Случайная беседа

,            
                Случайная беседа 
   Чтобы завершить паспортизацию здания городского оперного театра, построенного знаменитым архитектором Щусевым, не хватало заключения археолога по обследованию фундаментов.  Археолог К. С. Шахурин, работал на дому. Я взял в отделе кадров адрес и, созвонившись, направился к нему на встречу.               
   
   Встретил меня Константин Сергеевич радушно. Когда я пожал протянутую им руку, видимо, на моём лице, как ни старался скрыть, пробежала гримаса брезгливости. Кисть его руки была  покрыта пупырышками, как лягушачья кожа.               

- Не волнуйся, - заметив моё смущение, сказал он, - это осколки у меня. Они сами потихоньку выходят, - и показал на блюдце с осколочками со спичечную головку и меньше.                Затем, приглашающе распахнув двустворчатую дверь, К.С. предложил мне пройти из прихожей в зал.               
 
   Комнату небольшого размера залом можно было назвать условно. Обставлена она была по старинке: - круглый стол, накрытый расшитой скатертью, над ним тканый оранжевый абажур с бахромой. На полу и стенах ковры. Между двумя распахнутыми окнами, откуда шёл запах сирени, стоял комод старинной работы с пузатыми передними стенками выдвижных ящиков с блестящими медными витиеватыми ручками. На антикварном этом комоде, покрытом расшитым узорами покрывале, стояли фарфоровые часы с круглым небольшим циферблатом среди скульптурок, изображающих отдыхающих на природе дам в шляпках и кавалеров в париках.                Такие часы можно было встретить разве что в музее.                На фоне красного ковра над  диваном у стены одиноко красовался кортик в чёрных ножнах. Обычно такие носят морские офицеры, и я подумал: - не на флоте ли он когда - то служил.               
 
- Эти часы вам перешли по наследству? - обратился я к К.С.               

 - Часы эти австрийские, трофейные.               

   К. С. Шахурин, - среднего роста, широкоплечий, подвижный, крепкий с серыми живыми глазами, дружелюбный, молодцеватый, не производил впечатления прошедшего войну человека.               
 
 - Вы фронтовик? - спросил я его.               
 
 - Ну да, - просто ответил он, почесывая кисть правой руки.               
   
  В книгах о прошедших войнах, в описании баталий, стычек, рукопашных схваток присутствует героизм и романтика, а как интересно на этой войне подумал я и спросил его об этом. 

- Конечно, были - и героизм и романтика.                               

  Я учился в университете, когда началась война, и в первый же день пошел в военкомат с заявлением отправить на фронт. Мне отказали. Сталин не разрешал призывать в армию студентов дипломников. Я сказал военкому, что хорошо владею немецким языком и считаю, что буду полезным на фронте.               

- Ну что ж, раз владеешь немецким, - сказал военком, - приходи завтра на сборы. И меня сразу отправили на линию фронта, в разведроту.               

-  А я подумал, что руку вашу на охоте, случайно, дробовиком ранили.               

К.С. рассмеялся, - какой там, это от осколочной гранаты.

Приветливый, открытый его взгляд побудил меня вступить с ним в беседу.               

- Расскажите, как вы впервые, увидели смерть на войне.               

  Он задумался, видимо вспоминая о чём - то.               

- Мы драпали в первое время. Если бы не немецкий орднунг, не знаю, был бы я сейчас жив или нет. В шесть вечера они прекращали наступление. У них заканчивался рабочий день. Ещё бы час, другой погони - они бы догнали и перебили роту. Мы Бога молили - скорее бы наступили спасительные шесть часов. Убегали - то на своих двух, а они за нами на мотоциклетках.                Однажды к шести часам они находились от нас так близко, что пуля шальная попала в живот моему другу. Нет тяжелее ранения. Человек не умирает, а боли страшные. Мне пришлось бежать, взвалив его на спину. Корчась от болей, он просил на привалах - Костя, расстреляй меня. Да как на друга рука поднимется.                Как - то на ночь я прислонил его к груше, так ему было легче, а сам раскатал шинель и заснул. Когда нас подняли, он уже был холодный. Похоронил я его под этой грушей наскоро, и с тех пор умерших не страшился.               
 
  Я перевёл взгляд на кортик  и спросил, не личное - ли это его оружие. Шахурин, будто ждал этого вопроса.               
 
- Его путают с морским кортиком. Я снял его с убитого эсэсовца после боя, повесил себе на ремень, как игрушку, и всё время носил с собой, не расставался.               
 
  Внимательнее разглядывая кортик, я заметил, что он немного короче морского, рукоять потолще, и вид более угрожающий, чем наш, который моряки офицеры носили скорее для парадности.               
Я спросил - мародёрства среди наших солдат не наблюдалось? У Бёля есть рассказ, о немце снимавшем у трупов золотые зубы. Часовой, стоявший глубокой ночью на посту, услышал странное глухое постукивание в лесу, где было много погибших после бомбёжки и не захоронённых из-за продолжающегося ливня немцев. Он разбудил сменщика и осторожно пошёл в глубину леса на затихающие и снова всплывающие звуки. Узнав в темноте знакомого фельдфебеля, бывшего дантиста, ловко орудующего штыком и молотком, часовой его окликнул, и когда тот в испуге повернул голову, пристрелил его.               

- Нет, - ответил К. С. - мародёрства я не замечал. Ранцы у немцев были хорошие, кожаные, их мы забирали. Там часто оказывались съестные припасы. Ну, у кого сапоги прохудали, и кто в обмотках был вместо сапог, так снимали с фашистов, чего греха таить. Да и какой это грех - не ради наживы, а кабы быть живы.                А этому кортику я обязан жизнью.               
 
  Я, конечно же, попросил рассказать, как это случилось.               

- Однажды командир вызвал меня и ещё двух бойцов и приказал разведать дислокацию противника, чтобы провести максимально точную артподготовку перед боем. Вышли мы на разведку в полночь, вооружившись лишь пистолетами.                Кругом было темно и тихо.                Договорившись о месте встречи, мы разошлись в трёх направлениях. Я прополз вперёд, как мне казалось, большое расстояние. Ни часовых, ни каких - либо заграждений. Может часовой заснул или отлучился куда, и я не заметил его. Я стал всматриваться и заметил впереди слабое свечение снизу, будто из окопа. Вынув из кобуры пистолет, подполз к месту, откуда исходил свет. Смотрю, внизу под маскировочной лампой склонились, изучая карту, три немецких офицера. Не раздумывая прыгнул вниз с криком: - Хендэ Хох! Опешившие немцы подняли руки. Я застрелил в упор одного, второго, а третий раз курок щёлкнул впустую. Офицер понял, что пули в обойме кончились, и потянулся к своему пистолету. Я молниеносно выхватил кортик, и, в прыжке через стол, вонзил прямо в сердце.                Его глаза, угасая, всё смотрели на меня. Тихо сползая по стенке он только успел произнести - Ма… ма… Молодой был, белокурый, совсем ещё мальчишка.               
   
 Я представил себе этого юного офицера в новеньком мундире, мечтавшего о предстоящих наградах и званиях, не нюхавшего может быть, ещё пороха.                Он пережил внезапную, неожиданную смерть и отошёл, успокоился. А вот его мама…                Сердце матери, конечно же, услышало зов своего единственного ребёнка. И она вся почернела изнутри в ожидании офицера Вермахта с извещением о героической смерти. И жить теперь ей с этим горем. Без праздников, без счастья - всегда, проклиная вождя с мерзкими усиками и шизофреническим взглядом, которого недавно она так боготворила.
    
  Мы оба, некоторое время молчали. Шахурин почувствовал моё состояние, да и в его голосе, когда он говорил о мальчишке, слышалась нотка сострадания. Он хотел знать мою оценку об услышанном.               

  Константин Сергеевич, - прервал я молчание, - если б не кортик, белокурый юный немецкий офицер вас бы спокойно застрелил и гордился бы этим.               

- Всё так, - обрадовался Шахурин тому, что я, верно, всё понял и пригласил в столовую попить чайку.               

К сожалению, я куда - то спешил в тот день и, поблагодарив за приглашение, взял записку и распрощался.