Однажды в Киевнаучфильме

                Магической Идойе от волшебного коалы
     Вернувшийся из - за океана стажор Пырьев, едва сойдя с алюминиевого трапа тарахтящего кошмарным сверчком Якова Каширина  " Дугласа Фербенкса - Три ", уворачиваясь от прозрачных лепестков буйствующих остаточным динамизмом пропеллеров, прошел в ВИП - зал для чкаловцев, папанинцев, Паши Ангелиной, Стаханова и прочей х...ни, втиравшейся в чугунной империи героями последних времен, от которых не осталось порой имен, был встречен почетной делегацией, возглавляемой вологодской и рыжей Ландер, вернувшейся из аморальной Италии Соловьева - Шапиры под камни с неба, в кокошнике, закричит какой дегенерат, но нет, моя милая и невероятно развратная брюнетка - кончились блондинки, ухойдакались Хичкоком вусмерть, - не настолько мы просты, чтобы хлебать скисший боржч Пескова лаптями питерского порева Лехи Маетного, тоже собирающегося вернуться с таежных троп Маяковского, не пригодившегося Яковлевой за незнанием языков и наречий. Нет. Была Ландер голая, как Леля Куриленко, без кокошников, фуфлыг и иных предметов меблировки озябшего от патриотизма организма, натурально в нагом естестве женщина, а женщина была тогда - друг, товарищ и брат.
     - Товарищ Пырьев, - бросилась к режиссеру, аккуратно лавировавшему между симметрично уложенных на взлетке кучек говна, рыжая и грудастая прелестница, растопыривая загребущие руки, - дорогой вы наш Владимир Ильич !
     - Да, - не сомневался Пырьев, прекрасно понимая, что встречает его в лице Ландер сам товарищ Сталин, и спосылавший стажироваться стажора в холмы волей Центроболта завещавшей головной мозг барханам Клары Цеткин, проведя решение Политбюры с нарушением действующей Конституции, принятой ежевольным голосованием демократичного Мадуры, что тоже, так сказать, друг, товарищ и сестра, несмотря на усы, но единственно по смыслу загадочной формулы Союза ( см. выше, курсив мой ).
    Через час Пырьев вкатился в каморку Стасовой, оставляя Ландер в приемной, но храня ощущения от прикосновения теплых полушарий грудей в груди патриота, а был он патриотом настоящим, потому вернулся, хотя мог бы положить с прибором, одномоментно освобождаясь от держимой и непущаемой родни заложничества, мудростью вождя укатывающей проселочные дерюжки направлений лежневкой и баланом. Вождь стоял у окна, заткнутого вишневого цвета шторой, посасывая потухшую легендарную трубку. Пырьев щелкнул каблуками, неприятно напомнив Сталину наглого и развязного фон Риббентропа, выцыганившего фольксдойчность за неповадностью входящих в дружную семью кривоногих латышей, тихих эстонцев и явно голландско - немецко подданных - тоже с прибором - литовцев, вечно непонятных с католицизмом и приверженностью памяти Озолоса, хромого, как Мефистофель, и с рожей такой, что Сталин тут же и закурил. Выпустил клуб дыма. Подумал. Подошел к столу. Передвинул пресс - папье за телефон. Отошел к окну. Тихо вздохнул. Прошел к жестяному сейфу. Улыбнулся портрету Ильича. Прошел к окну. Пырьев, затаив дыхание, пытался разгадать тайную суть передвижений вождя, не зная, что все эти душевные метания вызваны некоторыми сомнениями обычно мудрого руко водителя в умственных способностях режиссера, ведь дело, которое хотел поручить ему Сталин, было идеологически выдержанным и политически целесообразным, это вам не гнусный еврей в полутемной студии, алчно внимающий глубокомысленным рассуждениям о численном составе НАТЫ в двадцать первом веке, когда в штыки и пули - дуры предателя Суворова неизбежно натыкаются на ультразвуковое сопровождение мерцающего смартфона в дрожащих от ярости руках Оливера Стоуна, разглядывающего велосипедные бомбы Грэма Грина, экранно спущаемые парашютиками в сумрачном небе Сараево, умом и сообразительностью Кужегот Фенаминыча переименованного в любой совсем пункт, как, к примеру, Тверь или город рождения автора - Горький.
     - Хорошо, товарищ пырьев, - решился вождь, умаляя заглавность потенциально не оправдывающего деятеля искусств и, возможно, грядущего вредителя, привдаривая чубуком по мельхиоровой пепельнице, - будете делать кино. Но, - воздел палец Сталин, шурша шинелью, - никаких Дюранд - Дюрандов, аэробусов и автожиров, никаких мегалитов Фрица Ланга и никаких намеков на всеобщность инженера Гарина. Будет Максим Максимыч, карета и кони, фанерные деревни Светлейшего и прямое указание на единоличность поэта Пушкина.
    - Лермонтова, - подумал Пырьев, не решаясь поправить вождя. Провожаемый Стасовой режиссер вовремя вспомнил открытие Войновича об измеряемых меринами умах начальствующих и , сбегая по крутой лестнице Кутафьей, сожалеюще цокал языком, будто белка, но на то он и уровень Рафаэллы и Померанцева, чтобы быть единичным, как личность народного акына Суркова, написавшего такие вот строки ( за сдутием Бэйли считаю необходимым знакомить с бриллиантами мировой культуры природных товарищей женщин ) : " Греми и пой, двадцатый год ! Ушел медведь, пришел Капустин, Капустин все перевернет, ну а потом - отпустит. Отойдет приход, затихнет ахуй алкоголя, пары  " Момента " удалятся вдаль, и снова  " Хлеб и воля " да  " Чорный передел", дискуссий гиль и шмаль. Шторма и бури, грохот туч, три тонны дури и управленье вручь ".
    Хорошие стихозы, я думаю. Тем паче ( о, Дитушка ), что скоро праздники по году двадцать первому двадцать первого века, что гласит об удвоении очка России, а значит : пророчествую о появлении второй Изабеллы Кларк, хотя бы  " Инстаграмом ", что ли.