Би-жутерия свободы 169

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 169
 
Полицейские, останавливавшие по-весенне бурлящую кровь водителей, компрессионными повязками штрафов, повскакали на  машины и затрусили прочь, оставив меня в растерянности в благоухающем парке, кричащего им вслед, что я знаком с двумя па – пародия и попарнуха, да ещё, может быть, с французским паВианом.
После этого инцидента о физиологическом растворе любви с год не могло быть и речи. И только однажды меня с женщиной единила взаимосвязь спиной к спине, когда друзья, сбинтовавшие нас, сирот, оказались настолько любезными, что попросили выкуп у своих родителей. Вот тогда я почувствовал себя востребованным.
Отныне я выступаю за правосудие – держу протекающее судно на привязи справа от кровати, дабы избежать ветреных поступков, хотя и понимаю, что пятна в моей биографии не оттереть и не вывести. Моё отношение к женщинам, как к заправочным станциям на жизненном пути, представлялось непостижимой наукой, и я в запале молодости вносил коррективы и делал посильные инвестиции в весталок, духовно себя обкрадывая.
Когда я рассмотрел в себе холостяка, располагающего временем по собственному усмотрению, а не мужа, то с тревожно бьющимся сердцем забрался в шкаф. Подведя итог и ещё нескольких, я четырежды старался стать мачо, но неудачно. А скольких женщин я пробежал глазами, и ни одна меня не остановила! Однажды я представился жёлудем, и острые зубки пушистой крысы по имени Белка, успешно прошедшей ядерные испытания на зиму, вонзились в меня – такое зачастую случается в годы супружества. Критически оборачиваясь на сотворённое мною, я утверждаю, если у жизни есть «мадам Сижу», то зачем смотреть в её искажённую трельяжем физиономию? Чудится мне, что в срезе действительности похожем на колбасу «Мортаделло» заснул я во дворце религиозного спорта молодецким сном, а проснулся в отвратительном настроении, и чувствую я себя компьютером, загружаемым никчёмной информацией, или печёным яблоком сомнительного восторга на временами кажущемся мне чужим лице. Практичные люди строчат доносы, урывками ищут философский камень, а я бы и одним кремнем на скуластом утёсе прекрасно обошёлся, если бы лысый не опростоволосился. Но нет же, он – вечно жилой комплекс. Видимо, Золотая Рыбка, отработав своё в торговой сети, оттрепыхалась в театре «Понурого актёра», замученного в роли Гамлета, выставленного завидущей старухой на всеобщее осмеяние, и подлежащего поглощению «пучиной морскою».
Все как-то устраиваются, а я продолжаю занимать свободные откидные места в интермедиях свежеиспечённой инсценировки «Ручная, кладь куда попало!» Там полуразрушенный акведук, соединяющий меня со зрителем, не имеет водо-снабжающего предназначения. А хулители-критики – эти стерилизаторы творческой мысли, воркующие в кулуарах? В предвкушении прогона премьеры плетьми, они закупили Пепси-Колу вместе с пакетами попкорна в фойе моего театра. Так хочется положить общепринятую мораль под сукно и покрыть её отборнейшими сортами ругательств, и бежать, бежать в сомнамбуле по лунной дорожке фосфоресцирующей реки с её излучениями в излучинах. И ещё один неизбежный штрих (не могу себе отказать в гнусных высказываниях в собственный адрес). Это издавна называлось самокритикой пальчиковых виноградинок лампочек. Ну что ж, меня, как испанского конквистадора, всегда веселили украшения в отрезанных  ушах краснокожих и модные скальпы с белых господ с постными рожами.
Когда я проходил по Бродвею мимо нищего философа, я подметил записку, лежавшую перед ним – «До горизонта рукой подать!», и я подумал, дай этому ханже перевести Стендаля «Красное и чёрное» и мы будем читать «Красное и афро-гомериканское».
Поразившись глубине недоговариваемого намёка, замечу, не изголяясь не перед кем, что моё повествование оказалось бы неполным, если не упомянуть двух  философов-синхронистов застывшего времени Густава Альфабетто и Пах Nullo Едой. Их единил обнадёживающий фактор – пытливый подход к исконной территориальной проблеме «Почему подстрекательницы стрекозы, думающие, что водевиль – деревня на воде, не испытывают парализующих трафик аварийных ситуаций в воздухе?»
Возможно ли, что этого не происходит потому что мир раздобрел благодаря макдональдсам? Оба скромных учёных мужа, изгнав из себя боссов, в поте третьего лица трудились над вышеприведёнными вопросами и следующим за ними рядом аналогичных дилемм, достигающих размеров аксиомы. Они сходились на одном – женскому полу не хватает стен и потолка. На это прогрессивные философы угрохали полжизни, денег и парней.
Привожу некоторые из ВОПРошающих доводов.
1. Стоит ли скрещивать утрусскую прозу и французскую поэзию, чтобы получить английский юмор?
2. Почему ребёнок способен окропить не вполне святой водой Лезущего к нему целоваться?
3. От перестановки мест сгораемых пожар не изменится, когда погода в пустыне – сушилка для волос?
4. Как голодающий относится к утончённому бутерброду?
5. Кому придёт в голову обвинять в половой распущенности стелящийся плющ на заднем дворике близ бассейна?
6. Считать ли пожарником разутого долгами человека, погасившего задолженности по облигациям?
7. Упорядочив кого-то, становишься ли от этого порядочнее?
       8. Вправе ли фокусник демонстрировать выкидыши зайцев, разбегающихся глазами по сцене из шляпы-цилиндра?
      9. Если человеку в пятку вонзается стекло, и он прежде всего думает как извлечь... выгоду, то кто он по национальности?

      К счастью преобразователь энергии Густаво Альфабетто, причёсывавший щёткой немытую посуду и Пах Nullo Едой, прикрывавшийся фисташковыми знамёнами, пришли к единому мнению, что от не желающего пальцем пошевелить, требуют, чтобы он шевелил мозгами. Растерянные мыслители остались в ряду составителей бестолковых словарей, воспринимавших доводы древности, затерявшимися между Днепром и Волгой. Кстати, эксперт в литературе Густаво считал, что произведение надо совершенствовать до такого состояния, чтобы ни одна строчка не оставалась безнаказанной. Продолжу, если не возражаете. Я был без передышки женат на привлекшей меня неслышным, как симпатические чернила голосом, пионервожатой, которая до меня была замузем за лопоухим зайцем, призывавшим всех зверюшек заняться с ней любовью. Сам по себе призыв представлялся мне сплошной греческой беготней в Древней Спарте с рыжим лисенком, прижатым к животу, по ходу бега выедающим внутренности у несчастного мальчонки. Тем временем Жена делала разводной мостик, чтобы другим было удобнее переходить действиям. Ядовитой каплей в наших отношениях стало её замечание во время совместного посещения  цирка:
– Смотри, у карлика после ингаляций рука от съеденных эклеров опухла, и троглодиты в подземелье живут получше нас, – приврала она, руководимая чистыми промыслами на ниве вымысла.
На этом отношения кролика с удавихой прекратились, потому что популяр – это подтверждение общеизвестных данных в интернетных пустоемелях. Теперь уже чужая исполнила гимн затухающей любви «Наш уголёк нам никогда не тесен», накормила меня отравленным мороженым и выдала смену поношенного белья в дорогу, присвоив дом, машину и тахту с прикольной яхтой и парусиновыми штанами на поскрипывающей мачте. Не сожалей, говорю я себе который год кряду, и застываю в кататонической позе на раскладушке. А за бортом осталась вампирское выражение – кровь с молоком, о чём бальзамом для сапог пело сальвадорское трио Лос Гуталинос с волосами ниспадавшими на плечи друг друга, когда ребристые подошвы приминали стёшки на пешеходных дорожках (в детстве трио носило красные пионерские галстуки, навязанные венесуэльским космо-молом).

В синей комнате шторы сиреневы,
у окна холодеет кровать,
а над нею рогами оленьими
полагается счастью свисать.

Нескончаемые воспоминания
вечерами мешают дышать.
Опускаюсь в полусознании
всё на ту же пустую кровать.

В этой комнате миниатюрные
замки строились и города,
зарождались мечты пурпурные,
озарявшие нас тогда.

У трельяжа, в углу за столиком,
расправляя копну волос,
ты однажды сказала спокойно,
что понять мне не довелось.

Повторяла, с тобою покончено,
мы – чужие, и надо рвать.
В оправданьях понаворочано
было столько – не передать.

В тусклой комнате шторы пыльные,
воздух спёртый и кровь-вода.
Холодея под лёгкой простынкою,
тело просится на рога.

Непредвиденно отказали
жизнь покончить в висельном сне:
в день, когда рога прибивали,
у страны не хватало гвоздей

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #170)