Рутина карантина. Глава 12. Диванная критика

12. ДИВАННАЯ КРИТИКА

За время своей уже довольно долгой жизненной дороги я успела сменить много характеров и темпераментов и, родившись веселым и жизнерадостным сангвиником и последовательно побывав неуёмным  и неуравновешенным холериком («то плачет, то хохочет», — жаловались учителя на мои частые пубертатные пике) и  вечно-глаза-на-мокром-месте-меланхоликом эпохи кризиса среднего возраста, я встречаю старость флегматиком-интровертом, как то подтвердил недавний тест, предложенный мне сыном Тео, и как то подтверждает моя идеальная вписанность в рутину карантина  и весь этот дистанционный шабаш. Дистанционка меня нисколько не смущает. Чего мне стесняться лекций, семинаров и экзаменов через камеру и экран, если уже много-много лет я живу за компом, работаю за компом, ем и пью за компом, засыпаю за компом или, на  худой конец, перед компом, общаюсь как непосредственно с компом, так и со всем миром через услужливое посредство компа (если что, тут я ставлю ударение на последний слог). Написавшая в прошлой холерическо-меланхолической жизни сотни бумажных писем, я быстро поняла всю прелесть мимолётной и лаконичной электронной переписки. Первый имейл я получила в середине девяностых, в конце столетия пережила, ещё на раннем энергетическом багаже, бурный имейл-роман и, изжив его, плавно перешла в свою интровертно-флегматичную стадию: в середине нулевых стала завсегдатаем интернет-форумов и завела себе живой журнал, к концу нулевых законтачила с разными референтными группами в народившихся социальных сетях, а в начале десятых махнула рукой на поиски «издателя и читателя» и стала планомерно размещать свои старые и новые опусы в  Сети, тихо радуясь и солидарным лайкам френдов, и редким откликам коллег-графоманов.

Если что, я считаю свою интровертизацию и флегматизацию излечением. Внешняя жизнь так задолбала, так измучила меня к этому времени (а мы остановились на начале десятых годов), что мне просто жизненно необходимо было от неё уйти, спрятаться, отгородиться, и кто, как не мой драгоценный комп, и что, как не мой любимый Интернет, помогли мне стать тем отшельником-анахоретом, кем я так успешно и рутинно являюсь в сём две тысячи двадцатом году.  Конечно, внешняя жизнь не сдавалась, выступая в грозной личине долга, долгов и дедлайнов. Конечно, старшие дети, хоть и окончили школу, но всё ещё требовали большого внимания. Конечно, младшая дочь Луиза, только пошедшая в школу, требовала очень большого внимания и неустанных забот. Конечно, приходилось работать, ходить на службу и зарабатывать чёртовы деньги. Но всё это было днём. А анахоретствовала, прости Господи, схимничала я по ночам. Последовательно и целеустремлённо становилась адептом всё новых и новых культов, отвлекавших меня от рутинной повседневности и тягот внешнего мира со всей его карнальностью, карнавальностью и караулами на всех постах.

Один такой культ, приведу его в качестве примера, связал меня с сектой поклонников одного очень симпатичного английского актёра (если что, он мне нравится и сейчас) и потребовал сначала просмотреть, всё за полночь, всю его так называемую фильмографию, включая ранние фильмы, отсутствовавшие на дисках, что было довольно сложно в тот допиратский и доютубовский период, затем изучить его личную биографию и творческую судьбу со всеми их перипетиями, а потом и погрузиться в мир  так называемого форума, где потоком лились излияния так называемых фанатов, перемежавшиеся сплетнями,  фанфиками, предположениями, искусствоведческими статьями, дискуссиями, а порой и боями местного значения, за которыми крайне занимательно было следить. Описание моего давешнего зависания на этом форуме дано, для иллюстрации и для пояснения того, о чём пойдёт речь дальше, в следующих строках:

Камлания, радения, тоска
роения компьютерной цифири,
всё за полночь, и плавится доска,
и дым плывёт кругами по квартире.
Всё за полночь, до двух, до трёх утра
по клавишам всё тычется упорно
под тишину, ручей в сортире, храп,
под пьяно-форте в сердце или горны
в душе заблудшей, тщащейся радеть,
камлать, с иными страстью единиться,
биясь в Сети, рыдать, сиять, балдеть,
и изменять, и вовсе не виниться,
а всё радеть, из треда в тред мечась,
и любоваться всё, из устья в устье,
коленопреклоняться пятый час
или шестой — и что мне захолустье,
и что мне храп, и хохот, и забор,
арбы скрипучей тряска, немочь веча,
и прочее, и прошлое, и сор,
откуда всё всегда, и день, и вечер —
когда есть ночь, радение, тоска
отсутствия реального кумира…
Уж зорю бьют набатом у виска,
и бодро просыпается квартира.


Вот это радение-камлание, носившее какой-то странный, религиозный, экстатическо-мистический характер,  уводило меня психологически в такие дальние дали, что  это было врачеванием лучшим, чем редкий сон или ещё более редкие в ту пору прогулки (впрочем, когда в двенадцатом году мы с Луизой уехали в Алма-Ату и я пристроилась в местный университет, я привыкла ходить на работу и с работы пешком и немного дышать воздухом местных бульваров и скверов). В эту пору, когда Луиза наслаждалась новой дружбой и топографией, я была уже увлечена, и отнюдь не менее страстно, другим актёром, давно покойным и большинством человечества вполне позабытым, который стал, тем не менее, важнейшей фигурой моей жизни, фигурой столь важной, что дети дарили мне его фотографии с автографами, выкупленные на интернет-аукционах, а я мысленно сочиняла его биографию для серии ЖЗЛ и в качестве админа руководила  сразу несколькими фанатскими группами в социальных сетях, и это тоже была схима, служение, любовь, любовь.

К тому времени относится другое стихотворение, описывающее моё тогдашнее состояние и ночную жизнь у экрана компа. В том состоянии рациональному по-прежнему не было места, однако состояние восторга уже порождало прилив энергии и даже творческий импульс. Тот актёр-режиссёр, владевший моим умом в то время, и которого в этом стихотворении я называю Стариком, был не только соразмерен небу, морю и самому солнцу, этим началам жизни, но и служил уже вдохновителем новой жизни, книги, любви. Нового романа:

 
Мы без привязки к теме или к тени
минувшего — начнём роман с листа
чистейшего. Создай страницу, гений
заспавшийся! Задача так проста:

набить заглавье верное заметно
незрячему, а далее, в курсив,
признанье всепланетно, интернетно —
в любви (пусть, для секрета, на фарси).

Ты долго спал, сладчайшим¬и сетями
баюканый, а небо над тобой
глумилось  и жестокими звездами
кололо грудь и нудною трубой

будило громовержно: мой красавчик,
открой сомкнуты вежды и в дисплей
вглядись! Здесь ваши все: Старик и кравчий,
Старик и море — море и… Soleil!

Здесь наши все! Ты понял эту шутку
печальную? Пора нам их воспеть,
и дорога нам каждая минутка
и каждый выход в Космос или в Сеть.

Здесь наши все: герои, героини
геройские — не плачут, а поют,
все в париках беспечности и в гриме
бессмертия. Салам им и салют!

Готов ли ты? Вот я уже готова,
накрасилась, напудрила парик
и жду, когда ты продиктуешь слово
заветное, мой ангел... мой Старик!

Волнуйся, море, раз и два, вскипая
и заливая маленький экран!
Всё, собрались. Мотор! Слеза скупая —
чистейшая — и в пальцах дрожь — РОМАН.

Так излечивалась душа, так меланхолик вытирал слёзы, так экстраверт довольствовался малым (экраном) и становился интровертом, так новая эра обретала message и говорила: работай, пиши, живи. Мотор!  — говорила жизнь. Из Алма-Аты мы с Луизой вернулись другими людьми, полными не только впечатлений, но и планов.

Я вернулась интровертом-флегматиком. Спокойным как танк. И очень работоспособным. Старик поцеловал меня в темечко и отпустил, мой ангел. Снял с меня схиму, подтолкнул: давай, давай! Я написала пару романов, вернулась в свой родной университет, задышала воздухом Севера. Бодро вышагивала по мосту над большой рекой, не страшась непогоды и ветра. Это была середина десятых годов – пятнадцатый, шестнадцатый год. Вот и семнадцатый год прошёл без особых революционных потрясений. У детей всё было хорошо, их биографии выруливали к отправной точке рутины карантина. У меня были хорошие студенты, мы  с ними ставили “Вишнёвый сад” на фарси. Спектакли-то ставили, а вот с историей-филологией случались провалы. Порой тянуть приходилось, по душевной, так сказать, доброте.

И тут как-то Маня говорит (если что, Маня — моя коллега), в начале второго семестра:

- Тебе с ними надо построже. Ты же можешь.  Стань для них Тутберидзе.
- Кем? — говорю.
- Ты что, тормоз? Липницкая, Медведева, все дела. Погугли! Тутберидзе создала команду, придумала секретную методику и вынесла всех шуб.
- Кого?
- Да наш фигурный бомонд. Ты что, не смотришь? И чемпионат Европы не смотрела последний? Золото за золотом берёт. Ну хоть Олимпиаду посмотри. Через неделю Олимпиада. Тутберидзе двух девчонок везёт.

Вот так это началось. Моё новое погружение в бездонные глубины Космоса и Сети, моря и тысяч-тысяч солнц.

Лет сорок пять тому назад я уже была фанатом фигурного катания. Тогда, в семьдесят пятом году, мама с папой купили телевизор, и первый же Новый год мы встречали с “Иронией судьбы”. А потом была зимняя Олимпиада в Инсбруке, и я стала фанатом фигурного катания. Роднина, Пахомова, все дела. Кораблики Джона Карри, прыжки в шпагате Толлера Крэнстона. Лена Водорезова, моя ровесница, худенькая, со смешными косичками и тройными прыжками. В нашем классе тогда все обсуждали эту Олимпиаду, и я тоже.

А потом началось мое студенчество, без телевизора, мимо Олимпиад. Восьмидесятые, девяностые, смена вех и развитие моих темпераментов. Какие там были фигуристы, одному Богу известно (если что, я теперь тоже знаю, но это к делу не относится). И вот до Олимпиады восемнадцатого года фигурное катание шло мимо меня. Телевизора у меня нет и не было, и Сеть не подбрасывала ничего. Липницкая разве что... Что-то слышала, кажется. Видела даже. Ах да, Девочка в Красном Пальто.

И вот Олимпиаду восемнадцатого года смотрю. Ничего не знаю, не подозреваю, с чистой душой, за что купил, за то и продаю. Радуюсь! Девочка в Красной Пачке изумительная. Сначала вытянула команду на серебро. А потом и золото взяла в личном.

Звоню Мане:

- Ура! Загитова выиграла золото!

Маня, с загадочной ехидцей:

- А Медведева — серебро.

Привычка давнего жильца Интернета погнала гуглить. Гугл выбросил на форум. Форум поразил до глубины души. Мелкие войны форумов былых времен были безнадежно жалки перед лицом бушевавших здесь битв фанатов Медведевой и Загитовой — медвеботов и загиботов. Первые не признали Девочку в Красной Пачке олимпийской чемпионкой. Вторые яростно защищали её и её победу. Эксперты (“шубы” или “бомонд”, пояснила Маня) были за медвеботов. Знаменитая Тутберидзе, тренер чемпионов, отмалчивалась. Она тоже меня поразила: такая красивая женщина, но, судя по всему, железная. Судя по всему, самурай (Маня, Маня, этого ты от меня хотела?). Война разгорелась с новой силой, когда обиженная серебряная медалистка хлопнула дверью и улетела тренироваться за океан. К этому времени я уже прочла и посмотрела всё, что было необходимо, выучила матчасть, разобралась в новой системе судейства, познакомилась с юниорками Тутберидзе, составлявшими аббревиатуру ТЩК и потрясавшими воображение четверными прыжками (особенно буква Т. по прозвищу Русская Ракета), поняла, почему З. победила М. (если что, у неё все прыжки были во второй половине программы, а за это давались бонусы) и  всем сердцем и душой, то есть со всей своей неизбывной страстью (давно не брала в руки шашку!) влилась в ряды загиботов.

И нахожусь там по сей день.

С тех пор много воды утекло. Был чемпионат мира со страшным поражением Загитовой и был чемпионат мира с её триумфальной победой. Были блестящие победы ТЩК в юниорах и их удачи и неудачи в первый взрослый сезон. Было жизнерадостное начало того же сезона для Загитовой, когда она впервые исполнила свою “Клеопатру” на открытых прокатах в сентябре девятнадцатого, и наши диванные критики, сторонники ТШТ (“Тренерский Штаб Тутберидзе”), пророчили ей новые победы, и было её позорное засуживание на этапах Гран-при (есть — вернее, был до карантина — такой важный турнир в мировом фигурном катании), которое привело к срыву, “сливу” (как окрестили диванные критики), раннему уходу … из большого спорта (как заверяют шубы и медвеботы).

Ах, как я плакала, когда она объявила (в программе "Время" на первом канале!), что временно приостанавливает карьеру. Плакала и писала банальности:

Любовь моя, прошу, не уходи!
Банальной фразы горечь, театральность,
нелепость, тупость, пафосность, реальность,
в какую бы одежку не ряди.

Любовь моя, ты свет в моем окне!
Банальной фразы искренность и бедность,
отчаянность, нечаянность и тщетность,
барбарварвар на варварском койне.

Любовь моя, нет жизни без тебя!
Банальной фразы лживость и убогость,
наивность, недомыслие, жестокость
и вера в невозможность "не любя".

Банальность — значит было много раз
с такими нами, глупыми, как дети.
Как много глупых нас на белом свете!
Любовь, любовь, все о тебе рассказ.

А закончу я эту главу парой слов о фигурном катании во времена карантина. Задвинувшие Загитову ТЩК (казавшиеся совершенное неделимым threesome) из-за пандемии лишились чемпионата мира, и поэтому моя Загитова до сих пор является действующей чемпионкой мира. В марте-апреле катки были закрыты на замок, и все фигуристы, от малышей и новисов до членов сборной, тренировались по домам и выкладывали в сетях видео своих тренировок. Тутберидзе застряла в Америке, куда улетела к дочери. А в мае разразился скандал, и еще какой. Наши форумные диванные критики, приунывшие от недостатка инфоповодов в межсезонье, возликовали: вечер перестал быть томным. ТЩК раскололось и сначала Т., а потом и К. (это, правда, случилось чуть позже, летом) покинули штаб Тутберидзе. Шубы снова подняли вой, мол, вот, опять бегут, бегут из Хрустального Мордора (если что, "Хрустальный" — это каток ТШТ), где суровая тренерша калечит, поколение за поколением,хрупкие детские тельца, загоняя их на квады (четверные прыжки) и триксели (аксели в три с половиной оборота)). Фанаты ТЩК раскололись и кинулись защищать своих любимиц. Диванная критика разразилась тучей блогов разной степени глубины и занимательности.

И такие драмы там бушуют по сей день — не соскучишься. Для интроверта-флегматика — самое то (особенно когда дети разъедутся, и я останусь одна, один на один с компом, один на один с экраном).

А как, кстати, меня зовут в этом романе?

А не взять ли мне, и в самом деле, пример с Тутберидзе?

(Если что, я про работу).