Две поездки на море

               
                пролог
         

Ей часто снилось море. Но в этих снах оно вовсе не выглядело морем. То были какие-то мелководные речушки с песчаными отмелями и перекатами, какие-то затоны с частыми плесами или небольшое озерко, затянутое тиной и ряской, кажущееся вовсе болотом…
Ульяна удивлялась во сне: «Разве ж это море, если видны берега?! Море, оно ж бескрайнее, огромное, неохватное глазом! – и сожалела в том же сне: - Зачем, зачем я сюда приехала? Столько времени потратила, а моря так и не увидела…»
На самом деле море Ульяна видела.
               
                ПОЕЗДКА ПЕРВАЯ.

О настоящем Черном море Ульяна мечтала всю жизнь. Будучи уже солидной дамой, что должно было бы прибавить ей рассудительности и мудрости, отметая прочь запозднившуюся несовременную юношескую мечтательность и романтичность, Ульяна рискнула «рвануть на юга». «Дикарем», а точнее, «дикаркой. В свою очередь, прочь отметая всякую рассудительность и мудрость, она решилась ехать совершенно одинокой, надеясь уже в поезде к кому-нибудь примкнуть.  При приближении славного города Сочи, в вагонах появились разные люди, предлагающие свои услуги по устройству отдыха. Многие хозяева зазывали в Гагры, но все-таки здесь Ульяна проявила осторожность, далеко ей несвойственную и отказалась: в этом курортном городке обстановка могла измениться непредвиденно – наступали другие времена, времена «кроек»-перестроек, времена дележа территории и власти. В совсем недавно общей великой стране не стало уверенности и стабильности.
Когда «началось море», Ульяна не могла оторваться от окна. Бескрайняя матово-зеленая морская гладь, тяжелыми пластами колыхающаяся под синим, без единого облачка небом так и манила к себе. Кто-то в морской дали разглядел играющих дельфинов.
 – Где? Где? Покажите мне! – рвалась к окну Ульяна.- Я сроду их не видела!
Кто-то улыбался ее искренней непосредственности, а кто-то и ухмыльнулся с сарказмом: – Что сделаешь! ДярЕвня!
Ульяна была не из «дярЕвни». Она жила в небольшом уральском городке. Но и сам славный, трудовой Урал попал в разряд далекой и отсталой провинции с «легкомысленной» руки современного кинематографа, ибо глупый вопрос «Ты что, с Урала?» - звучащий высокомерно и насмешливо из уст столичных жителей, считающих себя самыми умными и культурными, что зачастую совершенно неприменимо к ним, стал почти «притчей во языцех».
Сойдя с поезда в одном из пригородов Сочи – хотя, собственно, все эти пригородные поселки, типа: Лазоревское, Лоо, Дагомыс, Хоста, Адлер, разбросанные по всему побережью, относятся к одному, самому главному здесь курорту, именуемому городом Сочи – Ульяна попала под страшный ливень. Такого дождя она еще не видела! С небес обрушился настоящий водопад, идущий сплошной отвесной стеной. Под стеклянную крышу небольшого вокзальчика со стеклянными столбами-опорами, не имеющего стен и открытого всем ветрам и дождям, народу набилось битком! А поезда подходили и подходили! А ливень лил и лил! И не думал прекращаться. Под лавиной дождя люди бежали к спасительному вокзальчику, и удивительно – какая-то часть, все-таки, втискивалась, вклинивалась в общую массу приехавших со всех концов новообразовавшейся  страны. В какой-то миг охватывал ужас, что, не дай бог, поднапрет народ – и рухнут стеклянные столбы-поддержки, и накроет людскую разномастную толпу разноцветная вокзальная крыша…
Ульяна так и этак втискивалась, втиралась в плотную, донельзя утрамбованную живую стенку жаждущих южного морского отдыха, но правый бок ее пышного тела так и оставался торчать на «улице», и вскоре праздничный пиджак Ульяны черного цвета промок до нитки - хоть выжимай! Вдавившись в толпу левым боком, она замерла, стояла, не шевелясь, как «статуй», боясь быть тут же вытолкнутой под непрекращающийся  ливень. Проливной дождь шел без грозы и длился три часа. От неподвижной, неудобной позы (чемодан стоял между ног) у Ульяны онемело все тело. Когда же ливень, наконец, стал угомоняться, заменив сплошную стену потока на разреженные струи, Ульяна камнем отвалилась от спрессованного людского «монолита». С рукава и пОлы пиджака, надетого по торжественному случаю прибытия «на юга», перенасыщенного влагой, беспрерывно текло. Ульяна мысленно обругала себя: «Дура! Вырядилась! К чему и зачем здесь этот пиджак?! Ведь не на Север прикатила! Да еще и черного цвета. Нет, и вправду, дяревня!» Она плюхнулась на мокрую скамейку, с наслаждением вытянув занемевшие, замлевшие ноги. Через минуту они стали отходить и тысячи острых иголок пронзили их. Неприятная тянущая боль сковала Ульяну – она даже губы прикусила, чтобы превозмочь ее. Когда же боль отпустила, ее охватила блаженная нега: вот так бы сидела – и никуда! 
Провожавшие подруги предупреждали Ульяну, чтоб «рот не разевала, не глазела по сторонам», присматривала за вещами и документами. И вот теперь Ульяна с досадой поглядывала на рядом стоящий чемодан с нарядами, думая: зачем его перла в такую даль, да и кому он нужен такой тяжелый… Главнее всего сумка с деньгами, документами, уже купленным обратным билетом и необходимой косметикой. Дамская сумочка Ульяны висела на левом плече и от дождя не пострадала. Наконец, дождь прекратился совсем и из-под стеклянного колпака вокзала скопившаяся, исходящая влажным паром и потом от тесноты и давки человеческая толпа стала разваливаться, раскалываться, распадаться на отдельные штучные единицы, кучки, группки, семьи и компании. Ульяна, скинув с плеч отяжелевший сырой шерстяной пиджак, отжала рукав и пОлу, бросила его на чемодан и стала приглядываться к людям.  Взгляд ее натыкался на таблички снующих туда-сюда местных жителей с предложениями отпускного жилья. Таблички эти выросли-возникли и впрямь, как грибы после дождя! Ульяна удивлялась: к ней почему-то «таблички» не подходили. Толкались в основной массе. Перекашиваясь телом от тяжести чемодана, Ульяна решила пойти в «массы», затесаться в гущу народа, авось и на нее натолкнется «табличка». Она стала прислушиваться, что предлагают; названия поселков и мест ей ни о чем не говорили, но зато Ульяна поняла одно: сдающие жилье почему-то импонируют отпускникам, приехавшим парами, семьями, «компашками». Одиночек, с удивленно-распахнутыми на необычный, прекрасный пальмовый пейзаж глазами, отчего-то не приветствовали. Да одиночек, похоже, и не было. Может быть, таким случился заезд, а может быть, «дикарем» да еще в одиночку, да к тому же «женского полу» посещать «юга» уже возбраняется. Время не то, возраст не тот, условия другие… Не стало «дикарей»-одиночек! Боятся рисковать женщины и мужчины! А Ульяна прикатила! Она все время забывала, что ей уже сорок шесть, что уже не стройна, далеко не юна, а когда-то каштановый вОлос серебристая бьет седина…  Но Ульяна так мечтала о море! И возраст свой вспоминала только тогда, когда думала о нем. «Надо же, столько прожить и не видеть моря! Нет и нет! Надо съездить, чего бы это не стоило! Обязательно!»
К Ульяне подошел высокий худой мужчина с черными, пышными, в пол-лица усищами. Она стала объяснять ему, что одна, что ищет недорогое жилье, но горячий джигит не был настроен долго слушать. Он выхватил чемодан, приговаривая: «Дарагая! Канэшна, будет жилье! Самое лучшее и недорогое!» Уже на ходу он говорил Ульяне, как близко от него море, как будет она наслаждаться ночами, слушая плеск и шум его волн. Ульяна не захотела слушать заманчивые речи гостеприимного южанина. Она вдруг испугалась. Выхватив чемодан из рук усача, повернула опять к вокзалу. «Слава богу, мне не двадцать лет!» - с неожиданной стороны о своем возрасте подумала Ульяна, понимая теперь умом, а не мечтательной душой, что так непросто это, ехать одиночкой в никуда. Она пробовала присоединиться, притулиться к какой-нибудь небольшой «компашке», но компания есть компания – все свои, чужих не надо!  После продолжительных поисков неожиданно натолкнулась на такую же одиночку – интеллигентного вида даму в широкополой шляпе и ярко-желтых, как светившее после дождя солнце несмотря на приближающийся вечер, модных, на многочисленных заклепках шортах. Дама только что прибыла, а на руках ее уже был адрес. Ульяна радостно вздохнула, но тут же дыхание ее перехватило. Дама назвала сногсшибательную сумму за одни только сутки. Такая сумма у Ульяны рассчитывалась на целых пять дней.
 – Разве есть такие сдаваемые квартиры? – выдохнула она.
 – А что же ты, милочка, думала! Если хотите отдохнуть как человек, так это еще и дешево! Я здесь отдыхаю уже третий год. Комната – полный комфорт! Диван мягкий, кожаный, утонешь! Хозяйка говорит, чешский. Телевизор, холодильник... А ты как хотела!
Ульяна растерялась и застыдилась. Глянув на свисающий с чемодана рукав сырого пиджака, тихо промолвила:
 – Нет, все же дороговато. Да и зачем мне диван кожаный, пусть даже и чешский… Мне б только море…
-- Ну, милочка, тебе нужно было тащить палатку и обосноваться прямо на бережку, если ты такая спартанка, - усмехнулась дама, поправив модную сумку-торбу, закинутую за плечо, поворачивая от Ульяны.
«Молодец, баба! – Ульяна не отрывала взгляда от уходящей сумки-торбы, -
какую сумочку связала крючком из обыкновенных хлопчатобумажных ниток! И рисунок оригинальный! А вещей, похоже, у нее только в этой торбе. Я же целый гардероб притащила…"
Ульяна опять прислушивалась, подходила к кучкующимся, но везде оказывалась лишней
И впрямь! Люди приехали парочками, тройками, компаниями – зачем им какая-то чужая тетка?! Может быть, приедь она чуть пораньше, будь чуть помоложе – ее бы «с ручками оторвали!», но вот сейчас Ульяна «не котировалась». Дотянула…
Еще пару раз к ней подходили заинтересованные «жильесдаватели», но узнав, что она одна, мялись, не решались, хотя и смотрели сочувственно, жалостно на взволнованную, растерявшуюся, потерявшую весь праздничный вид и лоск простоватую женщину. Но и сама Ульяна, простовата-то, простовата, а все ж несколько раз отказалась ехать в незнакомые поселки. В толпе она слышала часто повторяющееся название одного из них. Она сомневалась в правильности произношения, но название напоминало очень хорошее слово: дружба. Именно в этот поселок ее и пригласил подошедший к ней парень. Правильно поселок назывался: Джугба. Конечно, очень похоже на всем понятную и дорогую «дружбу». Но Ульяна «дружить» не захотела. Проще сказать: побоялась. Потому как в машине, куда ее подвел местный «абориген», в ожидании сидел еще один жгучий красавец; с двумя же, как подумалось тут же Ульяне, ей никак не справиться.
А южный день уже скатывался в вечер. Ульяна удивилась, заметив, как быстро, почти ежеминутно здесь сгущаются сумерки. Она уже пожалела об отказе красавцу-шоферу, ругала себя за дурацкую подозрительность, вспыхнувшее волнение охватило ее. «Ночь придет – ночевать негде! Даже вокзалишко какой-то недоделанный! Без окон, без дверей! –  начала отчаиваться Ульяна, - Был бы нормальный: со стенами, скамейками – легла бы иль присела, вот ночь и пролетела б! А это что?! Наверное сделан так специально, чтоб все быстрее хапали жилье, разбегались по квартирам и сараям!» Сейчас Ульяна была готова даже на какой-нибудь сарайчик!
У газетного киоска она заметила одиноко стоявшую женщину. Ее же возраста. Она решительно направилась к ней, надеясь, что на этот раз должно повезти. Женщина внушала доверие, хотя первопричиной был страх одной остаться на улице, и выбора, собственно, уже не было. Женщина оказалась местной и ждала электричку. Она рассказала, что раньше тоже сдавала жилье, но сейчас у нее дома проблемы, а "отдыхающие должны отдыхать". Женщина назвалась Светланой Ивановной и показалась Ульяне простой и искренней. Ульяна схватилась за последнюю ниточку надежды. Она принялась уговаривать Светлану Ивановну пустить ее на ночлег, чувствуя, что та колеблется. В этот момент женщину окликнули и она, схватив сумку, бросилась к подъехавшему мотоциклисту. Переговорив с ним, подошла к чуть не плачущей от отчаяния Ульяне, спросила листок и карандаш. На листочке написала свой адрес и, отдавая его Ульяне, сказала:
- Это на тот случай, если у вас ничего лучшего не найдется. Электричка будет через сорок минут, а я поеду со знакомым на мотоцикле.
Южные синие сумерки превращались в черный вечер. Не найдя ничего подходящего, а точнее, никто «не нашел» Ульяну, ей не оставалось больше ничего, как сесть в электричку и ехать до станции, указанной в бумажке. Это оказалось сравнительно недалеко, и вскоре Ульяна сошла на небольшую платформу. Совершенно пустынную, без единой души; лишь вдали светилась какая-то стеклянная будка, наверное, вместо здания вокзала. Вот здесь Ульяну по-настоящему окатила паническая волна страха: «Что я наделала, куда заехала? Но деваться было некуда. Уже совсем стемнело. Платформа являлась как бы подножием, плато высоченной горы, увитой сплошь самой разнообразной растительностью, в темноте выглядевшей непрекращающимся черным бархатным ковром, сквозь который лишь кое-где мелькали, светились огоньки невидимого жилья, говорящие, все-таки, о человеческом присутствии. Задрав голову вверх, Ульяна смотрела на эти чужие, но спасительные огни и недоумевала: как живут люди на такой горе-высоте? Как и на чем держатся их, будто прилепленные птичьи гнезда, жилища?! По другую сторону железнодорожного полотна шумело-волновалось море. Удивительно, но даже море, так ожидаемое Ульяной, о котором так думалось и мечталось, сейчас отошло на задний план. Сердце ее ныло от одиночества, страха, обиды на саму себя. Она подошла к светящейся стеклянной будке. Внутри ее пожилой мужчина читал газету. Ульяна несказанно обрадовалась: в голове ее мелькнуло, что она готова остаться в этом маленьком, замкнутом пространстве в преддверии наступающей ночи. Мужчина объяснил, что кроме местных электричек другие поезда здесь не останавливаются, но теперь и электрички не пойдут до самого утра. Ульяна подала ему листок с адресом, мужик закивал головою: «Ах, этих знаю, знаю! Сейчас тебя направлю». Он довел Ульяну до края платформы, откуда далеко вверх тянулась каменная лестница.
 – Вот, подымайся по ней, - пояснил провожатый, - почти до самого конца. А там еще порасспрашивай.
Повернулся и ушел. Ульяна стояла на границе света и тьмы. Она шагнула с освещенной платформы и мгновенно очутилась в непроглядной темноте южной ночи. Еле заметно белели каменные ступени лестницы. И тут - что за наказание! - опять хлынул дождь. За своими переживаниями, страхами и волнениями, за усилившимся шумом близкого моря, Ульяна даже не расслышала раскатов грома надвигающейся грозы. Она схватила чемодан и рванула наверх. Но вскоре замедлила движение – подниматься стало труднее. По неровно-выщербленным ступенькам с горы катился бешеный поток воды. Под его напором Ульяна едва удерживалась на них. Босоножки ее намокли, раскисли, и теперь скользили, болтались, грозя подвернуть ногу. Ульяна остановилась, перевела дыхание. Чуть правее каменного трапа лестницы, на небольшой равнинке увидела маленький домик. Надев не успевший просохнуть, вновь намокший пиджак, попутно отругав еще раз себя за то, что приходиться с ним таскаться, направилась к домику. Над крылечком, увитым виноградом, горела лампочка, освещая хорошо убранный фруктовый сад.
 – Хозяйка! Эй, хозяюшка! – закричала Ульяна. Минуты через две из дома вышла девочка-подросток. Ульяна спросила, как далеко живет Светлана Ивановна. Девочка задумалась, ответила не сразу.
 – А, это у которой бабка сумасшедшая! – вспомнила обрадованно она, - Нет-нет, тут недалеко. Только они на левой стороне живут.
 – Дочичка, милая, а у вас нельзя остановиться? – испугалась Ульяна, услышав про сумасшедшую бабку.
– Нет, тетя. Я сегодня одна, а мама в Сочи. А вас я совсем не знаю.
 – Девочка, не бойся! Пусти меня хоть на ночку. Я ж деньжат заплачу, - не теряла надежды Ульяна. Но девчонка уже скрылась за дверью, ответив стуком и бряком многочисленных задвижек-затворов.
 – Ой, горюшко, горе! Ой, дура я разнесчастная! До этих годов дожила, а все как ребенок! – слезы лились-струились по лицу Ульяны, смешиваясь с дождевыми струями. Настоящий поток дождя и слез!
Она вышла на ступенчатую дорогу и под непрекращающимся ливнем продолжила восхождение. Ульяна обессилела от волнения, страха, нервов; обессилела от голода –поела ведь только еще вчера вечером в поезде, а с утра была в предвкушении встречи с морем… Но самого голода она не чувствовала – какая там еда?! Никакая еда ни шла на ум. В мыслях было только одно: быстрее добраться до жилья!
А в небе разразилось настоящее светопреставление. Поминутно сверкала молния, освещая все вокруг так ярко, будто бы стоял солнечный день; страшные, мощные раскаты грома пугали нарастающей силой. Казалось, все сейчас рухнет, обвалится; распадется на мелкие кусочки и эта зеленая гора, по которой ползет Ульяна. И сама Ульяна покатится вниз по сбитым ступенькам, роняя из раскрывшегося чемодана весь свой отпускной наряд. А она, действительно, почти ползла вверх, опираясь руками на впереди лежащую ступеньку. Обрушившийся горный каскад запросто мог сбить ее с ног. Тут следовало бы поблагодарить родительницу-природу за крепкое телосложение Ульяны, ведь будь она слаба, тонка и хиленька – не удержаться бы ей под напором разбушевавшейся стихии. Так что, не всегда выручает женское эфемерное красивое тело, коему лишь иногда завидовала Ульяна, глядя на некоторых своих баб-одногодок, выглядевших «пионерками». Но народ( в большинстве своем – «русские Ульяны») сразу вывел формулу: «Сзади -  пионерка, спереди – пенсионерка», чтобы одаренные хрупкой конституцией субтильные красавицы не больно обольщались…
Под вспышками молний и ударами грома Ульяна упрямо карабкалась дальше, то есть, выше. В какой-то момент она поняла, что к ней пришло второе дыхание, о котором наслышана была много, но мало как представляла. Действительно, откуда-то явились силы, появилась злость, и Ульяна, сняв с ног раскисшие босоножки, ощущая холодность и шероховатость лестницы под стремительно бегущей водою, взбодрилась душою, вслух прочитав любимый девиз, переиначенный ею:
                «Бороться и идти!
                Идти и не сдаваться!
                Пусть на моем пути,               
                Хоть тысяча препятствий!»
Ульяна улыбнулась: если «пошли стихи», значит, выживет! (Она увлекалась поэзией, и даже сама издала свой собственный сборник).
Ей даже стало легче одолевать ступеньки, а через некоторое время в зеленых пущах засверкали частые огоньки.
При свете вспыхнувшей молнии, недалеко от лестницы на своеобразном плато, Ульяна разглядела номер домика и поняла, что добралась по нужному адресу.  Оказавшись у конечного пункта прибытия, растерзанная и расхристанная грозовым ливнем, она, все-таки, сообразила, что находится на вершине горы. Небольшой домишко стоял почти на самом краешке плато, обрывающимся далеко вниз, в пропасть. Маленькая лампочка над крылечком домика горела в пол накала, затем мигнула, и все вокруг погрузилось в черную непроглядную темь.
 – Хозяйка! Хозяюшка! – заорала Ульяна. Дождь забивал ее голос, уши, глаза, – Светлана Ивановна! – она старалась перекричать непогоду. Из домика с фонарем «летучая мышь» в руках, вышла женщина, направившись к Ульяне.
 – Батюшки! Да это ты! Ты, все-таки, нашла нас! Все-таки, добралась! – то ли с удивлением в голосе спрашивала, то ли недовольно констатировала хозяйка. Во всяком случае, радости от прихода нежданной гостьи в ее интонации Ульяна не уловила.
«Все, теперь я пропала! – мелькнуло у нее. - Она уже со мной на «ты». А чего ж церемониться?! Сама приползла за своей смертушкой».
 – Да ты же вся вымокла, господи! Давай, заходи уж, если добралась! – в голосе Светланы Ивановны послышалось сочувствие.
«Конечно, заходи! Если сама притащилась. Таких дур больше и не сыщешь!» - с ужасом думалось Ульяне, но деваться было некуда и она обреченно двинулась за хозяйкой. В небольшой, плохо убранной комнатке, освещенной поставленным на стол фонарем, сидели мужчина и женщина. Выпивали. Ульяна примостилась на стульчик у самой двери.
 – Вот, квартирантку нашла, - засмеялась Светлана Ивановна, и Ульяна поняла, что она тоже выпивши.
– Как, сама дошла? В такую-то грозищу?! – удивлялась пьяненькая женщина, сидящая за столом. Она не отрывала пристального взгляда от Ульяны и вопрошала вновь и вновь:
 – Ты смогла дойти в такой-то ливень?! Так поздно?! Ну ты и рисковая баба! - сделала, наконец, она заключение.
 

Из соседней комнаты послышались слабые стоны, усиливающиеся все более и более, перешедшие затем в громкие крики со страшными ругательствами.
 – Свет! Иди, засади ей укол. Или, вон, дай сто грамм, пусть радостно побесится. – захохотала женщина. Встал мужчина, явно кавказского роду-племени, с беглым шныряющим подозрительным взглядом. На его худом теле болталась дырявая майка; у старых, заляпанных краской брюк, отсутствовала «молния-замок», вернее, выдранная с клоком ткани, она трепыхалась рядом с пуговицей. Неопрятного вида мужик подошел к Светлане Ивановне, обнял ее, зыркнув на Ульяну черным горящим глазом. Оба направились в соседнюю комнату. Вскоре стоны оттуда прекратились.
 – Свет! А где ты жиличку поселишь? В люксе? – интересовалась подружка хозяйки, не стесняясь, что сама «жиличка» сидела рядом.
 – Я ей на вокзале еще объяснила, намекала на условия, но раз уж приехала, придеться  поселить. В коттэдже! – весело смеясь, отвечала Светлана Ивановна, особенно напирая голосом и выделяя звук «э» в слове «коттэдж». Сидевшая у дверей Ульяна, в какой-то миг стала ко всему равнодушной. Ее начинал колотить озноб. Вдруг, сама не ожидая от себя такой смелости или наглости, она попросила:
– Налейте мне, пожалуйста, полстаканчика, а то, боюсь, заболею. Меня так трясет!
Три удивленных взгляда скрестились на ней. «Ничего себе! Ни много ни мало, а целых полстакана! Она еще думает о какой-то болезни! – по-своему прочла эти взгляды Ульяна. - Мертвому припарки не нужны!»
Вслух же произнесла:
– А я вам вот вареньица вишневого дам. Пожалуйста!
Про себя опять же подумала: «Попытаюсь поиграть в жизнь!»
Неряшливый дядька, состоявший у хозяйки в сожителях, как догадалась Ульяна, налил чуть меньше полстакана, отрезал ломтик арбуза и все это поднес ей. В ответ она протянула банку с вареньем.
«Помирать – так с музыкой!» - Ульяна легко выпила водку. В комнате повисла ощутимая тишина. Через какие-то минуты Ульяну охватило теплом, дрожь понемногу стала униматься.
 – Анвар! Отведи ее на место! – приказала Светлана Ивановна.
«Ну вот и все! – подумала Ульяна. - Никто, никогда не узнает, где и как пропала моя наивная грешная душа». Она вышла вслед за Анваром, догадавшись, что у хозяев все давно решено: ведь даже о цене на жилье не договорились! «Будет, тебе, Улька, навеки бесплатное жилье! Самое замечательное и комфортное жилье у самого черного моря! У твоей заветной мечты!» Они подошли к отдельной небольшой постройке. Освещенный фонарем «коттэдж» стоял прямо на краю обрыва.
 – Заходы! – сверкнул глазами то ли абхазец, то ли осетин, то ли чеченец. Ульяне почему-то подумалось о чеченце. И она ужаснулась: чеченец способен на все из-за мести! Слишком много натворили в его свободолюбивой, гордой стране ее сородичи. Она думала, как сгладить бы создавшуюся ситуацию, оставив маленькую надежду на человеческое понимание и доброту.
 – Ну, скажите, пожалуйста, - вырвалось у нее. - Почему вы так строитесь, прямо на самом краю? Для экстрима, что ли?
То ли абхазец, то ли осетин, то ли чеченец  Анвар ничего не ответил. Передал Ульяне фонарь и ушел. Она толкнула дверь. В совсем маленьком помещении с узкой прорезью оконца стояли три кровати. На них, притиснутых друг к дружке, лежали матрацы, заправленные чистыми простынями, и это немного успокоило Ульяну. «Значит, все-таки, люди здесь бывают! Значит, и на такой высоте отдыхают! Может, даст бог, и со мной все обойдется!  Но как далеко внизу море!»
Она хотела закрыть дверь, но дверь не закрывалась. Не было ни замочка, ни крючочка. Ульяну опять охватил страх и заколотила дрожь. Она поснимала с себя всю мокрую одежду, развесила по спинкам кроватей. Завернувшись в прохладную хозяйскую простыню с одной из кроватей, открыла чемодан. Боже мой! Все вещи насквозь сырые!  Ульяна доставала их и раскидывала по постелям, удивляясь про себя: «Надо же, я думаю о просушке, значит, я думаю о жизни!» Приободренная выпитой водкой, она вновь продекламировала свое любимое: «Бороться и идти! Идти и не сдаваться!», но декламация выходила неудачная, так как озноб так колотил ее, что стучали зубы. И тогда Ульяна посдирала простыни с двух других кроватей, завернулась в них. Из дамской сумочки, так оберегаемой ею от дождя, но все же изрядно подмоченной при «восхождении», она достала паспорт, деньги, обратный билет. Благо, стихия их не попортила. На дне сумки лежал столовый ножик, специально прихваченный ею в поездку для хозяйственных целей. Она достала его, и тут же почувствовала, что очень голодна и даже опьянела на пустой желудок. Сунула нож под подушку, поймав себя на мысли, что ее же этим ножичком саму и порешат! Разве может она справиться с Анваром?! А в том, что «чеченец» придет Ульяна была уверена. Но заявилась веселая хозяйка, поинтересовавшись об устройстве, забрала фонарь, «обрадовав» Ульяну, что света теперь не будет до утра – «всегда так при большой грозе бывает» - и поспешила в дом к оставшемуся застолью. Ульяна осталась в кромешной тьме. Снаружи по-прежнему лил дождь, но гроза постепенно стихала. Замотанная в простыни, Ульяна белой мумией, замерзшей и зАмершей, стояла среди разбросанного по кроватям своего многочисленного сырого наряда. На ощупь отыскала бюстгальтер, двинулась к едва заметной, отличимой щели в двери. Пытаясь ее закрыть, она привязала лифчик одной стороной за ручку, другую засунула в пробой на дверном стояке и стянула оба конца лифчика, затянув в узел. Худо ли, бедно ли, но на первый момент препятствие чужаку было обеспечено!
«И что толку? – усмехалась про себя Ульяна, - Со второго раза он все это сорвет и куда мне деваться? Прыгать в окошко? Так я и не пролезу. Да и верная гибель там: обрыв, пропасть, бездна… Да-а, пропала баба ни за хрен собачий!» Она собрала все подушки, легла в постель, обложив ими себя.
Ни о каком сне не было и речи. Ульяна лежала, прислушиваясь к любому за окном шороху, к любому звуку за дверью. Дождь шумел сбрасываемыми по стенке обрыва камнями. Ульяна вздрогнула. Ей почудились шаги возле ее пристанища.
 «Последнего пристанища», - подумалось ей. – Вот также камнем полечу на дно этого ущелья, и никто не узнает, где могилка моя…»
Она резко вскочила с постели, достала паспорт, деньги, обратный билет. Все вложила в целлофановый пакет, перевязала лентой бинта из своей аптечки и положила себе на грудь, потуже затянувшись простыней.
«Конечно, они думают, что если я на югА прикатила, то денег со мной – немеряно! Разве они поверят, что у меня всего-ничего! Только-только! И за эти несчастные шесть тысяч убивать женщину?! – терзалась Ульяна. – А почему бы и не убить,  если жертва совершенно одинока, неизвестна? Которую никто не хватится и не найдет! Так и будет валяться на дне ущелья! – продолжала мучить себя Ульяна. -  Так пусть хоть документы будут со мною! Может, когда-нибудь, кто-нибудь и наткнется, и узнают как-то обо мне…»
И она заплакала. Горько-горько. Ей вспомнилась вся прожитая жизнь, сейчас показавшаяся такой короткой. Вспомнилась единственная дочь и Ульяна просто разрыдалась. Как будет ее девочка жить без нее?!!
За окошком послышался шорох,  затем какой-то стук. Ульяна проглотив соленые слезы, затаила дыхание. В «коттэдже» стояла тишина и темнота. Переведя дыхание, Ульяна вспомнила, как удивлялись провожавшие подруги ее такой смелой выходке, такому риску – ехать одной «в белый свет как в копеечку!»  Подружки были старше Ульяны, всем уже «катило» под шестьдесят, и этот поступок они оправдывали ее «молодостью». А самая близкая Лариска даже отговаривала ее. Да где там! Ульяна верила людям, верила в удачу и везение.
Сейчас подруги одна за другой пронеслись перед ее мысленным взором. Где-то слышала Ульяна, что перед кончиной вся жизнь человека проносится перед глазами в один миг. Она стала читать молитву «Отче наш», который хорошо знала. Вторая молитва «Живые помощи» - говорят, очень чудодейственная – лежала у нее, записанная на листочке, запрятанная вместе с деньгами на груди.  В ней Ульяна знала только начало, дальше путалась и просила Господа Бога о спасении уже своими словами.
Ульяна поймала себя на мысли: отчего зачастую, люди вспоминают Бога, попадая в самые затруднительные, опасные ситуации? Ведь в простой, спокойной, обыденной жизни они совсем нечасто обращаются к нему. Хотя обязаны благодарить за каждый прожитый день! Ульяна читала вновь и вновь «Отче наш», обещая себе, всем, самому Господу Богу, что если останется живою – станет намного лучше, умнее, справедливее. И взрослее. Хотя куда уж взрослее!

В стекло узкого оконца опять что-то ударилось, стукнуло. Ульяна затаилась, замерла, вытянувшись в струнку. Дождь совсем затих, на улице послышались голоса. Хозяйка провожала приятельницу.
«Застолье кончилось, - поняла Ульяна. -  Господи правый! Неужто, и моя жизнь здесь прервется?!»  Под подушкой «в головах» она нащупала нож: «Может, все-таки, удастся выскочить в дверь при «обороне!"
Голоса на улице смолкли, и вдруг щели постройки осветились. Дали электричество. Но в «коттэдже» Ульяны по-прежнему царила темнота. Она встала, пошарила по стенам – включателя не было. Ульяна размотала на двери лифчик, выглянула на улицу. Через минуту в хозяйском доме погас свет. «Улеглись, - догадалась она. – Но мне, ни за что нельзя уснуть! Иначе, сразу хана! Этот Анвар – настоящий абрек, бандит с большой дороги». Снова улеглась в постель, укрывшись подушками. Следя глазами за оставленною щелью в двери, в который раз начала читать «Отче наш», надеясь, что и «Живые помощи», лежащие у нее на груди с шестью тысячными купюрами, тоже помогут ей.
Вздрогнула она от яркого света.  В прорезь оконца засматривалось только что вставшее солнце. Ульяна подхватилась с постели: «Батюшки! Жива! Слава те Господи! А ведь все-таки заснула! Отче наш! Я люблю, люблю тебя! Верю в тебя!» Она заметалась, натыкаясь на кровати; стала собирать подсохшее белье, и так, скомканным, бросала его в еще сыроватый чемодан. Стояло раннее утро. В ярко блестевшей изумрудной зелени веселым пением заходились птицы. Вышедшая наружу Ульяна, оглядела свой ночной, столь тревожный, временный приют, зашла за постройку и увидела огромный каштан. «Так вот кто пугал меня своим стуком, своими шишками-желудями?!!» - радовалась она. Сейчас Ульяна радовалась всему. Всему живому и себе живой. Тихонько, на цыпочках она прошла в дом. Хозяева, ничего не подозревающие и не знавшие о ночных мучениях, страхах и даже прощании с жизнью своей необычной квартирантки, спали мирно и беззаботно. Ульяна положила сто рублей на неубранный еще с вечера стол, поставив на краешек денежки свою, уже початую банку варенья, и, заслышав стоны-крики больной старухи, побежала прочь, к спуску каменной лестницы. Не чувствуя тяжести чемодана, который вчера еле волокла, она быстро спустилась вниз. Удивилась: как долго вчера ползла по этой лестнице, кажущейся бесконечной, а тут, вот уже, стоит на маленькой платформе! Прекрасный, замечательный мир со всех сторон окружал Ульяну. Настоящий Эдем. Ярко светило солнце. После ночного ливня все вокруг благоухало свежестью, чистотой, здоровьем – Жизнью! Ощущалось, слышалось дыхание близкого моря. Ульяна чувствовала себя счастливой. Такой счастливой она не была никогда! И день начался с везенья! Прямо в электричке к супружеской паре, сидящей напротив Ульяны, подошла женщина и предложила жилье. Рядом с морем и недорого. Пара тут же согласилась. Ульяна попросила женщину и ей помочь в поисках жилья.
 – А чего искать! Я вас тоже возьму. –  попросту сказала женщина. – Правда,
туалет и душ на улице. Ну как, пойдет? – спросила она Ульяну.
 – Ой, что вы! Я очень рада! Для меня это золотые условия! – не скрывала радости Ульяна.
 – Вы пока поживете одна в комнате, а я вам подыщу такую же одиночку, – добавила женщина. Сошли на следующей станции с интригующим названием «Лазурный берег». «Надо же! – удивилась Ульяна, - что-то подобное есть где-то в Европе. Может, в Каннах, может, в Ниццах…»
 Ну, «Ниццы» не «Ниццы», пусть не пятизвездочный отель – этого Ульяне как раз и не надо было – а поселилась она в уютной комнатке с двумя диванами, явно не чешского производства, разделенными мягкой ковровой дорожкой, с телевизором в углу  (не страшно, что не цветным) и маленьким мурлыкающим «Саратовым». Ульяна была на седьмом небе от счастья. После всего пережитого она будто бы возродилась. За стеной смеялась счастливая супружеская пара и одинокая независтливая Ульяна улыбалась их счастью. Но в душе ее, нет-нет, да и появлялась червоточинка досады. Ей было неприятно за свое бегство от тех, как оказалось, ни в чем неповинных людей. Ей особенно было совестно, стыдно за оставленный под подушкой нож, второпях забытый ею, и эти тягостные чувства на какой-то миг омрачали, скрадывали общее впечатление о прекрасном окружающем.
«Люди-то, наверняка, простые, добрые, хотя живут бедновато. Приняли меня, даже водкой угостили, не пожадничали, а я навыдумывала себе черт знает чего! – мучила совесть Ульяну. – Но, ведь, и меня понять можно! Вон кругом что делается! Людей «хлопают» как мух» – оправдывала, успокаивала она себя.
От таких думок спасало море. Целыми днями Ульяна не вылезала из него. Нет, все-таки, вылезала-выплывала,  чтобы позагорать, и опять, опять кидалась в воду. Она ложилась на спинку, полностью отдаваясь морю, расслабляясь и растворяясь в нежном покачивании его волн, а кто-то, всесильный и невидимый, осторожненько начинал переворачивать ее на бочок, потом на живот, и Ульяна смеялась, переворачиваясь, принимая эту непонятную игру моря. Море казалось Ульяне огромным живым организмом. Она вслушивалась в него, впитывала в себя, стараясь запомнить надолго-надолго. Отплыв подальше, она ощущала, как меняется температура морских течений, попадая то в прохладные волны, то в ласкающе теплые, мягкие…
До самого позднего вечера, до заката солнца Ульяна не покидала морской берег. Она сидела на сохранившем дневное тепло камне, и наблюдала, как на горизонте солнце сближается с морем и, окунувшись в него, быстро-быстро идет на погружение. Мелькнув последним отраженьем, оранжевой полоской диска, солнце присылает ночь. И все вокруг сразу окунается во тьму. Дойдя до «дому», все еще находясь под впечатлением, Ульяна долго не решалась входить в комнату. Дверь в нее всегда была открыта, лишь занавешена легким тюлем. Ульяна поражалась: здесь не было ни мух, ни комаров, ни всякой другой летучей дряни! Как здорово сидеть на крылечке в теплой южной ночи, не отвлекаясь и не злясь на постороннюю мелкую живность-насекомых! А ведь кругом такие заросли зелени! Прямо, кущи непроходимые! В своих родных местах Ульяне никак бы не удалось так посидеть: спокойно, мечтательно. Местные комары, словно слоны, мощными хоботками своими вонзались в тела добряков-уральцев, нарушая созерцание таких долгожданных, летних, коротких вечеров!
Почти все свои отпускные дни Ульяна прожила в одиночестве. Хозяйка долго не могла найти еще одну «жиличку-одиночку». Видать, действительно, теперь это большая «редкость». И лишь в последние два дня привела в комнату шестидесятилетнюю женщину. Звали ее Ираида Павловна. Но этих двух дней общения с Ираидой Павловной Ульяне хватило с лихвой. Дать Ираиде Павловне ее годы было невозможно. Выглядела она моложе Ульяны. Со свежим, нежно-ухоженным личиком без заметных морщин; со складной небольшой фигуркой,  Ираида Павловна имела один «бзик», свою странную «фишку»: она  почти не расставалась с тонометром. Измеряла свое давление каждые полчаса. Услышав от Ульяны, что та с давлением под двести целые дни находится под солнцем, у моря, Ираида Павловна чуть не упала в обморок:
 – Да вы что?! Да разве это допустимо?! Да разве вам жизнь не дорога?!
Ульяна только улыбалась, и уходила к морю на целый день. За эти два дня зациклившаяся на своем здоровье соседка так надоела Ульяне, так стала раздражать, что ей не хотелось приходить в комнату и на ночь. Она подолгу высиживала на крылечке домика, дожидаясь, пока Ираида Павловна отойдет ко сну. Но той, видать, одной было скучно, и она с неразлучным прибором измерения кровяного давления оказывалась рядом с Ульяной.
 –А вы знаете, Улечка! Ведь у меня давление понижается даже тогда, когда я пописаю. Ну, в туалет схожу по-маленькому.
 – А когда покакаете? – еле-еле сдерживая раздражение, нарочито участливо спрашивала Ульяна.
– О! Точно! Это надо проверить! – не замечая насмешки, радовалась Ираида Павловна.
Из расчета финансов Ульяны допускалось несколько экскурсий. Она, в самом начале охваченная азартом путешественника, готового штурмовать горные вершины, экскурсию повышенной сложности с восхождением в горы тут же вычеркнула: «Спасибо, братцы! Повышенной сложности мне хватит! Одну горную вершину я уже покорила! Так что, охотку сбила!» Ульяна вдруг вспомнила (вот где пришлось!) о возрасте, о давлении, не позволяющем ей рисковать, хотя и проводила целые дни под палящим солнцем у моря, в море, забыв, что это тоже риск. Одна поездка посвящалась водопадам, что очень впечатлило Ульяну. Были еще две небольшие экскурсии по местным окрестностям. Оставалась одна – осмотр-обзор курортного города Сочи. Но в этот поселок, несмотря на романтическое название, представители бюро путешествий наезжали редко, и когда появилась возможность обзорной поездки, у Ульяны истек запланированный десятидневный отпуск. Отдых кончился. Последний раз сидела Ульяна у моря. Солнце давно село, утонуло в бархатных бирюзовых волнах. Завтра вновь встанет, поднимется оно – свежее, накупавшееся, отдохнувшее и озарит своим неиссякаемым светом все живущее на этой удивительной планете...
В комнату Ульяна долго не заходила. Любовалась необычайно-прекрасным южным небом, сплошь усеянным звездами. Никогда, нигде Ульяна не наблюдала таких крупных звезд! Может, небо здесь было ниже?!!
… А утром хлынул ливень. Гроза только начиналась, и Ульяна под слабые еще раскаты грома поспешила к электричке. Время отправления ее поезда на обратном билете отклоняло все непогодные условия и призывало торопиться. Пока дошла до платформы – вымокла до нитки!
«Знать, судьба! – улыбнулась Ульяна. – Встретил ливень, и провожает ливень. Вместо ухажера!»
… Ее встречали подруги. И сразу, с корабля – на бал! У самой старшей Лариски – юбилей. За праздничным столом посвежевшая, загоревшая Ульяна среди молочно-кожих женщин, не успевших приобрести загар за короткое уральское лето, выглядела «негритоской». Золотисто-коричневая, она главенствовала за столом, затмив саму юбиляршу. Отмечали, выходит, не Ларискины шестьдесят, а счастливое возвращение Ульяны. Гости, устремив на нее взгляды, раскрыв рты, с интересом слушали про страшную ночь, где Ульяна прощалась с жизнью. Потом она взахлеб говорила о светлом и добром: о море, о звездах, о купающемся солнце. Ее приподнятое настроение поубавила истинная виновница торжества – подзабытая всеми юбилярша Лариска. Чуть с укором, она заметила младшей подруге:
 – Вот ты, Уля, все о себе и о себе. Все о своих чувствах и волнении. А о тех людях ты подумала? О хозяевах на горке? Ведь наверняка они больше твоего испугались, обнаружив под подушкой здоровенный тесак! Наверняка, они тоже крестились, как и ты: «Боже, боже! Какую бандитку приветили! Как же она нас не перерезала ночью?!» За столом дружно захохотали. И только не понявшая смеха Лариска, желающая вызвать совершенно другое отношение к ее замечанию, иную реакцию, и надеявшаяся на поддержку подруг, обиженно молчала. А подруги смеялись, перебивая друг дружку, указывали на Ульяну:
– А и правда, Уль! Ты ведь бой-баба!
– Такая пырнет и не поморщится! – Да еще в черном пиджаке!
– Ха-ха-ха, ой, не могу больше!
– Да еще отыскать эту хижину в грозу!
Ульяна смолкла. Опять стала мучить совесть. Стал неприятен смех подруг. И жалко Лариску. Она решила перевести «стрелки» на другую, более важную тему, имеющую к сбору-празднику самое непосредственное отношение. Все принялись чествовать Лариску, и та оживилась, заулыбалась, расцвела.
«Может, им письмо написать? - среди продолжавшегося веселья грустью мелькала мысль у Ульяны. – Написать, объяснить, извиниться…»
Но она не написала письма: не захотела ворошить, переживать, возвращаться в ту обманную южную ночь.
Перед подругами Ульяна показывала себя самой счастливой и везучей, хотя ей, бедной, мало чего довелось увидеть «на югАх», кроме самого главного, самого теплого и синего Черного моря. Но Ульяне хватило и этого. Хватило на целых четыре года.
А потом опять стало сниться море. Каждую ночь. И опять во сне море не было настоящим. Видать, неполная удовлетворенность от той, первой поездки давала знать о себе и в снах призывала исправить положение. И Ульяна собралась.





                ПОЕЗДКА ВТОРАЯ.

В этот раз Ульяна все распланировала, все рассчитала, обратив внимание на всякие неожиданные нюансы – короче, подготовилась тщательно и основательно. В этот раз она была настроена от отдыха взять все! Хотя, что значит это «все», представляла себе плохо. Ей хотелось, чтобы в памяти не осталось ни одного пробела; чтобы память полностью заполнилась, запомнилась самыми яркими, сочными сочинскими красками и чувствами, и тогда, наконец, и в своих снах она будет наслаждаться настоящим морем, а не какой-то лужей или песчаной отмелью неизвестного водоема…
Буквально перед самой поездкой Ульяна пробежалась по магазинам: обновила свой гардероб. Решила взять минимум одежды. Хватит с нею таскаться, хватит «черных пиджаков»! В нарядах преобладали свободные легкие фасоны светлых тонов. Стоял июль. На улицах всегда прохладного городка плавился асфальт. Такой жары городок еще не знал.
– И куда тебя несет? – недоумевали все те же подруги Ульяны, одинокие бабы. – Тут нынче такое пекло, самый настоящий юг, а ты едешь в такую-то даль. Что, снова ищешь на жопу приключений?
Ульяна с грустью смотрела на подруг. Что делать, если сейчас сплошь и рядом одинокие сердца. Женские сердца. Души-одиночки. Вот и кучкуются, держатся дружной стайкой несчастные бабы. Организовали свой «союз», свой маленький круг-семью, изображая веселье и удовольствие от жизни. А какое веселье? Какое удовольствие? Мужиков нет, любовников нет! У них сейчас повальное «омоложение», в предпочтении гораздо молодые, тридцатилетние, жаждущие и алчущие (в далекой родной деревеньке Ульяны говорили: алкающие) богатых «папочек», с нажитым застарелым радикулитом и непоправимой возрастной импотенцией. Только вот почему-то из пятидесятилетних «папочек» от подобных связей никто так и не омолодился, став двадцатилетним юношей, а вот толщина кошелька его заметно уменьшилась…
Каждая из подруг когда-то бывала на море, но теперь, с возрастом и ничтожной пенсией, восторженных желаний поубавилось. Лишь Ульяна, тоже далеко не молоденькая, оставалась все также легка на подъем, на всякие поездки-переездки. По правде сказать, любая бы из ее баб-подружек превратилась в легкую и подвижную, если б ей предложили бесплатную путевку на курорт. Уж на дорогу бы да на скромные развлечения счастливица денег нашла! Хотя «скромных» развлечений на юге не бывает.
Провожали Ульяну хорошо: перед проводами также «хорошо» выпили и теперь веселые, отчаянные, орали песни. Такие же веселые и отчаянные. Немногочисленные провожающие на перроне улыбались: « Во, бабки дают!»
Подруги-бабы не умолкали и в вагоне, благо он оказался почти пустым. Уже при самом отправлении поезда «дернули» «на посошок», прямо в тамбуре, откуда затем разгулявшиеся «певицы» спрыгивали одна за другой, будто скинув с себя годков этак тридцать, а заодно и килограммов двадцать.
Уставшая, ослабевшая от всей суеты провожания Ульяна была радехонька остаться одна, чтобы быстрее улечься на полку. Угрюмый проводник молча бросил на полку комплект сероватого белья: он был недоволен разбушевавшимися бабенками, чуть не уехавшими с подругой.
«Сидел бы дома, старый хрыч! А он все разъезжает!»- подумала о нем Ульяна, опять забыв про свой возраст: проводник наверняка был ее ровесником.  Она одна находилась в купе, и только в самом конце вагона, ближе к туалету, приглушенно разговаривая, располагалось какое-то семейство.  Небольшой, новенький чемоданчик с нарядами и документами Ульяна поставила вниз, в сундук нижней полки, с которой ей повезло; свою рукодельную, красивую, мягкую вязаную сумку положила в изголовье; пакеты с провиантом оставила на полу, под купейным столиком и, быстро постелив постель, улеглась на волглую простыню, накинув на ноги такой же влажный пододеяльник.  Мерное покачивание поезда тут же повергло Ульяну в сладостный сон. И опять ей приснилось море. Настоящее. Или даже океан. Безграничный, безбрежный, с тяжелыми, матово отблескивающими пластами бирюзовой воды. «Близка, близка моя мечта! Близко ее осуществленье! – во сне сочиняла Ульяна. – Потому и вижу тебя во всей красоте, мое дорогое море!»
Поезд сильно тряхануло и отдало назад. Ульяна очнулась, ничего не понимая. Потом сообразила, что они на узловой станции, где их вагоны подцепят к другому поезду, который скорым ходом, напрямую, помчит на юг. Утирая, набежавшую во время сна на подбородок засохшую слюну, Ульяна увидела напротив себя … Одри Хепберн.  Ульяна даже онемела от такого явного сходства напротив сидящей девушки со знаменитой западной кинодивой. Она стала смущенно причесывать растрепавшиеся волосы. Красавица «Одри Хепберн» пристально глядела на Ульяну и это бесцеремонное разглядывание вовсе смутило ее. Ульяна засобиралась в туалет:
– Пойду, приведу себя в порядок, а то вчера совсем не спала. У родственника юбилей был, ну и…
– Так ведь закрыт туалет. Пригородная зона. – объявила девушка, не отводя взгляд от Ульяны.
«А чего это я перед ней оправдываюсь?! Она ж мне в дочки годится! У меня ж Настюха такая.» - укорила себя мысленно Ульяна. Она уселась на полке, глядясь в зеркальце кое-как навела на лице порядок. «Интересная девка! И чего так вылупилась на меня? Или, можа, я тоже на кого-то похожа?! – усмехалась невольному стихосложению Ульяна. – Да, конечно же! Вот помоложе была, все говорили, что я вылитая Изольда Извицкая! Только откуда этой красотке знать Извицкую?! Она наверняка даже и фильм «Сорок первый» не видела, где эта актриса играет Марютку, главную роль».
Ульяна решила заговорить с девушкой. Ее звали Наташей. Она оказалась очень откровенной и разговорчивой, и даже показалась Ульяне скромной и рассудительной. «Знает ли она, слышала ли, что похожа на Одри Хепберн?» - не покидала мысль Ульяну во время разговора с девушкой. Наташе исполнилось тридцать лет. Ульяна дала ей меньше. Короткая черная стрижка и живые выразительные глаза в сочетании с нежной белой кожей молодили ее. На все вопросы у Наташи был готов ответ. Касаясь темы детей, она заявила, что еще не готова, не встретила того человека, попутно рассказав о своей связи в начальником предприятия, где работает диспетчером. Тут Ульяна немного засомневалась в скромности красивой молодайки. Наташа в красках поведала, как закрывшись в кабинете, отключив все телефоны, они занимаются любовью прямо на столе.
 – Наташуль! – нарочито ласково поправила ее Ульяна, - Занимаются сексом, а не любовью!
 – Да, все равно! – отмахнулась попутчица красавица, увлекшись романтическим воспоминанием. Ульяна тоже кое-чем поделилась с ней, благо опыта хватало. Но, в отличие от Наташи, о своих любовных делах, конечно же, промолчала. Шутила о том, что отработала две «сетки», но вот вредною не стала. Наташа похвалилась, что каждое лето «не пропускает» море. Каждый отпуск – только в «Сочах»! Вот где преимущество свободной женщины!
 – А у кого же ты там? – поинтересовалась Ульяна.
 – О, у меня друзья! Куча друзей!
Наташа курила и – заметила Ульяна – очень много. Довольно часто бегала в тамбур. В купе подсели еще две женщины, примерно одних лет с Ульяной. Возникли другие разговоры, рассказы, советы – не зря же дорога в поезде считается откровением пассажиров. Наташа замолчала, внимание с ее «особы» перешло к другим и ей стало неинтересно.
 – Пойду, еще разок курну и завалюсь спать! – объявила она. – Я всегда сплю и сплю до самого Сочи. Только в поезде и приходиться высыпаться! Наташа стала выходить из заметно потесневшего купе и Ульяна, сидевшая с краю полки, шлепнула по-матерински ее ладошкой по «мягкому месту». «Место» оказалось куда более мягким! Это поразило Ульяну. У нее самой попа еще была – не ущипнуть! Один из немногочисленных после смерти мужа ее мужчин все сыпал комплиментами: «Ну, ты, Улька, как девка налитая! Ну, такая жопка у тебя упругая! Прямо, как орех! Так и просится на грех!» У красивой стройной Наташи жопка до того была мягка – прямо жиденькое тесто-опара! Ульяна поглядела еще ей вслед. Даже через обтягивающие брючки «пикантное место» Наташи потрясывалось как желе. «Надо же! – не переставала удивляться Ульяна, - Сколько баб голых видела: и в бане, и в рабочей раздевалке, но такого чуда не замечала! Тем более, у такой-то молодой!» Когда, покурив, пришла Наташа, Ульяна обратила внимание на ее груди, расплывчатыми, нечеткими формами, укрывающиеся под тонкой голубой футболкой. Это были груди, уже выполнившие однажды самую прекрасную миссию на Земле – кормление ребенка! По рассказам же Наташи у нее не было ни мужа, ни детей. Что-то озадачило Ульяну, что-то недоверчивое шевельнулось в ее душе к молодой попутчице. «Вот табе и Одри!» А Наташа легла, натянув простыню до самого лба. Повезло Ульяне с нижней полкой, в вот купе попалось с аварийным окном, запечатанном наглухо, потому в вагоне было душно, Ульяна мучилась этой духотой. Менялись попутчики и попутчицы. При каждом появлении нового человека, Наташа приподнимала голову, оглядывая попутчика (только мужчин!) и, видно не найдя ничего интересного, снова откидывалась на тощую подушку.
Иногда, достав тоненькую дамскую сигаретку, шла курить в тамбур. И снова заваливалась спать. «И как человеку так много спится?!» - дивовалась Ульяна. Спала Наташа почти до самого Волгограда. Но затем с девушкой «чтой-та сделалося»! На какой-то небольшой станции перед городом-героем в купе вошла супружеская пара. Две верхние полки были свободными, и вошедшие бурно обрадовались. Ульяна не спала. Зашевелилась и красавица Наташа. Супругам было где-то под сорок. Круглолицая, пухлогубая жена поражала своими «телесами». Крутые, упругие бедра и ягодицы ее так выпирали из тоненьких летних шорт, что, того и гляди, лопнет плотно-обтягивающая материя, обнажив такое природное богатство. И вся женщина была подтянута, сдобно сбита, упруга, будто большая резиновая кукла, накачанная воздухом. Хотелось потрогать ее, ущипнуть за твердые икры ног с золотистым отливом загара. Муж не относился к красавцам. Но мужская красота разная, и по-разному ее воспринимают женщины. Этот мужчина притягивал к себе сразу. Даже Ульяна ощутила это! А что говорить о тридцатилетней, в поиске, Наташе?! Естественно, сон у девушки будто рукой сняло! Да и то, сколько же можно спать! Наташа как открыла свои неотразимые глазки, так больше и не закрывала!
Мужчина был коренаст, но не низок; можно сказать, среднего роста и «очен-но» крепкого телосложения. Черты лица его были крупны, даже грубоваты, но притягивали необъяснимым обаянием. Из-под черных бровей резко вскидывался зеленоватый взгляд. Даже великоватый нос, заметно покалеченный в какой-то давней драке, не портил общего впечатления, а наоборот придавал мужчине своеобразный шарм, мужественность.
Крутобедрая супруга на полку прыгнула упруго и разговаривала, общалась уже с высоты.
 – А что за станция была? – поинтересовалась Наташа у новых попутчиков, при этом глядя только на мужчину, присевшего на край Ульяниной полки. Ответ дала супруга, свесившись вниз головой с верхней полки. Наташа будто и не слышала ответа, пытаясь разговорить явно заинтересовавшего ее мужчину.
– Зачем вам юг? – улыбалась она загадочно, посверкивая настоящей ли золотой или поддельной фиксой. – Вы, вон уже какие черные, красивые!
– Нам нужно море! И только море! И просто отдых от всего-всего! – опять отвечала с верхней полки Валентина – так представившись соседям-попутчикам. Владимир, так звали мужчину, пояснил, что давно не были на море: все его работа, разъезды, и Ульяна поняла, что, похоже, и вместе с женой они давно не были. Со слов простодушной Валентины стало ясно, что в саду она «упирается» одна: Владимир постоянно на далеких заработках.
– А што исделаешь?! – вздыхала крепкотелая то ли хохлушка, то ли казачка Валентина, - Зато уж как приедет! Как денег мешок привезеть! Што хочешь покупай – не хочу!
 – Наверное скучно бывает без мужа? – пожалела Ульяна новую попутчицу.
 – А как же вы думали! Конешно скучаю.
Загорелое лицо мужа Владимира озарилось белозубой улыбкой. Он произнес: – Да-да, дорогая, скучаешь! Только почему-то уже через три дня я тебе мешаю. Выгнать даже готова, чтоб не крутился под ногами.
– Не надо, дорогой! Это уж если ты достукаешься! Ты ведь привык к вольной жизни и мои прижималки тебе уже не нравятся, - парировала жена Валентина. Потом завязался какой-то общий никчемный разговор, и только уставшая Валентина помалкивала, все чаще и чаще припадая головой к худосочной купейной подушке. Ульяна тоже участвовала в беседе, но скоро поняла, что ее речи здесь никому неинтересны. Разговаривали двое. Наташа и Владимир. И разговаривали они глазами. И пожирали ими друг друга.
Когда, в какой момент «Это» возникло, Ульяна не уловила. Проглядела, прошляпила…
Сначала вроде тек общий разговор, потом из него «выпала» все же сморившаяся Валентина, и Владимир с Наташей все чаще и чаще стали бегать в тамбур: «покурить». Очень вредная привычка очень быстро их сдружила! После очередного посещения тамбура, они возвращались будто давно знавшие друг друга. Ульяне даже подумалось, что, может быть, это их не первая встреча;  что, может быть, они  все-таки знакомы – настолько чувствовалось сильное, страстное, взаимное притяжение Наташи и Владимира. Поезд мчал в ночь. Вагон спал. Не спали только в купе Ульяны. Хотя видимость сна была. Ульяна только прикидывалась спящей, но все видела, все слышала. У молодой супружницы Валентины сон внезапно прошел, видать, почувствовало бабье сердце что-то неладное. Она шумно ворочалась на своей полке, давая знать о себе увлеченным собеседникам, и также шумно вздыхала. А Наташа и Владимир, тесненько усевшись на нижней Наташиной полке, не замечали ни подслушиваний-подглядываний Ульяны, ни намекающих тяжелых вздохов Валентины. Они слушали по мобильному телефону скабрезную, циничную травлю анекдотов Романа Трахтенберга и хохотали, зажимая рты. Иногда взрыв смеха вырывался из-под их ладоней, и тогда Валентина громко, со стуком о вагонную стенку переворачивалась, и еще тяжелее вздыхала.
«Да, непросты дела у станичников, - так окрестила супружескую пару Ульяна. – Ясно, что мужик привык к свободе, к разным женщинам…
 Одним словом: кобель. А бедная бабенка убивается  в своей станице, «у вишневом у саду», ожидая мужа-добытчика.  А он, добытчик-то, весь избаловался, издурился от вольной житухи и женского внимания. Даже в поезде сразу попался на «удочку», хоть и жинка рядом. – Ульяне стало жаль Валентину. – Да сигани ты на башку этой Наталье! – мысленно советовала она ей, и удивлялась, - Как же это так? Прямо под носом у законной жены вытворяют такое!»
Конечно, в купе пока ничего такого не творилось, но обстановочка складывалась неординарная. В очередной приступ смеха любителей адюльтера, будто услышав Ульяну, супруга Владимира пружинисто спрыгнула с полки, чуть не на голову Наташи. Сходила в туалет и, демонстративно оттеснив неожиданную соперницу, уселась между ней и мужем. Ситуацию разрядил непонятный и неприятный для Ульяны популярный шоумен, рядившийся под еврея и взявший себе циничный псевдоним. Эпатажный Трахтенберг сорил по телефону гротесковыми байками с набором ничем неприкрытого многоступенчатого русского мата. Теперь хохотали втроем: развеселилась и Валентина. А, может быть, ей было вовсе не смешно. Взыграла кровь, чувствуя опасность со стороны близко находившейся самки. Более молодой, горячей, сексуальной. Эта самочка не уработана на станичных огородных плантациях, хоть и жидка телом; она знает прелести другой работы – умении соблазнять мужчин. И пусть хоть на совсем небольшой промежуток времени, на миг, но она должна увидеть в глазах противоположного пола интерес в себе, к своей особе; должна зажечь блеск в его глазах, чтобы убедиться в своей неотразимости и беспроигрошности. Ульяна невольно слушала беспредельные в своем цинизме шутки крашеного рыжего глашатая современной эстрады и ужасалась: как все это пускают в народ?!!
А народ заливается, хохочет – ему нравится разнузданная пошлость. Такой у нас пошел «народ»! Из соседнего купе сделали замечание. Наконец-то захлебнулся, угомонился звучащий в телефоне голос.
Поезд разогнался и мчал почти без остановок.  Впереди ждал Волгоград. Супруги-станичники полезли на свои верхние полки. Красавица-соблазнительница тоже улеглась. Через низ купейного столика Ульяна наблюдала за нею. «Одри Хепберн» свои миндалевидные глазки так и не сомкнула. Взгляд ее был устремлен выше и направо. Туда, где залег облюбованный ею «объект». Похоже, и «объекта» сон не брал. Ульяна слышала, как над ней, под мощным телом Владимира, скрежетала верхняя полка. Успокоившаяся жена Валентина вскоре тихонько завсхрапывала, и Ульяна тоже прикрыла глаза. Только поезд стал укачивать ее, как вдруг она почувствовала тяжесть на своих ногах. То неудачно приземлился с верхней полки «бодрячок» Владимир. Ульяне пришлось прикинуться глубоко спящей, где-то в фазе самого активного сна, и на «Ой, извините!» Владимира она не отреагировала.
 – Покурим? – тут же встрепенулась «неспящая царевна» Наташа, наверняка выжидающая этого момента. Она выскочила вслед за Владимиром, на ходу поправляя растрепавшуюся стрижку. Сладко спала станичница Валентина, сладко похрапывал весь вагон, и только Ульяну обуревали разные мысли. Она успокаивала себя и ругала: «Зачем тебе это? Они кто тебе? И пышнотелая хохлушка ли, казачка ли тебе ведь не родная сестра, чтоб переживать за нее и жалеть ее!»
Но Ульяне было жаль простодушную Валентину. Ей становилась все непонятней и неприятней похожая на артистку красавица Наташа.
«Ну что ты в ней нашел? – негодовала Ульяна, не понимая себя. – Ну ладно, мордочка миленькая, зубки беленькие, а пощупал бы ты ее, да сравнил бы со своей крестьяночкой! Ведь у этой красотки тело – настоящий студень-холодец!»
Неправда! Ульяна понимала все! И не только за Валентину страдала она, по-женски сочувствуя ей. Она переживала аз себя. Она помнила себя. Вот также ехала в поезде. Было ей где-то под тридцать. Моложе сегодняшней интриганки-попутчицы. Случилось, что ехала одна – маленькая дочка оставалась с мужем дома. Вот также как Валентина, лежала на верхней полке, а внизу сидел молодой парень Явно не русский. Потом выяснилось: таджик. Но уж очень красив был таджик! Ульяна разок-другой взглянула на него и поняла свою опрометчивость. Теперь красавец таджик не отрывал своего взгляда от верхней полки. Вернее, от Ульяны. Была она тогда молода, стройна, пышногруда. Но довольно застенчива. Мужчин соблазнять не умела и к постижению сей науки вовсе не стремилась. Никаких любовных флюидов парню она не посылала, но, лежа на полке, глядя в вагонный потолок, чувствовала, как сгущалась около нее, как окутывала ее какая-то волнующая аура. То Ульяна запросто спрыгивала вниз, ступая на краешек купейного столика – сейчас же задумывалась: красиво-некрасиво ли будет это выглядеть; удобно ли, неудобно так «приземляться»?!
А потом встретились их взгляды. Парень оказался очень высоким (что Ульяне всегда нравилось), встав, он уперся подбородком в край ее полки и не сводил с нее глаз. Страшно смутилась Ульяна. Свое смущение она замаскировала наигранной разудалостью и смелостью, зачастившей речью-разговором. Она избегала его взгляда, какого-то виноватого, грустного, и очень доброго. И хотя в купе они оставались только вдвоем – Ульяне все равно было неудобно, неловко за быстрое их сближение. Она настроилась прыгнуть вниз, но парень осторожно и бережно снял ее с полки, присев рядом с ней. Что-что, а разговаривать Ульяна умела! Все разузнала, все расспросила! Парня звали Джафар.
 – Как ты можешь иметь всего одного ребенка, такая красивая и молодая?! – горячился Джафар, ознакомившись с небольшой еще биографией Ульяны. – У тебя такая прекрасная грудь! Да ты должна выкормить ею десять младенцев!
Джафар прекрасно говорил по-русски, и Ульяна в который раз восхитилась восточными людьми, которых некоторые невежественные русские презрительно-насмешливо называют «чурками». Они же, эти «чурки», в отличие от многих  русских «не чурок» владеют вторым языком, достаточно сложным. Джафар оказался очень интересным собеседником. Он заканчивал Московский университет и этот факт еще больше возвысил его в глазах Ульяны, хотя куда уж быть более «высоким»! Джафар не выпускал руку Ульяны из своих горячих рук, и говорил, говорил…
Каких только тем не перебрали они! А потом читали друг другу стихи. Джафар прекрасно знал русскую поэзию и читал на русском языке. Ульяне же был интересен его родной язык и восточная поэзия. Она просила Джафара читать на таджикском языке, и он прочел несколько рубаи Омара Хайяма.  Потом читал стихи своих поэтов, и хотя Ульяне не был понятен чужой, удивительного звучания красивый язык, она знала, о чем они. Конечно же, это были стихи о женщине, о мечте, о любви…  Ульяна зачарованно смотрела на умницу парня.  А пылкий Джафар радовался, как ребенок, такому благорасположению Ульяны.
Потом Ульяна и Джафар вышли в тамбур. Но не курить! Оба оказались из «вагона некурящих», по известной разговорной прибаутке. Просто стояли, дышали воздухом, по-домашнему уютно пахнувшего застарелым каменным углем, коим топят в зимнее время вагонные титаны.
А потом… потом так целовались! Целовал, конечно, Джафар. Почему-то Ульяна считала, что девушка не должна показывать свои чувства. На поцелуи Джафара она отвечала лишь мягкими, нежными прикосновениями губ и щек. На одной из остановок к ним подсела пожилая супружеская чета. Муж явно был намного старше жены. За десять минут та рассказала все: что сама она татарка; что везет «русского» мужа в глазную больницу; что он почти ничего не видит и у него нет зубов…
 «Вот, приходиться с ним возиться!» - недовольно стрельнула взглядом. Старик укоризненно взглядывал на тарахтевшую жену, но та не обращала на него никакого внимания.  У самой шустрой старушки ногти на сухих, старческих пергаментных пальцах были выкрашены в ослепительно алый цвет. Дряблые веки толсто, неровно подведены черным карандашом – краска неаккуратно размазалась по глазам. Она все опекала больного мужа, тормошила его, дергала, и было видно, что он, несчастный, устал сопротивляться напору своей активной половины. Отчего-то подумалось Ульяне, что когда-то этот русский мужик ушел от своей жены вот к ней, тогда еще молодой, горячей татарочке, наверняка работавшей не на пыльной ткацкой фабрике или мазутном заводе, а в какой-нибудь чистенькой бухгалтерской конторе. Так и оказалось! Ульяна как «в воду глядела»! Молодая татарочка-бухгалтерша всю жизнь обихаживала только себя, пожадничав поделиться своей красотой, здоровьем и богатством даже с детьми, не рожденными по этой причине себялюбия. Всю жизнь она «чистила перышки», а влюбленный чужой муж, перешедший затем в ее владение, покоренный ее красотой и женским бесстыдным натиском, «зашибал деньгу» в «горячих» цехах, которую подсчитывала ушлая учетчица и которой все время не хватало.
Суетливая старушка и сейчас не сидела спокойно. Она все рылась-копалась в своих сумках-сетках; достала пирожок, протянула супругу: будешь? Тот было потянулся за пирожком, но быстрая жена уже жевала сама, объясняя Джафару с Ульяной, что она забыла совсем, ведь у старика «зубов – ек!» Протянула ему стеклянную банку с посиневшими кубиками отварной картошки, но супруг обиженно отвернулся к окну, катнув по столику банку обратно. Ульяне стала так отвратительна эта молодящаяся болтливая старушенция, ей было так обидно за бессильного пожилого мужчину, так жалко его, что она вскочила, и, не желая видеть грустную картину,  вышла в тамбур. Джафар не замедлил, вышел следом. Ульяна так расстроилась за чужую судьбу, что даже прослезилась.
 – Ну, что ты, маленькая! – успокаивал Джафар, гладя ее волосы, целуя соленые глаза, - Ты ведь совсем не знаешь этих людей. Зачем же так расстраиваться?!
Его участливые ласки успокоили ее. Она уже с улыбкой заметила Джафару:
 – Вот что значит, уходить от своей старой жены к молодой! Неизвестно, чем обернется такой переход!
Джафар рассмеялся: – Ну, думаю, тебе это никак не грозит!
И опять поцелуи, поцелуи…
В Москве Ульяне предстояла пересадка. Джафар проводил ее до Ярославского вокзала. Не хотел уходить. Ныло-поднывало и сердечко Ульяны.
– Ну не возьму же я тебя с собой!  - сквозь влагу слез шутила она, - Это ведь вам можно иметь по пять жен!
– Нет! Я хочу одну! Я хочу тебя! – тоже влажнели глаза Джафара.
На каком-то обрывке листочка Ульяна написала свой адрес. В поезде же разревелась. Сделалось так грустно, так одиноко…
 Будто что-то потеряла, а могла бы удержать…
Вот, что это? Откуда? Откуда же это ощущение потери, утраты, ведь знакомство длилось всего несколько часов?!!
Почему потускнели все краски в мире?!
… У Ульяны был хороший муж, прелестная, любимая дочка…
А, получается, чего-то не хватало! Получается, хотелось чего-то такого… красивого… Как Джафар.
 Около десятка писем получила она от Джафара. На главпочтамт бегала как на свидания. Джафар жил уже в Таджикистане, когда начались эти страшные, непонятные, необдуманные войны, залакированные тоже непонятным словом: локальные. Переписка оборвалась. Несколько раз писала Ульяна на родину Джафара. В ответ – тишина…
Где ты сейчас, дорогой, пылкий, искренний Джафар? Неужели нет тебя на этой несчастной земле, с которой нам не очень повезло?
… Ульяна уткнулась в пахнущую хлоркой серенькую подушку. Так явственно, так зримо предстал перед нею красавец Джафар, что она никак не могла успокоиться и мочила слезами скомканную простыню. Ульяна вспомнила: как раз в этот период у нее с мужем были непростые отношения – каждый стремился к самоутверждению. Это уже потом они притерлись друг к дружке, и лучше чем ее Мишенька-Мишаня Ульяна никого не представляла. Конечно, сегодняшняя Ульяна далеко была непохожа на сегодняшнюю попутчицу Наташу. Ни внешне, хотя в красоте ей не уступала, а подтянутой, упругой фигуркой с пышной грудью даже превосходила современницу; ни тем более, внутренне. Поколение Наташи было уже совершенно другим; воспитанным на новых идеалах и приоритетах, в большинстве случаев, весьма и весьма сомнительных. Ульяна больше сравнивала себя с Валентиной, потому как она была ближе ей по внешности, по времени и, чувствовалось, по духу. Вот поэтому-то, в потаенном уголке ее души слабеньким нервом пульсировала досада, будто необдуманно отвергали не попутчицу-станичницу Валентину, а ее, Ульяну. «Да, - думала она, - произошла дикая переоценка ценностей. Многие понятия о жизни перевернулось с ног на голову. Во все времена слово «проститутка» произносилось шепотом,   как что запретное, мерзкое, до чего, не дай бог, дотронуться, а сейчас -  (вот спасибо «свободе и демократии»!) -  это «понятие» преподносится как какое-то высокое достижение в жизни, как верх успешности и процветания. В особой же цене «валютчицы». И ломанулись  на волне нового времени молодые девчата завоевывать богатых жиреющих «папочек» своим цветущим телом! «А почему бы и нет?! Если оно есть, мое красивое тело?! Почему бы и не заработать им?!!» И такие заявления, раньше просто опрокидывающие душу, сейчас произносятся без тени стыдливой заминки. Даже с гордостью! А то, что предается сама душа, и от этого предательства она ломается, коверкается; то, что очень скоро, после многократного употребления в «торговле», красивое, упругое тело расплывается в желеподобное вещество, мало трогает и волнует закружившихся в соблазнительном вихре доступных желаний современных девчонок, девушек, женщин…
«Неужели и Наташа из таких? Или я просто расфантазировалась? – думала теперь о землячке-попутчице Ульяна. В самом начале знакомства Наташа обещала ей помочь определиться по приезду в Сочи. «А чего мне определяться?! У меня путевка на руках. Санаторий имени великого революционера. Это не ночные поиски жилья четырехгодичной давности!» - подумала тогда Ульяна, но вслух ничего не сказала. Ее только беспокоило, что поезд приходил в два часа ночи и нужно было дожидаться утра. Землячка Наташа, догадавшись о думах взгрустнувшей Ульяны, с искренним желанием помочь, предложила взять такси, нежели куковать до утра. Саму Наташу, как она заверила, обязательно встретят, а ей, Ульяне даже необходимо такси, так как в маршрутку очень сложно попасть. Это еще больше озадачило Ульяну: незнакомый город, неизвестно, что за таксист да и какую сумму затребует…
«Город, ведь, курорт! Все равнение на богатых! Да и эту залетную птицу Наташу я не знаю совсем. Нет уж, лучше посижу до утра, среди людей – целее буду! Говорят же, что вокзал в Сочи – один из лучших в бывшем Союзе. Вот и посижу, полюбуюсь!» - решила тогда про себя Ульяна…
Сейчас она напряженно сидела на полке: сильно хотелось в туалет. Наташа и Владимир все не возвращались. «Закурились!» - усмехнулась Ульяна, пройдя к туалету. Повернула ручку – не открывается. Секунды постояла в раздумье, торкнулась еще раз – туалет был закрыт изнутри. Догадка осенила Ульяну. Она открыла дверь в тамбур. Никого! Поджимала малая нужда и… чисто бабье любопытство: неужели…
Ульяна поспешила в другой конец вагона, ко второму туалету, останавливаясь несколько раз со скрещенными ногами, когда естественная нужда уж очень поджимала, рвалась наружу. Дернула ручку, и поняла, что и этот туалет закрыт. «Мамочки! Мочи терпения нет!» - слово в слово, в самый смысл попало-угодило это выражение. Ульяна вспугнула спящего сидя в служебном купе проводника: «А что туалеты уже закрыты?» Тот зыркнул на нее хмурыми красными глазами: «Раньше думать надо!»
«Батюшки! Неужели он их в туалете закрыл?!! – ужаснулась Ульяна. Она не решилась попросить открыть туалет злого проводника: ни малое дитя – потерпит! Но, куда там! Низ живота больно резало, и Ульяна опрометью метнулась в тамбур. И этот тамбур был пуст. «Ой-ей-ей, что же будет?! А эта дуреха спит без задних ног!» - подумалось в последний момент о Валентине. Ибо моча теряла всякое терпение, и Ульяне пришлось шагнуть из тамбура в грохочущее межвагонное сцепное пространство. «Пространство» не было пространным. Железные сцепы вагонов под ногами Ульяны ходили ходуном. В проемы-прогалы скрежещущих плоских железяк она видела мгновенно проскакивающие шпалы. Раздумывать было некогда. Ульяна сдернула с себя трико вместе с плавками и, раскорячившись на танцующих пластинах, справила малую нужду. А что оставалось делать?! «Срать и родить – нельзя погодить!» - проверенная народная мудрость. Слава богу, что не «большая нужда», указанная в первом слове этого выражения, потребовала выхода наружу. Сунься любой человек в этот момент, мужик даже – прерывание «процесса» было бы невозможно. Ах как правильно названа такая природная потребность человеческого организма – нужда! Действительно, нужда. И как же легко становится, освободившись от нее! Ульяна вздохнула облегченно, но где-то в глубине паха еще чувствовалась тихая боль – слабый, убывающий отголосок долгого держания жидкости в себе.  Ульяне, ведь, так давно хотелось «по-маленькому», но она, со своими наблюдениями, переживаниями, воспоминаниями, дотянула до последнего…
Счастливая Ульяна вернулась в купе -  (даже такой житейский натуралистический нюанс, оказывается,  можно присовокупить к счастью).
Наташа и Владимир сидели рядышком. По-прежнему, со всхлипами спала Валентина. «Эх, ты, завсхлипываешь, когда мужика уведут прямо из-под носа!» - Ульяна не могла понять, откуда вынырнули эти два голубка. Усевшись с серьезным видом на полку, она объявила: «Скоро Волгоград! – и, сделав паузу, почему-то добавила: - А все туалеты давно закрыты!»
Наташа вспыхнула румянцем. «А-а, девка, ты не совсем еще потеряна, если не разучилась краснеть! – вернулась к Ульяне тонюсенькая ниточка расположения.  Владимир сидел с застывшим выражением лица, и грубоватые черты его были словно вырезаны из камня.
В некоторых купе зашевелился народ. Впереди засверкали, запереливались огни большого города. Зашумели, заволновались люди, припадая к окнам вагона, гадая: с какой же стороны виден Мамаев Курган с величественным памятником Родине-матери.
 – Зря поприлипли! – усмехнулся вдруг Владимир, - Его отсюда вообще не видно. Вот будете ехать обратно, тогда увидите.
– Как же так?! – не понимали пассажиры, - Дорога, значит, одна, направление одно, а мемориала не видать!
 – Направление одно, а линий много! – недовольно пояснял Владимир.
Ульяна не понимала: отчего он так разговаривает, чем недоволен…
На глазах изменился мужик! Может, Наташку пощупал, поцапал за жиденькое тельце и разочаровался?! А, может, и не только поцапал! Это не они с Джафаром: поцелуи, стихи…
Другое времечко сейчас: долго волынку не тянут, сразу к делу приступают! Но, все-таки, отчего ж его грубоватость?
Подъехали к Волгограду. Стоянка поезда двадцать восемь минут. Ульяна решила выйти подышать свежим воздухом. Не успела со ступеньки шагнуть, как обступили рыботорговцы.  Не спят ведь, «бизнесмены»! Хотя перед рассветом самый сон! И какой рыбки тут не было! Она решила прогуляться-поторговаться вдоль вагона. И натолкнулась на Владимира с … Наташей. Тоже выбирали рыбку, приценивались. Как настоящие муж с женой! Нет! Все-таки, как настоящие влюбленные!
И Владимир был весел, и Наташа смеялась!
«Вот те на! Значит, дело – не Наташино тело! А дело-то совсем в другом! Влюбился парень! Вот так девка! Добилась своего!» - Ульяна отпрянула назад, повернула обратно. Ей не хотелось, чтоб они заметили ее – нарушительницу их случайной быстрой увлеченности. Глядя на них, Ульяна вдруг умиротворилась, вспомнив себя и Джафара, пусть совсем других, но все ж в чем-то, самом тайном и главном,  очень похожих, и все прежние ее рассуждения-осуждения притупились, заровнялись…
Купив копченой рыбы, она вошла в купе. За столиком с маковыми со сна щеками восседала Валентина. «Проснулась!» - взглянула на нее Ульяна. Валентина сидела молча, с сердитым видом. Ульяне отчего-то стало неудобно, она засуетилась: подняла кверху полку, стала что-то искать. До отправления поезда оставалось совсем немного, а Владимира с Наташей все не было. Ульяна, разложив рыбу на краешке столика, виновато улыбнулась:
 – Не разбираюсь совсем в рыбе. Вы же волжанка? Вот, посмотрите, это я купила толстолобика?
Валентина нехотя повела крутым плечиком:
 – Да я откуда могу знать! Я ведь не рыбак!
«И вправду, зачем я, дура, полезла с этой рыбой. Разве ей сейчас до рыбы!»
Ульяне вновь стало жаль Валентину. Уже объявили отправление поезда, и тут же в душное купе волной свежего ночного воздуха внесло Наташу и Владимира.
– О, Валь, проснулась! А я тебе вот чего купил! – Владимир развернул перед женой промасленный бумажный сверток. Валентина поднялась и, ступив прямо на завернутую рыбу, упруго вскинулась на свою полку.
 – Ты чего, Валь? – Владимир поправлял, подтыкивал под бок жены тонкое одеяло, укрывал-ухаживал. Ядреная, закаленная в работе хохлушка ли, казачка ли дала волю слабости. Отвернувшись к стенке, она душила в себе унижающий плач, все равно прорывающийся наружу. Отложила и Ульяна рыбу в сторонку – какая тут еда, если рядом кипят нешуточные страсти!
 В ее горле застрял ком; ей тоже захотелось плакать. Плакать за эту чужую обманутую Валентину, месяцами ждущую своего мужа; за гоняющуюся за любовью ли, сексом ли непонятную Наташу; за себя, родную, рано лишившуюся любви и тоскующей по ней; за всю женскую нелегкую долю…
Ульяна легла, отвернувшись к стене. В наступившей неловкой тишине с затихающими всхлипами Валентины, Владимир продолжал уговаривать жену, уже забравшись на свою полку. Совершенно бесшумно улеглась и Наташа, укрывшись простыней с головою, вдавившись в матрац так, что,
казалось, на полку просто брошена простыня, а под ней -  никого…
«Спряталась от стыда». – резюмировала Ульяна,  развернувшись,  глядя через низ купейного столика на Наташу, переведшая затем свой взгляд наверх.
А наверху…  она увидела сцепленные руки.
 Руки супругов-станичников, протянутые друг другу. Сладкой болью кольнуло сердце Ульяны. От охватившего душу умиления супружеским примирением, на глаза накатились слезы. Неизбывная грусть вызвала в памяти стихи любимой поэтессы Вероники Тушновой:
«А гуси летят в темноте ледяной,
Тревожно и хрипло трубя…
Какое несчастье случилось со мной –
Я жизнь прожила без тебя…»
На следующий день в купе царила новая атмосфера. Супругов-станичников охватил приступ подзабытой, видать, было любви. Они смотрели друг на друга, будто увидевшись впервые, проявляя повышенную заботу и нежность. Даже в туалет ходили вместе, взявшись за руки! Ах, эти сплетенные руки! Как много чувств выражают они! Как трогательно говорят о многом!
Конечно, глаза есть глаза, и в них можно прочесть все, но прикосновение друг к другу, ощущение телесного тепла и желания подвластно только рукам! Владимир и Валентина наглаживали друг друга, не стесняясь общества довольной переменившейся обстановкой Ульяны и притихшей, поверженной Наташи, обращаясь только уменьшительно-ласкательно: Володенька, Валюшенька…  «Валюшенька» нет-нет да и взглянет на Наташу победоносно и гордо. А Наташа наконец-то вспомнила про сочинских друзей, обещающих встретить ее. С раннего утра она стала им названивать. Но даже особо не прислушиваясь и не вникая, по коротким обрывистым разговорам,  Ульяна поняла, что, по всей видимости, уральскую «Одри Хепберн» не очень-то и ждут. Наташа вызывала то Игоря-Гарика, то какого-то Мансура, но что-то не склеивалось, не слаживалось.
 – Куда они все подевались? – заметно нервничала Наташа, и с новой надеждой уже звонила какому-то Руслану. Интересно, что звонки по сотовому телефону предназначались только мужчинам, и Ульяна сразу сообразила что к чему. Стараясь казаться равнодушной, Наташа доказывала Владимиру, как много мужчин ждут ее на юге. Владимир же будто не замечал, а когда Наташа предложила выйти «покурить», то он, вдруг, спросил разрешения у жены. Вот так да! Ульяне с трудом удалось сдержать смех, прыснув в носовой платок. Из тамбура на сей раз Владимир вернулся быстро и первым – тонкая длинная сигаретка Наташи наверняка еще не успела докуриться.
В Краснодаре семейная пара гуляла опять же взявшись за руки. В другой стороне Наташа, приложив к уху «сотик», выкрикивала все те же мужские имена: Гарик, Мансур, Руслан… Ульяна, изнывая от духоты, решила проветрить вагон, открыв двери. В некоторых купе завозмущались: сквозняк! – Боже мой! Нежные создания! – тоже в сердцах крикнула Ульяна. -  Пусть хоть три минутки освежится! Неужели вы не попрели все?! Ведь три дня едем в такой духоте, а вы боитесь окна открыть! – и сама нарвалась на «комплимент». – Ты-то, скорее всего, и «сопрела», а мы такого словечка не знаем! Через купе ехала высокомерная особа с маленьким сыном. Она-то и заставила Ульяну покраснеть. «Да сидите вы тут, задыхайтесь!» - Ульяна присела на полку, вдавив лицо в вагонное стекло. В душу неприятной козявкой заползла досада, но она не разрешила ей поселиться надолго: впереди был Сочи. Владимир с Валентиной ехали дальше, в Адлер.
Поезд уже отстукивал по морскому побережью. Ульяна, прильнув к окну, пристально вглядывалась в мелькавшие огнями пригородные станции. Вот сейчас поезд наверняка проскочил и тот поселок со странным названием «Чемитоквадже», где четыре года назад провела она страшную ночь. Буквально на следующий день тогда, Ульяна написала стихотворение: Чемитоквадже»:     «Словцо такое не знает каждый,
Оно абхазское – Чемитоквадже.
Мне уготовано было судьбою,
Как испытание страхом и болью.
И снова, будто не было этих четырех лет, Ульяну обнесло ужасом и душевным стыдом: «Все-таки интересно, что подумала хозяйка Светлана Ивановна о сбежавшей квартирантке, обнаружив под подушкой столовый нож?!» В груди ее щемило, какие-то путаные мысли роились в голове. «А, может быть, мне попробовать туда доехать. Зачем? Поговорить, извиниться…» Отгоняя непрошеные мысли и чувства, Ульяна бросилась к боковому окну, выходящему в сторону моря, но в кромешной тьме не увидела ничего, кроме вспыхивающих то ли бакенов,  то ли маяков.
И вот, наконец, поезд начал замедлять ход. В густой темноте сверкали, переливались разноцветные огни города-курорта. Множество огней зависали где-то очень высоко, прямо в поднебесье, как показалось Ульяне. То высотные гостиницы и отели, расположенные на склонах гор,  ожидали своих гостей. Ульяна была давно готова к высадке. Удушливая атмосфера вагона тяготила ее. Она радовалась, что, наконец-то, вышла на свежий воздух. Да еще какой воздух! Морской, целебный, благодатный…
Ульяна стояла уже в тамбуре, когда соседка-попутчица, землячка Наташа выкатила свою плотно-утрамбованную сумку-чемодан.
 «Вот где нарядов-то! – подумалось Ульяне. – Да и то – девка ведь едет на целый месяц! Никак я, горемычная, всего на две недели!»
Хотя и было самое «сонное» ночное время – никто не спал: все приближались к своим пунктам назначения.  В коридоре вагона и в тамбуре скопилась целая толпа. Бедная Наташа, приподнимаясь на цыпочках, все всматривалась вдаль вагона, все крутила стриженой головкой, все лелеяла надежду… Владимир так и не показался! Все-таки, здравомыслие победило временный соблазн! Владимир выдержал паузу расставания, хотя в душе его наверняка выла-металась буря. Ульяне представилось, как сидит он сейчас с тем каменным выражением лица, сурово поджав губы. А красавица Наташа совсем сникла, опечалилась.
«Вот так-то, девка! А чего ж ты думала, чего хотела… Надеялась, что он похватился с тобой – и пошел! А что рядом жена – это тебя нисколько не волновало?!» - в Ульяниных мыслях больше было жалости, чем укора.
Поезд мягко остановился. Какая прелесть! Не надо прыгать с подножки, что практиковалось во многих случаях поездок Ульяны в другие города. Платформа находилась на одном уровне с площадкой тамбура. Не успела Ульяна и глазом моргнуть: с ее плеча сняли сумку: «Пожалуйста, такси ждет вас!» Перед нею, как джин из бутылки, вырос импозантный дядечка. Прямо, не таксист – артист! Ульяна уже хотела схватиться за снятую сумку, чтобы до утра переждать в вокзале, но тут вмешалась подкатившая свой чемодан Наташа. Видать до последнего стояла она в тамбуре, все не могла поверить, что обласканный и одаренный ее скоротечной «любовью-сексом» Владимир, так и не выйдет проводить, хотя бы взглядом…  До своих «Гариков-Русланов» она толком так и не дозвонилась. Сунув в руку таксисту, галантно представившегося Глебом, свою сумку на колесиках, ни о чем не спрашивая Ульяну, Наташа запросто толкнула ее в плечо как давнюю подругу: «Поехали!» Расположившись в такси, Ульяна обругала себя мысленно за податливость, мягкотелость, уступчивость.  «Ну что со мною делать?! Как назвать меня, дуру?! Не дай бог, опять куда-нибудь влипну! Город-то какой! Богатущий, криминала до едрени-фени! И Наташку эту черт мне подсуетил!»
Еще больше заволновалась Ульяна, когда Наташа заговорила с таксистом. Будто сто лет его знала! Все на «ты» да еще с матерками. Она высокомерно, почти с презрением шлепнула совместную с Ульяной купюру ему на рул, и ту, сквозняком, прилепило к боковому стеклу.
 – Прибери, улетит – не поймаешь! – с усмешкой посоветовала Наташа, закурив сигарету.
 – Вообще-то, у меня в салоне не курят! – сделал замечание Глеб, и обернулся, оглядев обеих.
– Да ладно тебе, не вертухайся! – засмеялась Наташа, демонстративно-красиво стряхивая пальчиком пепел за окошко такси.  Ульяна испытывала страшную неловкость. «Подумает, что и я такая же!» - краска стыда заливала ее лицо, хорошо, что в такси этого не было видно. А на проспектах, улицах все было видать! Но никак обычным солнечным днем! Это было что-то совсем другое. Ульяна словно попала в какое-то загадочное ночное царство. Пальмы, кипарисы, островерхие тополя, пышные кустарники мягко, таинственно излучали свет. И это было до того красиво, что зачарованная необыкновенно-увиденным, Ульяна забыла про все свои страхи и опасения.
Она высунула голову в окошко и не отрывала глаз от сказочной красоты. Наташа, заметив восхищение старшей землячки, покровительственно объяснила, что днем город совсем обычный, а вот ночью из-за разноцветных подсветок и сплошной иллюминации действительно хорош.
«Для тебя, скорее всего, ночью он хорош и без подсветки!» - подумала Ульяна. Наташа представлялась ей сейчас совершенно другой, нежели в поезде. Здесь она вела себя, словно рыба в воде.   Свободно, уверенно, раскрепощенно. Она прибыла в свой «мир», и держала себя соответственно ему: самоуверенно-нагло, презрительно-высокомерно. Для Ульяны Наташа сейчас была совершенно чужой, отталкивающей, неприятной, несмотря на привлекательность лица. «А я ее чуть в дочки не записала! Да разве может моя Настюха с ней сравниться?! Моя-то доченька чиста и светла как солнышко! – при воспоминании о дочери на глаза Ульяны навернулись слезы. – А эта вон сразу как крылышки раскрылетила! А в поезде строила провинциальную скромницу, - корила она Наташу».  Наташа хлопнула таксиста по плечу: «Ну-ка, тормози!» Кивнула Ульяне: «Может быть и встретимся где-нибудь  на пляже!» Она выскочила из машины, вышел и Глеб, достал из багажника ее чемодан на колесиках. Такси тронулось дальше, в заднее окошко Ульяна видела, как тянет-катит в гору свой багаж Наташа.
«Так тебя никто и не встретил! – добродушной Ульяне почему-то вновь стало жаль девушку. – А со мной тебе здесь встретиться и вовсе не суждено! По другим «пляжам» ты гуляешь, дорогая землячка, у других ресторанов и отелей ошиваешься!» Оставшись одна в такси, Ульяна пробовала разговорить водителя, чтобы убедиться в своей безопасности. Глеб, не подозревая ее страхов, запросто рассказал о своей жизни. Уже больше десяти лет развозит он отдыхающих по разным санаториям, а до этого жил с семьей на Крайнем Севере. Сейчас вот добирает недостающее за всю жизнь тепло, нежится в лучах сочинского солнца. Ульяна повеселела от простого общения, и все опасения ее улетучились. Все же она дала знать Глебу, что с девушкой попутчицей вовсе незнакома, просто они из одного края.
 – Да я сразу понял! Видно же птицу по полету. А таких птушек в Сочи и близ лежащих окрестностях – тучи! И все норовят склевать крупного, жирного, маститого жука-червяка! – сказал Глеб, поглядывая на Ульяну, улыбаясь в переднее узенькое зеркальце. По дорожному серпантину такси въезжало в гору. Скоро по сторонам обозначились высокие, красивые каменные здания весьма необычной архитектуры – настоящие дворцы! Подъехав к монументальному строению с резными колоннами, машина остановилась. Глеб взял поклажу Ульяны, сам повел ее ко дворцу. Массивные узорчатые двери были закрыты.
 – Спокойно. – сказал Глеб заволновавшейся Ульяне, и привычным движением надавил кнопку звонка. «Практика по обслуживанию клиентов – налицо!» - улыбнулась Ульяна, поощряя Глеба. На звонок вышла заспанная дежурная. Не глядя на Ульяну и Глеба, махнула рукой: заходите. Глеб замешкался, потом порылся в карманах брюк и протянул Ульяне номер телефона: «Когда понадобится – можете позвонить». Благодарная и уже счастливая оттого, что нормально доехала, Ульяна схватила белый листок визитки и крепко пожала Глебу руку. Косматая, с мелированными волосами дежурная недовольно занялась оформлением Ульяны. Она долго ковырялась в каких-то бумагах; потом грубо задавала Ульяне какие-то дурацкие анкетные вопросы. Добродушной вообще-то Ульяне тоже захотелось в отместку чем-нибудь уколоть негостеприимную «хозяйку».
– А это что у вас за старикан такой? – с деланным пренебрежением спросила она дежурную, кивнув головой в угол фойе, где стояла скульптура Хоттабыча. Ульяна знала, что именно здесь снимался старый фильм «Старик Хоттабыч», но решила прикинуться наивной и незнающей.
 – Да вы что! – вскинулась, проснулась дежурная. – Вы что, не видите, кто это?
 – Ну, я вижу, что не Путин и что?! – Ульяна притворно-нагло держала взгляд. – Я не вижу никакой красоты в этом изваянии.
Окончательно проснувшаяся дежурная,  одарив Ульяну презрительным взглядом, уже по-скорому оформила бумаги, молча встала, и дала знать, что надобно следовать за ней. Она повела гостью в какой-то второй корпус. Шли по освещенной подсветкой асфальтовой дорожке, и Ульяна обратила внимание на крупно-зернистое, темно-серое покрытие дороги, в некоторых местах вспучившееся несколькими слоями, говорящими о далеко неоднократной укладке асфальта, и как годовые кольца на срезе дерева говорят о продолжительности его растительной жизни, так и эти слои могли поведать о долгой жизни южного санатория.  Долго поднимались по крутой каменной лестнице. Наконец, дежурная остановилась у дверей огромного здания со статуэтками на балконах. Вышла такая же хмурая от прерванного сна пожилая вахтерша, буркнула: «Ездють по ночам, дяньгой швыряють. До утра им не сидится». Дежурная по приему кивнула вахтерше: «Веди в девятую. Вчера там съехали». Вахтерша кивнула Ульяне: «Пошли!»
«Да-а, гостеприимством тут и не пахнет! - обиделась было Ульяна, тут же урезонила себя: - А с другой стороны, сколько нас, вот таких лунатиков, не желающих дожидаться утра?! Сколько нас таких  «богатеньких», швыряющих дяньгой?!» И ей стало весело. В тиши длинного коридора вахтерша долго стучалась в одну из комнат. Под номером девять. Видать, крепко спится после приема морских ванн – дверь долго не открывали.
 – Да што ты тама? Можа, издохла? – тут Ульяна чуть не захохотала. Вот так обслуга! Вахтерша была высока, толста, с прокуренным голосом. Наконец за дверью послышалось какое-то шевеление и через минуту в обозначившемся проеме «нарисовалось» еще одно лицо с недовольной гримасой.
«Немного ли вас недовольных на меня одну да за одну только ночь?!» - пригасила свое веселье Ульяна. Впуская ее в номер, живущая там женщина даже не включила свет. Закрыв дверь, не сказав «ни здравствуй, ни прощай», она улеглась, закрывшись с головой простыней. Ульяна прошла к предназначавшейся ей кровати, благо свет горевших фонарей освещал комнату – стала раздеваться. – Вы уж извините, что побеспокоила вас. Поезд пришел в два часа ночи, - попробовала Ульяна оправдаться перед женщиной, понимая, что та наверняка сразу не уснула, - а на вокзале до утра сидеть -  сил нет. Так в поезде намаялась, что на уме одно: скорее в воду, помыться-освежиться. Кстати, где у вас ванна?
 – У меня ванная дома. А здесь кабинка душевая на балконе. – ответствовала недружелюбная соседка.
– Вы извините ради бога, но я пойду чуть сполоснусь, чуток пошумлю. – Ульяна взяла со спинки кровати махровое полотенце, начала искать в сумке свои «мыльно-рыльные принадлежности». Нашарив шампунь, мочалку, она никак не могла найти мыльницу. Соседка, недовольная шумом-шуршанием, демонстративно повернулась к стенке. Найдя наконец мыльницу, засуетившаяся Ульяна не удержала ее, и та звонко брякнула на поблескивающий лаком паркет. Женщина опять повернулась в постели, что-то бубня про себя. Конечно же, бубнила она «не про себя», а про появившуюся не вовремя Ульяну. И ворчала, наверняка, не лестно.
 – Ой, ради бога извините, - тихо прошептала Ульяна и с осторожностью вышла на балкон. Так называемый балкон – был еще тот балкон! И в сравнение с домашним балконом Ульяны никак не ставился. Ульяна очутилась в большой уютной комнате, посреди которой стоял круглый пластиковый зеленый стол в окружении таких же стульев. Длинные, плотные шторы занавешивали широкие окна. Ульяна закрыла дверь в комнату-номер и, нашарив включатель, зажгла свет. В дальнем углу комнаты-балкона находилась пластиковая, тоже зеленого цвета, душевая кабина. Ульяна поспешно посбросала с себя дорожное белье, пропахшее вагоном с сопутствующими ему запахами, «ароматами», характерными при длительном отсутствии полноценных водных процедур. Ульяна даже содрогнулась от предчувствия скорого вожделенного водного омовения. Она вошла в кабинку, включила душ. О, как иногда мало бывает нужно человеку! Ульяна стояла под водными струями и улыбалась. В этот момент она просто была счастлива, не думая ни о чем, лишь наслаждаясь благословенной водичкой. Она меняла воду, делая душ контрастным, и от радостного ощущения смеялась чуть не в голос. Она смывала с себя все; она очищала себя, готовясь к самым значительным, самым замечательным морским процедурам.
«Я должна войти в море, в это чудо, в эту тайну совершенно чистой и спокойной». – проносилось в мыслях Ульяны. Она поворачивалась под душем и так, и этак, задевая стенки кабины то локтями, то плечами и только жалела, что кабинка не совсем просторна для нее: «Ну что такое! На какие габариты она рассчитана?! Только на дюймовочек!»
В один из приятно-расслабленных моментов Ульяна, забывшись от нахлынувшего водного счастья очищения, чуть не уронила непрочно закрепленную тонкостенную кабинку. Покачнувшись, она уперлась руками в ее полукруглую стенку и едва не опрокинулась вместе с нею, вовремя сбалансировав назад. В номере загорелся свет.
 – Ну все! Не даю ей спать своим шумом. Теперь она меня сожрет! – Ульяне с неохотой пришлось возвратиться в реальность. Облегченная, расслабленная и усталая, она вышла из кабинки. Увидела на паркете лужицу воды, следствие ее вольного размашистого купания, поискала глазами какую-нибудь тряпку, чтобы вытереть, но кругом все сверкало и блестело, валяющимся тряпкам здесь не было места. Решила, до утра высохнет – юг, все-таки! Вытеревшись насухо, она надела совсем новую, мягкую и тонкую «ночнушку» и шагнула в номер. Женщина соседка полулежала, подложив высоко под голову свернутое одеяло, и забавлялась пультом.  Смотрела телевизор, стоявший на ее тумбочке, экраном развернутый прямо на нее. Телевизор был включен на большую громкость. Она даже не взглянула на вошедшую освежившуюся, и потому счастливую Ульяну, и та, задумавшая было опять извиняться, передумала, и направилась к долгожданному сокровищу – разобранной чистой постели. Завалилась спать. Завалилась и … провалилась. Ни громко кричащий телевизор с каналом Н.Т.В., похоже, любимым новой соседкой, ни ее же демонстративное хлопанье книгой по столу – ничего не могло Ульяне наслаждаться сном. Она просто отключилась, явив внешнему, не спящему миру, в данном случае соседке по номеру, свою особенность, к сожалению правильнее сказать, недостаток, которым, вообще-то сама Ульяна не мучилась. Мучились другие. По ночам! Для особо восприимчивых и чутких это, действительно, была настоящая мука. Ибо, что такое есть недосып, нехватка сна? Это и вред здоровью, и плохое настроение и, как следствие, негативное отношение к миру, работе, людям… Не зря же природой отведено столько времени на сон! «Никто не может ни спать!» - это неопровержимая истина. «Никто не должен храпеть!» - такого законного утверждения нет. Создатель бодрствования и сна человека наверняка не предполагал наличие в этом каких-то осложнений. А человечище ох как сложен! Попробуй-ка, докопайся в нем до самых мелких особенностей строения, допустим, того же рта. Губы, зубы, небо, язык, маленький язычок… Язычок-то маленький, а его особенность, а именно, западание вовнутрь, имеет огромную неприятность, потому как перекрывается дыхание, способное привести к самым нежелательным последствиям. И хотя современные медики научились, не в обиду будь сказано Творцу, создавать специальные приспособления, определив и назвав заболевание странным, красивым и даже музыкальным словом «апноэ», что и означает задержку дыхания – огромные массы народа во всем мире продолжают храпеть во время сна. Но ведь не виноваты они! Ведь, сам «храпун», храпящий может умереть во сне!
Не виновата была и Ульяна. После вагонной духоты и маяты, добравшаяся до долгожданной спасительницы воды, растянувшаяся и распустившаяся всем расслабленным телом на свежей санаторской постели, Ульяна спала так крепко, что не слышала, как соседка колотила уже откидной доской, прикрепленной к кровати у самой стены. Та-ак, где-то далеко-далеко, совсем слабенько врывался в невинный, почти младенческий сон Ульяны какой-то посторонний звук. Сладкий сон повелевал ею, не дав даже повернуться на другой бочок. Отчаявшаяся, лишенная сна напарница по комнате больно толкнула Ульяну под этот самый «бочок», и только тогда та очнулась.
 – Простите меня. Я просто вырубилась. Похоже, такие поездки уже становятся тяжелыми. Наверное, связано с возрастом, ведь, помоложе я почти не храпела. – начала Ульяна успокаивать женщину, присев на кровати.    Свет горел вовсю, телевизор тоже орал «вовсю матушку» - соседка не удостоила Ульяну вниманием, даже головы не повернула в ее сторону.
«Батюшки! Неужели мой храп такой сильный, что перекрывает даже всю эту искусственно созданную шумиху телевизора?!»- переживала Ульяна. Соседка же, по-прежнему не обращая внимания на нее, переживающую, нервно игралась с пультом, перескакивая с канала на канал. Ульяна тихонечко легла. Повернулась со спины на бок, решив контролировать свое дыхание, стараясь спать чутче. Только прикрыла глаза, как тут же почувствовала, что вновь попадает в крепкие объятия Морфея. Она прислушивалась к себе, переворачивалась несколько раз, меняя позу, но…
Утром хмурая, не выспавшаяся соседка с запавшими глазами громким криком разбудила Ульяну: «Вставайте, завтрак проспите!» Себе же под нос тихонько проворчала: «Хотя завтраки бы вам я точно отменила!»
Ульяна несмотря на беспокойную ночь, встала бодрая и выспавшаяся. Видя недовольную напарницу, она вновь принялась объяснять, что это с дороги она так расслабилась, что она, конечно, похрапывает, но не так уж сильно. Одевающаяся у шкафа женщина, наконец, взглянула на виноватюющуюся Ульяну, что-то, на подобии улыбки, тронуло тонкие, сухие губы ее.  Она позволила себе представиться: «Галина. Из Москвы». Два года назад Галина попала в автоаварию, «собирали по косточкам», как она выразилась. И вот теперь приехала долечиваться на море. Организовал поездку ее сын, у него свой бизнес. Отдыхает она уже две недели, остается почти столько же. Галина похвасталась, как ей повезло с первой напарницей: та спала совсем не слышно и они почти не разлучались, всюду ходили вместе.
 – А я, вообще-то, люблю ходить одна! Кроме танцев, конечно! – выпалила Ульяна. Галина была чуть старше ее, но зато раза в два тоньше. Она, чувствовалось, гордилась своей худобой, считая ее стройностью, но, все ж, фигура Галины была какой-то нескладно, похожей больше на мужскую. Может, косточки не так сложили… Оглядывая пышнотелую Ульяну: большая грудь, полноватый живот – Галина в душе, наверняка, морщилась: «Эко чудо прибыло на юг! Эко, безобразие!», относя себя к столичному аристократическому кругу. Вслух же Галина решила подсказать провинциальной плебейке Ульяне хорошие современные методики похудания.
 – Да я отлично все это знаю! Читала! – Ульяна не любила подобные разговоры. – Есть одна самая главная и верная методика для всех – не жрать вкусно и сладко! Потреблять только то, что с трудом пропихивается в горло. Не лезет без смазки: постное и невкусное. – Ульяне нравилось нескрываемое недоумение на лице Галины. – А потому у всех этих «диетчиков» морды всегда постные и характеры несносные. – с удовольствием заключила она.
Диета для Ульяны была неприемлема. Она знала, что и здесь, в санатории, ей предложат диетический стол: гречка, яблоко, кефир… И, конечно же, Ульяна откажется. Что она, голодать на курорт приехала?! Это можно и дома поэкономить, поголодать! По этому поводу у Ульяны тоже было шуточное стихотворение: «Ах, эта злополучная диета!
Нельзя мне кушать то, нельзя пить это!
Сидеть прикажете на хлебе с квасом –
Увы, я с этим вовсе не согласна!
Мне счастья и удачи не дано!
В еде лишь удовольствие одно!
Потрескаешь чего-то повкусней,
И жить уже на свете веселей!
Наверно в мире стали лучше жить,
И стал народ от этого блажить:
Худеют дамы, девушки худеют…
И сами же того не разумеют,
Что «худо, худо» - слово неприятно.
Должна быть жизнь полна и необъятна!»
Из корпуса в столовую Ульяна и Галина вышли вместе. Как потом оказалось, это был их первый и последний совместный выход. В огромной столовой было шумно как на вокзале, да и сама столовая высокими, объемными, с лепниной, колоннами напоминала один из залов типового вокзала. Между величественными колоннами: столы, столы, столы. Ульяна насчитала: восемь рядов по пятнадцать столов! Галина прошла к своему столику и затерялась. Ульяна встала в длинную очередь, где должно было определиться  ее будущее место питания. Удивление брало Ульяну: «Когда ж это успели понаехать?! Я ж в три часа одна прибыла!» Из разговоров вновь приехавших она поняла, что весь санаторий состоит из шести корпусов и народищу тут – не меряно! А желающие хлебнуть морского целебного воздуха все прибывают и прибывают. И днем, и ночью. Как и ожидалось, Ульяне с ходу был предложен «девятый стол». Тот самый, диетический. Ульяна наотрез отказалась, чем очень удивила пожилую, необъятных размеров, диетсестру.
 – Как! Разве вы не хотите похудеть?!! – вытаращила та блеклые, заплывшие жиром, глазки без ресниц. Ульяна, в свою очередь, тоже взирала на представительницу правильного питания, раза в полтора превосходящую саму Ульяну массой тела, и просто поражалась спокойной трактовке вопроса. Ульяне так и хотелось спросить: «А сами, что ж? Наверняка, не за девятым столом потчуетесь!» Но смелости хватило у нее только на такой ответ: «Диету я соблюду дома. Вот приеду без копейки и, уверяю вас, целый месяц говеть буду!» Ничего больше не говоря, диетсестра указала ей другой, «нормальный» стол, где отныне, все тринадцать дней, Ульяна должна была питаться, как говорили раньше, ближе к предмету – столоваться.  А еще есть такое понятие-выражение: харчеваться. В далеком детстве Ульяны это относилось к пастухам в их деревне, которые нанимались стеречь стадо за харч. Харчи, то бишь еда. Как раз ее отец неоднократно «пастушил», каждый вечер, по очереди, ужиная у хозяев. Харчевался…
За столом Ульяны сидела пожилая супружеская пара. Из интеллигентов. Обоим где-то под семьдесят. Но такого возраста Ульяна сроду бы не дала ни ей, ни ему. «Вот что значит, не пахать на фабриках-заводах, рудниках-шахтах!» - с горечью подумала она, вспомнив своих мужичков-работяг, с худыми, землистого цвета лицами, зачастую, уже совершенно беззубых. Вредные условия труда не проходят бесследно, не помогает здесь даже льготное государственное молочко.
Олег Петрович, с крупной, породистой седовласой головой и чисто выбритым, белым холеным лицом раньше работал судьей. И Ульяна, узнав про это, засерьезничала: она боялась людей такого сословия – вершителей чужих судеб, совершающих иногда роковые ошибки. Она же считала, что судье, как и минеру, ошибаться никак нельзя, хотя минер погибает-то сам, а судья может загубить чью-то, возможно, совсем невинную жизнь. Олег Петрович при разговоре старался улыбаться, но Ульяна, достаточно умудренная житейским опытом, все понимала: это была всего лишь вежливость короля. За столом она больше молчала, а жена судьи, Екатерина Львовна, вальяжная, ярко-накрашенная дама все хотела «разговорить» ее, расспросить. Потом, взахлеб, она принялась вспоминать, где они с Олегом побывали, куда их ветер странствий заносил… Сановитые пенсионеры сравнивали кухню этого санатория с многочисленными другими, и их расположение было не в пользу первой. А Ульяне «кухня» нравилась! Как уже отмечалось: ей ниспослан был замечательный божественный дар – она не умела завидовать! И даже здесь, за курортным столиком, слушая восхищенные рассказы Екатерины Львовны об их красочных путешествиях, ее, любившую тоже этот вид отдыха, но часто недоступный по скромным возможностям, даже нисколько не задела тень зависти. В рассказ счастливой пожилой путешественницы Ульяна вклинилась лишь один раз, вскрикнув с мечтательной улыбкой:
 – Вот здорово! Если б был у меня мильен – я б весь мир объехала! Как говорится: увидела б Париж и умерла!» Ее перебил снисходительно-усмехающийся бывший судья:
 – Миллиона, милочка, вам, пожалуй, не хватило б!
 – Как не хватило? – поразилась Ульяна, - Да вы что! Да мне бы «за глаза», и еще осталось бы! Она еще хотела сказать, какие они везучие в жизни, что могут так путешествовать, прямо как западные счастливые старички-пенсионеры, но воздержалась. За столом оставалось еще одно место и Ульяна, даже втайне от себя, мельком подумала: а вдруг… За этим «а вдруг» скрывалось очень многое, но всем своим «крамольным» мыслям она не давала дальнейшего развития. Слишком много разочарований приносят мечты. После завтрака Ульяна отправилась к врачу, так как к ее бесплатной путевке прилагалось и бесплатное лечение. Лечиться Ульяна не любила. Это уж если совсем ее припекало-прижимало – тогда уж куда денешься! Поэтому в кабинет под номером сто восемнадцать она шла а мыслью взять минимум процедур, тех, которых не имеет их комбинатовская поликлиника. Все лечение же ей заменит одна, самая главная процедура – море! В прохладном с утра, полутемном коридоре медицинского корпуса было полно народа. Пациенты или отдыхающие? Или те и другие вместе?! Ульяна поразилась: сидеть в таких очередях?!! Приехав на юг, на море?!! Но очередь все ж пришлось занять, так как уже спрашивали крайнего-последнего, и, сидящая на стульях очередь к кабинету сто восемнадцать указала на сомневающуюся Ульяну. «Ладно, посижу, погляжу, как оно дальше пойдет». – решила Ульяна, а в мозгу уже сложилось-определилось дальнейшее направление отдыха. Она встала в очередь за семейной парой, прибывшей из Тюмени. Молодые люди выясняли, как им заходить: вместе или поврозь. Решили зайти вместе, потому как и болезни у них оказались одинаковыми, и процедуры они будут просить одни и те же. «Боже мой! – недоумевала Ульяна, подпирая беленую стену и переминаясь с ноги на ногу, - Ну какие могут быть болячки в вашем возрасте?! Ведь вам только по тридцать! И неужели в богатой нефтеносной Тюмени нет хороших современных лечебниц, чтоб ехать в этакую даль за разного рода «электрофорезами», «магнитами», «ультразвуками» и всякими другими «токами»?! Чтоб стоять, мучиться в этих очередях?!» Очередь продвигалась медленно. Ульяна успела и настояться, подпирая все ту же стенку, и даже насидеться на освободившемся стуле, и чуть уже не выходила из себя. Когда это кончится? Когда она войдет в море? Из кабинета выходили «осмотренные» отдыхающие, на ходу вглядываясь в выписанные доктором назначения; некоторые тут же поворачивали назад, с извинениями и волнением сообщая очереди, что забыли попросить еще одну «процедурку», какой-нибудь «ультратон» или «подводный массаж». Ульяна не сдержалась, покачивая головой, поразилась вслух:
 – Ну и люди! Какой подводный массаж, если море рядом! Ныряй! Массажируйся! – она рассчитывала на стопроцентную поддержку хоть кого-то из очереди, но никто даже голову не повернул в ее сторону. Люди сидели чужие, безучастные друг к другу, отстраненные в своем ожидании, в своих мыслях.  Ульяне стало очень неудобно, получалось: «глас вопиющего в пустыне». Она обидчиво вглядывалась в не поддержавшую ее очередь. Подметила: в основном, заезд парный. Пожилые старички со старушонками, наверняка, спонсируемые своими успешными «чадами»,  семейные пары среднего, бойкого, еще активного возраста и молодежь, преимущественно, влюбленные парочки.
Наконец, и Ульяна дождалась своей очереди и открыла дверь кабинета. За столом, накрытым белой скатертью, сидела, нет, восседала царственной выправки и стати полная, жгуче-черная женщина-врач. Может быть, армянка или грузинка, а, может быть, даже гречанка: слишком «образный», «греческий» был у нее профиль. С пышной, кудрявой шапкой черных волос, приподнимающих стерильную врачебную шапочку; с черными, по-молодому, блестящими очами; с черными же широкими бровями, прозванными в народе «соболиными», наверняка, никогда не знавшими никаких пинцетов, больно выдирающих, выщипывающих их; с черными маленькими усиками над полной, ярко-красной, четко очерченной верхней губой и, едва заметной, чернеющей, мягкой, пушистой волосяной порослью, пробивающейся по всему овалу крутого подбородка. Ульяна оробела. Даже сникла. Разве можно говорить о чем-то с такой повелительницей-царицей?! – Ну-с, голубушка, давайте вашу карту посмотрим, - с южным акцентом произнесла колоритная женщина-врач. – Меня величают Амалия Сурсеновна. А вы, так-так, вы, Ульяна Семеновна. Так-так, типично русская Семеновна. – Амалия Сурсеновна с улыбкой поглядывала на Ульяну. А той, ни с того ни сего, на ум прилетела частушка:
«Ох, Семеновна, ты баба русская,
Плечи широкие, а жопа узкая».
Врач задавала ей вопросы, да так по-простому, по-доброму, по-свойски, будто Ульяну знала давным-давно, будто жили они с ней в одном подъезде. Голос Амалии Сурсеновны был низковат, даже грубоват, но интуитивная Ульяна сразу распознала, что за этой нарочитой грубостью скрываются самые нежные человеческие качества. Она успокоилась, расслабилась, стеклянная перегородка между нею и врачом с треском развалилась.
 – Ну-с, голубушка, говорите, что вас беспокоит, что будем лечить? У нас есть новейшие методики, соответствующая техника, множество процедур… - разговаривая, врач заглядывала в санитарно-курортную карту Ульяны, - Так-так, этот надоевший остеохондроз, так-так. Давайте-ка, замерим ваше давленьице. – ласково назвала она коварное заболевание. Она взяла в руки тонометр, явно не современного образца, ибо в поликлинике Ульяны популярностью пользовались приборы автоматического измерения давления японского изготовления. Умная Амалия Сурсеновна правильно расшифровала удивление Ульяны.
 – Так-так, голубушка, этот старичок служит мне верой и правдой почти сто лет и, представляешь, еще ни разу не сбрехал!
Давление у Ульяны оказалось высоким. «Надо было, дуре, таблетку выпить!» - запоздало пронеслось у нее в голове.
– Так что, голубушка, ваше давленьице не позволяет вам некоторые процедуры, особенно электротехнические. – проговорила врач низким баском. – Будем бороться с давленьицем. Сбивать его. А сейчас прошу вас выпить вот это, и через два часа пожалуйте ко мне.
 – Доктор! – взмолилась Ульяна, обращаясь чисто к профессии, так как во вспыхнувшем волнении боялась не выговорить отчество врача, - Доктор! Не надо мне никаких процедур! Мне не надо даже подводного массажа! – в приступе эмоций она заговорила стихами. Амалия Сурсеновна рассмеялась от всей души. – Вот это я понимаю! Вот это русская Семеновна! Сто лет таких не встречала, думала перевелись. А чего ж ты хочешь, голубушка? – Я, я приехала на… на м-море – Ульяна от волнения вдруг зазаикалась, - Я хочу, хочу только море! А все эти процедуры у нас имеются. Вот если б у вас было что-то такое, - успокаивалась она, - чего нету у нас, тогда бы можно и время потратить, а так… Доктор! У меня всего две недели отдыха, и я отказываюсь от всяких процедур. Кроме моря! Вот буду пить таблетки от давления и все! – Моя голубушка! – улыбалась Амалия Сурсеновна, - к сожалению, все самое сверхновое обретается не в подобных санаториях, и я приятно удивлена, что ваши местные эскулапы стремятся к высотам медицины. А насчет лечения, знаете, что я вам скажу: я б сама сейчас с удовольствием бросила к чертям собачьим этот кабинет – и в море! Так что, наслаждайтесь вашим морем! Только не бегите! И не забывайте про возраст и давленьице. Ульяна не поверила своим ушам, страшно удивилась, что доктор так легко согласилась с отменой лечения. А затем подумала: «А что удивляться?! Вон сколько нас, гавриков залетных! Надоели бабе хуже горькой редьки! То она и выкатила свои черные глазищи на меня, одну-единственную такую дур…» Не захотела Ульяна обзывать себя в этом случае, наоборот, даже нескромно сочла себя очень редким и хорошим исключением. Из кабинета она вышла довольная, и, сожалеюще глядя на тоскливую очередь ожидающих, тут же решила бежать к морю. В номере отдыхала Галина. Задрав худые ноги на спинку кровати, читала З.О.Ж.
 – Все о здоровье, для здоровья! – на бегу заглянула радостная Ульяна в газету. – А лучше всего оздоравливаться в морской водичке! Пойдем-те, Галина!
 – Так ведь, фуникулер не работает. Обещали после обеда исправить. – не отрываясь от чтения, прохладно сообщила Галина.
– Вот те на! Ничего себе, до обеда ждать! – расстроилась Ульяна. – А что, пешочком никак нельзя? – Никак! – после продолжительной паузы ответила соседка, и, наверное все-таки, жалея Ульяну, добавила: - Правда, здесь недалеко есть еще один санаторий, - Галина улыбнулась, - И называется «Правдой», через дорогу на той стороне улицы. Там к морю можно спуститься по лестнице. Ульяна хотела переодеться в комнате, но она так торопилась, ей стало так жаль уходящего времени, и она запихнула купальник в специально для юга связанную, белую сумку с большим вышитым цветком на передней стороне. Эту сумку из «суровых» ниток Ульяна вязала почти две зимы. Где спицами, где крючком – она помнила свою первую поездку к морю с неповоротливым чемоданом, и помнила ту женщину на вокзале в шортиках, с летней вязаной сумкой-торбой. А она что, хуже?! Еще тогда Ульяна решила: в следующий раз «не упадет в грязь лицом» и заявится на море при полном параде, по-настоящему: с путевкой, обеспечивающей надежное жилье и пропитание и легким, современным, насколько хватит средств и познаний в моде, снаряжением. Даже Галина, увлеченная новыми рецептами популярной у народа газеты, как-то узрела «продукт творчества» Ульяны. Скосив глаза на сумку, она так и спросила: «Это ваше народное творчество?» Ульяне не понравился усиленный акцент Галины на слове «народное» и она тоже резковато, выделяемо подтвердила: «Да, именно, народное, именно, мое!» Она взяла сумку, надела чуть помявшуюся соломенную шляпу, правда, из искусственной соломки,  и отправилась на розыск санатория «Правда». Свой санаторий Ульяна, конечно, еще толком не успела рассмотреть, узнала только спальный, больничный корпуса, столовую, само собой, но все еще было впереди, сейчас же ее ждало море. Она спустилась с горы, где располагался ее санаторий и, выйдя на тротуар широкого проспекта, по которому беспрестанно неслись машины, преимущественно иномарки, спросила у первого встречного про санаторий «Правда». Человек оказался таким же как Ульяна, затерявшимся в городе и ничего не знавшим. Она пошла по тротуару, глазея на другую сторону, и вскоре увидела красивые арочные ворота с названием санатория. Возникла проблема перейти улицу. Ульяна не стала рисковать, пошла дальше искать переход: ведь должен быть! И действительно, переход был, только без светофора. Ульяна перебежала на другую сторону и направилась к санаторию. Как оказалось, санаторий предназначался для военных и их семей. Слева от ворот стояла будка, и в ней сидел молодой вахтер-охранник. Он выскочил из будки, быстро подошел к замешкавшейся в воротах Ульяне.
Та все объяснила ему, показывая санитарно-курортную книжку, выданную соседним санаторием. Молодой охранник, немного подумав, пропустил ее, предупредив, что из других санаториев гулять здесь категорически запрещено. Ульяна, почувствовав доброту парня, расспросила, как найти ту лестницу, что ведет к морю и молодой человек, улыбнувшись, посочувствовал: – Но ведь вам так тяжело будет подниматься обратно! Знаете, какая она длинная?! Молодые – и те пыхтят!- через маленькую паузу добрый охранник добавил: - Каждый год обещают сделать автоматический спуск. Уже и работы начинались, но с этой непонятной обстановкой в стране опять все встало, опять все «заморозили». Парень неожиданно осекся, взглянув на Ульяну, попросил у нее книжку до возвращения с моря. Она с легким сердцем отдала, и быстрым шагом поспешила по указанной дорожке. Санаторий весь утопал в зелени. Сквозь ее просматривались бело-голубые каменные корпуса. Целый парк высоченных деревьев, ранее не виданных Ульяной! Это и стройные кипарисы, и островерхие туи, пышные камелии и магнолии и, конечно же, пальмы, пальмы, пальмы…
В тенистых аллеях Ульяна сняла со вспотевшей головы шляпу, и зашагала чуть медленнее, наслаждаясь красотой, и вдыхая всей грудью неповторимые запахи и ароматы, настоянные на горячем воздухе. Навстречу ей попадались прогуливающиеся отдыхающие. Многие мужчины в военной форме. Ульяна в какой-то момент даже пожалела, что попала не сюда, а в другой санаторий, похоже, универсальный, где отдыхают все сословия и категории. Но, опять же, здесь в основном, гуляли офицерские семьи в полном составе: жены, дочки, внучки;  встречались пожилые солидные пары и лишь кое-где, на скамеечке почитывали газетку отдыхающие-одиночки. К одному из них и подсела Ульяна. Она совсем запуталась в стежках-дорожках и сбилась с указанного охранником направления. Пожилой мужчина быстро встал, доказывая сохранность былой военной выправки, и, пытаясь объяснить Ульяне повороты, вдруг решительно заявил:
– А я провожу вас! И сам прогуляюсь заодно.
Естественно, Ульяна не отказала. Мужчина представился Марком, и оказался очень разговорчивым. Он объяснял Ульяне дорогу, при этом указывая на то, что, собственно, тут ошибиться трудно и заблудиться невозможно, так как большинство народа движется в одном направлении, именно в сторону пляжа. Ульяне стало неловко за свою несообразительность, и досадно, будто этот Марк уличил ее в неискренности, будто дело было вовсе не в вопросе о правильной дороге, а просто бабе захотелось познакомиться с бывшим военным, вот и все. Эти мысли разогнали Ульяну, и полноватый бывший офицер еле поспевал за нею. Ульяна торопилась: надо еще успеть к обеду. Конечно, было ясно, что кадровый пожилой Марк, несмотря на красивое библейское имя не заинтересовал Ульяну, тем более, когда упомянул в разговоре о скором отъезде. «На хрена мне все эти нудные, сомневающиеся, старые перхоти, хотя и бывшие военные! – подумала она. – Мне нужна свобода и море! Никакой ни от кого зависимости!» Но эту «зависимость» Ульяне пока никто и не предлагал. Они подошли к высокому парапету, откуда начинался спуск к морю. Ступени лестницы обрывались где-то далеко-далеко внизу. Боже мой, какая лестница, если перед глазами Ульяны безбрежно, безгранично простиралось море! Марк еще отдыхивался-отпыхивался от предложенной Ульяной быстрой ходьбы, обмахивался газетой, а она уже стучала-дробила босоножками по каменным ступенькам; бежала к морю как девчонка, чуть не вприпрыжку. На ходу расстегнула халат, хотя до пляжа еще было несколько пролетов лестницы. Запыхавшись, все-таки, не молоденькая, она ступила на прибрежную гальку. Народу на пляже было немного. Почему – Ульяна поняла позже. Было предупреждение о шторме. Хотя и небольшом, но купание в море не рекомендовалось. Не знавшая об этом Ульяна, зашла в кабинку, надела купальник и, бросив халат, шляпу, босоножки на пустующий деревянный лежак, вошла, наконец, в море.
Море поздоровалось с ней пенистой волной. Невысокая волна чуть не сбила Ульяну с ног. Белый гребешок волны бросался на берег, играл-шуршал мелким галечником, то втягивая-всасывая его в себя, то снова выбрасывая-выплевывая, все больше и больше захватывая-зализывая пляжную территорию. Ульяна видела: дальше, за прибрежной играющей волной море более спокойное. Вальяжные волны, будто довольные родители какого-то санатория, расслабленно отдыхают, наблюдая за игрой своего шаловливого ребенка – пенистым гребешком, и лишь степенно подталкивают, раскачивают его, словно на качелях. Удержавшись, Ульяна перешагнула через играющую волну, и не дожидаясь другой окунулась и поплыла… Она плыла и блаженствовала. Она забыла обо всем. Глядела только вперед. Набегавшие волны старались захлестнуть голову Ульяны, но она высоко поднимала ее и волны мягко, нежно ласкали шею. Через некоторое время она оглянулась назад и поняла, что берег остался довольно далековато. И тут над пляжем, морем раздался строгий, четкий голос из репродуктора: «Женщина в красном купальнике! Срочно поворачивайте назад! Приближается шторм!»
Судорога страха, испуга пробежала по телу Ульяны. Она повернула назад, подплыла к красному буйку, сливаясь с ним цветом купальника в одно целое, обхватила его, чтоб передохнуть. Тот же серьезный мужской голос из рупора строго проговорил: «Гражданка в красном! Хватит обниматься с буем! Плывите назад!» Ульяна не на шутку встревожилась. Держась за круглый ускользающий буек, она вдруг увидела летящую прямо на нее крутобокую волну. Что есть сил, Ульяна крепко обняла буек, но в одну секунду была отброшена мощной волной. Вынырнув, отплевываясь, отдыхиваясь, она сейчас думала одно: только не паниковать! Надо пристроиться к игре моря!
При подходе очередной волны, Ульяна готовила себя как к прыжку: зажав рот, затаивала дыхание, которого только-только и хватало на преодоление одной волны. «Только б не захлебнуться! Только не паниковать!» - приказывала себе Ульяна, а страх, почти ужас уже сковывал волю, одолевал. Она изо всех сил толкала тело вперед, но накатившая волна, опять и опять, отбрасывала назад. Ульяна почувствовала, что выдыхается, слабеет. А с берега доносилась музыка, крики, счастливый смех. Никто и не подозревал, как мучается, борется с собой и волной немолодая пловчиха в красном купальнике. Молчал и пляжный рупор. Где же вы, береговые спасатели-наблюдатели?! Неужели не заметили, не придали серьезного значения, опасности для жизни одинокого барахтанья в море одиночки-пловчихи?! Ульяна теперь плыла медленно. Лечь на спинку, отдохнуть, она не решилась: была вероятность захлебнуться. Волны окатывали и окатывали ее, то приближая к берегу, то отдаляя. Но при более медленном движении – Ульяна поняла – спокойнее переносится укрывавшая ее волна. А вскоре она и вовсе обрадовалась, возликовала – берег был почти рядом! На нем игрались, баловались дети, забегая в пенный мутный поток, достающий их на галечном издробленном, измельченном песочке; взрослые ныряли в набегавшие волны. Ульяна подплыла к берегу, встала, но ослабевшие ноги подкосились, а подоспевшая волна, подхватив ее, вышвырнула на берег, как надоевшую большую гальку-камень. Или необычную, огромную, яркую ракушку-ропан. Ульяна буквально выползла из морской пены, но ни как известная всем Афродита, а измученная, растерзанная так горячо любимым ее морем, так безрассудно отдавшаяся ему, как, собственно, и отдаются любимым. Купальник Ульяны был забит грязным илом, какими-то корешками-прутьями и даже мелкими ракушками. Дары моря-любовника! Выкинутая на берег «героем-любовником», отвергнутая им, спасенная им, совершенно никем не замеченная «Афродита»-Ульяна, страшно переживающая за стыдное барахтанье в морских волнах, отлежавшись, зашла в кабинку переодевания, сняв купальник, вытряхнула из него «дары моря» и обмылась освежающей тело и голову прохладной водой из-под душа. Обратное восхождение по лестнице показалось ей нескончаемым. Ослабевшие в борьбе с морской стихией ноги никак не слушались ее. Свою основную функцию на сегодняшний день они выполнили: спасли хозяйку, усердно помогая выплыть. Руки тоже висели поникшими плетьми: они «выгребли» легкомысленную пловчиху. Но мысли, мозг пальму первенства в спасении забирали себе! Ведь именно мозг призвал Ульяну, дал приказ: без паники! Спокойствие и выдержка! Вот что самое основное! Вот кто главный командир! Долго поднимаясь по лестнице, Ульяна вспомнила невольно и то свое ночное восхождение, случившееся четыре года назад в небольшом южном поселке. «Везет же мне, как утопленнику!» - было подумалось ей, но она тут же содрогнулась от такого сравнения: ее еще трясло от недавнего заплыва. Шла ругала себя, корила. Но ведь выплыла! А чего было не выплыть – шторма-то настоящего и не было, потому и не бросали спасательный круг! Потом начинала хвалить себя: «Однако, почти никто не плавал! Около берега каких-то два мужика бултыхались, а я…»
На обед Ульяна давно опоздала, да ей, наглотавшейся соленой морской воды вовсе и не хотелось есть. Отлеживалась до ужина. Рассказала все заинтересовавшейся наконец ею Галине. Та ахала, охала, то удивляясь смелости Ульяны, то осуждая ее за безрассудность. Потом Галина враз сникла и тихо произнесла: «Так, значит мне сегодня снова не уснуть».
«Да почему же, я…» - хотела было успокоить соседку Ульяна, но та резко прервала ее:
 – Да потому что, после сегодняшней морской «процедуры» вы отключитесь на «все сто»! Я боюсь, что и в соседних номерах в эту ночь будут бодрствовать!
На ужин Ульяна и Галина пошли уже поврозь. За столом Ульяны пустовавшее место было занято. «Подсадили» высоченную, худющую, длинноногую девушку по имени Тая. Тае было двадцать пять. Ульяна бы дала ей восемнадцать. Надо заметить, у Ульяны была странная особенность: определяя чьи-то годы, она, почему-то, всегда их уменьшала. Люди у нее всегда выглядели намного моложе своих лет. «Господи милостивый! Каких людей ты только не создаешь! – поражалась мысленно Ульяна, - Каких форм и конфигураций? Ладно я, уже далеко не молодая, испорченной фигурой на шар похожа, но ведь, девка эта – настоящее стропило! Или аистиха-черногузиха!» Тая прибыла из Кемерово. Ульяна удивилась, как ее одну отпустили родители?! Она забыла опять, что девушке двадцать пять! «Свою Настену я так далеко не отпустила б!» - не унималось в Ульяне материнское чувство. Девушка оказалась разговорчивой и Ульяна заметила, как быстро бывший судья нашел тему разговора с нею. «Ах ты, старый породистый кобель! Вот ты где прокололся!» - посматривала на Олега Петровича Ульяна. Но почетный пенсионер какого-то там значения ничего не замечал, увлеченный разговором с молодой особой. «Вот что значит, молодость! – думала Ульяна, - и на личико девка невидная, как говорили раньше «не личить», и вообще нет никакой зацепки, ни кожи ни рожи, а вот, поди ж ты!»
Екатерина Львовна, заметив оживление мужа, лишь улыбалась, опустив взгляд в тарелку. «Мудрая женщина, оказывается». – оценила ее Ульяна. Она хотела поразить соседей по столу происшедшим с ней случаем в море, но заинтересовались лишь женщины, а судья изрек: «Шторма-то, как такового и не было. Так, всего один, два балла. Какие ж там волны?!» Ульяну неожиданно поддержала Тая: «Не говорите! Шторм был гораздо больший! Я тоже хотела идти на пляж, но меня отговорили». Екатерина же Львовна заметила, что жалко пропущенный Ульяной обед. «А что давали?» – сразу вскинулась та. Ульяну очень интересовал постоянно меняющийся набор блюд. Жена судьи подробно описала. Ульяна действительно пожалела о пропущенном угощении – ведь, все оплачено, пусть и не ею самой, а профсоюзом, но тем не менее…
После барахтанья в море и пропущенного обеда, Ульяна изрядно проголодалась и теперь, за ужином, с утроенным аппетитом поглощала пищу. Стали выбирать блюда на следующий день, ставя карандашом в предложенное меню галочки-отметки. Выбор был большой. Ульяне хотелось попробовать и то и это, но она культурно ограничилась тремя наименованиями блюд (хотя больше бы ей и не дали!). На первое выбрала солянку, на второе – жаркое по-домашнему (уже успела соскучиться), ананасовый сок на десерт! И тут Олег Петрович «уделил» Ульяне внимание, осторожно заметив: «Ульяна Семеновна, вы же заказали очень калорийную пищу. Не повредит?» Ульяна сразу сообразила, для кого преподносится такой современный подход к здоровому питанию, и с вызовом ответила:
 – Никак нет! Для колоритной женщины калорийная пища – не помеха! Наоборот! Она необходима для ее работы, и для отдыха в виде борьбы с легкими штормами. И мы будем эти калории уничтожать! Но только весьма не популярным способом! Мы будем их поедать!
Тая и Екатерина Львовна расхохотались, а Олег Петрович почему-то покраснел. Все-таки, не для него, наверное, этакие финты-выходки, да и понял умный человек ненужность секундного проявления своей мужской слабости. Насытившаяся Ульяна встала из-за стола последней. Она почувствовала такую приятную усталость, такую негу, что сейчас мечтала только об одном: поскорее добраться до своего номера и улечься в постель. Расслабленным ногам было тяжело нести расслабленное тело. Медленно-медленно, Ульяна дошла до номера. Напарница Галина красилась, усевшись перед маленьким зеркальцем. Подведя запавшие глаза черным карандашом, тронув губы неяркой помадой, ничего не говоря, она нарядилась в плотно облегающую юбку, выразительно показывающую не по возрасту худые бедра, одев такую же тесненькую блузку.  Хлопнула дверь. «Ушла гулять». – догадалась Ульяна и ей на минутку стало одиноко. Но обволакивающая нега вскоре перечеркнула возникшую было грустинку в настроении, и Ульяна завалилась в постель. «Как здорово, как прекрасно! – блаженствовала она, прикрыв глаза. – Всякие гуляния пока отменяются! Господи, спасибо тебе! Море, спасибо тебе! Что ты так поздоровалось со мною, так меня приняло в свои объятья! Ты так меня приняло… не приняло… приняло… не приняло…»
Над головой Ульяны раздался страшный треск:
 – Что это? Что такое? Потолок рушится? – ничего не понимая, она открыла глаза. Над Ульяной стояла соседка Галина с раскрытой шахматной доской. Со всего маху она ударяла створками доски, то закрывая, то открывая их, будто толстую деревянную книгу. Ульяну, ничего не понимающую спросонья, охватил ужас:
– Мамочка моя! Она с ума сошла! Прибьет меня сейчас тепленькую… Господи! И за что мне опять муки? – она заплакала, приподняв голову. Ульяне казалось, что она только-только прилегла; только сейчас нежилась, говоря благодарные слова богу, морю…
 – Это с вами, точно сойдешь с ума! Мало того, что всех соседей подняла своим храпом, так она еще и бредит! Да еще с кем разговорчики?! То с самим Господом Богом, то с Его Величеством Морем! И какие эпитеты, и какие сравнения! Ненормальная какая-то! Да тебе не в санаторий-курорт надо, а в психбольницу! – Галина выпалила тираду, не заметив, что перешла на «ты». Шваркнув доску в угол, она выскочила из комнаты. Ульяна ызглянула на будильник, стоявший у нее на тумбочке, прихваченный ею из дома и ужаснулась: часы показывали два часа ночи. «Надо же! А будто пять минут спала! Это все моя усталость от купания в волнующемся море! А эта сразу – «ненормальная»! Да я, может, раз в десять тебя лучше! Я, может, поэтесса! И даже великая, но пока непонятая… - чуть успокоившись, размышляла Ульяна, сидя в постели. – Вот когда меня не станет, то возможно и поэзию мою оценят, как это обычно бывает в нашей «загадочной» стране. Да и не только в нашей». Ульяна ждала Галину. Она не знала, как будет оправдываться, но ей очень хотелось уладить ситуацию, ведь еще предстояло вместе отдыхать. Галина все не появлялась и Ульяна вовсе расстроилась. Она выключила работающий телевизор, единолично «прихватизированный» Галиной как местное успокаивающее и усыпляющее (правда, сейчас он не оправдал надежд владелицы: громовержский храп новопоселившейся перекрыл все его старания) и прилегла на бочок. На завтрак разбудил ее будильник. Еще в комнате Ульяна услышала какой-то странный шум и гул. В столовой все только и говорили о шторме. Шторм был сильный. В пестром многолюдии столовой Ульяна выглядела Галину. Та показалась ей наигранно-веселой. Знатные пенсионеры после завтрака собирались любоваться буйством  стихии. Екатерина Львовна обратила внимание, что «Семеновна у нас сегодня грустная». Ульяна не захотела распространяться. Процедур у нее не было, и она сразу после завтрака направилась к фуникулеру. Отремонтированный фуникулер каждые двадцать минут доставлял отдыхающих на пляж. И если по телевизору Ульяна видела высотные фуникулеры, перевозящие людей в кабинках по воздуху, то этот представлял собой вагон-салон с мягкими диванчиками; он спускался по рельсам, проходя по тоннелю через центральную дорогу, ведущую в Адлер, останавливаясь в конце этого тоннеля, уже на берегу моря. Здесь располагался санаторный пляж. Каждый санаторий на побережье имел свой пляж. Пляж, в санатории которого отдыхала Ульяна, состоял из двух, если можно так сказать, зон. Хотя нет, слово «зона» уж никак не состыкуется с курортом! Правильнее будет сказать, из двух частей. Первая, основная часть – довольно внушительная, располагалась на высоте трех метров от поверхности берега - была закрыта сверху натянутым тентом, парусиной. Здесь находились комфортные шезлонги, работал буфет, газетный киоск, медпункт. Другая часть пляжа, нижняя – естественный галечный берег с плоскими, часто сломанными деревянными лежаками, называющийся между отдыхающими «диким». Спуск в тоннельном вагончике длился около трех минут. Выйдя из него Ульяна попала на «интеллигентный» пляж, находившийся на высоте. Спуститься же вниз, на «дикий» пляж, никто не решался: в данный момент смельчаков не находилось. Все стояли вверху и смотрели на бушующее море. Это была завораживающая картина. Море бесновалось, забрасывая белые пенные волны на высоту трех метров, как бы отталкивая зевак-наблюдателей все дальше и дальше. Ульяна любовалась издали. При ударе пенящихся волн о монолитные столбы-опоры, на себе державших этот приподнятый пляж, Ульяна пугалась. Ей казалось, буйствующее море свернет эти махины своей необъяснимой могучей силой как тонкие соломинки. Некоторые мужчины подходили опасно-близко к кромке пляжного настила, будто дразня море – живое разбушевавшееся чудовище. Мощные волны рассекались о столбы-опоры, их огромные белые гребни дробились на многочисленные брызги и сильнейшим напором с ног до головы окатывали смельчаков. А мужики при подходе очередного водяного вала в восторге орали: «Ну, давай же! Ну, вдарь! Вдарь, как следует!» Жены тянули отчаянных мужей за плавки: «Идиоты! Слизнет же как соплю со щеки!» Да, зрелище было потрясающее! Ульяне тоже море казалось живым организмом-громадой; казалось, оно устало отдыхать, качать-колыхать на себе вальяжные тела отдыхающих и решило поиграть-порезвиться. Но это для него – игра, развлечение, а для попавшего в его бурные объятия – это заведомая смерть, крах. Ульяна на секунду представила себя в бушующем море – ее судорожно передернуло от самых кончиков пальцев до затылка! По всему телу рассыпались мурашки и ей сразу стало холодно. Да, здесь никакое умение плавать не спасет! Да и какой она пловец?! Так, держаться на воде может, вот и все. И Ульяна опять в душе поблагодарила Бога за вчерашнее спасение, море – за относительное спокойствие. Вчера шторм только зарождался, ночью море настраивалось-волновалось, а утром, заждавшееся долгой развязки – выплеснулось, выкинулось, разошлось не на шутку. Долго смотрела Ульяна на штормящее море, уже устала стоять, а уходить все не хотелось. Взгляд будто магнитом притягивало к морской пучине. Уже сменилась не одна партия наблюдателей; уже жены поутаскивали в номера своих смельчаков-мужей,  а она все любовалась расходившимися черными волнами с белыми макушками гребней. Море будто доказывало: смотрите, глядите, что я значу! Я – сама Сила и Непокоренность! Никогда и ни кем! Я – выше всего и мудрее всех! Когда морские волны чуть-чуть сглаживались, успокаивались, Ульяна видела в море доброго, всемогущего Властелина; когда же опять разъяренная черная волна поднималась кверху – ей представлялся беснующийся Великан, в припадочном порыве выплевывающий белую пену из своего необъятного рта.  Совсем продрогнув, Ульяна решила возвратиться в номер. Подождав, когда народу соберется побольше, вагончик по обратной двусторонней тяге, потащил курортников кверху, в теплый, уютный санаторий. Войдя в комнату, Ульяна обнаружила, что постель Галины тщательно заправлена, значит, она появлялась. До обеда оставалось время, и Ульяна решила посетить библиотеку. Открыв шифоньер, где она развесила свой немногочисленный на этот раз наряд рядом со стильными вещами столичной соседки, Ульяна увидела три пустые болтающиеся вешалки. Вероятно, одежда была снята только что. «Ба! Съехала! Сбежала!» - Ульяна захлопнула полупустой гардероб и, завалившись на кровать, принялась хохотать. На нее навалился такой смех, что она долго не могла остановиться. Хохотала в подушку, чтоб ее не услышали в коридоре. Насмеявшись до слез над собой, над произошедшей ситуацией, над злостью и хулиганством Галины, правда, вынужденным хулиганством, не доведшим, слава Богу, до убийства храпуньи, Ульяна успокоилась. Потом так обрадовалась! Она будет одна, будет спокойно спать и … похрапывать! Но номер-то двухместный, и вскоре сюда вновь кого-то подселят… Это Ульяну удручило. Неизвестно ведь, какая соседка опять попадется! Вдруг из Питера иль Москвы?! Этих «северно-южных» столиц?! У Ульяны возникло отчужденное, неприязненное чувство к дамочкам из крупных мегаполисов. Казалось, все женщины «оттудова», позволяющие себе курорт, цацы и неженки.
А пока Ульяна вольно разгуливала по комнате неглиже. Свобода! Она прошла на балкон, ополоснулась под душем в тесноватой кабинке, и завалилась на кровать. В библиотеку идти передумала – ей нравилось сейчас быть одной. Перед обедом зашла к дежурной отдать ключ. Поинтересовалась: «А что, моя соседка уже уехала?» Пожилая вахтерша с четко проявляющимися усищами на круглом смуглом лице без улыбки ответила:
 – Не уехала, а съехала! В другой номер. И даже на другой этаж. Вот как ты ее напугала! Все тут распалялась: тобою недовольная. Аж такое сказанула: мол, не доводите до греха! Шибко нервенная бабенка-то!
 Неудобно стало Ульяне, прямо стыдно, но она попыталась защитить себя, объясняя хмурой вахтерше, что сама страху натерпелась от этой «нервенной», что сама-то она еще та штучка – эгоистка хорошая: схватила пульт от «телека» и не выпускает из рук…
Дежурная неожиданно смягчилась, улыбнувшись, солидарно спросила Ульяну:
 – А ты мне скажи, куда теперь деваться нам, храпунам?!
Ульяна шла от дежурной и  улыбалась: «Видно эта тетка мне родня. Подруга по несчастью. Тоже мучает своим храпом, если заговорила про это. А какие у нее усищи! С ума сойти! И почему она их не сбривает?! Наверное, это особенность местного южного климата – почти все пожилые бабы здесь черные и усатые». На улыбающуюся Ульяну стали обращать внимание, и она, пересиливая себя, сделала серьезное лицо.
 За столом обсуждались поездки-экскурсии, а в фойе столовой уже сидел-поджидал дядечка «специальный» по путешествиям. Ульяна с размаху записалась сразу на несколько экскурсий, но, поняв, что некоторые из них у нее отнимут по целому дню драгоценного морского отдыха, умерила свой пыл желаний, экскурсии сократила. Может показаться странным, но Ульяна не любила горы. Гористая местность угнетала ее, сковывала, стесняла и ограничивала. Ульяне, выросшей на среднерусской «равнинности», в горах не хватало размаха; не хватало охватывающей глаз безбрежной раскинувшейся дали. У Владимира Высоцкого есть слова: «Лучше гор могут быть только горы,
На которых еще не бывал».
Любимый Ульяной поэт-бард, журналист Юрий Визбор тоже не представлял жизнь свою без гор, посвятив им многие песни. Для вольной, размашистой души Ульяны подходили же более другие слова от Роберта Рождественского: «Даль великая, даль бескрайняя,
И в моей душе, и в судьбе.
Я тебе, земля, в пояс кланяюсь,
В ноги кланяюсь тебе…»

Перед горами Ульяна испытывала страх. Ей все казалось, что по ту сторону горы кто-то прячется, что-то творится там… Не дай бог, кто-то выскочит из-за нее: то ли зверь какой, то ли человек с ружьем… Хуже, страшнее и опаснее, конечно, был именно этот пресловутый «человек с ружьем». Последняя ассоциация, скорее всего, возникла у Ульяны на негативных реалиях изменившейся политики социального общества. Это был непростой вопрос, глубоко волновавший ее. При упоминании гор, Ульяне вспоминался не только с далекой юности Джафар, канувший в неизвестность в водовороте начавшихся событий. Общее впечатление о горах было обусловлено, прежде всего,  насаждением политических кривотолков,  внушением опасности, грозящей, якобы, со стороны горцев.
Почему-то сейчас в непонятный, сложный период развалившейся, огромной, великой, когда-то общей страны, мужчины, родившиеся и выросшие в горах, ранее относившиеся к простым советским людям, стали именоваться «боевиками», бандитами.(Бандиты на своей территории).  К которым и внушался страх новой политикой новообразовавшегося сообщества со странной аббревиатурой: С.Н.Г. Вот этого Ульяна не понимала. Во времена царствования Александра, воззвавшее к справедливости общество декабристов, умных, образованных, гордых и смелых дворян, также именовалось с лживой подачи царского двора, ничем другим, как кучкой бандитов, распоясавшихся хулиганов…
Как ни далека была Ульяна от политики, но она до сердечной боли переживала за случившееся в ее отечестве.  Растворилась в грязных политических водах прежняя  страна; угробила сама себя своими же собственными ручищами. Куда там гитлеровскому нашествию! А боролись с ним, защищались от фашизма всем миром советским: и татары, и узбеки, и хохлы, и чеченцы… Народа своего погублено неисчислимое количество! В ту страшную цифру уложилось бы не одно немалое государство! Вот какая дань за сохранение бывшего тогда Союза! Не велика ли цена, если потом Союз этот в одночасье рухнул, развалился?!!
Меж тем как потомки проигравшей немецкой стороны, наоборот, воссоединили свою абсурдно разделенную страну!  Так правомерны ли неисчислимые жертвы русских солдат и офицеров!?
 Не стало прежней страны; она вычеркнута с новых карт мира. Но ведь, это чисто теоретически, народ, ведь, остался! Тот же народ! Воспитанный на идеалах, насаждаемых ему политикой того строя,  теперь же, повсеместно отвергаемых новым, непонятным направлением общественной жизни. «Народ должен жить по-другому!» А почему? Кому в угоду?
 Ах сколько таких ломок-переломов перенес ты, бедный, несчастный русский народ?!! И все неймется кучке политиканов, добравшихся до вершин власти; все указует эта власть перстом своим иное, новое направление подчиняющегося ей раболепного общества.
То власть эта национализировала фабрики-заводы, передав управление рабочим коллективам.  Теперь же, рабочий люд выгнан на улицу, а новоявленным «бизнесом» заправляет частный воротила. То сгоняла власть в колхозы-совхозы, ратуя за пользу общественного труда. Теперь, с пеной у рта, кричит о вреде этого же труда, разогнав-разгромив коллективные хозяйства, приведя в страшное запустение луга и поля; оставив без скота фермы и конюшни, по-сиротски стоящие на российских обочинах.
Не всем пришлась по душе новая политика нового государства. Находились отчаянные смельчаки, способные громко заявить о своей точке зрения на все происходящее. Но их было совсем немного. Ибо понимали невозможность в данной ситуации справедливо изменить мир, переделать его, скрутив голову укоренившемуся властному монстру, этой зажравшейся чужой кровью политической гидре, подавляющих всех и вся…
МногогоУльяна не понимала в политике. Но одно знала точно! Ничто на земле не имеет такой ценности как обыкновенная человеческая жизнь! И никому не дано забирать ее! Недопустимо предать свой народ, прошедший страшные муки ада в схватке с фашистской агрессией, и развязать войну в своей же стране!
 Ульяна не была трусихой. В душе – даже бунтарь! Но она понимала свое бессилие, роль никчемного винтика в огромной, питающейся этими самыми «винтиками» государственной машине, и мучилась им.
Она до слез мучилась особенно тогда, когда в их городок с не по-хорошему известным «Белым лебедем» - самой страшной и жестокой, так называемой исправительной колонией, доставили еле живого, изувеченного чеченского боевика. Как и Ульяна в юности, ранее, этот «боевик», бандит был комсомольским секретарем. Вожаком, лидером своей республиканской молодежи, тогда еще имевшей статус советской. От этой советской, многонациональной страны был он посланником в Афганистан. Уж правомерна или нет та его «миссия» - трудно судить.  Но, как и тот горец-комсомолец, Ульяна верила в свою страну и была ей предана.
… А потом все полетело в тартарары! Бывший «афганец», комсомольский вожак и просто – сын свободолюбивого гордого народа не захотел быть оболганным в предоставленный свыше период так называемой «свободы и демократии» и позволил себе свое, иное мнение. За что и был доставлен в ужасное место на уральской земле с романтическим названием «Белый лебедь». Как мучила совесть Ульяну! Как болела у нее душа! Как металась, не спала она ночью, увидев накануне телевизионный материал о заключенном горце, бывшем комсомольце! Красивый мужчина был беспредельно изуродован. На нем, в прямом смысле, не было лица! Вместо глаза – черная воспаленная впадина, захватившая часть щеки и носа. Второй глаз на предполагаемом лице вовсе не обозначался. Переломленный в спине, когда-то патриот своей общей родной страны, избитой собакой полз под пинки своих бывших…  Как назвать их?! Люди… Разве могут быть живые существа, обладающие самым высоким разумом и глубоким интеллектом, так жесточайше мстить друг другу?! Разве могут убивать в угоду каких либо политических амбиций?!! В угоду баснословной наживы властьпридержащих?!  Могут, оказывается! Нет, тогда не люди мы, не представители разумной верхушки животного мира… Ошибочно такое определение…
… Под то злочастное утро уже грезилось Ульяне: она, с небольшой группкой уговоренных ею женщин, вышла на улицу с транспарантом…
Такие же транспаранты несла Ульяна в дни патриотической комсомольской юности, с начертанными на них призывами-лозунгами псевдолюбивой страны: «Янки! Руки прочь от Вьетнама!» и «Свободу Анжеле Дэвис!»
В руках грезившей Ульяны трепыхалось воззвание: «Свободу бывшему комсомольцу-горцу!»
… Навряд ли, южные соотечественники найдут тот невысокий холмик у далекой таежной стены, где под обыкновенной неструганой палкой лежит жестоко убиенный. Когда-то носил он октябрятскую звездочку, пионерский галстук, затем комсомольский значок; ведомый идейной государственной верхушкой, по младости и непониманию, подчиняясь и доверяя ей.
 Шагал с чистой верой в светлое будущее…
А в итоге – сосновая палка в изголовье…
Нашел последний приют в холодной уральской земле, как и не по своей воле многие-многие русские парни, окрасили молодой кровью его землю, южную, теплую…
На крови чужих сынов строится государством непонятное будущее. Которое очень страшит. И Ульяна напугана этим будущим-грядущим… пропадающим настоящим…
 Вот и горы страшат…
Что спели бы сейчас незабвенные Высоцкий и Визбор, так горячо любившие их? Какие песни, вообще, сочинили бы ?! А, может, это и счастье , что ушли они с романтикой в душах, со светлым, веселым взглядом на этот сложный, непонятный и. все же, прекрасный мир… Мир природы, мир гор… Не людей, к сожалению…
… Из всех пунктов активного отдыха предпочтение Ульяна отдавала морю.
Она молила Бога только об одном, чтобы поскорее кончался шторм. Оставшиеся экскурсии были непродолжительными и почти не выходили за черту города. Сегодня же, ближе к вечеру планировалось знакомство с санаторием. Ульяна поднялась в библиотеку, находившуюся в корпусе столовой на пятом этаже. Читальный зал располагался на широком и длинном балконе, откуда открывался прекрасный вид на море. Различные экзотические деревца в декоративных кадках, множество диковинных цветов, расставленных между плетеных столов и кресел, делали читальный зал необыкновенно уютным. С журналом в руках, Ульяна расположилась в кресле, но литературного отдыха не получилось. Открывшееся с высоты ее взору бушующее море, с волнами, кажущимися издали покатыми, меняющими свой цвет от мрачно-черного до изумрудно-зеленого, не отпускало от себя. От необычной живой картины оторваться было невозможно! Так,  с высоты пролюбовавшись морем, Ульяна чуть не опоздала на экскурсию по санаторию. Большую толпу отдыхающих, с раскрытыми ртами взирающую на экскурсовода, повествующего об истории создания данной здравницы, она догнала уже далеко от объявленного места сбора. Какое же количество неслыханных, невиданных прежде Ульяной растений называл «гид»! Многие деревья и кустарники были завезены из самой Индии, Китая, Японии. Отдыхающие тут же фотографировались: в тени магнолий, алеандров, пальм. Ульяна тоже решила запечатлеть себя в сей диковинной красе. Позже! Попросит Таю, чтоб та щелкнула.
Она шла за толпой, и прозаические объяснения экскурсовода облачала в стихотворные строки: «Создавались курорты Сочи
Для колхозников и рабочих!
Так об этом когда-то мечтали
Наш нарком и товарищ Сталин!
Чтоб из хижин своих и хат,
Кто был нищим и небогат –
В санаториях отдыхали,
Свою родину прославляли!
С обязательным видом на море
Возводились дворцы-санатории…»
Находило иногда на Ульяну этакое творческое вдохновение; охватывал иногда этакий поэтический зуд, и тогда обыкновенным строчкам хотелось превратиться в стихи. И они превращались.
Когда прогулка по обширному санаторию завершилась, и все вновь оказались у исходной точки отправления, а именно, красивейшего фонтана с танцующими вакханками, в который как раз и нырял тот самый старик Хоттабыч из одноименного фильма, и которым Ульяна разыгрывала дежурную, у нее само собой получилось: «Я отдыхаю как в раю,
За деда, бабку, мать свою…
Но мне здесь больше не бывать.
Рай кончился, ядрена мать».
Да, это был рай. Настоящий рай на земле! Сквозь изумрудную листву деревьев светило солнце, пели-заливались птицы. Санаторий располагался на шести гектарах земли. Родившейся в крестьянской семье Ульяне так иТ хотелось выразиться: пахотной земли. Но нет. Облагороженная, заасфальтированная горная земля утопала, устилалась зелеными, цветочными коврами. Шесть корпусов – шесть отличающихся друг от друга дворцов, шедевров классической архитектуры. И посреди этого благолепия и совершенства – венец творения – уникальнейший фонтан с огромной чашей круглого бассейна, с каменным богом Вакхом в окружении танцующих вакханок, и верных ему подданных: русалок, чудо-рыб…
Пока все это обошли, рассмотрели – прошло ни много ни мало – целых два часа. Ульяна почувствовала, как сильно устали ноги. «Старость – не радость!» - с иронией, шутя подытожила она, добравшись наконец до своего пустующего номера. Тумбочку с телевизором теперь она развернула в свою сторону. Лежала, наслаждаясь отдыхом, покоем и одиночеством. Вечером у фонтана, поднимающего свои струи на пятиметровую высоту, должна была «зажигать» дискотека. Здесь у любительницы одиночества возникла проблема: ей очень хотелось пойти на танцы, но идти одной было как-то неудобно, неловко. Тогда Ульяна резво вскочила с постели, будто и не было прожито полвека, схватив сумку, быстро снарядилась в магазин. На территории санатория подобных точек не предусматривалось и она, спустившись по асфальтовому серпантину дороги, очутилась на небольшом базарчике с универсальными ларьками, работающими круглосуточно. В одном из них купила бутылку хорошего красного вина. В винах Ульяна особо не разбиралась, но все-таки считала, что чем выше цена, тем приличнее вино. «Приличное вино» пробовала она в редких случаях, так как взгляд ее прежде всего упирался в ценник, и от цифр, означающих стоимость, взгляд тут же отводился. Ну не могла себе позволить Ульяна такого расточительства! Да и «расточать-то» особо было нечего. Не хватало денег у Ульяны, ибо любимое государство платило женщине-труженице сущие копейки. Но сейчас представился именно тот редкий, исключительный случай! Надо же отметить свое прибытие на известный курорт! Ульяна раскошелилась на дорогое вино и, в предчувствии вечернего удовольствия, быстро, по-молодому одолела обратный путь в гору.
Пожалела Ульяна, что не пригласила в гости длинноногую Таю, «аистиху», как она ее окрестила. Хотя за ужином девушка намекала о предстоящих танцах, и сожалела, что идти не с кем. Тая жила с девушкой из Питера, тоже «столичной штучкой», но у той в соседнем номере жили две свои подружки; все приехали компанией, втроем. «Бедненькая одиночка, как и я». – посочувствовала Ульяна «аистихе», но в гости к себе не пригласила. -   Какой интерес с нею?! Совсем ведь молоденькая». Она расположилась на балконе, закрыв номер на внутренний замок. Опять вспомнила Таю, чувствуя неловкость выпивать одной. Но желание придать себе смелости для «похода» на танцы, желание попробовать «недоступное» вино было слишком велико, и Ульяна, отбросив все условности, принялась открывать бутылку. Штопора у нее не оказалось, пробовала открывать то ножом, то вилкой, но пробка в длинном горлышке красивой пузатенькой бутылки никак не поддавалась. Ульяна и так и сяк крутилась возле дорогого бордового, прямо светящегося  изнутри вина, как та самая незадачливая лисица, гостившая у журавля из известной басни, и вино, действительно, выходило недоступным. «Что ты будешь делать?!» - Ульяна вошла в раж; ей захотелось во что бы то ни стало сдвинуть злополучную пробку с места, и она осматривала квартиру, решая, чем еще можно воспользоваться. Взгляд ее упал на обыкновенный радиоприемник на стене. Радио молчало, не работало, но кто-то видно собирался его починить, так как на нем лежала … отвертка. Такой же крестовидной отверткой доводилось Ульяне вгонять шурупы в сломавшийся табурет или деревянную швабру. Это случилось уже тогда, когда они с Настеной остались вдвоем, лишившись мужской силы и поддержки. Молодой Ульяне все было под силу! Под ту, некрасовскую, женскую, которая и «коня на скоку остановит, в горящую избу войдет», и под свою, уже совсем личную: «где нужно, что нужно – подгонит, и гвоздь в деревяшку вобьет!» Так что, житейский опыт должен был выручить Ульяну. Обрадовавшись находке, она схватила отвертку, вонзила в «пробковую преграду», и, навалившись всем телом, стала крутить-вращать ее по принципу шурупа. Но что это?! Ульяна не успела сообразить, как в ее руках что-то хрустнуло, а ногу окатила приятная, пока только глазу, ярко-бордовая жидкость. В руке Ульяны оставалось горлышко от фасонистой, фигурной, импортной посудины с пронзенною отверткой , но так и неподдавшейся пробкой. От отчаяния она чуть не заревела. А за окном уже пробовал свою игру приглашенный оркестр. Дискотека намечалась с «живым звуком», с исполнением песен прошедших десятилетий. Так настроенная на приятное проведение вечера да еще с любимыми мелодиями своей юности, Ульяна ужасно расстроилась. Но в пузатой бутылке еще оставалось вино! Вот эта-та форма бутылки, этакое пузичко, в виде стеклянной окружности, и не дало веселящему людские одинокие сердца живительному эликсиру пролиться полностью. Ульяна бережно поставила на стол оставшуюся от бутылки колбочку. Подумала, что не покупала она такие вина с «упертыми» пробками сто лет – не купит и еще двести! «Пошикарничала, называется!» - она уже успокоилась и насмехалась над собою. Теперь ее озадачивало: вдруг в вино попали осколки стекла. Ульяна принялась копаться в своих «женских принадлежностях». Нашла стерильные салфетки, бинт, вату. Скомбинировала процеживающее устройство. В эмалированную кружку, практично прихваченную с собою в качестве небьющейся в дороге посуды, процедила остатки вина. Кружка являла собой трехсотграммовую емкость, вина в нее нацедилось гораздо больше половины. Чуток посожалев об известных в хозяйстве издержках, в виде усушки, утруски, в данном же случае, какой-то потере влаги, то есть, «увлажки», хотя такого термина не существует, Ульяна решила повторить процеживание. Затем она отжала вспомогательный материал, действительно обнаружив в бордовой вате несколько стекляшек, слава богу, слом горлышка получился не мелко раздробленным. Для пущего спокойствия Ульяна еще несколько раз повторила процеживание. Наконец, вздохнув с облегчением, она уселась за столик. Вино из кружки перелила в тонкого стекла стакан, составляющий со вторым стаканом-напарником и председательствующим длинношеим графином «дежурный» санаторный набор. Стакан заполнился до краев.
«Граммов двести должно быть!» - удовлетворилась Ульяна и приступила к «дегустации». Она отпивала вино маленькими глоточками, стараясь понять, почувствовать, вкусить весь его «букет». С улицы доносились щемящие сердце знакомые, чуть подзабытые мелодии. Как не старалась Ульяна, как не смаковала-тянула вино – в стакане оставалось совсем немного. «Ничего не поняла! – недоумевала она, - может, надо было залпом выпить, чтоб ощутился этот самый «букет»? Нет, правда, что за вкус?! Да и запах как у обыкновенного Агдама». «Агдам» к тому же и без этой дурацкой пробки!         
Да и вообще наш портвейн намного роднее, чем эта «иностранщина!»»
От «не родного» вина Ульяна, все ж, захмелела. Допив (что значит, для хорошей русской бабы двести граммов «красного?!!»), она нарядилась во все белое, легкое, воздушное. Свободного покроя блузка делала Ульяну похожей на большую белую бабочку, выделяющуюся в черном покрове южного вечера. У фонтана гулял народ. Взрослые и дети сидели на кромке каменной окружности залитого водой бассейна; сам фонтан искрился, переливался в разноцветных подсветках. Пустующих скамеек не обнаружилось, и Ульяна с гордым, независимым видом прошествовала в дальний угол «фонтанной территории». Вдруг заметила Таю. Та одинокой былинкой возвышалась в сторонке от какой-то веселой компании. «Ах ты, бедная моя, аистиха-черногузиха!» - искренне пожалела и обрадовалась Ульяна. Подошла к ней, по-матерински, обратившись:
 – Привет, Тая! Почему скучаем? И о чем мечтаем? Или, может быть, кого-то поджидаем?
Девушка засмеялась:
 – Да вы, тетя Уля, прямо поэт!
 – Бывает! – засмеялась и Ульяна. – Особенно когда в приподнятом настроении. А оно у меня сегодня как раз такое! Тут меня угостили, вот я и сорю рифмами.
Солгала Ульяна Тае, не захотелось ей рассказывать про «борьбу» с винной бутылкой в полном одиночестве. Как истолкует это девушка, поймет ли правильно?! Они стояли рядышком, как мать и дочь. «Мать» - пышная, дородная дама и «дочь» - голенастая девочка-подросток.
«Здесь почти все семейные.  Вот пускай и думают, что мы тоже семья». – мысленно шутила Ульяна. Звучала музыка, песни. Многие пары топтались в танце. На одном месте. А Ульяне хотелось закружиться в вихре вальса вокруг этого замечательного фонтана с бассейном! И с вакханками! От разошедшегося по всему телу выпитого вина она стала более сентиментальной и мечтательной: представила себя одной из танцующих вакханок. Любящие своего Вакха, они были сестрами, подругами, и подвыпившая, живая Ульяна как нельзя подходила сейчас запечатленной в камне веселой их компании. Южная ночь охватила окрестность полностью, и только один танцевальный круг с высоко в небо бившим фонтаном высвечивался в ней. Долго стояли Ульяна с Таей, «старый да малый», переминаясь с ноги на ногу, слушали музыку, наблюдали за танцующими. Создавалось впечатление: в большом скоплении народа каждый находится в своем, отгороженном от других, мирке, топчется в нем, осмысленно ли, бессмысленно ль… Каждая семья, каждая парочка (но ей все ж простительно), каждый одиноко сидящий-стоящий человек совершенно не видел, не замечал другого. И взгрустнувшую Ульяну, этакую огромную «бабочку», бабу в белом одеянии, выделяющуюся на фоне наступившей ночи, готовую полететь на призывной огонь и пусть даже подпалить в нем свои размашистые крылья, нестерпимо потянуло отсюда, от этих одиноких, разрозненных людей в свой «дом» - пустующий номер санатория. В толпящейся пестрой круговерти ни один «огонек» не высветился для нее, не призвал и не услышал. Вокруг было столько иллюзорного света, столько разноцветных искусственных огней, а живой, человеческий язычок пламени так и не смог пробиться к трепетному сердцу женщины. Ульяна с Таей разошлись по номерам. Приняв душ, Ульяна улеглась перед развернутым к ней телевизором, наслаждаясь тишиной и покоем. Она, все равно, не считала себя несчастной. Улыбка трогала ее губы: и сегодня к ней никого не подселили! Утром, спеша на завтрак, Ульяна пробежала мимо комнаты дежурной, решив, что пока живет одна, ключ можно не отдавать. Но дежурная ее остановила. Она объяснила Ульяне, что та должна перейти в другой номер. В самый конец коридора, в угловую комнату. В ее же номер заселятся супруги.
– Номер неплохой. Только без балкона и душа. Душ – общий, в коридоре. – сообщила дежурная сникшей Ульяне. – В комнате этой жили бабушка с дедушкой. Ночью они уехали. И не переживай ты так! Ведь зато в номере будешь жить одна!
Ульяна ничего больше не спросила– она все поняла. На душе было так неприятно, так досадно, будто ее уличили в чем-то постыдном, нехорошем и сейчас ей приходиться выслушивать заслуженное порицание. Она молча отдала ключ, пообещав сразу же после завтрака освободить комнату. За столом соседи-отдыхающие говорили о вчерашней дискотеке, сегодняшних мероприятиях, но Ульяна была далеко от всего этого, и только когда Тая сообщила, что море успокоилось и разрешено купаться, она заулыбалась. Олег Петрович поздравил всех с окончанием непродолжительного шторма: «А могли бы и неделю целую просидеть по своим нумерам!»
О своем переселении Ульяна промолчала. Сердце ее опять остро кольнуло: «Будто я ущербная какая…»  Все мысли негативные она решила от себя отогнать и думать только о море. А чего о нем думать?!! Сейчас оно не в странных мечтательных снах, а совсем рядом, под боком! Иди, плавай, ныряй и наслаждайся! Договорились встретиться с Таей у фуникулера. Придя в номер, Ульяна быстро собрала вещи. Ей хотелось «убраться» до прихода новых хозяев, и в какой-то миг такая спешка показалась ей бегством.  Отдав вахтерше ключ, получив другой, она направилась по длинному коридору на этом же этаже в новую «квартиру». Номер размещался в самом конце, в углу, за какой-то перегородкой. Ульяна вновь обрела чувство юмора.
 – Сослали! На Камчатку! В камеру одиночку! Чтоб и лица не видать, и, самое главное, храпа не слыхать!
Она открыла дверь. Комната рассчитывалась на двух человек, так как в ней стояли две заправленные кровати с тумбочками по бокам. На столе – маленький телевизор; в углу номера старенький холодильник. До Ульяны дошло, что селили сюда отдыхающих с самыми минимальными запросами и недорогой путевкой. Или же, отселяли в отдельных случаях. «Как меня! – со смехом подумала Ульяна. – Отдельный случай – в отдельный номер! Ну и слава богу! Так даже лучше: ни я не мешаю, ни мне не мешают…»
Она развесила одежду в не закрывающемся шкафу – была сломана дверца – обратив внимание на его старость-облезлость и опять подумала, что еще сюда наверное заселяют стариков, как раз предыдущие ими и являлись. Старики, в основном, не требовательны, ибо старость считают своим недостатком. «И я со своим недостатком-храпом должна помалкивать. Какие еще условия-запросы мучителям-храпунам!»  Ульяна загрустила, присев на кровать. Кровать была ровесницей шкафа: расшатанная и расхлябанная. Ульяне подумалось: как бы еще урон не причинить, не сломать эту кровать-доходягу  массой своей. В углу громко затарахтел старенький «Саратов», будто трактор завели! Такой же старенький, дребезжащий холодильник составлял ей компанию четыре года назад на этом же южном побережье, только при других обстоятельствах.
«Бедное списанное имущество рядом со «списанной» отдыхающей!» Телевизор оказался без пульта. Сей факт, грозящий неприятностями, понес Ульяну к дежурной. Та успокоила ее, ругая себя за «девичью память»: пульта у телевизора давно нет. Это малоприятное извещение опять напомнило Ульяне о ее «ущербности» и возможности быть достойной только таких условий проживания. «Куда уж мне! Со свиным рылом – да в калашный ряд!» - вышагивала она по мягкой дорожке коридора в свои «пенаты». Ульяна вовсе не была привередой, скорее даже, наоборот.
В своей деревеньке, в огромной семье знала она цену куску хлеба, шмату сала, клубню картошки – основной пищи ее детства и юности. Иногда даже ее непритязательность вредила ей самой, уж слишком прост и добр был ее характер. Ее сердце отторгало чванливых, самоуверенных и высокомерных,  зачастую, вышедших из такой же самой среды, как она, выросших на простой грубой крестьянской пище, сейчас же представляющих себя эстетами-гурманами, предпочитающими исключительно блюда морской и прочей экзотики. Соответственно, такой категории народа, нет, не народа, а «новоявленным барам» хочется изысканных апартаментов с изысканным же интерьером. Ульяна же ценила простоту и удобство. Ее новая комната и была проста, и даже почти удобна, если не считать отсутствие пульта и громогласное урчание допотопного холодильника.
День разгорался жаркий. Ульяна поспешила на спуск фуникулера, на свидание с морем. Тая-аистиха уже поджидала ее. Вагончик быстро собрал соскучившихся по морю людей, и вагоновожатая, как в старом, добром трамвайчике, дала сигнал отправления. Ульяна с Таей спустились на ухоженный после шторма нижний, «дикий» пляж, взяли по деревянному лежаку, выбрали место под солнцем. Вот оно, то самое пресловутое «место под солнцем», о котором так мечтают, к которому так рвутся и которое так редко кому «улыбается»!  Но сейчас  место под солнцем, в самом прямом смысле, светило и улыбалось Ульяне. Она сняла шляпу, сбросила цветной сатиновый халат, положив на них по камешку, чтоб не сдуло ветерком, и, не дожидаясь Таю, с неудержимым желанием вошла в морскую гладь. Дно у берега резко обрывалось, дальше шла глубина. Ульяна поплыла. Она видела качающийся вдали красный буек-ограничитель, но теперь, вспомнив совсем недавний собственный заплыв, о повторении нового и не помышляла. Доплыв до каменных плит-волнорезов, она поворачивала назад. Сегодня почти в совершенный штиль объявилось много смельчаков. И мужчины, и женщины доплывали до красного «глобуса» и даже дальше. Через некоторые промежутки времени из рупора раздавался строгий приказ: за буек не заплывать! Возвращайтесь назад! Долго плавала Ульяна. Длинноногая Тая заходила в воду, мерила глубину, затем, плавала-ныряла. Сейчас намазав тело специальным кремом, Тая принимала солнечные ванны. А Ульяна все плавала. Наконец, выбралась из воды, ее покачивало, в ногах чувствовалась усталость. «Дорвалась до бесплатного!» Она вытянулась на лежаке рядом с Таей. «Подобралась пара – молодой да старый!» - опять подтрунила над собой. Купались, загорали до самого обеда. Уже объявили о предпоследнем, предобеденном рейсе вагончика, а Ульяну все не отпускали притягательные волны. Решили с Таей придти сразу после обеда. Никаких «тихих часов»! Отобедавшие пожилые супруги собрались на серные воды Мацесты, а Ульяна с молодой «подружкой-дочкой», поснимав наряды, переодевшись по-пляжному, встретились у фуникулера. И снова плаванье-купанье, загар и ныряние! Ныряла только Тая. За ракушками. Ульяна же выколупывала их из скользкого, зеленого мха, коим обросли каменные бока волнорезов. Она задерживала дыхание, и, держась одной рукой за металлическую скобу плиты, опускалась под воду. Ракушки складывались в лифчик купальника. Выходя на берег, Ульяна вытрясывала илистые, замшелые ракушки и радовалась, смеялась как девчонка. Девчонка Тая, в этом плане, была куда сдержанней! Она наблюдала за таким немудреным счастьем Ульяны, и «жертвовала» ей свой «улов», свои ракушки. Отдавала для полного счастья этой чудной и странной, уже далеко не молодой тетеньке. Ракушки, добытые «ныряльщицей» Таей были более крупные, осчастливленная таким подарком Ульяна радовалась еще больше. Она ложилась на деревянный лежак, периодически переворачиваясь, подставляя солнцу то живот, то спину. Вволю назагоравшись, почувствовав наконец жесткость лежака и изнеможение истекающего потом тела, желающего немедленной освежающей морской процедуры, Ульяна с полной самоотдачей бросалась в море. Наслаждалась, качалась на бархатных волнах. И, вдруг, почувствовала чей-то взгляд. Она оглянулась. Почти рядом с ней на морских волнах, тоже с наслаждением, покачивалась Галина. Бывшая соседка по номеру. Кратковременная напарница. Сбежавшая от испугавшего ее Ульяниного храпа. Галина, в отличие от окунающейся с головой Ульяны, и в воде вела себя царственно и величественно. Гордо, высоко держала голову, избегая попадания соленой воды в накрашенные глаза – Галина и в море «ходила» в макияже. И Ульяне, вдруг, так захотелось, чтоб кто-то сунул ее заносчивую башку в лазурные волны, чтоб потек, размазался по лицу Галины никчемный в такую жарищу грим! Голова Галины была повязана легкой синей косынкой. Ульяна быстро-быстро погребла в противоположную сторону. Нет, она ничего не испугалась. Ей просто было неприятно. Ей не хотелось находиться рядом со «столичной фифой». Ульяна вышла из воды, усевшись на лежак, стала наблюдать за Галиной, за ее месторасположением. Потом, прежде чем зайти в воду, она высматривала плавающую «синюю косынку», которую было непросто определить среди разных пестрых цветов шапочек и платочков, дожидалась выхода Галины из моря, и погружалась в освободившееся водное пространство. Морское «пространство», примыкающее к берегу, для купания-плавания было ограничено, хотя, все равно, столкновение лбами двух неужившихся отдыхающих – исключалось.
Но тем не менее, Ульяна, как незримый постовой на берегу, выглядывала Галину. Все-таки, почему-то ее присутствие омрачало отдых. И все последующие дни, если она, не дождавшись выхода из моря «синей косынки», не вытерпев, заходила в воду, то и тут следила за направлением плавания несостоявшейся соседки. Галина же, похоже, не обращала никакого внимания на Ульяну, независимо, расслабленно нежилась в волнах, не утруждая себя работой шпионской слежки. Вечером, лежа в тихой, изолированной комнатушке на скрипучей кровати, глядя в обшарпанный, с отвалившимися пластами известки, давно требующий ремонта потолок,  Ульяна и смеялась, и грустила. Смеялась над своею «шпионской слежкой», грустила от проявляющегося, иногда очень остро, своего одиночества.
Представила столкновение в море: себя – «Титаника» с Галиной – «айсбергом». Хотя, какой из Галины айсберг?! Так, небольшой коралловый риф! В какие-то минуты Ульяна начинала чувствовать себя виноватой. Она понимала свой недостаток. Сама же, помнится, не могла уснуть, если храпел муж. Злилась, толкала его в бок. Он же только тихо просил ее: «Уляша, повернись на бочок!» Спрашивала у мужа: «Неужели я так сильно храплю?»
Покойный Михаил вздыхал серьезно-озабоченно: «Ох, Уляша, сильно – не то слово! Я иной раз даже боюсь за тебя: ты так, бывает, здорово всхрапнешь, а потом затаишь дыхание, и держишь его, мне кажется, невозможно долго. Веришь-не веришь, прямо страшно становится. Думаю, все, не выдохнешь больше, не проснешься». Хороший муж был у Ульяны. Сильно любил ее. Чувство Ульяны к нему было намного слабее. Особенно по-молодости. Но прожитые с Михаилом совсем немногие годы показали и доказали, что лучше его и нет!  Страшно переживала она постигшую утрату. Вовсе жить не хотелось. И только природой ли, богом ли данное жизнелюбие помогло ей выстоять.
… Муж Михаил обожал зимнюю рыбалку. Раз несколько «рыбачила» с ним и Ульяна. Но ей  не хватало того спокойствия и выдержки, что необходимо для настоящего рыбака и последующего улова. Ульяне хотелось, чтоб рыбка периодически выдергивалась из лунки. Но такие периоды затягивались по времени, и Ульяна от нетерпения и холода бегала по озеру, заглядывая к другим рыбакам, сидящим большими мохнатыми кочками, неуклюжими от толстой, утепленной одежды, застывшими в одинаковых позах. Потом видно, мужики попросили Михаила, чтоб не брал бабу, «а то с нею никакой поклевки!» Спокойный Михаил как можно тактичнее уговорил жену.
 «Да я и сама бы больше не пошла! Хватит сопли морозить!» - облегчила терзания мужа Ульяна. Славная дочь росла у Ульяны с Михаилом. Настя. Настенька-Настена. Папка звал ее Настюхой. Муж очень мечтал о сыне. Когда Настеньке исполнилось десять месяцев, Ульяна вновь забеременела. Как-то вместе, обоюдно решили: нечего гнать коней! «Бабок-дедок» рядом нету, а сразу с двумя ребятишками тяжеловато, да и жили-то еще в семейном общежитии. Молодые, здоровые – успеется! Вся жизнь впереди! Ульяна сделала аборт. Еще тогда что-то подсказывало ей о неверности решения, мучила совесть перед зачавшейся новой жизнью. Она долго стояла в коридоре больницы в смутном тревожном раздумье. Врач поторопила ее, ничего не спросив и, конечно же, не отговаривая. А потом…
Что только не делали Ульяна с Михаилом, чтоб заиметь второго ребенка! Вожделенную мечту – сына! Сколько раз ложилась Ульяна на «продувание труб»?! Сколько раз лечилась по-женски: пила таблетки, колола уколы?!
Гинекологи дружно, в один голос вещали: «У вас все нормально! Маточка отлична! Идите и рожайте!»
Отчаявшаяся Ульяна взялась за Михаила. Несчастному мужу было предъявлено сомнение в качестве его сперматозоидов, и бедный Михаил, мечтающий о сыне, согласился на проверку активности своего «своего хвостатого семени». Но сам лично в лабораторию ни шел ни за какие просьбы-уговоры. Стыдился. Несколько раз бегала Ульяна с маленьким пузырьком, хранящем в себе таинство жизни, в местную лабораторию. Именно бегала! Зимою, стараясь сохранить жизненную активность «мужского начала», она ставила пузырек с семенем в лифчик между своих пышных, горячих грудей, ближе к сердцу, и бегом неслась в поликлинику. Шли год за годом. Без всякого предохранения и при очень большом «старании» - желанная беременность не наступала. Хорошую чистку проделала тогда врач-акушер. Выскребла все, вместе с верхним слоем маточного эпителия. Всю жизнь вспоминала Ульяна тот больничный коридор и себя, мучившуюся: делать или не делать аборт. Теперь она тогдашнюю свою нерешительность считала предательством, грехом. За что и несла наказание. Настеньке и восемнадцати не исполнилось, когда Михаил не вернулся с рыбалки. Рыбачили в самом конце марта на петляющей поворотами речке. Как рассказывали мужики-рыбаки, из машины они высадились вместе, а по реке разошлись друг от друга на приличное расстояние. Но каждого было видать. Потом Михаил прошел дальше, объяснив рыбаку соседу, что за поворотом вообще никого нет, и клюет там всегда лучше. И ушел за поворот, скрываемый небольшим береговым мыском. Ушел и не вернулся. Опытный рыбак был Михаил, а не подумал, не догадался, почему в том месте нет ни одного любителя?! Рыбацкий азарт охватил человека! И подвел…
Как раз в районе мыса образовалась подтайка льда, течение под ним убыстрялось. Не добурил несчастный новую лунку, соображая, что лед что-то слишком поддается, как в одну секунду оказался в полынье. До последнего хватался он за кромку льда (при обнаружении у Михаила в кровь были избиты пальцы, изломаны ногти), но кромка обламывалась под тяжестью набухших водой валенок и полушубка. Крика Михаила никто не слыхал. Для весеннего подводного течения тяжесть человеческого тела в рыбацком снаряжении являлась просто-напросто мелкой речной песчинкой.
Нашли Михаила совершенно в другом, довольно далеком участке реки.
До сих пор в глазах Ульяны стоит то утро. Не утро трагической вести, а утро последнего провожания мужа на рыбалку. Был выходной день. Ульяна затеяла уборку. Она любила наводить порядок, когда в квартире никого не было, никто «не мешался под ногами». Михаил уезжал на рыбалку, Настена убегала в Дом спорта. Ульяна ставила кассеты с любимыми мелодиями и с настроением принималась мыть, чистить, вытирать.
В то утро, провожая Михаила, она, вдруг, ни с того ни с сего попросила: «Не езди, Мишаня! Опасно уже!» Муж щелкнул ее по носу: «Не каркай, моя каркуша! Лед еще ого-го!» Вот эта самая «каркуша» и сводила с ума Ульяну. Вспоминая этот маленький диалог, она начинала виноватить себя, увы, сбывшимся своим предупреждением, и плакала, плакала…
В девятнадцать дочка выскочила замуж. Именно, выскочила. Встречалась с Митей три месяца и все, не могу, любовь до гроба! Но, слава богу, встречались три месяца, а живут уже почти десять лет. И живут здорово! Только вот не хватает ребеночка! Всплакнет иногда Ульяна: «Неплодовитые мы с тобой, дочка! Дал бы тебе господь хоть одного!»
Такие же одинокие подруги Ульяны, помогающие жить, не раз советовали ей разменять двухкомнатную квартиру: тяжело одной оплачивать стоимость жилья.  Дочь с мужем жили в оставленной бабушкиной комнате (со стороны Мити). Ульяна не решалась на размен. Вот появится внучок или внучка – тогда… Но бабушкой Ульяна не становилась. А раз она не бабушка, то, может быть, для нее еще найдется дяденька! А вдруг? А как же с этим дяденькой жить, спать в одной комнате, если тетенька Ульяна обладает таким богатырским храпом?! Не-ет, здесь просто необходимы две комнаты! И желательно раздельные, подальше друг от друга, чтобы обеспечить сносное существование-проживание двум немолодым уже людям. Так что, двухкомнатная квартира Ульяны пребывала в расчетливом запасе. Пять лет все же она способствовала новой семейной жизни Ульяны. Всего пять лет. Сходилась Ульяна с одним мужичком. Терлись, терлись, долго притирались друг к другу, а когда, казалось, наконец притерлись – исчезла новизна ощущений и пошли скандалы. Мужичок оказался на редкость занудливым и заносчивым. А тут еще… храп Ульяны. Новоиспеченной «невесты». Первые два года мужичок терпел. Переспит с Ульяной, и бегом в другую комнату. Потом из другой комнаты выходить стал все реже и реже. Лежит себе, почитывает… Потом стал капризничать, дуться на ни в чем неповинную Ульяну. А она уж перед ним готова была ужом извиваться! Мужичок не успеет раздеться-разуться, умыться-побриться, а Ульяна уже расставляет тарелки со свежим приготовленным кушаньем. Поначалу мужичок удивлялся быстроте готовки Ульяны, восхищался вкуснотой, несмотря на такую быстроту, а затем попривык, поизнежился, и угодить ему было все труднее. Крутилась, крутилась гражданская жена Ульяна возле гонористого «мужа» да и плюнула: «Иди-ка ты, милай, на вольные хлеба! Авось, так-то оно лучше будет!» После Мишани-Михаила это расставание не было трагическим…
Сейчас глаза Ульяны вновь наполнились слезами. Но воспоминания стирались, отходили на второй план, а на первом плане, сквозь слезы, прямо над собой на обшарпанном потолке она увидела незнакомую штуковину. Еще в самом начале заселения сюда, она обнаружила на потолке что-то непонятное: люстра не люстра, какой-то встроенный в потолок винт. И каково же было удивление, даже испуг, когда нажав чисто случайно на стене какую-то кнопку, ее опахнуло вдруг прохладным воздухом-ветром!
«Вот это да! Да у меня же номер – люкс! С вентилятором! Хорошо хоть не успела ни у кого спросить, а то бы так опозорилась!» Ну не видела Ульяна таких встроенных в потолки вентиляторов-кондиционеров!
За ужином говорили об ужасной духоте. Как о само собой разумеющемся, Ульяна спросила пенсионеров-интеллигентов:  « А что, разве у вас в номере нет кондиционера?», и в ответ на печальное покачивание головой Екатерины Львовны, означающее отсутствие такого удобства, воскликнула: «А у меня есть! Такое спасение в жару! Да я к тому же живу одна!»
Олег Петрович недоверчиво, с удивленным взглядом скосил голову в сторону Ульяны:
 –Так что, у вас люкс?
 – Почти что! – понесло Ульяну, не принимающей душой спесивого соседа, и желающей хоть этим осадить его надменность и гонор. – Только вот пульта нет, и холодильник тарахтит. Но что это, по сравнению с чудом-вентилятором!
Екатерина Львовна высказала догадку недоумевающему мужу, что, наверняка, это несколько старых оставшихся номеров с охлаждающими аппаратами, остальные же много раз переделаны, но зато оснащены современной мебелью с тихо «урчащими» холодильниками. Тая поспешила удостовериться в правде своей старшей подруги и напросилась к Ульяне в гости. Они играли в карты, обдуваемые прохладными воздушными потоками встроенного в потолок старого кондиционера. Тая собиралась на танцы, Ульяна же, приняв душ, решила отдохнуть: завтра ей предстояло две экскурсии. Она уже посетила дендрарий и дом-музей Н. Островского; совершила ночной морской круиз на теплоходе, в котором ничего не увидела кроме разноцветных огней побережья, но само ощущение нахождения в черной ночи черного моря, далеко от берега, давало немалый адреналин; съездилась-скаталась в соседний Адлер, чуть не умерев в тридцатипятиградусную жару в маленькой маршрутке-душегубке, по полчаса стоявшей в пробках. Ульяна уже порывалась выскочить из нее, так как становилось невмоготу, но дорога наконец расчистилась и микроавтобус набрал скорость, освежая салон встречным воздухом.
Гуляя по уютной набережной Адлера, Ульяна всматривалась в лица отдыхающих. Вдруг повстречаются супруги-станичники Владимир и Валентина, соседи по купе поезда. Но трудно встретиться в таком скопище народа, особенно, когда ты настроен именно на встречу. Чаще все происходит случайно. Гуляла Ульяна и по Сочи, была на центральном пляже, выискивая глазами землячку Наташу, красавицу "Одри Хепберн", но и Наташа затерялась-растворилась в знойном сладком курортном мареве. Всех приютило, рассортировало, расквартировало гостеприимное черноморское побережье. Навестила Ульяна и тот маленький южный полустанок, где четыре года назад провела она грозовую страшную ночь. Как преступника, по уверениям сведущих в криминальных делах лиц тянет на места совершенных когда-то преступлений, так и Ульяну не покидала мысль еще раз побывать в Чемитоквадже. Взяв у диетсестры "сухой паек", она отправилась на вокзал. Скоростная электричка быстро доставила ее на знакомую платформу. И опять Ульяна оказалась на ней одна. Ни один человек не вышел с ней! Что за странная станция?! Но сейчас Ульяне не было страшно. Ярко светило солнце, осыпая блестками сочную зелень, бесконечным ковром поднимающуюся вверх по склону горы. Все та же одинокая стеклянная будочка стояла на краю платформы. Ульяна прошла к ней. Боже ты мой! И даже мужичок дежурный оказался все тот же! Как будто и не выходил из этой будки все четыре года! Ульяне не терпелось спросить, помнит ли он ее, но с озвучанием вопроса поняла: в ее душе и памяти вновь озвучится, ворохнется что-то тяжелое, неприятное, и она промолчала. Та же всколыхнувшаяся и всплывшая наверх память о той, можно сказать, трагической ночи, не дала Ульяне подняться по той же каменной с выщербленными ступенями лестнице до самого конца, до той хижины, "коттеджа" Светланы Ивановны, висевшего на краю обрыва. Спрашивается, зачем ехала? Посмотреть, посозерцать? Поняла Ульяна, насколькотяжело она пережила ту ночь, что все ее нутро, весь рассудок, память противятся даже напоминанию, воспоминанию о ней.
Об обратном времени отправления электрички она знала. Приходилось немного подождать. Но, по всей видимости, станция эта была для Ульяны "дырой в пространстве и времени", каким-то заколдованным местом. Ибо вместо недолгого, как планировалось, ожидания электрички провела Ульяна на платформе почти целый день, так как в районе станции случилась осыпь скальной породы на железнодорожную ветку. На сочинском вокзале она оказалась уже поздним вечером. Маршрутки не было. Брать же такси в расчеты Ульяны не входило. Решила коротать время здесь, наблюдая за прибывающими с разных концов отдыхающими. К ней подходили, предлагали жилье даже на одну ночь. Ульяна категорически отказывалась. Через какое-то время к ней подсел седовласый, интеллигентного вида мужчина. Весь кофр его был набит дисками. Ульяна заинтересованно поглядывала сбоку. Надо же! Пожилой, солидный, а как увлекается музыкой! Мужчина стал рассортировывать диски, раскладывая их по стопочкам. Заметив взгляд Ульяны, спросил с улыбкой: - Тоже не равнодушны?
- Да, я люблю музыку, - ответила та. - Но не всякую. Классику обожаю. Но тоже не всю! Поганини, Вивальди, Альбинони, Григ... А из современных наслаждаюсь и философствую: Морриконе, Манчини, Исаак Шварц...
- О, да вы настоящий меломан! - мужчина не скрывал восхищения перед музыкальными познаниями Ульяны. Разговорились. Для Эдуарда, так звали мужчину, железнодорожный вокзал являлся в настоящее время кратким местом отдыха после весьма общительной встречи с товарищем, доставившем ему новые музыкальные записи. Узнав, что Ульяна собралась коротать на вокзале ночь, он предложил ей переночевать в "нормальной человеческой обстановке". - Я тут совсем рядом живу. В данное время совершенно свободен, - откровенничал Эдуард. - Я вижу, вы славная, добрая женщина. Ну зачем же мучаться на вокзале?! В духоте этой. А у меня кондиционер!
Нет, не соблазнилась Ульяна на этот раз ни кондиционером, ни, в общем-то, на первый взгляд умным, положительным, "музыкальным" мужчиной. Не соблазнилась, как тогда, в неполные свои двадцать два года... Удивительное совпадение: того тоже звали Эдик! Эдуард. И тоже меломан. Уже два года жили они с Мишаней. Настеньки еще не было и в проекте. Работала тогда Ульяна товароведом в небольшом лесоторговом предприятии. Выпускало предприятие кухонные столы, простенькие шкафчики, шило-набивало ватой полосатые тиковые матрасы. Ульяна следила за всем этим производством, занималась отправкой мебели заказчикам. И вот пришлось ей ехать в командировку в областной город: выбить, выписать специальную тонкослойную фанеру. В пригородном поезде к загорелой до смуглоты, стройной, симпатичной Ульяне подсел интересный молодой мужчина. Тот самый Эдик. Весь дипломат Эдика был забит пластинками. И он, как сейчас вот этот пожилой сочинский Эдуард, разглядывающий диски, тоже стал вынимать и разглядывать бывшие не менее современными, популярными тогда, пользовавшиеся спросом, виниловые пластинки. Ульяна, любящая и ценящая музыку, бегающая по очередям за новинками, не могла остаться равнодушной. Не скрывая любопытства, она спросила у Эдика что у него есть. А у Эдика было все! И Пугачева, и Леонтьев, и Антонов, и зарубежные Тото Кутуньо, Джо Дассен... Ульяна не могла оторвать взгляда от такого богатства. И где, как он все это достал?! А ведь сел в поезд недалеко от ее городка!
Из поезда они вышли вместе. Эдуард не успел закончить начатый в вагоне разговор и, не отпуская Ульяну, жестикулируя, рассказывал-вводил ее в недосягаемо прекрасный музыкальный мир. Областной город Ульяна знала плохо и Эдик покровительственно решил ее с ним познакомить. Прежде всего, он обрадовал Ульяну тем, что знал, где находится искомое ею лесоторговое управление. И действительно, довел ее до самого нужного кабинета. Пока оформлялись документы, прошло немало времени и Ульяна думала, что ее новый знакомый давно ушел. Но нет! Эдик ждал ее на стульчике в коридоре, уже подремывая, держа на коленях тяжелый от пластинок дипломат. Ульяне предстояло съездить на фанерный комбинат - Эдуард и туда сопроводил ее. Готовые документы и отгрузка фанеры планировались назавтра. Ульяне предложили переночевать в ведомственной гостинице, расположенной в нескольких метрах от комбината. И тут-то доверчивая, наивная Ульяна совершила роковую ошибку! Эдик уговорил ее переночевать у него. Объяснил, живет с мамой в трехкомнатной квартире; одна комната совершенно свободна. Будет отдыхать Улечка как королева! Но не отдельной комнатой и отдыхом соблазнил Ульяну "виниловый меломан"! Она купилась на новые, ею еще не прослушанные пластинки! Эдик обещал проиграть их все по ее желанию!
Уже тогда, когда он посадил ее в такси, сам присев у дверцы, как-бы загораживая путь к отступлению, Ульяна заподозрила что-то "нечистое". Но не может же так любящий музыку оказаться плохим человеком, подлецом?! Она заметила, что Эдик сильно нервничает. Попыталась уговорить его остановить машину, чтобы выйти; пыталась уверить, что раздумала слушать пластинки... Но такси мчало вперед. Остановились в каком-то городском дворе. В один из домов Эдуард, еще более засуетившийся, направил Ульяну. Та шла, понимая, что попала в беду. "Будет тебе гроб с музыкой!" - гнала навязчивую досадную мысль. Поднялись на третий этаж. "Гостеприимный" Эдуард открыл дверь своим ключом. Взору Ульяны предстала захламленная однокомнатная квартира с маленькой грязной кухней. В углу кухни, за заваленным немытой посудой столом, еле виднелась худая носатая старуха, похожая на ведьму. Слипшиеся космы седых волос свисали из-под черного засаленного платка. Сердце Ульяны сжалось от страха и жути. Но, все ж, она не подала вида, наигранно-весело, почти радостно спросив Эдика: - Куда пройти изволите? Вот в эту комнату, да?
Сняв босоножки, пройдя в комнату, она чуть не упала в обморок, поняв, каково ее назначение. Ульяна слышала о притонах, о всяких "хазах-малинах", о "блатхате", но это помещение являло собою наверняка единую, общую совокупность вышеперечисленных понятий. У стены стоял развалюха диван, прикрытый вытертым пледом с остатками рисунка дикого леопарда. Зато вся стена была увешана цветными фотографиями голых девиц во весь рост и в разных позах, а на потолке, над самим диваном красовалось большое круглое зеркало. По углам комнаты серою кисеей болтались широкие портянки паутин,  в одном из которых Ульяна вдруг увидела несколько новых цветных телевизоров, магнитофонов, проигрывателей. Рядом неровной кучей громоздились разнообразные конверты с пластинками. Никакого желания посмотреть их у Ульяны не возникло.  Заныло под "ложечкой". Сглотнув горькую слюну, она приоткрыла пыльную штору окна. Двойные рамы были забиты наглухо. Не видно ни одного шпингалета. "Ну все, пропала! Наслушалась любимого Джо Дассена!" - мелькнуло у Ульяны. Она обессиленно опустилась на краешек дивана, обреченно заметив мелькнувшее в зеркале отражение своей поникшей фигуры. Из кухни доносился негоромкий, непонятный разговор Эдуарда со старухой. Потом Ульяна услышала, как он выругался матом. "Вот тебе и меломан!" Она пересела на кособокий табурет напротив входа в комнату. Поглядывала на видневшуюся входную дверь в квартиру. Соразмеряла, рассчитывала... Ключ лежал на видном месте, на тумбочке у двери. "Если схватить ключ, быстро открыть, схватить босоножки, выбежать... Нет! Не получится!"
В комнату вбежал раскрасневшийся, взволнованный ожиданием необычной ночи Эдуард. На только что вымытой тарелке с капельками воды лежал кусок ваареной колбасы с ломтиком батона. - Поешь, дорогая! Ты ведь наверняка голодная! Поешь, а то силушки у тебя не будет и ты мне не дашь всего, чего обязана сегодня дать, - частил дергающийся Эдик. - Мне бы водички. А то знаешь, поставь-ка чаек, если можно, - сдерживая дрожь, чуть не стуча зубами, произнесла Ульяна.
- А, это можно. Это мы сейчас, - Эдуард унесся на кухню. Ульяна метнулась к двери, схватила ключ, но тут-же была отброшена ударом. - Не-е, милая моя дорогуша, рыбка золотая, теперь ты у меня в сетях! Вот в этой паутине, как та глупая муха у хитреца паука!
Эдуард усадил Ульяну на табурет, стал совать в рот колбасу с батоном. Она задохнулась, поперхнулась... и тут в квартиру позвонили. Эдик, как ни в чем не бывало, вальяжно, с улыбочкой пошел открывать. В проеме двери Ульяна увидела маленького седобородого старичка. Он о чем-то просил Эдуарда, придерживая дверь рукой. Ульяна, резко схватив босоножки, со всего маху рванулась, врезалась в эту спасительную дверную щель, оттеснив Эдуарда и чуть не сбив с ног старичка. Босиком, держа в руках туфли и сумку, она бежала по незнакомой улице, сама не зная куда. Задыхаясь, спросила у кого-то местонахождение вокзала. Ей указали троллейбус, на котором можно доехать. Только очутившись на вокзале, Ульяна обнаружила, что подошвы ног стерты в кровь. Она успела на вечерний поезд. Но и в купе вагона ее еще колотила дрожь. В любом вошедшем пассажире-мужчине ей чудился страшный странный Эдуард.
На работе Ульяне чуть не всучили выговор за срыв фанерной доставки, но пожалели за молодостью лет, неопытностью и искренностью рассказа. Сама же она еще долго и долго оглядывалась даже в своем городе, боясь, что Эдик и тут настигнет ее...
- Доча! А вить ето был Николай Угодник! - сказала мать Ульяны, выслушав дочкин рассказ о первой командировке. - Ен ето был и толькя ен! Ен тибе и спас, потому что Спаситель! Теперя усегда благодари его! Мать долго не могла отойти от рассказа дочки Все покачивала в недоумении головой, все ругала себя, не Ульяну: - И как я табе про главное в жизни не сказала, шту нельзя так-то доверятца людЯм! Как я тибе не навучила!
Прошла половина двухнедельного отпуска Ульяны. Курортная жизнь упорядочилась и совершалась по заведенному графику: завтрак-море, обед-море или какая-то небольшая экскурсия, ужин и дискотека. За столом Ульяны изменения состава не наблюдалось. Добропорядочные супруги вновь и вновь вспоминали свои прежние туры-вояжи. Длинноногая Тая помалкивала и слушала, ей, по молодости лет еще не успелось приобрести подобный опыт. А Ульяне прямо не терпелось спросить пенсионеров, когда же кончится их заезд?! Ну, конечно же, она не решалась сделать этого, боясь, что старшие опытные соседи по столу догадаются о смысле ее вопроса и, наверняка, осудят ее.   На самом деле, Ульяне действительно хотелось изменения обстановки за столом. было бы куда интереснее познакомиться с новыми людьми, желательно "разрозненными", то есть, не семейной парой. Ибо в потаенном уголочке своей души она оставляла малю-юсенькое местечко для надежды, а вдруг... За другими столами появлялись и появлялись новые лица - состав же застолья Ульяны оставался неизменным. Ухоженные пунктуальные старички, ни разу не опоздавшие к обеду, так никуда и не девались и, казалось, поселились они здесь навечно, хотя и не были довольны местной кухней.
В фойе столовой Ульяна услышала о гастролях в Сочи Филиппа Киркорова и Ларисы Долиной. Она загорелась желанием попасть на их концерт, пусть даже придеться пожертвовать финансами и потерять экскурсию в Красную поляну. Ульяна обожала этих певцов! А где их увидишь, послушаешь?! В провинцию именитые гости не заворачивают, разве что Филипп Киркоров, будучи совсем молодым, еще далеко не "звездой" и не юным мужем рыжеволосой "примадонны", приезжал в городок, где жила Ульяна. Но в то время имя кудрявого болгарского мальчика ей ни о чем не говорило. Сейчас же выросший во всех смыслах черноволосый красавец редкую женщину оставлял равнодушной. И даже его рыжеволосый кумир, а точнее, "кумирша", вначале осчастливившая Филю благосклонным позволением жениться на ней, подарившая ему более десятка неземной, по его признаниям, райской жизни, затем оставившая его и, казалось бы, насмехающаяся над ним везде и всюду - под маской небрежной снисходительности прятала-хранила истинное чувство, известное лишь ей самой.
Ульяна приобрела два билета. И на Киркорову и на Долину. На подобные "духовно-культурные" мероприятия денег она не жалела. Взяла самые лучшие ряды. И теперь жила ожиданием этих концертов, приходившихся почти на самые последние дни ее отдыха. По-прежнему она общалась с Таей: ходили на пляж, на экскурсии, на танцы. Но заметила Ульяна, что в последнее время "дочка" стала от ее отстраняться. особенно на танцах. Все поняла Ульяна. "Я давно говорила тебе, дурочке, найди подходящую по возрасту подружку. Или лучше друга. Нечего около меня тереться! Конечно, все так и думают, что ты приехала со сторогой солидной мамой-дамой! Вот и не подходят ребята к тебе, боятся!" Душа Ульяны отмякла, когда она увидела Таю, общающуюся с высоченным, таким же голенастым парнем. "Батюшки! Такой же черногуз! - смеялась она. -  Ну, слава богу, нашла себе пару!" Теперь и на пляже Тая бывала только со своим новым другом. Всего лишь один раз подошла она к Ульяне, одиноко лежавшей прямо на раскаленный камешках, таким способом лечившей свой застарелый радикулит. Девушка высыпала на живот Ульяны целую кучу ракушек. Студентка Тая изучала науку психологию и за короткое время сумела понять простоватую доверчивую Ульяну. Она знала, что эта женщина, на живот которой неожиданно посыпались мокрые прохладные ракушки, не рассердится, не обидится. Ульяна, действительно, только ойкнула, а потом рассмеялась.
Она по-прежнему выискивала взглядом Галину: не дай бог, улечься с нею рядом на бережку и, плавая, соблюдала дистанцию, не загребала в чужую, Галинину "акваторию". На танцы Ульяна ходить перестала. Довольствовалась, глядя с общего коридорного балкона. Она даже не наряжалась, так, в халате и смотрела на счастливых танцующих. В дребезжащем "Саратове" у нее остужалась бутылка купленного днем вина. Но это была не та замысловатая бутылка с замысловатой пробкой да еще с не менее "замысловатой" стоимостью. Наученная горьким опытом работы с отверткой в отсутствии штопора, Ульяна теперь покупала простое, доступное вино. "Вино плебеев". Так обозвали как-то в очереди купленный ею портвейн. Она тогда спокойно, даже с вызовом положила бутылку в сумку, но в следующий раз решила подойти к прилавку, когда возле него не будет покупателей - зачем портить себе настроение... Перед выходом на балкон, чуть морщась - все-таки, пролитое импортное вино было вкуснее - Ульяна выпивала полстакана портвейна. "Дешево и сердито!"В вечерние часы народу на балконе не бывало. Ульяна отходила в дальний угол и, навалившись грудью на ограждение, наслаждалась музыкой, доносившейся от фонтана. Вино медленно проникало в каждую клеточку ее большого тела, нежной теплотой обволакивало, ласкало его и Ульяне становилось так хорошо, так приятно, что весь окружающий мир начинал представляться ей Эдемом. Она решила так и проводить все оставшиеся вечера! В благостном ореоле одиночества и лирической грусти...
Однако в один из вечеров Ульяна заметила на балконе еще одну наблюдающую человеко-единицу. Худощавый дядечка в спортивных штанах с обвисшими коленками тоже наслаждался одиночеством, нет-нет, да и поглядывая в ее сторону. "Да ну, больно худой! Зачем ты мне нужен!" - внушала себе Ульяна, будто бы незнакомец уже предложил ей что-то. Дядечка с обвислыми коленками простоял весь вечер, к Ульяне же так и не подошел. Это ее задело. Все ж таки, женщина! Да еще какая! Не то что он - худоба! В этот день после обеда Ульяна на море не пошла. Принесла его в жертву концерта Киркорова. Какая ж будет она после моря?! Усталая, расслабленная, с поспешной прической на просоленных волосах... Нет! К концерту Ульяна готовилась тщательно-основательно. Настраивалась! Приняла душ с приятно ароматным скрабом и гелем, вымыла голову хорошим шампунем, после которого волосы стали пушистыми, шелковистыми и почти невесомыми. Включив фен, просушила их и стала фантазировать насчет прически.
Природа не обделила Ульяну: волосы у нее были действительно прекрасные. Густые, длинные. С юности она не подстригалась: носила косы. В связи с особыми случаями в жизни, чтобы изладить на голове что-нибудь праздничное и красивое, она изредка посещала парикмахерскую. И, зачастую, разочаровывалась. Ее волосы будили у мастеров, уставших от примитивных стрижек и надоевших "химий", бурные фантазии. Они начинали рыться-копаться в специальных журналах, каталогах, выбирая наилучшие на их взгляд варианты. Принимались спорить: пойдет, не пойдет прическа. Ульяну поджимало время, она начинала нервничать. Парикмахер тыкал в шикарную прическу на глянцевом фото модельного журнала, уверяя, что всего через час это чудо парикмахерского искусства будет украшать ее голову. Ульяна расстраивалась: "Как долго! Да и сооружение, что перекочует ко мне на голову, что-то не очень..."
Мастер успокаивал: "Дорогая девушка! Издание шедевра требует времени!" И Ульяна высиживала, ожидая "шедевра". После завершения работы довольный парикмахер крутил перед зеркалом голову Ульяны так и сяк, прицокивая языком, а она сглатывала подступивший к горлу комок: прическа вовсе не походила на "шедевр" из журнала. Высказаться она не осмеливалась: все-равно дело сделано. Усилием воли настраивала себя на добрую волну праздничного торжества.
На концерт к своему любимцу Ульяна сама соорудила себе прическу. Она собрала волосы в пушистую копну, закрепив шпильками выше затылка; несколько оставленных прядей завила плойкой и теперь они свисали красивыми локонами. Смотрелось и просто и совсем недурно. Подарок Филиппу был приобретен еще в обед: шикарная белая роза ждала своего часа в графине с водой. В ярко-сиреневом вечернем платье, с розой в руке Ульяна вышла из санатория заранее - боялась долгих пробок. И правильно сделала, так как добралась до концертного зала "Фестивальный" только к началу самого концерта. В многотысячном зале Ульяне сидела в удобном месте. Как сказал распространитель билетов, именно здесь всегда пробегает и даже останавливается певец, и ей не верилось, что вот сейчас она увидит живого кумира. Сидела, ждала-ожидала красивой сказки, как и ее Настена, будучи совсем маленькой, ожидала, когда же мама откроет красочную книжку и начнет читать сказку. 
В огромном зале внезапно погас свет и тут же вся сцена озарилась горящими фейерверками. Из сонмища пульсирующих разноцветных бликов вырос-появился несравненный красавец Филипп. Зазвучаала музыка и певец сразу же быстрым шагом спустился со сцены, направляясь к публике. Он мерял длинными ногами в черных лаковых туфлях очень немалого размера, что правильно соответствовало высокому росту артиста первый проход зрительного зала и, ошеломленная красотой явления, публика, поворачивала вслед ему головы, разглядывая во все глаза. Ульяна не могла усидеть спокойно, она приподнималась на стуле, обращая свой взгляд к мгновенно перемещающемуся, будто летящему по воздуху, королю эстрадной песни. Рядом с нею сидела молодая женщина с букетом в руках. Она начеркала какую-то записочку и вложила ее в букет. "Интересно, что ж она написала ему?" - лишь на секунду отвлеклась Ульяна. А Филипп Киркоров пел уже в середине зала в самом широком проходе, где к нему кинулась ликующая толпа поклонников. Любимец публики, смеясь, кричал в микрофон: "Ну, ну, потрогайте меня, пока я рядом! Пока свободный!" Ульяна так пожалела, что в данный момент находится далековато от певца, хотя понимала, что вот так броситься к нему она бы не смогла - все ж, это удел молодежи, а ей уже надо придерживаться возрастных рамок.  У многих в руках были цветы несмотря на высокую цену билетов. Белая большая роза в красиво оформленном целлофане лежала на коленях Ульяны. Вместе с розой она решила подарить Киркорову еще и свой сборник стихов. На обороте титульного листа она написала: Продлите век вы свой красиво, продолжите историю - Родите Бедроса вы сына и доченьку Викторию...
Ульяна слышала, как обожает Филипп своего отца Бедроса, болгарского певца и как тоскует по горячо любимой маме Виктории, рано ушедшей из жизни, невольно сопоставившей дату своего ухода с днем рождения сына. Зазвучала песня "Ты, ты, ты" и Филипп оказался в том проходе зала, где прямо с краю сидела Ульяна. Она устремила взгляд навстречу спускающемуся по ступенькам кумиру, и он, глядя на нее, шел прямо к ней. Киркоров остановился возле Ульяны и на словах песни "... ты в сердце моем...", присел перед ней. Она глядела в большие, открытые, темно-коричневые горящие глаза чернокудрого смуглого красавца-артиста и тонула в них, забыв обо всем. Забыла она и про розу с любительской брошюркой стихов, а когда очнулась от гипноза, когда вспомнила - Киркоров размашистым шагом удалялся к другим рядам. От минутного счастья, подаренного ей популярным певцом, от обиды, что не успела вручить ему свои подарки из глаз Ульяны горячими горошинами посыпались слезы. "Да не переживайте вы так! Он не раз еще пробежит здесь! - успокаивала ее соседка, такая же пылкая поклонница Киркорова. - Успеем еще подарить! Видите, пока никто не дарит!" Ее букет со вложенной запиской тоже покоился на коленях. Было похоже, это не первый концерт Киркорова, виденный ею. Соседка бурно реагировала, кричала "Браво!", подскакивая с красно-бордового сиденья, и тут же возбужденно шептала в ухо Ульяны: "Вот сейчас бы выключили фонограмму! Ну, выключьте, выключьте! Вырубите!" Тут Ульяна совсем не понимала свою соседку и смотрела на нее с осуждающим удивлением. Она не верила ей. Какая "фанера"?! Да Филипп ее презирает! И как соседка может это говорить, горячо аплодируя, светяссь от счастья?!
Сказочно-красочное, музыкальное действо продолжалось. Филиппа начали задаривать цветами и опять Ульяна пожалела, что не вручила розу самою первою: "Промурыжила только себя! Испереживалась вся!" Певец пел с настроением, с удовольствием общался с алом, благодарил своих слушателей: "Дорогие мои! Вы для меня - все! Без вашей любви не было б и моих песен! Спасибо вам! Спасибо, Сибирь! Эй, где вы там? Спасибо, Норильск! Где, где Заполярье у нас в зале? Нефтяники Сургуту, я люблю вас!" Последнее признание вызвало у Ульяны некоторое недоумение: "Почему именно нефтяники?! Оттого, что более богатые? А почему бы не признаться в любви Уралу? Может быть, он помнит какую-то обиду в свои первые гастроли двадцатилетним мальчиком? Может, в провинциях Урала Филипп потерпел неудачу, провал?" Но гремела музыка, гремели аплодиссменты; зрительный зал то опускался во тьму, то озарялся фейерверкаами. А восхитительный Филипп, успевший сменить концертный костюм, облаченный теперь в облегающую его стан ажурную черную тунику, продолжал радовать зрителей своим талантом. Ульяна все же выждала момент, когда певец находился недалеко и руки его были свободны от цветов. Звучала грустная "Обычная история" - "Прости, прощай, до скорого..." Переборов страх и смущение, Ульяна встала и направилась к Киркорову. Филипп стоял спиной к ней. Ульяна подошла, слегка тронула певца за плечо. Не прерывая исполнения песни, Киркоров повернулся к ней. Ульяна приложила к его груди розу и сборничек, тихо прошептав: "Прочтите, пожалуйста!" Певец кивнул ей и в его влажно-блестящих, темно-коричневых омутах глаз Ульяна увидела благодарное удивление. Длилось это буквально секунды. Когда она вернулась на свое место, взбудораженная соседка зашептала ей горячо: "Вы представляете! Вы повернулись, пошли, а он вам вслед посмотрел!" "Надо же, - удивилась счастливая Ульяна, - Вслед поглядел! Чем-то я его все-таки тронула! Да какое там "чем-то"! Мое восхищение, моя любовь, мое преклонение - разве этого мог он не заметить?!" По ходу концерта Филипп еще не раз останавливался у края ряда, где Ульяна с соседкой подпрыгивали от восторга. Ульяне в этом хотелось видеть повышенное к ней внимание певца, пусть крохотное, но выделение ее из толпы. В тот момент соседка и вручила Киркорову свое таинственное послание, замурованное в букете...
Концерт затянулся более чем на час. Восторженная разогретая публика не хотела отпускать Филиппа. От бурных продолжительных аплодисментов ладони Ульяны горели огнем. Ей стало жаль певца, отработавшего более трех часов искренне, душевно, честно, без всякой "фанеры", о которой шептала лицемерная соседка. А зал продолжал неистовать, не желая расходиться. Наконец публика вставанием и ликующими овациями проводила своего "поп короля". Ульяна не торопилась выходить из зала. Она все еще стояла около своего места, слезы мочили ей щеки. Мужчина, во время концерта сидевший позади ее и, конечно же, заметивший ее восторг, решил помочь, подсказав: "Ваш любимец сейчас будет давать автографы у служебного входа. Так что, мчитесь прямо туда!" Слезы у  Ульяны побежали еще пуще. Какой автограф?! На чем? Почему ж не догадалась она прихватить еще один сборник или хотя бы какой-то блокнотик, куда б непревзойденный король эстрады приложил свою звездную руку. "Не распишется же он у меня на лбу?!" - досадовала Ульяна. Почти самой последней она покинула зал. На улице долго не могла сообразить: в какую же сторону идти. А слезы бежали и бежали по лицу. Слезы восторга, слезы счастья, слезы необычного праздника и сказки.
Сказать правду, у Ульяны кумиром был не только Филипп Киркоров. Она боготворила искусство "раннего" Валерия Леонтьева и Юрия Антонова. Ей посчастливилось воочию видеть и слышать того и другого исполнителя. Валерий Леонтьев, удивительный своею долгой, плодотворной жизнью на эстраде, выдержкой в столь непростом мире шоу- бизнеса, был и остается одним из редких артистов, избежавшим сплетен и завистливой грязи, к тому же сохранившим прекраснейшую форму до самых зрелых лет. Певец выступал на открытом стадионе и ничем не уступал подвижным певцам-юнцам, наоборот, по многим парамметрам превосходил их. Голос Леонтьева ни шел ни в какое сравнение с голосами скоровыпеченных "фабрикантов". Он бегал, носился по стадиону совсем как юный! И пусть ему помогала фонограмма, что и понятно в связи с местом выступления, трибуны ревели от восторга. Как не парадоксально звучит, Ульяне крупно повезло, что не досталось места на трибуне. Зато стояла она прямо у круговой дорожки стадиона, по которой своим, только ему присущим "леонтьевским", размашистым шагом при сравнительно небольшом росте выдающийся певец ходил, бегал  - пел! На другой день тогда Ульяна не могла понять, отчего у нее так болит правая рука - аж нельзя поднять кверху. Потом дошло: слишком много она вчера поднимала эту самую руку "кверху"! Махала ею, отмахивала целых полтора часа, приветствуя певца и крича со всеми: "Мы тебя любим, Валерий!"...
Впечатление от концерта Юрия Антонова "смазала" концовка. После его выступления во Дворце Культуры областного города, в который Ульяна добиралась на автобусе четыре часа, чтобы увидеть-послушать живого артиста, она поднялась на сцену взять автограф. Путь ей преградили два амбала телохранителя. За ними прятался исполнитель лирических, искренне-душевных песен. И был он такой маленький! Высокой пышногрудой Ульяне Антонов едва ли доставал до этих самых "форм". Телохранители сомкнули свои ряды, вовсе заслонив певца и оттолкнули Ульяну. Ах, как неловко, стыдно-обидно было ей, уходящей со сцены словно оплеванной!
Уже ночью, вернувшись после четырехчасовой тряски в автобусе домой, она разорвала все конверты из-под пластинок с фотографиями Антонова. Потом, спустя время она вновь интересовалась его творчеством, новыми записями, отсылая неприятный инцидент к начавшимся сложным, перестроечным временам в стране, когда чуть ли не каждый день что-нибудь да случалось. Быть может и тогда, телохранители приняли громоздковатую Ульяну за опасный подозрительный объект, а ее пышную высокую грудь не за прекрасное природное естество, а за украшенную "схоронку" - арсенал, нашпигованный каким-нибудь смертельным оружием, какой-нибудь взрывчаткой. Откуда было знать им да и самому "спасавшемуся" Антонову, что Ульяна в этом зале оказалась самой любящей, самой ценящей его песни. И потому, наверное, самой смелой, вырвавшейся на сцену, надеевшейся на малый, добрый жест со стороны заезжего именитого гостя, а именно, росчерк-автограф в ее записную книжку.
Необыкновенной атмосферой концерта Киркорова Ульяна жила все эти дни: плавала ли в море, стояла ль на балконе. Кстати, одинокий мужчина лицезревший с балкона танцы, все-таки подошел к ней. И она сразу же поделилась с ним непроходящим восторгом от концерта Киркорова. На следующий вечер они уже разговаривали о будничном, прозаичном. Мужчину звали Богдан.  "Имя-то какое красивое, звучное, - думалось Ульяне при знакомстве, - а вот сам мужичок подкачал!" Богдан пригласил на танцы. Интересная получалась пара: статная Ульяна с простоватым деревенским именем и тщедушный, невысокий, но "именитый" Богдан. Ульяну смущало несоответствие габаритов и чтобы лишний раз, как ей думалось, на них не смотрели, кое-какие танцы пропускала. Богдан же, как оказалось, любил и умел танцевать. На всякие условности, лезшие в голову Ульяне, он не обращал никакого внимания. Ульяна советовала ему потанцевать с другой, но он не отходил от нее ни на шаг и не танцевал, хотя было видно, как ему этого хочется. Богдан стоял рядом и ждал, когда этого захочется Ульяне. Ульяну такая "верность" и смешила и сердила: "Два дня знакомы, а у него, глянь-ка, какие серьезности!"
Богдан стал поджидать Ульяну при выходе из корпуса, столовой, библиотеки. Пригласил к себе в номер. Посидели, выпили винца. Ульяна заторопилась к морю - она ценила каждую минуту свидания с ним, тем более, что времени отпуска оставалось совсем мало. Богдан промолчал. Ульяну смущало, что Богдан почему-то не предлагает ей вместе ходить на пляж, хотя в разговоре обмолвился, что "море - его панацея". Получается, пляж он посещал. Ульяна не обратила никакого внимание на сравнение моря с панацеей - а кому оно не панацея?!
Познакомившись с Богданом, она теперь выглядывала его на пляже. И выглядела! Его лежак находился в отдалении от общей массы отдыхающих - на нем в одиночестве и лежал Богдан. Ульяна, схватив свой лежак под мышку, держа в другой руке халат и сланцы, по колющей ступни горячей гальке направилась к Богдану. Лежа на спине, тот читал газету, ею же прикрываясь от солнца. Услышав громкий бряк кинутого рядом лежака, он оторвался от газеты. Увидев над собой улыбающуюся, обрадовавшуюся "находке" Ульяну, резко бросил газету себе на ноги. Ульяна смотрела в лицо Богдана и удивлялась, что оно выражало не радость встречи, а какое-то замешательство, даже испуг. Она перевела чуть опечаленный взгляд на ноги Богдана и ... содрогнулась. Ее передернуло, и за такую реакцию на увиденное  самой стало неловко и неудобно. Спасительница-газета не оправдала надежд Богдана прикрытия, защиты. Ноги его от бедер до самых ступней были покрыты красно-коричневой чешуей. Кое-где чешуя пластами отлетела, открывая шматки бело-розового тела и ноги Богдана казались пестрыми. Они представились Ульяне двумя тонкими ошарпанными стволами какого-то непонятного дерева. И еще в ее памяти возникли две голые, местами плохо ошкуренные лесИны, что готовил отец для сруба нового дома. Ульяне стало невыносимо жаль Богдана и она, стараясь обмануть его догадливость в отношении настроения и оценки, переборов внутреннее противление, легла на лежак рядом с ним. Попыталась рассказать что-нибудь легкое, веселое, смешное. Богдан не смеялся. Не разговаривал. Молчал. Замолчала и Ульяна. В создавшуюся паузу неловкости она встала и пошла в море. Ей не хотелось выходить из воды, возвращаться к своему лежаку. Она увидела, что и Богдан решил поплавать. Плавал он превосходно, заплывая далеко. Нырял, кувыркался, бултыхался в гордом одиночестве. Сам себя определил в изгнанники. Почему-то береговой рупор молчал: наверное, был уверен в хорошем пловце, хотя и нарушившим линию заплыва. Ульяне, добросердечной бабе, было жалко его, но, представляя больные ноги Богдана - экзема ли, псориаз ли, другая какая неприятная зараза - ее опять всю передергивало и даже становилось холодно до озноба. Не от воды. От брезгливости. Хотя она не относилась к особо брезгливым, "гребующим", сейчас с содроганием боялась наткнуться-наплыть в прибрежной морской зоне на отмокшие, далеко не рыбьи чешуйки.
За обедом Ульяна подняла неожиданную тему разговора. Предмет-то был школьный, но она так давно уже проходила физическую географию и кое-какие сомнения мучили ее. Чтобы не казаться совсем необразованной, Ульяна по-хитрому подошла к волнующему вопросу. Вроде бы и спрашивала и сама тут же подключалась к ответу более ученых людей. "Как, все-таки, много народу купается в море! - начала она издалека. - И так каждый год, каждое лето! И ведь разные люди едут сюда, правда? Кто отдыхать, кто лечиться. И ведь всем море помогает! Правда, ведь?" - обращалась она к Олегу Петровичу. Тот соглашался: "Да, море многим помогает". Ульяна продолжала тонкую тактику: "А вот, к сожалению, есть заболевания кожные. И с ними люди тоже едут к морю..." Свою ученость и образованность хотела показать и Екатерина Львовна. Она утвердительно кивала головой: "Конечно, только к морю! Море смоет все болезни!"
- Ну уж, все не все! Помощь, конечно, почувствуется, - поправил супругу Олег Петрович. И тут Ульяна подбиралась к основной сути интересующего ее вопроса. Ей хотелось уточнения, подтверждения своих надежд: - Что интересно, - хитрила она, - море ведь каждый раз разное! Каждый раз меняет свои течения, обовляя воду. И у берега тоже, ведь?!
- Море - это море, - лаконично-философски изрек Олег Петрович, не пускаясь в подробные пространные объяснения, наверняка так и не понявший хитрости Ульяны.
- Но ведь я, допустим, не смогу же заразиться от купающегося в море рядом кожного больного?! - устав от намеков, уже напрямки то ли спросила, то ли утвердила Ульяна. - Не должно быть! - отрезала Екатерина Львовна. - Не исключено!- не согласился с супругой Олег Петрович, совершенно неосознанно, невольно повергая любопытную соседку по столу в унылое настроение. Молчавшая весь вечер Тая, невыспавшаяся от неожиданно нагрянувших свиданий, наконец очухалась, поняв разговор и почти добила свою бывшую старшую подругу: - У нас одна приехала с моря, так из диспансера не вылезала!
- Так может она совсем другим путем заразу подхватила! - не согласилась Ульяна с такой трактовкой вопроса. - Причем тут море?!
- Не знаю, не уточняла. Море не море, а приехала с него с кучей проблем!
- Нашли о чем беседовать! - прервала Екатерина Львовна. - Что за тема разговора да еще за едой! Надеюсь, для всех нас она никчемна и не нужна! Все мы женщины умные, по чужим постелям не валяемся! А это самое главное. Значит, будем чисты и здоровы! И простимся по-хорошему.
"Что я, правда, с ума сошла?! Забила башку черт-те чем! Столько людей купается рядом с этим Богданом, ну и что? Я ведь с ним только танцевала..." - успокаивала себя Ульяна, прослушав последние слова Екатерины Львовны. Та специально для Ульяны еще раз повторила, что это их последняя совместная трапеза и завтра, раненько утром, они отбывают в родной Калининград. Это запоздалое сообщение Ульяну никак не тронуло. Отдыхать ей оставалось мало и надежд на "что-то новенькое, интересное, личное" не оставалось никаких. Она искренне порадовалась целому месяцу отдыха пенсионеров, чуть пожалев себя: "А я будто только вчера заехала и вот уже скоро отъезжать!"
Вечером она засомневалась: выходить на балкон или нет. Там опять будет стоять скучающий несчастный Богдан и ей становилось неудобно, будто она ворвалась, вторглась в чужую тайну, невольно нарушив устоявшееся спокойствие. Да и у самой Ульяны произошел сбой в умиротворенном созерцании курортных вечеров. Как прекрасно было ей одной, свободной и независимой, наслаждаться окружающей экзотикой! Так нет! Нарушилось личное пространство, проник чужой интерес, заставивший думать и переживать. А оно надо? У нее и своих проблем полно. Вон за недостаток ее перевели в иную категорию людей, не имеющих права требовать наилучших удобств, и переселили в дальний угловой номер. Разве сравнИм недостаток Ульяны с недостатком Богдана?! Однако Богдана никуда не переселили и жил он на общих правах с соседом-напарником. "Вечно к моему берегу прибивает всякую шелупонь: то занудных, то больных... - досадовала Ульяна. - Да еще и выделываются! А я, дура чокнутая, за всех переживааю..."
Все ж, она вышла на балкон.  Никого! Вновь стояла одна, наслаждаясь музыкой в ярко-звездной ночи, дышала, не могла надышаться морским воздухом бальзамом. Богдан так и не появился. Рано утром к Ульяне прибежала усатая вахтерша из той же категории несчастных храпунов. Запыхавшись, затараторила Ульяне: "Отругала меня врачиха! Уже три бумажки-направления тебе послали, а наши дежурные все в твой старый номер относили. Что ж ты дохтуру не сказала, что тебя переселили? Ты хучь была у врачихи?" "Вот еще, буду кричать всем от радости, что меня перевели в "палату №6" - подумала Ульяна и, вздохнув, вымолвила:"Опять там сидеть в этой очереди! А у меня времени совсем уж нет". Все ж, перед завтраком отправилась в больничный корпус. Перед кабинетом сидело три человека. В этот раз к доктору Ульяна попала быстро.
- Что ж это вы, голубушка, настолько увлеклись морскими процедурами, что вовсе забыли обо мне! - заулыбалась Амалия Сурсеновна и низкий голос ее не казался грубым. Ульяна поделилась с ней, как она рада морю, что почти не вылезает из воды, разве что позагорать, а в санаторий является, чтоб только поесть и поспать. - Вижу, вижу положительное влияние моря на вашем теле, лице, но особенно в блеске ваших глаз! - добродушно балагурила Амалия Сурсеновна. - А теперь давайте-ка убедимся в этом с медицинской точки зрения - измерим ваше давленьице!
Она сжимала грушу старого тонометра, качая воздух, затем отпускала и накачивала вновь. По нахмурившемуся взгляду доктора, по ее сдвинутым в одну полоску широким бровям - "моно бровь Фриды Кало" - Ульяна поняла, что с давлением не все в порядке. Амалия Сурсеновна резко выдернула из ушей стетоскоп и вскинула на Ульяну горящие недовольством глаза: - И как, голубушка, позвольте это понимать?! Она, видите ли, целыми днями валяется на солнышке! При ее-то давлении под двести! Дорогая моя, да вас просто хранит бог! Пока хранит. Вам на солнце вообще нельзя бывать! Самый максимум - пятнадцать, двадцать минут, - Амалия Сурсеновна распалялась все больше и больше.  - И почему вы не соизволили придти на мои приглашения? Это что, полное игнорирование медицины?
Ульяна хотела все объяснить, рассказать, даже посоветоваться насчет ее боли-печали, всем мешающем храпе, но горячая восточная женщина-врач, так быстро изменившая к ней свое отношение, не стала слушать, категорически приказав каждые два часа являться пред ее прекрасные очи. Она накапала в мензурку каких-то вонючих капель, достала маленькую желтую таблетку, заставив Ульяну сейчас же положить под язык. На листочке написала названия лекарств, необходимых при гипертонии и строго-настрого приказала их выкупить.
От врача Ульяна вышла подавленной, расстроенной и даже будто обессилевшей. После такой "консультации" она сразу почувствовала себя страшно больной. "Как же так? -  не понимала Ульяна Амалию Сурсеновну, - сначала так восхищалась мною, влиянием моря, а потом на все наложила запрет! Но я ведь так хорошо себя чувствую! И купаться я буду и загорать тоже! Сколько захочу!" В горле Ульяны кипели слезы. Она никак не хотела верить, что с нею может произойти худшее. Отдыхать на море оставалось три дня и тратить драгоценное время на походы к врачу она не собиралась. На завтрак Ульяна пришла последней. За столом шла оживленная беседа. Тая познакомила ее с вновь прибывшими отдыхающими. Это была компания Таи - такого же возраста путешествующие парень с девушкой. Но как раз Тая счастливой паре влюбленных была не нужна. Ребята свое путешествие считали медовым месяцем, хотя, как поняла Ульяна, оформления брачных отношений у них не было. "Молодожены" жили по своим принципам и путешествие проводили своеобразно: в каждом из выбранных ими южных санаториев отдыхали всего по два дня, а всего санаториев насчитывалось до десятка.  Путешествующие бедняками явно не являлись. Ульяна в разговоры с "золотой молодежью" почти не вступала. Разговор с врачом, возникшая проблема со здоровьем затрагивали ее меньше, чем теперь уже полное затухание той искорки, того огонька последней надежды на новое неожиданное знакомство, теплившееся в потаенном уголке ее души. Надеяться на что-то теперь не имело смысла. Она даже не испытывала раздражения и ненависти к подсаженным за ее стол ребятам, укравшим у нее еще два дня из оставшихся трех. Юная супружеская пара ни в чем не была виновата; она ничего не подозревала о тлеющих угольках так и невоспламенившегося пожара в сердце этой, пожилой для них тетеньки.  Что удивляло Ульяну, так это огромные затрачиваемые финансовые средства "молодоженов", несоответствующие их возрасту. Ее так и подмывало спросить "богатеньких буратинов": кто же их родители? Но охватившее равнодушие не дало лишнего повода расстройству, ибо Ульяна и сама догадывалась об "источниках дохода".
Через два часа она, все же, сходила к врачу. Давление заметно снизилось. Ульяна уговорила Амалию Сурсеновну не бегать к ней часто, пообещав принимать лекарства. Отошедшая от строгости врач, посмотрев в карточке дату отъезда Ульяны, не смогла сдержать улыбки: "А все ж вы мне нравитесь! Настоящая баба! Семеновна! Ладно, так уж и быть, наслаждайтесь отдыхом!" И Ульяна наслаждалась. Кто знает, доведется ли ей еще раз увидеть море?! Она забыла про всякого рода опасения, нежилась в атласных волнах, загорала до полного изнеможения, бросаясь затем в воду, испытывая неописуемое удовольствие, кайф от контраста температур и состояний. Осмелилась даже заплыть за красный буй-ограничитель в самый полный штиль - так ей хотелось побыть с морем наедине, вдали от берегового гвалта и шума счастливых отдыхающих. Ульяне так хотелось почувствовать море,слиться с ним, запомнить навсегда! Она ложилась на спинку, взгляд ее запрокидывался в голубое небо без единого перышка облачка. Высоко-высоко над ней зависала фигурка бесстрашного парашютиста. Такой вид экстремального отдыха пугал Ульяну. Она не могла представить: это какой же смелостью надо обладать, чтобы летать, уцепившись за стропы парашюта, подцепленного к катеру, болтаясь в высокой голубизне неба над черными глубинами моря?! Но, наверняка, миг этот, воздушный аттракцион этот, называемый сложным термином "Парасейлинг" незабываем на всю жизнь! Еще Ульяна думала: "Мамочка моя! Предложи мне даже бесплатно "повисеть" над морем - ни за что не соглашусь! Хотя и мне случалось быть авантюристкой. А здесь еще за пережитый страх, за такое жуткое "удовольствие" необходимо еще и платить собственные деньги! Наверняка, немалые..." Ульяну охватывал скользкий холодный страх: вдруг экстремал сорвется и рухнет вниз, прямо на нее. Она быстро переворачивалась со спинки  и гребла к берегу. Ульяна гребла все быстрее и быстрее, а болтающаяся в воздухе точка-фигурка проэцировала прямо на нее. Наконец, покачиваясь, Ульяна выходила на берег, ругая себя за нелепые мысли. Ложилась отдыхать-загорать.
Теперь у нее было два объекта наблюдения, столкновения с кааждым из которых она избегала: Галина в неизменном синем платочке и Богдан, читающий газету, ею же, в случае, и прикрывающий свой дефект кожи. Богдан каждый раз менял свое местоположение - тоже, наверное, боялся столкновения с активной Ульяной. Но он ошибался в Ульяниной настойчивости и навязчивости - она никогда не была такой. Ульяна была гордой. Покойный муж Мишаня долго добивался ее расположения - почти три года накручивал педали велосипеда возле нее, уговаривая прокатиться. И сейчас отлично поняв и разгадав Богдана, ей было неприятно и обидно за себя. Ведь она ничего плохого ему не сделала! Да и не собиралась что-то делать с неподходящим ей больным человеком! Почему же избегать ее? Почему просто не поговорить по-человечески?
Вечером она решила сходить на танцы, так как завтрашний будет посвящен счастью живого общения с величайшим голосом поп и джаз дивы нашей эстрады Ларисы Долиной. Перед выходом к фонтану, она "подзадорила" себя "Лучистым". У фонтана было шумно, весело. Чувствовалась "дружба народов" - не то что в первые дни заезда. Богдана она увидела сразу. Он вальсировал вокруг фонтана с невысокой худенькой женщиной. Танцующие расступались перед кружащей вихрем парой. "Вот змей облезлай! - незлобиво усмехнулась Ульяна, вспомнив поговорку своей бабки Дуни, сейчас угодившей в самую точку. - Ты посмотри, какие кренделя выделывает своими больными ножками! И бабенку-то подобрал похожей комплекции: такая же худоба, два дрына!"
Ульяна, так и не осуществившая свое желание в таком же вихре покружиться вместе с вакханками вокруг фонтана, ушла с танцев. В номере она допила оставшееся вино и, в предвкушении одиноко-лиричного вечера, вышла на балкон. Звезды перемигивались в небе, Ульяна подмигнула им: ничего, завтра у меня счастливый вечер!
На концерт Долиной на местном базаре она купила букет садовых цветов, как уверял продавец, только что срезанных утром. И действительно, букет еще в капельках росы благоухал влажной свежестью и тонким ароматом. Также как и на концерт Киркорова подговившаяся и настроившаяся Ульяна целый день пребывала в счастливом ожидании. Место ее находилось перед сценой в первом ряду. Ульяне даже пришлось задирать голову кверху, но зато она была совсем рядом с любимой певицей. Лариса Долина пела в день своего рождения. И не скрывала возраст, что еще больше расположило провинциальную поклонницу к эстрадной звезде. В отличие феерического представления Филиппа, У Ларисы было все намного проще. Сама певица не спускалась со сцены и, как заметила Ульяна, вовсе не любила бегать по залу, собирая цветы, как это любят делать еще два наших известных кумира - Николай Басков и София Ротару. Цветы складывались в кучу на сцене и когда кто-то положил их прямо к ногам певицы, Долина с юмором заметила: "Огромное спасибо за возложение. Но я пока не памятник, я пока живая!"
Неподражаемый, непохожий ни на чей голос великой эстрадной певицы наполнил теплотой и восторгом многотысячный зрительный зал. Долина пела "вживую". исполнение было то сдержанным, серьезным, философским; то ироничным, игривым, веселым - в зависимости от содержания текстов песен. И восхитительный голос, то поднимающийся до недосягаемых, казалось, высот, то ниспадающий до самых низких нот, всякий раз украшенный разнообразными оттенками звучания, тембра не просто удивлял. Поражал! Несколько раз Лариса пела "на бис". Ульяна все порывалась выйти на сцену, вручить свой букет со вложенной туда брошюркой стихов, но никак не успевала: вновь начинала звучать песня и "служители-блюстители" сцены прекращали подношения-дарения цветов и подарков. Ульяна любовалась совсем рядом поющей Долиной, разглядывала ее. Миниатюрная фигурка певицы, имеющая когда-то совсем иные формы, казалась игрушечной, кукольной.
Все восхищаются силой воли артистки, превратившейся из "пышечки" в стройную красавицу. У всех на слуху ее "кефирная" диета, но далеко не каждый и каждая "сядет" на кефир, переступит через себя, чтобы добиться столь наглядных результатов...
В этот день Долиной исполнилось пятьдесят два года. О чем она и уведомила собравшуюся достопочтейнейшую публику. Что и говорить! Артистка и есть артистка! да еще с характером. Иная русская баба в пятьдесят лет почти старушенция! Но, надо заметить, что в последние десятилетия понятие возраста у женщин сместилось, сделалось весьма относительным. Приходиться признать, что как не сетуем мы на трудности жизни, нелегкие условия, все-таки, общество стало жить намного лучше. Сорокалетние женщины сейчас выглядят на двадцать восемь! А эти всевозможные прибегания к диетам, макияжам и ранее неизвестным русской бабе "фитнесам" разве не говорят о растущем благополучии?! В двадцатые-сороковые годы люди в большинстве своем мечтали о куске хлеба и были несказанно рады этому вкусному сладкому куску. Теперь же настоящий хлеб, испеченный по стародавним рецептам и традициям, брезгливо отодвигается в сторону как высококалорийный, а значит, вредный продукт. Более того, хлеб, производимый из самой качественной муки, на дрожжевой опаре-закваске сейчас принято считать ... "неправильным хлебом"!
"Люди! Вас необходимо вернуть во времена голода! Вот где вы почувствуете настоящую "диету!" - думалось Ульяне, ей вспоминалась бабка Дуня, ее страшные рассказы о голоде.
Да, аритистке без грима нельзя. Хороший профессиональный грим и макияж, конечно, скроет возраст, заретушует морщины. И Долина со сцены смотрелась просто девочкой. Подошедшая ее поздравить повзрослевшая дочь Ангелина в своей цветущей естественной "пышной" красоте, какую имела в молодости знаменитая мамочка и которую многие годы "вытравливала" из себя умопомрачительными диетами, расстрогалась, расплакалась на виду всего зала. Расстрогалась и сидевшая внизу, у края сцены сентиментальная Ульяна. Но тут Лариса запела замечательную веселую песенку об Одессе, заставив Ульяну перестроиться на новую волну.
Близко-низко сидевшая Ульяна будто заглядывала под юбку певицы. Облегающая юбочка на самом деле излишне, изрядно откровенно открывала ухоженные ноги Долиной. "Ухоженные ножки" Ларисы не в том смысле, что уходились-устали как у простой советской бабы при беганьи по очередям, а в том, что наоборот,  заботливо оберегаемы, нежно ухожены как и подобает звезде эстрадного Олимпа. Но глазастая Ульяна своим бабьим, пусть и независтливым оком, все ж "углядела" на правой ножке певицы чуть повыше колена с внутренней стороны синю-юсенькую варикозную жилку. Теперь ее взгляд так и искал-выискивал эту проявившуюся тонкую вену, когда артистка оказывалась над сидящей внизу Ульяной. В действительности Ульяна не завидовала Ларисе Долиной, понимая, через какие "огни и воды" ей пришлось пройти, пробиться, чтоб всего добиться; чем пришлось поступиться и от чего отказаться. Далеко не каждая женщина обладает соответствующими качествами. Но ради сцены, ради искусства, ради славы и пострадать не страшно! Как-то в одном из интервью на вопрос, от какого любимого блюда популярной певице особо тяжело отказываться, Долина назвала банальную жареную картошку, от одного запаха которой ей сводит скулы и хочется бежать далеко-далеко, чтобы не чувствовать любимого аромата запрещенного ею же самой продукта.
Наконец Ульяне удалось пробраться на сцену. Она шла к Долиной на виду многотысячного зала "Фестивальный" и не ощущала никакого страха. Это поразило ее. Мгновенная мысль объяснила ситуацию: она совершенно одна среди этой громадной толпы зрителей, никто не знает ее, никого не знает она и сам зал, заполненный людьми, казался ей сейчас абстрактным, будто там, за ее спиной черный вакуум, пустота... Ульяна приблизилась к миниатюрной Долиной и, отдавая ей букет со вложенным сборничком, быстро, почти скороговоркой произнесла: "Лариса Александровна! Прочтите мои стихи. Может, что-то найдете для себя". Певица медленно-медленно подняв на Ульяну неестественно длинные тяжелые ресницы, коротко ответила: "Непременно". Ульяне показалось, что артистка смотрела на нее и не видела ее. Она смотрела сквозь Ульяну, смотрела как на очередной предмет, проносящийся на подарочном конвейере - за Ульяной стояла благодарная очередь с цветами. Отчего-то от всего впечатления от встречи с Долиной на сцене у Ульяны осталось одно: "Какие тяжелые ресницы! Вот, наверное, глаза-то устали... Оттого и взглад такой... сквозной..." Так думала Ульяна.  Но, быть может, свет недосягаемо высокой звезды в лице маленькой ростом земной певицы Ларисы Долиной уже не достигал обычных объектов-пылинок в лице восторженной добродушной Ульяны, составляющих человеческое мироздание...
Конечно, от концерта Ульяна была без ума! Голос Ларисы Долиной всю ночь звучал в ушах и не давал уснуть. Все дни, связанные с морским отдыхом, были для Ульяны счастливыми, но эти два концертных вечера - выдающимися в ее небогатой на зрелища жизни. Когда-то "на заре далекой юности" маленькая Уля мечтала об искусстве, о сопричастности с ним. И пусть судьба ее сложилась иначе - дуушою, сердцем она всегда находилась рядом с талантливыми, творческими людьми...
И наступил последний день курортного отдыха. Как Ульяна не оттягивала счастливые безоблачные деньки, они, подвластные неизменному течению бытия, прошествовали друг за другом, ни на мгновение не остановившись. Не только именитый поэт просил: "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" - Ульяна также умоляла сделать некий "стоп кадр" в ее жизни, в ее памяти. Эти последние мгновения она вдыхала в себя, "вглядывала", "втягивала", чтоб сохранить надолго, может, навсегда.
За завтраком Тая пообещала проводить ее. Она даже хотела посвятить Ульяне весь сегодняшний пляжный день, но та благодарно отвергла незапланированные девичьи жертвы, чему Тая особо протестовать не стала.
В этот последний день Ульяне вообще не хотелось покидать пляж. Даже на обед! Что раньше для нее было сравнимо разве что со стихийным бедствием. Она долго бродила по берегу, выискивая интересные камешки - увезти на память. Все ж, не изменила себе - отправилась в столовую. Когда приблизилась к столу, поняла - лучше б не ходила! За столом восседали (вот именно, восседали) два здоровенных интересных мужчины. Таи не было. Совершенно равнодушно Ульяна поздоровалась, чувствуя все ж, что настойчиво гасит в себе проявление припозднившихся эмоций, а взбунтовавшаяся кровь, вопреки показному спокойствию хозяйки, вдруг запульсировала быстрее, формируя при этом ненужные и никчемные чувства обиды и досады. Мужчины сразу проявили интерес к Ульяне. Представились. Познакомились. Выразили желание вместе нескучно отдохнуть. Узнав, что их обеденную компанию составит еще и молодая девушка, мужики просто воспряли духом, глаза их загорелись. Тот, что постарше, Борис, не давал Ульяне спокойно поесть, все что-то расспрашивал, рассказывал о себе. Мужики приехали из Тулы, были друзьями и работали на одном заводе в очень "вредном, горячем цеху", за что и были поощрены льготными путевками - здоровье поправить. Подошла Тая. Жаждущие знакомства накинулись на нее с вопросами-расспросами.
- Таечка! А вы случайно не знаете, почему наша соседка Ульяна такая молчаливая, скучная? - поинтересовался Борис.
- Кто-кто?! - удивилась Тая. - Это Ульяна-то скучная?!! Ну что вы! Веселей и интересней женщины вы здесь не найдете! А то, что немного грустная... так ведь, уезжает завтра, рано утром... - разъяснила девушка положение дел. Борис чуть не поперхнулся, отложил вилку, перестал обедать.
- А вы, Таечка, долго еще будете радовать курорт вашим присутствием? - с надеждой в голосе спросил мужчина помоложе, нареченный именем Альфред. "Хичкок - ухмыльнулась в душе Ульяна, - а может быть, даже Шнитке?!"
- Вообще-то мне целые две недели еще осталось. Но у меня есть друг! - обнадежила сначала вновь прибывших любовников Тая, поставив затем жирную точку в еще не успевших завязаться курортных отношениях. Борис с Альфредом как-то сразу сникли, посерьезнели, переключившись на разговоры о своей работе. Ульяна кое-как, без настроения и удовольствия проглотила обед и ушла к себе: надо было подготовиться к отъезду. Она собирала сввои наряды, а в мыслях звучало родившееся стихотворение: Судьба, судьба!
               За что так обижаешь?
               За что преследуешь, какая месть?
               И напоследок мне кусок бросаешь,
               Который я не успеваю съесть!
Ей понравился Борис. Как раз ее и для нее! И как же не возьмет обида, если она одна прожила в свободном номере две недели и не единого раза судьба не подарила ей, не подкинула шанса воспользоваться курортным понятным "благом"?!! Разве что псориазный Богдан. Но такой милости от судьбы Ульяна бы не приняла. Теперь же в самый последний момент эта злая судьба, юдоль, безжалостный рок привел и посадил интересного мужчину прямо напротив Ульяны. Глаза в глаза. Любуйся! Как было не огорчаться?! И хоть оставался у Ульяны еще целый свободный вечер полноценного отдыха разочарованию ее не было предела. И Ульяна заревела. От слез, перешедших в настоящее рыдание, перехватило горло, заложило нос. Но что это? Даже заложенным носом она вдруг унюхала отвратительный запах в комнате. Непонятная вонь подавила, охладила ее горячие переживания, прекратила слезы. Прочистив нос, Ульяна стала ловить, определять то место, откуда происходило сие амбре. Чуткий нос не подвел Ульяну, привел к окошку, занавешенному плотной шторой. Сдвинув занавеску, она обнаружила целую кучу собранных ею и подаренных Таей совсем подзабытых ракушек. Они-то и являлись распространителями зловония. Оказалось, Ульяна недостаточно вычистила их содержимое, не смогла достать, выковырнуть у многих ракушек из "материнских глубин" плотное, слизистое "чадо". И теперь остатки невыскобленных морских организмов как следствие "неудачного аборта" являло собой тяжелые "осложнения в виде заражения воздуха". Ульяна не побрезговала: Свалив ракушки в раковину - не их близкую родственницу, а всего лишь предмет сантехники, она промыла их холодной водой и снова принялась за чистку. Выбрасывать ракушки она не собиралась, так как в содружестве с морскими камешками они уже виделись Ульяне неотъемлемым дизайном ее ванной при будущем ремонте.
За ужином мужики из славного города Тулы, оставившие там свои "самовары", то бишь родных жен, исподлобья оглядывали зал - выбирали новенькие чужие  "самовары", при этом не забывая о хлебе насущном: мужественные челюсти их ходили ходуном - от обеда до ужина весьма большой промежуток времени и было понятно, что мастера сталеплавильного цеха заметно проголодались. За столом царило молчание. Ульяна, которой было немного неловко за прошедший обед, где она не смогла погасить своих эмоций и все настроение "написала на своей морде", сейчас решила развеять грустную атмосферу и показать, насколько весела и счастлива. Она с юмором   принялась что-то рассказывать, вспомнила о своей панике в волнующемся море, но Борис с Альфредом только равнодушно похмыкивали да поддакивали. "Ну и правильно! Умные мужики, реалистичные. Нет, значит, нет! И никаких романтических иллюзий хотя бы насчет одной, но незабываемо проведенной ночи! Угасла в мальчиках романтика, а, может, вовсе не жила..."
... Отъезд Ульяны Тая проспала. В очень раннее утро, когда крепким сном спала вся южная природа вместе с отдыхающими, своими "властелинами"-человеками, наивно присвоившими себе такое звание и статус, Ульяна обошла санаторий, смочила руки в сказочном фонтане, попрощавщись с неустающими танцующими вакханками.
На сочинский вокзал ее доставил тот же таксист-артист Глеб, привезший ее в санаторий две недели назад. Перед тем она позвонила ему, сразу предупредив, что на комфортную доставку обладает "остаточным капиталлом" - всего двумястами рублей. Глеб согласился не моментально - пауза висела минуты две. Но, увидев Ульяну, забыл про маленький "навар", восхищенно присвистнул: "Ай-яй-яй! Как изменилась женщина! Как похорошела! И всего-то за несколько дней! Видит бог, на юг вам ездить нужно каждый год!" Польщенная Ульяна улыбалась: рада бы  в рай да грехи не пускают!
                ЭПИЛОГ
Ульяна расслабленно нежилась в теплой зеленовато-лазурной воде.  Она прикрыла глаза, представив, что качается на морских волнах, состав которых в данный момент являл собою помимо воды из-под крана специальные цветные соленые смеси для ванн, совершенно эдентичные - как врала-гласила реклама -  естественному насыщению моря. Ульяна открыла глаза. Ладно, пусть вода не настоящая, не морская, но вот они, истинные атрибуты моря - разноцветные, разноформенные камешки с черноморского побережья! Вот они, те бывшие зловонные ракушки, которые в поезде, в душном вагоне заявили о своем существовании и принадлежании совершенно другому миру, недобровольно ими покинутого. Тогда, при возвращении Ульяны с юга, кто-то из сведующих пассажиров сразу распознал специфический "аромат", категорически заявляя: "В вагоне везут ракушки! И эти ракушки недобросовестно вычищены! - и добавлял с сознанием дела: - Хотя простая чистка их - бесполезное занятие! Необходимо варить!"
"Откуда же я знала! И где же было их варить?!- чуть тогда не выдала себя Ульяна, но вовремя спохватилась, промолчала, подумав: только бы быстрей доехать, а там уж я из вас бульон ракушечий сделаю!"
Чем ближе к дому подходил поезд, тем все больше и больше определялся источник тошнотворного запаха, именно купе Ульяны. Благо, старые пассажиры выходили, входили новые и пока до них доходил испорченный водух, Ульяна проявляла "инициативу": "Чаще, чаще давайте вагон, купе проветривать, а то сидим как..."
... Стены своей ванной комнаты Ульяна выложила кафельной плиткой цвета морской волны, инкрустировав морскими камешками и ракушками. (Пришлось-таки их варить!) Она наклеила, посадила их на водостойкий клей и теперь, омываясь водой из-под душа, ракушки и камешки меняли тусклый мертвый цвет, превращаясь в теплых и живых, сохранивших в себе великую, непознанную энергетику моря и солнца.
... Ульяне снилось море. Но не так, как прежде. Теперь она видела огромные тяжелые пласты зеленовато-лазурных волн, качающихся в безграничном, бесконечном пространстве... Однажды там, во сне она увидела дельфина. Большого, отливающего атласом красавца. - Улька! Все! Это к мужику! Неоспоримо! - поспешила обрадовать одна из закадычных подруг-вдовушек, собравшихся в тесный кружок "одиноких сердец". Не верила Ульяна ни в сонники, ни в гороскопы, ни в какие другие предсказания. - Нет, девочки, - с грустинкой произнесла она, - уплыл мой дельфин. Навек скрылся, спрятался под вешней льдиной.
 - Да ты что, Уляшка! И в отпуск теперь не поедешь, что ли?! - не верили подружки любившей путешествовать Ульяне.
- Не знаю, девочки. Кое-что я уже повидала. А самое главное - море. Я видела море!
- Да брось ты печалиться! Ты ж у нас вон какая! - затормошили Ульяну подружки, "девочки" за пятьдесят и запели: - В краю магнолий плещет море,
                Сидят мальчишки на заборе...
Ульяна подхватила известную песню и тут же прервала ее: - Девочки! А я ведь не видела цветущих магнолий! Когда сезон их цветения? В мае? Ой, все, на следующий год отпуск беру в мае!
Песня продолжилась: Как модно, как модно
                Танцуют пары под аккорды, аккорды
                И можно говорить свободно, свободно
                Про жизнь и про любовь...