмахов ресниц и очередная метаморфоза, следующей стадией была паника и уже она стала жертвой внутреннего стержня сектанта. Когда мы почти вскричали в предвкушении падения врага, он смог таки взять себя в руки.
- «Воззрите, братия и сестры!», - забыв где он находится Всеволод Светлый вскочил и чуть не сшиб головой жизнесохраняющую крышу землянки: «Воззрите миряне, сам слуга диавола стоит у нашего порога, а это значит имею силу над ним я!»
- «Вот урод», - прошептал татарин.
- «Что скажешь заблудший, что позволил себе в приступе гордыни примерить на себя славу божьего первенца?», - Зайцев стал распалять сам себя.
Ярослав стоял на пахоте босиком, это было сделано специально, главной задачей было создать образ близкий по духу к ушедшим под землю сектантами. Волосы моего друга были выпрямлены и наращены, чтобы прической напоминать изображения Иисуса Христа, в дополнение образа ему сделали небольшую аккуратную бороду. Одет он был в схожий с Зайцевским костюм, широкие льняные брюки, длинная рубаха. Только его лен был идеально белым, без какого либо намека на изъян. Поверх льняного костюма стилисты одели на Ярика светло голубой армяк из верблюжьей шерсти, от классической крестьянской одежды его помимо цвета отличал приталенный крой и длина до колена.
Ветер трепал края распахнутого кафтана, но при этом едва двигал длинные локоны волос. Сколько же на них лака вылили парикмахеры, чтобы создать этот эффект незыблемости. На лице моего товарища застыла печаль тянущая его лицо вниз и превращая обычно веселые глаза в слезливые очи. Только дальше этого пока ничего не придумали, сейчас несколько десятков экспертов сидели за стенкой и решали, что делать Ярославу, чтобы предотвратить трагедию.
- «Зачем пришел сюда, ты оскверняющий чистые души своим лицедейством?», - предводитель фанатиков немного успокоился и сел на прежнее место.
- «Сам позвал, я и пришел», - пробурчал инвалид.
- «Ты что творишь?», - закричал Дамир Анотович. По тому как поморщился Ярослав я понял, что он был на связи с начальником.
- «Еще раз откроешь свой рот без команды и я зашью тебе его навсегда!», - татарин не унимался, а инвалид в печальном образе все больше и больше морщился от этих воплей.
- «Дамир Анотович, не портите картинку», - раздался голос оператора: «трансляция на весь мир, а у него лицо, как будто в туалет хочет».
- «Хорошо. Ярослав прошу тебя без самодеятельности», - голос Ананасовича зазвучал размерено и спокойно, но только я видел чего ему это стоило.
- «Так изыди сатана! Очисти от своих смрадных деяний многострадальную русскую землю и приспешников забери!», - Зайцев почувствовал себя хозяином ситуации: «или только мученическая смерть этих невинных агнцев сломит тебя?»
Зайцев, он же Всеволод Светлый, забрал маленького ребенка у матери и крепко прижимая его к груди поднес сонное грязное личико к камере: «Его смерть угомонит тебя и твой бесовский театр? Или и этого тебе мало изверг?»
Ребенок тут же надрывно закричал, красное натужное личико искривленное обидой на несправедливый мир было подвинуто ближе к камере, чтобы закрыть собой весь кадр. Громкий детский визг не только резал слух словно тупая старая ножовка, но и превращал весь сложный умственный процесс человеческого мозга в одну мысль, как скрыться от него.
- «Вот скотина, щиплет малыша», - до этого беспристрастный оператор не выдержал.
- «Ну что же ты молчишь бесовий сын?», - фанатик передал ребенка матери и уже его широкое лицо заняло весь кадр: «Если тянешь время, чтобы твои пособники проникли в наше убежище знай, что как только послышится их зловонный запах мы совершим затеянное!»
- «Дамир Анотович, он не может больше стоять молча и слушать эту ахинею», - в громкоговорителях раздался голос начальника смены оперативного пункта.
- «Я понял. Пусть тянет время, я думаю!»
Видимо Ярославу передали команду потянуть время, потому что его и без того натянутое лицо вытянулось еще больше и в глазах застыл вопрос: «Вы что там ошалели?»
глава 52
- «Отпусти людей, они ни в чем не виноваты», - голос Ярослава осип от волнения.
- «Ошибаешься ты, грех плодящий невежда, не в полоне сотоварищи мои. Все тут богом призваны на борьбу с тобой и твоими господарями, что рушат души в стремлении лишить мир последнего оплота святости!»
- «Может кто-то передумал, спроси людей», - в красноречии Ярослав проигрывал в чистую: «у вас там дети, воздух спертый. Подумай о детях».
- «Это не дети, а божия гвардия», - Зайцев чувствовал свое превосходство и говорил все уверенней и выразительней: «нет на них еще греха и ждет их место в крылатом воинстве. Они понесут на плечах своих божий гнев на погибель твоего падшего властелина!»
Остальные затворники почувствовали уверенность предводителя и растерянность покинула их лица уступив место фанатичной эйфории. Женщины стали поднимать на руках своих детей и распевать какие-то псалмы. Мужчины хорохорились и одобрительно похлопывали друг друга по плечу. Казалось эту битву мы проиграем в чистую.
- «Чего ты хочешь?», - Ярослав выглядел совсем беспомощным: «какие твои требования?»
- «Чего могу я хотеть или сподвижники мои, когда сам отец наш небесный вложил в руки наши знамя борьбы с противным ему предприятием именуемым «Эдем»!»
Осмелевшие обитатели землянки стали шуметь еще громче, мужчины громко скандировали имя Зайцева, женщины смеялись и поздравляли друг друга с божьей милостью, что дарует им их предводитель.
В нашем управлении царила тишина, все более менее живые умы были заняты выработкой стратегии поведения для бедного Ярослава. Дамир Анотович ходил по кабинету взад и вперед обхватив голову руками. Коньяка он больше не просил и вообще весь ушел, как говориться, в себя.
- «А почему противное предприятие?», - я тоже решил внести свои пять копеек.
- «А…, что?», - Ананасович на секунду прервал сове монотонное шествие: «что противное?»
- «Почему Зайцев решил, что наше предприятие богопротивное?»
- «Ну потому что…, потому…», - татарин задумался: «а действительно почему противное?!»
Анотович еще раз пробежался по привычному маршруту, что-то бормоча себе под нос и убежал к операторам, оставив меня одного в кабинете. Из динамика донесся его возбужденный голос: «Спасибо, Петров, спасибо!»
На экране появилось новое окно, в нем я увидел, как возле места ухода под землю разворачивается целый спасательный лагерь. Несколько машин в цветах министерства чрезвычайных ситуаций стояли вдалеке, а у самой земляной насыпи, которая должна при потере опоры схоронить заживо находящихся внутри людей стояли темно синие палатки. Опасный участок обнесли яркой ядовито оранжевой лентой, с моего ракурса были видны несколько десятков больших видеокамер основных мировых и российских каналов.
Все они были направлены на площадку где в свете софитов стоял Ярослав. Большинство журналистов и операторов ушли в палатку за горячим кофе, более охочие до сенсаций сидели у камер и ждали когда кто-нибудь из коллег принесет им пластиковый стаканчик горячего напитка. Неподалеку толпились спасатели, одни были в касках и светоотражающих жилетках развалопроходцев, другие в желтых комбинезонах медицины катастроф. А были и неизвестные мне до этого дня терролангисты.
С водолазами их роднило наличие тяжелого металлического шлема с толстым стеклом именуемого в простонародье «трехболтовка». А вот костюм больше походил на панцирь средневекового рыцаря, только этот костюм состоял из композитных пластин закрепленных на мелкоколечной кольчуге из титана. У костюма был внешний жесткий скелет с гидравлическими приводами, чтобы массы земли не раздавили спасателя. Для быстрого погружения в землю у них имелся целый набор портативных буров, ковшей и отбойных молотков, пневно, гидро и на электрическом ходу. Все они были разных размеров, одни крепились на конечности землепроходца, другие больше походили небольшие самоходные батискафы с множеством манипуляторов. Все эти инструменты пока стояли в стороне от землелазов.
И даже с этого общего плана я увидел разницу в лицах представителей разных профессий. Если все до одного лица спасателей несли на себе печать беспокойства и серый налет душевных переживаний за подвергшихся опасности людей, то у представителей прессы лица выглядели по другому. Их мысли и мимические мышцы были во власти скуки, отсутствие действия, отсутствие драмы рождающей сенсацию угнетало их. Многие из них плохо скрывали злость на жизнесохраняющее затишье, если бы прям сейчас начала оседать вниз земляная масса поглощая под собой жизни заблудших, вот тогда бы на их физиономиях проступила искренняя радость. Слава богу это пока не случилось.
Картинка убежала в угол выпустив вперед крупное изображение Ярослава.
- «Кто сказал тебе, Вениамин Зайцев, учителю русского языка, кто сказал тебе, что наше дело не угодно богу!», - все таки Ярослав отличный актер. Он говорил так выразительно, что казалось будто он стал выше, а глаза его просто светились праведным гневом.
Как только предводитель закопавшихся сектантов набрал полные легкие для ответа Ярослав продолжил: «Ни кто из нас не вводит честных людей в заблуждение, будто мы услышали глас божий и по его велению построили место, где каждый может обрести свой путь к богу!»
- «Зато я слышу его, мне господь сказал, что вы приспешники диавола и творите черное под видом белого!» Сподвижники Зайцева одобрительно загомонили после его слов.
Ярослав улыбнулся, по доброму, так улыбается мудрый старик безвинной шалости маленького ребенка.
- «Мы не слышим ибо мы простые люди ищущие уроки божие в окружающем мире и находящие любовь его в душах своих», - Ярослав стал в такт своим высокопарным речам размахивать руками: «Мы, простые люди, показываем отцу нашему небесному любовь свою в поступках, в делах дающих жизнь и славящих его! Мы простые люди, но смотрите кто идет с нами об руку, дав нам благословение на дела наши. Патриарх Никон, папа римский Франциск, исламские Шейхи-уль-ислам и многие другие духовные лидеры и проводники воли господней искоренили наши сомнения в богоугодности великого дела нашего!»
Чувствовалась работа грамотной команды, каждый кто сейчас смотрел эту трансляцию мог заметить, как Ярослав зарабатывает очки. Его открытая улыбка била на повал фанатичный гнев Зайцева, открытые широкие жесты обезоруживали боящегося лишним движением снести опору сектанта. Даже в четко выстроенных предложениях скользил признак нашей скорой победы. Сподвижники Зайцева тоже заметили, что доводы Ярослава имеют свой вес и их энтузиазм постепенно пошел на убыль.
- «С нами все кто чтит бога, с нами все кто ищет его любви!», - Ярослав продолжал наступать: «с нами даже те, кто сейчас сидит рядом с тобой, Вениамин, даже ты с нами! Так не ищи промысла божьего в смерти для себя и тех кто поверил в тебя, яви нам чудо! Выйди на свет, выведи тех кто идет за тобой! Яви чудо и мы проявим прощение!»
Возникла долгая пауза, это был очередной переломный момент. Сейчас может все кончиться как хорошо, так и очень плохо или пойти на очередной виток противостояния. Зайцев выглядел озадаченным, лучший момент для обрушения конструкции был упущен. Сейчас если он погубит своих сотоварищей это будет сродни проигрышу и когда его достанут, то его ждет дурдом или тюрьма. А могущественные хозяева бросят его, как надоевшую собачонку на произвол судьбы.
Беглый взгляд озадаченного сектанта наткнулся на брошенный им конец веревки опоясывающей подпиленный столб. Пока он поворачивался чтобы подобрать его на веревку положил широкую ладонь один из сидящих рядом мужиков. Если в начале трансляции на мужскую половину ушедших под землю было больно смотреть, то сейчас в глазах этого мужика появилось суровое спокойствие. Довольно долго смотрели друг на друга Зайцев и неизвестный мне мужик завладевший так сказать спусковым механизмом смертельной ловушки. Во взгляде мужика читалась фраза: «Ты это того, иди разбирайся кто там правее из вас, а я пока посторожу веревочку. А то мало ли чего».
Зайцев повернулся к камерам, в ночном режиме съемки он был похож на загадочного инопланетянина. Но даже в такой призме на его лице читалась тяжелая озабоченность. Он пару раз порывался что-то сказать, бросал взгляд на подпиленную опору, отворачивался и наконец заговорил: «Если ты прав и дело твое угодно богу, если и правда с тобой рядом в общем направляют свои паствы помазанники божьи. Если я овца заблудшая, а вы видите истинные цели. Если должен смириться я и призвать товарищей своих к смирению. Если ложный я и призывы мои от лукавого, яви ты нам чудо!»
глава 53
Такого поворота мало кто ожидал, Я даже не пытался себе представить, как сейчас закипела работа среди экспертов. Как оцениваются технические возможности и временные рамки для создания чего-то, что сможет поразить умы не только горстки закопавшихся людей, но все мировое сообщество. Есть у нас такая черта, хлебом не корми, а пыль в глаза пустить дай.
- «Я доверю судьбу отцу нашему небесному и буду читать «Отче наш», - Зайцев встал перед камерами на колени: «пусть помолятся со мной близкие мои. Молиться я буду о чуде, что спасет нас от неведения нашего, что покажет нам немощным четность наших сомнений. Пусть молятся с нами и Патриарх Никон, и папа Франциск, и исламские Шейхи и многие другие. Пусть все верующие мира преломят колени свои и молят о чуде, что спасет пятнадцать заблудших душ. А когда закончу я молитву свою, то будет чудо. Либо чудо, что откроет глаза мне на ущербность помыслов моих, либо чудо правоты нашей и умрем мы со счастливой улыбкой на устах».
Зайцев повернулся назад и посмотрел на последователей, дольше всех он смотрел на сторожа веревки, что должна в один рывок снести опору и дать чернозему сделать свое душегубное дело. Когда он повернулся к камерам позади него на коленях стояли все способные на это сектанты, каждый из них склонил голову и приготовился неистово молиться. Тот же кто в своих сомнениях завладел концом веревки сейчас в фанатичной решимости натянул ее и побольше намотал на руки, чтобы при необходимости за раз лишить всех жизни.
- «Отче наш, иже яси на небесех», - Зайцев читал громко и истово: «да святится имя твое…»
Счет пошел на секунды, в лагере все словно посходили с ума, операторы бегали с камерами, журналисты начитывали в прямые эфиры описания последних событий, а спасатели готовились к худшему.
- «Да приидет царствие твое…»
Ярослав в приступе паники кричал в скрытый микрофон: «Что мне делать, что мне делать!» Судя потому что он начал материться в ответ он слышал только тишину.
Я невольно прошептал: «молиться, Ярослав, молиться…»
- «Да будет воля твоя …», - Зайцев продолжал читать последнюю молитву.
Ярослав перестал кричать он просто уселся на землю и закрыв лицо руками заплакал, психанул и стал срывать с себя армяк. Удалось ему это не сразу, очень мешал протез, который пытался повторить движения здоровой руки. Это на столько разозлило инвалида что когда ему все таки удалось скинуть кафтан он начал топтать его босыми ногами. А Зайцев продолжал читать простую и совсем не длинную молитву.
Спасатели аккуратно, но очень настойчиво оттеснили журналистов от землянки. Многие из телевизионщиков пытались спровоцировать МЧСников на грубость, оскорбляя их и даже пуская в ход кулаки. Но спасатели терпели, выгнав всю писчую братию подальше за ограждение в районе автостоянки. Там уже дежурили бойцы ОМОНа и пыл борцов за сенсацию сразу сошел на нет.
- «И не введи нас во искушение», - фанатики дружно вторили своему лидеру.
Ярослав взял себя в руки и выбросив истоптанный кафтан встал на свое место, как говориться пристреленное операторами и осветителями. Выглядел он одиозно, окрепший ветер настойчиво терзал широкие одежды на его поджаром теле. Лицо его было преисполнено скорби и если раньше это было плодом врожденных актерских качеств Ярослава, то сейчас он был искренен, как никогда.
- «Ибо твое есть царство и сила и слава во веки. Аминь», - Зайцев закончил молиться: «яви чудо!!!»
Все поняли, что через секунду случится трагедия.
- «Ты хотел чуда?!», - Ярослав просто гремел: «так смотри!!!»
Он схватил себя здоровой рукой за плечо, за то место где крепился протез. Теперь я знал, что для правильного снятия протеза требуется специальный расскрепительный механизм, что-то в виде отвертки и если его не правильно стягивать с покалеченного плеча, то это не только очень больно, но и может привести к травме.
Я уже видел это зрелище не для слабонервных, но все равно мое лицо перекосилось от чувства брезгливости. Ярослав стал с силой стягивать протез, тянул не снимая рубахи и сквозь грубую льняную ткань стали проступать капли крови. Сначала это были маленькие алые точки, потом они стали расти до размера небольших клякс. На лице Ярослава еще не успели просохнуть слезы от моральных терзаний, как по их слезам потянулись соленные ручьи вызванные физической болью. Еще пара секунд и будет этот момент когда протез будет полностью стянут с израненного плеча, звук при это получается довольно зловещий. Резким щелчком уходят на свои места прижимные планки хитрого имитатора конечности, а кажется, что это рвутся ткани сустава.
- «На! Лови свое чудо!», - Ярослав хрипел так, словно и правда вырвал себе руку и бросил протез себе в ноги. Отличить протез от настоящей руки можно только с близкого расстояния, поэтому для всех это событие было ужасным и обескураживающим.
В засыпной яме царила тишина. На лицах сектантов читалось полное смятение, а в задних рядах послышался тихий шепот и через секунду он перерос в скандирование: «Чудо! Чудо! Чудо!»
Зайцев, был просто раздавлен увиденным. На его лице неверие сменялось нескрываемым детским удивлением и только перекошенный в злобе поражения рот портил всю картину. Он обернулся к сподвижникам, на их лицах читалась радость и облегчение от осознания, что теперь им не надо умирать. Только сторож веревки не поддался на всеобщее веселье он внимательно следил за Зайцевым и когда тот бросил взгляд на стелящийся по полу кусок шнура едва заметно покачал головой.
Зайцев тяжело вздохнул, перекрестился и широко улыбнувшись резко с места, с полуприседа, на одном чутье, поворачиваясь вокруг своей оси уже в прыжке бросился в сторону подпиленного столба. Я ахнул и думаю сейчас со мной ахнула вся многомиллионная аудитория, что наблюдала развязку этой драмы у своих телевизоров по всему свету.
Зайцеву не хватило каких то сантиметров, чтобы сгрести в свои объятия узкую перемычку сточенной опоры. Не хватило самой малости, чтобы земля заглушила смех поверивших в спасение его сподвижников, не хватило, чтобы поставить свою жирную точку. Когда его мощное тело почти вытянулось в струну в стремительном броске, когда казалось трагедия неизбежна, его сшиб внимательный сторож веревки. Он сделал это в лучших традициях регби, словно поезд он снес его одним движением и на земляной пол Зайцев упал уже без чувств. Но мужик подумав решил для перестраховки пару раз смачно дать в зубы бывшему духовному лидеру.
Потом прибежал Аносович, его радости не было предела. Он сам налил нам коньяку. Он сбивчиво восхищался поступком Ярослава, оказалось это чистая его импровизация, потому что никто из команды умников так ничего и не придумал.
Мы пили коньяк, смотрели, как спасатели очень быстро убрали весь слой земли с деревянной крыши убежища, потом были вызволены сектанты, всех их тут же забрали медики для обследования. Последним выволокли еще не пришедшего в сознание Зайцева. Его оттащили в сторону и пока его не загрузили в карету скорой помощи мимо проходящие спасатели исподтишка пару раз пнули его.
- «А ведь теперь этому упырю надо срочно пришивать руку», - Дамир Аносович весело подмигнул мне: «что бы чудо до конца было чудом!»
- «А где возьмете руку?»
- «Вот умеешь ты, Петров, все испортить», - вздохнул татарин: «хрен его знает».
глава 54
Сегодня я опять спал спокойно и без сновидений, увеличенная доза таблеток сыграла свою роль. Нудный и въедливый внутренний голос хрипло нашептывал, что всему виной выпитый «Мартель». Но я успокаивал себя тем, что дело дальше одной бутылки не дошло. Ананасович допив со мной коньяк и умчался по своим очень важным делам. Хотя я подозревал, что он направился в секретную берлогу Леонидыча, где он уже вместе с вице-премьером на полную катушку отметил положительный исход дела.
Я позавтракал в непривычном одиночестве, Ярослава не было и не будет пока не решат вопрос с его рукой. Я даже представить себе не мог, что сейчас твориться в информационных кругах. Наверное главные мировые ток-шоу с упоением обсуждали вероятности того, что в проекте «Эдем» главный актер однорукий инвалид или же это человек неистовой веры и непоколебимой воли, что дала ему силы оторвать себе конечность.
Скептики наверное твердили, что это просто не возможно, что нет таких сил у человека, что кровопотеря и шок тут же убили бы несчастного. А их противники, они же малопонятные эксперты в совсем не понятных областях утверждали бы про скрытые резервы организма, про самоизлечение и приплетали бы сюда и шаолиньских монахов, и йети, ну и конечно же братьев инопланетян.
Как хорошо, что у меня нет телевизора. Я и раньше не был поклонником телевизионных программ, а сейчас моя жизнь стала настолько насыщенной и непредсказуемой, что иногда закрадывались сомнения в ее правдивости. Может я участник большого шоу и сейчас весь мир с упоением смотрит на то, как я проживаю каждый день веря в чудеса своей обыденности и не понимаю, что все это кукольное. Вдруг, как только рейтинги упадут и рекламные контракты закончатся вокруг меня засуетятся похожие на муравьёв люди, которые за несколько минут разберут мою жизнь на картонные декорации.
Стало немного жутко от таких мыслей, но я смог откинуть их в сторону и пошел навестить Ганнибала. Послезавтра нам с ним снова работать, снова взвалив на плечи великие задачи играть свои роли обитателей райского сада. Я очень переживал за льва, за его здоровье я не беспокоился, но вот как он перенесет стресс после нападения. От его работоспособности зависело многое, но меня беспокоило другое. Я не хотел терять друга, хотя не думаю, что лев меня таковым считает. Я думаю ему природа не дала такого понимания и каждый лев с момента появления на свет обречен на одиночество. Но между нами была связь, пусть эфемерная и совсем не понятная, но была. А мне очень нужен хоть кто-то близкий, пусть даже лев людоед.
В коридоре я столкнулся с Никоном. Он айзбергом выплыл из-за угла и не поднимая головы укрытой в черный капюшон со всей мочи врезался в меня. Я отлетел от него, как резиновый мячик и больно ударился коленом об стену.
Владыка по инерции сделал еще несколько шагов и остановился почти пройдя мимо. Он облакотил тяжелый черный посох на стену и аккуратно обеими руками снял тяжелый капюшон с головы. Поверх его седых волос был надет металлический венец напоминающий терновый, что был на Христе в лень распятия. Острый шипы венца царапали голову Никона до крови и в волосах виднелась подсохшая кровь. На лбу виднелись свежие кровоточащие царапины.
- «Куда мчишь, поскудник?», - грозно прошыпел он.
- «Извините...»
- «Владыка!», - повышая голос словно медведь заревел Никон.
- «Простите, Владтыка!», - быстро поправился я
- «Бог простит», - буркнул священник и собрался уже было водрузить капюшон на место, как в его взгляде появилось что-то не доброе: «Ба-а-а! Так это ты червячок! Говорил я тебе бяги,а ты не побег».
Я поднялся и потирая колено постарался улыбнуться, как можно примирительней. Никон в один шаг приблизился ко мне и задышав чесночным перегаром зашептал: «Ну ладно одного клоуна обрядили, божьим словом намазали, как девке косу. В шапите своей показывают, людей дурят. Так нет, мало им… Они второго обрядили, весия 2.0-»спаситель заблудших» и думают черт обманули. А вот, хрен им! Бога не обманешь, ни ты, ни калечный дружок твой, ни я».
Никон стянул с головы венец и я увидел что с внутренней стороны на нем были длинные тонкие иглы все покрытые свежей кровью. На лбу старца появились тонкие кровавые струйки.
- «Накинул тернец, чтобы вас иродов высмеять, а народ глупый во всем богово видит. Будто и Никон святой. Да только нет святых. Есть тряпка, калека и клоун!».
Никон выкинул свой металлический венок и вытерев рукавом кровь плюнул себе под ноги. После чего схватил свой посох и быстро ушел. Я еще не ммного постоял, разминая ушибленное колено и направился дальше на поиски Ганнибала. Не до Никона мне сейчас, а до его перфомансов и подавно.
Я не сразу нашел нужную мне дверь, меня иногда поражали размеры нашей базы, казалось бы ты только привык к коридорной путанице, только перестал вламываться в чужие кабинеты и лаборатории, как тебе выдают новый пропуск и показывают на какой-нибудь ничем не примечательный проход. Ты входишь туда и вместо помещения тебя встречает новый коридор, который тут же не растрачиваясь на любезности начинает делиться на новые ответвления и проходы. Ты решаешь пойти вперед и понимаешь, что с каждым шагом углов и поворотов становиться все больше и больше.
Вот и сейчас я очень долго плутал по незнакомым коридорам пока мне не удалось уговорить незнакомца помочь мне найти нужное помещение. Я ожидал увидеть льва в больничной палате или специальной ветеринарном боксе. Я представлял себе просторную комнату со стенами укрытыми белоснежным кафелем под самый потолок, яркие лампы и широкое окно, хотя какое окно может быть под землей. Но меня встретила другая картина. Сразу за нужной мне дверью оказался небольшой предбанник и он же гостевая зона, дальше пройти я не мог.
Эта небольшая выгородка была выполнена из прозрачных пластиковых панелей сквозь которые я смог увидеть Ганнибала. Он лежал на плотном травяном газоне, таком же какой был и в саду. Вообще это место, вернее та его часть, что находилась за стеклом была маленькой копией главной площадки проекта. Конечно же по размеру это помещение не шло ни в какое сравнение с садом, от силы пятьдесят квадратных метров, не больше. Но в остальном отличий не было. Та же изумрудная трава, такое же теплое миниатюрное солнышко, было одно раскидистое дерево в углу дающее пусть не большую, но постоянную тень. Судя по множеству обглоданных костей под деревом там у Ганнибала была столовая. При виде костей в голове сразу на ускоренной перемотке проскочили кадры растерзанного Сильки и глубокие шрамы Ярослава. Я прогнал эти жуткие картинки усилием воли, но они не исчезли совсем, а словно партизаны притаились на границе сознания ожидая когда я дам слабину и они снова завладеют моим вниманием.
Всех хищников проекта кормили сухими кормами, это не было дешевле, это было удобней и по заверению ветеринаров полезней для самих животных. Но видимо у льва было санаторно-курортное питание, как говориться кормили натурой. Как потом бедный зверь опять станет нелепо хрустеть шариками непонятного цвета и ужасного запаха я не понимал. Хотя возможно благодаря чипированию животное могло по команде с одинаковым удовольствием поглощать и мясо и мыло.
Лев выглядел здоровым и отдохнувшим. Шкура его блестела и искрилась в солнечных лучах, а огромная мохнатая грива наоборот поглощала дневной свет словно загадочная черная дыра из космоса. Могучая спина, широкая и мускулистая была покрыта старыми мелкими шрамами. Когда-то это гордый самец жил в дикой природе, где отстаивал свое право называться царем зверей в жестоких схватках.
Его жизнь была совершенно другой. Каждое утро он встречал на скалистом склоне всматриваясь в даль и ловя в воздухе запахи жизни. Каждый день он отправлял на охоту своих самок, чтобы они дарили смерть тем кого судьба расположила не так выгодно в пищевой цепочке. Каждый день он делил их добычу среди своих соплеменников забирая по праву лучшее себе. Он спаривался и охранял своих детенышей, ловил косые взгляды подрастающих самцов и выгонял самых дерзких. Не было в его жизни любви и родительских чувств, не искал он равенства и справедливости, его жизнь протекала по другим законам. Пока он был полон сил и охранял свой ареал обитания, его львицы рожали, а малыши росли и крепли. Пока однажды не пришли люди и не усыпили его, чтобы навсегда лишить его свободы и простого львиного счастья. Теперь другой самец отправляет его самок в саванну за добычей, а кости его детенышей давно поросли травой, на которой играют львята нового царя зверей.
Ганнибал почувствовал мой взгляд. Он повернул свою большую тяжелую голову медленно и надменно. Его колючие глаза долго сверлили меня, а мне очень хотелось что бы он узнал меня и хоть как-то отреагировал, но лев посмотрел на меня еще раз и отвернулся.
Полное безразличие зверя полоснуло острой бритвой обиды по грудине, от ущемленного сердца до нижних ребер правой стороны. Конечно я не ожидал, что при моем появлении огромный хищник проявит щенячий восторг и повизгивая начнет царапать разделяющее на стекло. Но все таки я надеялся на то, что мне он будет рад. Еще раз хищник повернулся ко мне, на это раз он всматривался в меня дольше, но результат оказался еще хуже. Ганнибал нахмурил брови и ощерил огромные желтые зубы, замер на секунду, а потом рыкнул так, что я от неожиданности отпрянул и ударился головой о стену.
После этого хищник потерял ко мне всякий интерес, видимо мой испуг полностью удовлетворил его амбиции и самодовольная зверюга отправилась в тень к куче обглоданных ребер. Видимо скоро будет кормёжка. Я решил не смотреть на то как лев с довольным урчанием будет рвать сочные куски мяса размазывая кровь по огромной клыкастой морде.
глава 55
В коридоре я столкнулся с невысоким седовласым мужчиной в огромных совсем не модных очках. Я сбивчиво извинился и собрался идти дальше, но с виду сухой и хрупкий мужчина довольно крепко ухватил меня под локоть. Вернее он хотел ухватить меня под локоть, но разница в росте сыграла свою роль и он ухватил мое предплечье, словно обманутый любовник свою убегающую пассию. Поняв двусмысленность жеста он отпустил меня.
- «Прошу извинить меня, молодой человек», - от смущения мужчина даже покраснел: «уделите мне минуту вашего внимания».
Пока я раздумывал, что ему ответить он продолжил: «Меня зовут Вадим Аркадьевич, впрочем вы можете не запоминать мое имя, так как мы вряд ли еще встретимся с вами».
- «Очень приятно, меня зовут Александр».
- «И мне приятно, хотя я конечно знаю, кто вы», - новый знакомый поправил сползающие под собственной тяжестью очки в толстой роговой оправе: «я не займу много вашего времени. Видите ли я в какой то мере специалист по Ганнибалу и им подобным. Точнее сказать я исследую чипированных животных, хотя если честно то на науку времени почти нет. Все больше тесты и анализы, но впрочем вам это не интересно и я перейду сразу к делу».
- «Я могу Вам чем то помочь?», - поинтересовался я больше для порядка.
- «А? Нет собственно вы мне ничем не поможете», - мое предложение несколько сбило с мысли Вадима Аркадьевича: «Это я должен вас проинформировать. Понимаете дело в том, что у льва, у Ганнибала, выявлены нарушения нейронных связей между микропроцессором и ответственными участками головного мозга».
- «Ответственными за что?»
- «Ответственными, ну это такой термин, мы его используем для обозначения участков коры над которыми с помощью чипа установлены алгоритмы …», - пожилой ученый запнулся: «извините, Александр, говоря простым языком управлять хищником мы не можем. Вернее можем, но в определенные моменты связь отсутствует или присутствуют сильные помехи и мы теряем контроль над зверем».
- «Это из-за того нападения?», - мои опасения начинали сбываться.
- «Некоторые коллеги полагают, что из-за этого. Но я так не считаю, моя гипотеза, что это мозг борется с чужеродным объектом и создает новые связи. Я думаю, что рано или поздно подобные проблемы появятся и у остальных животных проекта».
- «Поэтому он меня не узнает?»,- я попытался скрыть обиду, но голос все равно дрогнул в самом неподходящем месте.
- «Узнает?», - ученый оторопел: «лев имеет достаточно развитый мозг, для того чтобы выделять знакомые раздражители из общей массы окружения. Возможно вовремя нахождения внутри сада между вами помимо рабочих взаимодействий образуется какая-то эмоциональная связь. Вы же как и все обитатели сада дышите газом, а его возможности до конца не изучены. Меня весьма беспокоит как он сильно угнетает нервную систему …»
Вадим Аркадьевич осекся и выпучив глаза стал хватать ртом воздух: «вечно я говорю не то что должен. Я вот про газ, а знаете ли я не совсем это имел ввиду».
На старика было больно смотреть, видимо его задумчивость, что развязывала ему язык в самые неподходящие моменты уже играла с ним злые шутки и уже не в первый раз. В старческих блеклых глазах появились слезы, а очки почувствовав волю стремительно поползли вниз.
- «Все нормально Вадим Аркадьевич», - я улыбнулся расстроившемуся старику: «я вообще ничего не понял из сказанного вами, не переживайте. Вы лучше объясните, что с Ганнибалом».
- «Спасибо молодой человек, надеюсь вы меня не выдадите», - старик не поверил в мою наигранную глупость: «Ганнибала снимают с проекта. Послезавтра вы идете с ним на сцену последний раз».
- «Его усыпят?», - комок в горле подкатил внезапно почти полностью задавив мои слова.
- «Да полноте вам юноша», - ученый засмеялся, легко и звонко: «в этого паршивца столько денег вложено. Будем изучать и холить его, ну а если проблему решим то конечно вернем его, как говорится на подмостки».
Я как можно бодрее улыбнулся Вадиму Аркадьевичу, еще раз уверил что ему нечего бояться и побрел незнакомыми коридорами обратно.
В голове роился целый рой мыслей, в большинстве своем пустые и глупые. Они словно пытались отогнать одну важную и назойливую, мысль о том, что скоро я опять останусь один. Я постоянно остаюсь один и те кто был мне дорог или добр ко мне словно выдыхаясь в своей доброте отстают на дорожке. Кто на полкорпуса, кто на корпус, большинство же просто скрываются за поворотом и не появятся больше никогда даже если я перестану свой бег и останусь на месте. Жизнь это бег и ты либо бежишь, либо отстаёшь и твоя участь остаться за чьим то поворотом. Конечно, Ганнибала заменят другим львом или каким-нибудь библейским единорогом, но это уже будет другой лев, а мне нужен этот.
Иногда в глазах появлялась та легкая колючесть, что предвещает собой появление слезы. Но я часто моргал и морщил нос и слеза пугалась такой активности в около слёзных каналах и пряталась обратно. Словно чувствуя мое дурное настроение коридоры побоялись путать меня и в кратчайшие сроки вывели меня к столовой. Обедать совершенно не хотелось, но чем-то занять себя надо было обязательно. Опять я один и мне не с кем поговорить, это там под кроной могучего дерева я был главным, это там я был центром проекта. А здесь я либо изнывал от безделья, либо путался у остальных под ногами.
В столовой на небольшой полке я взял какую то книжку. Судя по мягкой истершейся обложке чтиво было из разряда дешевых, но замызганный вид давал надежду на популярность чтива. Автор, не известный мне Генри О*Cаливан, взял на себя смелость выразить на бумаге свои фантазии по поводу недалекого, но очень тяжелого будущего. Идея оказалась под стать обложке дешевой и блеклой. На эту тему не написал и не снял кино только ленивый, но само повествование оказалось легким хотя и аляповатым. Действия книги разворачивались на небольшой ферме где-то на западе Северной Америки.
Обитатели фермы выращивали какую-то кормовую культуру и мечтали найти нефть, в их мире давно настал энергетический кризис и топливо ценилось дороже золота. И в этой прямой сюжетной линии словно по синусоиде в жизни фермеров случались события, то хорошие, то плохие. Сначала их посевы жгли кочующие арабы, потом случалась любовь, смерть и предательство. Жадные индейцы отбирали последнее добро, а детей угоняли в рабство банда байкеров. Вот только в виду отсутствия бензина их байки были без моторов и на парусном ходу, а когда не было ветра компактные паруса убирались и могучим бородатым негодяям приходилось крутить педали. А потом они нашли нефть и в жизни многострадальной семьи появилось богатство и еще больше страданий.
От увлекательного бульварного романа меня сморило в сон. В последний момент я вспомнил про таблетки и приняв их с удовольствием провалился в беспамятство.
глава 56
Я сидел опершись спиной о шершавый ствол древесного исполина. Словно почувствовав мое неудобство кора под моей костлявой спиной стала мягкой и упругой. В этом месте все было для меня, даже ветви немного опустились, чтобы яркое солнце не светило в мои прикрытые глаза. Сейчас у меня был обед, но я не пошел в свою берлогу. Просто захотелось погреться на солнышке.
В подземных помещениях всегда поддерживается комфортная температура и глубокая осень с ее изморозью совсем не ощущается, но организм не обманешь. Тело все равно чувствовало изменения в природе и стремилось к солнечному теплу, пусть и искусственного светила. Первые полдня прошли великолепно, с первого моего шага из тени огромного дерева весь мир вокруг меня отмечал это событие. Я пришел и в полусонном царстве энергия зазвенела в каждой травинке, в каждом живом существе, в каждом дуновении ветра.
Я представил, как это смотрится с той стороны ограждения. Вот стою я в приталенной рубашке и новых джинсах, на носу хорошая копия дорогих солнцезащитных очков, а в руках небольшое картонное ведерко с лакомством для зверюшек. Я обычный представитель офисного планктона и попал на второй день работы «Эдема» совершенно случайно, мне отдал свою проходку генеральный директор. У него внезапно случился роман с новой секретаршей и он повезет ее в Турцию, а проходка пропадает. Мне повезло вовремя пройти мимо загадочно улыбающегося и счастливого генерального. Он остановил меня, широко улыбнулся и засунул заветный купон в нагрудный карман рубашки, после чего жестом отправил на рабочее место.
Вот так я попал в VIP списки. Я надел все самое лучшее, что у меня было. Вернее многое пришлось прикупить, новые туфли, узкие джинсы и реплику дорогих часов. Реплика оказалась не очень удачной с кривоватыми надписями и не идущей секундной стрелкой, но на один раз пойдет. Я воспринял этот поход, как шанс. Я решил, что этот случай оказаться в приличном обществе даст мне, что-то что позволит в нем остаться. И поэтому я выглядел на мой взгляд максимально соответствующе, а на самом деле смешно и напыщенно. Оказалось что приличное общество одевается не броско и удобно. Я бы даже сказал, как-то уныло и бесхитростно. При этом и вели они себя ничем не примечательней обычных простых людей.
Я же готовился совершенно к другому, много времени я провел перед зеркалом тренируя широкую уверенную улыбку прожигателя жизни, интересно играл бровями и вышагивал аистом пружиня в коленях. Благо остальным не было до меня абсолютно никакого дела и мой образ вызывал интерес только у таких же, как я случайных посетителей. Мы как в поговорке видели друг друга в плотной людской массе издалека. Все мы были одеты попугаисто и каждое наше движение рассыпалось искрами пафоса.
Слава богу меня стало отпускать от придуманного образа и я сняв очки спрятал поддельные часы под рукав рубашки. Поправил джинсы, чтобы не так сильно давили на ягодицы и постарался приобрести нормальный человеческий образ. Скоро должно начаться, все кто еще не успел занять место у ограждения спешили его найти. Это началось очень интригующе. Не было ни звонка, как в театре, ни работников зала, как в музее, которые призвали бы толпу к вниманию, ничего такого не было, но все как по команде перестали шуметь и устремили свои взгляды в центр павильона.
Там в море сочной травы и голубого неба затаилась сама тишина и безмятежность. Казалось бы это видели все, все ощутили сонное движение курчавых облачков и тихий притушенный отсвет дремлющего светила. Могучее почти до самого небосвода дерево было не подвижней камня, его огромные ветви прижав к себе тоненькие прутики и скрученные трубками листья застыли, как будто длинные пальцы загадочного лесного чудовища. И весь этот слепок безмолвия приковал каждую без исключения пару глаз к себе.
Я моргнул и все изменилось. Словно ярморочная карусель ожившая после поворота тумблера, райский сад ожил. Сонное морковного цвета солнце взорвалось россыпью ярких и по летнему теплых лучей. Дерево не известной мне породы, я назову его дубом из Лукоморья, взмахнуло ветвями и мне показалось, что натужно вздохнуло. Каждый его лист расправился и заиграл салатовыми отблесками, раскидистые ветви словно змеи поиграли изгибами, чтобы найти свою позу и через мгновение застыли. А потом был ветер, плотный теплый порыв с запахом моря облетел по краю зеленого травяного моря переворачивая волосы на головах возбужденной публики и даря каждому ноту свежести и легкий привкус соли на приоткрытых губах.
И только все выдохнули, как появился он. В программке он не имел имени или обозначения, но все называли его Адамом. Его вытянутая фигура появившаяся из древесного ствола ярко светилась золотым цветом, разглядеть какие-нибудь подробности его телосложения не удавалось. Зато его глаза, огромные ярко синие глаза были видны даже с самых далеких закоулков смотровых площадок. Я не знаю, как другие, но я точно увидел в них что-то. Что именно я не могу объяснить и вряд ли когда-то смогу, но его взгляд рождал в моей душе спокойствие и какое-то принятие всего, абсолютно всего что было, что есть и будет со мной в этой жизни.
А потом к нему полетели птицы, это были протяжные стайки сотканные из пернатых разных видов цветов и размеров, но все они летели в потрясающей гармонии друг с другом. Адам неспешно спускался с холма, а птичье торнадо кружило над его головой рассыпаясь отдельными искрами мелких и особо ярких пташек.
И вот наконец появились звери, сначала замелькали пушистые хвосты мелких животных, следом бежали козы, олени, манулы и волки, еще кто-то небольшой, их было очень много. Смешно переваливаясь появились бурые медведи, а из-за скалы вальяжно вкладывая в каждое движение лап вышли огромные кошки. Первым шел уссурийский тигр, шел и косился на спутников, чтобы ни кто не смел его обогнать. И поэтому барсам и гепардам, пантерам и леопардам приходилось то и дело окорачивать свой шаг. Пока я вглядывался в грациозные движения кошачьих на арене появились слоны и бегемоты, в ветвях дерева запрыгали разные обезьяны, у небольшого пруда появился самец гориллы. Были еще многие и многие, даже дельфины выкручивали сальто в небольшой, больше похожей на глубокий ручей речке. Но я, как многие другие искал взглядом льва.
До сих пор не утихли волнения после того случая с сумасшедшим, что умудрился выбежать в сад, к самому Адаму. До сих пор спорят почему лев не порвал идиота и были даже предположения, что хищника уже усыпили от греха подальше. Адам еще в день открытия гулял в саду со всеми животными, играл с птицами и спал на мохнатом боку медведя, особенно хорошо он смотрелся на спине могучего тигра, но когда он просто сидел рядом со львом это было нечто. Я видел это момент в выпуске новостей, но даже через призму телевизионного экрана передалось то величие и независимость, что сквозили в каждом движении царя зверей. Не было в нем кукольной покорности остальных обитателей сада, только загадочный взгляд Адама и независимость льва заставляли забыть о том, что все вокруг дело рук человеческих. Только эти двое давали надежду на чудо, на участие бога во всем этом предприятии.
Я еще раз окинул взглядом примолкшую толпу. Не было в толпе истеричного веселья присущего паркам развлечений и цирковым шоу. Разве, что только дети смеялись и повизгивали при виде приближающихся зверушек. Взрослые же смотрели в сад, но взгляды их были обращены во внутрь самих себя. Я еще раз окинул взглядом притихших посетителей и заглянул в себя. Впервые в жизни я решил посмотреть, что есть во мне, в обычном молодом парне, состоящем из желаний и амбиций, страхов и комплексов. Я смотрел и видел многое, видел много хорошего и не меньше плохого. Видел, какой же все таки я сложный человек, обычный менеджер из непримечательного офиса с фальшивыми часами, очками и очень узкими джинсами.
Я проснулся, удобная поза и солнце сморили меня. Странный сон мне приснился, а может это не сон и сейчас у ограждения стоит худощавый молодой парень, который впервые в жизни заглянул в себя.
глава 57
Ганнибала выпустили только после обеда. Его еще не было видно, а мне уже выдавали кучу инструкций по радиомикрофону. Монотонный голос незнакомого оператора начитывал мне результаты последних тестов льва, рассказывал о наличии проблемных провалов в двухсторонней свези с животным и настоятельно рекомендовал мне не сближаться с хищником, во избежание эксцессов.
Позже я услышал нервный голос Аносовича: «Петров, как у тебя дела?»
Не успел я ответить, как он протараторил: «Давай только без геройства, давай отработает последний день зверюга и на покой. Ты сам знаешь, что может быть если мы потеряем контроль над ним. Будь молодцом Петров, не подведи».
Мне очень хотелось потянуться мыслью к ставшему родным хищнику и позвать его, чтобы провести с ним последние пару часов. Но я сдержался, мой порыв остудила мысль о том, что мной двигали не те светлые чувства, что вкладывают люди в словосочетание «я скучаю», а жгучие желание взять реванш. Детская обида на то, что в последнюю нашу встречу он не узнал меня вскипела и стала давить на диафрагму призывая во чтобы-то ни стало доказать, что для льва я кто-то значимый, а не очередной двуногий кусок мяса. Но я смог совладать с эгоистичным позывом и в наказание себе решил, что звать Ганнибала не буду.
Так и провели мы оставшееся время на удалении друг от друга. Я гулял на берегу реки, а лев стоял на скале и смотрел в только ему ведомые дали. Когда он спускался на водопой настойчивые команды оператора отгоняли меня под дерево срывать спелые плоды. Идиотское занятие, но это была моя работа. Я складывал фрукты аккуратными кучками, чтобы потом их забрали и стали продавать среди посетителей. У маркетологов был целый набор разных забот и дел для меня, то я успокаивал маленького медвежонка упавшего с ветки, то разнимал разыгравшихся волчат, то чесал за ушами бегемота и кормил бананами слона. Как говорили мне операторы это вводит толпу в умиление, меня же все это немного раздражало.
В этих не хитрых и абсолютно бесполезных заботах я позабыл о Ганнибале, пока не услышал беспокойный голос оператора: «Я извиняюсь, вы не видите льва?» Вопрос на несколько секунд поставил меня в тупик, даже я знаю что каждый из обитателей сада отслеживается на огромном экране десятками глаз работников пункта управления. Каждый из нас имеет свой значок и цвет в зависимости от типа, рода и вида. Каждый значок сопровождается несколькими строчками главных показателей жизнедеятельности и при желании эту информацию можно развернуть на половину экрана.
- «Вы, что не видите Ганнибала?», - я бегло огляделся, но льва не увидел. Чувство легкой тревоги поселилось на грани моего сознания.
- «Я не знаю, что произошло, но его маркер исчез с экрана», - возможно он ушел в пещеры и где-нибудь залег, где не проходит сигнал», - оператор старался скрыть волнение в голосе, только я знал, что нет таких мест в саду. Еще раз, я оглядел все доступные моему взгляду участки сада, не обнаружив льва я стал искать его своим обретаемым в саду шестым чувством. Я смог увидеть каждого из его обитателей Эдема, смог почувствовать ауру каждого и касаясь любого зверя незримой мыслью ощущал отклик от него. Но Ганнибала я не смог почувствовать, мне стало не по себе, потихоньку я стал отходить ближе к дереву. Сам себя я убеждал, что хочу просто забраться повыше на холм и осмотреться еще раз, но себя не обманешь. Это страх и яркие кровавые воспоминания подгоняли меня, как можно ближе к выходу.
Противный липкий внутренний голосок настойчиво нашептывал мне: «беги, вспомни Сильку, беги, вспомни Ярослава, беги же». И я бы побежал, но от позора меня спасло чувство ответственности, я помнил сколько глаз каждую секунду следит за каждым моим движением и я постарался не разочаровать моих зрителей. Всю свою жизнь я страдал от этой ответственности, вот и сейчас хотелось материться и плевать на все, но опять ответственность победила. Отходил я медленно, даже слишком медленно для человека в моей ситуации, колени гнулись плохо и казалось, что еще шаг и я упаду. Страх напрочь лишил гибкости мои суставы.
- «Уходите из сада», - оператор разорвал тишину так неожиданно, что сердце мое забарабанив с невообразимой скоростью упало в пятки и завибрировало в них постепенно успокаиваясь.
- «Вы слышите меня, Петров? Уходите в раздевалку», - в голосе оператора зазвенел металл: «уходите немедленно, это приказ!»
Еще шаг и я наткнулся на препятствие. Что-то прохладное и влажное уткнулось мне в поясницу. Первая мысль посетившая меня в этот момент была очень логичной, я же в комбинезоне и как, я смог определить что невидимое препятствие влажное и холодное. Пока я раздумывал о возможных тактильных галлюцинациях оно перестало давить мне в спину. Я повернулся. Все таки он был прохладным и влажным, загадочное препятствие оказалось большим темным кошачьим носом.
Я так боялся встретиться с Ганнибалом, что и не заметил как он тихо подошел сзади и ждал пока я отступая уткнусь задом в его нос. Страх заклубился у моих ног, чтобы в одном прыжке накрыть меня с головой и сомкнув свои липкие объятия превратиться в ужас. Но вместо него главной моей эмоцией стало удивление. Еще никогда я не видел Ганнибала таким, он сидел по дурацки развалив обычно аккуратно подобранные задние лапы и смотрел на меня снизу вверх с веселым выражением глаз. Именно так сидит разыгравшаяся овчарка, всей своей позой показывая свою дурашливость, а умными глазами ловя каждое ваше движение, чтобы непременно выиграть в только ей понятной игре.
Только передо мной сидел огромный хищник, я попытался увидеть его ауру и показатели состояния, все то что я могу увидеть посмотрев на любую животину в саду. Даже маленькая колибри расцвечивалась для меня всполохами самочувствия и настроения, я мог узнать голодна ли она и не раздражает ли ее что-то. Сейчас про Ганнибала такого я сказать не мог. Передо мной сидел обычный лев, вернее необычайно крупный и уже познавший вкус человека ужасный хищник. Видимо процессор в голове зверя совсем перестал работать и он вновь стал свободным. Предыдущие два случая кратковременных освобождений от контроля со стороны человека окончились крайне трагично. А сейчас перед ним стоял я и вместо того чтобы звать на помощь или пытаться бежать я удивлялся нелепой позе и игривому настроению своей погибели.
- «Петров, почему вы встали?!», - тонкие истеричные нотки зазвучали в вопросе оператора.
Я хрипло прошептал: «Я вижу Ганнибала».
- «Где, где он?!», - истерия зазвенела сильней.
Лев продолжал дурашливо смотреть на меня и уморительно по долгу щуриться, словно он смотрел на солнце и оно слепило его, но при этом грело и отворачиваться совсем не хотелось.
- «Петров, где хищник?!»
- «Да вон он, из дальней пещеры морду показал», - я подмигнул зверюге: «зевнул и обратно в пещеру ушел».
Зачем я это сделал, зачем наврал оператору и поставил свою жизнь на кон? Я не мог ответить на этот вопрос, но словно выдавая мне похвалу за дерзкий поступок лев еще раз протяжно зажмурился. Я улыбнулся ему в ответ и послав все к черту шагнул на встречу клыкастой пасти. Я навис своим худощавым организмом над косматой головой Ганнибала и заглянул в его глаза. Что я хотел увидеть в колючих ярко желтых глазищах я не знал. Когда смотришь во так нависая в глаза собаки то видишь всю ее сущность, видишь преданность и любовь, видишь обиду за недолюбленность и почти забытое предательство, видишь печаль и раскаяние за проказы бывшие и будущие. В этих же глазах всегда живет гордость и тени чужих прерванных жизней.
Лев аккуратно ткнул мокрым носом меня в живот, как бы давая понять, что к львам так близко подходить нельзя. Я не знал, что делать и поэтому просто сел рядом с ним. Ганнибал повернул косматую голову и внимательно посмотрел на меня. Что он пытался рассмотреть во мне осталось для меня загадкой, но я ясно понял, что встретились мы не случайно. Может быть это самообман, но чувство того, что это не так не покидало меня. Мне казалось, что хищник почувствовал, что это его последний день в саду и он решил попрощаться со мной. Словно все таки рассмотрев во мне что-то полезное Ганнибал отвернулся, сел поудобнее и стал смотреть в долину, где искусственно созданный мирок бурлил в своей ненастоящей повседневности.
Я тоже поворочавшись нашел удобное положение для своего костлявого зада и стал смотреть в никуда. Иногда я косился на замершего хищника и при каждом моем взгляде его мышцы содрогались, как от укола тонкой иголки. К такому точно не подкрадешься и не ударишь в спину. Почему такие мысли родились в моей голове я не знал. Видимо древний косматый охотник до сих пор живет в недрах подсознания каждого современного мужчины.
Нам было хорошо в нашем статичном безмолвии. Сколько мы вот так просидели я не знаю, казалось целую вечность и при этом так не справедливо мало. Только вечность счастливого момента может быть такой мимолетной. О чем думал Ганнибал, пришел он прощаться со мной или с местом ставшим ему домом. Может быть вышедший из строя процессор что-то повредил в кошачьем мозгу и лев вообще не думает и никогда больше не будет. А может быть наоборот процессор фантастическим образом подарил разум зверю и он погружен в процесс самопознания.
В саду постепенно вступал в свои права вечер. Солнце засахарилось патокой теплых, но неярких лучей, а обычно ярко голубе небо стало проступать синими заплатками предвещая скорый закат. Обычно в это время посетители расходятся и уставшие за трудовой день животные стремятся в свои вольеры, чтобы в малых радостях естественных потребностей искать свой смысл жизни. Сад опустел и остались только мы вдвоем. Человек и лев.
Я наверное его больше не увижу, а если увижу то он меня не узнает. И дело тут не в газе или процессорах. Просто там снаружи мы обычные человек и хищник, там мы разные существа разных миров и нечему нас связать. А здесь мы равны, тут в лубочном миру райского сада он и я одинаково не свободны. И в этом равенстве рождается связь без помощи прогресса и вопреки законам природы. В этой связи нет ни пользы ни вреда, она просто есть. И мы сейчас сидя бок обок отдавали ей должное.
Потом меня позвали. Звали долго и настойчиво, угрожая наказанием и требуя подчинения. Я молча вынул микро наушник из уха и выкинул его куда-то в сторону. Как только смотровые площадки опустеют вокруг нас поднимутся грузовые лифты с вооруженными людьми и медиками. Зверя тут же усыпят, чтобы без проблем увезти его в новый дом, а меня тычками в спину погонят в раздевалку, чтобы потом выписать обещанное наказание.
Но Ганнибал решил не доводить дело до моего унижения. Он аккуратно встал и потянулся. Каждая мышца встрепенулась под тугой шкурой прогоняя через себя энергию жизни рожденную в глубоких недрах могучей львиной груди. Он пошел в строну своего выхода из сада, на одно мгновение он остановился и оглянулся в мою сторону. На его больших круглых глазах отблескивали мокрым слезы. У кошек так бывает, это у них так глаза увлажняются, что-то подобное я когда-то слышал. Увлажненные глаза еще раз посмотрели на меня и он пошел прочь. Ганнибал больше не повернулся, так и ушел в свои пещеры. А я вытирал свои мокрые глаза. Они у меня тоже увлажнились, у людей так тоже бывает.
глава 58
В раздевалке меня ждал Дамир Аносович, выглядел он уставшим. При моем появлении он тяжело вздохнул и не сказав ни слова взмахом руки отправил меня в душ. Я быстро помылся, не люблю когда кто-то меня ждет. Растираясь полотенцем я морально подготовился к выволочке и натянув штаны пошел к Аносовичу. Он все это время о чем то думал откинув голову на стенной шкафчик. Когда я вышел из душа он еще долго не менял позы и молчал, молчал ровно столько сколько мне надо было времени, чтобы одеться. Как только я застегнул последнюю пуговицу на рубахе в гулком помещении раздевалки эхом пронесся звук всасываемого его легкими воздуха. Сейчас начнет орать.
- «Как же ты мне надоел, Петров», - Дамир Анотович говорил тихо и печально: «когда же пришьют хоть какое-нибудь щупальце твоему другу, Ярославу, и я смогу видеть тебя как можно реже».
Мне нечего было ответить, поэтому он продолжил: «Зачем ты выкинул наушник, он между прочим денег стоит».
- «Я извиняюсь», - мне стало не ловко: «я найду в следующий раз обязательно».
- «А следующий раз между прочим под вопросом. Сейчас оператор и начальник смены на тебя жалобы строчат, отказываются с тобой работать, говорят гнать тебя в шею надо».
Мне очень хотелось взбунтоваться, начать кричать о том, что мне на все плевать и в гробу я видел их проект, начальников смен и осточертевших операторов , но я этого не сделал. Воспитание не позволяло.
- «А знаешь на чье имя пишут?»
Я решил помолчать, оправдываться особо не хотелось, да и вряд ли кто-нибудь понял мое прощание с Ганнибалом.
- «Правильно Петров думаешь, на мое», - Дамир Анотович вскочил и стал вышагивать передо мной взад и вперед. Наверное не мог он обстоятельно думать стоя на месте.
- «И будут ждать от меня какого-то решения. А ты знаешь что я сделаю, Петров?»
Повисла театральная пауза, так как я и дальше собирался молчать, то творцом драматического момента был мой собеседник. Выждав еще немного для большего драматизма Аносович продолжил: «А я вот уволю виновника и все дела».
Он внимательно посмотрел на мою реакцию, а я постарался сохранить каменное лицо, но увы я не покерный игрок и левая бровь предательски поползла вверх демаскируя удивление, а опустившийся уголок рта выдал остро кольнувшую обиду. Удовлетворившись произведенным эффектом он продолжил: «Ты знаешь, Петров, если я решил, я сделаю. Сегодня же уволю обоих».
Мое самообладание полностью капитулировало и лицо вытянулось в полную удивления физиономию. Эта метаморфоза не прошла не замеченной Ананасовичем и он впитав мою эмоцию сбросил с себя все следы усталости и запорхал по раздевалке обдавая мня широкой крупнозубой улыбкой. Он наверное эмоциональный вампир или как их там по другому называют.
- «Уволю оператора, который не смог отследить льва», - широкая улыбка и хитрый прищур словно из рогатки полетели в мою сторону: «и уволю начальника смены, который поверил твоему обману про то, что лев сидит в пещерах».
Я как и многие пойманные на обмане выпучив глаза стал шевелить губами пытаясь выдать сто процентное опровержение, которого не успевающий за событиями ум еще не придумал.
- «Мне в принципе все равно зачем ты сидел почти обнявшись с неподконтрольным львом людоедом в тенечке», - острый взгляд оценил нанесенный ущерб моему самообладанию: «тоже мне парочка влюбленных. Твое счастье, что он ушел в пещеры. Слава богу условные рефлексы увели его к кормушке».
Последовала еще одна пауза, еще один изучающий взгляд.
- «Одного я только не пойму», - из игривого взгляд татарина превратился в тяжелый и пронизывающий: «как вам удалось выбрать единственное место на всей территории этого загона где оказалась мертвая зона видеокамер?»
Мне хотелось ответить, что место выбрал не я, а Ганнибал. Но я спросил про другое: «А как же вы тогда нас видели, если в этом месте не работают видеокамеры?»
- «Молодец, Петров, правильные вопросы задаешь», - в голосе Ананасовича вновь проступила игривость, а глаза засветились легкой хитринкой: «вас видел только я. Пока все остальные искали вас словно иголку в стоге сена».
- «А как вы нас увидели?»
- «Понимаешь, после того случая с Ярославом», - по лицу татарина пробежала серая тень: «Я решил перестраховаться и товарищу льву сделали маленькую операцию. В один глаз ему вживили микро камеру, ты не бледней, Петров, камера в виде контактной линзы. Никто твоему котику глазик не резал. За нижнее веко только батарейку заложили в маленький разрез, не умеют у нас пока камеры без питания работать. Но это лично моя камера и вас видел только я».
Я не много успокоился, конечно меня огорчило увольнение в принципе ни в чем не повинных людей, но правда одна, если Ананасович решил их уволить, то решения своего не изменит.
- «А почему ты не спрашиваешь почему тебе повезло, когда Ганнибал ушел от тебя?»
Вопрос показался мне глупым, но раз он прозвучал значит мне так только кажется.
- «Почему?»
- «А я после того случая с Ярославом», - в это раз ни что не омрачило лицо собеседника: «не только камеру кошечке поставил, но и не большую такую бомбу в лопаточной области. В этот раз пришлось немного почикать котика».
- «Зачем?», - я спросил так, для порядка.
- «А что бы спокойней было», - игривость вновь уступила место металлу в голосе собеседника: «не ушел бы он сам в пещеры, я бы нажал кнопочку и нет проблем. Сидел бы сейчас от кишок и дерьма отмывался».
- «Что с ним будет?»
- «Со львом?», - нарочито непонимающе спросил Дамир Анотович: «да ничего с ним не будет. Подождут недельку научники и вскроют ему череп для изучения. Порежут на кусочки и по банкам с формалином расфасуют, хочешь тебе что-нибудь на память пришлют».
От волнения у меня перехватило дыхание.
- «А если некий Петров перестанет выкидывать номера», - он внимательно посмотрел на меня: «то один добрый и очень влиятельный дяденька попросит не трогать бедное животное пару лет, а глядишь еще и растрогается и позволит зверюге помереть своей смертью в сытости и достатке».
Повисла еще одна пауза, только в ней не было ни театральности, ни драматизма. Эту паузу породил я, такую же простую и нескладную, как я сам.
- «Я вас понял, Дамир Анотович».
В последнее время я обрел не присущую мне смелость и фатализм в поведении, так на меня повлияло осознание моей зависимости от убийственных газов и препаратов. Скорая кончина позволяла мне смело смотреть на жизненные невзгоды и придавала мне свободу от условностей и обязательств. Я уже почувствовал тот сладостный привкус свободы человека над которым нет чужой власти, на которого нельзя надавить, но увы. На каждого несгибаемого мужа найдется свой рычаг давления. Для меня этим рычагом стал Ганнибал.
- «Но это все мелочи, Александр», - татарин вздохнул: «все мелочи, но ума не приложу чем заменить льва. Очень уж он публике нравился».
- «Замените его другим львом, делов то».
- «Смешной ты, Петров», - Ананасович захихикал: «ты знаешь сколько стоит процесс модернизации животного. Процессор, операция, калибровка».
- «Камера и бомба», - добавил я.
- «Камеру и бомбу я за свой счет ставил и удовольствие это тоже не из дешевых», - обижено сказал он.
- «Но деньги это полбеды», - вздохнул Дамир Аносович: «время главный ресурс и его у нас нет».
- «Ты же знаешь главная моя задача это выгодная продажа проекта американцам, а религиозное воспитание населения это так сказать побочный эффект. Правда могу одно сказать эффект этот довольно впечатляющий», - он еще раз вздохнул: «а время сделки все ближе и ближе».
- «Тогда ни кем не заменять», - предложил я.
- «Какой же ты умный иногда бываешь Петров. До этого я и без тебя додуматься бы мог».
Я беспомощно развел руками и мой жест повторил Дамир Аносович: «Привык я, что ты умные вещи под руку говоришь, сам правда этого не понимаешь, но говоришь. А сейчас видимо осечка вышла у тебя. Так и поступим, что мы без льва не справимся что ли?»
глава 59
С этого момента моя жизнь понеслась серым однообразным колесом. Пустые ночи сменялись туманными днями в саду. В этом сером калейдоскопе яркими лаковыми боками отсвечивали пилюли спасающие меня от побочных эффектов такого существования. Я опять был один, ни Ярослава, ни Аносовича не затягивало в мой круговорот событий и времени. Иногда казалось, что это просто длинный и скучный сон, состоящий из беспроглядных ночей и туманных рабочих часов в саду. Иногда я пытался вырваться из этого наваждения читая книги и слушая музыку.
Пытался несколько раз достучаться до Леонидыча в надежде на самопальный алкоголь, но от его коморки за несколько шагов веяло запустением. Видимо опального политика помиловали и выпустили из заточения, а других знакомых у меня не было. Несколько раз я пытался узнать судьбу Ганнибала и даже разыскал место его содержания после операции, но и там было пусто.
Других занятий у меня не было и это просто сводило с ума. Я даже почти уговорил себя прекратить прием таблеток для спокойного сна, что бы хоть в кошмарах найти разнообразие. Но слава богу до такого отчаяния я еще не дошел.
Я долго пытался найти себе интересное занятие, но удалось мне это не сразу. Однажды я подумал, как удивительно легко мне раньше давались поиски скрытого в обыденном, но это было раньше. Это раньше я чувствовал пульс окружающего мира, чувствовал напряжение уставших от нещадной эксплуатации вещей и боль опустевших проселочных дорог. Это раньше в мелкой паутинке треснувшей краски я видел переплетения судеб и карты еще не открытых далеких стран. Это было временем с загадочным ярлыком «Раньше», все знают, что есть настоящее, будущее и прошлое. Почти все предполагают, что «раньше» это и есть прошлое, но это не так. Есть в этом тайна, нет не страшная и не сулит она сокровищ или положения в обществе, это просто тайна существующая не зависимо от чьего-то желания. И смысл ее очень прост, нельзя изменить прошлое, как бы не хотелось, но есть загадочное «раньше», в котором вы хозяин и только вам решать, как оно там было.
В моем «раньше» было по разному, бывало и хорошо и не очень. Но самое главное было так, как этого хотел я. Стоит немного постараться и воспоминания серого детства маменькиного сынка из прошлого тонут в широких ярких мазках масляных красок страны «Раньше». И боязливый болезненный мальчик пугающей худобы становился бесстрашным сильным флибустьером размахивающим богато украшенной саблей в предвкушении скорой драки и богатой добычи.
Многие скажут это же обман и все было не так и это даже не ребячество, а в большей степени слабоумие. Многие так скажут и будут правы вспоминая свое скучное полное детских обид, юношеских ошибок и взрослых горестей прошлое. А могли бы вспомнить о другом. О том что «раньше» было яркое на событие детство, волнующая юность и будоражущая молодость. В каждом горестном моменте можно было увидеть блеск светлого момента если смотреть на них через призму «Раньше».
А можно было размахивая мыслью словно хирург скальпелем перекроить свое «Раньше» во что-то невообразимо прекрасное. В своем «Раньше» вы могли стать мушкетером или уставшим от роскоши богачом, героем любовником или ищущим смысл жизни затворником. И пусть все ваши близкие знают о невыразительном прошлом и посмеиваясь судачат о загубленном вами же будущем, но им ничего не известно о вашем «Раньше». «Раньше» которое не только радует вас яркими красками произошедшего, но и может дать силы к большим переменам в казалось бы уже никаком будущем. Надо только не много постараться и всегда беречь свое «Раньше».
Только благодаря своему «Раньше» я не сошел с ума в тягучие часы стерильного до боли бездействия. И если еще вчера меня пугали эти непонятно для чего существующие временные отрезки между нахождением в саду и ночами без снов похожими на смерть, то сегодня все стало по другому. Я с удовольствием мчался в свою комнату после трудового дня и завалившись на кровать вспоминал как же хорошо было «Раньше». Я с удовольствием ел и мурлыкая под нос сравнивал котлеты из «Раньше» с их серым современным подобием. Я читал и слушал музыку и с удивлением находил, что многое уже было в моей жизни, в моем «Раньше». Были и ритмичные мелодии и интересные тексты и я понимал, что именно искусство вечно и живет во всех временах и событиях одновременно.
Каждый день я находил в своем «Раньше» новые воспоминания. Самыми любимыми были те где я сидел в Райском саду под деревом и смотрел, как Силька играет с Ганнибалом. Пес неустанно скакал вокруг лежащего под яркими лучами льва и старался аккуратно прикусить то его лапу, то его хвост. Лев жутко щерил в оскале свои огромные клыки и натужно порыкивал напоминая манерой Бурятское горловое пение. Но и мне и собаке было понятно, что Ганнибал играет, каждый собачий кульбит вызывал целую бурю эмоций на львиной морде. Он довольно морщил свой большой нос и закрывал свои глазищи от накатившего счастья. Иногда они прерывали свои игрища чтобы посмотреть на меня, словно чувствуя, что именно их теплых и полных понимания взглядов мне так не хватает.
А чуть ниже по склону на расстеленном светлом покрывале сидели двое. Это были мужчина и женщина, в просторных белых одеждах, они много молчали и грустно улыбались своим мыслям. Они были уже в годах и их счастье не сверкало на солнце, оно ворочало теплым боком в их статичных позах и долгих взглядах обращенных друг к другу. Иногда они брали друг друга за руки, а иногда мягко и беззлобно о чем то спорили.
Это была мама и Дуров. В его взгляде я видел тягостное раскаяние, а в ее улыбке искреннее прощение. Иногда они смотрели на меня, в эти моменты между ними словно вода в чайнике закипала беседа, они о чем-то соглашались друг с другом и старательно громко цокали языками, что бы я мог услышать их наигранное неудовольствие.
Где-то здесь же, в саду гулял и мой отец. Я его не видел, от моего взгляда его загораживали холмы и деревья, но я точно знал что он здесь и ему тоже хорошо. Я его совсем не помню. Мама не любила говорить о нем и не сохранила ни одной отцовской фотокарточки. Но он когда-то был в моей жизни и поэтому он есть и в моем воспоминании из «Раньше».
Иногда к нам присоединялись женщины которых я, как мне казалось любил. Все они горестно вздыхали над упущенным шансом быть со мной и украдкой бросали в мою сторону полные надежд томные взгляды. Иногда пряча глаза от стыда передо мной стояли мои обидчики. В одном строю переминаясь с ноги на ногу стояли Петька из третьего «Б», Жарков из института и безликий вор укравший у меня в трамвае первый аванс. Все они сбивчиво просили прощения и опасливо косились на жутко облизывающегося Ганнибала. В этот момент Силька обычно демонстративно мочился на модные забугорные кроссовки Жаркова и рычал на преступника. Иногда сценарий этого действия немного менялся, но основная идея была неизменной.
Это были счастливые моменты, это были хорошие дни. Так пролетело еще не много времени, пока предвещая скорые перемены ко мне не зашел Ананасович.
глава 60
В это раз всемогущий начальник поймал меня в столовой. Я привычно атаковал свой завтрак. В последнее время аппетит меня покинул не смотря на все мои старания найти в чревоугодии хоть какую-нибудь радость. Если еще по пути в пункт питания соблазнительные запахи терзали мое естество, то стоило мне набить рот вкусным и полезным, как меня накрывало полное безразличие к поглощаемой пище.
Я старался видеть в этом обычные капризы моего по жизни худого организма. Все знают, что тощие бывают двух видов. Одни счастливые обжоры тратят половину своего свободного времени на поглощение вкусностей, их обмен веществ дарит им такую возможность. Они едят, что хотят, сколько хотят и когда хотят и при этом остаются худыми совершенно не поправляясь. А есть другие, как я, в нашей жизни кушанья не стали нам друзьями. Мы плохо кушаем с первого дня нашей жизни, ни что не способно вызвать в нас желания есть, ни материнское молоко, ни сочный стейк. И мы живем худыми потому, что мы так живем и по другому не хотим или даже не можем.
Но не смотря на все это липкой и холодной кляксой по моей спине стекал страх перед тем, что потеря аппетита это первый предвестник моего скорого увядания. И словно убегая от этого мерзкой эмоции я махал ложкой и старательно жевал безвкусный завтрак набивая новой порцией пищи еще не освободившийся рот. Так бы я и переводил казенные харчи если бы на против меня словно черт из табакерки не выпрыгнул Дамир Анотович.
- «Питаетесь Петров?», - начальство было как всегда полно жизненных соков и оптимизма: «питайтесь, питайтесь».
- «Спа-си-бо», - я постарался говорить членораздельно: «Да-мир Ано-о-вич».
- «Вижу дела у тебя идут хорошо», - татарин вскользь осмотрел мой завтрак и его едва заметно передернуло. Видимо лучшие люди завтракают чем-то получше.
- «Я не буду долго отвлекать тебя от выделения желудочных соков и сразу перейду к делу», - Ананасович старался не смотреть на мою пищу: «Я долго думал как нам быть с заменой Ганнибалу. Заводить нового питомца, как я уже говорил у нас нет ни времени ни сил. Но и не вводить замену я не могу, газетчики уже одолели со своими тетрадными сенсациями».
- «Тетрадными?», - не совсем понял я.
- «Да тетрадными, заведут себе тетрадочку в клетку на восемнадцать листов и за десять минут раскрывают в них все тайны мира. На все загадки у них там уже написаны ответы, только доказательств нет из-за произвола лживых властей».
- «Да пусть пишут, жалко вам что ли?»
- «Да мне то не жалко, а общественность волнуется. Такого понаписали, что волосы иногда дыбом встают, а у нас демократическое и всем довольное общество если ты забыл и волос у него много».
Мне нечего было ответить, общество, как общество. Особенность нашей страны в том, что ее население всегда и всем не довольно. Но не довольство это кухонное и сугубо личное и по этому официально у нас счастливое самодостаточное общество. Общество здорового человека, так сказать.
- «И единственный способ все это прекратить», - продолжил Аносович: «сделать вид, что вывод льва из проекта был плановым, а для этого надо вводить новую единицу».
Я немного подумал и продолжил завтракать, в такие моменты Аносовичу не нужен собеседник, он и так скажет все что хотел.
- «В общем все много думали, а решать проблему опять пришлось мне одному», - он сделал паузу оттеняя весь трагизм своего героического труда: «Знакомься с новым компаньоном».
Ананасович театрально обернулся к открытым дверям столовой, а я замер с раскрытым ртом. В дверном проеме появилась женская фигура и направилась к нашему столику.
- «Инна Сергеевна, присаживайтесь», - промурчал татарин.
Она молча выдвинула стул и села как бы в стороне от меня и моего недоеденного завтрака. Я бросил взгляд в ее сторону, но напоролся на ответный холодный колючий взгляд исключающий какое либо изучение.
Аносович остался доволен произведенным эффектом и продолжил: «Потом познакомитесь. Инна Сергеевна вводится в проект, как агент номер два. Ее задача это исполнение роли, так сказать Евы».
В последних словах прозвучали нотки скабрёзности и юркий словно хорек взгляд татарина метнулся от каменного лица женщины к моему еще не успевшему обрести осмысленный вид. Не увидев желаемого эффекта он продолжил.
- «Конечно же я имею ввиду нахождение в саду, но и в нерабочее время общение не исключается», - он еще раз хитро осмотрел меня и Инну Сергеевну: «но, вряд ли вам этого захочется».
Я украдкой бросил еще один взгляд в ее сторону и в этот раз мне удалось разглядеть новую коллегу. Ее почти бесцветные темно серые волосы были убраны в небольшую косичку больше напоминающую крысиный хвостик. Пара выбившихся из аккуратной прически волос были тонкими и намекали, что их хозяйка о пышной шевелюре может только мечтать.
Лицо, мой взгляд словно споткнулся на нем, споткнулся о большой прямой нос разделяющий худощавый лик на две половины от большого округлого лба почти до самого подбородка. Если во всех культурах красоту видели в лицах близким к полной симметрии, то в этом лице ее почти не было. Граничащая с уродством асимметрия разбросала разные по форме и размеру глаза на разных уровнях под кустистыми бровями и криво прочертила тонкий но очень большой рот. По женскому узкий подбородок венчала глубокая мужская ямочка. Еще были огромные почти слоновьи уши и глубокие мимические морщины располосовавшую тонкую бледную кожу на отдельные участки, словно африканский материк на политической карте мира.
Обладательницу такого неудачного личика можно было бы списать в разряд полных уродин если бы не глаза. Как я уже подметил они были разного размера и формы, но их цвет. Это были два ярко зеленных прожектора. Нет сами глаза были довольно обычными по размеру, но вот излучаемый ими изумрудный свет сбивал с толку. И только посмотрев в них становилось понятно, что с мужским вниманием у Инны Сергеевны проблем нет. Именно этот контраст полного отсутствия миловидности лица и дурманящий пронзительный взгляд зеленых глаз покорили не одно мужское сердце.
Фигуру прямо сидящей на жестком стуле женщины рассмотреть не удалось, на ней был довольно объемный бесформенный балахон морковного цвета спадающий воздушными мятыми волнами до самого пола, где бугрился несколькими складками дающими понять, что при ходьбе хозяйки он тянется за ней по полу скрывая ноги. Может быть сейчас мода такая, я не знаю. Взгляд повинуясь законам природы замедлил свой бег в районе грудной клетки высматривая половые признаки, но грудь рассмотреть не удалось. Вряд ли при такой худобе ее лица она у нее большая, но судя по развитым мышцам шеи, эта женщина была не просто худой, а хорошо физически развитой. Что опять же исключало наличие большого бюста.
Заканчивая свой беглый осмотр новой знакомой я отметил, что тоже подвергся ее изучению. Вот только ей понадобилось гораздо меньше времени, чтобы провести анализ и оставить мою персону в категории «не представляющий никакого интереса», куда я наверное был помещен еще на стадии ознакомления с моим личным делом. Но меня это совершенно не задело, женщины это не мой конек и производить какое-то особое впечатление на эту особу я не собирался. Дамир Анотович подождал пока мы обменяемся взглядами и прервал затянувшуюся паузу.
- «Инна Сергеевна к нам не надолго, так сказать эта не основной вид ее деятельности. Она из федеральной службы охраны и вернется к своим обязанностям, как только в ее услугах мы перестанем нуждаться».
- «Приятно познакомиться, Инна Сергеевна», - я решил быть вежливым, но моя вежливость потонула в ответной тишине.
- «Потом познакомитесь, Петров», - Ананасович продолжил: «На вашей работе присутствие Инны Сергеевны почти ни как не отразиться. Мы не будем развивать библейских сюжетов, поэтому ваше общение в саду будет минимальным, на первоначальном этапе по крайней мере. Вы как и раньше будете работать с животными, а Инна Сергеевна будет появляться в саду по необходимости. Как я уже с казал она к нам временно, как говориться в займы и никакой дополнительной подготовки не имеет. Ее главная задача своим появлением снять все вопросы по отсутствию Ганнибала».
На мой взгляд это было удачное решение. Все знают, что в райском саду должна появиться Ева и исчезновение льва в таком аспекте выглядело логично.
- «Вот в принципе пока и все», - Дамир Анотович встал и подал руку даме: «ты, Петров, доедай, а я пока покажу тут все Инне Петровне».
Я внимательно посмотрел на татарина, неужели и он попал в ловушку ярко зеленых глаз, но если это и так то поймать его на этом мне не удалось. Я посмотрел в след удаляющейся парочке. Только сейчас я увидел какая она высокая, почти как я. Аносович рядом с ней смотрелся еще комичней чем обычно. Он отработанным маневром устремился вперед, чтобы более высокий человек догонял его и не смотрел сверху вниз, но не тут то было. В этот раз он пал жертвой своей галантности, обвившая его выставленный локоть женская рука не пустила его в привычный отрыв и если этот конфуз на его лице не тронул ни одной мышцы, то ее некрасивый рот изогнулся в довольной улыбке.
глава 61
Я ел и думал, что от этой женщины надо держаться подальше. Даже если бы Ананасович не приоткрыл тайну ее основной службы я бы все равно побаивался ее. И дело даже не в том, что ее шея крепче моей, а вероятней и вся ее мускулатура вызовет у меня чувство зависти, дело в другом. От нее тянуло запахом суровой уверенности. Таких людей нельзя ничем удивить или застать врасплох. Они словно «мюнхаузены» всегда смогут вытащить себя за волосы из любой передряги и как герои голливудского боевика наподдавать всем пинков по мягкому месту. При этом правда порцию воспитательных затрещин получают все и виноватые и такие, как я, которые умудрились не в том месте и не в то время доедать свой завтрак.
Единственное, что выбивалось из общего имиджа Инны Сергеевны так это ее одежный ансамбль. Уместней всего на ней смотрелся бы черный брючный костюм, а не бесформенный балахон морковного цвета. Может быть как раз под ним и скрывается брючный костюм и большая снайперская винтовка. Стоит только мировому спокойствию пошатнуться, как вороненная сталь винтовочного ствола разорвет нелепое одеяние выпуская настоящую Инну Сергеевну наружу на погибель несчастных негодяев.
А быть может вся ее суровость это только маска и в этом аляповатом одеянии Инна Сергеевна дает проявиться своей женственности, которую приходится скрывать в интересах государственной службы. Эта дилемма настолько заняла меня, что я даже перестал жевать. Настоящая женщина или терминатор в юбке? Все таки снайперская винтовка под балохоном более реальный вариант, решил я.
В следующую неделю я Инну не видел. Я решил про себя называть ее по имени, вряд ли в реальной жизни ее бы устроил такой расклад, но в своих мыслях я хозяин. Да и длинно это как-то Инна Сергеевна. Если в начале в сад я выходил раз в неделю, то сейчас работал почти каждый день. И эту неделю еще в раздевалке, перед выходом в сад меня сотрясал мандраж предвкушения встречи с ней. Это не было неразделенным желанием близости, не было влюбленностью, это был страх перед непознанным и загадочным. И каждый раз после входа в Эдем меня накрывало облегчение от того, что я не увижу эту женщину и сад остается только моим, но проходило время и в моих мыслях проступала обида. Обида маленького мальчика, которому показали новую игрушку, но не дали поиграть из-за плохого поведения.
Наконец мы встретились. В этот день я точно не ожидал ее появления в саду. Во первых это была среда, день когда посетителей почти не было, а если и были то в первой половине дня. Вторую половину дня персонал называл сиестой, да и я обычно уходил в свою комнату отдыха в пещере, где дрых до конца рабочего дня.
Вот и сегодня я погревшись на солнышке решил пойти вздремнуть. Я спустился с холма направился к речке, чтобы пройтись по прохладному мокрому песку. Не успел я дойти до границы зеленого травяного моря и почти белого с голубоватым отливом песчаного пляжа, как небо потемнело. Резкий порыв ветра взметнул песчаную пыль и мне пришлось прикрыть глаза рукой. В этот миг сверкнули молнии и оглушительно прогремел раскат грома. Я знал, что в этом месте возможно многое, но обычно меня о таких фокусах предупреждал оператор, а сейчас происходящее обескуражило меня.
Я застыл как вкопанный, середина небольшой речки забурлила и закрутилась в водовороте. Воронка крутила воду так сильно, что в середине водоворота появилось воздушное пространство и в нем что-то стало подниматься. Молнии стали сверкать все сильнее, а громовые раскаты перебивая друг друга гремели словно артиллерийская канонада. Я ошибся это было не что-то, это была она. Сначала появилась голова, потом постепенно появилось женское тело. Это была Инна, точнее Ева, так как узнать в золотисто сверкающей женской фигуре недавнюю знакомую было нельзя.
Передо мной в середине мощного водоворота стояла сверкающая фигура, она была женственной, но не вульгарной. В ее абрисе были соблюдены те пропорции, что бы радовать глаз, но не пробуждать ни каких сексуальных фантазий. Контрастом к искрящемуся телу были черные, как безлунная ночь волосы. Огромная шевелюра пышно свисала ниже поясницы, отдельные пряди ниспадали на плечи и грудь и в этом угадывалось сходство с косматой гривой Ганнибала. Совпадение это или игра моего воображения, не думаю. В этом месте таких совпадений не бывает.
Она стояла в позе Венеры, прикрывая одной рукой грудь, а второй свое естество, вернее то место где оно должно быть. Глаза ее были закрыты, а одна нога чуть согнута в колене, так чтобы со стороны это выглядело, как кротость и целомудрие. Ветер крепчал, а в ее прическе не качнулся ни один волос, еще один порыв и водоворот двинулся в сторону берега, в мою сторону. Двигался он плавно, как бы боясь уронить свою драгоценную ношу, а я все это время всматривался в ее лицо. У нее как и у меня невозможно увидеть черты лица, для посетителей мы светящиеся фигуры с большими выразительными глазами, но я все же всматривался, хотя бы чтобы еще раз увидеть ее взгляд.
Водяная воронка приблизилась к самой границе песка осушив все мелководье и из нее повалила белоснежная пена. Кто-то решил совместить образ античной богини с рождением первой женщины райского сада. Я не знаю, как это смотрится со стороны, но с моего места это было бесподобно. Пенные хлопья заиграли отсветами золотистой фигуры рождая ослепляющие зайчики и рассветив воздух над головой Инны большой и яркой радугой. И в этот момент она открыла глаза.
Я долго не мог понять от чего испытал легкий шок. Все произошло одновременно, резко распахнулись ее глаза ослепив меня нестерпимым изумрудным светом, исчез гром уступив место мертвой тишине и ярко засветило солнце. Интенсивность зеленого отсвета ее глаз понизилась и я смог не жмурясь посмотреть в ее сторону. Это потом я узнал, что каждый раз когда она будет появляться в саду ее первый взгляд будет подобно вспышке и надо поберечь глаза. В это раз я стоял и тер глаза пытаясь проморгаться и унять световые пятна скачущие перед ними.
Она ступила на берег и жизнь в саду возобновила свой бег. Зашелестел привычный ветерок и где-то в ветвях зазвучали птичьи песни. Она аккуратно прошла по мокрому песку и встала напротив меня. Даже в такой вблизи я не мог увидеть ее лицо, только два огромных зеленых глаза на кукольно правильном абрисе лица. Я заметил, что ее волосы побелели до цвета платиновой блондинки.
- «Твои волосы…», - голос предательски дрогнул.
- «Я знаю, так будет всегда когда ты рядом», - ее голос оказался глубоким и бархатным.
- «И что теперь?», - я постарался и своему голосу придать более мужественный тембр.
- «Ничего. Иди куда шел, а я осмотрюсь».
Она повернулась и пошла в вдоль берега. Как только она отошла от меня метров на пять ее волосы вновь стали иссиня черными. Я стоял и смотрел ей в след, что-то тут было не так. Что-то раздражало меня в удаляющейся женской фигуре и это не имело отношения к ее привлекательности или ее отсутствию. Но что-то не давало мне покоя.
Я понял, все это время пока она удалялась от меня я привычно тянулся к ней, чтобы ощутить ее ауру и не смог этого сделать. Я не видел ничего, ни ее маркера, ни основных характеристик. Я тут же потянулся к другим обитателям сада и увидел всех. Даже тех кто был в норах или под водой, их маркеры с точностью до пять сантиметров указывали место нахождения каждой твари. Я видел всех кроме Инны.
- «Оператор, это Первый», - я постарался унять волнение в голосе.
- «Да, Первый, я вас слушаю».
- «Что-то не так, я не вижу показателей Второй».
- «Все нормально, не переживайте. Мы их тоже не видим».
- «А почему?»
- «Она ни как не подготовлена для работы в саду», - оператор постарался успокоить меня: «Одно вам скажу в утешение, она не только ничего не видит, кроме как своими глазами, но и взаимодействовать самостоятельно ни с одним объектом не может».
- «Спасибо, оператор», - я мстительно улыбнулся.
Словно ребенок понявший свое превосходство я испытал удовлетворение и хмыкнув в след удаляющейся женской фигуре пошел, куда шелдо этого, спать.
глава 62
С появлением Инны в жизни нашего подземелья мало, что изменилось. Тут и до нее были женщины и наверное будут еще, единственный мужчина для которого наличие женщины в радиусе километра было раздражителем сейчас где-то ожидал свою новую руку.
Я только представил, что будет с Ярославом под воздействием этих зеленых глаз. В одном я был уверен этот прожжённый сердцеед не падет под женскими чарами Инны Сергеевны. Это будет схватка, нет смертельное сражение, в котором победа будет сродни поражению. Я с удовольствием займу лучшее место в первом ряду, чтобы наслаждаться самой заигранной пьесой за всю историю человечества. Это будет та еще драма, не хуже «Отелло», ну или комедия на худой конец.
В саду Инна мне не мешала. Правда, как и говорил Аносович, режим ее выхода в сад изменился. Зрителям так полюбилось ее эффектное появление, что выходить из сверкающей пены приходилось ей по два, а то и по три раза в день. В саду она находилась совсем не много, это было суровой необходимостью. Газ, которым в саду дышат все включая меня для нее еще более губителен, а главное бесполезен. Поэтому ее нахождение в главном павильоне проекта было не только кратковременным, но и однообразным. Этот факт меня очень радовал, я пытался пристыдить себя за столь мелкое и пакостное веселье, но приятная теплота чувства превосходства так грела душу, что отказать себе в этой маленькой радости я не мог.
Каждый раз после фееричного появления Инна в образе Евы шла ко мне, гладила внешней стороной ладони по лицу и уходила под ветви огромного дерева, где рвала фрукты. Потом шла купаться на речку, там в теплой голубоватой воде играла с дельфинами. Слава богу для того, чтобы найти общий язык с этими млекопитающими не нужен ни газ, ни процессоры. Так она проводила свой короткий выход на сцену, потом приходило время и она опять гладила меня по лицу и уходила в реку, где у самой кромки воды под ее легкими шагами рождался водоворот в котором она исчезала постепенно погружаясь в него.
Со смотровых площадок это смотрелось здоровски и вызывало сплошное умиление. Вот только операторы слышали, что она мне говорит каждый раз и это обязательно была какая-нибудь колкость. Я стойко стоял и слушал претензии к моему внешнему виду, упреки к умственному развитию и всякие пошлые шуточки по поводу и без.
Вот и сейчас я привычно зажмурился и вспышка зеленого цвета разнеслась по всему павильону вызывая восторг зрителей. Я не стал открывать глаз пока не почувствовал возвращения течения жизни сада в обычное русло. Не успел я открыть глаза под струями вернувшегося теплого ветерка, как Инна уже стояла напротив меня и поднимала руку, чтобы привычным движением провести свой жилистой сухой кистью по моей щеке. В этот момент зрители наверное думали о том блаженстве, что накрывает меня от прикосновения мягкой и теплой женской кожи и не могли себе представить, что мою щеку с силой трет наждачная бумага.
- «Здравствуй, дорогой», - я уверен сейчас на невидимом для меня лице расцветает едкая желчная ухмылка.
Раньше я пытался отвечать на ее приветствие, но от этого становилось еще хуже и поэтому я сейчас терпеливо ждал очередную гадость, чтобы спокойно пойти по своим Адамовым делам.
- «День прошел, а ты не изменился. Как был засранцем так и остался».
Сухая кисть закончила свой путь по моей впалой щеке, Инна повернулась и пошла вдоль берега в сторону скал. Ей каждый день хотелось внести какое-то разнообразие в унылый распорядок, но отступить от утвержденного маршрута ей не давали ни выработанная годами дисциплина, ни строгий оператор.
Я мстил ей по своему. В то время когда она была в саду я выкладывался на все сто. Я каждым своим жестом и движением показывал ей свое превосходство. Птичьи стайки рисовали сложные узоры на фоне ярко голубого неба. Обезьяны повинуясь моим командам разносили зрителям фрукты. А тигр катал меня вдоль ограждения вызывая восхищение у детей и взрослых. Каждый раз я старался придумать что-то новое. Было и затмение и звездопад. В жаркий полдень шел освежающий снег, который таял на ладонях, а на отвесных скалах собирался в пышные шапки и благодарный снежный барс приходил потереться о мои колени. Все пушные зверьки подчиняясь моей воле следовали за мной словно длинный меховой шлейф. Стоило мне присесть и вся эта мелкая братия стремилась забраться мне на руки, плечи и голову.
Инна смотрела на все это с завистью и наверное придумывала новые колкости в мой адрес. Иногда мне становилось ее жалко и я отправлял кого-нибудь из зверей к ней поиграть, но звери видели в ней только человека и источник опасности. Их ауры красились в цвета тревоги и стресса. Игры получались натянутыми и фальшивыми. С появлением Инны я сначала задумался о том почему бы и меня не заменить на обычного человека, который бы не страдал от вдыхаемого газа и которому не пришлось бы делать дорогостоящие операции. А теперь все вопросы отпали. И дело даже не во взаимодействии с животными и управлением чудесами райского сада. Нет это конечно самое важное, но я подметил и другое.
У Инны была другая походка, не только походка, каждое ее движение было естественным для человека и несравнимо грубым по сравнению с моими. Я видел видео записи своей работы в саду и главное, что меня отличало от обычного человека, вернее что отличало меня в роли Адама от меня обычного это нереальная пластика. Каждый мой шаг, каждое движение было полно гармонии и не невообразимого изящества. Даже когда я просто шел по траве создавалось впечатление, что я плыву по ней. У Инны такого не было, ее походка была обычной, наверное по женски легкой, но все таки обычной. В моих же движениях сквозила гармония рожденная коррекцией вживленного процессора.
Каждый раз выходя из раздевалки я ожидал неприятного разговора с Инной. Мне казалось это в ее характере поймать меня в темном углу и наехать за мое пижонство. Но с этой стороны сада Инна Сергеевна словно забывала свои колкости в мой адрес и мои выкрутасы в ответ. Мы встречались сухо здоровались и шли по своим делам. Свой морковный балахон она убрала и по коридорам проекта ходила в мешковатом черном спортивном костюме известного бренда. Впрочем эта мешковатость не лишала ее внимания мужской половины персонала даже когда ее лицо было спрятано в глубоком капюшоне.
В такие моменты сексуальное напряжение вокруг нее возрастало еще больше, мужчины просто не могли оторвать взгляда от проходящей мимо фигуры. Все таки тайна сокрытой фигуры волнует мужское сознание куда сильней чем откровенно выставленные на показ женские прелести. В каждой казалось бы идеальной женской фигуре найдется изъян или же найдется мужчина чье либидо трепещет при виде прелестей другого размера или формы. А мешковатая ткань, полное сокрытие формы рождает в мужских умах фантазии и в этих фантазиях они видят именно те формы, что взволнуют их до самых границ дозволенного, а возможно и более. Может быть в этом и есть секрет хиджаба, чадры и паранджи.
глава 63
Я тоже смотрел ей в след, но по своим причинам. Я старался набраться смелости, чтобы поговорить с ней. Наконец я решил, что сегодня смогу это сделать. В столовую я пришел пораньше и присел в углу ожидая ее появления. Я редко ходил ужинать в столовую, обычно я спал натощак или набирал булок в обеденное время, чтобы вечером пожевать у себя в комнате. Ужин в общей столовой угнетал меня, в это время на базе оставалось минимальное количество народа. Сотрудники охраны и различные дежурные, в столовую они ходили по очереди поэтому большое помещение в эти часы пустовало. Освещение в целях экономии было половинчатым и дежурного работника раздачи было не видно. Он словно призрак скудно отсвечивал белой форменной одеждой и выходил из серой тени только при появлении клиентов. Но все это можно было бы стерпеть если бы не оглушительный шум столовых приборов. Весь аппетит испаряется от громыхания ложки или вилки о стекло тарелки. В большом пустынном помещении эти безобидные звуки были сродни отзвукам средневекового сражения.
Зато Инна всегда ходила ужинать, я это узнал из пересудов в плотное утренние время завтрака. Народ судачил о ней постоянно и больше всех работники кухни. Пока стоишь в очереди за питанием наслушаешься их монотонного бурчания о ней. В основном это было возмущение ее манерой ходить в капюшоне, про остальное как ни странно молчали. Видимо весть о том, в какой организации она служит сразу разнеслась среди обслуживающего персонала и говорить за глаза гадости они побаивались. Может быть там в своих узких кухонных коридорах ей и моют кости, а тут только о мешковатом костюме и капюшоне. Хотя я думаю в тех коридорах достается всем, каждому выдают ярлык и песочат его недостатки или достоинства. Наверное только Ярослава здесь любили, за веселый нрав, за богатырский аппетит и панибратское отношение со всеми не взирая на регалии и звания.
Мое ожидание затянулось, уже прошли основные потребители горячей пищи и дежурный повар пару раз подзывал меня за положенной порцией. Наверное сегодня у нее разгрузочный день, я наконец встал на край раздачи и привычным движением снял с темной стопки верхний разнос.
В голове сразу всплыли воспоминания из детства. Я стою у раздачи в советской столовой, стою и смотрю как пожилая и очень упитанная женщина с большой силой и еще большим пренебрежением напихивает мытые алюминиевые ложки и вилки в положенные для них корзины. Вода с них капает противным дождем мне на голову и лицо. Мама куда-то отошла, наверное помыть руки. А я стою и вытираю противные капли со лба, а за мной стоят и мнутся с ноги на ногу какие-то мужчины и женщины. Очередь стояла порядочная и судя по недовольному гомону законное время обеда подходило к концу. Наконец принесли чистые разносы и народ начал выхватывать их из стопки боясь, что они опять закончатся. А я не мог достать для нас с мамой разнос, я был слишком мал и с тоской смотрел на быстро тающую стопку разносов.
Счастливые обладатели плоской пластмассовой тары стали протискиваться мимо меня бросая вниз на мою макушку полные возмущения взгляды. Я тоже пытался возмущаться, ведь я же по очереди стою первым и как только у меня будет разнос я тоже пойду вперед, чтобы взять нам с мамой обед. Но у меня разноса не было и ни кто не подал мне его. Я так и стоял отпихиваемый ворчащими взрослыми людьми у которых заканчивалось обеденное время. Разносы заканчивались, толчки становились все бесцеремонней, ни кто уже не соизмерял своей силы с моим возрастом. И только недовольное шипение: «Не стой, отойди!», было музыкальным сопровождением моей горькой обиде и теплым тугим слезам.
- «Не стой отойди», - сзади послышался недовольный голос. По глубоким бархатным ноткам я узнал Инну. Я проворно отстранился пропуская ее вперед. Из под надвинутого капюшона в мою сторону сверкнул недовольный зеленый взгляд.
Такой же взгляд достался дежурному по раздаче и он словно заведенная игрушка засуетился и замахал половниками и лопатками. Их монолог состоял из скороговорки выдаваемых им названий блюд и ее коротких «да» и «не стоит». Разнос очень быстро оброс тарелками и она покинув раздачу отправилась в самый дальний и темный угол.
- «Мне тоже самое», - опередил я дежурный вопрос работника кухни. Он равнодушно качнул плечами и начал свой загадочный ритуал по выделению из общих масс пищи положенных по граммовке порций. Мгновение и вот я стою с полным разносом в руках, словно новенький баркас перед своим первым выходом в море. Набравшись смелости я направился к ней. Еще на половине пути увидев мое уверенное движение к ее столику Инна стала сверлить меня взглядом. В надежде, что я дрогну и сверну в сторону к любому пустому столику в пустом зале, но я не дрогнул.
- «Приятного аппетита, Инна Сергеевна», - первая фраза отскочила от моих зубов, она была самой отрепетированной из всего моего монолога. Мне казалось, что я смогу за один раз высказать свои претензии к ее колкостям в саду и мы сразу найдем общий язык. Но все пошло не так.
- «Какое тебе дело до моего аппетита?», - она с вызовом посмотрела на меня. Мне бы взять и сбежать за другой столик, но я просто опешил от такого ответа. Она еще раз посмотрела на меня и с глубоким вздохом сказала: «Ладно, расслабься садись и ешь, только давай молча».
Ничего не ответив я сел за столик и стал ужинать. Мы сидели и молча ели в пустом зале и почти в полной темноте. Я своей спиной чувствовал сверлящий взгляд повара, представляю, как он сейчас напрягает свой слух чтобы хоть что-то услышать из нашего загадочного разговора. Но мы молчали, мы просто ели свой ужин. Мне много раз хотелось поднять свой взгляд на нее, но боязнь того, что она меня прогонит победила это желание. Она поела очень быстро, в движениях ее руки не было лишнего, скупые удары вилкой в содержимое тарелок, быстрые движения челюстей. Я еще только разгонялся, а ее прием пищи уже окончился. Она встала и обойдя столик спросила: «Ты идешь?».
Я подскочил, как ужаленный, а она уже направилась к выходу. Я наскоро вытер лицо бумажной салфеткой и побежал догонять Инну. А спину все так же сверлил въедливый поварской взгляд. Сегодня родится новая сплетня для кухонных коридоров.
глава 64
В коридорах было по вечернему пустынно, только я и Инна нарушали статистику коридорного опустошения. Наши шаги звучали гулко с отголоском эха вдоль ярко освещенных стен. Она шла чуть впереди ссутулив плечи, чтобы глубокий капюшон еще больше закрывал ее лицо от окружающего мира. Я стараясь не шуметь аккуратно вышагивал сзади.
Я всматривался в ее сгорбленную спину и думал о том куда мы идем. Довольно развитое воображение намекало мне на что-то пахнущее тайной и опасностью. Внутренний голос настойчиво предлагал постепенно отстать и смыться, чтобы спокойно лечь спать. Ну а нереализованные низменные желания нашептывали про вероятности скабрёзной интрижки. Так мы и шли пока Инна резко не остановилась у ничем не примечательной двери. Она бросила один взгляд в мою сторону словно желая убедиться не убежал ли я и открыла дверь. Еще не войдя я понял, что это ее комната. Из раскрывающейся щели мне приветливо подмигнула стена и дверца шкафа. Тут все было как у меня. Если бы мне завязали глаза и привели в эту комнату я бы решил, что она и есть то место где я провожу каждую ночь. Конечно потом через пару минут я бы нашел отличия. В этой комнате был полный порядок, в моей же царил присущий никогда не женатому мужчине бардак.
- «Чего встал, заходи», - сказала Инна. В ее голосе проскользнула некая нервозность. Видимо она не хотела, чтобы кто-то увидел, как к ней входит посторонний мужчина.
Я быстро прошмыгнул в полуоткрытую дверь и тихонько прикрыл ее за собой. На секунду я опешил от мысли, что делать дальше, но заметил в углу стул и двинулся к нему. Я присел на стул аккуратно опуская свой вес на его конструкцию. В моей комнате был такой же и я знал, что это надёжная мебель, но мое воспитание требовало быть учтивым даже к хозяйской мебели.
Инна села напротив меня на кровать и скинула капюшон. Я опять видел ее такой, как в первый день. Сухое некрасивое лицо, оттопыренные большие уши и жиденьких хвостик почти бесцветных волос. Вот только было одно отличие, в тот раз ее ярко зеленые глаза просто слепили своей притягательностью пряча природную некрасивость за своим сиянием. Сейчас они тоже были притягательно выразительными, но свет в них был другой. В его мягкой теплоте читалась накопившаяся усталость.
Причем не усталость тяжелого дня или нахлынувших проблем. Это была женская усталость накопленная за всю жизнь. Обычно так выглядят глаза престарелой умудренной женщины, которая прожила долгую и разную жизнь. Это не значит, что у обладательниц таких взглядов жизнь не удалась, наоборот. В этом усталом взгляде переплетают свои мерцающие нити и житейская мудрость, и настоящая любовь, и радость счастливых моментов. Но главная основа этого отсвета эта боль. Боль от первой любви и расставания, боль от многих житейски обид, наконец боль от рождения ребенка. Так что эта была правильная боль, без которой и женщина не женщина.
Теперь я смотрел на нее другими глазами. В казалось бы на совсем лишенном красоты лице проступила миловидность и та симпатичность, что иногда выигрывает в сражениях с яркой красотой и сексуальностью. В оттопыренных ушах проступала загадка, большой нос притягивал взгляд и будоражил мысли намекая на скрытый вулкан страстей. А теплый почти томный взгляд обезоруживал в конец. Надменность и пылающий взгляд это всего лишь маска, маска скрывающая доброту и понимание, женственность и простоту. Так уж устроен мир, что без маски в нем не прожить. Бывают конечно такие, как я которые не смогли за всю свою жизнь нарастить на лице слой твердой защитной неправды, но это не было нам в плюс. Мы только мучились и страдали от своей открытости.
Она тоже смотрела на меня. И видела что-то свое, но сегодня в ее взгляде не было презрительной оценки и неутешительного вывода. Она махнула головой, коротко и не быстро, как бы предлагая мне начать разговор.
- «Инна Сергеевна, добрый вечер», - я постарался искренне улыбнутся, улыбка вышла до крайности идиотской.
Она не стала отвечать, а большие длинные губы тронула искренняя улыбка.
- «Я извиняюсь, что так поздно», - я старался подобрать слова. Если честно я не рассчитывал, что разговор состоится. Мне казалось она меня сразу пошлет и поэтому я даже не пытался заранее сформировать в голове его тезисы.
- «Я еще раз извиняюсь», - я начинал нервничать: «Инна Сергеевна, я понимаю, что вы очень занятая женщина и я не хочу мешать вам. Если можно ответьте мне только на один вопрос».
- «Какой?», - в ее голосе появился интерес, а в глазах полыхнула яркая вспышка. Видимо она решила, что я сейчас буду высказывать ей свои симпатии или еще чего больше признаваться в чувствах.
- «Зачем вы мне в саду всегда гадости говорите?»
Она засмеялась так резко, что от неожиданности я даже дернулся. Она смеялась в за хлеб, честно и откровенно вкладывая в каждый перезвон глубокого бархатного голоса искреннее веселье. Она несколько раз пыталась успокоиться, а потом прыскала смехом с новой силой. Ее руки прижимались то к животу то ко рту словно не зная где же поймать этот безудержный хохот и успокоиться. Я не заметил, как и сам стал тихонько смеяться глядя на нее. Сам я давно не смеялся и уже за это был ей благодарен. Я давился своими тихими смешками и думал о том, что за этот момент ей можно простить прежние обиды и закрыть глаза на будущие.
Наконец она успокоилась, а вслед за ней и я.
- «Прости меня, Петров», - она говорила и вытирала выступившие слезы: «извини, Александр. У тебя просто в личном деле оперативное имя Петров».
- «Ничего страшного, я привык, Инна Сергеевна».
- «Ты намекаешь мне на то, что я старо выгляжу?», - вопрос прозвучал с такой угрозой, что я серьезно испугался за свое здоровье. Переживаемый испуг так сильно отразился на моем лице, что она прыснула смехом еще раз.
А я воспользовавшись моментом пытался объяснить, что обращался к ней по имени и отчеству только из-за глубочайшего почтения и потому, что Дамир Анотович ее так называл. А еще я вспомнил, что меня так учила мама и что не хотел ее этим обидеть. А она хохотала и хохотала, пока я не понял, что если я не перестану извиняться, то ее веселье не прекратиться.
Потом она успокоилась и предложила мне выпить чаю. Меня уколола зависть от мысли, о том что у меня нет чайника, но когда увидел маленький повидавший виды кипятильник опушенный в стакан я понял, что нет у меня ни чайника, ни простого житейского опыта.
Еще ни раз Инна включала кипятильник. Мы пили чай и разговаривали. Она несколько раз извинилась за свои уколы, а же просил ее забыть об этом и мы опять смеялись. Нет, между нами не возникло влечения или симпатии, как между мужчиной и женщиной. Мы были приятны друг другу, как собеседники, как два нормальных человека волею судьбы попавших в застенки дурдома.
глава 65
Инна объяснила зачем она говорила мне гадости каждый раз появляясь в саду. Она вообще многое мне о себе рассказала. Детство у нее было вполне обычное до того момента, как пришло осознание, что мальчики смотрят на других, а от нее шарахаются. Именно в эти годы в ней сформировался тот стержень, на котором она построила свою жизнь. Сначала она ушла с головой в учебу и спорт. Казалось бы, что это равнозначная замена. Хороший аттестат и здоровье давали хорошие шансы на дальнейшее становление, но появился он. Это был парень с параллельного потока, по закону жанра он был на столько же красив, на сколько она нет. Он долго за ней ухаживал, а она не верила. Но однажды она сдалась, она наконец поверила в сказку и загадочную любовь, которая способна заставить полюбить писанного красавца серую мышку за какие-то только ему видимые достоинства. Потом был обман и разочарование.
Унижение преследовало ее в коридорах института, казалось каждая стенка, каждый оконный проем знал о ее разбитом сердце и смеялся над ее глупостью. Были и заброшенная учеба и плохая компания. Свое горе она топила в дешевом алкоголе и объятиях малознакомых молодых людей. Были болезни и даже аборт. Так она катилась по наклонной пока не достигла самого дна. Теперь уже она унижала других, не разбирая кто слабее ее или сильней, ее просто боялся весь институт. Она отбирала деньги и вещи, больше всех страдали смазливые мальчики и красивые девчонки. Особо не покорных она со своей бандой караулила вечером и избивала до кровавых соплей.
Так бы все и кончилось, ее должны были отчислить. А потом бы кривая дорожка очень быстро привела бы ее на кончик иглы или в казенный дом. Но ее жизнь опять изменил мужчина. Он не был красавцем, да и вообще он был на много старше ее. Он был просто прохожим, который увидел валяющуюся в пьяном угаре девицу среди буйной панковской тусовки, которые раньше часто устраивались на пустырях и в оврагах. В этот день он возвращался с вечерней прогулки через заброшенный палисадник, когда увидел пьяную и орущую компанию. Он бы прошел мимо, потому что был человеком взрослым и разумным, но увидел ее. Грязную и вдрызг пьяную, ему стало ее жалко, он смог рассмотреть что-то в вонючей почти оскотинившейся девке.
И он забрал ее, ему это стоило синяка под глазом порванного плаща и сбитых в кровь кулаков. Он тихо ругаясь взвалил ее бессознательное тело себе на плечо и понес в сторону дома. Он был взрослым и сильным мужчиной, ему в след кидали проклятия и угрозы, но ни кто не посмел догнать и ударить. Он уже попробовали доказать ему, что один в поле не воин. Он доказал им обратное, каждому. И если одурманенная молодежь кидалась на него с одной мыслью покалечить, то он бил их только с одним намерением, проучить.
Он принес ее домой и положил ее в ванну, там она в полном беспамятстве блевала и мочилась под себя, а он методично смывал все это теплым душем. Потом была капельница и еще одна. Она спала два дня. Иногда просыпаясь она бросала испуганные взгляды на обстановку, на незнакомого мужчину, что читал газету в большом кожаном кресле, на себя голую под теплым одеялом. Потом слабость брала свое и она снова проваливалась в забытье.
Наконец она проснулась и почувствовав прилив сил устроила ему истерику. Всего за пару минут она смогла визжа и ругаясь матом объяснить ему все возможные последствия если он сейчас же ее не отпустит. Он, она даже не спросила, как его зовут, молча принес всю ее одежду и бросил поверх одеяла. Смрадная вонь грязи, мочи и блювотины заставила ее заткнуться. Он сказал, что она может одеваться и проваливать или составить ему компанию за завтраком. Они сидели на просторной кухне и молча ели, а она смотрела на взрослого некрасивого мужчину, на большой богато накрытый стол, на чистую кухню с дорогой мебелью и украдкой бросала взгляд на кровать, где на одеяле лежало ее вонючее прошлое, а возможно и будущее.
Она осталась у него жить, он не просил, но был рад. В его квартире оказалось много комнат, да и вообще он не знал нужды в деньгах, но она осталась не поэтому. Он уходил утром по делам, а она ждала его. Они почти не разговаривали, но понимали друг друга с полу слова. Однажды он спросил ее почему она так жила и она рассказала. Он не жалел ее и не смеялся, он только сказал, что каждый человек красив и не бывает кого то красивей, чем другие. Просто увидеть красоту другого человека это труд, а куда как проще видеть ту которая на поверхности. И она увидела, что этот некрасивый мужчина на самом деле красив, а главное поняла что и она тоже красива.
Она полюбила его, а он поставил ей условие, что разрешит себе прикоснуться к ней только если она закончит институт. Это казалось ей невыполнимой задачей, как вернуться в институт и смотреть в глаза тем кого она унижала. Но она очень любила его и смогла. С тех пор она самая счастливая женщина на свете и воспитывает сына, самого красивого мальчика на земле рожденного от любви двух не красивых с первого взгляда людей.
В федеральную службу охраны она пошла работать тоже по его просьбе. Он был крупным чиновником и не мог позволить себе отношений с молодой девочкой даже не смотря на то, что не был женат и она пошла в его охранники. Сейчас он уже большой политик, а она начальник его охраны, но они все еще любят друг друга и сюда он попросил ее приехать, чтобы помочь Дамиру Анотовичу.
А что касается обзывательств, так это у них такой ритуал. Каждый раз когда им приходиться играть свои роли начальника и подчиненной она говорит ему гадость. Вот и мне в первый день по привычке высказала, а потом решила не ломать традиций. В службе охраны люди, как правило суеверные. Я в свою очередь решил разрешить ей и впредь соблюдать эту странную традицию.
Мы закончили пить чай и я пошел к себе в комнату. На прощание Инна напомнила мне, что при следующей встрече я должен проявить порядочность и сделать вид, что этого разговора не было. Я же пообещал хранить доверенную мне тайну. Так уж устроен наш мир, что добрая и порядочная женщина должна носить маску самоуверенной стервы для того чтобы ее уважали мужчины.
глава 66
Утреннее пробуждение далось мне не легко. Из-за таблеток устранявших кошмары, мои ночи стали похожи на потерю сознания. Я выпивал пилюли ложился и словно кто-то повернув рубильник гасил мысли в голове. Я даже не всегда успевал выключить свет перед сном, так и спал при полном освещении. Меня всегда подгонял страх, что выпитые таблетки начнут действовать быстрее и я упаду еще не успев прилечь на кровать.
Утром же, как по расписанию рубильник включали и глаза распахивались на встречу новому дню. Обычно я вставал и шел по утренним делам в ванную. Не было ни чувства недосыпа, ни подъема сил присущих утру после полноценного сна. В моей жизни было дневное время наполненное работой в саду, вечер личного времени и один поворот загадочного рубильника. Такой сон не воспринимался моим мозгом и я ощущал себя постоянно бодрствующим человеком.
Сегодня было не так. Глаза с трудом открылись разрывая гнойные выделения на ресницах. Горло саднило так, словно я вчера много кричал и пил холодный лимонад. Первая мысль была о простуде, но прислушавшись к себе я понял, что это более серьезное заболевание. Голова гудела и отдавала тупой болью на каждое мое движение. Я с трудом поднялся и шаркая ногами побрел в туалет. Утренний душ немного облегчил мои страдания и я надеясь на скорое выздоровление поплелся в столовую. Там за крайним столом сидела Инна, но я сделал вид, что как и раньше побаиваюсь ее и для приема пищи выбрал максимально удаленный от нее столик.
Завтрак облегчения не принес. Я просто не стал его есть, я смотрел на тарелку аппетитной каши и понимал, что абсолютно не хочу есть. Умом я понимал, что есть это жизненная необходимость, но заставить себя не смог. Решив, что разгрузочный день пойдет мне только на пользу я покинул пищеблок и направился в лазарет. Медбрат смотрел на меня долго словно пытаясь вспомнить что-то понятное только ему. Я сбивчиво пытался объяснить ему кто я такой и какие у меня симптомы, а он смотрел на меня коровьими глазами. Он еще раз посмотрел в мою сторону и словно что-то вспомнив судорожно стал куда-то звонить.
Он что-то пробурчал в трубку и положив ее заговорил со мной: «Вы извините, я вас не узнал. Сейчас подойдет доктор и поможет вам. Вы, как говориться фигура очень важная и мне вас осматривать нельзя».
Я молча пожал плечами и уселся на край кушетки. Медбрат тут же потерял ко мне всякий интерес. Свой взгляд он упер в большую толстую книгу какого-то медицинского справочника и я почти успел проникнуться уважением к его желанию просвещаться, пока не увидел яркую обложку какого-то комикса выглядывающую из разворота.
Это немного подняло мне настроение, но утреннее недомогание не желало отступать. Дверь сзади меня не громко хлопнула и мимо меня пронесся невысокий мужчина в белом халате. Приближаясь к столу он молча кивнул мне в знак приветствия и тут же стал грозно хмурить брови на медбрата. Видимо тому не удалось скрыть от начальства замаскированный комикс. Медбрат поняв, что прокололся проворно подскочил и уворачиваясь от оплеухи прогромыхал своими ножищами на выход.
- «Здравствуйте, Александр», - доктор сел на свое законное место и приветственно улыбнулся.
- «Здравствуйте, э-э-э», - я много раз встречался с этим доктором, но вспомнить его имени я не смог.
- «Иван Петрович», - помог мне доктор.
- «Извините, Иван Петрович, заболел я так, что даже ваше имя запамятовал», - попытался выкрутиться я. Доктор понимающе закивал головой давая мне понять что выкрутиться не удалось.
Он быстро опросил мои симптомы и померив мне давление стал что-то писать в своем журнале.
- «Ну как доктор, жить буду?», - решил пошутить я.
- «Конечно будете, Александр», - не отрываясь от журнала ответил мне доктор.
- «А что со мной, доктор?»
Наконец он закончил писанину и уделил мне все свое внимание.
- «Это так сказать побочный эффект от таблеток, которые вы пьете перед сном. Вы же понимаете, что почти все препараты, которые я вам выписываю экспериментальные и так сказать могут иметь некоторые последствия».
- «И что теперь со мной будет?», - спросил я.
- «В принципе, ничего страшного, Александр. Сейчас я сделаю вам инъекцию и все пройдет, а вот так сказать ваше снотворное придется пока исключить».
До меня не сразу дошел смысл его слов. Профессионально выработанный обнадеживающий тон доктора сбил меня с толку. Я успокоился, с благодарностью улыбнулся и стал ждать спасительный укол. Но удивленно приподнятая бровь врача указала мне, что я не совсем понял смысл его слов.
- «Я конечно же помню почему мы вам выписали этот препарат», - Иван Петрович посмотрел на меня с пониманием: «Для купирования феномена ночного страха и полное исключение медикамента крайне не желательно».
Вспомнив свой последний кошмар про Дурова я старательно замотал головой в знак согласия с доктором.
- «Поэтому мы поступим по так», - он что пробормотал себе под нос и стал заполнять рецепт: «Сегодня в вашем дозаторе заменят часть таблеток на другой препарат. И вы будете получать половину прежней дозы старого лекарства в купе с другим лекарством».
- «А почему это нельзя было сделать с самого начала? Давали бы в таком сочетании, чтобы не было побочных эффектов», - решил сумничать я.
Иван Петрович грустно улыбнулся: «Поверьте мне, старому доктору, всегда есть побочный эффект и данное сочетание препаратов на мой взгляд на много вреднее для вашего организма».
- «Значит мне потом будет еще хуже?»
- «Я бы так не сказал», - доктор взял себя в руки и одобрительно улыбнулся: «Во первых, я думаю мы сможем вернуться к старому препарату, как только сможем исключить или уменьшить его вредное влияние, а во вторых у прописанного мной сегодня лекарства побочный эффект не столь заметен».
- «То есть я не замечу, как помру?», - я продолжал хорохориться.
Доктор искренне посмеялся и постарался успокоить: «Все не на столько плохо. Поверьте мне, Александр, это очень качественный психостимулятор. У меня к вам просьба, занесите это рецепт на пункт управления, чтобы вам побыстрее сменили препарат в дозаторе».
- «Хорошо», - я взял бумажку, пожал протянутую сухую ладонь доктора и отправился на пункт управления.
Уже в коридоре я заглянул в рецепт, среди мало понятных цифр указывающих дозировку я рассмотрел название лекарства. «Cocainum», это была латынь.
День подходил к концу. В саду все прошло, как обычно хорошо, разве только, что Инна выдала новую колкость над которой мы аккуратно похихикали. А сейчас я сидел у себя в комнате возле таблеточного бокса, маленькая дверца откроется в девять вчера и там будут лежать таблетки. Сегодня будет одна новая, хоть какое то разнообразие. Мой взгляд наткнулся на кнопку диктофона, давно я им не пользовался, повода не было. Сегодня мне в обязательном порядке указали на необходимость возобновить утренние записи. Все таки новый препарат выдали.
Время тянулось медленно и я от нечего делать включил диктофон и хулиганским голос произнес: «Дяденька дайте таблеточку, а то спать охота, мочи нет». Но ждать мне пришлось до положенного срока, внутри коробки что-то загудело и дверца отворилась, на часах было ровно девять часов вечера. Я немного подождал и махом закинул таблетки в рот, запив их водой из под крана. После я сразу пошел спать. В этот раз рубильника не было я засыпал, как обычно делал это до приема таблеток. Голова потяжелела, глаза налились магнетизмом дремоты и веки потянулись под его воздействием друг к другу. Я почувствовал, что засыпаю, а мысли продолжали копошиться отдаваясь тяжелым пульсом в моих висках.
глава 67
Я уснул. Я не чувствовал своего тела, но знал оно спит. А вот разум был в полудремном сознании. В голове по прежнему путались сонные мысли, но понимание того, что их вообще не должно быть настораживало меня. Может быть это и есть сон. Просто сегодня у меня такой вот сон или это только начало и впереди возможно меня ждет обычное человеческое сновидение или пугающий кошмар.
Я почувствовал взгляд. Наверное именно так ощущает своей шкурой чужой взгляд маленький пугливый зверек. Тяжелое шершавое прикосновение чужого взгляда тронуло мое лицо и исчезло. Прошло мгновение и взгляд возник снова, он не был враждебным, он был любопытным и настороженным. Этот взгляд уже был в моих снах, но его обычно прерывали кошмары и поэтому я готовился к худшему. Но кошмара не было, был только взгляд гревший меня словно маленькое солнце. Потом был вдох. Вдох был долгим словно наполняющим огромные легкие, которые потом будут разгонять неизвестный мне парусник. Но вместо мощного и долгого выдоха я услышал: «Привет».
Первой мыслью было проснуться, но мне это не удалось. В обычных снах в такие моменты пробуждение прогоняет плохое сновидение, но мой сон не был обычным. Сразу в голове сплыла надпись «Cocainum», неужели это новый препарат так действует.
- «Воспитанные люди отвечают на приветствие», - незнакомый голос отъигрывал каждое слово небольшим эхом. Какой-то особой окраски или интонации в голосе не было. Не было у него и акцента или других индивидуальных особенностей.
Больше всего мне хотелось притвориться глухим или непонимающим ничего безумцем, но привитая с малых ногтей вежливость опередила мои желания: «Здравствуйте …»
- «Ну слава богу», - в вибрирующем звуке голоса появилась окраска радости: «Я много раз приходил к тебе, но меня прерывали другие».
Я сразу вспомнил, как несколько раз мои кошмары начинались вот так же, моим полубодорствованием и чьим-то взглядом. А потом был кошмар.
- «Ты главное скажи, чтобы тебе оставили именно эти таблетки, а то опять все пойдет на с марку».
- «Откуда вы знаете про таблетки?», - спросил я.
- «Я много чего знаю», - самодовольно протянул незнакомый голос.
Яркой искрой в голове возникла догадка, что этот голос часть какого-то эксперимента, который надо мной ставят не имеющие ничего святого ученые проекта. Тут же перед глазами возник образ хитро улыбающегося Дамира Анотовича.
- «Все мы части чьего-нибудь эксперимента», - самодовольство голоса росло с геометрической прогрессией: «но этот персонаж, Дамир Анотович, тут совершенно не причем! И по поводу чтения мыслей, не задавайте банальных вопросов, товарищ».
«Кто ты?!», - я усиленно формировал этот короткий вопрос в своей голове. Мысль словно мягкая глина норовила просочиться через незримые рамки моих усилий и упасть в черную пустоту бессознательного, но я очень старался.
- «Почему ты молчишь?», - в голосе проступило недовольство: «Ты на столько рад мне, что разучился говорить?»
«Не умеет читать мысли», - с облегчением подумал я.
- «Да умею я, умею, но не люблю я это дело», - голос зазвучал обижено: «не люблю, понимаешь?»
- «Кто ты?!», -я был близок к истерике. Если бы это был сон, обычный сон или даже не обычный. Но в голове словно тусклая лампа просвечивало понимание, что это не сон и не явь, это что-то большее.
- «Я, кто я», - голосе пропала обида и засквозила надменность: «это главный вопрос бытия, который каждый должен задавать себе ежеминутно и искать на него ответ. С этим вопросом должны умирать смертные и существовать не знающие такого понятия. Каждый кто найдет ответ на эту загадку вечности, тот может считать себя богом».
- «Так кто же ты», - настаивал я: «Ты нашел ответ на этот вопрос?»
Я говорил, а в голове повисла колючая мысль, почему я называю незнакомца на ты. Но тут же забурлила пузырями другая: «А почему бы и нет, то же мне великий незнакомец».
- «Возможно и нашел, а ты всю свою жизнь думаешь не о том».
Я решил обидеться на этот укор, но в данном состоянии мне это не удалось: «Как мне тебя называть?»
- «Да, как хочешь так и называй», - ответил голос: «А мне тебя, как называть?»
Этот вопрос поставил меня в тупик: «А ты не знаешь, как меня зовут?»
- «Знаю, ты Петров, ты Александр.», - голос звучал немного удивленно: «У тебя есть отчество и несколько обидных кличек, которые тебе выдавали сверстники еще с детского сада, но причем тут это? Я тебя спрашиваю про другое, как мне тебя называть? Я встречал рабов просивших взывать к ним не иначе, как господин. Я спорил с великими умами и звал их глупцами. Я еще раз спрошу, как мне тебя называть?»
- «Зови меня Александр или нет, лучше Петров. Я уже привык, пусть будет Петров».
- «Петров, пусть будет Петров», - голос зазвучал так словно погрузился в далекие воспоминания: «Знавал я одного Петра. Он бежал из преступно снедающего христиан Рима спасая свою жизнь. Он бежал, а на грязных улицах пригорода лежали калеки и больные, которым обещали облегчение при его появлении. Липкая слава о рождаемых в его проповедях чудесах выгоняла под жгучие солнечные лучи сирых и убогих, а он бежал. Бежал все быстрей и быстрей перебирая ногами, а тонкий склизкий червь ужаса точил его веру в настоящего бога. Он почти договорился со своей совестью и смог в собственном топоте босых ног услышать мелодию приглушающую крики убиваемых римским кесарем единоверцев, но перед ни возник он.
В темнеющем от заката облаке пыли он увидел образ Иисуха, он шел мимо Петра в сторону Рима и улыбался своим мыслям. «Куда же ты, мой господин», - взмолился Петр: «В Риме смерть!». Иисус улыбнулся и не сбавляя шага сказал: «Я знаю, для этого я и иду в Рим, на распятие свое». Сказал и исчез в облаке пыли. Устыдился тогда Петр своей слабости и повернул свои стопы к Риму. Там его ждали ждущие облегчения сирые, там ждали его слова угнетаемые христиане, там его ждало распятие».
Голос замолчал на мгновение и добавил: «Меня тогда звали Луций, но чаще я слышал за спиной шепот: Великий Нерон поджигатель Рима».
глава 68
Давно я не просыпался таким бодрым и отдохнувшим. Я еще только открыл глаза, а в голове крутился какой-то веселенький мотивчик. Я не стал противиться проявившейся музыкальности и напевая не сложную мелодию отправился в душ. В голове возникли воспоминания о последнем сновидении, на секунду я прервал музыкальное мычание, а потом продолжил. Сон, как сон, меня он полностью устраивал.
Тут же чтобы не забыть я оставил сообщение на диктофоне таблеточной кормушки: «Доза оптимальная, побочных эффектов нет. Это лекарство даже лучше старого».
Мое мурлыкание продолжилось, правда когда я вышел из комнаты в направлении столовой громкость пришлось убавить. Еще с детских лет я знал, что пою ужасно и надо беречь окружающих от такого удара. Я с удовольствием позавтракал и мое настроение улучшилось еще больше. Потом я побездельничал и дождавшись урочного часа отправился, так сказать, на работу.
Глаза открылись медленно, тяжело. Между ресниц повис тенистый туман, сквозь который виднелось марево из дыма, пыли, каких-то вспышек света и тугих протяжных звуков, будто где-то рядом киты кричали в толще океана. Но океана здесь точно не было, был я - оглушенный и полуслепой.
Я полулежал в груде штукатурки, кирпича и какого-то еще непонятного строительного мусора, ноги мои нелепо торчали вперед и смотрели на меня криво остриженными ногтями пальцев голых ступней. Ноги были худы и смешно волосаты, осыпанные той же пылью, что мешала дышать и скрипела на моих зубах. Выше колен ноги были завалены мусором покрупнее, в куче виднелись грубо стесанные бока красного пупырчатого кирпича, куски кафельной плитки и кровь. Эта куча покрывала меня до самого горла, включая руки, было тепло. Дыхание мое было хриплым и прерывистым, для того, чтобы загнать в себя хоть сколько-то кислорода, приходилось втягивать воздух широко открытым ртом, после чего отплевываться от пыли. Слюны почти не было, во рту образовалась корка со вкусом извести, противно скрипящая и раздражающая до психа.
В животе приятно пульсировало, горячо стучало об ребра в такт моему пульсу, и было в этой пульсации что-то приятно болезненное, пугающее чувство, что там должно быть больно, а ее нет, боли, есть только кровь. Она проступала сквозь развалины мусорной кучи, покрывавшей меня, ее тугие ручейки пробивались между крупным мусором, по пути обрастая пылью, густея от этого и замедляя свое растекание до полной остановки. При следующем ударе моего сердца появлялся новый ручеек, пробегавший по пути застрявшего с веселым ускорением. Он врезался в фронт пыли и начинал вязнуть, как неудачное наступление на войне.
Разум мой, поглощённый созерцанием кроваво-пылевого сражения, все же напомнил мне, что когда кровь кинет в наступление последние силы, я скорее всего умру. Надо найти рану и остановить кровопотерю. Руки. Я потянул их к себе из-под завала наружу. Они тянулись неохотно, ворочая в недрах кучи крупный мусор. Словно обиженные дети, они кололи меня нервной болью там, где были ссадины и ушибы, когда по ним, словно песок в пустыне, стекал мелкий мусор и пыль. Усилием воли я выдернул обе руки и поднял перед собой. Это были две худые жерди с комично мелкими мышцами под сероватой покарябанной кожей, покрытой грязью, кровью и редкими волосами. Пыль, взметнувшаяся в процессе извлечения верхних конечностей, виртуозно кружила вокруг них свой нехитрый танец, стремясь побороть закон притяжения и навсегда остаться в своем, только ей понятном движении.
Сквозь нее я смотрел на ногти узловатых восьми пальцев. Ногти на руках были подстрижены аккуратней своих нижних товарищей. Пальцы, пальцы… «Восьми.. Восемь!» - разум закричал,- «Их должно быть десять!!!». И в этот момент мир танцующей пыли, грязных конечностей и поющих китов лопнул.
В глазах одновременно со слезами появилась резкость, я увидел, что нахожусь в углу своей раздевалки, пострадавшей от какого-то взрыва. В комнате не осталось ни одной целой вещи, вокруг меня валялись кучами осколки зеркал, обломки мебели и подвесного потолка. Одной стены почти не было, ее кусками я и был засыпан. Слух окончательно лишил меня иллюзий и крики китов стали визгом пожарной сигнализации. Она монотонно била по ушам и вызывала очередной приступ паники.
Я закричал. Там, где на левой руке не хватало безымянного и мизинца, вспыхнула боль. Никогда мне не было так больно, она крутила изуродованную ладонь, дергала за ошметки кожи, втыкала острие в маленькие белые точечки костей там, где должны быть пальцы. Все быстрее и быстрее. Слезы рванули наружу, крик перешел в вой, и казалось, мое лицо состоит из кривого рта выдающего наружу мерзкие звуки со слюнями и двух ямок сморщенных глазниц, из которых текли вязкие теплые слезы.
Я и не заметил, как в агонии умудрился перевернуться набок, свернув всю кучу мусора куда-то за спину. Я лежал, баюкая левую руку в правой в позе эмбриона, тихо воя и царапая голову об шершавый бетонный пол, лишенный кафеля во время взрыва. Мне было так жалко себя, что и Боль, как будто поняла меня, пожалела, отпустила мою ущербную руку и просто осталась рядом, заглядывая мне в глаза в поисках чего-то, только ей понятного в моем существе.
Обида давила из моих легких отвратительные звуки, словно композитор, писавший безумную симфонию. Мне казалось, что хуже уже не будет. Я калека. Калеку найдут и спасут. Жалко себя. Но разуму было плевать на мою жалость к самому себе, - «Надо найти рану и оставить кровопотерю». В животе вновь стало ощущаться жаркое пульсирование. Будто прижавшись ко мне, тихо ворочался дворовый кот, недовольно выпуская когти мне в мякоть живота при каждом моем вздохе. Горячий мокрый кот. Мне очень не хотелось смотреть туда, после осмотра пальцев я вообще боялся смотреть на себя, но разум требовал, - «Остановить кровопотерю».
Никого кота, конечно, не было. Была рана, не такая уж и страшная, как рисовало воображение. Прямой разрез сантиметров пятнадцать или около того. Пальцы, вернее их отсутствие, выглядели куда страшнее. Рядом с разрезом, в луже густой темной крови лежала какая-то куча тряпья, испачканного кровью. Это просто порез, это не пальцы. Слезы с новой силой хлынули по лицу, рот безобразно искривился и забулькал охами и подвыванием. Жалко пальцы. Я аккуратно положил левую руку подле себя, так чтобы не видеть ее уродства и решил правой рукой прижать тряпки к ране, чтобы остановить кровь. Ее я потерял и так достаточно много.
Боль оживилась от моих телодвижений. Деловито подергала за израненную ладонь, постучала, как на ксилофоне, по каждой крупной ссадине и ушибу. Но при этом беззлобно, с улыбкой ожидая чего-то интересного. Я дотянулся до кучки кровавых тряпок, возможно, это была моя рваная футболка, сгреб ее в охапку правой рукой. Она была влажная, теплая, напитанная кровью, и Боль отступила от меня, широко заулыбалась, мне стало не по себе. Сморщившись больше от брезгливости, чем от возможных болевых ощущений, я с силой прижал ветошь к ране.
Мир изменился. Меня обманули. Все вокруг стало смазанным, серым, не значимым. Остался только я на полу и Боль, стоявшая во весь рост рядом. Боль засмеялась в голос, все громче и громче, глядя на мою руку с тряпкой у раны. Посмотрел туда и я. Рука с силой прижимала к ране комок моих собственных грязных кишок. Некоторые из них просочились сквозь пальцы и налились сизым отталкивающим цветом. По пальцам сочилась кровь и какая-то слизь.
При этом часть сжатого кулака провалилась вовнутрь раны. Я с ужасом смотрел на свой живот, руку, кишки, крупная дрожь стала сотрясать мое тело. Боль наклонилась ко мне, еще раз издевательски заглянула мне в глаза и ударила в живот. Еще и еще. Мир вокруг исчез совсем. Исчез и я, осталась только Боль.
глава 69
Свет тихонько раздвигая сомкнутые ресницы попытался вернуть мне сознание. Ему это удалось не сразу. Я почувствовал его давление на зрачки и инстинктивно зажмурился. Открывать глаза не хотелось. Тупое бесчувствие в левой руке и в районе живота, а так же запах стерильности присущий медицинским учреждениям безапелляционно давали понять, что случившаяся со мной до этого момента трагедия не была фантазией. Но пока закрыты глаза надежда живет, надежда на то, что ничего не было или же последствия случившегося настолько незначительны, что все будет хорошо.
Но оставаться в обнадеживающем неведении мне не дали. Видимо кто-то пристально сторожил момент моего пробуждения и мой слух уловил шуршание одежды, быстрый топот и хлопок двери. С сожалением мне пришлось лишить себя иллюзий и открыть глаза. Я лежал в небольшой, но светлой палате. Противоположная стена оказалась полностью стеклянной и из этого окна открывался чудесный вид на залитое солнцем озеро. Резкие порывы ветра качали созревший рогоз, который почти все по не знанию называют камышом. За зеленой стеной озерной травы виднелась морщинистая поверхность воды. В каждой маленькой волне созданной все тем же ветром отражалось яркое летнее солнце.
Вот теперь я понял, что это всего лишь экран. Сначала я обрадовался, что наконец меня перевезли в помещение над поверхностью земли. Но если допустить возможность того что моя палата находится на берегу живописного озера я еще мог, то сказочную смену наступающей зимы на яркое лето не допускал. Как же мне не хотелось осматривать себя, но все же от этого не уйти. Мое тело было укрыто мягким шерстяным одеялом светло желтого цвета. Я аккуратно вытянул левую руку из под одеяла. Она оказалась аккуратно перемотанной бинтом от самого локтя до кончиков пальцев, но толщина повязки не смогла скрыть отсутствие двух пальцев.
Тут же на глазах навернулись слезы, значит все это было на самом деле, значит я на самом деле теперь калека. Для того чтобы увидеть рану на животе пришлось откинуть одеяло в сторону. Худшие ожидания не оправдались. Никаких окровавленных повязок не было. Мое худощавое тело было заключено в аккуратный корсет телесного цвета и отсутствие дренажей и всяких медицинских трубок уходящих под корсет обнадеживали.
Дверь в палату широко зевнув впустила Дамира Анотовича.
- «О я кажется предотвратил побег», - он подмигнул мне: «Петров, вынужден тебя разочаровать, это не окно, это телевизор!»
- «Я догадался», - прогнусавил я.
Он прошел в самый угол и только я подумал, что сесть ему негде, как в палату внесли одно из его любимых кресел зеленой кожи. А я пытался догадаться на чем сидел тот, кто караулил мое пробуждение. Тем временем Дамир Анотович поместил свой компактный организм в мягкую скрипучесть английской кожи элегантно закинув ногу на ногу.
- «Как ты себя чувствуешь, Петров»?
Я молча отвечая на его вопрос приподнял калечную руку, мне при этом хотелось сделать мужественное лицо, но верхняя губа поползла вниз и напоровшись на сопротивление нижней предательски затряслась.
- «Но, но, ты чего Александр?», - Аносович ободряюще затараторил: «Вон другу твоему, Ярославу, руку на днях пришьют новую, а ты за два несчастных пальца переживаешь!»
- «А это?», - а показал здоровой рукой на плотный корсет: «Это мне в «Утробе» залечили?»
По лицу маленького татарина пробежала едва заметная тень: «Умеешь ты, Петров, неудобные вопрос задавать. В этот раз «Утробу» нам не дали, для животного дали, а для человека занято оказалось. Но ты не переживай, этот корсет тоже вещь хорошая через две недели будешь бегать, как новый. Правда если бы дали «Утробу» ты бы и с пальцами был и уже завтра отсюда вышел».
При упоминании о моей калечности в глазах опять проступили слезы. Я постарался, как можно незаметней утереть их рукавом, но Анотович все же заметил момент моей слабости. Он не стал меня еще больше утешать, любил все таки он наблюдать за человеческой слабостью.
- «Что произошло, Дамир Анотович?», - спросил я.
- «Если вкратце, то тебя пытались взорвать», - сухо ответил татарин.
Если честно, я думал, что произошла какая-нибудь авария, но чтобы это был теракт. А тем более против моей скромной личности, такого я не предполагал.
- «Как взорвать, кто?»
- «Да взяла на себя ответственность одна непонятная организация, «Серые волки Свободного Курдистана». Заявили в социальных сетях, что это они взорвали тебя, сына шайтана и весь наш не угодный Аллаху балаган», - он говорил старательно коверкая слова на кавказский манер.
- «Правда мы тут же заявили, что никакого теракта не было и все живы здоровы. Ярослав даже интервью записал, вот они бедные теперь не знают как доказать всему мировому сообществу, что они не обманывают. Слава богу в наших подземельях хоть ядерную бомбу взрывай, наверху ни одна травинка не дрогнет».
- «А как им это удалось, тут же такая охрана. До сих пор с опаской мимо этих вояк прохожу».
- «Как удалось, как удалось. Слава богу в России живем, а тут все возможно», - в голосе Аносовича зазвучал сарказм: «Вернее сказать только в России такое возможно. Потратили огромные средства на службу безопасности, а как кран потек в твоей душевой так стали искать по улицам кто бы за грош его поменял. Видите ли завхоз хотел сэкономить, вот и нашел абрека, которому еще и помог пронести взрывное устройство без досмотра. Хотел побыстрей обтяпать дело, а потом списать денег, как за целую бригаду сантехников из Швейцарии».
- «Странно, а что у нас нет детекторов для обнаружения бомб?», - удивился я.
- «Все есть у нас, Александр, и в преогромном количестве. Но глупый с виду гастарбайтер оказался кандидатом химических наук в прошлом, а наш с виду умный завхоз оказался идиотом в настоящем», - татарин тяжело вздохнул: «Террорист убедил завхоза несколько раз провести его через охрану, то какой-то шаровый не подходит, то кранбуксы бракованные. Вот так он и пронес каждый ингредиент взрывчатого вещества по отдельности и замещал его уже здесь в душевой. В качестве взрывателя свои часы приспособил, а поражающими элементами стало содержимое его инструментального чемоданчика. Сам понимаешь у каждого сантехника в чемодане полпуда железяк».
- «Все гениальное просто», - подвел итог я.
- «Что есть, то есть. Сэкономил завхоз на миллионный ущерб и пару лет в колонии. Взять террориста не удалось, как спецназ пошел на штурм квартиры он отравился, химик хренов».
- «Так теперь нам надо бояться следующей диверсии», - уныло констатировал я.
- «Да не переживай, Петров. Все будет хорошо», - татарин поправил покосившийся узел галстука: «Мы вышли на главарей этой Курдистанской банды и спросили зачем взрывали, чем мы им не угодили».
- «А они чего?!»
- «А они как попугаи твердят: «Дайте землю великому Курдскому народу!». Мы их спрашиваем: «Мы то тут причем, вы к правительству Ирака обращайтесь, а они свое твердят». Короче говоря решили они взрывать все подряд, пока им землю не дадут, как евреям в тысяча девятьсот сорок восьмом».
- «Ну вы и решили, что эти террористы, как снаряд в одну воронку второй раз бомбу не закладывают?»
- «Ох и язва ты, Петров, безпалая. Будешь выпендриваться так и будешь только до восьми считать».
Пока я набирал полную грудь воздуха, чтобы высказать свое возмущение по поводу глупых шуток он продолжил: «Вот мы и обратились так сказать в штаб квартиру мирового зла и терроризма, чтобы разобрались с безпредельщиками».
- «А что так можно? Разве мы не боремся с терроризмом?», - удивился я.
- «Конечно боремся, все в этом мире с кем-то или с чем-то борются. Вот и саудитам не понравилось, что их великую борьбу за исламизацию мира какие-то курдские безпредельщики грязными руками лапают».
- «И что теперь с этими курдами будет?»
- «Уже ничего не будет, Петров, уже ничего», - Дамир Анотович весело подмигнул.
Он еще не много посидел и ушел, кресло впрочем осталось, значит еще зайдет.
Я остался один и от наступившей тишины меня потянуло в сон. Я подумал, что надо как-то вызвать персонал, чтобы мне принесли мои таблетки для сна, но не успел. Уснул.
глава 70
В это раз сновидений не было, быть может потому что это дневной сон, а может быть мне дают другие препараты. Я приготовился к длительному и скучному бодрствованию лежачего больного. На большом экране опять показывали пасторальные пейзажи.
Я прислушался к своему состоянию, то что я был недавно ранен и прооперирован ни как не сказалось на мне. Конечно была небольшая слабость, но меня больше беспокоила усталость спины от долгого лежания.
Словно читая мои мысли в палату вошла медсестра и поставив мне капельницу нажала какие-то кнопки на изголовье моей кровати. Повинуясь законам автоматики подо мной задвигались массажные валики. Словно огромные пальцы сказочного массажиста живущего под кроватью они стали разгонять застоявшуюся кровь в моих членах.
Медсестра удовлетворившись моим расплывшимся в блаженной улыбке лицом молча вышла. Назвать ее симпатичной или наоборот не красивой я не мог. Как и положено на ней был чистый халат полностью скрывающий особенности фигуры и защитная маска скрывающая лицо. Впрочем ее личность меня не интересовала, это Ярослав уже бы весь изошелся на пузыри лишь бы заглянуть под маску и под халат.
Как и положено в подобных ситуациях стоит помянуть черта он и появиться. Дверь палаты распахнулась словно от удара ноги и с громким выкриком: «Па-бам-м-м!» в зеленое кресло впрыгнул Ярослав.
- «А сестричка то ничего, наверное», - он улыбался во все свои лошадиные огромные зубы и заговорщицки двигал бровями: «есть такое правило симпатичные сестрички всегда прячут себя в халат и маску».
- «Рад тебя видеть, дядя Ярик», - сказал я.
Мой друг картинно скривил лицо в ответ на нелюбимое прозвище, но через секунду вновь просиял и замахал своими руками. Он старательно выкручивал ими петли и другие замысловатые фигуры, чтобы показать что привычного зеркального движения протеза больше нет.
- «Тебя можно поздравить с новой рукой?»
- «Можно…», - обиделся Ярослав: «Нужно! Я больше не инвалид, понимаешь?! Я снова полноценный человек, я не калека!»
- «Я и раньше тебя понимал, Ярослав, а теперь и подавно», - я вытащил покалеченную руку на обозрение.
Такой реакции от своего товарища я не ожидал. Увидев толстую повязку на левой руке совсем не скрывающей отсутствие двух пальцев Ярослав выпучил глаза и словно выброшенная на берег рыба стал хватать ртом воздух. Я сначала решил, что это он так надо мной издевается. В его характере было говорить колкости и обидные вещи, но я ошибся.
- «Сашка, Санечка, прости!», - на него было больно смотреть, он выглядел так будто это он потерял свои пальцы: «Я же не знал, мне не сказали, вот тебе крест, Петров!».
Он стал креститься и сползать с кресла, казалось если я его не остановлю, то он встанет на колени перед моей кроватью и начнет истово бить головой об пол в подтверждение своих слов.
- «Ярослав, прекрати!», - я постарался чтобы мой голос звучал, как можно жестче: «Прекрати! Я не думаю, что тебе бы понравилось если бы я так себя повел, когда ты пострадал!»
Мой гнев возымел действие, Ярослав сел обратно в кресло и старательно потер свое лицо обеими руками. Все таки пока это выглядело не обычно по крайней мере для меня.
- «Извини, Петров, что-то я расчувствовался», - пробубнил сквозь ладони бывший инвалид.
- «Все закрыли тему», - примирительно сказал я: «тебе вон целую руку прифигачили, что мне пару пальцев не сделают?»
- «Точно!», - воодушевился он: «Сегодня же скажу Ананасовичу, чтобы сделал, а то не пойду в сад!»
- «Как в сад?», - растерялся я: «А я? Все теперь когда тебе все пришили я больше не нужен?»
- «Глупости не говори, Петров. Мне даром твои зверушки не нужны, а как объясняли мне у тебя там с ними какой-то контакт есть и они тебя как бы слушаются», - постарался успокоить меня Ярослав: «Ты же тут недели на две залег. А террористы эти успели всех сбаламутить, что был взрыв в саду и что Адама они подорвали. Вот и буду я тебя замещать, тем более все считают, что это я там на медведях катаюсь и бананы ем».
У меня отлегло от сердца, оказалось что больше всего я боюсь стать ненужным, пусть даже эта нужность меня убивает и в прямом и в переносном смысле. Я вспомнил, что Ярославу не успели вставить под крышку черепа специальный процессор и по этому он не может быть полноценным Адамом. От сердца отлегло совсем и настроение улучшилось.
- «Ты лучше расскажи, как рука», - примирительно сказал я.
- «Рука, как родная, Петров. Я плакал как ребенок целый день когда увидел после наркоза, что у меня теперь слева есть конечность. А потом еще когда почувствовал пальцы», - в глазах Ярослава заблестели слезы: «И еще ревел как ребенок когда смог завязать себе шнурки. Я был бы счастлив если бы она даже не двигалась, само ощущение полноценности дорого стоит. Ты меня понимаешь, как никто другой, Петров».
Я поймал себя на чувстве легкой зависти к исцеленному калеке, но тут же устыдившись прогнал грязное чувство прочь.
- «Послушай, Ярослав, тебе же руку пришили по сути чтобы избежать скандала после той истории с закопавшимися сектантами?»
- «Ну да, как сказал наш татарский друг, если мы покажем всем что у меня рука на месте, то шуму будет на миллиард долларов».
- «Ну так времени то сколько прошло», - скептически сказал я: «Думаю что такие технологии есть не только у нас и все иностранные журналисты будут пытаться уличить нас в обмане».
- «Недооцениваешь ты нашего Дамира Аносовича, да пусть он подавиться халяльным бутербродом», - Ярослав вскинул вверх указательный палец левой руки. Я заметил, что он старается делать как можно больше движений именно левой, вновь обретенной рукой.
Выдержав театральную паузу он продолжил: «Сразу после того случая на основных телевизионных каналах постоянно крутили разные телешоу с моим участием, где и руку здоровую показывал и щупать давал и гири поднимал и еще много чего делал в доказательство своей полноценности».
- «Это как?», - не понял я.
- «Ну что ты как маленький, Петров. Отсняли сразу все эти программы еще до моего отъезда в клинику и потом выпускали постепенно в эфир».
- «А с рукой как?»
- «Прекрати, ты заставляешь меня усомниться в твоих умственных способностях», - с важным видом сказал Ярослав: «Все зрители в студии специально посаженные люди, потом монтаж и все такое. Даже нашли каких-то продажных иностранных экспертов, которые осматривали меня и подтверждали все что нужно».
- «Вот хитрецы, вот мошенники», - развеселился я: «А теперь ты в саду будешь меня изображать и старательно размахивать руками!»
- «А то, татарин и тут придумал хитрость», - зашептал Ярослав: «в один момент исчезнет прикрывающее поле и все увидят мое лицо. Убьем как говориться двух зайцев, все наконец убедятся, что я это ты, что у меня есть руки и что взрыва никакого не было».
- «А запись этого момента загадочным образом попадет во все новостные выпуски главных каналов страны?»
- «Нет, бери выше. Запись будет продана за бугор за большие деньги, а уже потом появиться во всех иностранных новостях».
- «Сильный ход ничего не скажешь», - сказал я.
- «Тут не могу не согласиться с тобой», - согласился Ярослав: «на сколько я ненавижу этого мелкого татарина на столько же и уважаю его ум».
- «Не забывай он вернул тебе глаз и руку, будь ему благодарен».
- «Да благодарен я, так благодарен, что иногда аж тошно становиться. Ты мне лучше вот, что скажи», - постарался сменить тему Ярослав: «Вот эта дамочка, Инна, как тебе?»
- «Довольно интересная женщина, я не умею описывать женскую красоту, если честно».
- «Ты меня не понял. Фотографию я видел и не одну», - Ярослав расплылся в довольной улыбке, казалось еще немного и он облизнется от удовольствия: «Очень интересная женщина, чрезвычайно, я бы сказал, интересная».
- «Ха, ну тут ты не надейся», - захихикал я: «Она мужа любит, а таких как ты не любит, мягко говоря».
- «Каких таких?», - обиделся Ярослав.
- «Любвеобильных и докучливых», - издевательски продолжил я: «А еще она из федеральной службы охраны и в миг может сломать руку».
При моих словах Ярослав схватил свою вновь обретенную левую руку правой и прижал к себе словно какое-нибудь сокровище.
- «Спасибо, Петров, за предупреждение», - с благодарностью сказал он: «Поверь мне рука дороже».
глава 71
Ярослав еще не много посидел и ушел. Напоследок он хотел плюнуть на сидение кресла Дамира Аносовича, но в последний момент передумал.
Меня покормили, а после обеда на большом экране включили трансляцию из сада. Я впервые смотрел на привычные места, как телевизионный зритель. Сначала была красочная заставка, где в коротких кадрах показывалось все великолепие сада. Был и яркий рассвет и сверкающие молнии, крупные планы животных и мой сверкающий взгляд. Когда на пару секунд на экране появилось изображение Ганнибала, в душе что-то кольнуло. Были и другие интересные кадры, но их я особо не рассматривал. Я задумался и начало трансляции пропустил. По склонам сада уже во всю бегали зверушки, именно так выглядели они сквозь призму телевидения. В каждом животном старались показать милое беззаботное существо созданное для радости и веселья и телевизионщикам это удавалось.
На таком пасторальном фоне появление Адама смотрелось ошеломляюще. Возвышавшееся могучим исполином над зелеными склонами дерево пришло в движение. Я впервые смотрел на это со стороны и даже не представлял себе каково это. Ветви его закружились в ускоряясь с каждым оборотом все сильнее скручивая толстенный ствол вокруг своей оси. И в тот момент когда уже казалось что сейчас могучее дерево изломает само себя в крону ударила ленточная молния. Ее вспышка почти ослепила меня, но все же позволила рассмотреть всю раскидистую красоту искрового разряда.
От попадания молнии дерево загорелось, вернее не так. Весь ствол и каждая ветка, каждый широкий лист дерева были покрыты пламенем, но самого горения не было. Словно это дерево из сказки и не подвластно процессам разрушения. Огня становилось все больше и больше пока в середине ствола часть коры не заалела раскаленным металлом. Раскалённый участок ствола потемнел и запузырился пока не достиг той температуры при которой потеряв жесткость поплыл вниз и наконец провалился вовнутрь. В этот момент исчезло пламя, а ветви дерева прекратили свои движения. В прогоревшем отверстии появился яркий силуэт, наконец Адам вышел.
Отличить Ярослава от меня в образе было не возможно. Мы были почти одного роста, а остальное скрывало ярко золотое сияние. Глаза его, как и мои светили двумя ярко голубыми прожекторами. В этот момент я должен был испытать облегчение от того, что подмены никто не заметит, но меня обуяла ревность. Глаза пытливо искали ущербность в Ярославе и к моему постыдному удовольствию находили. Не было в его походке плавной грации, что дарит процессор, не было и синхронности с окружающим миром. Конечно я не ждал, что у него будет контакт с животными, но отсутствовало то что казалось мне естественным. Когда я гулял по саду подомной оживала сама земля. Сглаживались бугры и исчезали ямки, расстилалась трава и сдвигались в сторону кустарники и это не была работа операторов. Это были автоматические процессы рожденные во взаимодействии моего процессора и главного компьютера сада.
Потом шикарным образом в саду появилась Инна, телевизионщики смогли из завораживающей в натуре своей сцены сотворить просто шедевр. Сейчас она подойдет к Адаму погладив его щеку пойдет вдоль берега прочь, но все пошло не так. В этот раз они взялись за руки и пошли вместе, чувство обиды словно острый кинжал полоснул мне по ребрам. Конечно умом я понимал, что все это сделано именно для того, чтобы скрыть все огрехи, но чувство ревности меня не покидало. Нет, это не было ревностью по отношению к Инне, я не испытывал к ней ни каких чувств, это была ревность к работе. Все это время я жил только одним чувством, чувством своей незаменимости, а сейчас оно таяло с каждой минутой.
Адам и Ева гуляли по саду вместе, иногда они останавливались и обнимались, конечно в их объятиях не было сексуальности, они были чистыми и выражали собой только дружелюбие. По крайней мере так это выглядело на экране. Постепенно я смог взять себя в руки и успокоиться, все это только временно. И дело даже не во мне, сам проект должны скоро закрыть. Пока я думал об этом гуляющая парочка подошла к дереву, он обошли его по кругу срывая фрукты и распугивая маленьких птиц и приматов.
Смотреть на это становилось скучно, хотя все старались чтобы так не было. Операторы то и дело гнали к парочке всю живность сада заставляя травоядных и хищников кружить вокруг них. Режиссеры трансляции меняли ракурсы и общие планы на крупные, а Ярослав с Инной старательно играли свои роли. Наконец они остановились под одной из ветвей и стали что-то рассматривать вверху.
Небо потемнело в считанные секунды, непонятно откуда взявшиеся тучи затянули все небесное пространство и на зеленную траву стал падать снег. Если это был искусственный снег, то отличить его от настоящего по крайней мере по телевизору было не возможно. Он кружился и оседая пушистыми хлопьями таял на траве. Снега становилось все больше и больше, он уже не таял, а покрывал собой все пространство. Все меньше вокруг оставалось зеленого, весь сад постепенно скрылся под ярко белым одеялом. Все животные что были в тот момент в саду как один замерли и смотрели на небо. Там постепенно исчезая тучи обнажали звездное ночное небо. Это был сумасшедший контраст, темно синее небо расцвеченное яркими звездами и дневной свет покрывающий всю остальную территорию сада.
В небе одна звездочка дрогнула и поползла вниз, с каждым сантиметром своего падения она становилась все больше и больше пока не превратилась в красивую комету. Она продолжала свое падение и казалось, что столкновения с землей уже не избежать и ее огненный хвост сожжёт все живое, но в это момент повисшую тишину разорвал раскат грома больше похожий на удар огромного гонга.
Источником звука было огромное яблоко, огромное размером с человеческую голову или даже больше. Оно опустилось как раз над головами Адама и Евы свисая ниже любой другой ветки и медленно вращалось вокруг своей оси. Цветом оно было темно-красным с синеватым оттенком. Это яблоко светилось изнутри и цвет его не был постоянным. Словно под прозрачной кожурой в так вращению перемешивалась густая венозная кровь. В один момент его вращение кончилось и все вокруг замерло. Через мгновение послышался удар, еще удар, еще быстрее пока не установился постоянный ритм. С таким звуком бьется человеческое сердце, но это было не сердце, это так звучало само яблоко. Оно билось по настоящему, оно сокращалось и раскрывалось в ударе словно качая чью-то кровь. Может быть оно было сердцем дерева или всего сада, а может быть и чего-то намного большего.
Ева потянулась к нему своими руками и яблоко забилось быстрее и чем ближе женские руки были к плоду тем чаще было это биение. Когда до прикосновения оставались считанные сантиметры яблоко зашлось в бешенном ритме, а на время повисшая в небе комета яростно ринулась вниз.
Ева убрала руку и все прекратилось. Яблоко успокаивая ритм своих сокращений поднялось под защиту могучих ветвей а небо просветлело скрывая исчезающую комету и звезды. Жизнь сада пошла своим чередом, звери занялись своими делами, Адам и Ева направились к речке и об произошедшем напоминал только быстро тающий снег.
глава 76
Весь остальной день я провел под впечатлением от увиденного. Конечно я уже видел это яблоко раньше, но для зрителей его показали впервые. И то что я остаюсь в стороне от таких событий немного угнетало меня. Конечно кто-то скажет, что это все мелочи, но для меня это была жизнь в прямом и в переносном смысле.
Прислушиваясь каждое утро к своему самочувствию я не мог не подметить, что чувство хронической усталости не покидает меня. Мне казалось, что словно герой страшной сказки я старею не по дням, а по часам. Внешне это почти ни как не проявлялось, ну может быть только мешки под глазами и тлеющий лихорадочный взгляд. Внутри же меня постоянно ломило и растягивало. Словно что-то потустороннее вселилось в мое чрево и постоянно пыталось найти выход. Я даже пару раз пытался пожаловаться на свое состояние работникам медицинского пункта, но в ответ получал убегающие от прямого контакта взгляды и сбивчивые объяснения о побочных эффектах от приема препаратов.
Вся моя жизнь превратилась в побочный эффект от приема препарата под названием «проект» и мне хотелось проживать каждый день каждое событие в самой гуще событий. Так как скоро проект закроют то и жизнь моя не только потеряет какой либо смысл, но и очень быстро утухнет, как воспоминание о нем.
Вечером пришла медсестра и поставила мне капельницу. Я пытался с ней поговорить и узнать когда меня выпишут, но она молчала. Это в конец испортило мне настроение и я наговорил ей грубостей, потом сбивчиво извинялся. Но она ушла, молча, не отреагировав ни на мои колкости, ни на извинения. Наверное это первое что вырабатывается у отечественного медицинского персонала, невосприимчивость к человеческой грубости и как следствие черствость ко всему остальному, к слабости, к горю, к благодарности.
Я уснул. Капризное послевкусие прошедшего дня просочилось и в мой сон. Вернее сна не было, было то состояние в котором ко мне приходит голос. Я очень надеялся, что и сегодня ночь не будет пустой и меня ждет собеседник. Он ждал меня, как только ко мне пришло понимание полного погружения в крепкий сон из поверхностных слоев дремоты, когда все внешние раздражители потеряли свою силу я услышал вздох, его вздох. Мне очень хотелось сказать ему: «Здравствуй!», но я боялся испортить момент и с волнением окорачивая свое дыхание ждал.
- «Здравствуй», - наконец-то знакомый голос разорвал тишину сновидения.
- «Здравствуйте, Луций», - обрадовался я.
- «Почему Луций?»
- «Но вы же сказали, что так вас называли», - растерялся я.
- «Nomen illis legio», - голос зазвучал зловеще и раскатисто.
- «Имя ему легион», - перевел я и мне стало не по себе.
- «О да, ты умный, Петров!», - развеселился голос: «Ты наверное думаешь, что я какой-нибудь демон?»
Первым делом хотелось сказать, что я так не думаю, чтобы не обидеть собеседника. Но мысль о том, что со мной происходит какая-то чертовщина не давала мне покоя.
- «От части ты прав, Петров», - весело сказал голос: «я бы тоже так думал если бы со мной какой-то голос разговаривал. Слышать голоса это с древних времен сумасшествием или колдовством называлось».
- «Извини», - пробормотал я, мне стало стыдно за мои предположения.
- «Не извиняйся, Петров и помни куда веселей слышать чужие голоса в голове чем быть абсолютно глухим».
- «Скажи, а зачем ты приходишь ко мне во снах», - поинтересовался я.
- «Я?», - голос засмеялся: «А ты не думал, Петров, что это ты мне спать мешаешь, а? Может это я инженер сорока лет от роду живущий в Козельске мучаюсь странными снами, в которых некто Петров терзает мое сознание глупыми вопросами».
Такая поворот событий немного обескуражил меня, а голос продолжил изводить меня: «Не забивай себе голову, Петров. Быть может у тебя просто раздвоение личности и я вторая твоя натура или даже я главная индивидуальность в этом потрепанном организме».
- «А я тогда кто?», - пугливо спросил я.
- «А ты мерзкое заболевание, Петров, в минуту моей душевной слабости захватил чертоги разума и загнал меня настоящего в глубины подсознания», - сказал голос: «и беседа с агрессором единственное мое утешение и надежда на реванш».
Такой поворот событий полностью выбил меня из колеи, конечно верить на слово своему сновидению глупо, но все же: «Это правда?»
- «Ха-ха-ха», - напевно засмеялся голос: «Если на каждого мудреца найдется простоты, то на твою простоту, Петров, не хватит и всей мудрости мира».
- «Опять издеваешься?», - обиделся я.
- «Издеваюсь», - честно признался голос.
- «Ты так и не ответил на мой вопрос, зачем ты приходишь ко мне во сне».
- «Ладно, Петров, посмеялись и хватит», - сказал голос: «давай к делу. Прихожу я к тебе по большому обязательству. Твоя мать обязала меня».
глава 77
Его звали Харон. Он был первым рожденным в грехе сыном Адама и Евы и он же был первым умершим из их потомков. Когда тело его было сожжено в погребальном огне он первым вступил на каменистый берег мрачной реки Стикс и ему выпала доля перевозить души умерших в мир мертвых. Долгое время честно исполнял свой долг Харон, забирая плату в виде мелкой монеты. Монеты эти он кидал воды Стикса в минуты отдыха и в разбегающихся кругах видел чужие судьбы и впитывал их эмоции. Такова была плата за забвение, Стикс смывал прошлую жизнь сохраняя в своих мутных водах человеческие страсти и грехи. Души же переправившись на тот берег вновь становились чистыми листами для написания новых судеб и ожидали в незыблемой тишине своего перерождения.
Но пришли новые времена и умершие перестали приносить с собой плату за переправу. Долго обыскивал их костлявыми руками Харон, но монет не было. И перестал Стикс пускать в свои водные объятия чахлую лодку Харона. А души стали копиться на берегу и стенать от горести осознания своей смерти и вечного скитания по каменистому берегу Стикса.
Харон долго терпел нескончаемые стоны и плач пока и его рассудок не помутился от этих мерзких звуков. Тогда схватил он свое длинное весло и стал избивать души умерших с яростью и безумным смехом. Многие сотни душ погибли в тот день и никогда больше не станут они частью новой жизни. Многие тысячи душ испытали великие мучения от побоев обезумевшего Харона и все остальные души плакали от увиденного горя.
Когда разум вновь вернулся к Харону то увидел он, что перенесшие мучения и страдания души вступили в воды Стикса и подобно Христу пошли по воде на противоположный берег, берег забвения где ждал их покой и новое рождение. Тогда понял Харон, как помогать несчастным чьи предки забыли закон платы на его переправе.
Когда появилась новая душа на камнях его берега он ударил ее веслом и лишил чувств. А пока лежала он между камней Харон оторвал от края своего плаща полоску ткани, обломил кусок старой якорной цепи и поделил свою свечу, что стояла на носу его лодки. После отнес он ушибленную душу в темный край безграничного берега где оставил ее для того, чтобы нашла она в мучениях своих спасение.
Долго слушал Харон плач потерянной души, но она была далеко и ее стенания не лишали его рассудка. Так он поступил и со следующей душой и со всеми остальными. То что есть в его делах правда понял он когда приметил, что не укорачивается ни плащ его, ни старая цепь, а свеча его не только не тухнет, но и наливается более ярким светом при каждом отделении от нее кусочка для новой души. А полную уверенность в полезности трудов своих обрел он, когда увидел ту первую душу унесённую им в темный край вышедшей к водам Стикса. Она была истерзана в мучениях своих и чиста. Обрела эта душа свое очищение через долгие муки и смогла пройти по водам Стикса к берегу безмятежности.
С тех пор так и повелось на берегах Стикса, Харон уже не ждал платы от умерших он делал свое дело и слушал далекие стенания из темного края. Его вечная лодка давно вросла в камни берега и если бы даже и пришла к нему душа с положенной платой ее все равно ждала бы участь темного края. Он больше не мог видеть в волнении вод Стикса чужие судьбы, но он слышал их в мелодии рождаемой в перекличке страдающих потерянных душ. Некоторые души обретали свое очищение довольно быстро, а были чьего возвращения из темного края он так и не увидел.
А иногда приходили на его берег светлые души, они так прожили свои жизни, что наросший слой мелких грехов не мог скрыть чудесного света пережитых страданий при жизни. Это были души тех редких смертных, чья жизнь была горька на всей своей протяженности, но не смогла очерствить их и ввергнуть в водоворот греха. И если раньше Харон брал с них плату и почитал за честь перевезти их через мутные воды Стикса, то теперь все было по другому.
Он не мог насильно ввергать их в тяжкие страдания ради очищения, но другого способа отринуть прежнюю жизнь теперь не было. И Харон не бил их веслом, а договаривался. Каждый из них мог попросить Харона об услуге для своих близких в мире живых и после этого добровольно уходил в темный край. Харон всегда грустил об этих душах, потому что знал, что они не скоро смогут найти дорогу назад к реке.
Из-за таких обязательств Харона в мире живых родились легенды об ангелах хранителях. Чистые души обычно меняли страдания темного края на спасение жизни своих родных и близких. Так в мире живых стали случаться чудесные спасения и вера в помощь высших сил.
Так и продолжал нести свой крест первый смертный по имени Харон пока на его берег не вышла моя мама. Она никогда не была святой или набожной, но так получилось что ее жизнь подарила ей ту чистоту, что делала ее особенной в глазах вечного паромщика.
глава 78
Не долго пришлось договариваться моей маме с Хароном, он взял на себя обязательство спасения моей жизни в смертном мире, она взяла на себя бремя тяжких мучений и ушла в сторону темного края попросив не провожать ее.
- «И ты пришел в мой сон, чтобы спасти мою жизнь?», - спросил я.
- «Почти, если ты забыл, то я уже спас твою жизнь», - сказал голос: «или ты забыл тот день когда тебе суждено было повторить последний путь своего пса?»
- «Так это ты меня спас тогда?»
- «А ты решил, что ты особенный и поэтому лев передумал жрать тебя?», - съехидничал голос.
- «Понятно», - сказал я: «а зачем тогда ты пришел в мой сон? Ты же выполнил свое обязательство».
- «В том то и дело, что не выполнил», - тяжело вздохнул голос: «Я уже и забыл о тебе и той душе что обязала меня на твое спасение. Я ожидал увидеть ее только в момент ее перехода через Стикс, но она пришла ко мне и обвинила в невыполнении уговора. Так уж получилось, что то спасение привело к тому, что ты сейчас умираешь».
- «И ты пришел чтобы спасти меня еще раз?», - спросил я.
- «В том-то и дело, что спасти тебя уже нельзя. Если бы в тебя летела стрела или пуля, если бы снова напал зверь, но ты давно отравлен ядами и спасти от них я не могу. Я не могу повернуть время назад, слишком поздно я узнал о своей ошибке».
- «Ну жаль конечно, я уже было обрадовался, но ты не переживай, я почти смирился. Лучше маме привет передай».
- «Вот тут то и есть самая большая проблема», - вздохнул голос: «Твоя мать честно вынесла все страдания, но не обрела очищения так как я не выполнил обязательства».
- «И что теперь делать?», - в моем голосе зазвучала тревога: «Что будет с мамой?»
- «Я заключил с ней новый договор», - сказал голос: «Она готова пойти на второй круг и снова уйти в темный край, если я смогу продлить твою жизнь на десять лет. Я могу это сделать, а если ты больше не станешь вдыхать газ и пить таблетки проживешь еще больше».
- «Мама будет опять страдать, как Дуров?!», -закричал я: «зачем ты вообще соглашался? Не надо было меня вообще спасать!»
- «Это моя работа, так устроен порядок смерти и мне его не изменить», - угрожающе прорычал голос: «Я бы мог просто взять на себя новое обязательство и ты бы никогда ничего не узнал!»
- «Раз ты пришел ко мне значит есть другой способ? Ну скажи есть?!»
- «Есть, Петров, ты прав именно по этому я пришел в твои сны. Твоя мать может обрести свое очищение не уходя на новый круг страданий, но цена вряд ли понравиться тебе».
- «Говори!», –закричал я.
- «Душа твоей матери вступит на волны Стикса в ту же минуту, как ты возьмешь на себя обязательство», - торжественно сказал голос.
- «Возьму, давай, говори», - зло сказал я: «Что я должен сделать?»
- «Обязуешься ли ты, Петров, ища очищения через муки темного края в свой урочный час взять на себя долю страданий души твоей матери за ее очищение»?
- «Когда я умру, я должен буду отмучатся за свои грехи и за грехи своей матери или вернее за то, что ты, Харон, не смог выполнить свое обязательство и моя мать не обрела покой отмучившись положенное сполна?»
- «Да …», - прохрипел голос.
Первым моим порывом было яростно выкрикнуть: «Да»! Но перед глазами всплыл образ заживо гниющего Дурова, в нос ударил тошнотворный запах мертвечины и вгоняющий в истерику голод скрутил мое нутро. Время шло, а я молчал. Все то, что мы зовем слабостью и низостью сейчас с яростным остервенением тыкало меня носом в смердящее гниющее мясо ожившего образа мертвого майора.
- «Я согласен…», - тихо выдавил я из себя.
- «Повтори!», - прогремел словно раскат грома голос Харона.
Наваждение пропало и я вдохнув чистого воздуха крикнул: «Я согласен, Харон! Я обязуюсь!»
- «Ну вот и хорошо, Петров», - голос зазвучал в привычной манере: «Душа твоей матери уже на середине Стикса, ее ждет забвение и новое рождение. Я же покидаю тебя навсегда Петров, прощай».
- «Подожди!» - закричал я: «Один вопрос, Харон!»
- «Я слушаю, Петров».
- «Почему опять рождение, а где же рай? Если есть темный край с его страданиями и очищением значит должен быть и рай?!»
- «Как же вы не поймете, смертные, это и есть рай. Ваша земная короткая жизнь, это рай. Возможность самому строить свою судьбу, вот это рай. А новое рождение это и есть великий божий дар дающий вам права прожить бессчётное количество судеб. Прощай, Петров».
- «Прощай, Харон».
глава 79
Я проснулся от резко возникшего удушья, вернее от того, что я захлебываюсь. Я не успел открыть глаза, а спасающийся от утопления организм резко перевел себя из лежачего положения в сидячее. Это позволило мне откашлять заполняющую дыхательные пути жидкость. По терпкому солоноватому вкусу я понял, что это кровь, моя кровь. Ее было так много, что когда булькающий кашель смог вытолкнуть ее из моей гортани я почувствовал ее падение. Словно глубокий ковш воды кто-то выплеснул мне на колени. Как только в моих легкие стал проникать воздух я открыл глаза.
В тусклом свете ночника кровь утратила свою пугающую красноту и только темно бурые пятна на моей пижаме и почти полностью провалившаяся в ткани одеяла мокрая лужа не давали угаснуть пробуждающемуся страху. Во рту вновь стала накапливаться горячая жидкость, ее вкус будоражил и вызывал во мне противоречивые чувства. С одной стороны от нее хотелось скорее избавиться и выплюнуть, чтобы не подавиться. С другой стороны ее ароматный вкус катался по языку и вгонял в мелкую дрожь. Я ее проглотил, это не было вкусно или приятно, но я получил то удовлетворение, что чувствовали первобытные охотники поедая еще живую добычу для обретения ее силы и ловкости.
От куда-то из недр моего горла стала подходить новая порция крови, ее уровень увеличивался с каждым ударом моего сердца. И если сначала я почти успокоился, то сейчас понимание того, что я поедаю сам себя накрыло меня вуалью паники. Я вскочил, вернее попытался вскочить, но поскользнулся на кафельном полу и упал. В падении я увлек за собой капельницу и запутался в тонких проводах медицинских датчиков. Упал я довольно удачно и ничего себе не отбил об холодный кафель, но скопившееся во рту кровь снова заставила меня кашлять. Я приподнялся и отхаркивая кровавые слюни попытался встать.
В этот момент в палате включился свет и в распахнувшуюся дверь вбежали медики. Яркая вспышка ослепила меня и в тот момент, когда два медбрата ловко подхватили меня и бухнули обратно на промокшую койку я ощутил только тактильно. Промокший матрац противно прилип к моей спине, я попытался возмутиться таким бесцеремонным обращением, но нарождающееся ругательство перешло в выкрик от острой боли принизившей мою руку. Рожденная болью судорога подбросила мое тело в выгибающуюся дугу, но умелые медбратья с силой прижали меня к кровати.
В это время незнакомый мне дежурный доктор поставил еще один болючий укол в вену и ловко начал распутывать провода оборванных датчиков. Я воспользовался паузой и набрал полные легкие воздуха для долгого и громкого ругательства, но сделать это мне не удалось. Как только я открыл рот, чтобы в одном выдохе высказать все свои претензии доктор ловко схватил меня одной рукой за нижнюю челюсть, а другой с силой прижал мою голову к смятой подушке. В широко открытый рот один из медбратьев ловко воткнул толстую и длинную трубку.
Это было очень больно. Я часто видел это в медицинских сериалах, так вставляют трубку для искусственной вентиляции легких, но не в одно кино не показывали, что это так больно. Толстая пластиковая трубка ободрала мне всю слизистую заставив мое горло саднить словно только что ободранную коленку. Но это был пол беды, стараясь изгнать из себя чужеродный объект мой организм зашелся в рвотных спазмах забыв о необходимости дышать. Этот букет боли просто выворачивал меня наружу, но сильные руки медбратьев ловили каждый мой спазм и трамбовали мое худое тело в окровавленный матрац пока введенный ранее препарат не лишил меня чувств.
В это раз пробуждение было долгим. Я уже слышал шуршание аппарата вентиляции легких, чей-то тихий шепот и скрип кожи гостевого кресла. Но глаза не открывались, ресницы словно сцепились и не давали векам распахнуться. Не оставляя попыток открыть глаза я прислушался к своему состоянию, к своему удивлению сделать это мне не удалось. Конечно я ощущал себя полностью и тело и руки с ногами, но весь мой организм находился в такой степени расслабленности, что я не мог пошевелить не одним своим членом.
- «Кажется он проснулся», - сказал знакомый голос.
- «Кажется или проснулся?», - это голос я ни с каким другим не спутаю.
- «Извините, Дамир Антович, пациент проснулся».
Я улыбнулся, вернее попробовал улыбнуться. Мое лицо, как и все тело было в состоянии недвижимого киселя застывшего в эмалированной кастрюле. Я узнал во втором собеседнике профессора Шоломсона, интересно в этот раз он опять возмущался, что его отрывают от работы или Аносович сломал его еще в прошлый раз.
Я почувствовал укол в вену, вернее мой разум решил что мне ставят укол, так как вместо короткой острой боли, которая сопутствует внутривенным инъекциям я ощутил только давление на сгибе правой руки. Под действием лекарства слабость стала отступать и я наконец смог разлепить глаза. Пока мое тело наливалось почти забытой тяжестью нормального организма я рассматривал профессора.
В прошлый раз он был скрыт специальным костюмом, сейчас же он был, как на ладони. Маленький согнутый годами седовласый старик с открытым добрым лицом. Сшитый по его щуплой фигуре белый халат все равно прятал в своей мешковатости эту фигуру, как прятал свои тайны обладатель этого халата.
Как с этими добрыми прищуренными глазами и смешным еврейским носом может ассоциироваться душегуб? С внешностью профессора можно было легко стать комиком или актером, чтобы играть старых добрых волшебников. Но он стал предателем и соучастником геноцида. Потом конечно он стал светилом медицины и спас много жизней. Но боюсь ему это не зачтется. Мне почему то кажется, что на это его толкнуло не раскаяние, а обычная трусость присущая вот таким негодяям.
глава 80
- «Доброе утро, Петров», - выкрикнул мне Дамир Анотович: «Живой?!»
Я в ответ только улыбнулся, я даже не пытался заговорить, слабость еще не покинула меня.
- «Здравствуйте, Александр»,- сладенько промурлыкал профессор. Он так мне улыбнулся, что мне даже стало не ловко. А потом я понял к чему такая любезность, я же теперь тоже хранитель его тайны и при этом не давал ему ни каких гарантий, что тайна умрет со мной.
Увидев в моем взгляде металл профессор продолжил более официальным тоном: «Не переживайте, Александр, скоро вы будете в тонусе. Нам пришлось ввести вас в состояние искусственной комы».
- «А ты, Петров, на них в суд подай», - сказал Ананасович и подмигнул мне: «Если бы ты не свалился с кроватки они бы и не узнали, что ты тут помираешь. Забыли они твои показания на пост дежурного вывести».
- «Не забыли, уважаемый Дамир Анотович», - стал оправдываться старый доктор: «а не вывели потому что жизни пациента ничего не угрожало».
- «Ну чуть-чуть не помер пациент, а так ничего не угрожало», - продолжил ерничать Ананасович.
- «Александр, если уже на то пошло, то я тут абсолютно ни причем!», - взвился в истеричных нотах голос профессора: «Меня только сегодня утром привезли».
Профессор бросил испуганный взгляд на татарина и добавил: «Любезно привезли, вернее любезно попросили, а я уже сам …»
- «Шоломсон», - строго сказал Ананасович: «не злите меня, лучше объясните молчаливому товарищу, что с ним произошло».
- «Слушаюсь, уважаемый Дамир Аносович», - как солдат отчеканил стары доктор.
- «Кхм-кхм-кхм», - показательно откашлялся Ананасович.
- «Александр, вы уж извините за прямоту», - теперь я увидел в глазах Шоломсона блеск металла: «Я не обладаю всей информацией, но у Вас выявлена та же проблема, что и у прооперированного мной ранее льва».
Шоломсон выдержал паузу и посмотрел на Дамира Аносовича, получив одобрительный кивок он продолжил: «У вас необратимые изменения всех важных жизненных органов. Почти весь ваш организм поражен метастазами и внутренние кровотечения это только цветочки».
- «Вот такие дела, Петров. Оказалось, что ты давно болен раком, а небольшие порции газа, что ты не смотря на фильтры все равно вдыхал в саду активизировали этот процесс», - с сожалением сказал Ананасович: «Я все правильно сказал, Давид Изральевич?»
- «Несомненно, несомненно», - затараторил Шоломсон: «я бы даже поправил вас, Дамир Аносович. Газ тут не причем. Я просто уверен, что процесс этот идет в организме молодого человека давно и газ никак не влиял на него. А быть может и наоборот купировал его».
Такого удивления на лице Ананасовича я не видел давно. Он так посмотрел на Шоломсона, что даже я смог прочесть в его мимике: «Имейте совесть, врать врите, но не наглейте».
Я почувствовал, что могу говорить и немного прокашлявшись сказал: «Здравствуйте. Во первых я никогда не болел раком, я вообще редко болел. Во вторых то, что газ смертельно вреден я знал давно. А в третьих, то что я дышу в саду даже не просто газом для зомбирования животных, а еще и через фильтры усиливающие эффект тоже не секрет для меня».
На татарина было смешно смотреть. Его и без того раскосые глаза сжались в две узкие бойницы, а большой толстый рот так спрессовал свои губы, что казалось скоро брызнет кровь. Он полностью ушел в себя пытаясь проанализировать только, что услышанное.
- «И про процессор знаю», - продолжил я: «и про многое другое знаю. Не напрягайте мозг, Дамир Анотович, мне никто не рассказывал, я сам догадался».
В раскосых глазах татарина мелькнуло удивление, но оно тут же было похоронено хронической подозрительностью: «Как давно у тебя эта информация?»
- «Достаточно давно, чтобы попортить все ваши планы, но к сожалению слишком поздно, чтобы спастись».
- «То есть ты знал, что мы тебя фактически убиваем и продолжал нам подыгрывать?», - не поверил мне Ананасович: «с чего такое самоубийственное благородство?»
- «Мне трудно объяснить это вам. Это можно понять, но для этого вы, Дамир Анотович, слишком умный и обстоятельный человек».
- «Вот давай только без этих высокопарных самоуничижений, Петров», - скривился татарин: «С утечкой информации разберемся позже. Чего ты хочешь, Петров?»
- «Чего я хочу?», - не понял я.
- «Ну для чего-то ты же раскрыл свои карты, значить хочешь что-то получить в замен!», - нервно ответил Аносович.
Шоломсон словно китайский болванчик кивал своей седой головой в такт каждого слова своего покровителя.
- «А-а-а-а, чего я хочу», - улыбаясь протянул я: «жить хочу, Дамир Аносович, долго и счастливо. Есть такой товар в вашей лавке?»
Дамир Аносович посмотрел на старого профессора, даже я со своего места увидел в его взгляде вопрос и надежду, но профессор отрицательно покачал головой. В старческом взгляде проявилось сожаление, как только татарин отвернулся в них яркой вспышкой вспыхнуло ядовитое торжество и ненависть. Вот оно истинное лицо старого негодяя, но эмоции почти сразу канули под маской услужливости и подобострастия.
Ананасович посмотрел на меня, он ничего не сказал, но в его глазах я увидел настоящую грусть и сострадание. Вот так в жизни бывает, в казалось бы самом циничном и беспринципном человеке может оказаться больше человеческого чем в любом другом добропорядочном гражданине.
- «Я как же ваш прибор «Утроба», вы же сами говорили, что он творит чудеса?!», - с обидой спросил я.
- «Поймите, Александр, «Утроба» это действительно большой прорыв в медицине», - вступил в разговор Шоломсон: «Но его главная специализация это регенерация тканей и если бы у вас была опухоль или две или даже три все было бы хорошо. Мы бы вас прооперировали и с помощью «Утробы» поставили на ноги, но вы к сожалению поражены раком почти на восемьдесят процентов. Если Вас сейчас поместить в «Утробу» все ваши ткани начнут активно расти включая опухоли. Это вас убьет за считанные минуты, Александр».
- «То есть после взрыва вы поэтому меня не поместили в «Утробу?», - спросил я.
- «Мне очень жаль, Александр», - сказал Дамир Анотович: «мы конечно постараемся помочь тебе. Если ты захочешь сейчас выйти из проекта я пойму тебя. В любом случае помощь я тебе гарантирую».
- «Сколько я еще протяну?», - спросил я.
- «Трудно вот так сказать», - ответил Шоломсон: «может быть месяц, а может быть эффект ремиссии подарит вам еще полгода. Главное, что вам необходимо принимать препараты и газ вам тоже нужен. Он для вас, как наркотик, он вас убивает, но полный отказ от него убьет вас намного быстрее».
- «Зачем я вам нужен в проекте? Инна и Ярослав на сколько я слышал отлично справляются». – сказал я.
- «Ты же сам понимаешь Петров, они не могут долго находиться в саду, газ для них еще губительней чем для тебя. У них конечно стоят фильтры, но и даже то малое количество что попадает в их организмы очень опасно», - ответил Ананасович.
- «Ну а так как я уже почти сдох и меня не жалко, да?», - съязвил я.
- «Вам все равно газ необходим, Александр!», - взвизгнул профессор.
- «Прекратите, Шоломсон!», - рявкнул татарин.
- «Извините, Дамир Аносович», - пробормотал старый еврей и бросил ревностный взгляд в мою сторону.
- «Конечно вопрос газа очень важен, но главное ни Ярослав, ни Инна не могут взаимодействовать с садом и его обитателями, как ты», - огорченно ответил Ананасович.
- «Сколько еще будет действовать проект?», - деловито спросил я.
- «Я думаю не больше недели, все документы на продажу проекта уже подписаны», - ответил Ананасович: «три, четыре выступления и ты отправишься на покой. Я обещаю, что потом отправлю тебя в райское место».
- «Все хорошо, но вот только у меня пальцев не хватает, дырень в животе и кровавая рвота, а в остальном я в принципе готов к работе».
- «Прекрати, Петров, набивать себе цену», - ответил Ананасович: «пальцы конечно мы тебе не пришьем, в сад с накладкой походишь. А живот твой уже, зажил, не «Утробой» единой, как говориться. Да, Шоломсон?»
- «Да, да, Дамир Аносович», - затараторил профессор: «заживляющий корсет просто творит чудеса, благо у пациента не были задеты важные органы. Шрам конечно не эстетичный, но вам же все равно, Александр?»
- «Уже», - сказал я.
- «Что, простите?», - спросил Шоломсон.
- «Вы забыли добавить уже», - сказал я: «уже все равно».
Лицо старого еврея скривилось от моего замечания.
- «Успокойтесь оба», - строго сказал Ананасович: «Так с пальцами разобрались, живот без дырки. С кровотечением решим. Будешь теперь в медицинском блоке ночевать под присмотром и вон светило медицины какие-нибудь таблетки пропишет. Все консилиум закончен, Петров отдыхай. Пока отдыхай».
Дамир Аносович подскочил и быстро вышел из палаты, словно хвост за ним выскочил и старый профессор. Одной недосказанностью стало меньше и мне даже задышалось легче. Ни что так не угнетает человека, как тяжесть скрытого знания, ни одна болезнь так не иссушает человека, как одинокое ожидание кончины. Только примирение с неминуемым и принятие самого себя может дать душевный покой, может позволить насладиться каждой оставшейся минутой. Только перед неотвратимым человек по настоящему начинает ценить свою жизнь, только смирившись с неминуемым он понимает, как безалаберно относился к своему бытию. Я лежал и думал о жизни, о смерти. Как же давно я не был таким спокойным, таким понятным самому себе.
глава 81
Я не думал, что смогу так соскучиться по своей работе. Я только что принял обязательные после посещения сада пилюли и направился в душ. Большая хромированная лейка осыпала мои плечи и спину колючими водяными стрелами, а в голове крутилась незатейливая мелодия.
Я прокручивал в уме события уходящего дня. Как и обещал Ананасович здоровье мое поправили, приступов кровотечения больше не было, а сон улучшился. Точнее сказать сновидений вообще не было, но я каждое утро чувствовал себя отдохнувшим и свежим. Шрам на моем животе и впрямь выглядел жутковато, вернее пугающей была его синеватая окраска, со временем он посветлеет и не будет таким отталкивающим. Куда страшнее выглядела моя левая кисть, отсутствие двух пальцев сразу бросалось в глаза. Поэтому выходя из своей палаты руку я всегда прятал в карман. Для того, чтобы зрители не увидели моей калечности к левому рукаву моего золотистого комбинезона была пришита перчатка с репликой утраченных пальцев.
С сегодняшнего дня в саду работали два Адама. Основное время было отдано мне и животным, а в прайм тайм меня заменял Ярослав. Вместе с ним в саду появлялась Инна и они разыгрывали свой спектакль. Я конечно настаивал на том, что и я смогу работать с Инной, но посмотрев видеозаписи их работы согласился, что вряд ли смогу переиграть друга. Когда они оказывались рядом между ними словно проскакивала искра или случалась какая-то другая химия.
Они становились двумя половинками одного целого. В их движениях появлялась та легкость и гармония, что мне доставалась только с помощью вживленного процессора. Они светились нежностью и теплотой по отношению друг к другу. Если бы я не знал историю Инны я бы решил, что они любовники. Больше всего меня удивлял Ярослав, мне всегда казалось, что для него самое главное это овладеть женщиной, совершить соитие и поставить зарубку на своем воображаемом прикладе. Сейчас же я видел совершенно другого мужчину. Это действительно был безгрешный Адам любящий свою Еву чистой первозданной любовью. В его прикосновениях не было страсти и похоти, было только желание поделиться своим теплом и ощутить ее эмоции. Все это я смог понять по видеозаписи, что же чувствовали посетители я мог только догадываться.
В моменты их выхода я уходил в пещеры, где принимал увеличенные порции лекарств и отдыхал. Конечно сначала в моей душе пыталась зародиться ревность. Я даже пытался ее лелеять, чтобы она смогла развиться до устойчивой эмоции, на которой бы словно на плодородной почве взросла бы обида. Эта обида позволила бы мне с чистой совестью жалеть себя, как недооцененного мужчину. Не знаю, как устроены остальные мужчины, а мне нравилось себя жалеть по всяким дурацким поводам. Я бы лежал и грустил о несправедливости жизни и правил распределения женского внимания, но та чистота рождающаяся между моими друзьями лишила меня этого развлечения.
Животных в саду стало заметно меньше, я сначала испугался, что в мое отсутствие была эпидемия или быть может коварный газ начал собирать свою жатву среди несчастных зверушек. Но оператор успокоил меня, оказывается часть животных сняли с проекта для отправки в Америку. Конечно популярные питомцы еще бегали по склонам сада, но я не мог не заметить отсутствия мелких зверьков и большинства птиц. Если раньше по моему зову ко мне сбегалась огромная ватага, то сейчас собирать всех животных сразу мне запретили. Зритель не должен видеть уменьшения популяции.
В остальном же мои игры с животными не изменились. Я катался на слоне и тигре, собирал фрукты с обезьянами и смешно боролся с огромным медведем. Я неспешно прогуливался вокруг дерева проводя пальцами по шершавой коре, а вокруг меня играли в догонялки еноты с лисицами. Я старался впитать в себя как можно больше ярких воспоминаний. Впереди меня ожидала пусть короткая, но счастливая пенсия на песчаных берегах океана. Там, в тени пальм под музыку океанских волн я собирался вспоминать эти дни. Свою оставшуюся жизнь я хотел посвятить именно этому. Я бы лежал в шезлонге и перебирал в памяти прохладу волчьего носа, терпкий запах гориллы и хитрый взгляд дельфина. Конечно каждый день я буду вспоминать Ганнибала и Сильку, буду скучать по ним и стараться примерить их в своих мыслях.
Я закончил мыться, меня немного мучила совесть за бесцельно потраченную воду. Я так долго стоял погруженный в свои мысли, что потратил наверное целое озеро на свои водные процедуры. Ругая себя за беспечность я быстро оделся и направился в столовую. В последние дни меня кормили в палате, но мне очень хотелось повидаться с друзьями. Они закончили свой рабочий день на много раньше меня и мне стоило поторопиться.
Я выскочил в коридор и почти бегом последовал в столовую. В коридорах было по вечернему безлюдно и в столовую я добрался очень быстро. Но там не было ни Ярослава, ни Инны. Почему я решил, что они ладят вне сада? Быть может Ярослав сторониться колючей женщины или ей претит хамоватая самоуверенность Ярика. Я не много подумав решил посетить их по отдельности. Заваливаться в покои к Инне в это время показалось мне не удобным поэтому я решил отправиться к другу. А с Инной увижусь в следующий раз. Мне хотелось провести с каждым из них немного времени, чтобы в теплых краях вспоминать не только мокрые носы, но и добрые улыбки моих друзей.
Помня про то, что у Ярослава всегда есть алкогольные запасы я набросал на разнос чашек с салатами и стараясь перекричать своими извинениями возмущение дежурного по раздаче убежал. По дороге к комнате Ярослава я сумел договориться со своей совестью пообещав ей завтра вернуть всю посуду и принести глубокие извинения возмущенному повару.
Я давно не ходил в гости к Ярику и его комнату нашел не сразу. Сначала я хотел тактично постучать, но полный снеди разнос не позволял мне этого сделать. Не много подумав я решил постучать ногой. Силу удара я немного не рассчитал и вместо предупредительного стука вышел громкий удар по деревянной поверхности. Не плотно закрытая дверь словно ожидая моей оплошности распахнулась на всю ширину проема.
глава 82
Неожиданно за раскрытой дверью меня встретила кромешная темнота. Первой мыслью было, что Ярослав куда-то ушел и просто забыл закрыть дверь. Хотя тут мало кто закрывал свои временные жилища на ключ, воровать собственно было нечего. Обстановка в комнатах была почти одинаковая, а личных вещей у людей было не много. Я уже собрался поставить разнос на пол и закрыть дверь, как увидел движение на кровати. Глаза почти сразу привыкли к контрасту между ярким светом коридора и полной темнотой комнаты. На расправленной постели были мужчина и женщина. Они так страстно занимались сексом, что даже не заметили моего появления.
Я узнал могучую спину Ярослава, он поглощённый страстью словно почувствовал мой взгляд и выгнул ее так, что закрыл собой свою партнершу. В прочем это не мое дело и я постарался, как можно скорее и тише исчезнуть.
Но тут я услышал женский стон, этот голос тяжело спутать с каким-то другим. Я на секунду замешкался и в это момент любовники перевернулись так, что я встретился глазами с томным почти безумным взглядом Инны.
В одно мгновение в затуманенных глазах женщины пропали отблески экстаза и засветилась жгучими искрами ярость. Инна одним движением скинула с себя бьющееся в иступленном движении мощное мужское тело и сгребла мятую простынь прикрывая свою наготу.
Я постарался как можно быстрее отвернуться и закрыть дверь, но идиотский разнос лишил меня такой роскоши. Сначала я чуть не уронил забрякавшие тарелки, а когда смог совладать с заплясавшей посудой понял, что руки до сих пор заняты и чтобы закрыть злополучную дверь надо избавиться от разноса. Сзади я услышал недовольное бурчание пытающегося прийти в себя Ярослава, следом раздалось злобное шипение Инны: «Зайди ты наконец и закрой дверь, Петров!»
Я опустив глаза в пол и зашел в темную комнату и не придумав ничего лучшего поставил разнос на пол. После чего не поднимая глаз закрыл за собой дверь. Лишившись единственного источника света комната погрузилась в кромешную темноту, но я все равно старательно прятал свои глаза.
Чиркнула зажигалка и маленький лепесток пламени разбавил своим светом таинственную мглу. Очень быстро он был втянут в кончик сигареты, чтобы погибнув на кончике зажигалки родиться ярким тлеющим огоньком. Но и этой пары секунд хватило моим бесстыжим глазам, чтобы против моей воли вскинуть взгляд в сторону обнаженной женщины. Инна словно ждала этого и откинула простынь в сторону. Она специально выставила себя на обозрение, ее сухое покрытое мелким потом тело отсвечивало бронзой. А маленькая грудь призывно цепляла мой взгляд торчащими сосками. Слава богу тлеющая сигарета почти не давала света и это спасло меня от полной потери стыда. В последний момент заметив мой взгляд Инна специально, как можно шире раздвинула ноги и если бы не темнота я бы точно не удержал свой взгляд.
- «Здравствуй, Петров», - довольным сочным голосом протянула Инна.
- «Добрый вечер, Инна Сергеевна», - пробормотал я: «Вы извините, я не знал. Я к Ярославу пришел».
- «Привет, Петров», - пробормотал Ярослав: «а мы тут, в общем-то…».
Он не договорил и поднявшись стал судорожно искать чем бы прикрыться. Мои глаза попривыкли к темноте и я смог видеть эту комичную картину. Косым взглядом я убедился, что Инна прекратила провокацию набросив на себя сверху белеющую в темноте простыню. Она откинулась на подушку и задумчиво курила.
- «Собственно давайте я пойду», - робко предложил я.
- «Да, ты иди», - отвлекся от своих поисков Ярослав.
- «Нет, подожди, Петров», - резко сказала Инна и добавила: «Ярослав включи свет».
Это прозвучало, как приказ и Ярослав немного опешил от такого напора. Он застыл на месте не зная, то ли продолжить поиски белья или же повиноваться властной любовнице.
- «Я все таки пойду», - решил настоять я.
- «Ярослав, свет!», - рявкнула Инна.
На товарища было больно смотреть. Повинуясь окрику он кинулся к выключателю, но вспомнив, что стоит голышом кинулся обратно. Наконец он нашел выход из ситуации и схватил подушку. Одной рукой он прижимал ее прикрывая чресла, другой шарил по стене в поисках выключателя. Вспыхнул свет, Ярослав так спешил выполнить приказание любовницы, что это оказалось неожиданностью для всех нас.
- «Черт», выругалась Инна прикрывая глаза ладонью. Слава богу ее нагота была спрятана под простыню. Но я все равно прикрылся от нее ладонью. Для меня ее нагота была страшней яркой вспышки электрического света. Воспользовавшись замешательством Ярослав юркнул в небольшое узкое кресло, ему с трудом удалось утрамбовать свой голый зад в сидение и прикрыться подушкой сверху. Выглядел он растерянным, из-под большой подушки торчали его голые мускулистые ноги а сверху выглядывали испуганные глаза. Нет, в них не было настоящего страха, он стрелял ими то в мою сторону, то в сторону Инны. Когда он смотрел на меня в его глазах читались извинение, поиск мужской солидарности и бравада очередной постельной победой. В сторону Инны его глаза несли извинение за его и мою бестолковость, деланную нежность и намек на продолжение.
Я не знаю сколько бы продолжалась эта неловкая сцена, в которой самым нелепым выглядел я прикрывающийся рукой от женского тела будто от чего-то ужасного.
- «Петров, сядь уже», - усталым голосом сказала Инна.
Я немного поколебался в выборе места и наконец решил присесть на небольшой пластиковый табурет. В голове вертелась только одна мысль: «Где Ярослав разжился такой разнообразной мебелью?»
- «Я смотрю ты, Петров, принес нам подкрепиться?», - язвительно сказала Инна. Она приподнялась над кроватью чтобы взглянуть на содержимое тарелок, а мой взгляд жадно впился в выскользнувшую из-под простыни грудь. Я быстро совладал с собой и отвернулся. Я увидел, как с нелепо приоткрытым ртом туда же глазеет Ярослав. Мне стало стыдно, неужели и я выгляжу таким идиотом.
- «У-у-у-м», - промурлыкала Инна и потянулась за одной из тарелок. В этот момент простынь соскользнула и она осталась совсем голой, в прочем ее это ни сколько не смущало. Она взяла еду и уселась на прежнее место скрестив ноги. Она вела себя так словно в комнате не было посторонних. Она ела руками и что-то мурлыкала себе под нос. Я постарался скосить свой взгляд так, чтобы ее образ был для меня просто размытой человеческой фигурой лишенной деталей и намека на сексуальность. Я сфокусировался на Ярославе.
глава 83
Он подобно маленькому кролику был полностью во власти питона. Его липкий от вожделения взгляд неотрывно следил за каждым движением Инны. Мне казалось, что еще мгновение и на его губах появиться слюна и медленно покоряясь силе тяжести начнет стекать по подбородку. Если сейчас Инна отставит тарелку в сторону и поманит его к себе призывно раскинув ноги он броситься в перед словно бегун на короткие дистанции. Его точно не будет смущать мое присутствие. Думаю что если бы вокруг нас была целая толпа его это тоже не смутило.
- «Все таки есть за что тебя уважать, Петров», - с набитым ртом проговорила Инна: «Есть в тебе порядочность, что ли. Вон посмотри на своего друга, еще минута и он начнет удовлетворять сам себя».
- «А? что?», - пробормотал Ярослав сильнее прижимая подушку к голому телу.
- «Говорю Петрову, чтобы он не ошибся, кто кого тут трахает», - посмеиваясь сказала Инна.
Ярослав наморщил лоб не поняв иронии и сказал: «Александр, ты бы шел, я потом зайду и поговорим, хорошо?»
- «Ваша незыблемая вера в превосходство мужчин иногда меня поражает», - сказала Инна: «Когда я скажу, тогда Петров пойдет».
Сначала я хотел возмутиться, но немного подумав решил промолчать. Все таки она права, я не готов бороться за главенство в этой комнате.
- «Мне просто не хочется чтобы наш наивный друг, считал что я жертва твоего обольщения, Ярик», - промурлыкала Инна.
Ярослав пару раз открыл рот, но не найдя что сказать закрыл его обратно.
- «Это собственно не мое дело, Инна», - сказал я: «Вы тут и без меня разберетесь кто кого, простите, трахает. Можно я пойду?»
- «И ты не осуждаешь меня Петров?», - спросила она.
В душе тут же кольнула обида, но не осуждение. Мне было по мужски обидно, что не я оказался в ее постели. А осуждать мне ее точно не хотелось.
- «Разве ты не против измен?», - спросила она.
- «Инна меньше всего я ожидал увидеть вас в постели Ярослава, но если это случилось значит на то есть свои причины. Может вы полюбили его?»
Инна прыснула смехом, а Ярослава мое высказывание застало врасплох. По его растерянному виду было понятно, что дальше постели планов он не строил.
- «Эх, Петров, твоя наивность меня поражает», - еще посмеиваясь сказала Инна: «Тебе бы женские романы про любовь писать. Кто может влюбится в это самодовольное животное. Да и я если честно вряд ли способна на такое высокое светлое чувство»
- «А как же ваш любимый мужчина?», - спросил я.
Она опять засмеялась и в это раз смеялась громко, с презрением.
- «С чего ты решил, Петров, что я рассказала тебе правду», - Инна кивнула в сторону Ярослава: «Ты решил, что способен заставить исповедаться меня? Кто тебе сказал, Петров, что ты властитель душ?»
- «Инна зачем вы так?», - спросил я: «Я же ни о чем не просил вас, вы сами мне рассказывали. И получается обманули меня. Одного не понимаю, зачем?».
- «Зачем? Да ты такая размазня, Петров, что твое начальство уже не знало как не дать тебе совсем размазаться до конца», - презрительно скривив губы сказала Инна: «Вот и позвали меня, чтобы я рассказала тебе слезливую историю. Чтобы ты проникся ко мне сочувствием и почувствовал ответственность за мое участие в проекте и продолжил делать свое дело, а не побежал вскрывать вены или вешаться».
Она собрала свои серые волосы в хвостик перехватив их резинкой. Она встала и стала одевать свой мешковатый костюм на голое тело.
- «Ты только не обижайся, Петров, это и есть моя работа», - она закончила одеваться и закурила: «Тебя надо было мотивировать и я это сделала. С кем-то надо спать, кого-то пожалеть, а тебе надо позволить пожалеть себя и ты горы свернешь, Петров».
- «А меня ты тоже мотивировала?», - высказал догадку Ярослав.
- «Тебя?», - удивилась Инна: «Тебя то на что мотивировать. Ты за то чтобы вновь стал полноценным человеком будешь теперь всю свою жизнь отрабатывать и радоваться».
- «Значит я все-таки тебе понравился», - заулыбавшись сказал Ярослав.
- «Дурак ты, Ярик», - скривившись сказала Инна: «Меня в качестве бонуса попросили наказать тебя, а как еще наказать такого самца? Правильно, Ярик, переспать с тобой, что бы ты понял насколько хреновый любовник из тебя. Но ты на столько тупой, что доказывать тебе что-либо бесполезно. Поэтому я тебе открытым текстом говорю, ты хреновый любовник!»
Она закончила одеваться, посмотрела на меня и сказала: «Ты не плохой человек, Петров. Тряпка конечно и точно не мужик, но ты однозначно лучше чем десять вот таких обезьян, как Ярослав. Если тебе станет легче, то я и вправду почти без вранья рассказала тебе свою историю. Вот только любимый мужчина оказался не меньшей скотиной чем большинство из вас. Трахать он меня начал почти сразу, потом бить, потом издевался. Конечно никакого института не было, он вообще не выпускал меня из квартиры, иногда в наказание садил на цепь. У меня родился мальчик и он спрятал его от меня у родственников в деревне, чтобы я никуда не сбежала. Я долго терпела, но однажды не выдержала и убила его. Я загрызла эту мразь на смерть, грызла зубами его горло пока он не сдох. И не знаю, как бы сложилась моя судьба, если бы не Дамир Аносович. Однажды он пришел в СИЗО и сказал: «Пошли со мной».
И я пошла. Он конечно тот еще тип, но он вернул мне сына. Он единственный кто не лезет ко мне под юбку. А я наверное его люблю по своему и надеюсь, что его безразличие ко мне тоже своеобразная любовь».
Ее некрасивое лицо расчертили слезы, она говорила и плакала. Но плакала она не так, как все остальные женщины. Она не кривила лица, не шмыгала носом, на ее лице не проявлялась никакая эмоция. У нее просто текли слезы, она их еще не заметила, и поэтому не вытерла. Потом обязательно вытрет удивляясь откуда они, эти слезы. Так плачут люди видевшие много горя в своей жизни. Они когда-то уже свое отрыдали, откричали и отмаялись. Теперь они могут плакать только вот так, без какой либо эмоции, без звука, с почти не ощущаемой болью на очерствевшем сердце.
Она посмотрела на нас с презрением, на каждого со своим презрением и снова закурила: «Да, кстати, мальчики. Если вы не знаете, то проект закрыли и я удаляюсь. Прощайте!».
Она подмигнула нам и вышла.
глава 84
Сидеть на пластиковой табуретке оказалось не только не удобно, но и довольно болезненно. Я поморщившись встал и еле удержался от того, чтобы растереть затекший зад.
- «Ладно, дядя Ярик, дружеский вечер не удался и я пожалуй пойду. Тарелки занеси завтра в столовую, я обещал вернуть».
Я почти вышел, как сзади раздался голос Ярослава: «Саша, подожди».
Он никогда меня так не называл и это меня остановило. Я зашел в комнату и закрыл дверь. Передо мной стоял Ярослав. Он не успел одеться и продолжал прикрываться своей подушкой.
- «Ты извини меня, Петров», - пробормотал он: «я не знаю, что на меня нашло. Она вообще не в моем вкусе».
На моем лице проступило удивление, еще не давно он высказывал мне свой горячий интерес к Инне.
- «Это, прости, Петров, конечно она мне понравилась. Глазищи то какие», - стал дальше оправдываться Ярослав: «но про мужа то я не знал. Вернее не знал, что у нее вообще кто-то есть».
- «А что ты передо мной оправдываешься?», - спросил я: «Я то тут причем?»
- «В том то и дело, что ни причем. Но я почему то чувствую себя виноватым перед тобой», - сказал Ярослав.
- «Я думаю ты виноватым себя чувствуешь не передо мной, а перед собой», - сказал я: «Стыдно, тебе дядя Ярик, что не можешь мимо ни одной юбки пройти. Стыдно и обидно, что в этот раз не ты покорил даму, а она решила тебя поиметь и то по чьей-то просьбе».
- «Наверное ты прав», - сказал он: «а по чьей просьбе ты не знаешь?»
Я тяжело вздохнул. Ярослав всегда был немного простоватым, прямым и незатейливым человеком, но сегодня он просто бил все рекорды по тугоумию. Может быть это особенность всех дамских угодников. В минуты, как говориться гона, они теряют способность рассуждать.
- «Я не знаю, дядя Ярик, и тебе советую не зацикливаться».
- «Хорошо не буду», - сказал он: «У меня до сих пор мурашки по спине бегают от ее истории. Я не знаю, что она тебе до этого наплела, но история очень похожа на правду».
- «Я думаю, что правды она не говорит никогда», - сказал я: «Даже самой себе».
Мы еще немного поговорили и я ушел. В коридорах было привычно пустынно, но после слов Инны о закрытии проекта эта пустота воспринималась по другому. Казалось, что так теперь будет всегда. Словно кто-то отдал приказ покинуть базу и все беспрекословно в кратчайшие сроки выполнили его. Все кроме меня и Ярослава. И сейчас только мы двое остались в подземном лабиринте. Я подумал о том, как Ярослав до сих пор прикрываясь подушкой пытается вычислить обидчика и мне стало немного веселей.
Потом были другие мысли. Мысли о моем будущем и страх, что Дамир Аносович меня обманул и вместо золотистого пляжа меня закроют в грязной больничной палате до момента пока я не сдохну. Или еще лучше просто выгонят на улицу и в городе появиться еще один бездомный рассказывающий истории о том, как был Адамом.
Потом я подумал о том, что надо завтра самому идти к Ярославу и относить посуду. Он просто задвинет ее в угол и забудет, а я обещал. В одно мгновение мне стало страшно от предположения, что именно сейчас к Ярославу зашел администратор и поторопил его покинуть объект. Сказал, что через тридцать минут базу закроют и законсервируют. Сказал и пошел на выход, так как уже был в моей пустой палате и не обнаружив меня решил, что меня предупредили и я уже ушел.
Страх был на столько сильным, а рожденная в мозгу фантазия такой реальной, что я взмок в одно мгновение не зная куда мне бежать. К Ярославу, чтобы с ним вместе эвакуироваться или сразу бежать на выход. А самое главное где этот выход?
- «Ну где вы ходите?», - неожиданно спросили у меня за спиной: «Я вас уже обыскался. У вас же режим».
Нормальный человек наверное бы закричал от такой неожиданности, но я настолько накрутил сам себя, что пугающий фактор внезапности ни как меня не тронул. Я без каких либо эмоций повернулся к говорившему. Передо мной стоял высокий широкоплечий пожилой мужчина в белом халате. Наверное очередной медик, которых тут довольно много. Хотя человека с такой большой бородой я видел тут впервые.
- «Не хорошо, паря, по коридорам бегать», - ласково сказал бородатый мужчина. Его глубоко посаженные глаза словно магниты притягивали мой взгляд. Они сверкали из под кустистых бровей и сочились силой. Я все больше погружался в темноту гипнотических глаз, а в голове крутились мысли, что халат незнакомцу явно не по размеру и вряд ли медикам можно носить такую бороду и торчащие из под медицинской шапочки длинные засаленные волосы. А бородач продолжал улыбаться, все шире и шире: «не хорошо бегать, паря».
глава 85
Свет потух. Когда сознание вернулось ко мне я почувствовал кровь во рту. Первой мыслью было, что у меня опять пошла кровь горлом, но саднящие разбитые губы заклеенные скотчем исключили этот вариант. Я вспомнил, как в коридоре встретил странного здоровяка. Он что-то говорил мне про режим и странно называл «парей» на старорусский манер, а потом ударил в лицо. После я потерял сознание.
Сейчас я мог точно сказать, что бил он не со злостью а с одной только целью лишить меня чувств. Видимо за свою жизнь он хорошо отработал этот прием. Как в кино я видел его широкую зубастую улыбку разрезавшую гладкую длинную бороду поперек, его колдовские глаза и медленно летящую мне в лицо руку. Он ударил меня ладошкой, вернее огромной ладонью размером с небольшую лопату. Что было бы с моим лицом если бы он саданул кулаком я и представить не мог.
Но все это мелочи по сравнению с тем, что происходило сейчас со мной. Судя по всему я находился в машине, на заднем сидении укрытый каким-то покрывалом. Покрывало было плотным и свет под него почти не проникал, что либо рассмотреть мне не удалось. Руки и ноги оказались связанными, причем таким образом, что когда я пытался выпрямить согнутые в коленях ноги тугие веревки затягивались на заведенных за спину руках. Попытка движения руками отдавалась болью в щиколотках.
По крайней мере то, что я в куда-то едущем автомобиле не вызывало сомнений. Это чувство присущее каждому современному жителю мегаполиса никогда меня не обманывало. Завяжи любому моему соотечественнику глаза, лиши его возможности шевелиться и он все равно скажет в каком транспорте он едет. Может быть у современной молодежи и не так, а у моего поколения выросшего в общественном транспорте есть эта особенность ощущать себя в автомобиле. В моем детстве, да впрочем и в юности это было настоящим приключением проехаться в чьем-то автомобиле. Не важно куда, не важно, как долго, но это делало вас популярным в компаниях и вы ощущали себя причастным к чему-то тайному и величественному.
Вот и сейчас испытывая жуткий дискомфорт, боль и тревогу от случившегося я не мог не подметить, что еду в автомобиле. Конечно это был не ролс-ройс, это стало понятно сразу. В шикарных автомобилях даже запахи имеют оттенки эксклюзивности и роскоши. В этом средстве передвижения пахло пылью, куревом и бензином. Сиденье на котором я лежал было старым затертым и скользким. Моя щека скользила по наклонной плоскости автомобильного дивана и ощущала уставшую истончившуюся ткань, там где когда-то был приятный во всех отношениях велюр.
Сам автомобиль постоянно гремел и скрежетал деталями подвески стараясь добавить блюзовых нот в унылую мелодию не ровно работающего двигателя. У меня никогда не было автомобиля, но даже я полагаясь только на слух понимал, что долгие годы и нерадивый хозяин довели этот сложный механизм до крайне изношенного состояния. Было бы забавно если бы сейчас в машине случилась поломка. Вот это была бы самая что ни на есть месть от измученного автомобиля. Что бы каждый знал, собираешься похитить человека обслужи машину. Но это был не тот случай, может быть у этого старого тарантаса была совесть и он не мог подвести своего хозяина, а может быть я зря приписываю железу человеческие качества и этот автомобиль будет двигаться ровно столько сколько позволят ему законы физики.
Судя по гулкому эху мы все еще ехали под землей. Значит я не на долго потерял сознание или быть может бородач долго тащил меня до своей машины. Но скорее первое, на сколько я успел заметить пожилой незнакомец был очень силен и мог не напрягаясь нести штук пять таких как я. Интересно зачем меня похитили, а главное кому это нужно. Рука на которой я лежал затекла и я попытался улечься поудобнее, тут же острая боль впилась мне в лодыжки и запястья. От боли я застонал.
- «Живой паря?», - спросил меня бородач.
Голос у него был зычный и глубокий, словно гул пламени отраженный от стенок кирпичной трубы. В нем чувствовалась внутренняя сила и уверенность. Сразу стало понятно, что его обладатель относится к той породе людей, про которых говорят: «у него есть стержень».
- «Ааа, у тебя же уста заперты», - гаркнул бородач: «А я думаю, чего молчишь, не отвечаешь».
Говорил он странно. На какой то смеси современного и старорусского языков. Одно было понятно, родней ему современный и новую манеру речи пришлось ему тренировать долго.
- «Ты токмо особо ручонками и ноженками не сучи. Я в путы иголок натыкал, чтобы ты посмиренней был. А то скинешь оковы и учинишь мне оказию, так и разобьемся оба на смерть».
Я слушал его. Голос мне был очень знаком, не скажу, что слышал его не давно но был уверен в одном - слышал и не раз, причем по телевизору. Может быть это какой-то переодетый актер и это розыгрыш, но кому это надо? Ананасовичу, Ярославу, Инне? Нет это не в их стиле, да и кто я такой чтобы меня разыгрывать. Может быть маленький татарин таким образом решил от меня избавиться, проект то закрыли, но и эта мысль казалась мне идиотской. Проще всего меня было убить прям на базе без таких вот заморочек.
- «Ты не переживай, паря», - сказал похититель: «я не бандит какой, но по другому тебя ни как не вызволить из этого острога. А дело у нас с тобой дюже важное и дюже нужное. Ты только не шуми, Христом богом тебя прошу, не шуми».
Автомобиль остановился и я услышал, как водитель опускает водительское стекло. Судя по характерному шуму делал он это в ручную. Наверное это очень старая машина.
- «Здравствуйте», - услышал я незнакомый голос. Судя по струе свежего воздуха и изменившимся звукам мы наконец выехали на поверхность. Это наверное охранник, который должен досмотреть машину.
- «Мир тебе добрый человек», - благостно промурлыкал мой похититель: «По что тормозишь, али не узнал?»
- «Ой, не узнал, вернее узнал!», - выкрикнул охранник: «Вы же этот! Вы, Никон!».
- «Владыка Никон!», - грозно прогремел бородач. От его выкрика я оторопел, а что сейчас творилось с бедным охранником мне и представить было страшно.
- «Да, полно тебе, мил человек», - засмеялся Никон: «Шучу я, ты прости меня если обидел или напугал. Есть у меня грех неисправимый, прости Господи, шуткую когда надо и когда не надо».
Охранник с облегчением выдохнул. По силе его выдоха я понял на сколько сильно напугал его глава русской православной церкви.
- «Чем могу тебе помочь, сын мой?», - спросил Никон.
- «Да ничем, вон пропуск у вас есть. Вы же ничего не вывозите владыка?», - с шуточной строгостью спросил охранник.
- «Эх, был грех», -зашептал Никон: «надумал я у вас фемидою разжиться. Все ваши окаянные подземелья облазил, грешников хоть пруд пруди, а грешницы ни одной. Как же вы живете без охальниц?»
- «Не понял, вас, э-э, батюшка», - промямлил охранник.
- «Да шучу я, шучу», - засмеялся Никон: «Говорю женщин нет у вас на объекте».
- «А-а-а-а, наверное, я не знаю. Меня же во внутрь не пускают», - сказал охранник.
- «Эх, прогадал», - крякнул Никон: «знал бы, что ты внизу не бываешь, сказал бы что у меня на заднем сиденье молодуха под покрывалом!»
Охранник и Никон посмеялись над шуткой. Потом Никон стал грозить охраннику, чтобы тот никому не рассказывал про его греховные шутки. Охранник клялся здоровьем в сохранении тайны, а Никон опять смеялся над его доверчивостью. Наконец они закончили и Никон собрался ехать дальше.
- «Подождите, подождите, владыка», -сказал охранник: «ответьте на один вопрос пожалуйста».
- «А давай», - весело ответил Никон.
- «Почему вы на такой развалюхе ездите, вы же глава всей нашей церкви?»
- «А у тебя есть автомобиль, сын мой?», - в ответ спросил Никон.
- «Нет, не заработал», - смущаясь ответил охранник.
- «Так и я не заработал, вот угнал для одного дела машину. А так я пешеход, как и ты», - сказал Никон и тронулся с места.
глава 86
Старый автомобиль натужно разгонялся, а сзади у служебного выезда над очередной шуткой владыки смеялся охранник. Ехали мы довольно долго, я успел уснуть и проснулся от жуткого скрипа открывающейся двери автомобиля. Я решил не подавать виду, что проснулся. Сначала Никон скинул с меня покрывало и стал сноровисто крутить веревки моих пут извлекая из них мучившие меня иголки. Сами веревки Никон распутывать не стал.
- «Пора просыпаться паря», - прогромыхал он над моим ухом и одним движением выдернул меня из машины наружу. Я очень больно ударился об пыльную землю. Откуда тут пыль? Поздняя осень давно должна была вопреки календарю сдаться наступающей зиме и пустить снег на свои владения. Но видимо здесь осень еще не проиграла свою битву. На улице было холодно, я мгновенно озяб и пожалел, что покрывало осталось в машине. Я не знаю сколько мы ехали, но ночное небо начинало потихоньку светлеть пряча тускнеющие звезды в своих карманах. Сейчас наверно часов шесть утра, черт как же холодно. Словно услышав мои мысли Никон достал из багажника старую промасленную куртку и кинул ее мне: «Потерпи паря, не долго осталось». Посмотрев на то, как я пытаюсь самостоятельно принять сидячее положение он приподнял меня одной рукой за шиворот и посадил облокотив спиной на дверь автомобиля.
После он ушел с чем то возиться по ту сторону автомобиля. Я попробовал свои путы на крепость, отсутствие иголок ни как не сказалось на их надежности. В голову лезли разные догадки о том зачем он привез меня сюда, но я постарался отвлечься от них. Я думал о том, как не смог узнать Никона сразу. Думал о том, как много, все таки. в нашем мире значит одежда. Стоило главе русской православной церкви скинуть с себя церковное облачение и он превращался в обычного здорового мужика с хитрыми глазами. Вот и сейчас он расхаживал с задумчивым видом в старом спортивном костюме неопределенного застиранного цвета. Свои длинные волосы он перехватил обычной резинкой для волос розового цвета, а на его макушке красовалась старая вязанная шапочка «аля петушок». Он расхаживал вокруг машины и что-то бормотал себе под нос. Один раз он появился с топориком, потом с длинной жердью, которую видимо только что срубил в ближайшей роще.
Потом он сел рядом со мной, закурил. Посмотрел на меня и в его глазах читалась огромная человеческая усталость. Он о чем то подумал и отклеил с моего рта скотч. Это оказалось довольно болезненным, мои разбитые губы успели присохнуть к прозрачной липкой ленте. Лента слетела с моего лица, я застонал, а на губах проступила свежая кровь. Вид моей крови странным образом подействовал на Никона, он с остервенением смотрел на мой рот покрывающийся каплями свежей крови. Я от греха подальше слизнул кровь.
- «Пить будешь?», - спросил меня Никон и протянул мне бутылку водки.
Я не знаю зачем взял в руки протянутую бутылку. Пить в моем положении было глупо, только трезвый ум мог мне дать шанс на освобождение. В это момент в моей голове всплыл крик мертвого Дурова: «Больше водки лей, сука!» и рука сама машинально перевернула бутылку вниз горлышком. Водка повинуясь законам физики полилась на пыльную землю выталкивая себя неровной булькающей струей.
Никон внимательно посмотрел на меня, на водку и без замаха коротким движением саданул мне по лицу. Острая боль обожгла только начавшие подсыхать губы.
- «Не пьешь, не пей. Дело твое», - процедил сквозь зубы Никон: «Продукт переводить не дам».
Святой старец ловко раскрутил в бутылке остатки водки и опрокинул ее в широко открытый рот. Когда бутылка опустела Никон громко выдохнул и заулыбался.
Я набрался смелости и спросил: «Зачем мы здесь?»
Никон косо посмотрел на меня и обиженно прогудел: «Владыка!»
- «Зачем мы здесь, Владыка?», - поправился я, еще раз получать по зубам не хотелось.
- «Неисповедимы пути господни, паря», - сказал Никон: «Быть может мы с тобой великое дело совершим, а паря? Большое дело я удумал, а ты подмогни мне, хорошо?»
- «Так вы скажите, что делать то надо», - обиженно сказал я: «может я вам добровольно помогу. А то похитили, по лицу бьете».
Он внимательно посмотрел мне в глаза, подумал и сказал: «Нет паря, только один человек сам на Голгофу пошел и крест свой понес. Ты не Иисус, ты обычный грешник за чьи грехи он мученическую смерть принял. Ты не Иисус, паря».
Никон встал и опять куда-то ушел. Там где то за спиной он что-то колотил, матерился и гремел какими-то железками. А я думал над его словами, причем тут Иисус. С одной стороны любой православный батюшка поминает бога по сто раз за день, а глава церкви так вообще каждую минуту должен прославлять бога. Но Никон не был обычным священнослужителем, он заслужил свой сан не пустыми словами, а своими делами. Пусть жесткими, пусть неудобными и не всегда правильными, но делами. И значит он не просто привез меня водки попить в ожидании рассвета.
глава 87
В подтверждение моих слов громко матерясь из-за машины показался Никон. Он чертыхаясь двигался спиной вперед согнувшись в спине и что-то волоча по земле. Ношу еще не было видно, но судя по сбившемуся дыханию и неуверенно переставляемым ногам она была довольно тяжелой. Скрюченный пятящийся задом вперед Никон наконец выволок свою тяжесть на мое обозрение. Сначала я решил, что это просто большой и длинный деревянный брус. Но Никон решил не питать меня иллюзиями и крякнув подкинул свой конец бруса вверх. У него это получилось довольно ловко, как будто он когда-то долгое время толкал штангу. Когда подброшенный конец бруса подлетел на уровень глаз Никона, он подхватил его снизу обеими руками и аккуратно приподнял его еще выше. Теперь я видел, что это не просто большой толстый брус, это был крест. Большой деревянный крест.
Длинная его часть около четыре метров, короткая не больше двух. Наверное вот такой крест нес Иисус на Голгофу. Никон отпустил свой конец и крест с грохотом рухнул на землю. Гулкий деревянный грохот и облако поднявшейся пыли еще раз подтвердили, что крест был очень тяжелым. Никон тяжело дыша вытер проступивший пот со лба засаленным рукавом и скинул свою вязанную шапочку.
- «Фу-у-у, тяжелый сука», - выдохнул он: «Надо отдохнуть».
Он тяжело опустился на землю возле меня. Лицо его было красным и а борода слиплась в мокрые косички, впрочем на ее густоте и толщине это ни как не сказалось.
- «Надо попить», - сказал Никон и стал что то шарить под машиной. Наконец его рука что-то нащупала и выволокла на свет пыльную мятую сумку. Когда он успел ее туда засунуть? В сумке не двусмысленно брякали бутылки. Нервно расшаривая рукой Никон выхватил одну из них, судя по прощальному звону из сумки там еще оставалась далеко не одна бутылка. Он сосредоточенно посмотрел на бутылку потряс ее, пару раз перевернул и задумчиво пробормотал: «Паленка, что ли?». Еще секунду он раздумывал над качеством алкоголя, а потом одним движением свернул ей крышку и закинул тонкое горлышко в рот. Со стороны это выглядело довольно смешно, словно мохнатая борода поглотила в себе половину стеклянной тары и безжалостно высасывала из нее все соки. Когда бутылка опустела Никон привычным движением вытер рукавом рот и бороду.
- «Ну как крестик?», - спросил меня Никон.
- «Большой», - ответил я первое, что пришло мне в голову.
- «Бо-о-льшой», - протянул Никон: «Сам мастерил. Вместо отдыха, укрощая тело свое в трудах праведных. Вот сейчас еще подножие приладим и будет, как Христова ноша, не хуже».
- «Зачем он Вам», - спросил я: «Зачем такой большой крест и я вам зачем?»
Никон хитро прищурившись посмотрел на меня и не отрывая взгляда стал доставать из сумки еще одну бутылку водки. Наконец добыча попалась в цепкий захват его длинных узловатых пальцев и он извлек водку на наружу. Он ловко удалил колпачок с горлышка и жестом руки попросил у меня отсрочки. После чего не торопливо мелкими глоточками откушал четверть бутылки и с блаженной улыбкой убрал водку в сторону.
- «Много во мне греха», - сказал Никон и отрыгнув продолжил: «Но вот алкозависимость за грех не считаю. Это для забулдыги водка способ пасть до животного безумства и в падении этом алчить праздник души. Для меня же питие способ понять божий промысел. Не пьянит она меня, а просвещает очищая мысли мои от наносного и суетного».
Никон протянул бутылку мне: «На, пей паря».
- «Вы не ответили на мой вопрос», - с осторожностью сказал я.
- «А ты хлебни и я отвечу», - ответил Никон.
Спорить с пьяным ополоумевшим священнослужителем не было ни какого желания учитывая его дурную привычку лупить меня по чем зря. Я молча открыл рот вытянув губы вперед давая понять, что готов выпить водки. Никон тут же проворно закинул тонкое горло прозрачной бутылки в мой рот и с силой пропихнул его за зубы, второй рукой он схватил меня за затылок и рванул вниз. Я попробовал возмутиться, но старый алкоголик одним движением запрокинул бутылку и ее содержимое обжигая мое горло полилось в желудок. Рвотный рефлекс появился почти сразу и мое тело стали сотрясать судороги пытаясь изгнать насильно вливаемую водку. Потом я попытался кричать и чуть не захлебнулся. В тот момент когда кашель и рвотные позывы слились в единую композицию рубленных движений и казалось, что я сейчас начну блевать или захлебнусь Никон убрал бутылку.
Я рухнул на бок и шумно втягивая воздух откашливал мерзкий запах водки из легких, рвотные позывы пару раз заставляли мой язык высовываться наружу до тянущей боли в подъязычном пространстве. В этот момент я понял, что организм сдался и вместо рвоты его ждет долгая борьба с наступающим опьянением. Никон удовлетворенно посмотрел на меня и допил остатки водки. Когда я поутих и об насильственном вливании напоминало только мое красное слюнявое лицо Никон снова посадил меня облокотив о бок автомобиля.
- «Вот теперь я скажу тебе паря зачем ты мне нужен. Вон видишь там слева холм?»
Я повернул голову в указанном направлении. В лучах по зимнему мутного рассвета обретал резкие контуры небольшой но довольно высокий холмик. Он словно шишка в одиночестве торчал над ровными почти плоскими заброшенными полями. Его ровные крутые бока намекали на рукотворное происхождение возвышенности, но прошли годы и он не отставая от брошенных сельхозугодий окружавших его одичал, покрылся жесткой щетиной кустарника и молодыми деревцами.
- «Вижу», - ответил я осипшим от водки голосом.
- «Вот она моя Голгофа», -Никон еще раз махнул в сторону холма: «Когда то господь позвал меня в долгий путь и сказал, что видит во мне зерно, что с моей помощью сможет дать второй шанс овцам его заблудшим. И пошел я сбивая ноги в кровь, а иногда и кулаки. А те кто присоединялся ко мне в дороге питали мой дух и укрепляли веру мою. А крест, что нес я не давал мне сбиться с тропы назначенной богом. Когда пришел я то увидел только один путь к спасению. Огнем и мечем я насаждал богобоязнь. Я отобрал место владыки и жестокостью сеял веру и боголюбие. Только больными оказались те всходы, не насилием Христос вел за собой апостолов, а любовью. Нет во мне ее, любови этой. Ненавижу я все противное, а не противное терплю уповая на божью милость. Я запутался. И тогда снова пришел ко мне господь и плакал он горько над делами моими и стенал над неспасенной мной паствой его. И сходил я с ума от плача его и творил черное в поисках белого. А потом я увидел тебя, паря. Увидел, как бесхребетная тварь обряженная скоморохом рождает больше веры за день, чем я за долгие годы. Возненавидел я тебя тогда люто и растоптал бы тебя подобно мухе, но было мне видение. Страшный призрак явился мучить меня. Он терзал мою душу словно диавол и вонзал в нее свои длинные когти пока не узрел я. Понимаешь, я увидел и закричал от этого в блаженном восторге. Увидел я».
глава 88
Никон постепенно заглох и уставившись в одну точку дернул ворот своего спортивного костюма. Пластмассовая молния не выдержала и затрещав сдалась выпуская на морозный воздух могучую грудь батюшки. Под загрубевшей темной кожей перекатывались мышцы шевеля седую поросль на груди. Утро вошло в свои права в полной мере и в лучах утреннего солнца я увидел большой уродливый шрам на груди с рваными краями.
И я вспомнил свой сон. Сон в котором сумасшедший Никон кричал: «Боже, ха-ха-ха, я увидел!» В том сне упившийся старец смотрел на меня и хохотал втыкая в свою грудь осколок бутылки. Кровь стекала по его ночной рубашке водопадом, срезанная кожа висела лохмотьями на груди, а Никон продолжал хохотать, смотреть на меня и резать себя.
Из моих воспоминаний меня выдернул окрик Никона: «эй, паря, ты чего? Захмелел что ли?»
- «А, нет. Я просто вспомнил кое что», - ответил я. Хмель и правда почему то не брал меня. Вернее сказать все сопутствующие опьянению признаки как часовые давно заступили на свои посты. Жгучая тяжесть в желудке перекликалась с тупыми резями в области хронического гастрита. Пахнущее водкой дыхание соревновалось по шумности с подскочившим давлением, а пьяная неловкость давно взяла вверх над всеми моими членами. А вот самого опьянения, вернее потери ясного мышления не было. А может быть это хитрый обман моего сознания и я сейчас пускаю слюни с идиотской улыбкой, а мне кажется что ум мой трезв и прозорлив.
- «Вот и увидел я по воле господней в чем мое главное дело. Увидел, что не зря в начале пути взвалил я крест на свои плечи. Увидел и место это, и великую жертву, что суждено мне оставить здесь. Это плаха моя, это мой Рубикон, это спасение рода людского».
Я понял одно, что Никон сошел с ума и сошел видимо давно. Он опять уставился в одну точку и ушел с головой в свои мысли.
- «А я то вам зачем нужен?», - громко спросил я.
- «Каждому распятию свой разбойник», - чуть слышно ответил Никон: «Каждому Христу свой Лонгин требуется».
- «Кто требуется?», - не понял я.
- «Помощник мне говорю нужен в деле моем. Подмогнешь и будь свободен хоть до царствия небесного следуй», - сказал Никон.
- «А почему я?!», - возмутился я: «У вас помощников вся православная церковь, а вы меня скрутили».
- «Не могу я другого в помощи избрать. Может и рад бы, да не могу. На то воля господня».
- «Ну хорошо, пусть вам нужна именно моя помощь в вашем обряде, но зачем похищать меня, зачем бить наконец?»
- «Вот ты зануда, ну дал разок по зубам для порядку, а ты ноешь, как будто я тебя годами линчую. Зачем похищать, говоришь? А ты бы пошел со мной если бы я тебя добром попросил, а? Я когда первый раз тебя увидел сразу понял, что бесхребетный ты и тебя только силком в райские врата тащить надо, сам не пойдешь. Или я не прав?»
- «Конечно я бы вам отказал», - сказал я: «У меня между прочим планы и мне кажется я свое отпомогался. Будьте добры развяжите меня, я требую!»
- «В зубы дам», - прорычал Никон: «Сказал же поможешь и будешь свободней птицы».
- «Хорошо», - согласился я: «Развяжите меня, я помогу вам».
- «Вот это дело», - ответил мне Никон и достал из той же сумки большой охотничий нож.
Никон пару раз ловко крутанул тяжёлым ножом с деревянной наборной ручкой: «Финка, еще от отца досталась». Он молча перевернул меня головой вниз и мне пришлось уткнуться макушкой в холодную землю, но я не возмущался. Отдаваемый сухой землей холод приятно успокаивал разгоряченную алкоголем голову, постепенно переходя на затекшую шею и горящие алым уши. Никон усердно пилил веревки, нож оказался острым и рассекал веревку словно масло виток за витком. Но видимо Никон так старательно меня скручивал при похищении, что мое освобождение вылилось пусть не в долгий, но весьма трудоемкий процесс. Наконец я почувствовал, что мои руки свободны. Тут же Никон перевернул меня обратно и воткнул нож у моих еще связанных лодыжек.
- «Ноги сам давай сам, а то я запыхался», сказал Никон и откинувшись спиной на автомобильную дверь тяжело задышал. Я попробовал заняться своим освобождением, но только сейчас я понял на сколько отекли мои руки. Мои кисти рук посинели и раздулись до таких размеров, что я мог бы смело участвовать в боксерском поединке без перчаток и не кто бы не увидел разницы. Пальцы двигались с трудом, но слава богу еще двигались. Я принялся растирать онемевшие ладони, получалось это у меня не очень хорошо. Я тер деревянные пальцы одной руки о предплечья другой и со стороны казалось, что я либо мертвецки пьян, либо имею большие проблемы с координацией.
Я украдкой бросил взгляд в сторону слетевшего с катушек священника. Никон устало закрыл глаза и глубоко дышал ртом выпуская огромные клубы пара наружу. Казалось еще мгновение и он захрапит и тогда я смогу сбежать. Или быть может мне воспользоваться ножом и напасть на безумца. Он пьян, а я моложе. Но каким бы это не было обидным, мне пришлось принять тот факт, что с этим стариком я не справлюсь ни при каких обстоятельствах. Руки наконец обрели подвижность, пусть не полную, но достаточную, чтобы я смог заняться освобождением ног. Нож пришлось держать двумя руками, движения мои до сих пор оставались неуклюжими. Но постепенно в пальцах под аккомпанемент колючих мурашек гибкости становилось все больше. Наконец я разрезал веревку на ногах и смог их вытянуть.
Мои колени с тягучей медлительностью распрямились и благодарственно запульсировали кровяными потоками. Кровоснабжение организма восстановилось полностью и он благодарил меня мягкой истомой растекающейся по всем моим жилам. Мои ступни пострадали меньше чем руки и поэтому вскоре я смог встать. Поднявшись я с удовольствием потянулся и осмотрелся еще раз.
глава 89
Не по сезону яркое солнце немного ослепило меня. Оно светило так будто забыло, что сейчас вступает в права зима и приманивало своим светом внеочередное лето. Но мать природа словно ожидая такой проказы от непокорного солнца уже заготовила серые наводящие тоску облака и с максимально возможной скоростью гнала их к светилу. Думаю что через час солнечное представление будет окончено и серый занавес вернет все на свои места.
Я посмотрел на машину. Только сейчас я обратил на нее внимание, а посмотреть было на что. Это была маленькая по своему несуразная и в какой-то степени симпатичная машина. В первую очередь взгляд цеплялся за цвет старого авто. Как я не заметил раньше этот голубой почти бирюзовый цвет. Он превращал автомобиль в яркое пятно разрывающее серое убранство этого места. Контраст между пыльным заброшенным полем, покрытым пожухлой отжившей свой век травой и ярким автомобилем был таким удачным, что просился на холст или по крайней мере на какой-нибудь рекламный постер. Я сделал пару шагов в сторону и посмотрел на машину, как говориться анфас. Эти большие круглые фары не спутать ни с чем, на капоте красовались две серебристые полоски и логотип «мини». Конечно время не пощадило малыша и почти весь его кузов был изъеден маленькими очагами ржавчины. Бока были помяты, а крылья прогнили до дыр, это не лишало его той миловидности, что сделала этот автомобиль когда-то культовым.
«Угнал, так угнал», - подумал я о Никоне.
Угонщик в это время уже во всю храпел уронив свое лицо в бороду распластавшуюся на его покатой груди. Это шанс, надо бежать, но самое главное понять в какую сторону. Я еще раз окинул взглядом окрестности. Впереди ровным ковром расстилалось не паханное поле, чуть левее словно прыщ торчал холм, за холмом темнел не большой овражек и чахлая рощица, в которой Никон срубил себе жердину. От оврага тянулась свежая борозда, видимо там был припрятано до нужного момента тяжелое распятие. Оттуда и волочил его безумный владыка.
Сзади тоже было поле, вернее оно было кругом. Только колея от автомобильных покрышек тянулась огибая рощу куда-то за горизонт. Дорога где-то там. Видимо Никон специально ждал такой погоды, когда вечная грязь русской глубинки схватится в твердый камень, но не успеет спрятаться под толстым слоем снега. В теплое время старенький «Мини» не за что бы сюда не проехал, хотя и любой другой автомобиль вряд ли осилил бы этот путь. Простое решение созрело мгновенно, схватить нож и бежать по автомобильным следам к дороге, а там уже будет проще найти помощь. Я аккуратно поднял с земли внушительный тесак и тут Никон проснулся. Не открывая глаз он полез в свою сумку и достал бутылку водки.
- «Будешь?», - так же не открывая глаз спросил он.
- «Нет», - стараясь скрыть свою нервозность сказал я. Сейчас решалась моя судьба и рука сжимавшая нож вспотела. «Я не смогу его убить», - эта мысль холодным душем обожгла мои разгоряченные нервы и у рука с ножом повисла безвольной плетью.
- «Ну не хочешь, как хочешь. Последняя», - сказал Никон и увлеченно принялся откупоривать бутылку.
Наконец тучи доползли до оборонительных редутов светила и убавили его яркость. Убавили на столько, что все вокруг стало серым и унылым. Даже яркий и смешной автомобиль утратил свою индивидуальность и стал частью серого пейзажа. Конечно через полчаса мое сознание привыкнет к этой серости, так выглядит каждый зимний день бесснежной зимы. Потом выпадет снег и добавит недостающей яркости, пусть другой холодной и белой, но все же яркости. А сейчас в те мгновения, когда на моих глазах серость уничтожала последние остатки красок на душе становилось пусто и хотелось уйти в след за исчезающими яркими лучами солнца.
Еще одной серой массой выглядел сидящий на пыльной земле старик. Серость обладала феноменальной способностью к выявлению всего некрасивого и неприятного. Еще минуту назад передо мной сидел мощный мужик пусть пьющий, но имевший такое здоровье и харизму, что хватило бы на целый полк. А сейчас я видел пусть высокого и широко плечего, но все же грузного старика. Он еще не обрядился во все атрибуты старости, еще не все его волосы побелели и зубы пока еще были все на месте. Но в мутных от водки глазах читалась старческая усталость, в больших узловатых руках уже поселилась неуклюжесть и окостенелость. Передо мной сидел обычный старый алкаш.
Но это всего лишь фильтр. Я уверен, что и я через призму серости выгляжу не лучше своего спутника. Высокий болезненно худощавый мужчина. Чья некрасивость граничит с уродством, а в бегающих глазках мутно плещется страх. Еще молодой, но уже умирающий трус со старым местами ржавым ножом в руках. Таким меня делала поглотившая все вокруг серость. Но я не такой, я точно знаю. Не потому, что я лучшего о себе мнения или кто-то видит во мне что-то большее, нет. Просто в моей руке был пусть старый, но хороший острый сверкающий нож. А значит и я не такой уж и страшный. Значит и Никон не совсем спившийся старик.
глава 90
Пока я был поглощен своими мыслями Никон сражался с последней бутылкой. Ее пробка на отрез отказывалась освобождать горлышко и как бы не крутил ее своими ручищами священник она терпела и не сдавалась.
- «Сука», - на выдохе процедил Никон и посмотрел на меня. Его взгляд наткнулся на финку в моей руке и осторожно переместился на мое лицо. Его цепкие глаза старательно что-то высматривали в моих. Если глаза зеркало души, то сейчас Никон, что-то искал в моей душе. Я не знаю, нашел он то что искал или нет, но его взгляд стал осторожней.
- «Дай», - сказал Никон и протянул ко мне раскрытую ладонь, при этом он неотрывно смотрел мне в глаза.
- «Дай», - в голосе священника появилась мягкость и просительные нотки: «Пробку дай ковырнуть, паря».
В эти мгновения я наверное впервые в жизни ощутил власть. Конечно я понимал, что вздумай Никон напасть на меня нож мне бы не помог, но он не напал, он просил. Именно в подобный момент впервые родилась власть, когда один первобытный человек попросил о чем-то другого вместо того, чтобы привычно кинуться в драку и попробовать отобрать нужную вещь. Один попросил, а во власти другого было дать или отказать. И пусть потом все, все как всегда кончилось дракой, но тот, что вкусил это сладкое чувство обладания властью не смог его забыть больше никогда.
- «Дай, паря», - почти промурлыкал Никон: «выпить хочется, мочи нет».
Я молча протянул нож рукояткой вперед в сторону священника и Никону пришлось тянуться ко мне, даже сделать шаг на коленях, что бы забрать нож из моей руки. В этот момент я еще раз вкусил власти, той власти дающего, что пьянит каждого имеющего право давать.
Нож ловко перекочевал в широкую ладонь старого хозяина и сладкое пьянящее чувство исчезло. Никон тут же отполз назад на нагретое место и ловко срезал непокорную пробку. Прежде чем привычным движением опрокинуть бутылку себе в рот он внимательно посмотрел на меня. Видимо он пытался понять почему я не пустил оружие в ход, но резкий водочный запах уже терзал его ноздри наполняя пересохший рот слюной и он отбросил свои мысли заливая их прозрачной холодной тягучей жидкостью. Наверное поэтому люди так много пьют, алкоголь лучшее средство от мыслей.
Водка в бутылке кончилась и Никон полный энергии подскочил.
- «Все паря, хватит прохлаждаться. Делов по горло», - гаркнул Никон и напевая под нос какой-то псалм направился к кресту.
Я немного подумав поднял грязную куртку с земли, теплей не становилось, а я уже порядком окоченел.
- «Правильно, паря», - похвалил меня Никон: «нищий не тот кто грязный, нищий тот кто голый».
Владыка ловко прибивал к кресту небольшую полочку, ровную и аккуратную, рядом лежала большая табличка. Такая была на кресте Иисуса и на ней было написано «Иисус Назорей, Царь Иудейский». Эта табличка была пустой.
- «Ладное подножие получилось», - ласково сказал Никон: «Когда то окаянные ромеи просто прибывали людей на крест и те быстро испускали дух, так как в подвешенном состоянии тело человеческое слабее прежнего. Не могут легкие работать в таком натяжении и задыхались распятые. Тогда и придумало римское племя полочку ладить под ноги, чтобы мучился бедняга долго и умирал от жажды».
Я смотрел на выверенные удары молотка по длинным гвоздям и думал зачем ему полка и табличка, если он просто хочет тащить этот тяжеленный крест. Или быть может для него важно, что бы копия полностью соответствовала оригиналу.
Вслед за полочкой Никон приколотил и пустую табличку. После чего он убрал инструмент в сумку из под водки и закинул ее себе на шею.
- «Пора», - сказал он и присел возле креста взяв его обеими руками за перекрестие. Словно заправский штангист он выдернул тяжеленный крест из глубокого приседа и взвалил его себе на грудь. Лицо владыки покраснело, а глаза казалось вот вот вылезут из орбит от напряжения. Немного отдохнув и отдышавшись Никон одним движением подбросил поднятую часть креста и ловко повернулся так, чтобы тяжелая деревянная конструкция с треском опустилась на его подставленную спину. Наконец священник смог поудобней разместить крест на своей спине на сколько это вообще возможно и закинув руки на перекладину распятия тяжело двинулся в сторону холма. Нижняя часть креста волочилась по земле оставляя довольно заметную борозду за собой. Каждая ямка, каждый бугорок заставляли подпрыгивать тяжелый брус, он же в свою очередь словно в отмщение за какие-то только ему известные грехи больно стукал согнутую спину своего носильщика. Каждый шаг давался Никону с огромным трудом, слишком тяжелым оказался его крест, но он шел медленно жмурясь от натуги и боли в спине.
Отойдя от меня метров на двадцать он остановился и не поворачивая головы закричал: «Паря, возьми жердину и догоняй!»
Вот сейчас взять и уйти. Не надо даже бежать. Тяжеленный крест просто на глазах высасывает силы из Никона. Я даже могу неспешно завести автомобиль и уехать, но что-то меня останавливало. Любопытство или же сострадание к сумасшедшему фанатику, я не знаю. Я не сбежал, вернее я решил, что еще успею это сделать в любую минуту и подняв длинный жердь пошел в след за несущим свой крест сумасшедшим.
Услышав мои шаги Никон двинулся дальше. О чем он сейчас думает? Может быть о том, что его затея полное безумие или что неподъемная ноша дана ему в испытание. Или быть может о том, что зря взял так мало водки, или наоборот жалеет о выпитом. Я не знал и знать если честно не хотел. Я смотрел на его заплетающиеся ноги, на бороздящий землю волочащийся конец креста, смотрел и пытался представить, как Иисус шел к своей смерти.
Вдруг он не хотел этого. Быть может люди не так его поняли и он не говорил, что он избранный. Может быть он просто однажды сказал вслух о чем все думали, но боялись сказать. Может быть он по своей простоте стал призывать людей к любви и всепрощению не претендуя на их умы. Может и не творил он ни каких чудес и не вел за собой учеников. Так уж устроены мы люди, что увидев в соплеменнике свои чаяния и надежды готовы сотворить из него кумира или даже бога. Он будет убеждать нас в обратном, а мы будем верить еще неистовей. Будем фанатеть и видеть в каждом его движении знаки, в каждом слове слышать истину и верить в свое спасение.
А потом мы перестанем верить, потому что испугаемся своей веры и своего доверия незнакомцу. Мы будем его бить и смеяться. Придавать своего учителя и плевать в лицо. Прозревшие и вставшие со смертельного ложа будут кидать в чудотворца камнями и истерически хохотать над его слезами. А он будет идти согнувшись под тяжелым распятием идти и плакать. Плакать не за свою жизнь, а за души этих людей. Потому, что он скоро умрет, а им жить с этим долгие годы.
И он погиб, погиб на кресте подобно грязному разбойнику или душегубу. А они жили с пониманием, того что убили своего бога. Сначала создали, а потом убили. И когда с таким грузом жить стало невмоготу они воскресили его. Однажды собрались и решили, что он ожил и простил их. И на смерть он пошел сам, а не они гнали его словно скотину на убой. Решили и возрадовались своему решению, потому что удобно все получилось. У них есть новый добрый бог, которого даже если убить все равно воскреснет и простит. Он же этому их учил, любить и прощать.
глава 91
- «По-мо-ги!», - надрывный окрик Никона вырвал меня из размышлений.
Погруженный в свои мысли я и не заметил, что мы дошли до холма. Вернее я дошел, а Никон доковылял и сейчас в нем осталось сил только на то чтобы стоять и держать свою тяжелою ношу.
Я быстро подбежал к нему и поднырнув под длинную перекладину креста взял часть ноши на себя. Никон с облегчением выдохнул. На него было больно смотреть. Его красное от натуги лицо было мокрым от пота. Пот был везде, свисал каплей на большом по славянски круглом кончике носа, заливал покрасневшие от напряжения глаза, обтекал по щекам и терялся в мокрых зарослях бороды. От Никона шел пар, от мокрой спины и подмышек, от съехавшей на бок спортивной шапочки, от каждой поры его измученного организма на встречу зимней прохладе стремились тепло и влага.
- «Держи, паря», - сказал Никон и выскользнул из-под креста. Я не успел возразить, огромная неподъемная тяжесть придавила меня так, что мой рот теперь был способен только на глубокое почти собачье дыхание. Мое тело среагировав на экстренную ситуацию бросило в бой все свои скрытые резервы. Меня кино в жар, а давление застучало в свои барабаны, отдавая мне в виски тупым неприятным ритмом. Крест был такой тяжелый, что я должен был сломаться под ним и быть раздавленным. Но тело мое отказывалось умирать собрав всю волю в коленных суставах, заставляя меня держать этот груз.
- «Иди, паря», - почти отдышавшись сказал Никон: «твоя очередь».
- «Я не могу», - трясущимися губами ответил я.
Мы стояли у подножия холма и если бы не этот чертов крест я бы без особого труда добрался до вершины. Но чертов крест был и безжалостно впивался в мою костлявую спину своими ребрами.
- «Иди родной, иди», - сказал Никон и легонько толкнул меня в спину концом брошенной мной жерди: «иди».
Холм был совсем не высоким, может метров двадцать в верхней точке, не больше. И можно было бы напрячься или по крайней мере попробовать, но его склоны были довольно крутыми. Даже без какой либо ноши я бы запыхался забираясь на него, а с такой тяжестью это просто не возможно. Я решил прекратить этот цирк, волна моего возмущения оказалась такой сильной, что позволила мне приподнять непомерно давящую ношу над головой, чтобы бросить ее в сторону.
В этот момент мою спину пронзила жгучая боль, руки инстинктивно метнулись к очагу боли и крест упал на меня сверху. Он снес меня словно карточный домик. Деревянное распятие не на секунду не задержалось сминая мое тело и гулко ударилось о землю теми местами под которыми не было меня. Как же это больно, я не закричал и не заплакал только потому что думал, что сейчас будет потеря сознания. Я лежал стиснув зубы и пожинал боль с каждого сантиметра своего тела.
Больше всего досталось спине, продольная часть креста ударила вдоль позвоночника и возможно это меня спасло. Голова слава богу не пострадала, жгучая волна острой боли постепенно угасла оставив только тупую боль ушиба размером с половину спины. Куда сильней саднило место неожиданного укола в спину, я пощупал место ранения. Это был не большой прокол с небольшим количеством уже подсыхающей крови. Я завертел головой пытаясь рассмотреть, кто или что нанесло мне это ранение. Когда я смог повернуть голову так, чтобы выглядывая из под деревянного бруса посмотреть назад мне все стало понятно. Сзади словно ничего не случилось стоял Никон. Одну руку он деловито упер в бок а во второй словно богатырь из древней былины держал свою жердину. К ее верхнему концу был примотан веревкой хорошо знакомый мне нож, кончик ножа был темным от крови. От моей крови.
- «Вставай и иди, паря, а не то я тебя освежую», - угрожающе сказал Никон и потряс своим самодельным копьем показывая мне что нож прикручен к длиной ручке на совесть. Пока я вертел головой мне стало понятно почему мое тело смогло отделаться от падения креста довольно легко. Его поперечина упала на две довольно большие кочки, в то время как я рухнул между ними. Если бы не кочки Никону точно пришлось бы меня зарезать из милосердия.
Я попробовал встать, это оказалось просто не реально. Я думаю даже сам Никон не смог бы поднять крест из такого положения. Еще и ушибленная спина возмущенно откликалась болью на каждое мое движение призывая вообще не шевелиться.
- «Я не могу», - сказал я.
- «Что?», - не услышал Никон.
- «Я не могу!», - сказал я громче, а потом еще громче добавил: «Не могу я! Понимаешь? Хоть затыкай меня старый козел, я не могу подняться».
Я замолчал и весь сжался ожидая реакции Никона. Я закрыл голову руками и на сколько позволял нависший сверху брус подтянул к себе ноги. Спина осталась не прикрытой и мне оставалось только гадать, чем меня поподчивает батюшка, ножиком или ногами.
- «Владыка я, а не козел», - сказал Никон у самого моего уха. После чего натужно закряхтел. Я почувствовал, что придавивший меня крест поднимается. Открыв глаза я увидел, как Никон схватившись за верхний край длинной перекладины креста поднимает его надо мной. Он смог поднять его так, что мне удалось встать и в полуприсяде приняв часть груза на ушибленную спину встать в полный рост. Сейчас после падения крест уже не казался смертельно тяжелым. Это организм сдавшись под напором моей глупости бросил в бой последние резервы заправив мою кровь адреналином.
- «Не обижайся, паря. Коли обещал помочь так помогай. А было бы легко я бы и сам справился», - сказал Никон и помог мне удобней разместить тяжесть на моей худой спине. Мне пришлось нести крест по другому, Никон помог мне повернуть его так чтобы одна часть поперечины торчала в небо, а другая перед моими ногами. Это позволяло мне опускать крест концом нижней поперечины на землю и отдыхать.
глава 92
Восхождение далось мне тяжело. Возможность отдыха не особо ускорила наше продвижение наверх холма. Постепенно время передышек становилось все дольше, а пройденных метров между ними все меньше. Брус ободрал мне всю кожу на плечах, я не смотрел цела ли одежда, но кожа саднила так, словно ни осталось ни одежды ни самой кожи.
Выглядел я наверное жалко, по крайней мере я так себя ощущал. Мое тело сотрясалось каждой своей мышцей, а в легких что-то булькало, как у заядлого курильщика. Я постоянно отплевывался и если сначала мои густые слюни летели на землю, то сейчас большей своей частью просто свисали на мое подбородке и мокрой от пота груди. Пота было целое море, у меня вспотело все, уши и ноздри проступали горячими каплями, даже ресницы потели и скидывали свою влагу в одуревшие от постоянной рези глаза.
Сердце словно обезумев от возмущения со всей своей возможной силой стучалось об мои ребра требуя прекратить все это. Каждый его удар отдавался в моих ушах истеричной музыкой словно пожарная сирена предупреждая об опасности. Когда-то в далеком детстве я чувствовал себя так на уроках физкультуры после обязательных забегов на длинные дистанции. Не смотря на природную фактуру легкоатлета я всегда прибегал последним, даже не прибегал, а доползал и вот так же обливаясь потом пытался продышаться, унять сердечную истерику. Только тогда счет шел на километры, сейчас меня уничтожал каждый метр этого не долгого пути.
Рядом со мной шел Никон, он постоянно что-то бормотал мне одобрительное и просил сдюжить. Потому что Христос стерпел, потому что нам велел терпеть. Велел изничтожать себя в идиотском стремлении терпеть. А я слушал и шел, на спине отдельным пятном саднил прокол от ножа и все время отдыха глаза постоянно косили в сторону жерди. Но Никон больше не пытался меня подгонять таким образом, он даже демонстративно перевернул жердину прикрученным ножом вниз.
Я не знаю, как долго длилось мое восхождение. В определенный момент мое сознание просто скатилось в состояние полубреда и я воспринимал только два состояния. Иду, больно тяжело. Стою, больно, легче. Иногда я подмечал, что Никон подхватывает заваливающийся крест и помогает мне. Но все таки он старался, что бы я нес этот крест сам. Наконец я смог выбраться на вершину. Я скинул крест на землю и упал рядом.
Я не потерял сознание, я был полностью обессилен. Я слышал возню Никона, он чем-то гремел, что-то у него падало, он грязно ругался. Иногда я открывал глаза и смотрел в серое небо, но оно было настолько унылым, что темнота закрытых глаз казалась мне интересней. Холодный ветер очень быстро украл всю горячность моего тела и даже учтиво подсушил пот принося теперь мне только озноб и окоченение в пальцах.
Несколько раз Никон склонялся надо мной и слушал мое дыхание, иногда я тянул губы в улыбку, а иногда хмурил брови. Такие знаки присутствия жизни во мне его вполне устраивали и он вновь занимался своими делами. А я лежал, пару раз мне приходила мысль о том что надо подняться, но вдруг этому сумасшедшему придёт в голову идея тащить этот тяжеленный крест еще куда-нибудь. Уж лучше я полежу. Тем более растекшаяся по моим членам тягучая слабость не собиралась их покидать в ближайшее время.
Этим и воспользовался Никон. Я услышал, как он снова подошел ко мне и наклонился над мной. В этот раз я улыбнулся шире и тут же взлетел вверх. Никон резко схватил меня одной рукой за шиворот, а второй за пояс штанов и со всей своей богатырской силой дернул меня вверх. Я не успел открыть глаз, как он меня опустил. Он пронес меня буквально пару шагов, а потом отпустил. Вернее почти бросил, чтобы я посильней ударился о осточертевший мне крест. В одно мгновение слились для меня боль удара головой о дерево, тянущая боль от очередной встречи спины и бруса и лишившее меня воздуха тяжёлое колено Никона.
Он бросил меня на лежащий на вершине холма крест и тут же придавил мою грудь коленом вложив в это движение весь свой вес. Я попробовал закричать, но мою шею обвила тонкая веревка и тут же затянулась. Удавка притянула мою шею к холодному брусу, пока я старался ослабить ее давление руками Никон ловко поймал мои приподнятые ноги и вытянув их вдоль так же привязал их веревкой. Между тем моя голова налилась кровью, слишком тугая удавка разделила мой мозг и легкие тем самым наглядно демонстрируя все нюансы удушения.
Голову просто распирало от застоявшейся крови, в ушах скорым поездом грохотали сигналы паникующего мозга. По ту сторону удавки мой организм страдал по своему, легкие настоятельно требовали очередного цикла дыхания. В одной судороге они пытались протолкнуть лишенный кислорода воздух наружу и всосать новый. Двухтактный режим дыхания сбился в один скомканный спазм. Сердце сначала просто недоуменно стучало не понимая почему в разгоняемой им жидкости больше нет кислорода. А когда поняло, что какое-то препятствие сдавило мои дыхательные пути стало барабанить в мой кадык словно пытаясь сбить спуты или хотя бы ослабить их.
Когда Никон срезал петлю удавки, мое тело пронзила боль. Это легкие скомкались, как тетрадный лист пытаясь одновременно изрыгнуть старый воздух и всосать новый. Я закашлялся, сердце еще не вернулось на прежнее место и мешая глотнуть продолжало больно стучать по горлу. Давление в голове спало уступив место стойкой боли сродни той, что мучает нас с похмелья. Видимо какие-то клетки мозга успели погибнуть от асфиксии и он мстил мне за это. Глаза тут же зачесались и разбухли от влаги, в носу щекотало, а на губах повисла слюна. Я попробовал вытереть все это безобразие, но не смог. Видимо пока я испытывал все прелести кислородного голодания Никон успел привязать и мои руки. Я был распят на кресте. Жесткие ребра бруса очень больно врезались в спину.
- «Никон, что ты делаешь?!», - отплевывая слюну закричал я.
- «Заткнись, сука, заткнись!», - взревел Никон и кинулся ко мне. Он словно игрок в бейсбол стремящийся к вожделенной базе подкатился ко мне по земле и нависнув своей головой над моим лицом схватил меня за подбородок. Его лицо растянул бешеный оскал и полураскрытые челюсти мелко тряслись от перевозбуждения. Никон смотрел на меня максимально выпученными глазами, заглядывая ими в мои глаза и больно сжимал нижнюю челюсть.
- «Молчи, тварь!», - брызгая слюной приглушенно прорычал священник.
Эта перемена в ненормальном, но все же ставшем почти родным человеке напугала меня не на шутку. Мне больше не хотелось требовать каких-то объяснений, меня выворачивало душой наружу от страха и я хотел только одного. Чтобы этот разъяренный безумец оказался от меня подальше.
- «По-жа-луй-ста», - жалобно протянул я: «Не на-до». Я сказал это почти заикаясь от вложенных в каждое слово эмоций полной покорности и упования на волю сильного. Я только договорил и мое тело сотряслось от плача. Овладевший мной страх оказался таким сильным, что я заревел. Тихо подвывая я перехватывал воздух перекошенным ртом и шмыгал носом. Заплакав я ни надеялся, что смогу разжалобить Никона, это были слезы не для чего-то, я просто испугался. А Никон еще больше рассвирепел, мои слезы довели его до полного безумия.
- «А-а-а-а-а!!!», - закричал он и резко дернув мою голову в сторону он впился зубами в мое ухо. Теперь закричал я, вернее завыл, страх и жгучая боль в правом ухе лишили меня последних остатков достоинства и я словно безвольная скотина подвывал при каждой волне пронизывающей боли.
Сначала Никон просто схватил зубами мочку моего уха и сжал, но потом он вошел во вкус и стал сдавливать мягкую плоть пока она не сдалась и не прыснула кровью. Я выл в голос, а Никон посасывая раздавленную мочку продолжал ее грызть. Потом ему надоело и он сжав челюсти резко дернул своей головой в сторону.
- «А-а-а!!! А-а-а!!!», - заревел я и засучил ногами и руками пытаясь вырваться. Но связан я был на совесть, ослабить путы мне не удалось ни на йоту. Между тем мое ухо проявило упорство и мочка надорвалась только на половину. Сначала я этого не понял, вернее не мог понять, так как жгучая боль покрыла все мое ухо и обжигала так словно Никон смог оторвать его полностью. А вот когда безумец снова сомкнул свои зубы на не поддавшейся плоти я понял, что будет вторая попытка. Он снова дернул и в этот раз нежные ткани не выдержали и очередной ожог боли пронзил мое ухо.
глава 93
Боль оказала мне услугу, мой организм кинул все свои резервы на обуздание ее хлестких уколов, и мой плач прекратился. На него просто не было сил. Никон снова навис над мои лицом, его борода противно пахла и колола мне шею. Его безумные глаза были полны восторга, он словно поймавший огромную крысу дворовый кот пришёл похвалиться хозяйке своей добычей. В его ощеренных зубах свисал кусочек моего уха, а розовая от крови тягучая слюна противно свисала над самым моим носом. Он словно актер театра выдержал драматичную паузу и сжевал мою мочку. Сжевал и проглотил.
В моей голове не укладывалось, из-за чего Никон впал в буйное безумство. Что заставило его потерять последние человеческие черты и стать таким монстром. Или я ошибся и именно сейчас вижу настоящего Никона, а все другое - это только лишь маска, скрывавшая от всего мира его истинное лицо. И только сейчас, наконец обретя свободу, безумец беснуется и ест человеческую плоть. Я попал в руки чудовища. Видимо, чем благостней человек снаружи, чем больше в нем доброты и смирения, тем страшнее живущий в нем зверь. И этот зверь, словно гнильца в яблоке, живет в душе каждого человека. Кто-то совладает с ним, а кто-то дает ему свободу и сотрясается от экстаза, становясь выше морали, становясь богом.
Погруженный в свои мысли и борьбу с саднящей болью я не заметил, что Никон покинул меня. Я приподнял голову и повертев ею увидел его. Он склонялся над моей правой рукой. В его правой руке был молоток, а в левой большой, просто огромный, ржавый гвоздь. Я попытался выдернуть кисть из привязи, я дергал, веревки словно наждак снимали слои кожи на моем запястье, но освободиться мне не удалось. Тогда я сжал пальцы в кулак, что есть сил сжал, не желая быть прибитым.
- Никон! Я прошу тебя, не делай этого! - закричал я так громко, насколько это вообще было возможно.
Опускающийся к моей сжатой ладони длинный гвоздь замер. Замер весь Никон, он, словно столетний старик, согнувшись под тяжестью прожитых лет, навис над моей рукой. Его волосы, избавившись от резинки, свободно свисали вдоль головы, пряча лицо сумасшедшего от моего взора. Надежда маленькой искрой затлела в моем сердце. Никон не шевелился, так и стоял, замерев с гвоздем в одной руке и молотком в другой. И тут его затрясло мелкой дрожью. Его согнутое почти до земли тело сотрясалось от мелких спазмов, а моя надежда росла. Он плачет, это тихие всхлипы терзают его, и скоро редкие горячие капли начнут падать вниз на мою привязанную руку. Он плачет, а значит к нему вернулся разум, и это раскаяние заставляет его ужаснуться своим поступкам.
- Никон, родной, развяжи! - надежда звенела в каждом моем слове. - Ну давай, родной, владыка, развяжи!
Никон медленно повернулся ко мне, вернее повернулся настолько, чтобы мне стало видно его лицо. И надежда умерла, умерла в одно мгновение, умерла навсегда. Он не плакал, он смеялся. Его трясло от беззвучного хохота, он даже зажмурился от удовольствия. А потом он открыл глаза и меня обожгло яростью. Он не просто сошел с ума, он достиг наивысшей степени безумия, когда в яростном пламени сгорает все человеческое и остается только обнаженное и уродливое в своей наготе безумие.
- Во славу, твою господи! - закричал Никон и опустил острый конец на мой сжатый кулак.
Как я не старался стискивать пальцы, острое железо, не воспринимая моих усилий и спокойно раздвинув сжатые фаланги пальцев, уперлось в середину ладони. Я зажмурился и весь сжался насколько это возможно в моем положении, ожидая удара молотком, но я ошибся. Никон никуда не торопился, он не стал прибивать мою руку. Сначала он всем своим весом навалился на упертый в мою ладонь гвоздь. И острый край гвоздя, повинуясь давлению, стал медленно погружаться в мою плоть.
Я никогда не понимал, когда мужчины исступленно кричат. Я, конечно, никогда не слышал этого вживую, но телевидение и интернет часто знакомят нас с такими случаями. Когда мужчина кричит, отбросив всякие приличия, не вкладывая в свой крик какой-то смысловой нагрузки, просто визжит. Это воспринимается как что-то не приятное. Это женщина может так кричать, на разрыв аорты оглашённо орать от боли, от горя или от бессилия. Мужчина же должен терпеть молча или же издавать звуки вопреки этой боли. Он должен яростно рычать, упрямо мычать или как-то по-другому выражать свою борьбу с неизбежным. Так нас воспитывали. А по-бабьи, не сдерживая себя, мужчина не должен кричать.
Но я кричал. Острый край гвоздя довольно быстро погрузился в мою ладонь, а потом пошло расширение граней острия и скорость погружения снизилась. Но Никон не сдавался, он продолжал давить, пока у самого не заболели руки от небольшой с острыми краями шляпки гвоздя. Тогда он взялся за молоток. Мне казалось под огромным весом безумца гвоздь давно проткнул мою ладонь и уже довольно глубоко погрузился в дерево. Но первый же удар молотка меня переубедил. Оказалось, гвоздь только наживился и только теперь по-настоящему начал свое погружение. Удар молотка оказался таким сильным, что острый кончик гвоздя, пройдя мою плоть, вонзился в поперечину креста. Но большая часть гвоздя продолжала торчать из ладони. Это пястные кости приняли на себя часть удара и замедлили проходящий между ними гвоздь.
Я охрип, мои связки не выдержали, и громкие вопли резко оборвались. Я продолжал сипло тянуть протяжное «Ы-ы-ы-ы!», и только второй удар молотка добавил в затухающий вой громкости и новых звуков.
Был и третий, и четвертый удар, и я отмечал их раскатистым «А-а-а-а!!», которое в коротких паузах опять скатывалось на сиплое «Ы-ы-ы-ы!». Наконец гвоздь погрузился полностью, и моя ладонь оказалась крепко приколоченной к кресту. Потом Никон прибивал левую руку, а я так же выл и, словно в благодарность за каждый удар, звонко выдавал рвущее слух и горло «А-а-а-а!». Но это было уже не так больно, болевой шок окутал меня спасительным покрывалом, через которое волны новой боли не могли принести всю свою силу, они застревали в вязкой вате этого покрывала, и мой одурманенный разум воспринимал их как волны чего-то другого. Может быть, это знойный воздух перекатывался через мое взмокшее потерявшееся на грани сознания тело. А может быть, во мне сгорел предохранитель, и я больше никогда не почувствую боли.
глава 94
В этот раз я насчитал пять ударов. Один раз Никон промазал и попал мне по пальцам и даже сломал один из них. Ну и черт с ним. Все это я воспринимал, как что-то мелкое и незначимое. Мое сознание раскачивалось на большой качели, и каждый удар молотка придавал им новое ускорение. Еще немного и можно будет прыгнуть, как в детстве в наивысшей точке взлета качелей выкинуть себя с прогибом вперед, чтобы взлететь еще выше и понестись вниз к спасительному черному безразличному беспамятству.
Я не успел буквально на секунду, еще бы одно содрогание ресниц и я бы сбежал. Я бы прыгнул в беспамятство и тогда бы я победил. Но я не успел. Острая боль пронзила мою левую ступню. У Никона не получалось крепко зафиксировать гвоздь на покатом подъеме стопы, и он сломал его. Несколько ударов молотка разворотили таранную кость, смешав ее осколки с более мелкими костями. Теперь моя стопа была идеальной окровавленной площадкой для вбивания гвоздя.
С первым ударом молотка по стопе я вновь закричал. Закричал от дикой боли и от удивления. Я так привык к спасительному покрывалу болевого шока, что потеря его ошеломила меня даже больше, чем новая, ничем не смягченная боль, больше, чем вернувшаяся ясность сознания и понимания своего положения.
- Ха-ха-ха! - засмеялся Никон. Мои вопли подействовали на него приободряюще. Он усердней обычного принялся вколачивать гвоздь и крякать от удовольствия.
- Смотри, паря, как ладно идет гвоздок!
В ответ он слышал мой оглушительный вой и добавлял: «Ты покричи, покричи, тебе полезно!»
Он сломал мне вторую стопу. Это было ужасно больно, но я терпел все это. Нет, терпел это неправильное слово. Я не терпел, я все это чувствовал. Чувствовал в мельчайших подробностях, я ощущал каждый надлом косточек и слышал треск рвущихся мышц. Каждый нерв приносил в мой исстрадавшийся мозг новые порции боли, по пути умножая ее и усиливая. Я чувствовал, как надрываются мои связки в очередном изнуряющем крике. Я все это чувствовал и умирал. Наконец последний гвоздь был вколочен, и это было для меня великой милостью. Это был самый счастливый момент в моей жизни. Я плакал, стонал, но это были слезы счастья. Конечно, боль никуда не делась, она не стала слабее, но понимание того, что это конец, делало ее не такой уж и терзающей. Она стала мне почти родной, ведь мы так давно с нею вместе.
Никон был занят своими делами. Судя по звукам, он копал яму, вернее подкапывал. Он оказался обстоятельным безумцем и все подготовил заранее, но, видимо, ветер и осенняя пыль, не зная о его грандиозных планах, присыпали яму мусором и листьями. Может быть мать-природа приметила ее и решила, что в ней смогут перезимовать какие-то мышки или другие грызуны. Откуда ей было знать о грандиозных планах сумасшедшего владыки.
Я лежал и слушал, как с каждым ударом лопаты ее острый штык погружается в землю, и земля скользит по поверхности лопаты, шумно царапая ее бока. Я так долго кричал, что тишина, немного разбавленная взмахами лопаты и шелестом сухой травы, казалась мне прекрасной музыкой. Я отдыхал, несколько раз в моей голове рождалась мысль о том, что же будет дальше, но я гнал ее и велел не возвращаться. Что будет дальше меня вообще не волновало или, правильней сказать, теперь не волновало. Я лежал распятый, прибитый гвоздями к большому деревянному кресту и улыбался.
Я улыбался тишине и ветру, тусклому солнцу и передышке в истерзанном теле. Как мало надо человеку для счастья. Только мы иногда забываем об этом. Никон закончил обновлять яму и подошел ко мне так, чтобы я мог его видеть. В его глазах безумие немного поблекло, почти вернув ему человеческий вид. Но я уже не обольщался, я знал, стоит мне только его задеть и сумасшествие в один миг вернется. И тогда мне опять придется туго.
- Ляжишь? -сказал Никон.
- Ляжу, - на его манер, исковеркав слово, ответил я.
- Погодь немного, одно дело чуть не забыл я, - сказал он и, подняв с земли валявшуюся под ногами жердь с привязанным ножом, подошел ко мне. Немного примерившись, он аккуратно рассек вены на моем запястье. Порез оказался тонким, но довольно глубоким. Я поморщился, но, стиснув зубы, не проронил ни звука. Кровь полилась темной непрерывной струйкой, Никон подставил под нее самодельную плошку из пластиковой бутылки и стал ждать, пока она заполнится. Я отвернулся.
- Не боись, не помрешь, - пробормотал Никон. Когда крови оказалось достаточно, он направился к пустой табличке и стал на ней что-то старательно писать пальцем. Что он там написал мне не удалось рассмотреть.
Кровь на порезе замедлила свой бег, а вскоре вообще загустела и залепила края раны. От этой раны мне не суждено сегодня умереть.
глава 95
Справился Никон довольно быстро и, закончив художества, принялся за установку креста. Я почувствовал, как он натужно потянул мое распятие к краю ямы. Делал он это волоком, и каждый его рывок отдавался болью в моих израненных конечностях. Он тянул крест за нижнюю часть, и тогда я мог смотреть на его мокрые спутанные волосы, на перекошенный от усилий рот и на истрепанный грязный надорванный спортивный костюм. А потом он уходил к вершине креста и оттуда толкал его, упираясь ногами в землю. В этом случае я слушал его тихие ругательства, чувствовал едкий запах пота и перегар.
Затащить нижнюю часть креста в яму оказалось не так уж и просто. Крест и раньше был чрезвычайно тяжел, а сейчас на нем мертвым грузом лежал я. Может быть, Никон выбрал меня для своего жуткого обряда только из-за худосочности фигуры. Ярослава бы он точно не допер, да и скрутил бы Ярослав его в бараний рог. Несколько раз Никон присаживался отдохнуть. Когда ему казалось, что я смеюсь над ним, он накидывался на меня, бил по лицу, хватал за обгрызенное ухо и пинал сломанные ноги. Я кричал, пытался убедить, что не смеюсь, но его останавливала только усталость и необходимость довести дело до конца.
Наконец нижний край креста свесился над ямой настолько, что сила тяжести помогла накренить распятие. Яма оказалась узкой и глубокой, и крест встал почти вертикально, а боль снова настигла меня. Сила тяжести не только помогла поднять крест над холмом, но и потянула мое тело вниз, словно требуя, чтобы я слазил с неположенного места. Руки мои натянулись так сильно, что казалось еще немного и ладони разорвет об гвозди. Для того, чтобы облегчить мои страдания Никон прибил полочку, и мои ноги прекрасно на ней помещались. Я бы, наверное, очень долго смог простоять на ней, унимая боль в пробитых ладонях. Но в приступе ярости он сломал мне ступни и стоять на полочке оказалось не меньшей мукой, чем висеть на гвоздях, растянувших мои руки.
Пока меня еще немного спасал небольшой наклон распятия в сторону спины, и я старался распределить свой вес на спину. Пусть жесткий брус и впивался в нее своими ребрами, но все же это было ничто по сравнению с болью в руках и в стопах. Никона не устраивал вид завалившегося распятия, и он озаботился его выравниванием. Делал он это с помощью заранее запасенных камней. Он накидывал их в яму то с одной стороны, то с другой и усердно трамбовал черенком лопаты. Постепенно его упорство и камни дали свой результат. Распятие выровнялось, и боли стало намного больше. Никон придирчиво осматривал ровно ли стоит крест, что-то еще трамбовал. Пару раз наваливался плечом на брус, проверяя крепко ли стоит распятие. А я страдал.
Боль навалилась на мои плечи и, подпрыгивая сверху, трамбовала меня вниз. Раскаленным железом гвозди обжигали мои ладони и мне казалось, что скоро из них пойдет дым. В моих руках скопилось столько тягучей ломоты, что еще немного - и она свернет все мои суставы. Гудели локти, трещали плечи, и, давно сдавшись, растягивались запястья. Наконец мне удалось найти способ борьбы с силой тяжести. Я смог встать на полку пятками, правда, для этого мне пришло потянуть на себя пальцы ног и это было безумно больно. Но все же не так больно, как висеть, покорившись силе тяжести.
Слезы - как же их все-таки много в человеческом организме. Они снова потекли по моим поросшим щетиной щекам, затекали на шею и останавливали свой бег где-то под рубашкой. Холодный ветер трепал края испачканной кровью и почерневшей от грязи рубахи, пробовал на крепость ткань измятых брюк. Но мне не было холодно. Жгучая боль согревала меня так, что я даже вспотел, и когда очередное усилие ветра слизывало с меня эту влагу, ее место занимала новая испарина. Все-таки слез и пота очень много в человеческом организме.
Наконец я смог совладать с терзающей меня болью и посмотрел вниз. Я был не так уж и высоко от земли, может быть сантиметров сорок отделяли мои голые ступни от земли. Некую иллюзию полета создавал сам холм. Благодаря этой возвышенности я мог посмотреть на окружающий мир по-другому, но даже отсюда он оставался таким же серым и унылым. Ярким пятном мелькнула машина, пустые бутылки из-под водки возле нее и Никон у моих ног.
Никон стоял на коленях и смотрел на меня. В его глазах почти не осталось безумия, даже привычной приглушенной ярости не плескалось за отблеском его зрачков. В его глазах стояли слезы и понимание той боли, что терзает меня при каждом движении, при каждом вздохе.
- Господи!! - закричал Никон. - Прими жертву во славу твою!!
Он смотрел на меня снизу вверх, как побитая собака. Словно не он мучал меня, а в моей воле было в одно мгновение обречь его на нескончаемые мучения.
- Господи!! Ты пошел на смерть мученическую ради прощения нас!! Ты, взойдя на крест, пострадал за грехи человеческие, так прими жертву мою!!
Никон кричал все громче, а из его слез катились огромные слезы. Поднявшийся ветер подхватил его грязные волосы, разметал их по лицу и плечам. От этого владыка выглядел еще жальче и несчастней.
- Многие лета прошли со дня твоей великой жертвы, и нагрешили глупые дети твои во сто раз больше и в тыщи раз страшнее. Когда-то были разрушены Содом и Гоморра отцом небесным, а ныне в душе каждого грешника греха столько, что впору признать те города невинно убиенными, господи!!
Стоять на пятках становилось все больнее. Я пытался как-то переступать, но ноги были прибиты намертво. И мне приходилось разгружать ноги, повисая на руках. Господи, когда же я уже сдохну, как же это больно. Я стонал, мне хотелось опять орать в голос, но для этого надо было набрать полные легкие. Мне же удавалось дышать только вполсилы, а то и в треть.
- Господи, прости меня если сможешь, ибо обманом и силой завлек я этого человека на страшные муки!! Но если я прав, и избран он для этого, дай мне знак!! Пусть не сын он божий, пусть только лже-Адам, но верят в него чада твои, а вера творит чудеса, боже!!
Шея, как же затекла шея. Держать голову прямо стало просто нестерпимо, острые когти тянущей боли вцепились в мой мозжечок и тянули его назад, закручиваясь вокруг шейных позвонков. Голова сама стала сваливаться на грудь. При этом боль в шее отступала, но дышать становилось еще тяжелей.
- Господи!! Было мне видение, где смерть на кресте этого человека спасла мир от гнева твоего! Дай же знак, господи, что верно я поступил, совершая черное дело! Дай знак, что не ошибся я!!
Никон плакал навзрыд и тянул руки к серому небу. Его опухшее от слез лицо, облепленное мокрыми волосами и грязью, тянулось вслед за руками, словно пытаясь что-то рассмотреть в мутных разводах зимних облаков. А ветер, словно наказывая его за сотворенное зло, толкал его то в один бок, то в другой, пока Никон не упал. Он упал на бок и, рыдая в голос, свернулся калачиком. Руками он обхватил голову и продолжал кричать сквозь слезы: «Господи, прости! Господи, дай знак!»
глава 96
Мне стало жалко старого безумца. Я его ненавидел, желал ему испытать все, что выпало по его воле мне, но при этом я его пожалел. Собрав последние силы и стиснув зубы, я перенес весь свой вес на пятки и, задрав голову, вдохнул полной грудью прохладного, чистого от городской грязи воздуха. Внимательная боль не пропустила моей выходки и обожгла все мое тело, вгрызаясь в каждую рану, в каждый нерв острыми зубами.
- Я прощаю тебя! - выкрикнул я из последних сил, расходуя весь добытый с таким трудом воздух. Я крикнул и обвис на кресте, только мои прибитые руки держали весь мой вес. Но нестерпимая боль в ладонях снова заставила меня танцевать на пятках, ловя этот тонкий баланс, когда боль не будет рвать отдельные части моего тела, а словно саван покроет меня равномерно с головы до пят.
Никон взвизгнул от моих слов, словно от удара кнута. Он резво подскочил и, разбирая спутанные волосы на прямой пробор, с обожанием посмотрел на меня. В его глазах больше не было слез и скорби, понимания моей боли. Сейчас в них снова правило свой бал безумие. Справившись с волосами, Никон подскочил к распятию и стал целовать мои ступни. Он с силой прижимал свои мокрые губы к запекшейся крови сломанных стоп, старательно сжимал губами шляпки гвоздей, а меня пронизывали раскатистые молнии боли. Наконец он оставил в покое мои истерзанные ноги и отполз на коленях в сторону, не отрывая взгляда от моего лица.
- Во славу твою, Господи! За грехи наши, Господи! - подвывал Никон. Лицо Никона обрело совсем жуткий вид, его рот и борода окрасились моей кровью, глаза все больше лезли из орбит, но при этом в каждой его морщинке, в каждом изгибе лицевых мышц читалось великое торжество и гордыня. Он ловко вскочил на ноги, покрутился на месте в поисках чего-то и наконец поднял с земли свою жердь с привязанным длинным ножом.
Какое-то время он просто стоял, держа свою палку на манер копья, уткнув деревянный конец в землю возле ноги и держа ее под углом к телу в вытянутой руке. Полированная сталь клинка отбрасывала бледные, едва различимые зайчики. Если бы не грязный спортивный костюм Никон сошел бы за древнего скандинавского воина, стоящего на холме в ожидании битвы. Но он не хотел быть скандинавским воином, ему не давала покоя слава римского сотника Лонгина. И в подтверждение моих мыслей он, словно заправский солдат, сделал два рубленных выверенных шага и, нагнувшись, в едином движении воткнул в меня свое самодельное копье.
Длинный клинок финского ножа погрузился в мое подреберье на всю доступную ему глубину, и я тут же почувствовал это. Новая, ни на что не похожая боль, медленно вплыла в мое нутро по стальной поверхности ножа. Она не рвала мои нервы, не сводила с ума, она была другой. Она приятной холодной ладонью протиснулась в новую рану и, учтиво раздвигая мое нутро, потянулась пальцами к сердцу. Ей не хватило буквально нескольких сантиметров, ее длинные ногти только оцарапали тугие сердечные мышцы, и тогда от досады она вцепилась в мое легкое.
Никон словно окаменел в своей наклоненной с вытянутыми руками позе. Он боялся пошевелиться и внимательно вглядывался в мое измученное лицо. В чувство его смогла привести кровь, она, немного запоздав, все-таки появилась на краях пореза и побежала по древку, бросая вниз тяжелые красные капли.
Когда-то римский сотник таким же ударом копья принес Иисусу Христу облегчение на распятии. Я не был Христом, но и мне стало легче от удара самодельного оружия. Пусть Никон не достал до сердца, но эта новая боль, почти лишившая меня дыхания, пустившая в мой рот пенистую кровь и оттянувшая раненое легкое пульсирующей тяжестью, казалась мне благодатью. Она затмила собой страдание остальных моих изувеченных членов. Это новое мучительное ощущение не было приятным или менее болезненным, чем боли в других ранах. Оно было более ровным, без дергающих спазмов и зубодробительных обжигающих приступов.
Я засыпал, мое поверхностное сбивчивое дыхание с хриплым присвистом не могло в полной мере насытить мое тело кислородом и в глазах моих постепенно темнело. Я сквозь полузакрытые глаза видел, как у моих ног суетится Никон. Он вытащил свое копье и бросил в сторону. После чего он подставил под мою рану самодельную плошку из пластиковой бутылки и собирал капли стекающей крови. Иногда он макал в нее палец и старательно его облизывал. Иногда нетерпеливо смахивал кровь с моих ребер ладонью и размазывал ее по своему лицу. Его лицо стало почти неразличимым от бурой высохшей крови, и только безумные глаза сверкали словно два ярких фонарика.
И тут пошел снег. Редкие мелкие снежинки нехотя опускались с неба, чтобы укрыть собой унылую осиротевшую землю. Но пока их было очень мало и каждая снежинка, упавшая на меня, казалась мне чудом. Каждый колючий кристаллик, опустившийся на мое тело, немного уменьшал мою боль. Каждая снежинка, словно впитывая горячность моих мучений, таяла, уступая место новой снежинке. Их было еще так мало, но каждая из них несла мне облегчение. Мои страдания, словно сдавшись, на время отступили, отошли на второй план, и я, свободно вдыхая морозный воздух, смог впитать в себя всю красоту окружающего мира.
Где-то далеко внизу на постепенно белеющем холме бегал обезумевший маленький человек. Он махал руками и что-то кричал о боге, о знаке и всеобщем прощении. За его спиной уродливой конструкцией возвышался немного криво вкопанный крест. На нем, запрокинув голову вверх, висел заживо прибитый я. Висел и с улыбкой на лице смотрел вверх на уносящегося к небу себя.
Эпилог
У большого, прозрачного с одного стороны стекла стояли двое. Это была небольшая комната с тусклым освещением. Такое освещение было сделано специально, чтобы эти двое могли без какого-либо дискомфорта наблюдать за другой комнатой, расположенной по ту сторону стекла.
Там, в той комнате, вернее в больничной палате, где это стекло выглядело обычным большим зеркалом, лежал человек. Он был без сознания, и жизнь в нем поддерживали только медицинские приборы. Их монотонные тихие звуки, состоящие из мерного пиликания кардиомонитора и шумного шуршания прибора вентиляции легких, убаюкивали и создавали иллюзию покоя.
На больничной койке лежал человек. Он был окутан проводами и трубками поверх множества тугих повязок. Многие из них были чистыми, другие уже проступили красно-желтыми пятнами и требовали смены. Даже с той стороны стекла из маленькой тусклой комнаты было видно, что этот человек очень сильно пострадал. Силуэт его длинного худощавого тела, укрытый тонкой простыней, не мог скрыть полученных увечий. У него не было одной руки почти от самого плеча, на второй руке толстый бинтовой шарик венчал запястье вместо ладони. Ноги пострадали более равномерно, их ампутировали ровно чуть ниже колен.
Человек был в глубокой коме. Он уже несколько месяцев лежал в этой палате и из посетителей у него были только медицинский персонал и эти два загадочных господина. Они никогда не заходили к нему в палату. Они приходили в свою тусклую комнату и смотрели на больного. Сначала они приходили вместе и довольно часто, потом по одиночке и весьма редко. Но сегодня был особенный день, и они пришли вдвоем.
Эти двое были разными и одинаковыми одновременно. Один из них был среднего роста с широкими плечами и большим тугим животиком, присущим любителям пива. Он был абсолютно лысым и его лицо, несмотря на ухоженность и наведенный лоск, несло на себе след государственной службы. Второй же на его фоне выглядел просто подростком. Для мужчины он был неприлично мелким и его бы всегда путали с юношей, если бы не большая тяжелая голова. Его лицо отличалось живостью ума, большими раскосыми глазами и непомерно крупным ртом.
Роднило же этих двух абсолютных разных мужчин не только это место. Оба они были отмечены печатью власти и денег. Их костюмы отливали роскошью и идеально сидели. Дорогие часы разбрасывали золотые отблески, а обувь никогда не видела грязи. В каждом движении этой парочки сквозила власть и понимание собственной значимости.
Никто из медиков не знал, почему они приходят к этому бедолаге, да и те, кому выпал шанс работать в этой закрытой больнице при правительстве, старались об этом не задумываться. Они получали хорошие деньги за свой профессионализм и умение держать язык за зубами. Они исправно поддерживали жизнь в этом несчастном, хотя и понимали, что он скорей всего уже просто овощ.
- Евгений Леонидович, ты думаешь пора? - спросил невысокий мужчина.
- Я тебе, Дамир Анотович, еще три месяца назад говорил, что пора, - недовольно ответил лысый мужчина.
- Да, но профессор Шоломсон говорит, что мозговая деятельность присутствует, и еще есть шанс на выход из комы, - сказал невысокий.
- Я тебе завтра сто профессоров приведу, которые скажут, что его надо отключать, - резко ответил лысый.
- Не сомневаюсь, - язвительно протянул невысокий.
- Не забывай, Дамир Анотович, что я его тут содержу сугубо за свои деньги, а удовольствие это не из дешевых.
- Да, конечно. Вот только, насколько я помню, этот бедолага пострадал от льва, который сбежал с вашей вечеринки.
- Давайте не будем передергивать, Дамир Анотович. Мероприятие было, так сказать, общим, и не я придумал проводить ее в римском стиле с дикими животными и рабами. Вообще из ума уже повыживали, просто так им не бухается, антураж им подавай и львов с тиграми. А то, что лев сбежал, это вопрос к начальнику охраны, - недовольно проворчал лысый.
- Ну полно вам, Евгений Леонидович, и наш подземный закрытый клуб принадлежит вам, и начальник охраны ваш, и даже этот бедолага работал на вас. Зная вас, я могу точно сказать, если бы вы не чувствовали свей вины в случившемся, ни одной копейки бы не дали на лечение этого бедного Петрова.
- Вот давал полгода и хватит. Он так может еще лет сорок лежать за мои денежки. Давайте сегодня его отключать или держите его дальше, но платите за это уже сами, Дамир Анотович, - сказал лысый.
- Ха, а я тут причем? - удивился невысокий. -Я всего лишь оказал вам услугу, подчистил, так сказать, за вашим карнавалом. Вы же сами меня попросили об услуге. Не так ли?
- Так, - пробормотал лысый. - Вы у нас просто дока в таких вопросах, Дамир Анотович. Мне иногда кажется, что у вас в долгу уже половина, так сказать, власть имущих нашей страны.
- Вы мне льстите, Евгений Леонидович. Поверьте, гораздо больше половины, - ответил невысокий.
Лысый немного помолчал, внимательно всматриваясь в безобидное улыбчивое татарское лицо невысокого, и сказал: «Что ж, давайте закроем этот вопрос. Я буду в очередной раз у вас в долгу, если сегодня мы поставим точку. Мне и вправду жаль этого Александра Петрова, совершенно безвинный человек, бывший сотрудник полиции и так погибнуть. Я вообще не представляю, что с ним творилось, когда из лифта вышел этот лев. Я бы просто не поверил, решил бы, что с ума сошел. Если бы у него были родственники, то я бы нашел способ, как им помочь, но у него была только собака, которую этот мерзкий хищник тоже сожрал».
- Считайте, что я его родственник, Евгений Леонидович. Очень бедный и очень жадный родственник, - сказал невысокий.
- Хорошо, - с тяжелым вздохом ответил лысы. - Как тут вызвать врача, чтобы отключить бедолагу?
- Не беспокойтесь, Евгений Леонидович, я все устрою, - сказал невысокий. - Пойдемте или вы желаете лично убедиться в смерти страдальца?
Лысый еще не успел ничего ответить, а в палате у больного появились медики. Они что-то отключали, снимали трубки и что-то вкалывали в вены больного.
- Нет, конечно. Все знают о вашей репутации честного и порядочного человека, Дамир Анотович, - сказал лысый и направился к двери. Помещение было тусклым и небольшим с одним стеклянным окном в палату умирающего. Лысый шел к двери неспешно, словно в замедленном кино, пока не услышал длинный протяжный писк кардиомонитора. Это означало остановку сердца больного. Тогда лысый очень быстро вышел из комнаты.
Невысокий постоял еще немного, глядя на то, как врачи еще раз осматривают тело умершего. Записывают время его смерти и готовят к перевозке в морг. Ему было по-честному жаль этого ничем непримечательного охранника Петрова. Он ничем не заслужил такой смерти, но у бога свои планы на каждого из нас. Он еще немного постоял и вышел.
Небольшая тусклая комната опустела. По ту сторону стекла изувеченное тело Петрова небрежно перекинули на каталку и оставили, чтобы его забрали работники морга. В обеих комнатах, соединенных тонким стеклом, царила тишина и покой. И даже если бы кто-то неожиданно вошел в тусклую комнату, он бы не заметил высокой темной фигуры в черном балахоне до самого пола, скрывающем лицо и руки. Его можно увидеть только на берегу мрачного Стикса, в мире людей он невидим абсолютно для всех.
- Так будет лучше, - прошептал Харон, - так будет лучше, Петров.
роман АДАМ
© Copyright: Акимкин Леонид Сергеевич, 2020
Свидетельство о публикации №220120700725
Свидетельство о публикации №220120700725
Рецензии