Хоррор в старинном доме

Не открывайте последнюю дверь!
Я бы начал статью таким слоганом.

(«Идиот» в театре им. С. Есенина)

«Пошли чрез те же комнаты, по которым уже князь проходил; Рогожин шел немного впереди, князь за ним. Вошли в большую залу.»
«Идиот» Ф.М. Достоевский

Мне иногда звонят по телефону из разных изданий и берут интервью.  Вот и недавно позвонили и спросили мое мнение об иммерсивном театре. Сначала я ничего не понял, потом, сам уже стал объяснять, потому что в пять лет впервые попал на такой спектакль и кричал из зала Красной Шапочке, чтобы она не ходила за правую кулису, где скрылся волк. Но все напрасно.  Она не послушала меня.
Иммерсивные спектакли считаются сейчас самыми передовыми. Все пытаются попасть на них во что бы то ни стало. Говорят, на этих спектаклях зрители становятся участниками действия, а не просто так сидят в зале и дремят, и зевают, не приобщаясь к искусству.
На самом деле интерактивное искусство, не только самое передовое, о чем приходится теперь часто слышать, но и самое древнее. Например, церковь. Попробуйте зайти. Там перед экспозицией устраиваются целые ритуалы, хождения, воскурения, коленопреклонения, чтения, пение.  Каждый предмет в церкви имеет многообразное значение. То он лежит неподвижно на престоле, то его берут, переносят по воздуху, осеняют присутствующих, а то все начитают прикладываться к нему. Нет, ни одного предмета здесь, который не имел бы сугубого значения (то есть символического и духовного) и не использовался. Хоругви, аналои, врата, открывающиеся и закрывающиеся, занавесь, алтарные двери… подсвечники, иконы, паникадила. Все здесь в непрерывном движении, все здесь исполнено смысла. И все участники этого церковного театра, а не зрители.
И вот мне предстояло окунуться в очередной «иммерсивный» спектакль на материале «Идиота» Достоевского.
Я знал, что спектакль, длится 4 часа с антрактом, и предполагал, досидев до антракта, благополучно дезертировать по направлению к дому и Фейсбуку. Но не тут-то было. Спектакль так затянул, запутал, так вскружил мне голову, что не только эта, жалкая и трусливая, но и все мысли постепенно выветрились. Городская усадьба Н.Е.Струйского, где идет спектакль, стал совершенно моим домом, и эмигрировать отсюда становилось делом немыслимым и невозможным.  И не то, чтобы тут очень хорошие актеры, и удивительная режиссура. Напротив, первая сцена мне совершенно не понравилась, и показалась сыгранной весьма поверхностно и бегло. Но зрителей вовлекали. Спектакль коварный и незаметно вовлекает, делая всех соучастниками.  Не то, чтобы заставляли участвовать, грубо и насильно, но мягко и незаметно вовлекали в жизнь самого дома Н.Е.Струйского, где обосновался новый театр им. Сергея Есенина, становился нашим. Мы были в него приглашены, в гости, и как бывает в гостях, мы становились свидетелями чужой жизни. Так и тут.  В первой зале, с чего начинался спектакль, жила Настасья Филипповна. Здесь отмечали ее  День Рождения – 25 лет.
А гости мы званые, потому что у каждого в руках:
«Приглашение
Дорогой друг, буду рада видеть Вас На моих именинах.
Настасья Филипповна   28 ноября 1868 г.»
Чтобы вас пустили в зал, надо иметь такое приглашение на руках вместо билета.  Но я бы на такое приглашение не откликнулся, ни сейчас, ни в 1868 году. Потому что Настасья Филипповна – содержанка. Ее «папик», выражаясь современным языком, Афанасий Иванович Тоцкий, который за 75 тысяч приданого хочет избавиться от нее (25 лет, уже старуха) и выдать за Гаврилу Ардалионыча Иволгина. Вот такая мерзкая сделка предстоит здесь. И мы должны быть свидетелями. Настасья Филипповна лишена приличного общества. Ее саму не приняли бы ни в один приличный дом. Поэтому и собираются у нее люди с весьма сомнительной репутацией.  Собственно, ее положение в обществе, и является ее трагедией. Содержанка олигархов. Мечта современных девушек полусвета. А в то время – позор. Я бы на такое приглашение не откликнулся. Но приходится идти. Ведь приглашение пришло через Федора Михайловича.
Да, это самая знаменитая сцена романа, самая театральная. Кто только ее не играл! И у Товстоногова Смоктуновский и в театре Вахтангова Яковлев, с Ульяновым, кто их может переиграть, немыслимо и подумать такое! А бесчисленные экранизации… Серьёзные и шутовские, такая как например была сделала Бондарчуком.
Здесь Мышкин соглашается взять Настасью Филипповну в жены.  А она соглашается «работать», что вызывает саркастическую улыбку. Он увидел в ней чистую, страдающую душу, и вот она, уже вся его. И отвергнутый Иволгин, с его 75 тысячами, и явившийся пьяный Рогожин со 100 тысячью, за которые он хочет купить красавицу, и нежданно-негаданно объявившийся миллионер – Князь Мышкин. И брошенное в огонь целое состояние. Все тут перемешалось в этой сцене, как и положено у Достоевского страстно завязалось в один непонятный и до сих пор, и никогда нераспутанный клубок.
Здесь нас уже успели подпоить шампанским, и мы с готовностью переходим в распахнутые двери вслед за сбежавшей с Рогожиным Настасьей Филипповной. Идем по темному коридору… Вот что такое вовлечение. Все это мы делаем сами. На свой страх и риск. Здесь нет билетёров с программками в руках, вечно проверяющими билеты.  Мы сами идем, хотя не знаем куда и неизвестно, что нам предстоит. Потому что коридор темный и мы набиваемся все в него достаточно плотно и впереди Князь уже стучит в закрытую дверь и ему и нам никто не открывает.  Ждем. Открывается дверь, из комнаты на нас брызжет свет.
- Можно войти?
Нас приглашают.
И входим в кабинет Рогожина.
Странно начать спектакль с кульминационной сцены романа. Я достаточно точно уяснивший за всю свою жизнь кто в кого в романе влюблен и, кто кого тут убьет, после спектакля понял, что еще больше запутался. И мои знания ничтожны по сравнению с теми страстями, которыми тут ворочает Достоевский.
Предлагаемые обстоятельства этого спектакля несколько иные, чем обычно бывают в театре.  Мы сами изначально – гости. Гости этого дома.  И плохо знакомы с хозяевами. Некоторые, кто не читал романа, и вовсе не знакомы. Я-то знаю их как облупленных, но и мне они преподнесли тысячи сюрпризов. Так и в реальности бывает. Пришел к кому-то в гости. Кто-то поссорился, а возможно и подрался, а причина неизвестна.  Пара бокалов разбита, пара синяков зреют на лице. Разняли дерущихся. И мы возвращаемся домой, переспрашиваем друг у друга в чем дело и у каждого своя версия. А в точности знают только сами участники, почему у них ссора. Для этого надо пересказать всю жизнь.  Тут точно такая же ситуация. И это меняет все. Это упраздняет само знание романа. Упраздняет и саму игру актеров.  Да, Смоктуновский играл лучше Ярослава Шевалдова, но здесь это не игра, здесь это произошло на самом деле.  И все остальное остается неважным, ненужным. Все требования к театру, которыми мы напичканы, здесь нам не пригодятся вовсе.

 Дайте маленькую возможность проявиться человеку. Особенно, молодому. Не вечно поучай и нахлобучивай, и результат может удивить. Группе единомышленников дали возможность репетировать в этом доме. И результат просто фантастический.
Уже в антракте зрители повынимали свои мобильники и взахлеб пересказывали спектакль, пересказывали в каком удивительном месте они сейчас находятся.
До метро тут путь не близкий и мне пришлось провожать женщин-театралок. Они накупили билеты на многие будущие спектакли. И по дороге звонили знакомым и каждая приведёт еще двух.
Нас проведут по многим комнатам этого дома. И в каждой откроется своя глава. Мы будем идти  против часовой стрелки. Но комнаты не будут повторяться, мы  с трудом будем их узнавать. Потому что  стулья расставлены всегда по разному и мы смотрим  на комнаты с разных сторон. От этого и головокружение, о котором я вам рассказывал сначала. Не только от шампанского.  Такое фундаментальное понятие, как «пространство сцены» здесь не имеет значения. Здесь  организовано «пространство дома». Ведь именно в таком доме,  действие когда-то и происходило.  Это обстоятельство важнее всего. Мизансцены выстраиваются  из самих зрителей,  не только из актеров.  Это еще один прием «вовлечения». Вот кабинет Князя, Князь болен. У него был очередной приступ, не принимает. Все равно, премся. Как известно, Достоевский наделил Мышкина своей болезнью и многими чертами своего характера.
Вот мы достигаем большой залы. Хотя, кажется уже бывали тут. Здесь идет бал, танцы, и все танцуем. Здесь мы становимся свидетелями интересного разговора  и спора о русских либералах.  Вот о чём говорили на балах-то. Сейчас о том же! Правда, в основном перед телевизором.  А здесь сам Достоевский говорит, что русский либерал хуже европейского и не собирается исправлять суть вещей. Например, деспотию на демократию. Он искореняет саму суть вещей. И либерализм, русский либерализм – ополчается на саму Россию, на государство Российское, ненавидит Россию и поэтому ничего общего с демократией не имеет. Уничтожение России – вот главная идея русского либерала. Вот о чём говорят на балах. И мы танцуем. И опять шампанское льется рекой. И реально все танцуют.  Хотя и прислушиваются к этому спору. Извечному спору, в котором на сей раз участвует сам Достоевский, а не только Соловьев и какие-то телевизионные головы.
Приведу здесь этот отрывок, любезно найденный для меня господином Яндексом (не знаю его имени отчества:
– Я вам, господа, скажу факт, – продолжал он прежним тоном, то есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, – факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе, и даже одному себе; по крайней мере об этом не было еще нигде сказано или написано. В факте этом выражается вся сущность русского либерализма того рода, о котором я говорю. Во-первых, что же и есть либерализм, если говорить вообще, как не нападение (разумное или ошибочное, это другой вопрос) на существующие порядки вещей? Ведь так? Ну, так факт мой состоит в том, что русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на самую Россию. Мой либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нем смех и чуть не восторг. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, всё. Если есть для него оправдание, так разве в том, что он не понимает, что делает, и свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм (о, вы часто встретите у нас либерала, которому аплодируют остальные, и который, может быть, в сущности, самый нелепый, самый тупой и опасный консерватор, и сам не знает того!). Эту ненависть к России, еще не так давно, иные либералы наши принимали чуть не за истинную любовь к отечеству и хвалились тем, что видят лучше других, в чем она должна состоять; но теперь уже стали откровеннее и даже слова «любовь к отечеству» стали стыдиться, даже понятие изгнали и устранили, как вредное и ничтожное. Факт этот верный, я стою за это и… надобно же было высказать когда-нибудь правду вполне, просто и откровенно…
Действие идет непрерывно, действие не ждет, пока мы встанем, куда-то пойдем. Действие продолжается  без остановок. Поэтому  мы не все видим, не все слышим. Этого и не требуется. Мы как бы в вихре событий. Разве мы все в жизни воспринимаем?  Да мы и половины  не видим и не слышим из того, что происходит вокруг.  И вот так, закружив, нас, наконец устремляемся наверх. У дома три этажа. Сами идем по темной лестнице. Я уже чувствую, что здесь будет финальная сцена в доме Рогожина, где они с Мышкиным проведут последнюю ночь возле убитой Настасьи Филипповны. И Мышкин сойдет с ума. Рогожин отправится на каторгу. Итог роковой любви. Я оказываюсь в первых рядах. Случайно. И вижу эту сцену, которая кстати, никому не может быть вообще видна, кроме тех, кто  сидит в первом ряду. А первый ряд   это четыре стула.  Не все надо видеть в этом спектакле.  И тем страшнее, когда нас всех застукали. Наступает утро и во все двери стучат, и мы понимаем, что все вместе  оказались на месте преступления. Сейчас сюда ворвутся люди, полиция, понятые. И обнаружат труп и всех нас. Неприятные ощущения.
Мне удалось эту последнюю мизансцену заснять на телефон.
Героев Достоевского обязательно играют «странными», экзальтированными, исступлёнными. А иногда и просто явно сумасшедшими. Такие характеристики и сам Достоевский часто дает своим героям. Такими их характеризуют и персонажи его романов. Идиот – Лев Мышкин – неврастеник у И. Смоктуновского, неврастеник у Ю.Яковлева. Неврастеник и у Е.Миронова.
Если у первых двух образ был открытием, то у Миронова уже штампом, причем проштампованным на много серий. Хочется побольнее тут попинать этого Миронова. Не понимаю, как талантливый актер может использовать один и тот же прием на протяжении множества серий. Он никогда просто не скажет свою реплику. Перед каждой репликой он  расширит глаза, вытянет лицо, приподнимется, несколько междометий вырвется невзначай: «О, Да! Как это верно! Тонко подмечено» - и так далее, и потом уже  выдаст нам свой  монолог, о чем бы он ни был. И все говорят вокруг: «Вот это актер! Точно, как у Достоевского играет».
Или сам Достоевский в его исполнении, в другом известном сериале.  Здесь у него тоже один прием на всю жизнь: Достоевский оказывается говорил тихим, сипатым голосом. Да еще он постоянно горбится. Собственно, вот и весь образ.
У молодой труппы из дома Струйских Достоевский намного разнообразнее, чем можно себе представить.  Лев Мышкин, как и полагается, тоже немного с «прибабахом», но он здесь весьма разнообразен. Мы видим его и радостным, и простодушным, и веселым, и растерянным. Не только болезненным неврастеником.  А сам спектакль нас не только пугает (это несомненно хоррор в странном доме) но и часто смешит. Из четырех часов минимум, час – мы от души смеемся. Юмор у Достоевского, конечно, весьма своеобразный, уж точно далек от юмора поклонников Жванецкого.
Одна сцена в спектакле  фантасмагорическая. Это сцена, названная – маскарадом. В ней актеры одеваются в стилизованные костюмы. Сцена обретает некий законченный образ, потому что костюмы увы, в этом спектакле не решены.  А от фраков никуда не деться в историческом спектакле. Рано или поздно, придется всех мужчин тут «офрачить». Я даже не представляю, насколько серьезная это проблема. Буквально не решабельная. Вряд ли кто-то сегодня умеет шить фраки. Сужу по спектаклям в других театрах. Но, увы, это придется сделать. В сцене «маскарада» решение есть. Тут применяется стилизованный костюм, у всех одинакового темного цвета. Актеры к тому же одевают  белые маски, слепленные по венецианскому образцу, они сидят  за столом, задрапированным черным сукном. Пьют вино из чаш, или ваз, похожих на черепа. Короче, все как надо тут! И Лев Мышкин говорит свой монолог об антихристе. Как без антихриста в современном хорроре?  Он обязательно должен напомнить о себе. Достоевский это знал. На этот раз антихристом Мышкин назначает Папу Римского и католическую церковь. И стало быть, за столом нас пугают масками с длинными носами члены мирового правительства.
Легенду о Великом Инквизиторе Достоевский сочинит позднее, в «Братьях Карамазовых». Здесь Князь винит во всем конкретно Папу. Но Мышкин, как известно, болен и как раз в этом месте романа, у него случается очередной приступ. «Католицизм гораздо хуже атеизма!» - это точно сказал Достоевский, а не «красота спасет мир». Последняя фраза тоже из романа «Идиот», герои романа ее приписывают Мышкину.
Приведу эту речь Льва Мышкина, которую хорошо знает Яндекс и Рамблер, но которую скрывают от нас телевизионные сериалы:
«Католичество – всё равно что вера нехристианская! – прибавил он вдруг, засверкав глазами и смотря пред собой, как-то вообще обводя глазами всех вместе.

– Ну, это слишком, – пробормотал старичок и с удивлением поглядел на Ивана Федоровича.

– Как так это католичество вера нехристианская? – повернулся на стуле Иван Петрович. – А какая же?

– Нехристианская вера, во-первых! – в чрезвычайном волнении и не в меру резко заговорил опять князь, – это во-первых, а во-вторых, католичество римское даже хуже самого атеизма, таково мое мнение. Да! таково мое мнение! Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! Это мое личное и давнишнее убеждение, и оно меня самого измучило… Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит на земле, и кричит: «Non possumus!». По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем всё подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму? Атеизм от них вышел, из самого римского католичества! Атеизм прежде всего с них самих начался: могли ли они веровать себе сами? Он укрепился из отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного! Атеизм! У нас не веруют еще только сословия исключительные, как великолепно выразился намедни Евгений Павлович, корень потерявшие; а там уже страшные массы самого народа начинают не веровать, – прежде от тьмы и от лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к церкви и ко христианству!»

Все это нам предстоит выслушать. Смелый монтаж сцен инсценировки. И верность тексту. Чтение текста Достоевского и живые диалоги. Спектакль-квест с философским контекстом. 
Я себе прекрасно представляю этот спектакль в виде подарка на день рожденья.  Всех гостей пригласить на этот спектакль.  Осчастливить билетами.   Вот это будет День Рожденья, который запомнится.
 Как хорошо, что театр не стал строить сцену в отведенных  помещениях. Я знаю один Государственный театр, которому передали во владение старинный особняк. Так этот театр первым делом построил себе сцену, снеся пару стен и перепланировав весь дом.  Ужасная участь дома. И самого театра. Не буду называть его.
 Все это действо устраивают для нас десять актеров. Аккуратно перепишем их имена из программки.  Ярослав Шевалдов,  режиссер, автор инсценировки,  - князь Лев Николаевич Мышкин, Настасья Филипповна Барашкова – Анна Сардановская, она же, как  я выяснил впоследствии, и директор театра.  Парфен Семенович Рогожин – Сергей Зайцев (это была его премьера),  Лизавета Прокофьевна Епанчина – Ольга Гончарова, Аглая Ивановна Епанчина -  Татьяна Селиверствова, Гаврила Ардалионович Иволгин – Илья Алаев, Лукьян Тимофеевич Лебедев – Сергей Хачатуров, Афанасий Иванович Тоцкий – Ильдар Аллабирдин, Евгений Павлович Радомский – Тимур Бурин, и Надежда Элпис – играющая множество ролей.   
Приятно, что  действующие лица соответствуют возрасту их героев. А то, как бывает в академических театрах, пока дождешься  роли Льва Мышкина, перевалит за 50, а то и больше. Меня часто спрашивают, а хорошо играли? Ну, здесь к счастью, мало играли.  Узнается хорошая школа: «ничего не играть». Так велел своим актерам Анатолий Эфрос. Да и Анатолий Васильев, придерживался такого же принципа. А все актеры этого театра  вышли из «Школы драматического искусства», все они работали под руководством Игоря Яцко – ученика и актера Анатолия Васильева.   
 Мне понравилась Аглая Татьяны Селиверстовой. В ней есть «нервность» необходимая для этой роли. И режиссер выстроил для нее несколько запоминающихся эпизодов. Например, в одной сцене, она в спину уходящему Мышкину кричит громко одно слово, которое и есть название спектакля: «Идиот». Конечно, из-за его нерешительности, слабости характера, все и  происходит тут. Он идиот,  мучает две женщины. Он и не особо проницательный  человек, ведующий  человеческие души. Бесхарактерность - злой порок. 
Аглая, так же решительно, но уже обращая к нам слова, предназначенные Мышкину, говорит: «Молчите. Ничего не говорите. Следуйте за мной!» И мы переходим в другую комнату. Да, такая Аглая может  "завести" и наэлектризовать зал и любого человека.
Особо отмечу Сергея Хачатурова. Ему в спектакле выпадает роль общения со зрителем. Именно он разносит шампанское, усаживает нас. Меня, например, он в одной сцене провел и усадил в первый ряд. А потом попросил переменить стул. Я сел на «исторический», участвовавший в действии. Именно он смешит публику. Ведь его героя, Лебедева называют тут шутом. Впрочем, его роль тут кажется переплелась с Фердыщенко, другим персонажем романа. Перечитывать роман для уточнения этого обстоятельства все-таки не буду. Много смешных и живых ситуаций возникает в процессе всех наших перемещений.    
Приведу одну импровизационную репризу. Аглая велит в записке Мышкину ждать ее  и Лебедев передает Мышкину: «Ждите, никуда не уходите отсюда с 7 часов…» И делает паузу. Это отчасти и к нам обращено. Зрители, уже совершенно измученные длительностью спектакля и шампанским, вопрошают: «С 7 до двенадцати?» «Нет-нет, - успокаивает Лебедев, - до одиннадцати».
«До бесконечности?» – вздыхает зал.
«У Достоевского  с 7 до 9 ждать» - уточняет актер.
В метро мы вошли когда пробило полночь. 


ПС.
Немного о деньгах. Что такое 75 тысяч, или 100 тысяч, в такую цену оценили Настасью Филипповну.
Из письма к А. Н. Майкову, 1868 г., видно, что Достоевский за своего «Идиота», около 42-х печатных листов, взял с редакции «Русского Вестника» до 7000 рублей, т. е. 166 руб. за печатный лист.
А. В.  Тоцкий, старый развратник, дает Н. Ф. Барашковой  приданого 75 тысяч. Рогожин – 100 тысяч. На 75 тысяч можно было жить безбедно в собственном доме, до конца дней, иметь экипаж для выезда!
Печатный лист, или авторский лист, 40 000 печатных знаков. В этой рецензии 21 000  знаков. Пол листа. То есть, если платить как Достоевскому, то 83 рубля.

«Ты пишешь мне беспрерывно такие известия, что Гончаров, например, взял 7,000 рублей за свой роман, а Тургеневу за его «Дворянское гнездо» сам Катков давал 4,000 рублей, т. е. по 400 рублей за лист. Друг мой! Я очень хорошо знаю, что я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же хуже, и наконец я надеюсь написать совсем не хуже. За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 рублей, а Тургенев, у которого 2,000 душ, по 400 руб.»
Из письма Ф.М. Достоевского к Н.Н. Страхову, 1869 г.
Так что сам Достоевский, вместе с Тургеневым и Гончаровым в споре за Настасью Филипповну стоял бы в сторонке и если бы даже сложились, не смогли бы повлиять на ее судьбу. Впрочем, Рогожинские 100 тысяч она ведь сожгла. Так что не в деньгах счастье.