Глава III

 Итак, Рене Дорваль было позволено на время остаться в монастыре св. Урсулы, пускай для этого девушке и надо было следовать принятым там порядкам. Но даже в ином образе, облаченная в бесформенное белое одеяние послушницы, она разительно отличалась от прочих полных смирения служительниц Господа. Спустя несколько дней после своего появления в монастыре, Рене начала принимать участие в общих молитвах и иных сборах, но было заметно, что она это делает чисто по принуждению, чтобы не быть изгнанной из обители. Конечно, в беседах с той же сестрой Эммой девушка не раз говорила, что благодарна сестрам и матушке за то, что они ее приютили, ведь если бы не та помощь она вполне могла упасть с лошади прямо на дороге и точно уже не выжить. Но при этом Рене наотрез отказалась исповедаться, попросила дать ей разрешение молиться Богу в келье без посторонних глаз и ушей, что чрезвычайно не нравилось настоятельнице. Матушка Агнесс чувствовала, что даже под покровом послушницы Рене весьма гордая и непокорная, а ее в душе бунтуют страсти.
 "Да, Христовой Невестой она точно не пожелает стать - слишком дерзка, даром что слаба здоровьем, - отмечала настоятельница, - Уверена, будь ее воля, она бы снова обрядилась в мужской костюм и поскакала куда глаза глядят, точно одержимая. И хотя мой долг помогать всякой заблудшей душе вернуться на путь истинный, в ее случае, кажется, это и не приведет ни к чему хорошему. Чем скорее эта дерзкая безумица покинет нашу обитель, тем лучше, спокойствие нашего монастыря дороже всего."
 Прочие монахини также не были слишком расположены к Рене: некоторые ее просто боялись, другие, уже пожилые женщины, полностью разделяли мнение настоятельницы и не желали общаться с дерзкой бунтаркой, а остальным она и вовсе была безразлична. И лишь послушница Эмма неподдельно восхищалась смелостью и способностями Дорваль, пускай та больше не делилась с ней своими переживаниями.
 Словно продолжая идти наперекор устоям, Рене попросила позволить ей не снимать того самого необычного кольца, которое так удивило Эмму в самом начале. Второе, на руке она тоже оставила, лишь сухо заявив, что помолвлена и дала обет не расставаться с памятью о любимом человеке, пока ее душа не покинет тело. Пускай эта вновь своенравная фраза и не была любезно принята настоятельницей, та все же дала Рене разрешение носить эти два украшения, дабы не провоцировать конфликт.

 Таким образом, зная лишь крупицы всей истории юной Дорваль, даже не слишком догадливые монахини поняли, что она скрывается от тех, кто не дает ей возможности воссоединиться с любимым. Но при этом никто из них не понимал, что девушка планирует предпринять дальше: едва ли спустя неделю-две ее перестанут искать или и вовсе все изменится в пользу их любви. Более того, с каждым днем Рене становилась все более нервной и вспыльчивой, хотя и старалась обуздать в себе эти порывы эмоций. Эмма видела, что та злится на саму себя, что вынуждена бездействовать и как будто все больше и больше боится чего-то...
 Вечером молодая послушница все же отважилась подойти к двери кельи Рене. Прислушавшись, девушка поняла, что Дорваль молится вслух, не слишком громко, но слова из "Отче наш" можно было разобрать легко:
 - ...да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя на земле и на небесах! Дай нам хлеб наш насущный и прости нам долги наши как мы прощаем должникам нашим, аминь!
 А затем пошли уже собственные слова Рене к Всевышнему:
 - Господи, прошу Тебя, заклинаю всем, что у меня есть: сохрани ему жизнь! Сейчас я не в силах даже узнать ничего о его участи, и эта мысль ввергает меня в пучину страхов и отчаяния! Мое сердце подсказывает, что Жан-Батист жив, но... его жизнь может оборваться в любой миг, если того пожелают они... Господи, господи, нет, нет, так не должно быть, защити нас, помоги!!!
 На последних словах в голосе Рене послышались слезы. Потрясенная Эмма попыталась отступить немного от двери, но запнулась о подол своего же одеяния и едва не упала, громко топнув ногой. Эта неуклюжесть и стала причиной ее обнаружения. Дверь почти сразу приоткрылась, и оттуда показалось лицо Рене - все еще со следами слез, но почти перекошенное от гнева. Эмме даже невольно сделалось страшно, когда она увидела Дорваль такой.
 - Что ты здесь делаешь? - тихо, но с угрозой произнесла Рене, - я ведь просила не мешать мне во время молитвы... это матушка тебя подослала за мной шпионить?
 - Что вы, что вы, нет, нет, - зашептала Эмма, - я бы никогда не опустилась до такого, клянусь!
 - Уверена, что даже если ты пришла сюда сама, она мне не доверяет и рано или поздно все равно кого-то приставит следить за мной! - процедила сквозь зубы Рене, - Но все-таки что ты от меня хотела в столь поздний час?
 - Я... Я подошла к двери и поняла, что вы молитесь и...
 Рене кривовато улыбнулась:
 - Понятно, ты просто по своей натуре чрезмерно любопытна, Эмма. Да, я была права: монастырская жизнь не для тебя, не проживешь ты здесь еще десять или двадцать лет, в этой клетке, упорхнешь еще, как и я!
 На щеках юной послушницы вспыхнул румянец, но она с грустью опустила глаза.
 - Я ведь говорила, что дала обет перед Богом...
 - Но Он едва ли будет настолько жесток, чтобы позволить тебе поступать не по своей воле, Эмма, - заметила Рене, - послушай меня, пускай я и не намного старше тебя, мне скоро исполнится лишь двадцать: не пробудешь ты здесь вечно, сбежишь, как и я в конце концов!
 Глаза Эммы расширились, в то время как сама Рене, поняв, что сказала лишнее, замолчала и вновь начала в тревоге оглядываться, боясь, что их разговор кто-то мог услышать.
 - Сбежать? Но как же... - начала Эмма, - но Рене жестом велела ей замолчать и почти затащила в келью, закрыв после того дверь.
 - Тише, я сказала, у этих стен могут быть уши! - полушепотом объяснила Дорваль, - я сама в порыве чувств способна наговорить лишнего, поэтому и запираюсь здесь.
 - Я и услышала, как вы просили Бога спасти вашего возлюбленного и...
 - И твои уши тебя не подвели, - ответила Рене, - но впредь не приходи сюда без моего разрешения, это может навредить нам обоим, подумай о возможных последствиях. Я слышала здесь в монастыре в наказание могут не только лишить еды на целый день и заставить принести публичное покаяние, но и вовсе запереть в подвале! Это так?
 - Д-да, наши порядки таковы, но... уже много лет ни одна из наших сестер не подвергалась такому, матушка Агнесс строга, но справедлива...
 - Я знаю все это, как и то, что ей пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы позволить мне въехать в тот вечер в ворота. Да, я очень благодарна вам всем, в частности тебе за спасение моей жизни, но мы с настоятельницей из иных сфер, Эмма. Мы чужды друг другу. Поэтому я и не могу быть откровенна с ней и с кем-либо еще в этих стенах. Кроме, пожалуй, тебя... Ты одна отличаешься от здешних гусынь, которые в жизни ничего не видели дальше последней страницы молитвенника, Эмма, ты живая, настоящая, искренняя, и в тебе огромная жажды жизни. Признаться честно, мне больно видеть, как ты себя заживо хоронишь в этом склепе. И мне кажется, твоя жертва совершенно напрасная, благодарность Господу за спасение твоего брата можно было сделать и по-другому.
 Глаза Эммы вспыхнули.
 - Вы можете мне доверять, Рене? Мне одной? О, какая это честь для меня: слышать такое от вас! Право, пускай я и не во всем тоже вас понимаю и поддерживаю, но я восхищаюсь вами, вашей твердостью характера и мужеством! Да, возможно дерзость и безрассудство и приносит людям Дьявол, но вы ему не подвластны, это точно! Вы словно Жанна д'Арк, новая святая, которая борется пускай и не страну, но за жизнь одного человека... это достойно подлинного уважения!
 
 Выслушав такую пламенную и полную признаний речь, Рене смягчилась и даже коснулась руки Эммы.
 - Поверь, я тронута тем, как ты отнеслась ко мне и моим поступкам. Ни одна другая монахиня бы меня не поддержала. И все же... тебе не следовало слышать мои просьбы к Богу, когда я делаюсь уже другой, не лишенной слабости и страхов, как и любая женщина. Страх и переживания за моего любимого способны порой поколебать мою уверенность, что я смогу его спасти, что успею вовремя, ведь дни проходят с неумолимой быстротой, а мы оба теперь заперты в заточении, пускай я и частично добровольно. Но он, Жан...
 Глаза Рене вновь наполнились слезами, в то время как она впервые произнесла осознанно при Эмме имя своего возлюбленного и вновь сжала висевшее на ее шее кольцо. Страстно желая помочь, юная послушница тихо спросила:
 - А что все-таки с ним случилось? Клянусь, я никому не скажу, я просто пытаюсь понять... Где он сейчас?
 Рене сперва молчала, резко повернувшись к Эмме спиной. И лишь после нескольких минут она, точно собравшись с силами, буквально выдавила из себя фразу:
 - Он в Бастилии.