Холодная сталь

Зима в том году выдалась какой-то особенно холодной: моча падала на снег уже замерзшей, а от наших лиц, обожженных морозом, почти всегда валил пар. Многие бросали курить, лишь бы лишний раз не соваться на улицу, однако в нашей каморке всегда было накурено и воняло тухлятиной, но всех, в общем-то, положение дел устраивало.

Работы практически не было. Я тихо сидел со своим маленьким "асером" на табуретке в самом углу каморки и долбил по клавишам писал — свои никому не нужные рассказы.

Я ежился от холода, грел руки остатками теплого воздуха, производимого собственным телом, и курил забористую махорку, которой со мной щедро делились мужики. Вдруг, слегка заиндевевшая деревянная дверь с треском распахнулась, и к нам зашел Юра.

— Мужики, опять дед с Гагарина звонил, надо бы съездить — проверить, может даже поменять.

Мы с некоторой ленцой начали понемногу собираться, загрузились, с толкача завели машину и поехали.

Утро было каким-то нетрезвым. Я слабо понимал, что происходит. По дороге на работу меня настиг страх непонятной природы. Тревожный звоночек? Может быть. «Серьезна ли была Лиза, когда уходила? Вернется или нет?» — мысли о ней не давали мне покоя. В тот день я проснулся рано — где-то за час до будильника. Ночью дважды просыпался в холодном поту; дыхание быстрое, руки дрожат; затем шёл в туалет, сидя мочился, возвращался обратно и, несмотря на холод и дискомфорт, вновь проваливался в сон.

В машине, под слабый гул мотора и разговоры мужиков, меня немного укачало, я успокоился, расслабился, закрыл глаза и на секунду представил себя в объятиях Лизы. Но вдруг машина резко остановилась. Светофор. Красный. Свинцовое небо. Крупными хлопьями валит снег. Я снова здесь — в поганой реальности.

Дед жил на самом краю города, в самом крайнем доме. Дальше — только степь. Благая пустота. Гриша не стал глушить машину.

— Подождите, — говорит, — быстро сбегаю — гляну, может всё не так серьёзно.
На пороге его встретил Павел Степанович — дед лет 65, в теплом зимнем пальто, валенках и с папироской в уголке рта.

Я в это время вышел из машины, хапнул морозного воздуха и застыл, как будто слившись с окружением, растворился в бытии. Зрение расфокусировалось. Задубевшими пальцами я кое-как смог открыть пачку синего "Винстона", сунул сигарету в рот и закурил. Во внутреннем кармане куртки начал вибрировать телефон. Это была Лиза.

«Я прошу тебя, никогда больше мне не звони. Вечером я уезжаю в другой город — там у меня начнётся новая жизнь, в которой мне бы не хотелось видеть тебя», — томно сказала она и бросила трубку.

«Теперь мне больше никогда её не увидеть, не услышать её голоса и не почувствовать запах её волос» — подумал я.

Я крепко затянулся, задержал дым на пару секунд и выдохнул, задрав голову вверх, словно ожидая чего-то, какого-то знака, но в ответ получил лишь мутную серость небес, которую создавало еле виднеющееся бледное солнце и «Всё, поехали».
Я заскочил в машину, взбодрился. Странно. После таких ощущений обычно чувствуешь себя разбитым, но я привык к этой остроте, боли, если угодно. Каждый новый день — это нож в твоем теле, которым жизнь крутит, поворачивая лезвие в разные стороны, чтобы ты чувствовал тяжесть своего положения, не забывал о том, что внутри тебя холодная сталь и не привыкал к этой боли, — она всегда должна быть свежей, бодрящей...

Я совсем закрылся в себе, перестал звонить друзьям и знакомым, и все они вмиг исчезли, словно сгорели, как серные головки. Не было у меня друзей. Никогда. Только Лиза всегда была добра со мной, так же остро и болезненно воспринимала мои поражения, и всеми силами старалась вернуть меня к жизни. Мне казалось, что мы прочли друг друга от корки до корки, изучили каждый миллиметр наших душ; «Ну не расстаются после такого» — думал я, но ошибался.

Позже, через общих знакомых, я узнал, что у неё родился ребёнок. Надеюсь, Вячеслав будет любить её так же сильно, как люблю её я.