Санаторий отцы и дети часть 1

          
               
САНАТОРИЙ (ОТЦЫ  И  ДЕТИ)

Часть первая:  ДЕТИ





                Любви моей ты боялся зря -
                Не так я страшно люблю.
                Мне было довольно видеть тебя,
                Встречать улыбку твою.
                И если ты уходил к другой,
                Иль просто был неизвестно где,
                Мне было довольно того, что твой
                Плащ висел на гвозде.
                Когда же, наш мимолетный гость,
                Ты умчался, новой судьбы ища,
                Мне было довольно того, что гвоздь
                Остался после плаща…               

                Н. Матвеева
               


 Алла Фёдоровна Горчицына славно отдохнула этим летом. Долгожданный учительский отпуск позволил и по Волге прокатиться, и в Ялте фруктами побаловаться. Благо старая мамочкина приятельница всегда была рада видеть «дорогую Аллочку из Ленинграда». Вот «дорогая Аллочка» и отдохнула на год вперёд на галечном пляже любимого Чеховым городка. Выгоревшие на солнце кончики тёмно-русых волос, лёгкий загар, оттеняемый кремовым крепдешиновым платьем, чешские гранаты в ушах  – делали её неотразимой. И Алла Фёдоровна улыбалась, догадываясь, какой эффект производит её внешность на родителей первоклассников.
Она взглянула на изящные золотые часики на запястье: пора закругляться. Затягивание родительского собрания не входило в её привычки. Она уже продиктовала список того, что надо положить детям в портфель. Правда, бестолковые папы и мамы постоянно что-то переспрашивали и уточняли, и тогда она с мягкой значительной улыбкой ещё и ещё раз всё объясняла этим внезапно поглупевшим суетливым тётям и дядям. И они покорно кивали с по-собачьи преданным выражением лица. После её напутствий у всех сделались чуть-чуть испуганные лица. Вот и хорошо. Они должны помнить, что она, Алла Фёдоровна Горчицына, не просто так стоит тут перед ними. Это её тяжкий крест, её миссия – учить несмышлёных детишек, а заодно и их родителей. Она теперь для них царь и бог. Нет, лучше так: царица и богиня… Да, именно так.
Алла Фёдоровна, сияя улыбкой, оглядела притихших пап и мам и завершила собрание:
              -Надеюсь, вы поняли, что от вас, дорогие родители, будет зависеть, как станут учиться ваши дети, - дежурная банальность вызвала покорный вздох, все словно бы ожили, зашевелились. Кто-то сразу двинулся к выходу, кто-то прилип к учительскому столу, закидывая учительницу вопросами и просьбами.
-Так вы, пожалуйста, не сажайте его далеко от доски, - настойчиво внушал учительнице уже обильно лысеющий темноволосый мужчина, - вы запомните? Азаров Женя. Хорошо?
-Да-да, - не поднимая глаз от списка учеников 1-Б, кивнула учительница и встрепенулась: - посмотрите, не ушли ещё родители Ростовой?
-Мы здесь, - отозвался Николай Николаевич, протискиваясь ближе, - мы родители Ростовой.
Алла Фёдоровна оглядела Николая Николаевича, строгий взгляд её смягчился:
-И кому же это пришло в голову так назвать девочку?! Надо же: Наталья! Наташа Ростова. Шутники! – она тонко усмехнулась, - кажется, я нашла ошибку в ваших данных. Здесь в документах значится, что она 1963 года рождения. Видите? Седьмое ноября 1963 года? Но этого не может быть, здесь явная опечатка. Получается, что ребёнку ещё и шести не исполнилось!
-Здесь всё правильно, - смущённо улыбнулся Николай Николаевич и оглянулся на стоящую чуть позади жену, - Наташеньке в начале ноября исполнится шесть лет…
-Но как это возможно?! Это же детсадовский ребенок! – возмутилась Алла Фёдоровна и даже рукой пристукнула по столу, - кто мог позволить такое безобразие? О чём вы думали, когда отдавали её в школу? Вы хоть понимаете, что она физически не готова к школьным нагрузкам?
-Она готова к школе, - высунулась из-за плеча мужа Дарья Алексеевна, - готова!
Алла Фёдоровна смерила взглядом маленькую женщину, мысленно обозначила её для себя «клушей-наседкой», покачала головой:
-Нет, нет, и ещё раз нет! Это совершенно невозможно.
-Постойте, - нахмурился Николай Николаевич, - видите ли, Алла Фёдоровна, наша девочка часто болела…
-Вот, именно об этом я и говорю, - перебила его учительница.
-Да, она болела, - терпеливо продолжил Николай Николаевич, - и мы много с нею занимались. Девочка очень способная… Я говорю это не потому, что она моя дочь. Её способности все педагоги признали. Она много читала, рисует, занимается музыкой… В детском садике все воспитатели сказали, что такому ребёнку у них просто делать нечего. Да и ваши коллеги беседовали с нею, есть их заключение. Конечно, мы с женой осознаём, что ребёнку только через два месяца исполнится шесть лет… Мы советовались с педиатрами, с педагогами… Где только не беседовали с Наташенькой! И все, заметьте, все сошлись во мнении, что ребёнок может идти в школу. В конце концов, есть же дети, которые университеты заканчивают чуть ли не в пятнадцать лет!
-Эти дети, как правило, быстро «перегорают», - стояла на своём Алла Фёдоровна, - у них травмированная психика.
-Ну, это от многих факторов зависит. И потом Дмитрий Сергеевич подписал наше заявление о зачислении Наташеньки в первый класс, - решился на последний довод Николай Николаевич.
-И что с того, что директор подписал ваше заявление? Не ему, а мне предстоит учить в первом классе ребёнка детсадовского возраста. Я, конечно, не пойду против администрации, но вы меня не переубедили, - Алла Фёдоровна демонстративно поднялась, давая понять, что больше говорить не о чем.
Август заканчивался последними знойными деньками. У школы ветерок шевелил рябинки с начинающими краснеть ягодами. Ростовы облегчённо вздохнули: все рубежи позади, и даже страшный дракон в лице симпатичной Аллы Фёдоровны, которым пугали знакомые, вроде бы усмирён. Ещё пара дней – и начнётся отсчёт новому этапу их жизни длиною в десять лет.
Вечером тридцать первого Наташа уже в который раз сбегала на кухню посмотреть, как там поживает букет белых хризантем, любовно выбранный ею и мамой на Сытном рынке среди сотен приготовленных к первому сентября собратьев. Они сразу отвергли длинные хвосты строптивых гладиолусов, равнодушно прошли мимо огромных георгинов и лохматых астр, отвернулись от садовых ромашек, в оранжевых серединках которых вечно сидели какие-то жучки. Они с мамой искали хризантемы – такие, как на древнем японском рисунке: с тонкими и пышными кудрявыми лепестками, гордо несущие свои белоснежные  головки. И нашли. Они не стали торговаться, хотя букет стоил непомерно дорого. Всю дорогу к дому на Карповке Наташа гордо и осторожно несла свои цветы, принюхиваясь к их свежему травянистому запаху.
Потом она ещё раз (возможно, уже в двадцатый) перебрала содержимое нового ранца. Она хотела портфель, как в фильме «Первоклассница», но папа объяснил, что от портфеля одно плечо будет выше другого.
-Ты же не хочешь иметь кривенькую спинку? – спросил папа. Наташа не хотела и согласилась на ранец. Он чудесно пах чем-то новым, таким волшебно-школьным, что она сразу влюбилась в его тисненые тёмно-коричневые бока с блестящим замочком. И пенал у неё был – деревянный, с выдвигающейся крышечкой, а под нею лежали тоненько отточенные карандаши, синяя шариковая ручка и даже серо-белый мягкий ластик. Много чего ещё уложено было в ранец: папка для тетрадей с тетрадками, линейка, букварь с кассой букв, прописи. Наверное, половину всего этого можно бы оставить дома, но Наташа подумала, а вдруг да понадобится – потому и уложила всё в сразу потяжелевший ранец.
В первый Наташин школьный день ленинградская погода решила напоследок покрасоваться. Тепло, никакой обещанной «облачности с незначительными осадками»  - всё в тон к Наташиному дивному настроению. Она гордо вышагивала между родителями, а мама всё порывалась помочь дочери нести ранец. Какое там! Их дочка словно бы плыла в счастливом облаке радости, она поглядывала вокруг и повсюду видела таких же замечательно  счастливых, как она,  детей с разноцветными букетами. 
 «Сегодня тепло… мои цветы – самые красивые… какой беленький мальчик… мальчик будет учиться со мною…». Мысли её – коротенькие, как у Буратино, - порхали и вылетали из головы, не задерживаясь там. Линейка проходила в школьном дворе. Детей кое-как построили по периметру. Первые классы определялись по количеству огромных букетов, из-за которых не всегда было можно разглядеть самого ребёнка. Алла Фёдоровна, нарядная и сияющая лучезарной улыбкой, выстроила детей по росту: впереди  - маленькие,  повыше – сзади. Несмотря на неполные шесть лет, Наташа оказалась выше многих девочек, а о мальчиках и говорить нечего – они все были какие-то мелкие. Перед нею, закрывая весь двор, маячил лохматый букет фиолетовых и розовых астр. Она отвела цветы в сторону, чтобы хоть что-то видеть. Мальчишка обернулся, скорчил ей рожицу и показал язык, при этом его узенькие чёрные глазки совсем превратились в щёлочки.
«Плохой мальчик», - тут же подумала Наташа и больше не пыталась бороться с ним. Линейка протекала своим чередом. Что-то долго и ненужно говорил директор, потом выступал старенький ветеран с пожеланиями – ему поднесли букет в целлофане. Дети переминались, перешёптывались, они уже устали от речей и радостно встрепенулись, когда рослый десятиклассник, взгромоздив на плечо крохотную девочку из 1-А с колокольчиком в руках, прошёл по двору, давая всем знать, что учебный год начался.
А счастливой Наташе всё нравилось: и линейка, и девочка на плече десятиклассника, и Алла Фёдоровна, и даже «плохой мальчик» с лохматым букетом, и светлый класс на четвёртом этаже – всё-всё. Но больше всего ей понравилось, что её посадили возле окна и её соседом  оказался беленький мальчик, которого она заметила по дороге в школу. Звали мальчика очень по-взрослому: Евгений. Учительница так и сказала: «Азаров Евгений». Мальчик встал, Алла Фёдоровна оглядела его и одобрительно кивнула: «Садись». На букву «Р» была одна Наташа.
-Ростова, - вызвала Алла Фёдоровна. Наташа встала. Учительница взглянула, - вот ты какая… Ну что ж, посмотрим, посмотрим.
На что собиралась смотреть Алла Фёдоровна, Наташа не поняла, к тому же сзади за косу её дёрнул тот самый «плохой мальчик» с букетом астр. Так что в школе ей понравилось всё, или почти всё, потому что Витя Иващенков – тот, с лохматым букетом, – сидел сзади и уже дважды  дёргал её за косы. А косы у Наташи были толстенные и длинные - до самой попы, и руки у Витьки так и зачесались, когда он увидел у себя перед носом такое богатство.
Через день «хороший мальчик» Евгений Азаров подрался с «плохим мальчиком» Витькой Иващенковым. А случилось это так. На втором уроке в класс заглянула приятельница Аллы Фёдоровны, тоже учительница. Они о чём-то поболтали, посмеялись, а потом на глаза гостье попался Азаров. Она так и замерла:
-Ну, надо же! Ты только посмотри, Аллочка, какой у тебя ангелочек сидит: беленький, кудрявый – прямо пупсик-лапочка.
И никто бы не обратил на слова учительницы внимания, если бы Иващенков вдруг не заржал в голос:
-Пупсик! Пупсик!
-Это ещё что такое?! - тут же стала метать гром и молнии Алла Фёдоровна, - встань, Иващенков! Постой, приди в себя! Будешь стоять до конца урока.
На перемене мальчишки сцепились не на шутку. И конечно, оба были наказаны. Но с тех пор к Азарову приклеилось это злосчастное «пупсик». Правда, в 1-Б уже никто не рисковал его так называть, потому как знали, Женька тут же полезет в драку, а драться он умел. Кстати, после той, первой драки Иващенков и Азаров подружились и теперь от их проделок доставалось всем, но особенно Наташе. Что только они не придумывали! Ломали карандаши, превращали в кучку обрезков дефицитный чешский ластик, прятали её тетради и учебники, перевешивали курточку в гардеробе, прятали сменную обувь. Всё это было ерундой, на которую терпеливая Наташа никак не отвечала.
 Мальчишкам стало скучно, и они от неё отстали. Почти. Где Витька раздобыл тяжёлые портновские ножницы – кто знает? Алла Фёдоровна велела писать буквы в прописях и куда-то вышла. Все старательно выводили сложные кривые. В полной тишине лязгнули ножницы, и у Витьки в руках осталось сантиметров двадцать Наташиной левой косы. Сначала она ничего не поняла, но Витька, привстав, помахал у неё перед носом светло-русым пучком с синим атласным бантиком. Она схватилась за остатки косы. Её чудные, длинные волосы – гордость её и мамы! Теперь слева болтался жалкий огрызок. По классу пронесся еле слышный шёпот, дети стали поворачиваться в их сторону. Хорошенькая, как куколка, Юля Асмоловская одарила восторженным взглядом Витьку, а тот крутил обрезком косы, словно скальпом, ожидая, как поведёт себя её хозяйка. Наташины светло-голубые глаза  сделались огромными, как блюдца, наполнились слезами. Оставшаяся без ленточки косичка совсем расплелась, Наташа уткнулась носом в сложенные на парте руки и замерла.
-А Ростова лопоухая, - вдруг заявила Асмоловская, и все засмеялись.
Вернулась Алла Фёдоровна.
-Что за шум! – резко одёрнула она детей.
-А Иващенков отрезал косу у Ростовой, - тут же доложил кто-то.
Потом был долгий выговор Иващенкову, причем железный тон Аллы Фёдоровны бил всех, без исключения, по головам в течение сорока минут. В конце концов весь 1-Б затаил неприязнь к этой дуре Ростовой с её дурацкими косами, потому что, по своему обыкновению, Алла Фёдоровна подняла и правых и виноватых и заставила выслушать, стоя на месте, свою длинную речь. А стоять не шелохнувшись сорок минут – это не шутка.

Николай Николаевич расстроился, узнав об этом происшествии, и решил сходить к родителям Витьки. Но ничего у него не вышло, потому что, когда соседи открыли дверь и он добрался до комнаты Иващенковых, минуя многочисленные жестяные ванны и тазики на стенах тёмного коридора, в облезлой узкой комнате с половинкой окна во двор на продавленном диване храпела пьяная Витькина бабка. А сам Витька сидел за накрытым клеёнкой столом и рисовал палочки и кружочки в прописях. Перед ним на промокашке был аккуратно пристроен хвостик Наташиной косы. Мальчишка вскочил и, затравленно озираясь, забился в угол. Николай Николаевич постоял, постоял, потом бережно взял русую прядь, завернул её в промокашку и сунул в карман. Взглянул на мальчишку:
-Эх, ты… - махнул рукой и вышел.

В конце первой четверти учительница Алла Фёдоровна запланировала праздник и для этого она провела «смотр классной самодеятельности» - так написали на маленькой афишке, которую повесили на дверь. Кто-то пел, кто-то танцевал, кто-то читал стихи, играл на скрипке и флейте – у всех оказались какие-то таланты. У всех, кроме Ростовой. На «смотре» она читала стихи Саши Чёрного:
-Отчего ты, мартышка, грустна и прижала к решётке головку?
Может быть, ты больна? Хочешь сладкую скушать морковку?...
Стихотворение было длинным и очень печальным. Когда она добралась до строчек:
-Здесь и холод, и грязь, злые люди и крепкие дверцы, - голос Наташи дрогнул, она сжала за спиной кулачки крепко-крепко: - целый день, и тоскуя, и злясь, свой тюфяк прижимаю я к сердцу. Люди в ноздри пускают мне дым, тычут палкой, хохочут нахально… Что я сделала им? Я – кротка и печальна, - тут из её горла вырвался какой-то всхлип, она шумно втянула носом воздух, зажмурилась, но продолжала читать, хотя из-под сомкнутых ресниц ручьём текли слёзы.
Алла Фёдоровна, удобно устроившись в кресле (вместо обычного стула у неё было небольшое креслице), меланхолично смотрела на Наташины страдания.
-Ну вот, видишь, Ростова, - сделала она вывод, - ты не можешь читать стихи. Тебе очень жаль бедную мартышку, но чего ради плакать-то? Это же всего лишь стихотворение. Не можешь сдерживаться – нечего выступать.
И Наташу из разряда потенциальных артистов перевели в разряд слушателей. Она не расстроилась из-за этого. В самом деле, зачем переживать, если через две недели твой день рождения? Вот уж будет праздник! Они с мамой решили испечь большой сладкий пирог и много-много маленьких пирожков, ещё они заказали в булочной огромный торт с шоколадным зайцем в шоколадной же капусте. Наташа решила пригласить всех – весь класс, даже главных своих обидчиков – Азарова и Иващенкова. Она так ждала, так радовалась своему празднику! Считала оставшиеся дни.
Но за два дня до окончания четверти случилась неприятность. Весь класс был наказан и, как обычно, все стояли у парт, глядя в затылок друг другу. Алла Фёдоровна невозмутимо занималась проверкой тетрадей, после она занялась дневниками, в которых красивым чётким почерком писала поздравление родителям с ноябрьскими праздниками. Наташа тоже стояла, ей уже надоело разглядывать аккуратный пробор на затылке Юлечки Асмоловской, да и на виновника их «великого стояния» - на Женьку Азарова – ей тоже надоело смотреть. Женька подрался в очередной раз из-за проклятого «пупсика», ехидно брошенного ему в лицо в столовой пятиклассником. Они катались по полу, колотя друг друга, пока их не растащил за шкирку дежурный учитель и не сдал классным руководителям. Алла Фёдоровна железными пальцами прихватила Азарова за ворот и так встряхнула, что у него клацнули зубы, потом она приволокла его в класс и выставила у доски. Так он и стоял, весь изгвазданный, с оторванными пуговицами и карманом на курточке, фонарём под глазом и вздыбленными волосами. И все смотрели на него и тихонько хихикали. Но Наташе было не до смеха. Во-первых, что тут смешного? А во-вторых, ей надо было в туалет, уже давно, ещё когда они стояли весь второй урок. Теперь шёл к концу третий урок, и терпеть уже не было сил. Вначале она переминалась с ноги на ногу, поджимая под себя пальцы на ногах, потом стала повторять про себя стихи. Но тут Алла Фёдоровна стала наливать воду из ведёрка в большую красную лейку, чтобы полить цветы. И звук льющейся воды сделал своё дело. Наташа с ужасом почувствовала, как по ногам потекло что-то тёплое. Юлечка Асмоловская сначала молча смотрела на увеличивающуюся у ног Наташи лужицу, потом крикнула:
-Алла Фёдоровна, а Ростова уписалась! Она ссыкуха и мокрохвостка!
-Вот как! – как ни в чём не бывало отозвалась учительница, - ну что ж, бывает… Ростова, возьми в туалете тряпку и вытри за собой. Можете сесть.
Багровая от стыда, под сдавленное хихиканье Наташа тёрла вонючей тряпкой пол. Ещё предстояло отсидеть четвёртый урок в мокрых колготках, потом идти домой, и все будут смеяться. После уроков Асмоловская, брезгливо глядя на неё, бросила:
-Ты, Ростова, вонючка мокрохвостка – вот ты кто. Мокрохвостка!
Постоять за себя, быстро брякнуть что-нибудь в ответ Наташа не только не умела, да и не очень-то и хотела. Поэтому она, как обычно, промолчала и побежала домой. Но липкое, противное «мокрохвостка» прицепилось к ней надолго… Отрыдавшись и всё ещё всхлипывая, Наташа пригрелась в маминых объятиях, а та гладила её по русой головке да приговаривала-заговаривала:
-У девицы коса красива да приметлива, все к ней ласковы да приветливы… - она уложила в кроватку заснувшую девочку, посидела рядом, вздохнула. Заглянул Николай Николаевич, подошёл к жене:
-Заснула? – та кивнула. Он наклонился, поцеловал горящую нервным румянцем щёчку дочери, - может, поговорить с учительницей?
-Зачем? Ей это не поможет. Знаешь, наверное, так нельзя говорить, но после того, что Тусенька рассказала, я прямо-таки вижу Аллу Фёдоровну в чёрной форме со свастикой на рукаве… Ужас, да?
-Ужас, - согласился он, но как-то неуверенно.

7 Ноября вся страна праздновала очередную годовщину революции, а семья Ростовых отмечала шестой день рождения дочери. К двум часам нарядная Наташа нетерпеливо выглядывала в окно – не идут ли одноклассники? В половине третьего мама, хлопотавшая на кухне, взглянув на часы, удивилась:
-Уже половина третьего. Где же твои друзья, Тусенька? – та лишь растерянно пожала плечиками. В три часа она решила позвонить девочкам. У всех, кому она звонила, внезапно оказывались неотложные дела, поэтому они прийти не могли. Николаю Николаевичу и Дарье Алексеевне было ужасно жаль девочку, но что тут поделаешь? Тогда решили садиться за стол втроём и не обращать внимания на сложившуюся ситуацию. Праздновать вопреки всему! Звонок в передней заставил их переглянуться:
-Это к тебе, Тусенька! Иди, открывай! 
Наташа вприпрыжку понеслась к дверям. Открыла – и замерла. На пороге стояли два главных её обидчика – Азаров и Иващенков. Причём у Иващенкова в руках опять оказался букет лохматых астр. Мальчики смущённо смотрели на Наташу, а она на них.
-Ну что же ты, Тусенька?! Приглашай мальчиков, - Дарья Алексеевна прямо-таки вся засветилась от радости.
Так ребята впервые попали в этот очень добрый дом – дом Ростовых. Вначале им всё показалось странным. Наташин папа называл её маму Дашенькой, а та его Коленькой. Наташку здесь звали Тусенькой. И у них в квартире был кабинет с бесконечными книжными полками, письменным столом под зелёным сукном и кожаным диваном. У Наташи даже была своя комната с окном на Карповку! Для Витьки Иващенкова это было невозможной роскошью, он-то спал на раскладушке, причём ноги приходилось засовывать под обеденный стол, и бабка вечно чертыхалась, натыкаясь на металлические ножки раскладушки. Женька, который тут же стал Женечкой, прямо-таки прилип к книжному изобилию в Наташиной комнате: Майн Рид, Дюма, Жюль Верн…
-Ты это прочла? – недоверчиво спросил он.
-Нет, ещё не всё, - честно ответила Наташа.
Она любила свою комнату и с гордостью знакомила мальчиков с её содержимым. На кукол мальчишки не обратили внимания, а вот к микроскопу – настоящему, сверкающему латунными деталями, - прилипли надолго.  Николай Николаевич придумал для детей забавные игры, и мальчишки вскоре позабыли свою робость и носились по квартире, как угорелые.
К «чайному» времени вся компания прискакала к накрытому столу, как маленькое стадо на водопой. Несмотря на то что Витька объелся вкуснющими пирожками, у него алчно загорелись глаза при виде сидящего в шоколадном огороде зайца величиной с две его ладошки. Дарья Алексеевна озадаченно смотрела на торт, не решаясь ножом нарушать красоту. Выход из положения придумал Николай Николаевич:
-Дашенька, не станем его резать. Лучше отломаем и капусту, и зайчика. А Тусенька как виновница торжества одарит каждого.
И Наташа честно распределила шоколад: кочанчики капусты – папе и маме, себе и Женьке - по огромной шоколадной розе, а Витьке великодушно отдала зайца. Тот сначала не поверил, что вожделенный заяц попал к нему, потом посмотрел на Дарью Алексеевну:
-А можно, я его сейчас не буду есть?
-Конечно, можно. Давай мы его в коробочку положим и ты отнесёшь его домой?
После чая они ещё поиграли в прятки, благо в этой квартире было где спрятаться. Уходить не хотелось, но шёл девятый час, и пора было по домам. Дарья Алексеевна каждому сунула «гостинец» для домашних – самых разных пирожков. В Витькин пакет аккуратно пристроила коробочку с зайцем.
Потом началась вторая четверть, затем долго и уныло тянулась третья, в четвёртой четверти Азаров опять подрался. А нечего было дразниться «женихом и невестой»! После этой драки уже никто не рисковал соваться к Женьке, потому что теперь отпор обидчикам они давала вдвоём с Иващенковым, да и Ростова уже не сносила безропотно выходки разных бузотёров. Поэтому в классе никто не хихикал и не передразнивал их, когда слышал, как Ростова называет Азарова Женечкой, Иващенкова - Витечкой, а те в ответ её -  Наташенькой. Только Юля Асмоловская каждый раз хмыкала, когда слышала эти «телячьи нежности», но никто из троицы на неё не обращал внимание.
В седьмом классе у них появился новый мальчик. Конечно, и до этого появлялись новенькие – обычное дело. Но не всех же новеньких приводил в школу милиционер! Они отзанимались уже почти месяц, когда на втором уроке (шла история) распахнулась дверь и в класс вошли двое: милиционер и высокий смуглый мальчик, обритый наголо. Класс загудел.
-Спокойно, - шикнул на них классный руководитель Леонтий Михайлович, и дети тут же замолчали. Он повернулся к милиционеру: - нашли всё-таки?
-Нашли. Куда ж он денется? – бодро отозвался тот и прошёл к учительскому столу, - я пока посижу у вас? – спросил он, устраиваясь на скрипучем стуле.
-Конечно, конечно, - отозвался учитель и повернулся к мальчику, - ты тоже проходи, садись на свободное место.
Мальчик исподлобья оглядел класс. Взгляд его хмурых тёмных глаз задержался на хорошеньком личике Асмоловской. Место рядом с нею было свободно. Асмоловская порозовела, опустила глазки, ожидая, что он сядет рядом. Но тот прошёл мимо и сел рядом с Иващенковым на последнюю парту.
 Иващенков всегда сидел один. И всё потому, что был он из породы «не могу молчать», - на каждое слово учителя у Витьки находилось десять слов комментария. Чего только не делали с ним учителя! И выгоняли из класса, и ставили носом к стенке, и писали в дневнике замечания, и вызывали бабку на педсовет – ничего не помогало. Витька молол языком постоянно, причём он так смешно всё комментировал, что спокойно сидеть рядом с ним никто не мог. И постепенно его утвердили на последней парте в одиночестве. Перед ним обитали Азаров и Ростова, привычные к Витькиному бормотанию и не обращавшие на него внимания.
Урок покатился по привычной колее. Историк перешёл к изложению нового материала о том, как «влияли усовершенствования орудий труда на изменения в общественном строе людей». Класс, прошедший в начальной школе дрессуру Аллы Фёдоровны, старательно изображал внимание. Да так ловко, что учитель ни в жисть не догадался бы, что каждый занимался своим делом. Кто-то перекатывал у соседа математику, кто-то читал исподтишка детектив, кто-то задумчиво рисовал узоры на задней странице тетради, кто-то старательно пририсовывал очки полководцу Суворову на обложке учебника.
Наталья торопилась списать с Женькиного черновика очередное сочинение-размышление, заданное неугомонной Марией Платоновной, прямо-таки одержимой всякими эссе и размышлениями по любому поводу, будь то хмурое небо за окном или смена настроений по дороге в школу. На сегодня Мария Платоновна велела выразить своё отношение к потрясающему событию, состоявшемуся недавно, - открытию метро в Харькове. Где этот Харьков и где Ленинград?! Но написать не менее двух страниц надо. В неразлучной троице за сочинения отвечал Азаров, за математику – Иващенков, а за иностранные языки (в школе проводили эксперимент, поэтому учили аж два языка: английский и французский) – Ростова. Наташа старательно переписывала восторженные Женькины излияния, ничего не видя и не слыша, главное – успеть до конца урока.
Женьке нравилось сочинять всякие истории, он их записывал в тетрадки. Изредка давал почитать Наталье. Та успевала за ночь осилить очередное Женькино творение, но это пока его работы ещё умещались в двенадцать тетрадных листков, потом их объём стал увеличиваться и постепенно дошёл до девяноста шести. Вначале в его сочинениях дрались мушкетёры с пиратами, потом стали появляться прекрасные дамы, ради которых совершались немыслимые подвиги. Наталья добросовестно дочитывала очередной опус, выделяя самые интересные эпизоды красным цветом. Женька внимательно просматривал её пометки, но никогда не обсуждал их. А Наталья деликатно щадила его авторское самолюбие, но по тому, как стало постепенно меняться содержание и стиль его работ, она поняла, что он ценит и учитывает её мнение. Она даже сделала иллюстрации к нескольким его творениям, создавая милые сценки с фантастическими деталями, которые хотелось пристально разглядывать.
Женькиным родителям не нравилось увлечением сына «писательством», они считали, что вся эта блажь, конечно, идёт от семейки этих неугомонных Ростовых. Тетради копились, и Женькина мама Клавдия Степановна нашла им применение: стала использовать в качестве подставки под горячий чайник. Однажды  Женька молча вытянул из-под чайника тетрадь с рисунками Натальи и спрятал её в нижний ящик письменного стола. Потом сложил все оставшиеся работы в высокую стопку и отдал матери на хозяйственные нужды. Романы он перестал писать. Но сочинения катал для всей троицы по-прежнему.
Витька тихонечко бормотал вслед за Леонтием Михайловичем, новенький покосился на Иващенкова и скривил губы в усмешке, но тут его внимание привлёк капроновый синий бантик, который самым нахальным образом елозил по парте у него перед носом. Бантик завязан был на толстенной косе, кончик которой закручивался длинным локоном. Какое-то время мальчишка, словно огромный кот, хищно следил за перемещениями синего пятна. Наконец, он прижал бантик к парте. Девчонка - обладательница косы – дёрнулась, обернулась к Иващенкову:
-Подожди, Витечка, - прошелестела она, - я уже дописываю.
И отвернулась.
-Витечка?! – процедил еле слышно новенький, - это ты, что ли?
Витька кивнул и осторожно вынул локон с бантиком из смуглых пальцев новенького. Новенький хмыкнул:
-Я – Марк. Марк Голицын.
Так и познакомились. На перемене новенького обступили, но он независимо раздвинул плечом круг одноклассников и, отойдя к окну, повернулся к ним спиной. Народ обиделся. Потом уже дознались, что Голицын – особенная личность. Во-первых, он был второгодником из-за двоек по литературе, русскому, физике и даже по физкультуре - и значит, старше их всех на целый год. Во-вторых, его перевели из испанской школы из-за того, что он наотрез отказался учить иностранный язык. В-третьих, он был детдомовским. И это было самое главное. Ему предстояло отучиться всего один год, а затем ПТУ, куда обычно отправляли детдомовские начальники своих воспитанников. Мальчишка обладал непокладистым характером, сбежал из детдома и больше недели жил в какой-то хибаре по дороге в Разлив. Всё это стало известно на следующий день благодаря Даньке Страховичу - сыну завуча, всегда бывшему в курсе всех школьных подводных течений. Нечего говорить, что детдомовец сразу стал героической личностью для 7-Б.
Но продолжился этот триумф лишь до субботы. На большой перемене Азаров с Голицыным подрались. Не то чтобы подрались, а так - всего лишь лениво потолкались. И всё из-за брошенного с ухмылкой: «Женечка».  Перед четвёртым уроком они, забыв уже о том, что было на большой перемене, азартно гоняли по всему коридору второго этажа крышку от банки. Последним уроком в расписании в тот день стояла физика.   
Долгожданная физика! Папа и мама, в своё время окончившие физмат, так увлекательно и весело говорили о ней и подсовывали дочери разные книжки, типа «Занимательной физики» Перельмана, что  Наташа мечтала о ней всё лето. Как только в её руки попал учебник Пёрышкина для 7 класса, она не отрывалась от него, пока не прочла от корки до корки. А тут ещё ей подарили десять томов Детской энциклопедии – и прощай, прогулки на свежем воздухе. Мало того, она ещё и мальчишек приохотила! В конце концов, возмущённая Женькина мама позвонила Дарье Алексеевне и пожаловалась, что её «ребёнок совсем не дышит воздухом, только знай себе сидит  с толстенными жёлтыми книжищами с утра до вечера». Тогда Наталья решила перенести «читальный зал» на аллеи Ботанического сада - благо он рядом. Там они заглатывали все тома по очереди и к концу лета дошли до четвёртого тома «Растения и животные», но больше всего споров всё же вызвал у них второй и третий том. Конечно, во многом они сами не разобрались бы, но тут на помощь им пришли Ростовы-старшие.
Азаровы-старшие яростно ревновали сына к «этим Ростовым», в доме которых сын пропадал с утра до вечера, и безуспешно старались изо всех сил отвлечь от них, а бабка Витьки при встрече с Наташиными родителями поджимала губы, отворачивалась и зло плевала им вслед. Но никакие меры – ни звонки, ни сердитые взгляды – не помогли: мальчишки по-прежнему всё свободное время торчали у Ростовых.
Пятница – один из любимых Наташиных дней недели, потому что,  во-первых, завтра, в субботу, можно выспаться хоть до десяти часов, а во-вторых, шестым уроком в пятницу была физика. Со звонком в кабинет физики, пылая творческой энергией, влетел красавец Давлет Георгиевич и, сияя чуть снисходительной улыбкой, мягким баритоном пропел-проговорил:
-Друзья мои, я рад!
Тут же Иващенков прошипел:
-Он приехал в маскарад…
Давлет Георгиевич сделал вид, что ничего не слышал, хотя Витькино шипение разнеслось по всему кабинету. В глазах красавца-физика мелькнуло лёгкое раздражение, но он небрежно-элегантным жестом отбросил указку на стол кафедры и взялся за классный журнал. Рутинная процедура переклички в этот день сорвалась. В самом конце списка учащихся был вписан Голицын.
-Голицын… Голицын?! Маркони?!– встрепенулся Давлет Георгиевич и уставился на вставшего со своего места Марка. – О! Откуда ты, прелестное дитя?
Прелестное дитя понуро стояло, тупо разглядывая зазоры на щербатом паркете. Класс насторожился.
-Не ожидал здесь тебя встретить, Маркони, - улыбался учитель.
-А почему Маркони? – подал голос Данька Страхович.
Давлет Георгиевич обвёл весёлым взором класс:
-Это интересная история, друзья мои, - для него все истории (неважно, о чём шла речь – о магнитах или мастике для натирки полов) были интересными. - Теперь вам, дорогие мои, скучать не придётся. Потому что этот чёрненький жучок-ученичок умеет создавать собственные законы. Да-да, свои собственные! Так сказать, переделывает всю физику - и химию заодно -  по собственному представлению и против всех законов природы. Ну-ка, ну-ка, дорогой друг Маркони, расскажи, как из ничего появляется что-то!
Голицын стоял, по-прежнему угрюмо глядя себе под ноги, только смуглое лицо его наливалось какой-то серой бледностью.
-А всё-таки, почему «Маркони»? – не унимался Данька.
-Ну это совсем просто, - просиял физик, - его же Марком зовут – вот отсюда и Маркони… Был такой изобретатель радио… - и замолчал с интересом глядя на складывающую в портфель учебники и тетради Наташу. А та  всё сложила, потом встала и, глядя на учителя широко раскрытыми светло-голубыми глазами, спросила:
-Можно идти?
Давлет Георгиевич потускнел:
-С чего это ты, Ростова, решила, что урок окончен?
-А разве нет? – искренне удивилась Наташа и наивно похлопала густыми короткими ресницами.
-Конечно, нет! Сядь на место, Ростова.
-Хорошо, Омлет Георгиевич, - чётко выговорила девочка и села. И тут во весь голос захохотал Иващенков:
-Омлет! Омлет Георгиевич!
-Не Омлет, а Гамлет Георгиевич, - как ни в чем не бывало серьёзно поправил его Азаров.
-Замолчите! – привлекательное лицо физика налилось некрасивыми багровыми пятнами, он понял, что теперь это обидное «омлет» привяжется к нему навсегда и мгновенно всем существом своим возненавидел эту похожую на лягушонка девчонку. Учитель навис над Наташей, из презрительно скривившихся губ вырвалось то, что, наверное, он бы никогда не сказал, не будь сейчас он таким разъярённым:  - вы что думаете, что я спущу вам эту выходку? И не думайте! У меня отличная память. Думаете, через четыре года я забуду, как ты, маленькая мокрохвостка, сорвала сегодня  мне урок? Так что готовьтесь. Вместо аттестата справку получите. Вы все. Ясно?
-А мы тут при чём? – тут же завопила Асмоловская, - мы молчали. Это они выпендривались.  Ростова, Азаров, Иващенков – всё из-за этого приблудного новенького…
-Мы слушаем вас, Давлет Георгиевич, - поддакнул Страхович, - не обращайте на них внимания!
Привлечённая громкими голосами, в кабинет заглянула завуч. Все встали. Завуч пошепталась с физиком, кивнула, обвела тяжёлым взглядом учеников:
-Ростова, Азаров, Иващенков, зайдёте ко мне после урока, - и вышла.
 Потускневший физик уже взял себя в руки. Сейчас он искренне жалел, что не сдержался и на какое-то время «потерял лицо» из-за паршивых щенков. Давлет Георгиевич отвернулся к омерзительно-зелёной доске со следами плохо вытертого мела, его плечи поникли, минуту-другую он постоял так – спиной к классу. Дети начали перешёптываться. Учитель резко развернулся, встряхнул волосами, закидывая их назад, и голосом, полным сдержанного раскаяния с трудом выговорил:
- Вы простите меня, ребята… Не должен был я так… Ростова, извини, пожалуйста, что назвал тебя мокрохвосткой. Это было грубо, некрасиво, недостойно. Ты простишь меня? – печально спросил он, глядя куда-то поверх головы Наташи. Та молчала. Драматическая пауза затягивалась.
-Ну чего ты, Ростова? Чего выламываешься? – пискнул кто-то, кажется, Редькина, - подумаешь, мокрохвосткой назвали…
- Ах, друзья мои, дело совсем не в этой пошлой «мокрохвостке». Вы поймите, - доверительно продолжил Давлет Георгиевич, - ведь учителя тоже люди. У нас нервы не железные. Мы, как и все, устаём, а работаем с утра до вечера… и тетради ваши проверяем, и к лабораторным готовимся… Так что, Ростова, прощаешь бедного учителя? – и скорчил уморительную гримасу так, что класс захихикал. Наташа кивнула, не глядя на физика. Ей было стыдно за его фальшивый тон, за всплывшее несколько раз мерзкое слово - стыдно до белых искорок в глазах.
Давлет Георгиевич мило улыбнулся и как ни в чем не бывало продолжил урок, старательно избегая того угла класса, где маячил Голицын. Давлет Георгиевич не хотел смотреть на Марка, потому что в этот момент молча, про себя, проклинал его, он был уверен, что, наверняка,  идея с мерзким омлетом исходит именно от этого мальчишки. 
Женька Азаров покосился на Наташу. Её словно заморозили. Она сидела, закусив губу, опустив подбородок, бледная, уставившаяся на сжатые кулачки. Чья-то рука украдкой погладила её по толстой косе с синим бантиком, от этого плечи Наташи опустились. Под руку ей сунули бумажку. Кривым Витькиным почерком было нацарапано: «Тебе». В записке оказалась  крохотная шоколадка.
С этого дня у Наташи прошла любовь к физике. Она, конечно, выполняла задания, отвечала, если вызывали, но делала это как-то механически, без всякого интереса. Теперь её любовью стало рисование, и получалось у неё очень даже неплохо.
На родительском собрании, классный руководитель заговорил о дисциплине.
-Мне, - Леонтий Михайлович вцепился в указку, как в спасательный круг, - мне казалось, что наш класс, получивший достойную базу в начальной школе (дисциплинарная база от Аллы Фёдоровны – это не кот начихал!), никогда не подаст повода для подобного разговора. Но, как видите, я ошибся.
Далее он пересказал всё, что произошло на злополучном уроке физики. И тут родителей словно бы прорвало. Чего только они не вспомнили! И то, как дети грубят родителям, как прогуливают школу и не учат уроков, как портят вещи, как смотрят телевизор до поздней ночи и надо чуть ли не пинками загонять их спать, - но каждый заканчивал своё выступлением одними и теми же словами: «это ужасно и отвратительно, но мой ребёнок, Леонтий Михайлович, на такое не способен! Никогда не позволит себе Юлечка-Милочка-Данечка-Мишенька такое!»
Говорили, о современном поколении детей, которые не признают никаких авторитетов, ни во что не ставят учителей. Все шишки в изобилии посыпались на голову бедного Голицына. Заступиться за него было некому, присутствующий на собрании воспитатель из детского дома согласно кивал на все пущенные в адрес мальчика упрёки. Родители кипели гневом. Классный руководитель привёл директора, и тот отбивался от совсем уж нелепых обвинений. Дошло до того, что чей-то папаша заявил об опасности для нормальных (он подчеркнул это «нормальных») детей в лице какого-то дефективного детдомовца-второгодника. Тут уж классный руководитель понял, что дело зашло слишком далеко, и стал успокаивать взволнованных родителей, объясняя им «несправедливость их суждений о воспитанниках детских домов».
Ростовы, наслушавшись упрёков в адрес Наташи, тем не менее не огорчились, наоборот, с улыбкой переглянулись, чем вызвали очередную порцию учительского раздражения. После собрания Николай Николаевич остановил воспитателя из детского дома и о чём-то с ним договорился. Заглянувшая в класс завуч этим заинтересовалась. В самом деле, что нужно этому неприятному ей Ростову от представителя детского дома? Оказалось, он всего лишь спросил разрешение на разговор с мальчишкой.
-Вот просто человеку нечего делать! – покачала головой завуч, - за дочерью лучше бы смотрел. А то всё с мальчишками да с мальчишками – добром это не кончится. А у этого вашего Голицына то ещё личное дело! Мать в тюрьме умерла, тётку за убийство осудили… да и бабка тоже…Так что ничего удивительного… - она не объяснила, что имела в виду, но многозначительно закатила глаза.


Сказать, что Марк помнил маму, было бы неправильно. Скорее, он помнил свои ощущения. Тепло и нежность окутывали, когда мама обнимала его, ласково ворковала, укладывая спать, пела смешные песенки. Воедино слились туманные образы: беленькая хрупкая женщина (наверное, это и была мама), шумная тётка Ирина и неулыбчивая бабушка. Одни женщины. А отец? Память не сохранила даже намёка на него. Но должен же быть у человека отец! Особенно эта тема стала беспокоить его, когда выяснилось, что у всех мальчишек в детдоме были необыкновенные родители. У кого-то папа был засекреченным космонавтом, у кого-то – разведчиком, а мамы, все подряд, были артистками. Марку было невдомёк, что ребята всего-навсего насочиняли себе родителей, он свято верил всем небылицам, что вливали в его уши малолетки-детдомовцы. И ему хотелось после отбоя в темноте поведать нечто, от чего у мальчишек дух бы захватило. Но ничего интересного не придумывалось, космонавты, капитаны дальнего плавания, разведчики, лётчики-испытатели – все героические профессии уже были разобраны детдомовцами. И тогда он ляпнул чудовищную глупость. Он  вдруг ни с того ни с сего заявил, что его отец испанский граф. Что ему тогда в голову стукнуло? Почему граф?! И почему испанский?!
Но сказанного не вернёшь:  ляпнул – и всё тут. Всю неделю детдом веселился, мальчишки и даже девчонки покатывались от хохота, показывали на него пальцем. Марк лютой ненавистью возненавидел не только испанских графов, но и всю Испанию с её испанским языком заодно. Ко всему воспитатель, ухмыляясь, сказал при всех, что ему до Испании, как до Луны, потому как  в личном деле его обозначено, что мать его в тюрьме умерла, бабку прибили по пьянке, тётку посадили за убийство. Так что, как говорится, Испанией здесь и не пахло. «А скорее всего мамаша нагуляла тебя с каким-нибудь  цыганом – вон ты какой чернявый», - усмехнулся воспитатель. Марк молча выслушал глумливый рассказ воспитателя, только глаза непримиримо сверкали. Этой же ночью он сбежал из детского дома. Конечно, его поймали. Он просидел в карцере сутки, а потом его перевели в другой детдом. Теперь он уже стал опытнее и не спешил рассказывать о себе. Честно говоря, особенно и рассказывать-то было нечего.
               Марку исполнилось шесть лет, когда он попал в детдом. В этом возрасте дети уже многие события запоминают на всю жизнь. И он что-то должен был помнить из прошлой жизни. Но он не помнил. Ничего, кроме общего ощущения потерянной радости, счастья, ласкового уюта и тишины. Память дремала, пока неожиданно - ему тогда шел одиннадцатый год - в беспокойных снах его резануло проблеском чего-то искрящегося, он прямо-таки почувствовал пальцами сверкающие льдинки камешков. Целая горсть переливающегося в свете лампы прозрачного великолепия, и особенно один, с лесной орешек, прямо-таки лёг на ладошку. Кончики пальцев тут же закололо, словно иголочками, в ушах зашумело, строгий женский голос прикрикнул: «Нельзя! Нельзя!». 
                Потом пришли сны, яркие, волшебные. Сны разворачивались в длинные истории, которые заканчивались и начинались заново, едва он засыпал. Какие-то бородачи в лаптях тяжело прорубали просеки в непроходимых лесах, всадники плётками подгоняли их. В палатах с белёными стенами высокий человек в золочёной одежде и шапке, отороченной дорогим тонким мехом, тяжёлым взглядом всматривался в покорно стоящих перед ним на коленях людей. Лицо его кривилось злой ухмылкой, он что-то гневно выговаривал в низко опущенные головы, но Марк не понимал его слов.
 А то вдруг ему привиделась юная красавица в воздушном наряде, почти девочка. Тонкой рукой в браслетах она кокетливо поправляла густые чёрные кудри, подхваченные тёмно-синей, в тон миндалевидным глазам, атласной лентой. Рядом с нею скучал мальчишка лет шестнадцати в офицерском мундире. И видно было, что не нужна ему эта красавица, что тянет его на волю, к застоявшемуся в стойле гнедому красавцу. Марку стало жаль девочку с синими глазами, он даже рассердился на мальчишку, тем более, что тот был всего-то пару годами старше его самого.
История юной красавицы становилась всё печальней. Она всё же вышла замуж за несносного мальчишку, но вскоре овдовела, здоровье её стало совсем никудышным, и её увезли за границу лечиться. Вот тут-то и началась её новая блистательная жизнь. Теперь она танцевала на балах, носила роскошные наряды и знаменитые художники писали её портреты, тщательно прописывая каждый камешек дивного ожерелья на её тонкой шейке. Часто в её руках оказывался бархатный мешочек, из которого она доставала сверкающие горошины бриллиантов, и казалось, конца края этим камешкам не будет - так часто ныряла белоснежная ручка красавицы в бархатное нутро за очередной драгоценностью. Как всегда при виде искрящихся камешков у Марка сотни иголочек впились в кончики пальцев. И хотя всё это было во сне, наутро пальцы болели, словно бы он их и в самом деле иголками исколол.
А потом сны прекратились, и Марк даже затосковал по их радужным историям. Он так и не смог разгадать загадку увлекательных картин. Зачем ему привиделось это «кино»? Поразмышлял и решил: привиделось - и ладно.  Постепенно красивые картинки стали забываться. Но однажды их повели в Эрмитаж, и тогда в памяти, опять всплыло нежное видение с переливающимся ожерельем на шее, пальцы ощутили прохладу металла и округлость драгоценных камней. От острой боли, пронзившей руки, Марк вскрикнул. Воспитатель недовольно оглянулся, но тут же лицо его вытянулось: на кончиках пальцев мальчишки выступило множество капелек крови. Пришлось обмотать  ладони носовыми платками и отправить Марка дожидаться всех в гардеробе. Там странное кровотечение прекратилось. Воспитатель решил, что Марк специально поранил руки, чтобы поскорее слинять из музея. Для острастки его посадили на сутки в кладовку. После этого Марк невзлюбил музеи, где висели портреты красавиц в бальных платьях.
В первый школьный год Марк Голицын учился с удовольствием. Но во втором классе начался испанский язык – школа-то была испанская, да ещё кто-то из мальчишек припомнил ему папу – испанского графа.  Вот тут он «забастовал»: прогулял несколько уроков, отсиживаясь на школьном чердаке. Электрик, проверявший проводку, наткнулся на его убежище и сдал в руки завучу. Завуч сообщила воспитателям детдома, и Марка закрыли на выходные дни в кладовке с вёдрами и швабрами. Сидеть среди вонючих половых тряпок было не страшно, но противно, и он решил действовать по-другому. Теперь Голицын не прогуливал уроки испанского, но он ничего не делал на них. Вот прямо-таки совсем ничего. С сонным выражением на лице он пялился в окно или, когда учительница пыталась его вызвать, бессмысленно таращил на неё пустые тёмные глаза. Сохранять бесстрастно-тупое выражение лица было очень трудно, потому что, к своему ужасу, Марк понимал каждое слово. И не просто понимал – он мог свободно говорить на этом чёртовом испанском не хуже учителей, а может, даже лучше.
Это открытие он сделал случайно и страшно напугался. В их школе на переменах учителя-«испанцы» любили пощебетать между собой по-испански. В тот раз они болтали и смеялись, а Марк сидел рядом на корточках у стенки – его в очередной раз наказали за беготню по коридору.
-И что же ты ответила? – улыбалась молоденькая учительница.
-А что я могла ответить? – засмеялась её приятельница, - сказала, что подумаю.
-Да что тут думать?! Такие возможности! Это же интурист! Будешь с нормальными людьми встречаться. А тут, что тут ты видишь? Сопливые носы да тупые лица… Вон один такой как раз сидит. Как же мне он надоел!
Они посмотрели на Марка, а он втянул голову в плечи, с полыхающими ушами и щеками, бросил такой взгляд на женщин, что те опасливо отодвинулись.
Он понял каждое слово! Его так потрясло это открытие, что он не удержался и шлёпнулся на зад.
-Ну вот, что я тебе говорила, - брезгливо поморщилась учительница, - тупой, ленивый, ещё и увалень неуклюжий.
Теперь его голова постоянно была занята попытками разгадать этот феномен. Но ни к чему эти размышления не привели, он так ни до чего и не додумался. Единственное, что подсказывала ему интуиция, - это то, что, скорее всего, разгадка кроется в его прошлом. Хотя какое может быть прошлое у девятилетнего ребёнка? И всё же, если бы он мог вспомнить то, что происходило с ним до того, как он попал в детдом! Но память спала самым бессовестным образом, и понукать её было бесполезно.
Летели годы. Отношение к испанскому у Марка не изменилось. Он сам не знал, почему ему так ненавистен этот язык. Давно уже забылись детские дразнилки, которыми его преследовали детдомовцы, но из какого-то ослиного упрямства он тщательно скрывал, что знает язык. И даже гордился этим! Он вообразил себя чуть ли не разведчиком в стане врага. По правде сказать, иногда ему хотелось бросить эту затянувшуюся игру, да и испанский  теперь стал не так противен, как раньше. Но что-то останавливало его. Может, гордость? Ох уж эта его гордость! Скольких отсидок в карцере-кладовке он мог бы избежать, если б не гипертрофированная гордость.
В седьмом классе добавились новые предметы. Ему сразу понравилась физика. Старичок-учитель так интересно вёл уроки, так нежно и бережно демонстрировал сверкающие начищенной латунью приборы, изготовленные ещё до революции, что Марк навсегда проникся уважением к этим сектантам, секстантам и магдебургским полушариям. А потом старенького учителя проводили на пенсию и появился новый педагог. Давлет Георгиевич был молод и очень хорош собой, он не терпел мрачных лиц возле себя и особой учительской ненавистью ненавидел ленивых дураков. Нет, конечно, если человек родился с умственными проблемами, - это другое дело. Но если кто-то создавал их себе сам, не желая чуть-чуть поднапрячь свой мозг, тут уж только держись: предела остроумию Давлета Георгиевича не было.
Для Давлета Георгиевича Голицын как-то сразу попал в разряд тупиц по нескольким параметрам. Во-первых, он был мрачен до угрюмости, во-вторых, в его лице время от времени проявлялось выражение такого непроходимого идиотизма, что физик ужасался, догадываясь о грядущих двоечных проблемах с этим ученичком. В-третьих, мальчишка вдруг ни с того ни с сего однажды заспорил с Давлет Георгиевичем на такую абсурдную тему, что  даже говорить об этом было стыдно. Как-то Давлет, чуть отойдя от темы урока, стал рассказывать о том, что иногда несправедливо забываются заслуги учёных и при этом зачем-то нырнул в другой предмет – в химию. В качестве примера он привёл историю Бойля, Ломоносова и Лавуазье, сославшись на прецедент, который описывался во всех учебниках химии.
- Ломоносов опроверг Бойля и доказал, что вес всех веществ, вступающих в реакцию …  ну и так далее, короче, это был закон сохранения массы вещества. Потом опыт Ломоносова повторил Лавуазье, и теперь все почему-то твердят именно о нём, забывая заслуги нашего Ломоносова. De nihilo nihil,  то есть «из ничего – ничто». Я вам это всё рассказал для того, чтобы вы знали, без опоры на предыдущее не может появиться что-то. Из ничего никогда что-то не получится, потому что из ничего не выходит ничего, так же как ничто не переходит в ничто, - улыбнулся он игре слов, обводя светлым взором притихший класс. И вздрогнул. Явно страдающий идиотией Голицын смотрел на него со скептической, очень обидной улыбкой. Скепсис на лице идиота?! Давлет Георгиевич в этой школе был новым человеком, но ему уже нашептали о странностях этого ученика, которого переводили из класса в класс, чисто по-человечески жалея, - всё-таки мальчик из детдома.
-Голицын, почему ты так улыбаешься? Ты что, не веришь мне? – удивился учитель, подходя к стриженному наголо смуглому мальчишке. Тот пожал плечами, но промолчал. И тогда Давлет Георгиевич всерьёз разобиделся, ему показалось молчание Голицына надменным, а взгляд наглым, - хочешь поспорить? Со мною?! Может, ты хочешь доказать, что из ничего может появиться что-то? Ну, давай, докажи! Это ведь только в цирке из пустой шляпы кролика достают – на то он и фокус. А здесь из воздуха ничего не появится, даже стеклянного шарика…
-Стеклянный шарик? – заинтересовался Марк, и все в классе уставились на него с удивлением, потому что уже забыли, как звучит его голос, – вы какой цвет шарика хотите? Красный? Золотой?
Давлет Георгиевич уже понял, что завязывается глупая история, что зарвавшийся мальчишка пытается выставить его (его!) дураком перед одноклассниками:
-Наверное, у тебя в карманах полно разных сокровищ, и даже есть стеклянные шарики… Что ж пусть это будет чёрный шарик с золотыми крапинками. Уж такого у тебя явно нет, - ехидно усмехнулся он.
Мальчишка кивнул, сверкнув своими тёмными, как ночь, глазами, разжал кулак – и все ахнули. На не очень чистой ладони лежал довольно большой шарик чёрного стекла, искрящийся золотыми точками.
-Видите, из ничего появилось что-то, - обидно усмехнулся Голицын, - а вы говорили, что не может быть…
-Не мели чепухи! Ты… ты всё подстроил! – не на шутку рассердился Давлет Георгиевич и резко снизу поддал руку Голицына, шарик с тяжёлым стуком тюкнулся об пол и закатился под батарею отопления, - устроил тут цирк, наглый мальчишка! Вон из класса!
Голицын недоумённо взглянул на учителя, собрал свои вещички и вышел вон. После урока Давлет Георгиевич постоял у окна, чтобы успокоиться, а потом наклонился и пошарил рукой под батареей, но чёрного с золотом шарика не нашёл. Он сам не знал, чего это так взъярился из-за шутовской выходки какого-то придурка, но с этого момента житья Голицыну на физике не стало. Тот привычно защищался, цепляя на себя сонную маску, и время от времени подкидывал на стол физику стеклянные шарики немыслимых расцветок. Давлет Георгиевич яростно сметал их на пол, и они катились по кабинету, сверкая яркими красками. В результате к двойке по испанскому прибавилась двойка по физике, а там уже и литература, и математика зацвели махровым цветом.
Его оставили на второй год в седьмом классе. Конечно, воспитатели  в детдоме не только высказали ему всё, что думали. Василий Иванович, по прозвищу Чапайка, даже, как он говорил, по-отечески надавал Марку затрещин, но к «отеческим» подзатыльникам детдомовцы уже привыкли. А факт остался фактом: Голицын – второгодник.
На лето детский дом вывезли «на дачу» под Выборг. Конечно, дачей дощатые домики с подтекающей во время дождя крышей назвать можно было лишь с большой натяжкой. Но чистейшая вода озера, где с поверхности на трёхметровой глубине можно было сосчитать камешки на дне, густейшие леса, плотной стеной вставшие вокруг лагеря, - с лихвой компенсировали бытовые неудобства. До этого детский дом вывозили под Лугу в скучнейшее местечко, где все развлечения состояли в постоянной возне на огороде местной школы. И вдруг такой подарок, а всё потому, что сменился директор детского дома.
Их долго везли в трясучих автобусах, которые ломались через каждые три километра. Поэтому добрались на место они совсем уж поздно. Детей напоили молоком с хлебом, сводили в уборную и велели ложиться спать. Марк проснулся задолго до общего подъёма. Поёживаясь от прохладного ветерка, он побрёл в сторону прячущегося в низком ельнике домика с «удобствами». Обычный домик, где с одного торца вход для девочек, а с другого – для мальчиков. Всё как обычно: несколько круглых отверстий в дощатом настиле, сбоку длинная труба с кранами – тут тебе и уборная, и умывальня.
Утро было хмурое, с моросящим дождиком да с ветерком, тело тут же покрылось гусиной кожей, а линялая синяя майка мгновенно  превратилась в холодный компресс. Марк заторопился назад, в свой барак, где двадцать мальчишек надышали относительное тепло, но, видимо, ошибся тропинкой и выскочил на берег озера. И замер.
Сказать, что здесь было красиво – ничего не сказать. Под низким, серым небом лениво шевелило редкими гребешками стальных волн озеро. Оно накатывало прозрачные волны на пологий песчаный берег со странным звонким шипением. Хотя такого, наверное, и не бывает. А вокруг стеной стояли сосны и ели, и на противоположном берегу тоже тёмный сказочный лес, только выглядел он так, словно бы долго-долго плакал. И вид этого заплаканного леса так потряс Марка, что ноги его подогнулись и он плюхнулся на холодный влажный песок. И почему-то воцарилась густая тишина. А потом сквозь тучи прорезался солнечный луч такой радостной силы, что заплаканный лес превратился в изумрудно-зелёную стену, из которой, похрустывая ветками, на противоположный берег вышел олень, потом другой, третий – целое стадо. Они долго пили воду, и их фырканье разносилось над озером. Марк затаился, он совсем забыл о мокрой одежде, о прохладном ветерке, кусающем голые плечи. Он обо всём забыл. Он стал частью этого волшебного мира. Ему показалось, что тело его исчезло, растворилось в пахнущем водой и соснами воздухе. Он словно бы парил над покрытой лёгкой рябью водой. Безумная радость, ощущение неудержимого счастья охватило его – и он потерял сознание.
Несколько часов спустя его нашёл Чапайка и притащил в барак. Прибежала медсестра, совала Марку в нос ватку с нашатырём, а он отпихивал её руку и мотал головой.
-Ты, парень, совсем синий от холода, - выговаривал ему Чапайка, - это надо же, чтобы в конце июня заморозки случились! Ты что же, иней на траве не заметил?
-Какой иней? – вытаращился Марк, - дождик был… потом солнце выглянуло…
-Ну ты, парень, даёшь! Солнце! Дождик! Не дождик, а снег шёл, все кусты укрыло – прямо хоть Новый год встречай. Да не подоспей я, ты бы там у воды насмерть замёрз. Повезло тебе! Теперь только не заболей…
Марк не заболел. Всё лето он вместе со старшими мальчишками помогал ремонтировать бараки, обустраивать территорию. Каждый день они с воспитателями ходили купаться, и, несмотря на запреты, переплывал озеро с одного берега на другой. И так достаточно смуглый, он загорел до черноты, обветрился, раздался в плечах и даже подрос. Когда в конце августа они вернулись в Ленинград, Чапайка посмотрел на Марка, оглядел короткие рукава и брюки его школьной формы и задумчиво почесал нос:
-Вот видишь, сам виноват! Чего не учился?! Теперь придёшь, дылда такая, к малолеткам… - и махнул рукой.
Марк уже всё для себя решил. Перекантуется годик в школе и пойдёт в ПТУ, допустим, при Металлическом заводе. Получит специальность, будет работать. Так что для него вроде бы всё было ясно и определено. Новый директор детдома позволил старшим воспитанникам ознакомиться с их личными делами. Тут-то выяснилась удивительная вещь: оказалось, что у Марка была квартира. Не совсем квартира, но что-то вроде дачного домика по дороге на Карельский перешеек. Кроме этого, ничего особо нового он не узнал из содержимого синей картонной папки-скоросшивателя. Всё подтвердилось: мать умерла в тюрьме, бабушка отравилась некачественной водкой, а тётка отбывала срок за убийство. Всё это он уже знал. Закрыв со вздохом невесёлую папочку с историей его жизни, Марк пошёл просить увольнительную, чтобы съездить на осмотр своих «владений». Василий Иванович недолго размышлял и пообещал увольнительную в ближайшую субботу.
В личное дело была вложена любительская карточка, уже слегка пожелтевшая. Вроде ничего особенного, но Марк видел в ней скрытую интригу.    Видимо, снимок сделали осенью, потому что на женщинах были надеты пальто и шапочки. Беззаботно смеялась смуглая красавица, рядом мило улыбалась в объектив хрупкая большеглазая женщина, она склонилась головой к плечу женщины постарше. Марк всмотрелся в фото. За весёлой группой виднелась какая-то неказистая постройка, несколько деревьев. На обороте фиолетовыми чернилами чётким почерком обозначено: «ноябрь, 1960 год». Интересно! Он родился 14 ноября 1960 года. Выходит, этот снимок сделан… он всмотрелся… сделан после его рождения, потому что мама (оказалось, он помнил её лицо!) совсем худенькая. Семейное сходство трёх женщин сразу бросалось в глаза. Все глазастые, с тонкими чертами. Марк изучал лица на снимке. Неужели вот эта легкомысленная брюнетка – злобная убийца? А мама, у которой такой нежный взгляд, - она, как сказано в справке, «занималась сбытом похищенных драгоценностей»? Мама – воровка?! И бабушка - пьяница-алкоголичка?! Что-то не совпадало…
В субботу Марк с приятелями  съездил к своим «владениям». Когда-то это были загородные места, где жители выращивали огурцы, картошку и даже клубнику, но теперь новостройки Ленинграда вплотную подступили к почерневшим, совсем не красивым хибаркам. Правда, люди здесь жили по-прежнему и зимой, и летом – над неказистыми домиками поднимался негустой дым, там топили печи, готовили обед. Мальчишки принюхались: пахло чем-то вкусным.
 Марк с друзьями покружили вокруг домика, заглядывая в его забитые досками окна и дёргая проржавевший замок. Просто чудо, что домишко не сожгли. Из соседнего домика вышел  дяденька в синих тренировочных штанах, в зелёном кителе без погон и в шлёпанцах. Он было собрался шугануть их с участка, но Марк предъявил «документы» - справку из детдома, в которой оговаривались его права на домик-развалюху. Дяденька, нацепив на нос очки, замотанные чёрной изоляционной лентой на переносице, подробнейшим образом изучил бумажку, кивнул и оставил их в покое.
Мальчишки легко вскрыли старый замок, прошли через нечто, напоминающее веранду, внутрь домика. Марк остановился на пороге. Везде пыль, паутина, битые стёкла на полу. Он не пошёл дальше. Решил, что теперь будет приезжать сюда и потихоньку прибирать «семейное гнездо» Голицыных. А когда его выпустят из детдома и он начнёт работать, тогда он всё-всё здесь обустроит. Всё равно сейчас уже некогда – учебный год начинается.
Марк Голицын совсем не хотел идти на школьный праздник. По традиции всех выстроили в спортивном зале, говорили речи, представляли новых учителей и звенели в колокольчик. Марк стоял среди семиклассников, возвышаясь над ними на целую голову. Он скучал. И уже было решился слинять с линейки, но тут начали представлять новых учителей. Среди тринадцати симпатичных новеньких стояла ОНА. Голицын так и впился взглядом в хорошенькое личико. И чем дольше он смотрел, тем больше хотелось ею любоваться, как картиной в музее. Все остальные не шли ни в какое сравнение с этой блондинкой. Густые очень светлые волосы она строго собрала в модную объёмистую ракушку, но несколько прядей выбились и небрежно вились вокруг лица с нежным румянцем. Карие глаза весело вскидывались на присутствующих и тут же скромно опускались вниз. Воротник её кремовой блузки завязывался изящным бантом, и она нервно теребила его длинные концы. Жилетик в клеточку подчёркивал тонкую талию, а длинная юбка из той же ткани наводила на мысль о тургеневских барышнях. Смолянка, да и только! И это когда все щеголяли в мини, предъявляя заинтересованным взорам ножки, обтянутые чёрными колготками в сеточку! Девушку попросили представиться. Она мило покраснела, а среди старшеклассников пронесся одобрительный гул. Она оказалась учительницей испанского, и звали её волшебным именем – Елена.
Елена Прекрасная! Сердце Марка ухнуло куда-то и пропало, в глазах побелело, кажется, он даже забыл, что надо дышать.
И началось… Теперь он летел в школу, как на свидание. В голове крутилось лишь одно имя: Лена, Леночка, Елена Константиновна… У неё была смешная фамилия – Киселькина, но даже это вызывало у Марка умиление. Он всюду следовал за нею. Она на второй этаж, к своим пятиклассникам, и он за нею. Она на третий этаж в учительскую, и он за нею. Он прятался за спинами учеников, хотя с его ростом это было довольно сложно, прижимался к окрашенной в зелёный цвет стене и ждал, ждал появления своего кумира. Её всегда окружали люди: ученики, учителя. Она всем ласково и кокетливо улыбалась. А Марк мечтал растолкать толпу, окружающую её, подлететь к ней мазурочным шагом, опуститься на колено (видел, как в старом кино так делали) и прижать к губам ручку, благоухающую полынной горечью модных духов «Эллипс». Если бы сейчас были дуэли, он вызвал бы каждого, кто имел наглость крутиться возле Елены Прекрасной, и уложил бы к её ногам как боевые трофеи. Причем начал бы с Давлета Георгиевича. Этот жгучий красавец чаще всех оказывался поблизости. У Марка кулаки сжимались, и в глазах белело, когда он видел, как Елена Константиновна (его Леночка!) болтала с Давлетом и смеялась его шуткам. Добродушному Марку в такой момент хотелось придушить нахала.
В детдоме, конечно, заметили его состояние и тут же обсмеяли: и то, как он часами мог сидеть, уставившись в одну точку, и то, как тщательно отглаживал форменные брюки, и то, как яростно, до скрипучей чистоты тёр лыковой мочалкой тело в бане. Сейчас ему казалось всё невыносимо-пошлым: трещины на потолке и осыпающаяся штукатурка в общей спальне, специфический запах, устоявшийся в ней, протёршийся носок, который он тщательно штопал, но пальцы всё равно норовили вылезти в новые дырки.  Его мутило в столовке от липких стаканов с киселём цвета выношенных кальсон, от недомытых погнутых ложек и вилок с отломанными зубьями. Ему казалось, что всё это оскорбляет его нежную, трепетную Леночку.
Он не обращал внимания на намёки и подколы приятелей, и от него отстали. Марк окружил обожанием свою Елену Прекрасную. Он прибегал в школу раньше всех, в классе отмывал доску до матового блеска, приделывал ажурные розеточки из бумаги на кусочки мела – лишь бы Леночка не запачкала свои нежные пальчики. А ещё он дарил ей цветы. Где он добывал их – было его страшным секретом. Почему-то он решил, что ей должны нравиться полевые цветы и теперь каждое утро пробирался на второй этаж к кабинету с лингафонным устройством, где обитала его красавица, и затыкал за дверную ручку букеты: в понедельник васильки, во вторник лаванду, в среду ромашки и так до конца недели. Отойдя в сторону, он с трепетом ждал момента, когда появится Леночка. Она всегда радостно вскрикивала при виде цветов и оглядывалась в поисках того, кто их принёс. А он, с бешено бьющимся сердцем, издали любовался ею.
Незадолго до дня учителя, на который у Голицына были особые планы (он решил поразить свою Леночку особым подарком, но ещё не придумал каким), Марк как обычно на перемене вертелся неподалёку от своего кумира. Две молоденькие учительницы оживлённо болтали на испанском, не особо обращая внимание на долговязого подростка. Голицын бочком-бочком подобрался ближе к ним. Елена Константиновна мило улыбалась всем проходящим мимо, приветливо кивала хорошенькой головкой, но тут у Марка вытянулось лицо, потому что очаровательная блондинка при этом горько сетовала на свою несчастную жизнь:
-Ещё месяц не прошёл, а я уже видеть их не могу! – жаловалась Елена Константиновна, - иду на работу и думаю, что опять одно и то же, одно и то же. И пахнет от них всегда грязными носками - вонючки маленькие! Вера, и так из года в год! Скажи, зачем надо было пять лет жизни жертвовать? Каждый день в институт ходить? Вот для всего этого?!
-Не знаю, как ты, но я для себя решила: годик поработаю и уйду…
-Куда? Куда ты уйдёшь, Веруня? В интурист? Туалетную бумагу подносить иностранцам?
-Ну, не знаю. Переводчики сейчас нужны…
-Да за этот год, что ты тут собираешься сидеть, язык забудешь. Вот скажи, Веруня, с кем ты здесь собираешься на испанском беседовать? С учителями? А ты не заметила, какие ошибки они делают? Вот то-то. Мы здесь деградируем. Не знаю, как в твоём классе, но мне, будто специально, одних тупиц насобирали. Да, кстати, о тупицах… Вот один из них, - она мило улыбнулась Марку, и продолжила: - представляешь, таскает мне дурацкие букеты, прямо веники какие-то. Ромашки, васильки всякие. Я их терпеть не могу, вечно по ним что-то ползает. Я розы люблю. А он всё несёт и несёт, и где только достаёт их?
-Так скажи ему: мальчик, твои цветы мне надоели, отстань от меня!
-Ну да, попробуй скажи! Ты посмотри на него, посмотри! Рожа разбойничья, ишь чёрные глазищи свои вытаращил. Ещё прирежет! Он же детдомовский! Там все такие. У них родители либо бандиты, либо пьяницы, поэтому они такие тупые. 
-У этого точно бандиты. Давлетик рассказывал… А, кстати, как у тебя с Давлетом? – заинтересовалась Веруня.
Марк сполз по стене на корточки. Он не хотел больше слушать их трескотню. Елена-Леночка, Елена Прекрасная – оказалась обыкновенной Леной Киселькиной. А он-то, дурак, чуть не молился на неё! Он вспомнил лицемерную улыбку своего кумира и чуть не взвыл.
На следующее утро он с удовлетворением наблюдал, как испуганно вскрикнула Елена Константиновна при виде грязного веника, из перепутанных прутьев которого торчала увядшая роза. Вся эта замечательная композиция была заткнута за дверную ручку лингафонного кабинета. Оглянувшись, учительница вздрогнула: с дерзкой ухмылкой на неё смотрел детдомовский тупица:
-Так вы говорите, что у меня рожа разбойничья? – на чистейшем кастильском спросил он, и глаза его опасно сверкнули, - и вы боитесь, что я вас прирежу? Не бойтесь. С этого дня я вас больше не побеспокою… Веселитесь с Давлетиком,  - повернулся и пошёл вниз по лестнице.
«И кто же это сказал, что мальчишка ни слова не понимает по-испански? Вот уж дураки! А глаза-то у него не чёрные, а синие», - некстати подумала Елена Константиновна и тут же забыла о своём навязчивом поклоннике. 
А Марк сбежал. Сбежал из детдома, и в школу больше не пошёл. Его быстро «вычислили», вернули в детдом. Конечно, наказали. Он опять сбежал в свои «владения». Его вновь нашли.  Сотрудник детской комнаты милиции объяснил мальчику, что вынужден поставить его на учёт и чем теперь грозят ему побеги. На это Марк заявил, что в эту школу больше не пойдёт. Капитан милиции – добросовестный человек – побеседовал с воспитателями, посоветовался с директором испанской школы и совместно они приняли решение перевести учащегося Голицына в другое учебное заведение. Здесь ему даже понравилось. В первое время. А потом наступила суббота и последним уроком была физика. Наверное, он бы опять сбежал, если бы не детская комната милиции и обещание, которое он дал капитану. А пообещал он больше никуда не бегать, если его переведут в другую школу. Честное слово дал. Так что деваться ему теперь некуда, предстояло терпеть Давлет Георгиевича целый год, а дальше только тут его и видели.
Не тут-то было. Отец этой похожей на лягушонка Ростовой зачем-то приходил в детдом. Говорил с директором, с Василием Ивановичем - Чапайкой. О чём? Марку не сообщили. В его жизни практически ничего не изменилось: школа, детдом, иногда домик-развалюха – «родовое гнездо». Одноклассники обычные, ничего особенного. Разве что троица Азаров-Ростова-Иващенков ему показалась забавной, но у них была своя компания, и он там был лишний, да и не очень-то он туда стремился. Марк тяжело пережил историю с Леночкой. Теперь к нелюбви к испанскому языку добавилось ещё одно чувство: у него появилось злое устойчивое отвращение не только к Елене Киселькиной, но и ко всем Еленам разом. 
Седьмого ноября после демонстрации старшим воспитанникам дали увольнительные до девятнадцати часов. Марк брёл вдоль Карповки, решая, куда податься. Погулять по праздничному городу? Сходить в кино?
-Привет! – заступила ему дорогу Ростова. – Ты куда?
-Привет! Гуляю, - неопределённо пожал он плечами.
-О, так тебе всё равно куда! – обрадовалась девчонка и помахала авоськой, - тогда пошли со мною в магазин. Мама просила кое-что докупить, а мальчики ещё не пришли. И пришлось мне идти. Вообще-то сегодня вроде бы я и не должна этого делать, - совершенно непонятно затараторила она, - так что ты поможешь. Как здорово, что я тебя встретила!
Марку было в самом деле всё равно, куда идти, и он двинул за лягушонком. В гастрономе под аптекой они купили банку горошка, хлеб и шесть бутылок лимонада. Марк дотащил покупки до входа в квартиру и остановился, но тут девчонка удивлённо взглянула на него:
-Ты куда? Тащи всё на кухню, - велела она, открывая дверь длинным ключом.
Но он вдруг заупрямился:
-Сама тащи, - бутылки недовольно звякнули, когда он поставил авоську перед дверью, - может, ты мне за помощь рубль вынесешь? Как  дворнику?
Наташа озадаченно уставилась на него, соображая, шутит он так, что ли?
-Дети, - высунулась на площадку Дарья Алексеевна, - зайдите и закройте дверь. У меня форточка открыта и получается сквозняк…
В синем фартуке в белый горошек, с руками, испачканными мукой, раскрасневшаяся от жара духовки, она выглядела так по-домашнему уютно, а из квартиры так вкусно пахло пирогами, что Марк сразу затосковал. И тут же решил немедленно уйти.
-Мам, он рубль хочет! – наябедничала Наташа. Марк вспыхнул, зло зыркнул на невинно улыбающуюся девчонку.
-Какой рубль? – не поняла Дарья Алексеевна, - нужно – так дай. У тебя же кошелёк в руках. И зайдите уже в квартиру, сколько можно стоять тут? Помоги Марку раздеться. И давай уже, накрывай на стол. Сейчас мальчики придут. Папа домой идёт, между прочим, с дядей Петей…
-Дядя Петя приехал?! – взвизгнула Наташа, схватила Марка за рукав и потащила в прихожую. Тот только успел подхватить с пола авоську с зазвеневшими бутылками.
Если бы у Марка Голицына спросили, что главное было в том вечере седьмого ноября, он бы не задумываясь ответил: семья. То, чего у него никогда не было. Вначале он настороженно следил за бурно развивающимися событиями, стараясь затаиться где-нибудь в углу, что было практически невозможно. Девчонка постоянно придумывала ему задания. То требовалось раздвинуть стол, при этом он из круглого превратился в овальный, застелить его клеёнкой изнанкой вверх (чтобы не гремела по столу посуда – пояснила Наташа), а уж потом хрустящей от крахмала белой скатертью.
-Слушай, а откуда твоя мама знает меня? – поинтересовался он, ставя на стол очередную тарелку с сиреневыми хризантемами по ободку.
-Так она весь наш класс знает, - Наталья раскладывала столовые приборы и хмурилась, - сюда явно не хватает цветов. Смотри: рюмки-бокалы хрустальные, приборы серебряные – бабушкино наследство, тарелки тоже. Красиво получается. Но в центр нужны цветы… Что-нибудь сиреневое,  правда, хорошо было бы? Сирень? Нет, это только весной. Что сейчас цветёт, ты не знаешь? – Марк отрицательно мотнул головой, - может, гортензия? Да где ж теперь её возьмёшь?
Он тоскливо принюхался: с кухни пахло так, что у него заурчало в животе. А стол и в самом деле выглядел великолепно. Он исподтишка бросил взгляд на свои руки – чистые ли? Вроде, чистые.
-Ну, всё, на стол мы накрыли.  Жаль всё-таки, что нет цветов! Да ладно уж! Теперь только с кухни надо всё принести, - привычным движением она закинула назад косу и замерла, - ой! Я же тебе квартиру не показала. Тебе, наверное, в туалет нужно? Пойдём…
-Ничего мне не нужно, - сердито оборвал её Марк.
-Не нужно – так понадобится, - не отставала Наташа, и он потащился за нею в коридор. Девчонка добросовестно показала ему и туалет, и сверкающую чистотой ванную, а сама побежала на кухню. Туалет понадобился. Намыливая руки розовым мылом со смутно знакомым земляничным ароматом, Марк посмотрел на себя в зеркало и поморщился: перед каникулами всех мальчишек остригли наголо и теперь голова была похожа на футбольный мяч с розовыми ушами по бокам.
 Вот же голова – два уха! У девчонки день рождения, а он вместо того, чтобы подарки дарить, мечтает налопаться до отвала. Чего она там хотела? Сирень? Гортензию? Видел он гортензии в ботаническом саду, когда их водили туда на экскурсию. Он запомнил их потому, что они стояли и в горшках, и кустами росли. Но запомнил он их не поэтому - там полно было цветов, и все такие разноцветные, что глаза разбегались. Он запомнил это разноцветье. Белые с прозелёнью, похожие на бледных чахоточных больных, кустики, рядом ржаво-бордовые соцветия, словно высушенные знойным ветром, тут же симпатичные лиловые. И вдруг – синие. Он прямо замер, разглядывая их. Плотненькие круглые шапочки складывались в чудные шарики всех оттенков сине-голубого: от бледного до глубокого синего. Объёмистые кусты были прямо-таки усыпаны ими. На табличке с латинской надписью значилось: «Hydrangea macrophylla» и по-русски: «Гортензия крупнолистная» - вот тогда-то он и запомнил её. Красивый цветок.
Дарья Алексеевна с Наташей украшали салатики веточками укропа и петрушки, когда Марк вошёл в кухню. В левой руке он сжимал охапку сирени, а правую прятал за спину.
-Вот. Ты сиреневое на стол хотела, - смущённо пробормотал он, - это подойдёт?
-Сирень! – всплеснула руками Дарья Алексеевна, - в ноябре! Откуда?!
-Ой, как здорово! – обрадовалась Наташа, принимая букет и засовывая в него нос, - мама, ты только понюхай! Сейчас поставлю их в воду.
Она уже собралась было убежать, но Марк остановил её:
-Подожди. С днём рождения! – и протянул то, что прятал за спиной. В обычном глиняном горшке красовался кустик синей-пресиней гортензии. Наташа даже отступила – это было так неожиданно и необычно. Она оглянулась на мать, но та застыла в полной оторопи:
-Это чудо какое-то, - прошептала она и осторожно коснулась синей шапочки, - Тусенька, ты только посмотри! Такой красоты просто не может быть.
-Мамочка, но вот же она. Цветёт! – Наташа не понимала замешательство мамы и, подхватив подарок, вдруг вспомнила о вежливости: - Спасибо! Мам, можно я возьму бабушкину суповую миску?
-Ты что, варить их будешь?! - поразился Марк. Девчонка секунду смотрела не понимая, потом захохотала так, что выступили слёзы в светло-голубых глазах.
-Варить! Ой, сейчас помру! – она чуть не сложилась пополам от смеха.
-Тусенька, - одёрнула её Дарья Алексеевна, - ты вроде бы хотела заняться цветами.
Всё ещё хохоча, Наташа ушла с кухни, а Дарья Алексеевна улыбнулась Марку:
-Она поставит цветы в старую суповую миску, и получится кашпо, - потом задумчиво пробормотала: - мне показалось, что ты пришёл без цветов. Или я ошиблась?
Марк как-то сразу заскучал, уставился в темнеющее окно. Как объяснить то, что он не может объяснить? Но сказать что-то всё-таки надо. Он уже открыл было рот, но тут в кухню вплыла Наташа. Она осторожно несла хрустальный кувшин, наполненный наполовину водой, куда устроила ветки сирени. Вода плескалась в тяжёлом кувшине, отбрасывала на стены зайчики.
-Смотрите… Ой, мама! Марку плохо! – она приткнула на стол кувшин так, что выплеснулось немного воды.
-Туся, стул! – Дарья Алексеевна подхватила мальчика, не давая ему упасть, потом усадила на подставленный стул, - в аптечке есть нашатырь… Быстрее!
Она с тревогой всматривалась в бледное, цвета листа бумаги, лицо. Обморок. У подростков такое бывает: растут быстро, а внутренние органы не поспевают – вот и обмороки. Ей пришло в голову, что ко всему мальчик может быть ещё и голодным. От резкого запаха нашатыря его ноздри затрепетали, открылись, блеснув синими искрами, затуманенные глаза. Он хотел вскочить, но Дарья Алексеевна мягко придержала его:
-Сиди-сиди. Тусенька, - повернулась она к дочери, - тебе пора пить молоко…
-Какое… - удивилась Наташа, но поймав мамин взгляд, замолчала,  села за стол и скорчила умильную рожицу, - а пирожок с картошкой дашь?
-Могу даже два дать, - усмехнулась Дарья Алексеевна, - Марк, ты выпьешь молока? А то наша Тусенька не любит есть в одиночестве. Уж помоги, пожалуйста.
Марк кивнул. Он ещё не совсем отошёл от обморока, и ему было страшно неловко: свалился как избалованная девчонка. Молоко  было холодным, а пирожки тёплыми и ужасно вкусными. Марк жевал молча и размышлял, с чего это он вдруг в обморок грохнулся именно тогда, когда девчонка в кухню внесла кувшин. И вдруг понял. Он даже жевать перестал и глаза закрыл. Наташа с тревогой косилась на него: с чего это он опять так побледнел?
-Марк, - позвала она.
Он открыл глаза:
-Не бойся, не упаду…  - и попробовал объяснить: - я ничего не помнил и вдруг вспомнил… Тётя Ира любила сирень. Она ставила её в пузатый кувшин, мне всегда казалось, что там живут рыбки, в этих ветках в воде. Я сидел и ждал, когда они выплывут. А однажды взял мамины бусы – такой стеклянный жемчуг – разрезал нитку и бросил всё в кувшин. Красиво было: коричневые ветки, прозрачная вода, жемчуг на донышке, а сверху зелёные листья плавали… и сирень пахла.
-Красиво, - согласилась девчонка и подсунула ему ещё один пирожок. Он и не заметил, как сжевал его.
 Два резких звонка разнеслись по квартире. Они вышли в прихожую.
-Мальчики пришли! – щёлкнула замком Наташа.
При виде Марка Азаров с Иващенковым так и замерли. 
-Голицын?! – одновременно вырвалось у них.
-Что так поздно? – набросилась на них Наташа, - мне пришлось в магазин ходить. Хорошо, Марк помог. А то тащила бы ваш любимый лимонад  и надрывалась как несчастная лошадь.
Мальчишки тут же вспомнили о подарках. Витька сунул Наташе букет белых астр, завёрнутых в газету:
-Вот, поздравляю, - он явно стеснялся. Наташа чинно приняла цветы.
-Спасибо, Витечка, - и повернулась к Женьке, тот протянул коробку дефицитного зефира в шоколаде, - спасибо, Женечка. Сейчас папа с дядей Петей придут и за стол…
-Дядя Петя приехал! – обрадовались мальчишки, - вот здорово! Все вместе будем эфемеридами заниматься.
Марк ничего не понял. Какие эфемериды? Он и слова-то такого не слышал никогда. Ясно одно: здесь все друг друга давно знают и друг другу радуются. А он, Марк, тут чужой и лишний. Надо было идти в кино, и он тут же решил сбежать. Не получилось. Щёлкнул замок, дверь открылась, и Наташа с визгом повисла на шее высокого мужчины, шляпа слетела с его головы, Марк едва успел её подхватить.
-Вот она, моя любимая племянница, - смеялся Пётр Николаевич, - это сколько же нам настукало? Кажется, одиннадцать?
-Ну вот, ты опять всё перепутал, - смеялась привычной шутке Наташа, - уже двенадцать!
-Не может быть! Совсем старушка! Коля, - он повернулся к брату, - дай-ка мне сумку… - вжикнула «молния» и он достал пакет, перевязанный шпагатом, - вот, держи.
Наталья приняла подарок и тут же в прихожей стала его разворачивать. Из-под коричневой бумаги появилось что-то голубое, пушистое с чудесным белым узором в виде снежинок: шарф, шапочка и перчатки. Она тут всё нацепила на себя: 
-Ну как? Идёт? – повернулась она к мальчишкам. Те оглядели её и синхронно кивнули, а Наташа опять кинулась на шею к Петру Николаевичу, - спасибо, дядя Петя! Прямо в цвет глаз!
Мальчики в нетерпении переминались, ждали, когда их заметят. Их заметили.
-О, ребята! Рад вас видеть, - он солидно пожал руки каждому. Дошёл до Марка, окинул его быстрым взглядом, - здесь все зовут меня дядей Петей…
-Марк Голицын, - он крепко пожал протянутую руку и независимо расправил плечи.
-Голицын? – он всмотрелся в мальчика, - очень рад!
Младший Ростов оказался весёлым непоседливым человеком. Как потом объяснила Наташа, когда-то в их квартире жили все Ростовы: и бабушка, и дедушка, и другие бабушка и дедушка – мамины родители. А папа с мамой учились вместе в школе, потом в университете. И диссертации писали одновременно, а теперь работают вместе в Планетарии. И Пётр Николаевич здесь живёт, только у него командировки частые, он бывает по полгода не приезжает.
-Так что наша коммуналка превратилась в семейную квартиру. Правда, здорово? – она увела мальчишек в кабинет.
-А где все старшие? Ну, эти дедушки-бабушки? – Марку было всё интересно.
-Я их и не помню совсем. Как-то так получилось, что они все по очереди ушли от нас…
-Ушли? – не понял Марк, - куда ушли?
-Туда… совсем ушли… - неопределённо дёрнула плечиком Наташа.
-Ты что, не понимаешь? Умерли они… - шепнул Женька на ухо Марку.
Умерли? Ушли? Это-то как раз он хорошо понимал. Он подошёл к сияющему латунью прибору на штативе.
-Это что? – и легонько коснулся трубки.
-Это же телескоп. Телескопов никогда не видел? – усмехнулся Витька, – мы сегодня будем Луну смотреть.
-Не смотреть, а наблюдать, - поправил его Женька – мы всегда седьмого ноября с дядей Колей за планетами наблюдаем. А у Луны скоро затмение.
-Луна? Так что на неё смотреть? Висит себе и висит. А звёзды можно через эту штуку видеть?
-Конечно, можно. Дядя Коля как начнёт рассказывать разное интересное! Всю ночь бы слушал, и спать совсем не хочется. А ты в планетарии был? Нет?! Сходи, не пожалеешь. Или лучше пошли туда все вместе! Вот послушаешь дядю Колю, так сам захочешь астрономом стать.
«Астроном», «планетарий», «телескоп» - какие приятные новые слова! У него даже мурашки по коже побежали, а мальчишки веселились:
-Вот скажи, как узнать, где север, а где юг без компаса? – хихикнул Витька, видя недоумение Марка, - нас дядя Петя научил. Смотри, берёшь часы, - он подхватил со стола будильник, - часовую стрелку наставляешь на солнце, а этот угол, - он ткнул в циферблат, - ну, между единицей и часовой стрелкой надо поделить пополам. Видишь линия деления? Верх – это юг, а низ – север. Здорово, правда?
Марк кивнул:
-Здорово. А если нет солнца? Тогда как?
Витька нахмурился:
-Тогда не знаю, - и оживился: - а вот ты можешь мгновенно числа перемножить? Например, 678 умножь на 9
- 6102, - тут же ответил Марк. Витька озадаченно посмотрел, переглянулся с Женькой.
-Ты знаешь это, да? Нам дядя Коля про всякие штучки с числами рассказывал. Он же математик, и тётя Даша тоже. Женька, помнишь смешное такое с квадратами?
-Угу. Вот какой квадрат у 85? – Женька задумался на секунду, но не успел сказать ответ.
-7225, - выдал тут же Голицын и пожал плечами: - что тут сложного?
-Ты что арифмометр, что ли? Женька, он в уме считает, как машина.
-Мальчики, - вмешалась Наталья, - ну что вы пристали со своими  числами? Подумаешь, хитрости! Марк, не обращай внимание. Папа любит им всякие математические фокусы рассказывать, а они потом нос задирают, что, мол, вот какие мы умные. И не умные, а хитрые. И фокусы эти в начальной школе все знают, - и уважительно посмотрела на Голицына, - а ты молодец, здорово считаешь. 
 Он смутился, и вдруг опомнился:
-Мне пора, - сразу став угрюмым, буркнул он и двинулся к выходу.
Дети переглянулись.
-Эй, ты куда? – дёрнул его за руку Витька.
-Куда-куда? На кудыкину гору, - огрызнулся Марк, - увольнительная заканчивается. Через полчаса надо быть на месте.
-Увольнительная? – Наташа пыталась придумать, что можно сделать, ничего не придумав, помчалась к родителям. Там Пётр Николаевич что-то рассказывал и папа с мамой вовсю веселились, - папа, у Марка увольнительная заканчивается! Сделай что-нибудь!
И Николай Николаевич легко решил эту проблему. Он позвонил дежурному воспитателю и в течение пяти минут договорился о том, что Голицын останется у них до завтра и что он самолично проводит мальчика в детский дом. Вначале Марк не поверил: впереди целые сутки без надзирателей, почти сутки в семье… Он уставился на своё отражение в стекле книжного шкафа, сглотнул внезапно образовавшийся комок в горле и двинул на кухню. Там Дарья Алексеевна задумчиво рассматривала огромный сладкий пирог, украшенный  хитроумными финтифлюшками из теста. Она повернулась к Марку:
-Резать сейчас или так нести на стол? – спросила она.
Марк оценил кулинарные художества:
-Так нести. Жалко резать, - и огляделся, - Дарья Алексеевна, давайте я посуду помою, и быстро добавил: - не беспокойтесь, я умею, не разобью…
-Правда? Тогда давай так: я мою, а ты вытираешь.
Заглянул Женька:
-Ты здесь?! – удивился он, взял полотенце и стал помогать. Дарья Алексеевна лишь усмехнулась. Через минуту в кухню просочился Витька да так и застыл. И тут же заорал:
-И я! И я хочу!
-«Где же, где же здесь осёл?» – пропела Наташа, появляясь в дверях кухни, и передразнила: - «Иа-а, иа-а»… Кто это тут диким осликом вопит?
-Сама ты дикий ослик, - отмахнулся Витька, - сказал бы тебе, но сегодня не буду.
-Да? – смеялась Наташа, - а когда будешь? Завтра? Послезавтра?
-Тусенька, хватит дразниться. Неси чашки. Мальчики, спасибо, теперь давайте за стол.
Потом пили чай с пирогом. Пётр Николаевич принёс гитару и передал её брату. Мальчишки оживились.
-Сейчас услышишь, - шепнул Женька Марку. Тот пребывал в блаженном состоянии сытости и покоя, и ему всё здесь нравилось. И та игра, что затеяли Ростовы, ему тоже понравилась. На бумажках написали какие-то слова, кинули их в пустую миску, перемешали, а потом Наташа зажмурилась, пошарила рукой и вытащила одну:
- «Дорога, путешествия» - громко прочла она, - сегодня поём про дорогу и путешествия. Папа, начинай!
- Подожди, дай подумать, - он не долго размышлял, – ну что. Начнём с этой: «Не уезжай, ты мой голубчик, печально жить мне без тебя… - и все подхватили: - Дай на прощанье обещанье, что не покинешь ты меня…»
 К сожалению, Марк не знал слов, а то он бы присоединился ко всем. Он даже немного позавидовал Женьке и Витьке, которые самозабвенно вплетали свои голоса в общее пение. Едва они допели романс до конца, как Пётр Николаевич ответил:
-Значит, «не уезжай ты, мой голубчик»? Ну что ж, тогда мы так: «Мы, друзья, перелётные птицы, только быт наш одним нехорош: на земле не успели жениться, а на небе жены не найдёшь!..» – пели все разом и с удовольствием. Эту песню Марк не только слышал много раз, но и хорошо знал, потому он расправил плечи и, улыбаясь, с удовольствием подхватил:
-«Потому, потому что мы пилоты…»
Дарья Алексеевна отозвалась чудной песней геологов:
-«Я не знаю, где встретиться нам придётся с тобой. Глобус крутится, вертится, словно шар голубой. И мелькают города и страны, параллели и меридианы, но нигде таких пунктиров нету, по которым нам бродить по свету».
Пришла Женькина очередь. Марк думал, что тот начнёт отнекиваться, но ошибся. Азаров поразмышлял и затянул, гордо поглядывая вокруг:
-«Надоело говорить, и спорить, и любить усталые глаза… В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса. Капитан, обветренный, как скалы, вышел в море, не дождавшись дня, на прощанье подымай бокалы золотого терпкого вина!»
-Я, сейчас я! – замахала руками Наташа, - вот тебе: «Поезжай в Австралию без лишних слов, там сейчас как раз в разгаре осень. На полгода ты без всяких докторов будешь снова весел и здоров. Приходит время – с юга птицы прилетают, снеговые горы тают – и не до сна! Приходит время – люди головы теряют, и это время называется – весна».
Так по кругу допелись до Витьки. Он сидел молча, что для него было необычным. Наташа уже приготовилась начать отсчёт штрафных секунд, но Иващенков кивнул сам себе и затянул, чудовищно фальшивя и нисколько не стесняясь этого:
-«Матросы мне пели про остров, где растёт голубой тюльпан. Он большим отличается ростом, он огромный и злой великан», - никто не ужаснулся Витькиному завыванию, наоборот, все дружно подхватили: - «А я пил горькое пиво, улыбаясь глубиной души… Так редко поют красиво в нашей земной глуши».
-Ну вот все по кругу спели, никто не проштрафился, - притворно огорчилась Наташа.
-Как все? – Женька-ехидина сделал удивлённое лицо, - а Голицын? Голицын ещё не пел…
-Женечка, ты забыл, что Марк ещё не играл в такую игру? И может, он не знает песни о дорогах?- попыталась загладить азаровскую неловкость Наталья, но сделала только хуже.
-Вот и будет ему штраф, - не унимался Женька. Марк посмотрел на него, криво усмехнулся:
-Почему? Я знаю одну песню о дороге,- он сам от себя не ожидал такой храбрости, - но это будет по-испански. Называется «Маленький барабанщик» - «El peque;o tamborilero».
Пётр Николаевич встрепенулся, с удивлением посмотрел на Марка.
-«Барабанщик»! – засмеялся Витька, но Дарья Алексеевна строго взглянула на него, и тот притих.
-Там перед Рождеством мальчик несёт самую дорогую свою вещь – барабан  - несёт Богу. И поёт ему песню, и Бог ему улыбается в ответ, - он тихонько, скорее, заговорил, чем запел: - «El camino que lleva a bel;n baja hasta    ;l valle que la nieve cubri;…»
Николай Николаевич стал подыгрывать, легко перебирая струны, а  Пётр Николаевич тихонько подпевал по-испански. Конечно, эта песня была знакома, но у Марка она звучала странно трогательно, и он показался Дарье Алексеевне таким беззащитным и ранимым, что у неё заныло сердце. А когда прозвучали последние слова «cuando Dios me vio tocando ante ;l, me sonri;», она не выдержала, подошла к мальчику, обняла и поцеловала его в лоб.
-Это очень красивая песня, - шепнула она, чем ужасно смутила его.
             -Esta es una cancion muy amable y Hermosa, - то же самое, но по-испански сказал Пётр Николаевич и спросил, где Марк её слышал: - donde la escuchaste?
              - Mam; cant;…  - и опустил ресницы, чтобы никто не увидел, как у него вдруг заблестели глаза.
-Ну ты, Голицын, даёшь! У тебя же «двойка» по испанскому, - некстати брякнул Женька. Марк лишь плечом дёрнул. Его смущал взгляд Петра  Николаевича. Тот задумчиво смотрел на него такими же, как у Наташи светло-голубыми глазами.
-А я и не знала, что ты, дядя Петя, говоришь по-испански, - обрадовалась Наташа, - научишь?
Тот улыбнулся:
-Как же я тебя научу, если всё время в отъезде? Да и забывать его стал без практики. Попроси Марка. Думаю, он не откажется. Как, Марк, поможешь Наташе выучить язык? Она быстро схватывает, с ней проблем не будет.
-Мы тоже хотим, - влез Витька, - чего молчишь? Научишь или как?
-Можно, - чуть растерянно кивнул Голицын, - только не пойму, зачем это вам?
Женька с Витькой переглянулись: они и сами не знали, зачем им это нужно. Но раз Наташа хочет знать испанский, значит, и они его выучат.
-Как это зачем? – удивилась Наташа, - чтобы понимать, конечно. Неужели непонятно?

Николаю Николаевичу наконец-то удалось отправить спать набегавшуюся за день до белых звёздочек в глазах жену. Дети уже угомонились. Целый час они вместе Николаем Николаевичем возились с телескопом, разглядывая то, что можно было там разглядеть, и слушали его объяснения, пока не появилась полусонная Дарья Алексеевна и не разогнала любителей астрономии. Не обращая внимания на вздохи и гримасы, она потребовала немедленно идти мыться и ложиться спать. Пока мальчишки по очереди умывались, она постелила на полу в кабинете пару толстенных ватных одеял и устроила им постель.
Мальчики уже улеглись, когда заглянула Наташа. Смешная пижамка с тигрятами и мишками была ей чуть велика, и она подвернула рукава и штанины.
-Ты чего? – уже сонным голосом спросил Витька, - мы уже спим.
-Ну и спи себе, - отмахнулась от него Наташа, - слушай, Марк, ты должен сказать: «Ложусь спать на новом месте, приснись, жених, невесте!».
-Это ещё зачем? - удивился Марк.
-Наташенька, отстань! – натягивая одеяло на ухо, попросил Женька, - какой ещё жених?!
-Какой-какой?! Такой! Так положено, когда на новом месте спать ложишься, - тут она задумалась, - только это девочка должна так говорить. А как мальчики – я не знаю… Пойду спрошу у мамы. А ты не спи ещё, подожди.
Она исчезла, но через минуту вернулась.
-Мама уже спит, а папа не знает, как надо. Дядя Петя сказал, но мне почему-то кажется, что это он так, просто пошутил.
-Слушай, ну их, всех этих женихов на месте…
-Нет, так положено, - настаивала Наташа, - вот что, ты скажи, как дядя Петя говорил: «Ложусь спать на одеяле на пуху – приснись, невеста, жениху!» Запомнил? Скажешь?
-Ладно, - буркнул Марк, скрывая усмешку и делая вид, что уже засыпает.
Но разве уснёшь после такого? Он страшно устал сегодня и от обилия событий и впечатлений, и от той вкуснятины, что попробовал впервые в жизни. И ещё – воспоминания. Как же неожиданно больно они проснулись в его голове! Марк попытался выстроить хоть в каком-то порядке то, что ему вспомнилось. Первое, что внезапно явилось и словно плотным туманом окутало, - это ощущение дома. Аромат сирени, лучик света в пузатом кувшине, запах только что вымытого пола. Худенькая русоволосая мама с подобранным подолом стоит босиком на ещё влажном полу и смеётся, глядя, как двухлетний малыш стучит ладошкой по ведру с водой.
-Галочка, - строго говорит ей бабушка, - придержи ребёнка. Он сейчас ведро опрокинет, и тебе опять придётся подтирать пол.
Бабушка, как в воду глядела: ведро перевернулось и Марк, мокрый с ног до головы, взвыл басом от испуга. А легкомысленная мама ещё больше развеселилась, плюхнулась рядом на мокрый пол, заливаясь смехом.
-Это что тут у вас? Почему пол залит водой? – черноглазая красавица переступила через разлившуюся морем лужу, - развлекаетесь? Без меня?! А мне вот что подарили!
Она гордо продемонстрировала роскошный букет сирени.
-Красиво, - одобрила мать, - но сирень долго не стоит.
-Ну и пусть. Сейчас поставлю в кувшин и будем любоваться.

…Марк шмыгнул носом. Он не умел плакать, во всяком случае, уже давным-давно с ним этого не случалось. И сейчас всего лишь повлажнели глаза, он изо всех сил зажмурился, и в носу перестало щипать. Лунный луч переполз с жёстких чёрных волос Витьки Иващенкова на белобрысую голову Азарова, мальчишки давно уже спали. Марк Голицын закрыл глаза и вспомнил: «Ложусь спать на одеяле на пуху - приснись, невеста, жениху». 

  -Ничего не хочешь сказать? –  делано скучным тоном поинтересовался Николай Николаевич. Братья Ростовы расположились на кухне. Теперь, когда все угомонились и в квартире царила сонная тишина, они наконец-то могли поговорить.
-А что тут скажешь? – горько усмехнулся Пётр Николаевич, воспоминания скребли его душу когтистой лапой, - сам ещё не пойму, что всё это значит. Совпадение? Не верю я в совпадения да и в случайности тоже.
-Тогда – что? Чей-то умысел? Зачем?
-Вот и я говорю – зачем?
-Ты вот что, брось это! Я тебя знаю. Небось, уже целую теорию заговора напридумывал? – Николай Николаевич прищурился.
-Если б ты знал, что мы сейчас испытываем, не говорил бы так.
-Да ладно тебе. Если ты такая важная персона, тогда где твоя охрана? И чего ради ты по городу разгуливаешь? – умел Николай Николаевич, когда хотел, поддеть брата, - мальчика испугался, братец?
-Хорошо, оставим это, - не захотел спорить Пётр Николаевич, - и всё же, что ты знаешь о мальчике?
-Не думаешь же ты, что ребёнка подсунули нам, чтобы выведать твои страшные государственные тайны? – съехидничал старший Ростов. Пётр Николаевич проигнорировал насмешку – лишь поморщился. – Ты, Петя, совсем уж в броню оделся. Проще надо быть.
Пётр Николаевич терпеливо пережидал назидания старшего брата, только скучно пялился в тёмное окно:
-И всё-таки, что ты знаешь о мальчике? – досадливо переспросил он.
-Практически, ничего. Так, общие сведения. Отец неизвестен, но отчество записано как Эдуардович.
-Эдуардович? Точно? – заволновался Пётр Николаевич, - чёрт возьми, ещё одно совпадение! А мать? Кто мать?
-Мать умерла в тюрьме, когда ему ещё шести лет не исполнилось.
-Её имя? Что об этом известно?
-Мне – ничего. Имени матери я не знаю. Надо спросить у мальчика.  Его то ли подкинули к детскому дому, то ли кто-то привёл. Но мальчик помнит себя лишь с детского дома. Всё, что было раньше, - стёрлось из памяти, возможно, под влиянием стресса. 
Пётр Николаевич устало потёр лоб:
-Мои Голицыны никогда не бросили бы своего ребёнка. Что-то тут не так. И вряд ли это совпадение… Ладно, ладно, не иронизируй, - откликнулся он на ироничную ухмылку брата, - не ради меня и государственных секретов появился у нас этот ребёнок. Пусть здесь нашалил Его Величество Случай… А если он из тех самых Голицыных, тогда наконец-то кое-что прояснится в той давней истории. Но неужели он даже имени родителей не помнит? Откуда тогда он знал свою фамилию и то, что мать умерла в тюрьме?
-Ну это-то совсем просто: могли записку в кармане оставить. А потом, возможно, что-то всё-таки вспомнилось. Вспомнил же он, как ему мама пела.
-Вот это-то меня и удивило. Много у тебя знакомых, кому мама на испанском колыбельные пела? Ты же слышал, у него очень чистый испанский. А ещё эта песенка про барабанщика… Наши родители с ним с удовольствием бы поболтали. Уж они никогда не упускали возможности попрактиковаться в языках, - усмехнулся он.
-Что ж ты хочешь от лингвистов-фанатиков? Для них год зря прошёл, если не освоен новый язык. Они совершенно искренне считали, что изучать разные языки, - это всё равно, что пробовать на вкус новое блюдо. И тут уж они были настоящими гурманами. 
- Помню, как меня наказали за прогулы и пришлось учить эсперанто.  Пока не начал говорить на нём, не отстали.
-Попробовал бы ты не выучить! Родители иногда бывали на редкость настойчивыми.
- И это ты называешь настойчивостью?! Да они же не выпускали меня даже во двор в футбол поиграть. Велели: сиди, учи – и всё.
-Вот-вот. Сиди и учи. И что? Сидели и учили, причём, не только ты один. И я, и Дашенька заодно. Ты с уроков сбегал, а эсперанто всех учить заставили!
-Виноват, не наказывай меня! Mi estas kulpa, ne punu min!
-Dio pardonu vin! Бог простит! – рассмеялся Николай Николаевич. 
-Завтра поспрашиваю мальчика, - решил Пётр Николаевич, вставая и потягиваясь, - хотя какое «завтра»? Уже давным-давно сегодня наступило. Надо хоть чуть поспать. Bona nokta, frato!
- Buenas noches, hermano! Спокойной ночи, братец!

Но спокойной ночи не получилось. Пётр Николаевич никак не мог заснуть – мешали воспоминания.
Он отлично помнил щенячий восторг восемнадцатилетнего юнца, когда увидел свою фамилию в списках поступивших в Авиационный институт. Хотелось прыгать, скакать, обнимать и целовать всех встречных, даже самых суровых на вид. Вышёл из здания института – хмурое низкое дождевое небо показалось необъятным куполом, а ощутимый ветер – лёгким зефиром. Сам не заметил, как добрался до Финляндского вокзала, но тут тучи так многообещающе нависли, что Петя вскочил в гостеприимно распахнувшую двери полупустую тридцатку, и устроился на длинной деревянной скамье. Трамвай с грохотом покатился в сторону Петроградской стороны. На следующей остановке в трамвай вошла пара: парень и девушка - и сели напротив. На мужчину Петя внимания не обратил. Ничего удивительного, когда рядом такая девушка. Тоненькая, смуглая от загара, тёмно-каштановые волосы растрепал ветер, а глаза… Иногда говорят, что глаза в пол-лица. Петька всегда смеялся, когда слышал такое. Нет, ну правда, смешно же: глаза – в пол-лица! И он сразу представлял андерсеновскую собаку с глазами, как мельничные жернова. Но вошла она – и Петька убедился: вот они, глаза в пол-лица, жгучие, чёрные и сейчас сердитые, обиженные. Красавица тихонько говорила что-то парню. Тот слушал, время от времени отрицательно мотая головой. А Петька никак не мог оторвать глаз от её подвижного лица. Девушка, конечно, это заметила и сердито глянула, а Петька лишь расплылся в дурацкой восторженной улыбке.
Трамвай загрохотал вдоль Карповки, и Петя с досадой направился к выходу, уходить от такой красоты никаких сил не было. Тридцатка остановилась, и он спрыгнул с подножки. К его безмерной радости, девушка выскочила следом. Парень, который был с нею, сунулся было следом:
-Постой, Рэйна! Рэйна!.. – крикнул он, но дверь захлопнулась, и трамвай тронулся.
 Она проводила гневным взглядом отошедший трамвай и задумалась. Тут ветер хлестнул по лицу первыми, ещё пока редкими каплями дождя, стало совсем тёмно и даже жутко. Народ стал разбегаться в поисках укрытия.
-Что же вы стоите? – Петька схватил девушку за руку, - бежим!
Она секунду смотрела на него, соображая, потом кивнула и побежала за ним. Они влетели в подворотню, ветер здесь задувал как в трубе. Девушка поёжилась, её светлое лёгкое платьице уже успело намокнуть и прилипло к телу. От этого холодного компресса девушка ёжилась и дрожала. Петя скинул пиджак и набросил ей на плечи. Она благодарно кивнула. Дождь перешёл в град, мгновенно усыпавший тротуары белыми горошинами.
-Ничего себе! – восхитился Петька капризам природы. Он посмотрел на девушку. Сейчас с мокрыми волосами, замёрзшая, она неожиданно стала ещё прелестней и как-то проще, и Петька неожиданно для себя предложил: - а пошли к нам! Что тут стоять и мёрзнуть? Ты не бойся – дома сейчас родители и брат, они меня ждут, волнуются. Я поехал списки смотреть, они тоже хотели ехать, но я отговорил. Один поехал и посмотрел. Я в институт поступил! И они теперь ждут… Пошли, видишь, это надолго. Мы тут рядом живём.
Девушка по имени Рэйна взглянула на Петю, её глаза блеснули. Шлёпая прямо по лужам, они помчались к Петькиному парадному, взлетели на нужный этаж.
-Меня Петром зовут, - решил представиться Петя, - а тебя – Рэйна? Какое имя странное…
-Ничего не странное. Это один институтский товарищ так Ирину переделал на иностранный манер. Я – Ирина. А Рэйна – это так, шутка. Он вообще шутить любит, - в её голосе прозвучало что-то такое, что заставило Петю внимательнее глянуть на мокрую красавицу.
Как и ожидалось, все домашние были в сборе и с нетерпением ожидали возвращения Пети с известиями.
-Ну что? Ну как? – затормошили Петю со всех сторон. Не пытаясь отбиваться от насевших родственников, он обнимался со всеми сразу.
-Приняли, приняли! –  хохотал он.
Тут Коля заметил девушку в дверях и присвистнул:
-Да тут у нас Русалочка завелась! – удивлённо пробормотал он, - Петька, ты забыл о девушке! Хотя о такой девушке забыть никак нельзя, - добавил он галантно, - я – Николай, брат вот этого счастливого оболтуса.
Девушка вложила свою холодную ладошку в его тёплую руку и улыбнулась:
-Ирина, - выбивая дрожь зубами от холода, представилась она.
-А это наши родители: Николай Николаевич-старший и Анна Ивановна. Дашенька, помоги Ирине. У тебя же найдётся что-нибудь из одежды?
-Найдётся, найдётся,  - та потащила девушку к себе переодеваться.
 Появление Ирины заставило родителей многозначительно переглянуться. Это было в первый раз, когда Петя привёл девушку домой. Ранее все его увлечения дамами ограничивались лишь походами в кино да в театр.
-Коленька, ты бы осторожнее был со своими шуточками насчёт Пети, - попросила мама старшего сына.
-Ну что ты, мама, я же всё понимаю, - хмыкнул старший сын.

Даша с сомнением посмотрела на высокую, стройную Ирину.
-Что бы такое тебе дать? Все мои платья тебе будут выше колен, и ты просто утонешь в них… - она печально вздохнула, бросив на себя в зеркало критический взгляд. Даша была маленькая и уютно кругленькая, очень этого стеснялась, вечно сидела на диетах, ходила голодная и при этом нисколько не худела.
-У тебя халат есть? - уже дрожа всем телом, еле шевеля губами, процедила гостья.
-Халат? – растерялась Даша, - ты хочешь халат?
-Слушай, я хочу любую сухую одежду. И мне всё равно, что это будет: вечернее платье или халат.
Если Даша и удивилась некоторой бесцеремонности Ирины, то вида не подала. Она подумала, что той очень холодно, мокро и противно.
-Вот тёплый байковый халат. Мама сшила специально на зиму длинный, вот шерстяные носки. И ещё, - она смутилась, - трусики и лифчик. Переодевайся.
Ирина не заставила себя просить дважды. Не дожидаясь, пока Даша отвернётся, она стянула с себя мокрую одежду.
-Спасибо. Знаешь, как-то не хотелось бы ходить с красным носом и постоянно чихать. Сейчас бы рюмку водки или коньяка…
-Да? Пойду спрошу у тёти Ани, - Даша поспешила на кухню и через минуту явилась с рюмкой вишнёвой наливки, - вот, наливка. А водки у нас нет, и коньяка тоже.
-Давай наливку, - не стала привередничать гостья, она попробовала, одобрительно кивнула и разом всё допила, - вкусно!
Даша тем временем расстелила одеяло на столе и включила утюг.
-Сейчас просушим твоё платье. Ну и всё остальное, - улыбнулась она, глядя, как зарозовели от наливки щёки Ирины, заблестели чёрные глаза, а чудесные тёмно-каштановые волосы крупными локонами рассыпались по плечам.
-Твой брат подобрал меня на трамвайной остановке. Представляешь? Как котёнка… А ты совсем не похожа на братьев. Правда, мы с сестрой тоже не похожи. Она вся такая беленькая, тихенькая, не то что я.
-Петя и Коля мне не братья. Мы только соседи – и всё, - она водила утюгом по Ирининому платью, от ткани поднимался пар, и оставалась гладкая сухая дорожка.
-Не братья - так не братья, - равнодушно бросила Ирина, - хорошая у тебя комната. Карповка видна… А мне ещё в Старую деревню на трамвае пилить и пилить… и чёртов дождь никак не кончается.
-Хочешь, оставайся ночевать, - великодушно предложила Даша.
-А родители не заругают?
-Конечно, нет.
-А что? Вот возьму и останусь, - и мстительно добавила: - назло им останусь.
-Это кому же ты так – «назло»? – удивилась Даша. Добродушная от природы, она никогда никому назло ничего не делала, ей было странно слышать мстительные интонации в голосе красавицы Ирины.
-Да ну их! Ерунда всё это, - небрежно отмахнулась та.
В дверь постучались:
-Девушки, можно к вам?
-Это Коля, - расцвела Даша, - можно, входи.
-Ух ты! Никакая ты не Русалочка, ты – настоящая Кармен, - восхитился Коля, разглядывая Ирину.
-Ну да, конечно, Кармен! В байковом халате и шерстяных носках, - они с Дашей переглянулись и засмеялись, - где мой Хозе потерялся?
-А я? Чем не Хозе? – дурачился Николай, - где быки? Подать сюда на арену быков! Тореро готов к бою!
-Будут, будут тебе быки, - смеялась Даша, - тётя Аня холодец приготовила. Так что будут у тебя быки в виде заливного…

Даша устроила Ирину на диване, себе постелила на раскладушке. Ирина было запротестовала, но Даша строго глянула, мол, и не спорь: гостю – место. Спать хотелось, а заснуть не получалось. Обе девушки лежали молча. Ирина вспоминала, как папа братьев улыбнулся, узнав её фамилию:
-Голицына? Надо же! А мы Ростовы…
-Ну да, совсем как у Толстого: Петя, Николай. Только Наташи не хватает, - усмехнулась Ирина.
-Да, со стороны это воспринимается скорее как чудачество. Только мы не совсем РостОвы, и совсем не из дворян. Прадед был крепостным из деревеньки РОстов. А принадлежала деревенька, догадайтесь, кому? Правильно, князьям Голицыным. Очень даже может быть, вашим, Ириночка, предкам.
-Да какие там князья?! – отмахнулась Ирина, - мы все из Перми. И папа там военное училище закончил перед войной, и с мамой там же познакомился.
-Не приставай к девочке, - скороговоркой бросила мужу на испанском Анна Ивановна, улыбаясь гостье, - не видишь, она стесняется и ничего не ест!
Ирина ответила на ломаном испанском:
-Не беспокойтесь, пожалуйста, я не голодна.
-О! – удивлённо подняла брови хозяйка дома, - в школе учили?
-Нет. У нас в институте несколько чилийцев, мы дружим, - её смуглые щёки слегка порозовели.
-А, вот откуда Рэйна, - догадался Петя, - тебе идёт. Рэйна – это же «королева»…
Семейство Ростовых понравилось Ирине. Доброжелательные и дружелюбные, они не лезли в душу с расспросами и не выпытывали, кто она да откуда. Вообще-то Ирине скрывать было нечего, но не любила она говорить о семье. А тут взяла и сама всё выложила: и про то, что живёт в старом домике с мамой и старшей сестрой, и что мама у неё сурового нрава, а сестра, наоборот, - мягкая и тихая, этакая девочка-ромашечка, беленькая да голубоглазая. И даже то рассказала, что сестра ребёнка ждёт, только отец ребёнка неизвестно где и кто. А сестричке Галочке – хоть бы хны: вся сияет да песенки поёт. Ростовы историю выслушали без ахов-охов, будто такие случаи сплошь и рядом. А Ирина привычно подумала, что всё равно узнает имя подлеца, соблазнившего тихоню сестру, и уж тогда ему мало не покажется.
-Ира, не спишь? - подала голос Даша.
-Нет. И вроде глаза слипались, а сейчас заснуть не могу.
-В гадания веришь? Как засыпать станешь, так скажи, что ложусь спать на новом месте, приснись, жених, невесте.
-Какой там жених! Бросил он меня! Да и не жених он был, а так…
-Как бросил? Тебя! Такую красавицу?!
-Вот видишь, правду говорят, не в красоте счастье, - в её голосе прозвучала горечь, - не нужна она ему, красота моя…
Даша села, и пружины раскладушки жалобно скрипнули.
 -Давай, я тебе погадаю! – предложила она, - у меня карты есть. Правда, мальчики недавно в дурака резались. Но ты вот что, сядь на них. Говорят, так из карт дурь выходит.
Ирина ни в какие гадания не верила, но спать всё равно расхотелось, поэтому она подсунула под мягкое место колоду и стала ждать, когда «дурь выйдет».
-На какого короля будешь загадывать? – деловито тасуя карты, спросила Даша.
-А как надо?
-Если человек старенький, то это крестовый король. Если к тридцати годам идёт, тогда червовый. А если такой, как наш Петя или Коленька, тогда бубновый.
-Давай бубнового. Только сначала ты ему, а потом мне погадаешь.
-Давай. Ну, задумала? – Даша занялась картами, - ой, как интересно! Смотри: тут у него семейная тайна и дальняя дорога. Какая-то новость плохая и хлопоты пустые, обман. Что-то мне не очень это нравится, - Даша смешала карты, - лучше я тебе погадаю.
И она склонилась над картами. Ирина следила за её руками, смотрела на уже изрядно потрёпанные картинки. Вокруг бубновой дамы чёрным роем выстроились пики и кресты.
-Что-то сегодня не идёт гадание, - виновато сказала Даша и сгребла карты, - глупость какая-то получается. Наверное, надо было на них сидеть дольше. Да и спать уже хочется…
Она бросила колоду на стол, и та разлетелась веером, две верхние карты открылись: перевёрнутые пиковые туз и девятка. 

Пётр Николаевич повернулся на другой бок, и его взгляд тут же привычно устремился к фотографии в простой рамочке. Она снялась в пол-оборота, и фотограф явно был очарован моделью, потому что загадочно искрились глаза, насмешливо изгибались губы, а волнистые кудри сияли шелковистым  блеском. Она оставила ему этот портрет, уезжая в какую-то тмутаракань по распределению. Петя рвался за нею, но ему ещё год предстояло учиться, ко всему его – лучшего студента курса – отправляли в Германию на полгода на стажировку. И хотя Ирина раз и навсегда определила его место возле себя: никаких ухаживаний, только спокойная дружба – Петя время от времени пытался нарушить дистанцию. И тогда на него обрушивалась лавина насмешек и издёвок. Об одном таком моменте напоминала надпись на обороте фотографии. Маловразумительным врачебным почерком Ирина нацарапала: «Что, Данила-мастер, не выходит чаша?» Да, чаша никак не выходила. И Петя обиделся, сильно, навсегда. Во всяком случае, так он тогда считал, в тайне ожидая от своей красавицы писем. Не дождался. Ни одного письма не прислала капризная Рэйна-Ирина. Из гордости Петя в своих письмах домашним никогда не спрашивал об Ирине, а те ему ничего о ней не писали. Может, ничего не знали о семье Голицыных? Или были озабочены здоровьем только что родившейся малышки Наташи?
 Петю оставили ещё на полгода в Германии. Когда он вернулся, первым делом помчался в Старую деревню. Домик стоял заколоченный, и в нём уже давно не жили. Соседи ничего путного на его расспросы о Голицыных ответить не смогли, только пожимали плечами да отводили глаза. Куда они все подевались? Ну с Ириной всё понятно – она уехала по распределению врачевать гагаузов в Ново-Ивановке. А Галочка с маленьким сыном и пожилой мамой? Эти-то где? Адресный стол регулярно выдавал ответ, что в Ленинграде таких не значится. Сколько ни пытался Петя отыскать хоть какие-то ниточки, ведущие к Голицыным, ничего не вышло. Так и ушла в прошлое его Королева, а боль от воспоминаний, от ощущения чего-то несбывшегося осталась и никак не проходила. И вот теперь такое странное явление в его жизни – Марк Голицын. С этим нужно разобраться, и Пётр Николаевич дал себе слово во что бы то ни стало разобраться. Он уже вроде бы заснул, но тут в дверь стали скрестись и тихонько стучаться. Пришлось встать и отворить. На пороге переминались с ноги на ногу Витька и Женька.
-Дядя Петя, там…
-Пойдёмте с нами… там… - громким шёпотом одновременно начали они.
Пётр Николаевич двинулся за ними. Сумасшедшая луна вливала в окно кабинета бледный луч, высвечивая Марка. С первого взгляда было понятно, что мальчику плохо. Из закрытых глаз текли слёзы, его трясло.
-Он ещё говорит всё время, - прошептал Женька.
-И толкается, - добавил Витька.
-Ясно, - кивнул Пётр Николаевич, хотя ничего ясного пока не было. Он присел на корточки возле постели, потрогал лоб Марка – обычный, температуры нет. Отчего же его так трясёт? Замёрз? Но в комнате тепло, из окна не дует. Дурной сон? Позвал его: - Марк, проснись. Марк! – и потряс за плечо.
Мальчик на секунду замер, а потом вдруг резко отбил руку Петра Николаевича. Тот от неожиданности шлёпнулся на пол.
-Чёрт! Ты что?! – но Марк его не слышал. Он по-прежнему дрожал и трясся, только теперь открыл глаза. Пётр Николаевич оглянулся на Женьку с Витькой, они испуганно жались друг к другу, - ничего, сейчас мы его разбудим, - успокоил Пётр Николаевич мальчишек. Не вставая с пола, он попытался ещё раз встряхнуть Марка, чтобы тот уже, наконец, проснулся. Мальчик забормотал что-то и глянул на Ростова почти осмысленно.
-Вот что, Марк, пойдём ко мне, слышишь? – тот вяло кивнул, - а вы ложитесь и спите, - велел он мальчишкам.
Придя к себе, Пётр Николаевич уложил Марка на диване, укрыл одеялом до подбородка. Мальчик не сопротивлялся, он уже не дрожал, но и не совсем проснулся, или, скорее, словно бы был в каком-то трансе. Пётр Николаевич включил настольную лампу, повернув её так, чтобы свет не беспокоил Марка, придвинул стул к дивану, сел рядом. Мальчик смирно лежал, глядя в пространство широко раскрытыми глазами. Вдруг лицо его исказилось как от боли:
-Мама, - позвал он тихо, но внятно, - мама! Мамочка! Иди сюда!
-Марк, - попытался успокоить его Пётр Николаевич. Боковым зрением он заметил лёгкое движение в тёмном углу. Лёгкое облачко соткалось в едва различимую женскую фигуру, но в этот момент мальчик вдруг забился, повторяя одно и то же:
-Нельзя! Нельзя!
Пётр Николаевич обхватил бьющегося мальчика за плечи, прижал к себе. Тот не вырывался, теперь его била крупная дрожь, но постепенно он затих. Ростов взглянул туда, где только что маячило непонятно что. Призрачная фигура растаяла. И он точно знал, что это не было галлюцинацией. Пётр Николаевич вскочил, открыл форточку, сунулся к ней поближе, чтобы чуть продышаться. Так он и просидел до утра возле уснувшего Марка, задавая себе вопрос: что это было.
Марк привычно проснулся в шесть часов. Огляделся и не понял, где он находится. Рядом, скрючившись, спал на стуле Пётр Николаевич. Мальчик сел и поморщился: болело всё тело, да и голова немного кружилась. Скрипнул стул – это Пётр Николаевич, проснувшись, попытался размять затёкшее от долгого сидения тело:
-Ну как ты? – спросил он у мальчика.
-Голова кружится, - признался Марк, - а почему я здесь?
-Тебе ночью стало плохо. Вот я и перевёл тебя к себе, чтобы мальчикам спать не мешать.
-А вы всю ночь так и сидели? – удивился Марк.
-Это пустяки. Тебе что-то снилось, а разбудить тебя никак не получалось. Что-нибудь помнишь?
Марк подумал. Кажется, он ничего не помнил, кроме того, что было очень холодно. Хотя нет, был сон… или не сон?
-Мне снилось, что я маленький, - начал он, - у бабушки на коленях. Она плакала, а я гладил её по лицу и просил не плакать. Потом никого не стало, и я звал маму, кричал, плакал. Она пришла, но какая-то не такая… Не знаю, как объяснить… Как облако, что ли? А Ирина вдруг закричала: «Не смей! Нельзя!» И мама ушла. Больше ничего не помню, - виновато глянул он.
-Ирина? Ты сказал «Ирина»?! – изумился Пётр Николаевич, - ты помнишь её?
-Не знаю.
-Смотри, - Пётр Николаевич протянул ему фотографию, - это она?
Мальчик посмотрел на фото, кивнул:
-Она.
Ростов взволнованно вскочил, прошёлся по комнате. Сейчас его меньше всего занимало ночное видение. Главное, этот мальчик что-то знает об Ирине Голицыной. Это чудо какое-то!
-Марк, вспомни, пожалуйста, что-нибудь ещё! Когда ты видел Ирину в последний раз? Что с нею? Где она? – он засыпал мальчика вопросами, но тот только отрицательно мотал головой: не помнит, не знает. Ростов вздохнул, - ну ладно, может, потом вспомнишь?
-А вы знали мою семью? – синие до черноты глаза блеснули надеждой.
-Знал. Но это давно было.
-И маму знали? – голос Марка дрогнул.
-Мы были немного знакомы. Я тогда, считай, мальчишкой был. Только-только школу кончил. Хотелось всего и сразу: и в космос, и на Северный полюс, и на танцы в Мраморный зал сбегать. А маме твоей было не до праздников – она с тобой возилась и почему-то говорила с тобой только на испанском. Все остальные по-русски, а она – по-испански. Мы…мы дружили с твоей тётей. Она в медицинском институте училась. Помню, как по всему Ленинграду рыскали, добывали  тебе детское питание. Его почему-то вдруг не стало в Ленинграде. Ирина тогда даже жалобу собиралась в Центральный Комитет писать. Помотались мы тогда по городу, и в Кронштадт ездили, и даже в Гатчину за смесями. Я эти коробки на всю жизнь запомнил. На них были толстые малыши нарисованы, и Ира всё смеялась, что такие красные щёки бывают только при диатезе, а совсем не от здорового питания.
-А мама? – он жадно слушал, - мама…
-Она была удивительная: очень тихая, ласковая, с такой нежной улыбкой. Знаешь, есть такое слово – кроткая. Вот твоя мама была именно такой. Кроткая и очень красивая. Не такая, как Ирина, нет. Та была настоящей королевой, решительная, смелая. А твоя мама… твоя мама - мадонна. Ты сходи в Эрмитаж, там есть такие лица на картинах – прямо светятся. Вот такая была твоя мама – вся светилась.
-Как же тогда… - он запнулся, - как тогда получилось, что она стала воровкой?
-Какая чушь! С чего ты взял?! – возмутился Пётр Николаевич.
-Я… я читал в личном деле в детдоме, - еле шевеля губами, прошелестел Марк.
-Уверен, что это ошибка. Я ничего не знаю о судьбе твоих близких, - Пётр Николаевич нахмурился, - но приложу все усилия, чтобы разузнать. И никогда не говори плохо о матери. Это какое-то страшное недоразумение. Мы ничего не знаем. Надо разбираться.
Мальчик опустил голову, среди массы вопросов остался ещё один, возможно, главный. Но он стеснялся его задать. Пётр Николаевич догадался, какой вопрос вертится на языке у Марка. Он искоса взглянул на него:
-Тебе, наверное, хочется узнать и об отце? Но тут я тебе ничем помочь не могу. Ты уж прости. Ирина, возможно, знала его, но и она избегала разговоров об этом. А твоя мама никогда его не упоминала. Правда, - он потёр лоб, - однажды при мне Ирина сказала что-то злое в адрес твоего отца. Видел бы тогда свою маму! Так посмотрела своими васильковыми глазищами – прямо полыхнула взглядом. И Ирина – гордая, независимая Ирина – тут же замолчала.

Пётр Николаевич сдержал слово. Через приятелей и знакомых, далёкими обходными путями ему удалось кое-как ознакомиться с этим странным и непонятным делом. И чем больше он узнавал детали, тем сильнее росло его недоумение. Сидя в крохотном кабинетике давнего приятеля, он листал подшитые страницы дел, добытых для него из архива. Чего там только не было! Протоколы, документы, фотографии, справки, даже донос был. На Литейный Ростов вышел с сильнейшей головной болью. Он запутался, и поэтому чувствовал себя совсем больным. Не мудрено заболеть от всего, что на него обрушилось из архивных папок.
В первую очередь он открыл папку с делом Ирины, и с ужасом узнал, что его дивная Рэйна-королева с особым цинизмом заманила некоего Эдуарда Максимовича Весёлкина, 32 лет в пустынное место и столкнула в Неву. К счастью, этот Весёлкин не утонул, его вытащили, полуживого, окоченевшего где-то у Горного института. Пётр Николаевич читал бумагу, написанную этим Эдуардом Весёлкиным, и не мог поверить косым с росчерками буквам, складывающимся в слова обвинения. Гражданин Весёлкин Э.М., 32 лет сообщил, что Ирина Голицына приставала к нему, завлекала, заигрывала с ним, назначала свидания. А однажды на таком свидании коварно столкнула его в воду. Мало того, не давала ему выбраться на берег, била по рукам, когда он цеплялся за гранитные ступени набережной.
 За что Ирина желала убить этого несчастного Весёлкина? Пётру Николаевичу пришло в голову, что, может, это был отец Марка: у мальчика-то отчество Эдуардович? Может, это он самым бессовестным образом бросил беременную Галину? Тогда понятны мотивы столь яростной ненависти Ирины. Но патологическую жестокость, неожиданно проявившуюся в ней, – это понять сложно. Пётру Николаевичу не хотелось в это верить! Тем не менее приговор был вынесен и был он суровым, возможно, даже излишне - 12 лет. Так сломалась жизнь гордой красавицы Рэйны.
В деле Галины Васильевны Голицыной всё оказалось ещё более странным и запутанным. Пётр Николаевич даже подумал, что из папки утащили несколько листов. Отсутствовала нормальная человеческая логика, бумаги подшили вне хронологии, как попало. Он проверил номера листов – всё правильно, страницы не перепутаны и не вырваны. А логики в изложении материалов нет. Странно. И всё же Пётр Николаевич уяснил, что тихая, кроткая Галочка была главой преступной организации, её мозговым центром. Это она разработала схему, по которой из Советского Союза через иностранных граждан вывозились драгоценные камни, прежде всего бриллианты. Перечислялись имена, фамилии, которые ни о чём Петру Николаевичу не говорили. Сама Галина на допросах молчала, наотрез отказалась не только давать показания – она вообще перестала разговаривать со следователем уже на первом допросе. А потом её не стало. Уснула в камере и не проснулась. И всё.
Была ещё справка о матери и сыне Галины. Тут Пётр Николаевич с изумлением узнал, что Елизавета Петровна – мама Галины и Ирины и бабушка Марка – была закоренелой алкоголичкой и умерла от отравления метиловым спиртом за две недели до ареста Ирины, успев сдать внука в детский дом.
Было от чего болеть голове! Если бы Пётр Николаевич не был знаком с семейством Голицыных и не видел их отношения друг к другу, тогда, возможно, он поверил бы этим нелепым бумажкам. Кто сочинил эту невозможно злую историю и искалечил судьбы близких ему людей – он не знал. От чтения документов у него рябило в глазах и саднило правый висок. Ничего не прояснилось – одни вопросы.
Он вышел на набережную и побрёл на Выборгскую сторону. После знакомства с Марком у Петра Николаевича вновь всколыхнулось чувство вины перед Ириной. Не должен был он так надолго уезжать, может, всё пошло бы по-другому, если бы он раньше вернулся? Что там произошло на самом деле, теперь никто не расскажет, разве что Ирина, когда вернётся. Внезапно пришло чувство ответственности за мальчика, его долг – помочь Марку. К тому же мальчишка ему очень понравился, он чем-то неуловимо напоминал Ирину: то ли гордой посадкой головы, то ли огромными тёмными с сапфировыми искорками глазами и бровями вразлёт, то ли упрямо и независимо сжатыми губами. А ещё он помнил, как мальчик с доверием и надеждой смотрел, когда они говорили о его родных, как распахнулись и засияли его глаза.
                Пётр Николаевич первым делом решил съездить туда, где теперь находилась Ирина. Когда он, получив несколько дней в счёт будущего отпуска, прилетел в Пермь и добрался до нужного места, его ждало разочарование. Ирина категорически отказалась от свидания. Он так ждал этой встречи, что вначале даже не понял, когда ему сообщили её решение. Ростов попытался настаивать, что-то объяснял лагерному начальству, те лишь разводили руками. Тогда он написал Ирине длиннющее письмо, сидел в занюханной гостинице, тупо пялился в экран чёрно-белого телевизора и каждый день ходил узнавать, есть ли ему ответ. Она не ответила. 
Вернувшись в Ленинград, он встретился с юристами, чтобы поговорить об усыновлении Марка. Пожилой простуженный мужчина в поношенном деловом костюме выслушал его, задумчиво посмотрел:
-Вы хотите усыновить ребёнка. Похвально, весьма похвально. Но, дорогой товарищ, насколько я понял, вы инженер-конструктор, испытываете новые самолёты, так?
-Так, примерно, - не стал уточнять  Пётр Николаевич.
-Ваша работа, как я понимаю, связана с риском для жизни? А если, простите, ваш самолёт упадёт? Что тогда будет с мальчиком? Он только-только начал к вам привыкать, к тому же ему уже пришлось пережить однажды драматическую ситуацию, когда он оказался в детском доме. И вдруг опять!
-Да с чего вы взяли, что я собираюсь разбиться?! – не выдержал Ростов.
-Конечно, не собираетесь. Но можете. Разве нет?
Ростов нехотя кивнул.
-Впрочем, с любым человеком может произойти неприятная неожиданность, - попытался слабо возразить он.
-Несомненно. Но ваша профессия – это зона повышенного риска. И вы сами это знаете. Так что я бы не советовал вам идти на усыновление мальчика. На мой посторонний взгляд, это будет весьма безответственно с вашей стороны.
Юрист был до противного прав, Ростов это понимал, переживал. Тогда Пётр Николаевич обратился за поддержкой к брату. Николай Петрович и Дарья Алексеевна были единодушны:  Марк не должен жить в детском  доме. А что до слов этого занудного юриста, так мало ли что и с кем может случиться. Что ж теперь – не влюбляться, не жениться, не рожать детей?! Вот только Наталья повела себя неожиданно. Когда ей сообщили о планах Петра Николаевича и объяснили ситуацию, она взглянула исподлобья на родителей, перевела взгляд на дядю:
-А если он не захочет? – спросила она.
-То есть как не захочет? - опешил Пётр Николаевич, - почему?
Но девочка лишь пожала худенькими плечиками и ушла к себе, оставив взрослых в полном недоумении.
Наташа не ошиблась: Марку не нужны были никакие усыновления. Это было так странно и даже дико, что пораженные Ростовы терялись в догадках. В самом деле, обычно детдомовские дети мечтают о приёмных родителях. А этот наотрез отказался. Мало того, никаких внятных объяснений не дал, только отрицательно мотал головой и отводил глаза.
-Мне теперь нельзя будет к вам приходить? - спросил он, подозревая, что Ростовы смертельно на него обиделись, при этом лицо его побледнело и глаза стали совсем чёрными.
Ростовы переглянулись, вздохнули:
-Мы попытаемся договориться с директором детского дома, и под нашу ответственность ты сможешь не только бывать у нас, но и жить столько, сколько захочешь.
Марк вспыхнул, глаза его зажглись синевой, и он быстро отвернулся, чтобы никто не видел, как они повлажнели.
Но не так-то просто оказалось решить эту проблему. Никакие доводы не действовали на директора детдома, никакие обещания, никакие документы, которые предоставили Ростовы. Закон есть закон: только усыновление - и всё. Пётр Николаевич ещё раз переговорил с Марком. Что он сказал тогда ему, никто не узнал, но мальчик согласился, правда, с условием, что он по-прежнему останется Голицыным и ничего не станут менять в его документах.
Вскоре Марк перебрался к Ростовым. Его поселили в кабинете. В том самом, где на столе поблёскивали латунью приборы, где за стеклянными дверцами выстроились книги. Вместе с Николаем Николаевичем они перетащили из комнаты Петра Николаевича узкий шкаф для белья и поставили его к единственному свободному от книжных шкафов месту – в простенок между окнами.
Наталья настороженно встретила его вселение, дичилась и даже сторонилась. Но быстро привыкла и вскоре во всю пользовалась его покладистостью: гоняла за хлебом и за картошкой, а уж мусорное ведро – это первое дело. Вслед за Натальей Витька с Женькой легко и просто приняли Марка в свою компанию. Злая на язык Юля Асмоловская тут же окрестила их попугайчиками-неразлучниками, но ни Наталья, ни мальчишки не обращали внимания на её подколы. Марк не забывал о детском доме, наведывался туда раз в неделю, тащил малышам огромные кульки, свёрнутые из газеты, полные пряников и печенья.  Вместе с Женькой и Витькой они часто бывали в «родовом имении», как смеясь называл его Иващенков, - в голицинской развалюхе в Старой Деревне. Это была их мужская «берлога».
 Наталья обижалась, потому что её туда не приглашали. Однажды она всё-таки увязалась за ними и была страшно разочарована. Она ждала чего-то вроде пещеры Алладина, а это оказалась ветхая хибарка, очень чистенькая внутри и даже по-своему уютная. Мальчишки притащили  сюда свои «сокровища». Наталья разглядывала старый барометр в латунном корпусе и с треснувшим стеклом. Барометр явно не работал, но придавал комнате романтический вид. К этому прибору было дополнение в виде старого водолазного шлема с нагрудником. Шлем водрузили на доисторическую этажерку, а так как стёкла в нём отсутствовали, то мальчишки придумали поставить внутрь банку, где шустро гонялись друг за другом разноцветные гуппи. Наталья удивленно уставилась на десятка два чугунных утюгов всех видов и размеров. Происхождение их было явно помоечное, но ребята отчистили их, и теперь они красовались, выставленные в ряд вдоль стены.
-Это зачем? – она подняла тяжеленный утюг, внутрь которого когда-то засыпали раскалённый уголь.
-Смотри, - Витька ловко выхватил у неё чугунное чудовище, выбрал в длинном ряду ещё один такой же. Он вытянул руки вперёд и несколько раз поднял и опустил их, - ясно теперь?
-Так это гантели? – догадалась Наталья и засмеялась.
Витька обиженно засопел.
-И нечего смеяться. Гантели денег стоят. А эти повыкидывали…
-Так вы себе здесь спортивный зал придумали? Как в школе, да?
-Почему бы и нет? – пожал плечами Женька.
-Только ты не разболтай! – предупредил Марк, - мы не хотим, чтобы сюда лезли.
-Больно надо, - вскинула голову Наталья. Уважая увлечение мальчишек, на 23 Февраля она подарила им эспандеры, состоящие из двух ручек, скреплённых между собой пятью пружинами. Как она ни пыталась растянуть один из них, ничего не вышло, пока Женька не забрал его у покрасневшей от натуги девочки. Усмехнувшись, он демонстративно и лениво растянул эспандер, при этом мышцы его рук напряглись, предъявив восхищенной Наталье порядочную массу. Да, не зря они тут истязали себя до изнеможения упражнениями с чугунными утюгами.
Они вышли на улицу и, дожидаясь, пока Марк запрёт дверь домика, медленно пошли через старый заброшенный сад к трамвайной остановке.
-Какие лю-ю-юди! – раздался сзади дурашливый голос, - никак в гости заглянули? Уж как мы рады!
Тощий высокий подросток изобразил что-то вроде кривого поклона. Стоящие за его спиной пацаны захохотали. Наташа тревожно взглянула на Женьку. Тот мрачно смотрел на подбирающуюся к ним компанию.
-Это Сенька Зелёный, местный злой гений, - шепнул Витька.
-Эй, ты, шкет косоглазый! А ну не рыпайся! Чего шепчешься?– скривился Сенька, лениво перегоняя папироску из одного угла рта в другой.
-Сам косоглазый, - огрызнулся Иващенков, - сопля зелёная!
-Что-что-что-о? Это кто тут вякает? Кто это у нас такой смелый? Ты, что ли? – Сенька навис над Витькой, - а ну пошёл отседова, а то по рогам получишь! Тут для белых место. Черномазый-косоглазый!
-Для белы-ы-ых? Это кто у нас белый? Ты, что ли? – вскинул голову Витька, - всякий шмыдрик возникать будет!
 Но на Сеньку Зелёного низкорослый Иващенков не произвёл никакого впечатления. Грязной пятернёй он больно и обидно ткнул Витьку в лоб. И тут случилось то, чего никто не ожидал: на долговязого Сеньку налетел вихрь. Наталья со всего маху пихнула его руками в тощую грудь. Тот, конечно, не ожидал нападения от какой-то пигалицы и поэтому с размаху позорно плюхнулся на задницу. Правда, Наталья тоже не удержалась на ногах и оказалась рядом на земле.
Марк уже у дома услыхал Натальины вопли и шум возни. Он бросился в сад и увидел, как Женька с Витькой пытаются отбиться от четверых Сенькиных придурков. Причем Наталья носилась между ними, наскакивая то на одного, то на другого. Из её разбитого носа текла кровь, но она этого не замечала. Марк врезался в кучу дерущихся, и это решило исход драки.
-Ну, подожди! Ещё встретимся! – унося ноги с места боя, кричали Сенькины приятели.
-Беги, беги, тоска зелёная! Без сопливых обойдёмся! – ответила им Наталья. Тут до неё дошло, что у неё разбит нос, что он распух до невероятных размеров и из него что-то капает. Она ойкнула, стала рыться в карманах, ища носовой платок. Не нашла, беспомощно посмотрела на мальчиков. Те выглядели не лучше: у Витьки оказались подбиты оба глаза так, что его узенькие глазки совсем скрылись, и у Женьки тоже был нос разбит. Только Марк практически не пострадал, небольшая царапина на щеке не в счёт. Пришлось вернуться в домик и, сцепив зубы, замывать «раны». 
-Тут надо зелёнкой мазать, - шмыгнул носом Женька, разглядывая Натальины ссадины.
-Ты что?! Она же вся, как индеец на тропе войны, будет! Бабка, когда пьяная, как расшибётся, так перекисью мажется. Она кровь останавливает и не пачкается. И ещё надо к носу лёд приложить… Только где ж его взять? – вздохнул Витька.
Ссутулившись, Наталья ушла за занавеску и там тихонько заплакала. И так-то не красавица, а теперь с распухшим носом...
-Перекись и лёд? – переспросил Марк, - ты вот что, пойди и успокой её, - попросил он Женьку.
-А чего это Женька? – насупился Витька, - и я могу…
-Можешь, - не стал спорить Марк, - но лучше Женька. А я сейчас вернусь, - и выскочил из дома.
Он вернулся минут через пять с коробкой замороженных пельменей и бутылочкой, в которой что-то плескалось.
-Пельмени? – удивился Витька, - откуда? А это что?
-Это перекись для Женьки и Натальи. Кровь-то идёт ещё?
-Не знаю. Нет, наверное… Женька, - заорал он, - выйди сюда!
Они вышли из-за занавески оба: Женька и Наталья. Оба с запекшейся кровью под распухшими носами, только у Натальи ещё и глаза опухли от слёз. Она опустила голову и смотрела куда-то в сторону. Мальчишки переглянулись: хорошо, хоть не плачет.
-Да-а, - неопределённо протянул Витька. И тут Наталья вскинулась:
-Что, совсем плохо? Был просто лягушонок, а теперь лягушонок с разбитым носом! – и добавила с горечью: - как раз на Восьмое марта…
-Ничего, - погладил её по плечу Женька, - ты, Наташенька, у нас не лягушонок. Ты у нас Царевна-лягушка.
-Вот, приложи к носу, - Марк сунул ей пачку пельменей и бутылочку с перекисью, - это надо на ватку, - вату с надписью «стерильно» он достал из кармана брюк.
Они поздно вернулись домой, и им нагорело от Дарьи Алексеевны. Но потом она заметила распухший нос дочери, ахнула и помчалась с новостью к мужу. Николай Николаевич в кабинете готовился к лекции, он сразу бросил все свои конспекты и вышел на кухню, где «бойцы» уже пили чай со  смородиновым вареньем. 
-И что, никак нельзя было по-иному проблемы решить? – поморщился он, разглядев нос дочери и царапину на щеке Марка.
-Нельзя, папа, - намазывая масло на кусок батона, - ответила Наталья и протянула бутерброд Марку. 
-Дядя Коля, знаете, как Наташа сегодня врезала одному паразиту? – улыбнулся Марк, - она у нас, как Жанна д’Арк.
-Жанна д’Арк! – всплеснула руками Дарья Алексеевна, - Коленька, ты слышал?!
-Ладно, ладно. Вы там не очень-то петушитесь! Придумал тоже – Жанна… - махнул он рукой, - она уже, конечно, взрослая, наша Тусенька, но всё же… я прошу тебя, Марк, приглядывай за нею.
-Ещё чего! – возмутилась Наталья. Ей ужасно не понравилось, как от слов Николая Николаевича блеснули синими искрами глаза Марка, - за ним тоже надо присматривать!
-Вот и присматривайте друг за другом! – кивнула Дарья Алексеевна и добавила: - сегодня же напишу Пете письмо. Пусть порадуется.
Марк виновато опустил голову. 
 
Витька с Женькой тоже получили нагоняй от домашних. Бабка надавала подзатыльников внуку и, не сильно беспокоясь, голоден он или нет, легла спать. Заслышав бабкин храп, Витька достал из кармана штанов растаявшие пельмени и поплёлся на кухню. В голове у него крутился вопрос: откуда Марк их взял? И ещё перекись? Слипшиеся в комок пельмени назвать вкусными вряд ли кто бы смог, но Витька слопал их в одно мгновение.
И Женька, отбившись от нотаций рассерженной матери, дожевывая бутерброд с колбасой, тоже размышлял о внезапном появлении пачки пельменей и бутылки с перекисью. Если бы эта пачка с белой надписью на красном фоне «Пельмени русские» была в доме Марка, то без холодильника она растаяла бы за полчаса. А там в коробке они тарахтели друг об друга, как и положено замороженным пельменям. И ещё перекись, и вата? Странно это.

Посовещавшись, старшие Ростовы, произвели небольшую перестановку мебели в квартире, и кабинет окончательно превратился в симпатичную комнату для Марка. Стоял старинный стол, крытый зелёным сукном, у стены обитал огромный кожаный диван с полочками и даже зеркалом, на стеллажах пестрели корешки книг. Когда Николай Николаевич в кабинете готовился к лекциям, а Марк маялся над домашними заданиями, они не мешали друг другу – каждый занимался своим делом.
За последние полгода Марку ценой неимоверных усилий удалось добиться исчезновения двоек из табеля. Всё-таки он здорово отстал в период своего «саботажа». А тут ещё в школе решили вместо трёх восьмых классов сделать всего два. Под маркой того, что слабым ученикам в школе, где проводился эксперимент, учиться тяжело, детей собирались перевести в школу попроще. И конечно, Марк был одним из первых кандидатов. Из-за своего дурацкого упрямства он ни за что не соглашался ни на чью помощь. Уж сколько раз Женька с Витькой предлагали позаниматься с ним физикой – ни в какую. И всё же Ростов сумел найти подход к строптивому подопечному. Конечно, пришлось придумать хитрый обходной манёвр.
  В тот вечер Голицын маялся над учебником физики, и по его лицу было видно, что дело плохо и безнадёжно. Николай Николаевич давно уже исподтишка наблюдал за мучениями подростка и решил разыграть настоящее представление. Он хлопнул себя по лбу и воскликнул:
-Ну вот, совсем забыл! – при звуке его голоса Марк поднял тоскливый взгляд от учебника и вопросительно уставился на Николая Николаевича, а тот попросил:
-Марк, будь добр, позови Тусю. Сегодня же моя очередь проверять её домашнее задание.
Мальчик с удовольствием отложил опостылевший учебник и отправился за Наташей. Он ещё не успел узнать всех правил этой семьи, а то бы страшно удивился желанию Николая Николаевича. А Наташа обиделась. Никогда  родители не проверяли уроки, доверяя ей решать свои проблемы. И вдруг ни с того ни с сего отец решил её контролировать. С вызывающим видом она вошла в кабинет, угрюмо села на стул возле отца и сунула ему в руки учебник физики.
-Вот этот параграф, - процедила она сквозь зубы. Отец, не замечая её недовольства, стал «гонять» дочь по всему учебнику, девочка отвечала и с вызовом поглядывала на совсем затосковавшего Марка. А Николай Николаевич вдруг заявил:
-Очень плохо. Трещишь, как сорока. Всё вызубрила, как попугай, и никакого понимания сути.
-Это я-то попугай?! – взвилась Наташа и вскочила со стула. – Я ничего не понимаю?! Я вызубрила?!
Отец спокойно посмотрел на возмущённую дочь, а потом раздельно произнёс:
-Именно ты ничего не понимаешь, - он потёр переносицу, - придётся позаниматься. Говорят, женскому полу естественные науки даются с трудом, или, по крайней мере, хуже даются, чем мужчинам, - он посмотрел на Марка, ища у того поддержку, но мальчишка пожал плечами и потупился, - Марк, ты не мог бы помочь мне?
-Помочь? Вам? – удивился мальчик.
-Ну да, мне. Что тут такого? От тебя многое не потребуется, всего лишь присутствовать на моих с Тусей уроках. Видишь ли, я терпеть не могу объяснять материал одному ученику. А когда их уже двое, - это совсем другое дело. Это уже похоже на урок. Так как, поможешь?
Марк неуверенно кивнул и посмотрел на взъерошенную Наташу. Она молча переводила возмущённый взгляд с отца на Марка и уже хотела непокорно умчаться прочь, но поймала в глазах отца странное выражение. Беспокойство? Просьбу? Он словно бы взглядом пытался ей что-то сказать. И, кажется, она поняла его сигнал.
-Вот ещё, - вскинула она голову, - кто это сказал такую глупость, что женщины глупее мужчин? Это мы ещё посмотрим… Не только ты защитил диссертацию, мама тоже! - и уловила в глазах отца одобрительную усмешку.
Теперь они занимались как одержимые. Конечно, Марку было трудно, но природа не обделила его способностями. Вскоре появился первый результат. Уж как Давлету Георгиевичу не хотелось ставить Голицыну в журнал четвёрку – видел весь класс. Но пришлось – куда деваться, если ребёнок и задачу решил, и теорию отчеканил, и даже на каверзный вопрос с подковыркой ответил? А уж как Николай Николаевич радовался этой четвёрке! Сработала его хитрость! Вот бы ещё подтянуть мальчишку по литературе – и порядок. Но хитрый Николай Николаевич решил, что не стоит так уж наваливаться на Марка, всему своё время. И литературу они одолеют.
На Восьмое марта как всегда мальчишки дарили девчонкам какую-то ерунду. Кто-то из них увидел в газетном киоске возле школы игрушку для малышей – заводную курочку. Недолго думая, семиклассники скупили весь птичник, и теперь пёстренькие курочки бойко стучали клювами по партам под смущённое хихиканье «дам». Классный руководитель скептически посмотрел на весь этот курятник и фыркнул:
-Дамам цветы дарить надо, - снисходительно проговорил он, - а не курятину всякую. Гвоздики, розы, или хотя бы мимозу.
-Может, орхидеи? – ехидно подал голос кто-то из мальчишек.
-Орхидеи? – переспросил учитель, - можно и орхидеи. Только у нас они не продаются. Это там, за границей, могут целое состояние отдать за один-единственный цветок. С жиру бесятся.
-А что, орхидеи такие дорогие? Я в кино видела, как их в такой красивой коробке дарили…
-Ты бы, Редькина, лучше сбор провела на тему «Отличие советской морали от морали загнивающего Запада», а не спрашивала всякую ерунду.
На следующий день, когда вошли в класс, все так и замерли, столпившись возле учительского стола и не решаясь двинуться к своим местам. На партах жёлтенькими шариками сияли ветки мимозы, а в воздухе витала морозная свежесть зелени. И только на Наташином месте не было мимозы. На парте в маленьком горшочке стояло нечто необыкновенное и невиданное: из упругой зелени листьев вздымались вверх три ветки и на каждой раскачивалось по несколько чёрных с фиолетовым отливом цветков с нежным медовым ароматом. Наташа осторожно дотронулась до твёрдого лепестка и отдёрнула руку: ей показалось, что восхитительный цветок потянулся к ней. Она оглянулась на стоящих за спиной мальчишек:
-Он узнал меня! Узнал! – сияя полными слёз глазами, восторженно прошептала она.
На перемене чуть ли не весь педсостав во главе с биологами сбежался полюбоваться на дивную орхидею. Директор, чуть ли не в обморочном состоянии, поглядывая на конфискованную у Ростовой орхидею, трясущейся рукой набирала номер администрации Ботанического сада, чтобы узнать, не пропадала ли у них чёрная орхидея. На том конце провода сильно удивились, позвали консультанта:
-Какой, вы говорите, у вас цветок? Чёрный?! Не может быть! И мёдом пахнет? Нет, этого не может быть! Сейчас я подойду к вам.
Ботанический сад был рядом, и сотрудник примчался через десять минут. Вооружившись лупой, он кругами ходил вокруг изумительного цветка и лишь восхищённо хмыкал:
-У нас, конечно, прекрасная коллекция, но такого экземпляра я вживую никогда не видывал. Замечательный образец «After midnight», ещё не совсем созревший… да, эта «Полуночница» великолепна. И вы говорите, что мальчик подарил это на 8 Марта девочке? Но где он взял «After midnight»? Это же коллекционный экземпляр! Знаете, сколько он стоит?!
Директриса лишь отмахнулась, она была безмерно счастлива, что цветок не украден из Ботанического сада, до остального ей и дела нет.
-Так вы вернёте девочке цветок? - научный сотрудник прочно уселся на стул в директорском кабинете, собираясь во что бы то ни стало встретиться с обладательницей растения и попытаться уговорить подарить его Ботаническому саду.
Наташа, оглушённая создавшимся вокруг её цветка суетой и шумом, стояла в коридоре и тоскливо смотрела, как за окном по широкому проспекту бегут автомобили. Изумительный цветок просто выдернули у неё из рук и отнесли в кабинет директора. Классный провёл «дознание» и мгновенно определил, кто нахулиганил столь возмутительным образом. Конечно, Марк Галицын. Кто ж ещё?! И где только деньги взял? Не иначе у этих ненормальных Ростовых, которые его приютили, стащил. Мальчишки – вся троица, пытаясь сохранить невозмутимый вид, отирались возле кабинета директора. Ждали Николая Николаевича.
И он появился, да не один, а с Петром Николаевичем, прилетевшим на несколько дней в Ленинград. Братьям не дали ни словом переброситься с нарушителями покоя, сразу затащили в кабинет директора.
-Вот, можете сами спросить, - мрачно кивнула в их сторону директриса, новый для этой школы человек, она с интересом поглядывала на так похожих друг на друга мужчин. Николай Николаевич посмотрел на мальчишек, на дочь:
-Дарить женщинам цветы – прекрасная традиция. Но при одном условии: если эти цветы добыты честным путём. Кто-нибудь может дать честное слово, что это так?
Мальчишки переглянулись. Марк Голицын выступил вперёд:
-Я даю честное слово, что мы не крали цветы. Считайте, что я нашёл орхидею, потому что я всё равно не скажу, откуда она у меня, - и упрямо мотнул головой.
Не такого простого разговора ждала директор, к тому же её разбирало любопытство – откуда у мальчишки взялись деньги, причём большие, и где же всё-таки он раздобыл чудесный цветок. Но сверхдоверчивые (на её искушённый взгляд) братья Ростовы довольствовались расплывчатым и совершенно несовременным кодексом чести, им хватило честного слова взбалмошного мальчишки.
Дело решили закрыть и расходиться по домам. Но тут научный сотрудник пристал к Наташе с просьбой подарить цветок Ботаническому саду. Наташе очень не хотелось делать этого, она упрямо мотала головой на все его увещевания. Марк сделал ей знак, мол, отдай, а то не отвяжется. И тогда Наташа протянула красавицу «Полуночницу» биологу:
-Берите. Но я хочу её навещать. Можно?
-Разумеется, можно, - обрадовался научный сотрудник, - приходи, когда хочешь.
Вчетвером они пришли в Ботанический сад через неделю. И узнали, что цветок исчез прямо на глазах сотрудников. Только что был, красовался, а потом раз – и вместо цветка осталась лишь горстка пепла. Объяснения этому феномену не нашлось. Наташа взглянула на Марка, но тот лишь пожал плечами, как всегда ничего не объяснив. Но девочка хорошо запомнила выражение лица Петра Николаевича, когда он вышел из своей комнаты, где они с Марком закрылись для разговора с глазу на глаз. Обычно улыбчивый, уверенный в себе, сейчас он был бледен и растерян. И ещё Наташа заметила, что, когда Пётр Николаевич доставал из портсигара сигарету, его пальцы немного дрожали. Или ей это показалось?

К концу седьмого класса стало ясно, что о переводе Голицына в другую школу из-за неуспеваемости, не может быть и речи. В четвёртой четверти у него стояли всего две тройки: по русскому языку и литературе. Он дал себе слово во что бы то ни стало вытянуть в восьмом классе русский на четвёрку, а вот с литературой было плоховато. Ну никак не мог он поверить любовным страданиям шестнадцатилетнего Петруши Гринёва, лермонтовский купец Калашников вызывал у него недоумение, Хлестаков Гоголя не был смешон, зато «Рассказ о Кузнецкстрое» Маяковского почему-то вызвал у него приступ хохота. Строгая Мария Платоновна выдала своё очередное: «Фи, Голицын, ты ведёшь себя отвратительно. Я, как каждый советский человек, умею любить и ненавидеть, поэтому берегись!», при этом она улыбнулась настоящей улыбкой, которая совсем не подходила её бледному лицу с ровными дугами бровей, наведёнными химическим карандашом.  Марк в ответ лишь скептически фыркнул и напрасно, потому что это аукнулось ему в  восьмом классе.
Старшие Ростовы посоветовались между собой и решили вместо положенного отпуска в летние месяцы читать лекции в Крыму. И детей взять с собой. Они обосновались в Алуште, и каждый день ездили по разным крымским городкам со своими лекциями. Им удалось договориться с квартирной хозяйкой, и она за дополнительную плату поставила раскладушку для Марка. В хибарке, наскоро сколоченной из неошкуренных досок, не было ничего, даже света. Зато по вечерам выли комары, а днём через широкие щели между досками пробивались раскалённые лучи солнца. Пока взрослые разъезжали по всему Крыму, дети пропадали на пляже, купались, загорали, опять купались. Уезжая на лекцию, Дарья Алексеевна строго-настрого наказывала им пойти в соседнюю пельменную и хотя бы раз в день поесть горячего. Но шкодливые подростки вместо скучных пельменей объедались варёной кукурузой, которую разносили по пляжу предприимчивые аборигены, покупали на крохотном рыночке толстые сахарные помидоры по 5 копеек за килограмм, какие-нибудь фрукты, длинный городской батон за 22 копейки и бутылку кефира. Поздно вечером, когда возвращались уставшие, запылённые и пропотевшие родители, они все вместе шли к морю. Там, на свободном от пляжников берегу, они блаженно устраивались на тёплой ещё гальке, купались в ласковом, как парное молоко, море, смывая с себя дневные хлопоты и заботы, пили чай из термоса, выпрошенного у квартирной хозяйки предусмотрительной Дарьей Алексеевной. Море шуршало в темноте, высокое небо светилось мириадами звёзд, состояние блаженного покоя и гармонии  сходило на всех - и это было замечательно.
В середине августа они вернулись в Ленинград. Но налетевший вихрем неугомонный Пётр Николаевич сразу увёз с собой Марка в какие-то лётные лагеря. Наташа просилась с ними, но ей было заявлено, что не «девчачье это дело». Она надулась и даже не вышла прощаться. Женька с Витькой ещё находились в пионерском лагере где-то под Выборгом. Наташа сидела в одиночестве и тоскливо смотрела на плывущие по Карповке байдарки.     Вначале она куксилась, потом решила вести дневник и описать всех тех, кто так безжалостно бросил её одну-одинёшеньку прозябать в пустой квартире. Она не ожидала, что так прикипела к мальчишкам, и не представляла жизни без их присутствия. Три дня она описывала свои безмерные страдания, но потом ей это надоело, тогда она села за рояль и «заиграла» себя так, что потянула что-то в кисти и та стала болеть даже от лёгких движений.
От полного уныния её спасло возвращение Женьки и Витьки. Мальчишки подросли за лето, не очень-то сильно загорели на бледном северном солнце, и у них появилась тайна. Правда, каждый из них, скрытно от друга, тут же выложил свою тайну Наташе в надежде, что она сможет помочь советом. Выяснилось, что мальчишки влюбились.
-Вот, видишь, это она, - тыкал пальцем в общую отрядную фотографию Витька, - ну как это ты не видишь? Её же сразу видно! Красивая, правда?
Наташа добросовестно разглядывала курносую круглолицую девочку в пилотке с кисточкой и пионерском галстуке. Кивала, что, мол, конечно, красивая, и недоумевала, потому что ничего особенного в этой девочке она не видела. А когда ещё и Женька ткнул в уже знакомое лицо, Наташа чуть не зашлась от хохота. Оказывается, они оба влюбились в одну и ту же девочку с неожиданным именем Мальвина.
-Так от меня-то ты чего хочешь? – изо всех сил пытаясь не рассмеяться, спросила Наташа. 
Женька уставился на неё серыми глазами в мохнатых ресницах:
-Ты что, не понимаешь? Ты же девушка, ты должна знать, как надо ей писать письма. У неё день рождения в начале сентября, я хочу ей подарить что-нибудь. А что  - совсем не знаю. Ты-то это знаешь…
И тут Наташа не выдержала и завопила:
-Вот ещё! Я должна сочинять письма этой вашей Мальвине! Сами ей пишите! И подпись поставь: «Твой Буратино».
Женька смертельно обиделся. Это была их первая за все годы настоящая ссора. Потом Женьке стало ясно, кто является его соперником, и он перестал общаться с Витькой. Короче, все перессорились друг с другом и от этого страшно переживали.
Когда вернулся из лётных лагерей Марк, обстановка в их маленьком кружке была совсем невыносимой. Он быстро разобрался в ситуации, но не торопился мирить. Ему показалось, что не может такая досадная мелочь, как паршивая увлечённость какой-то пионеркой с кисточкой, рассорить многолетнюю дружбу. Или это у них совсем и не дружба, а так – всего лишь случай свёл их в один класс. Марку хотелось разобраться во всём самому. Тут очень кстати и вовремя грянуло 1 сентября.  По привычке они собрались во дворе, чтобы идти в школу. Наталья несла очередной букет, Марк тащил оба портфеля - свой и Наташин, а сзади, молча и не глядя друг на друга, их конвоировали Витька с Женькой. Намечалось унылое начало восьмого класса.
Юля Асмаловская мгновенно вычислила настроение в когда-то дружной компании и тут же пристроилась к заметно подросшему за лето Женьке. Тот бросил на неё угрюмый взгляд и промолчал. Но когда она села с ним рядом, Женька, не говоря ни слова, переставил её портфель на другую парту. Юлечка зашипела от злости, но переместилась следом за портфелем в другой ряд и сузившимися глазами следила, как эта лягушастая Ростова занимает своё место рядом с Азаровым.
Неделю спустя ссора их закончилась. В тот день Дарья Алексеевна с Наташей  дружно лепили пельмени на обед. Вот-вот должны были все собраться за столом: вырвавшийся на пару дней из части Пётр Николаевич, Николай Николаевич, дети. К семи часам стало ясно, что мальчишки не придут. Сразу после школы они вместе с Марком убежали куда-то по своим делам, ничего толком не объяснив. Дарья Алексеевна забеспокоилась, но муж с братом, переглянувшись, на два голоса убедили её не волноваться. В одиннадцать вечера позвонила мама Женьки и спросила, не у них ли сейчас её сын. Дарья Алексеевна пообещала сразу сообщить, если мальчики придут домой. Она уже перемыла всю посуду и теперь, как всегда, когда нервничала, придумывала себе работу: начистить до зеркального блеска и так сияющие кастрюли, переставить баночки со специями, протереть пол. Братья тоже не ложились, сидели в кабинете и, тихонько переговариваясь, делали вид, что играют в шахматы. Наталья устроилась у окна в своей комнате, вглядывалась в безлюдную набережную. Она поставила большой будильник рядом и время от времени кидала взгляд на медленно перемещающиеся по циферблату стрелки.
В начале второго щёлкнул замок входной двери. Первой в прихожую выскочила Дарья Алексеевна, увидев мальчишек, она ахнула и потащила их на кухню. Вид у них был не ахти какой: у Женьки «расцветал» синяк под правым глазом, был почти оторван рукав нового пиджака, у Витьки с поразительной симметрией наблюдалась та же картина, но только в зеркальном отражении. При этом складывалось впечатление, что их долго и упорно валяли в пыли и по земле. Марк пострадал меньше – во всяком случае, на его лице синяков не было. Зато воротник рубашки держался на честном слове, и мальчик стыдливо заталкивал его под измызганный грязью пиджак, стараясь поплотнее запахнуться его полами.
-Ну и как это понимать? – братья Ростовы появились в кухне, за ними маячила Наталья.
-Немедленно мыться! – Дарья Алексеевна подтолкнула Марка в сторону ванной, он дёрнулся как от удара током и двинулся было вон из кухни, но тут Пётр Николаевич быстро шагнул к нему, одним движением развернул к себе и разжал его судорожно вцепившиеся в ткань пиджака пальцы.
-Вот оно что… - процедил он сквозь зубы. Под полами пиджака рубашка Марка была залита кровью и словно бы изрезана. Если бы Николай Николаевич не подхватил жену, она бы так и сползла по стеночке на пол. Но он успел вовремя и увёл её прочь.
-Туся, быстро тащи йод, перекись, пластырь, бинты – короче, всё, что у нас есть медицинского. Вы, храбрецы-удальцы, - Пётр Николаевич оглядел мальчишек, - немедленно отмываться. А мы тут займёмся этой ерундой.
Он усадил Марка на табурет возле стола. Влетела Наталья с целой охапкой разной медицинской мелочи:
-Вот! – и вывалила всё на стол.
-А теперь иди к себе… - погнал он её с кухни. - А лучше постели мальчишкам в кабинете. Они сейчас выйдут. Но сначала позвони Азаровым – там мать, наверное, с ума сходит…- и стал осторожно стаскивать с Марка пиджак, - как же тебя так угораздило?
-Ерунда это… - конечно, мальчик храбрился, но двигать-то плечом было больно, и он изо всех сил стиснул зубы.
-Ну да, ерунда. Мы уже это выяснили. Рассказывай, - приказал Пётр Николаевич.
Марк вздохнул – придётся рассказать.
-Женька с Витькой поссорились,- начал он, - ещё в лагере. Там такая буза закрутилась…  В общем, им одна девчонка понравилась – вот они и перессорились. Ой! – дёрнулся он, когда Ростов задел порез, - я подумал, что неправильно из-за какой-то пионерки ссориться старым друзьям. И поспорил с ними…
-Поспорил? Вот новости! Это как же? – удивился Пётр Николаевич.
-У неё сегодня день рождения, ну Витька с Женькой и пошли её поздравить, а я за ними увязался. Мы придумали, что я будто бы приехал с Кубы, ну вроде бы испанец, по-русски не говорю, а Женька мне переводит…
-Так он же испанского не знает!
-Ну и что? Главное, чтобы эта конопатая думала, что я иностранец.
-Ну-ну, какая интрига! – не то восхитился, не то возмутился Ростов.
-Ну надо же было их как-то помирить, - пробормотал Марк.
Он не стал рассказывать подробности, да и не нужны они были. Ростову всё было понятно: девчонка что называется «клюнула» на липового иностранца, отшила Витьку с Женькой, и тем стало ясно, что не стоило им портить свою дружбу из-за столь легкомысленной особы.
-И тогда я ей на чистом русском сказал, что она дура конопатая, - смущённо признался Марк, - она заорала на нас, обзываться стала… Там во дворе на площадке сидели её приятели… Вот и всё.
-Всё, да не совсем! Кто-то из них тебя бритвой порезал! Шрам останется… но это ладно. Он мог и по горлу полоснуть… Ты хоть понимаешь это?
-Дядя Петя, кто ж знал, что они такие? Мы вначале кулаками отмахивались, а когда тот дылда бритву достал и стал размахивать ею, мы рванули что есть мочи - только нас и видели.
-Рванули они, - проворчал Ростов, - вот теперь будешь с драной шкурой ходить. Ну ладно, сейчас не стану объяснять, какими дураками вы все были… Пойди умойся, да повязку не намочи, и спать ложись. Я пока тут приберу, да к Дашеньке зайду. Видел, как она переволновалась? Э-эх, дурачьё вы, дурачьё малолетнее!

Дарья Алексеевна сидела в «ушастом» старом кресле и с отсутствующим видом слушала мужа. Тот устроился у её ног на пуфике и пытался объяснить жене, что взросление мальчиков всегда происходит именно так: с драками, разбитыми носами и фингалами под глазом, с содранными в кровь коленками.
-Что, и с поножовщиной? – подала она голос.
-Ну… - замялся Николай Николаевич, - всяко бывает…
Пётр Николаевич пожалел брата:
-Ты, вот что, Коля, пойди да посмотри, как там Туська мальчишек устроила. А я пока тут с Дашенькой посижу.
Николай Николаевич благодарно кивнул – знал, что брат сумеет найти нужные для утешения слова, и направился в кабинет. Но там было пусто. Всё постелено на диване и раскладушках, а мальчишек не видно. Он сразу догадался, где может находиться вся компания. У Тусеньки, где ж ещё? Ростов прошёл через тёмную гостиную. Из неприкрытой двери комнаты дочери вырывался косой луч света, и слышались голоса.
-Ну чего ты? Чего? – бубнил Витька, - подумаешь…
-Подумаешь?! – взвилась Наташа, - а если б вас там поубивали?! Что бы вы тогда делали?!
-Да никто нас не поубивал бы, - попытался успокоить её Женька, - всего-то делов: подрались...
-Ах, всего-то делов… - передразнила его Наташа противным голосом. – Вы только о себе думаете, эгоисты, свинские эгоисты! Маме даже плохо стало… вы дураки, безмозглые дураки… А обо мне вы подумали? Вот кто из вас хоть чуть-чуть, хоть чуточку обо мне подумал? Как бы я жила, если бы там с вами что-нибудь случилось? – тут ей так стало себя жаль, что она уронила голову в коленки и тоненько заплакала. Этого они не ожидали, потому что почти не видели её плачущей.
Николай Николаевич смущённо улыбнулся и повернулся, чтобы на цыпочках отойти от двери, но замер, услыхав уж совсем невозможно детское:
-Наташенька, - в голосе Женьки прозвучало отчаяние, - мы больше не будем… Вот честное слово, больше не будем!
-Правда, правда, - присоединился Витька, - честное слово!
-Ну да, не будете вы, как же! – сквозь слёзы с тоской проворчала Наталья, - вон Марк молчит, ничего не обещает. Значит, знает, врёте вы всё,- и разозлилась, что расплакалась при них: - убирайтесь вон! Видеть вас не хочу!
Только-только миновало всеобщее примирение, как навалилась новая неприятность. Пришла новая учительница русского языка и литературы вместо уставшей от школы, учеников и их родителей Марии Платоновны. У новой филологической дамы было замысловатое имя – Бэлла Герасимовна (Витька тут же придумал ей кличку – Муму), роскошные волосы натуральной блондинки и фанатическая тяга к школьной самодеятельности.  Она тут же решила, что коли дети изучают «Горе от ума», то сам Бог велел параллельно ставить сцены из комедии. Она придирчиво осмотрела восьмиклассников, сразу выделила самых рослых мальчиков – Марка и Женьку, и самую хорошенькую девочку – Юлечку Асмоловскую. Сунула им текст комедии и велела читать вслух с выражением. Потом пару минут помолчала:
-Ну что ж, - наконец выдала она, - я предполагала, что Чацкий – это как раз для тебя, Голицын. Высокий, темноволосый… Внешность вполне подходит для романтического героя. Но, ты уж извини, тебе настолько противен ведущий персонаж русской литературы… просто слов нет! Поэтому меняю свои планы: Чацкого будет играть Азаров, а ты, Голицын, станешь у нас Молчалиным, а может, даже Фамусовым. Я ещё подумаю об этом. И не надо делать такое лицо, словно тебе клизму из касторки ставят!
Под гомерический хохот одноклассников обманчиво спокойный  Марк сел на место, только покрасневшие уши да сжатые в кулаки пальцы выдавали его состояние. Витька сочувственно взглянул на друга, но ничего не сказал, знал, что того сейчас лучше не трогать. А болезненно обидчивый Голицын сразу невзлюбил Бэллу Герасимовну и возненавидел комедию «Горе от ума». Вскоре учительница поняла, что из Марка актёр никакой, и она передала его роль другому мальчику, но затаила ответную неприязнь к вздорному мальчишке.
Они уже третью неделю мусолили несчастного Грибоедова. Бэлла Герасимовна нещадно гоняла и жучила своих учеников, потому что  впереди маячило сочинение на целых два урока и грандиозное действо под названием «Сцены из московской жизни». Целыми днями Женька репетировал с Асмоловской, они пропадали до вечера в школе, потом шли домой к Юлечке и там вновь и вновь отрабатывали интонации, жесты, мизансцены. Наталье поручили нарисовать декорации. Конечно, она подключила  к этому Витьку и оставшегося без роли Голицына. Они увеличивали и переносили на обратную сторону дешёвеньких обоев её эскизы, раскрашивали их, а Наталья подправляла, рисовала тени, добавляла детали. И была жутко недовольна.
-Это всё мазня, - безнадёжно кивнула она в сторону размотанных рулонов, - тут должен быть блеск и уют. Ведь почему-то Чацкий летел сюда…
-Так он же в Софью влюбился, - напомнил Витька, - вот и летел.
-Нет, - кривила губы Наталья, - не только Софья. Понимаешь, Витенька, ему здесь всё нравилось, ему было здесь уютно. У-ю-тно…
-Так уютно, что он ни об одном человеке доброго слова не сказал, - усмехнулся Марк.
-Вот-вот: все смешные, нелепые, одна Софья умница-разумница. Может, это из-за неё он такой? Дурацкий барский дом, а он будто в розовых очках? – она махнула кистью и на уже готовых «обоях» гостиной Фамусова появился целый сноп из чёрной краски. – Ой, что я наделала!
-Ну вот, теперь всё перерисовывать надо, - закручинился Витька.
-Перерисуем! – бодро отозвался Марк, хотя и ему уже давно надоели эти художества.
-Нет. Это всё так плохо, что и перерисовывать не надо. Вот если бы увидеть такой дом, зайти в него, - пробормотала Наталья, - понюхать…
-Понюхать?! – засмеялся Витька, - а что их нюхать-то? Они такие же, как и мы.
-А вот и нет! У нас электричество, а у них – свечи; у нас автомобили, а у них – лошади. Да мало ли…
-Понюхать? – задумчиво протянул Марк, - и тебе это помогло бы?
-Конечно, - уверенно бросила Наталья, принимаясь за вымарывание чёрной кляксы с «обоев».
Ещё полчаса они выводили пятна с декораций, потом Витька устало разогнулся:
-Давайте уже домой пойдём, - жалобно посмотрел он на Наталью, - Муму сказала, что завтра сочинение пишем. Она даже у химозы с физичкой уроки оттяпала под это дело. И есть хочется…
-Вот тебе, Витечка, только бы что-то жевать! – посмотрела на него Наталья. Она тоже устала, и хотела есть, и была не в духе из-за, как она считала, полного отсутствия у себя воображения, - а есть и вправду хочется. Сейчас бы булочку с маком…
-Вот уж не проблема, - скривился Марк и бросил: - сейчас вернусь.
-Куда это он? – удивился Витька, - столовку-то уж давно закрыли.
-Сейчас узнаем, - она ещё немного подмалевала «колонну».
Не прошло и пяти минут, как Марк вернулся с целым кульком мятных пряников.
-Вот! – развернул он на табуретке принесённое богатство, - пряники. Любите мятные? Мы в детдоме их больше всяких других любили. Нам по воскресеньям их давали и ещё компот из сушёных яблок.
-Да-а, компот – это здорово, - с полным ртом пробормотал Витька. Он мгновенно слопал три пряника и уже тянул руку к четвёртому.
-Витечка, облопаешься, потом живот болеть станет, - попыталась одёрнуть его Наталья, но тот лишь отмахнулся, - и когда это ты, Марк, успел за пряниками сбегать?
-Успел, - буркнул Марк, собирая кисти и засовывая их в банку с водой, - домой пора. Пошли уже…
-Подожди, - покосилась она на Голицына, - вот я хочу знать, почему мы тут, как проклятые, вкалываем, а наш Женечка где-то пропадает?
Витька возмущённо засопел:
-Ты думаешь, только ты тут всё малюешь да малюешь? Знаешь, сколько Женька репетирует? Ему уже этот чёртов Чацкий снится начал.
-Ах-ах! Сейчас заплачу! – Наталья упрямо вздёрнула голову: - репетирует он… Как же!
Она бросила это так – наугад, и страшно удивилась, увидав, как покраснел Витька, прямо-таки до помидорного цвета.
-Что? Что такое? – попыталась она поймать ускользающий Витькин взгляд, - я что-то не знаю, да?
-Слушай, Наташа, ну может у него быть своя жизнь? – как-то очень по-взрослому произнёс Марк.
-Своя жизнь? – не дошло до Натальи, - это как? Отдельно от нас, что ли? Что за ерунду вы тут выдумываете!
-Ну правда, Наташенька, - влез Витька, - может, человек влюбился…
-Что?! – плюхнулась на кривой стул Наталья, забыв о его сломанной ножке, и тут же очутилась на полу. Мальчишки переглянулись и вдруг захохотали. Это было уж слишком! Отвергнув их помощь, молча, Наталья встала и пошла к выходу. Ребята сразу притихли и побежали за нею.

Следующий день принёс четыре часа сочинения. Четыре урока подряд они пыхтели над темами по «Горю от ума». Женька несколько раз ловил на себе изучающий взгляд Натальи, наконец, не выдержал:
-Слушай, ты чего?
Но Наталья сделала непонимающее лицо, дёрнула плечиком:
-Пиши, пиши, не отвлекайся, - прошипела она, старательно изображая тяжёлую работу мысли. Женька недоумённо пожал плечами и ушёл с головой в работу. Ему в самом деле смертельно надоел не только Чацкий, но и вся комедия вместе с Александром Сергеевичем Грибоедовым. Если бы не Юля Асмоловская.
 Юлечка Асмоловская исподтишка кидала в их сторону лукавые взгляды. Ей-то не надоело репетировать роль Софьи, наоборот, её творческая фантазия била ключом и она придумывала всё новые и новые мизансцены. А уж когда Женя Азаров с восторгом глянул на неё своими мохнатыми серо-голубыми глазами, Юлечка превзошла себя: вытолкала со сцены обалдевшего от этого мальчика, игравшего Молчалина, и стала репетировать только с Чацким. Именно хорошенькая Юлечка примирила Женьку с гениальным творением писателя. И вот теперь он свободно и просто вывязывал на бумаге образ Чацкого. Впрочем, он всегда легко писал любые сочинения.
Бэлла Герасимовна, оглядывая работающий класс, остановила взгляд на оппозиционной четвёрке: Голицын, Ростова, Иващенков, Азаров – эти вечно спорили, всё им не так, всё им не этак, вечно пытались оригинальничать, а по-простому - выпендривались. Ну ладно ещё Голицын – детдомовский выкормыш, которого пригрели эти странные Ростовы. Лучше бы за доченькой смотрели! Какая такая дружба может быть у мальчиков-подростков с девочкой?! Так нет же! Живут себе Ростовы – в ус не дуют. Но, опыт Бэллы Герасимовны подсказывал, это всё до поры до времени. А этот Голицын-то  думал, что она, Бэлла Герасимовна, не поняла его манёвров, когда он пробовался на роль в спектакле. А она сразу заметила злые синие искорки в его почти чёрных глазах, а уж когда он стал выделываться да дурачиться себе и другим на потеху и выставлять её перед учениками полной идиоткой…  Бэллу Герасимовну передёрнуло. За Голицыным тянулись Иващенков с Азаровым. И чем он им так интересен?! Странная дружба.
И ещё Бэлла Герасимовна не любила красивых мальчиков. Красивые мальчики когда-нибудь подрастут и скорее всего станут красивыми мужчинами. А уж как нахлебалась всякого «хорошего» в своей актёрской жизни Бэлла Герасимовна от красивых мужиков… Об этом лучше и не думать.
Как обычно, Марк раньше всех написал сочинение, сдал работу и вышел из класса под неодобрительным взглядом Бэллы Герасимовны. Он никак не мог понять, как их нужно писать – эти сочинения, ненавидел требуемые черновики и сразу писал набело. Бэлла Герасимовна хотела, чтобы в работе было не меньше пяти страниц. А у Марка никогда не получалось больше двух, от силы трёх натужных страничек. Чего рассусоливать-то? И так всё ясно же. Вот и сегодня он быстро выразил своё отношение, скорее не к Чацкому с Грибоедовым, а к брезгливо поджавшей губы Бэлле Герасимовне и сбежал на школьную площадку для малышей. Там возле гаражей, под прикрытием полуразломанной беседки можно дождаться Наталью с мальчишками. А пока их нет, можно и покурить. Правда, и дядя Петя, и дядя Коля очень не одобряли сигареты, но Марку казалось, что дымящаяся штучка в его пальцах прибавляет ему взрослости и значительности. Он небрежно вышиб из тёмно-коричневой пачки дорогущей «Тройки» сигарету, чиркнул спичкой о коробок, затянулся и выдохнул сладковато-сливочный дым. Вспомнил, что обещал познакомить Наталью с любителями старины, и стал придумывать, как бы это сделать получше. И придумал-таки.
Когда через двадцать минут появился Женька Азаров, у Марка уже был готов план действий по ознакомлению Натальи с грибоедовским временем. Он договорился с Женькой, что тот принесёт на пару часов, чтобы успеть к началу очередной репетиции, костюмы главных персонажей комедии.
Потом придумал задание для Витьки, который, по обыкновению,   увязался за Натальей и направлялся к Ростовым. Женьку спровадил следом за Иващенковым. Сегодня мальчишки только станут мешать, поэтому их присутствие было бы лишним. Старших Ростовых, как обычно в это время, дома не было. И пока Наталья гремела кастрюлями, разогревая заботливо приготовленный Дарьей Алексеевной обед, Голицын, посмеиваясь над разными завязками да штрипками, переоделся в костюм Чацкого.
-Ух ты! – восхитилась Наталья, увидев его перевоплощение, - как на тебя шили! И воротник бархатный! И идёт-то как! Прямо фон-барон!
-Да ладно тебе, - смутился Марк, -  лучше быстро переоденься. Я эти костюмы всего-то на час выпросил у Женьки.
-Переодеться? – уставилась на него Наталья, - зачем?
-Ну ты что, совсем ничего не помнишь? – он досадливо поморщился, - тебе же хотелось понюхать Фамусова с Молчалиным? Вот сейчас пойдём на бал, там и нанюхаешься.
-Ты что? Какой бал? Где?
-Наталья! Хватит болтать, – уже теряя терпение, посмотрел на неё Марк, - иди переодевайся и ничего не спрашивай. Сама всё увидишь.
Наталья послушалась. Она всегда слушалась его, когда он говорил вот таким тоном – убеждённым, не терпящим возражений, и очень взрослым.
Она разложила на кровати все детали костюма, видимо, соответствующего представлениям Бэллы Герасимовны об одежде персонажей комедии: длинное, похожее на ночную рубашку, платье из парашютного шёлка нежно-лилового цвета на кремовом хлопковом чехле – наверное, такой фасон могли носить барышни из «Войны и мира». Ещё была рубашка с завязками под грудью, панталончики (надо же: даже с кружавчиками!), белые очень плотные колготки и туфли на небольшом изогнутом каблучке. С колготками, панталонами и рубашкой она справилась, но платье было сшито на рослую девушку, и её плечи тут же выскочили из декольте.
-Марк! – завопила она, - оно большое! Я вываливаюсь из него!
-Так, - Марк критически оглядел девочку и подтвердил: - вываливаешься.
-Что же делать? – расстроилась Наталья, - ну придумай же что-нибудь…
Он задумчиво обошёл её вокруг:
-У твоей мамы, кажется, были булавки. Можно заколоть… - не совсем уверенно предложил он.
Порывшись в рукодельной шкатулке Дарьи Алексеевны, они нашли целую коробочку разных булавок. Марк зашпиливал их сзади, шипя и чертыхаясь, когда упрямые булавки не хотели застёгиваться, пару раз укололся, но всё же добился своего: теперь Наталья не выскальзывала из декольте. Они позаимствовали белый нейлоновый шарф у Дарьи Алексеевны и прикрыли своё «рукоделие».
-А волосы?! – вдруг всполошилась Наталья, - должна быть причёска.
-Слушай, какая причёска?! Ты на часы посмотри! Ещё десять минут – и можно уже никуда не идти.
Но Наталья, упрямо помотав головой, вытянула из маминой шкатулки длиннющую нитку чешского жемчуга и быстро вплела себе в косу, уложила её вокруг головы и заколола шпильками.
-Вот, - удовлетворённо глядя в зеркало, сказала она, - я готова. Ах, да, ещё мамин веер из Ялты. Теперь уже всё. Пошли.
Но Марк покачал головой:
-Вот, надень ещё это. Всё-таки на бал идём… - и он протянул Наталье нечто изумительно сверкнувшее острыми разноцветными искрами.
-Ой, как красиво! – пискнула девочка, осторожно принимая в руки изящное ожерелье с дивными  тёмно-васильковыми камнями в искрящейся оправе. Она застегнула его и встала, горделиво подбоченясь, - ну как?
-Очень красиво, - искренне восхитился Марк и спохватился: - пошли уже!
Он набросил на плечи Наташи лёгкий плащ, совершенно не соответствующий ноябрьской ветреной погоде, но та, помня его требование не приставать с вопросами, не стала возражать. Сам Марк поверх костюма ничего не стал на себя надевать. Они сбежали по лестнице.
-Видишь, там на первом этаже, - он махнул рукой в сторону заводского корпуса Полиграфмаша, - свет мерцает? Там сейчас декорации построили для бала в доме Фамусова. Киношники репетировать будут.
-Так вот куда ты меня ведёшь, на съёмки, - догадалась Наталья.
-Ну, не совсем. Понимаешь, они сегодня только репетируют, а снимать будут завтра или послезавтра. Но они хотят, чтобы всё было, как тогда, при Грибоедове.
-Нас туда не пустят. Вот скажи, как мы туда попадём?
-Очень просто. На нас костюмы, и они подумают, что мы из массовки, просто вышли воздухом подышать. Ты, главное, не отходи от меня и ни с кем не разговаривай. Поняла?
-Ладно, ладно, - согласно закивала Наталья, - пошли уже, а то холодно в этом платье.
Марк крепко взял её за руку и толкнул облезлую дверь в потрескавшейся краске. За дверью пулемётной очередью трещали дрова в белёной русской печи. От неё волнами расходилось тепло, и было душно. На столе в заплывшем воском подсвечнике мерцала свеча, отбрасывая тусклый свет на груды одежды, сваленные на деревянные лавки. И пахло как-то странно знакомо.
-Марк, - повернулась к нему Наталья, - почему здесь пахнет так, будто тут асфальт укладывали?
-Не знаю, - и разозлился, - я тебе говорил, чтобы ты ни о чём не спрашивала? Вот и не приставай!
Наталья обиженно надулась. Но обижалась недолго: открылась дверь и вошёл парнишка лет двенадцати. На нём был забавный белый паричок, смешной костюмчик и белые чулки до колен. Мальчик изумлённо уставился на них.
-Послушай, любезный, - противным голосом обратился к нему Марк, Наталья даже рот открыла от удивления, услышав гнусавое «послушай, любезный». А Марк как ни в чем не бывало продолжил: - мы с графиней заблудились в вашем доме. Проводи-ка нас в бальный зал.
-Сию минуту, барин, - мальчик поклонился, взял со стола свечу и пошёл вперёд, показывая дорогу. Он вывел их в просторный вестибюль, из которого двумя маршами разбегалась лестница с балюстрадой наверху. Здесь уже было светло от множества зажженных свечей в медных стенных подсвечниках, звуки оркестра доносились из отворённой настежь двустворчатой двери. Мальчик ещё раз поклонился: - вот, извольте, барин.
-Спасибо, - Марк отпустил мальчика небрежным кивком. Тот мгновенно исчез в тёмном боковом коридоре.
-Ну, ты даёшь! Надо же – «любезный»!
-Я тебе что говорил? Быть рядом и ничего не спрашивать, - прошипел Марк, чуть покраснев. – Здесь так положено!
-А-а, ну да, ну да, - иронично покивала Наталья, но Голицын дёрнул её за руку и потянул за собой вверх по лестнице.
В помещении размером с их школьный спортивный зал яркими бабочками порхали танцующие дамы, они переговаривались со своими фрачными кавалерами, смеялись, кокетничали и флиртовали. По периметру, между колонн, живописными группами обмахивались веерами дамы в поразительной красоты бальных туалетах, они мило улыбались своим собеседникам. Здесь же стояли ломберные столики с наваленными на них нераспечатанными колодами карт. Хрустальные люстры (Наташа насчитала 4 штуки) пылали сотнями свечей и переливались всеми цветами радуги. Сверху на головы гостей лились звуки оркестровой мелодии. Наталья прислушалась:
-Ой, это же полонез… Пойдём и мы танцевать! – но Марк удержал её. Он уже заметил удивлённые взгляды, устремлённые на них, и под лёгкое перешёптывание гостей повёл Наталью к ближайшей колонне. В отличие от  своей спутницы, он был более приметлив. И, бросив быстрый взгляд на её платье, пришёл в ужас. Яркие платья дам с завышенной талией и юбкой-колоколом, перехватывали широкие пояса в тон одежде, короткие рукава воздушными буфами зрительно делали  талию немыслимо тонкой, а гирлянды ленточек и цветов, тонкие кружевные шали, белые перчатки до локтя и лёгкие туфельки без каблуков довершали наряд. Волосы дам были уложены в высокие причёски, перевитые лентами и цветами, длинные локоны спускались от висков. Бальный наряд Натальи безнадёжно устарел как минимум лет на двадцать, а ещё на ней не было перчаток, и её причёска... А туфли! Он сжал челюсти, гордо вскинул голову и, независимо улыбаясь, склонился к уху девочки:
-Улыбайся! – зло процедил он сквозь зубы. Наталья испуганно глянула на него, не понимая, почему он на неё обозлился, потом перевела взгляд на публику вокруг. И сразу всё поняла. Ах, Бэлла Герасимовна, Бэлла Герасимовна! Как же вы подвели своих доверчивых учеников! Вы же уверяли, что именно так одевались персонажи Грибоедова. Наташа зажмурилась, она представила, что сейчас к ним подойдёт милиционер, потребует документы, а потом с позором выведет их из этого зала. И все станут смеяться, а потом участковый обязательно сообщит в школу…
-Ой! – пискнула она, когда Марк крепко-крепко сжал её пальцы, и неожиданно сделала то, чего ни он, ни она сама от себя не ожидала. Небрежным жестом щёлкнула, раскрывая пластмассовый веер с надписью «Привет из Ялты!», и засмеялась, склонив головку в искусственных жемчугах к плечу Марка. Её заполошный взгляд встретился со сверкающими синими искрами глазами Голицына, он кивнул – и она успокоилась. «Ну выведут, в конце концов. И что? Может, не потащат в отделение милиции?!» - решила она.
Марк подвёл её к двум дамам. Одна – постарше – тут же навела на Наталью двойной лорнет и стала её разглядывать, отчего та залилась краской и прикрылась веером.
-Какой миленький веер у вас, - сильно грассируя, заметила та, что помоложе, - и какая тонкая работа! Ах, маман, взгляните! Прямо не слоновая кость, а кружева. Настоящие кружева!
-Да это же не… - начала Наталья, но Марк в очередной раз крепко сжал её пальцы, давая знак помолчать, поклонился и даже шаркнул ногой:
-Позвольте представиться: князь Голицын Марк Эдуардович, а это моя сводная сестрица графиня Ростова Наталья Николаевна. Мы только сегодня прибыли из Мадрида и почти ни с кем не знакомы…
-Ах вот оно что! – дама постарше обменялась понимающим взглядом с той, что помоложе, - однако как горячо поцеловало вас солнце Испании. Ваша смуглость прямо-таки эпатажная.
-Маман, ну что вы, право… Князь нам представился, так поспешим ответить.
-Ты права, друг мой. Хлёстова Анна Сергеевна, а это дочь моя Елизавета. Елизавета Павловна, - она церемонно склонила голову, - а позвольте узнать, сударь мой, из каких вы Голицыных? Московских или здешних, столичных?
-Мы к тётеньке приехали, к Наталье Петровне, - Марк лихорадочно вспоминал комментарий к «Пиковой даме» Пушкина, но ничего путного, кроме того, что ту звали «усатой княгиней» вспомнить не мог.
-Вот как! Но, кажется, старая княгиня изволили отбыть за границу.
Наталья с Марком перевели дыхание.
-О да, к несчастью, мы не застали её. Вот потому самим приходится знакомиться…
-Как это вы странно выразились - «знакомиться»? Надо говорить: «представляться». Конечно, вам это простительно. Отвыкли  от наших обычаев там за границами, правда?
-Ваша правда, Анна Сергеевна, - покорно склонил голову Марк.
Пока госпожа Хлёстова учила уму разуму Марка, её дочь прямо-таки вцепилась в Наташин веер.
-А что значит сия надпись? Постойте-ка, дайте прочесть: «Привет из Ялты!» Смешно написано, - и пояснила: - с ошибками. Что такое «Ялта»?
-Разве вы никогда не слышали? Это же город-курорт в Крыму.
-Ах в Крыму… - разочарованно протянула Елизавета Павловна, - не слышала. Мы всё больше за границей бываем, там маменька на кислых водах лечится.
-Вот вы где, маман! – к ним подлетел настоящий щёголь в белых панталонах, отделанном бархатом фраке с завышенной талией и с пышным шёлковым галстуком. Из кармана его белого атласного жилета красиво свисала толстенькая цепочка, на которой позвякивали несколько брелоков. Рядом с ним костюм Марка смотрелся нарядом нищего, случайно попавшего в блестящее общество. Молодой человек удивлённо уставился на Голицына, потом перевёл взгляд на Наталью и брови его поползли вверх.
-Вот ты и объявился, Афанасий Павлович. А мы уж с Лизонькой заждались. Ах, да, - спохватилась Хлёстова, - позвольте вам представить моего сына… он только что из Парижа.
-Как вы смелы, - вдруг заявил Афанасий Павлович Марку, - путешествовать в дальних странах в столь юном возрасте, - и вроде сказано это было серьёзно, но чуткое ухо Марка различило нотки язвительности в тоне господина Хлёстова, и тот сразу стал ему крайне неприятен, к тому же он как-то странно вглядывался в Наталью. Наконец, Хлёстов медленно произнёс:
-Маман, какое странное совпадение, - он кивнул в сторону Натальи, - не далее как третьего дня в салоне мадам д’Артуа блистала княгиня Елена Александровна Голицына. Вы же знаете её милый голос, она пела – все были в восхищении. Так вот. Сидя близко от певицы и внимая её пению, я любовался её хрупкой красотой. Её очи были полны вдохновения, и как поразительно подходило к их тёмно-синему сиянию дивное сапфировое ожерелье. Второго такого нет, мы с княгиней даже поболтали о достоинстве и подборе камней.
-И что ты хочешь сказать, - нетерпеливо перебила его мать.
-Всего лишь то, что у графини Ростовой точно такое ожерелье.
-Но ты же сам сказал, что быть этого не может, - возразила Хлёстова.
-Сказал, - согласился Афанасий Павлович, - но вот же оно! Там ещё на одном камне была царапинка. Это первый супруг Елены Александровны, князь Суворов, дурачась, своим алмазным перстнем поставил метку. Но, уверяю вас, стоимость ожерелья от этого не стала меньше.
-Фи, Афанасий, ты сейчас говоришь как ростовщик, - поморщилась Хлёстова, - и какое тебе дело до этого ожерелья?
Хлёстов склонился к Наталье, что было уж совсем неприлично:
-Невероятно! Все камни без изъянов! Невероятно! - Наталья потянула носом  и учуяла запах запаренного утюгом сукна и розовой воды.
-Наталья, нам пора, - Марк повернулся к семейству Хлёстовых, - позвольте откланяться. Мы с сестрой устали с дороги, да и очутились здесь чисто случайно.
И не успели те отреагировать на слова Марка, как он, подхватив под руку Наталью, повлёк её в сторону выхода из зала. Они почти бегом спустились по лестнице, юркнули в боковой проход. В жарко натопленной комнате по-прежнему одиноко светилась на столе свеча, мальчишка в ливрее спал прямо на груде одежды. Натальин плащ лежал сверху. Набросив его на девочку, Марк потащил её к выходу на улицу. А там было промозгло и холодно, особенно после духоты бального зала. Они пробежали через проспект и взлетели по лестнице к своей квартире.
Дарья Алексеевна уже была дома. Она лишь руками всплеснула, увидев, наряды Марка и Натальи. Голицын предоставил Наталье возможность всё подробно рассказать матери, сам же, затолкав в сумку костюмы и сунув в карман ожерелье, помчался в школу. Там его встретил сердитым взглядом Женька, прошипев:
-Просил же не опаздывать!
-Держи свой клоунский костюм, - усмехнулся в ответ Марк и сунул сумку в руки Азарова, - а это дай Асмоловской, пусть наденет в сцене бала.
И убежал, оставив Женьку со сверкающими камешками в руке.

-Марк, мой руки и за стол, - позвала его Дарья Алексеевна, заслышав, как хлопнула входная дверь, - тут Тусенька мне таких небылиц понарассказывала.
-И вовсе не небылицы, - насупилась Наталья, - я же тебе объяснила: мы были на репетиции, а съёмки будут завтра. Там всё-всё как бы по-настоящему: и свечи, и печка, и лакеи. Нигде и намёка на наше время. И пахнет даже не так, как у нас.
-Интересно, чем же это? – улыбнулась Дарья Алексеевна, глядя, как Марк наворачивает исходящий горячим паром борщ со сметаной.
Наталья задумалась. Действительно, как определить лавину запахов – самых разных, что обрушились на них в бальном зале?
-Там почему-то пахло воском…- начала Наталья.
-Ты ж видела, сколько свечей горело, - перебил её Марк.
-Горело,- согласилась она, - но пахло как в церкви, когда там много народа собирается на праздник.
-А как по мне, так пахло как у нас в спортивном зале после тренировки: душно, потно, жарко.
-И совсем не так. Пахло воском и почему-то ещё такой штукой, - она наморщила лоб, припоминая, - мы с тобой, мама, однажды зашли во Владимирский собор, а там священник службу служил. Помнишь? Он размахивал такой красивой штучкой на цепочках, из неё дым шёл…
-Кадило, что ли?
-Да, да, – обрадовалась Наталья, - кадило. Так вот в бальном зале пахло так, как если бы там сильно-сильно накадили таким дымом.
-Я думаю, тебе показалось. Вряд ли в съёмочном павильоне может пахнуть, да ещё так сильно, церковным ладаном, - усомнилась Дарья Алексеевна.
-Мамулечка, - виновато глянула Наталья, - ты не будешь сердиться?
Марк поднял голову от тарелки с жареной картошкой. Когда Наталья говорила таким тоном, ничего хорошего за этим не следовало.
-Что ещё ты натворила? – строго глянула на дочь Дарья Алексеевна. Она тоже отлично ориентировалась в нюансах Тусенькиной речи.
-Почему сразу «натворила»? – притворилась та рассерженной, - ничего такого... Мы просто поменялись с одной артисткой…
-Поменялись с артисткой? – переспросил Марк, но Наталья и не глянула в его сторону.
-Ну да, поменялись. Ей твой веер понравился. Она так пристала «давайте поменяемся, давайте поменяемся». Я и отдала ей твой веер, ну тот, из Ялты. А она мне свой, - Наталья приподнялась и вытянула из-под себя веер, - смотри, какой красивый!
-Очень красивый, - разглядывая изящную вещицу, проговорила Дарья Алексеевна, - смотри, он шёлковый, с росписью. Какие нежные краски! И виньетки из стразиков вокруг картинок – очень красиво. Но, Наташа, - она строго глянула на дочь, - надо найти эту артистку и вернуть веер. И не возражай! Как ты не понимаешь, это же деталь костюма?! И, наверное, эта женщина отвечает за сохранность каждого предмета. Ты говорила, что у них завтра съёмки? Очень хорошо. Завтра же вместе пойдём туда и вернём веер. Договорились?
-Договорились, - пробурчала Наталья и поплелась в свою комнату.
-Говорил же тебе: ничего там не трогай! – сердитый Марк просунул голову в дверь, - ничего тебе доверить нельзя!
Но Наталья демонстративно отвернулась от него к окну.

Наступило завтра, но вернуть веер не получилось. Дарья Алексеевна решила не откладывать пустяковое дело на вечер и занести веер прямо с утра, пока дети были в школе. Кончалась четверть, оставалось всего два учебных дня, и оба вечера были заняты. Сегодня, наконец, состоится давно запланированная премьера по «Горю от ума». На праздник пригласили всю параллель восьмых классов с родителями, потом родительские собрания – и каникулы. 
Дарья Алексеевна ещё раз развернула веер, повосхищалась тонкой работой и сверкающими камешками и отправилась к Полиграфмашу. Облезлая дверь в потрескавшейся коричневой краске с трудом поддалась её рукам. За дверью оказался то ли огромный пустой склад, то ли ангар.
-Эй, есть тут кто-нибудь? – позвала Дарья Алексеевна. Ей ответил низкий рокот мотора, и из тёмного пространства выехала маленькая уборочная машинка. Такие машинки обычно утюжили лёд на катке во дворце спорта «Юбилейный». Машинкой управлял дядька в кепке.
-Чего кричишь? – спросил он, останавливая свой транспорт возле Дарьи Алексеевны.
Та начала было объяснять ему про детей и съёмки фильма. Дядька слушал, кивал, потом посмотрел куда-то в невидимый потолок:
-Слушай, не пойму чего-то, о каких таких фильмах ты говоришь? Да здесь сроду ничего не снимали. Не видишь, что ли? Тут у нас техника уборочная  стоит.
Дарья Алексеевна попросила позвать ещё кого-нибудь – вдруг тот  знает что-то о съёмках. Но дядька обидчиво объяснил, что здесь он сейчас один, очень занят и попросил не мешать ему ремонтировать сложную технику. Так как речь свою он пересыпал непечатными выражениями, Дарья Алексеевна решила убраться из ангара подобру-поздорову да поскорее. На улице она остановилась в задумчивости, покачала головой и пошла в сторону дома. Сегодня поговорить с детьми, конечно, не получится: у них всё-таки праздник. И она пообещала себе выяснить всё, но как-нибудь на днях. И, конечно, забыла.
Спектакль прошёл с небывалым успехом. И учителя, и родители, и восьмиклассники – все были в восторге. «Артистов» вызывали на поклон, аплодировали и кричали «браво», потом вытащили на сцену Бэллу Герасимовну и устроили ей овацию. Все радостно улыбались друг другу, а Бэлла Герасимовна прямо-таки сияла и светилась вся от переполнявшего её чувства любви к своим замечательным ученикам. Женька Азаров и Юля Асмоловская в одну секунду стали школьными знаменитостями.
-Что ж вы Наташеньку не вызвали на сцену? – попенял другу Витька, - какие она вам декорации нарисовала!
Женька растерянно похлопал пушистыми ресницами: в самом деле, без нарисованных ею комнат и бальной залы спектакль смотрелся бы сиротливо. Он хотел было вытащить Наталью на сцену, но та уже  ушла с родителями домой. Сегодня должен был приехать Пётр Николаевич - как обычно на пару дней - до Наташиного дня рождения.

Родительское собрание, посвященное окончанию первой четверти, вела Бэлла Герасимовна. Ей очень этого не хотелось, но заболел гриппом классный руководитель восьмого «Б», потому и пришлось ей взвалить на себя это неблагодарное дело – родительское собрание.  Она волновалась. Всё же первая встреча с родителями класса! Бэлла Герасимовна постояла у входа, посчитала до двадцати, надела на лицо счастливую улыбку и шагнула туда, где на неё сразу уставились более тридцати пар придирчивых глаз.
-Очень рада видеть всех вас, - задушевно начала она, как если бы сейчас читала свои любимые стихи. Она медленно переводила взгляд с одной пары родителей на другую, вглядываясь в их лица, мысленно знакомясь с ними, догадываясь, кто есть кто сейчас перед нею по сходству с их маленькими копиями, - как видите, мне посчастливилось провести собрание. К сожалению, ваш классный руководитель заболел, но мы с ним пообщались по телефону, он всё-всё мне рассказал. Моя задача передать это вам…
Пётр Николаевич незаметно толкнул локтем брата и подсунул ему листок, на котором написал: «Какая эффектная дама!» Николай Николаевич прочёл, усмехнулся и кивнул. Да, Бэлла Герасимовна была не просто мила, она была хороша. Маленькая, тоненькая, словно девочка, большеглазая и беленькая, аккуратную кофточку перетягивал на талии кожаный поясок, а короткая юбочка не скрывала симпатичных коленок. Не учительница, а старшая пионервожатая! И только пристальный взгляд приметил бы почти невидимую сеточку морщинок-лучиков в уголках глаз, разглядел бы за изящно повязанным шарфиком уже начинающую увядать шею.
Бывшая актриса, она вовремя поняла, что второй Комиссаржевской ей никогда не быть и закончила педагогические курсы, где доучивали и переучивали таких, как она - неудовлетворенных своей профессией. Не сразу ей удалось устроиться учителем литературы, пришлось парочку лет поработать в группе продлённого дня. Но теперь, когда у неё за спиной уже был выпуск параллели десятиклассников, и это не шутка, это  семь лет работы, она чувствовали себя, как рыба в воде, и ничего не боялась. К тому же этот восьмой «Б» ей и в самом деле нравился, кроме тех четверых, досаждавших ей на каждом уроке. Бэлла Герасимовна прошла в своё время полный курс «дружеских интриг» в театральном училище, отточила своё мастерство, служа в провинциальном белорусском театре, поэтому справиться с тремя мальчишками и одной девчонкой для неё не составляло большого труда. Она сразу наметила себе первые «боевые» действия: их всех надо разобщить и хорошо бы перессорить.
Когда начались репетиции «Горя от ума» и Азаров буквально завис возле Юли Асмоловской, Бэлла Герасимовна поздравила себя с первой, пока ещё крохотной, победой. Конечно, она, разумный взрослый человек, прекрасно понимала всю ничтожность затеянной ею интриги и даже испытывала чувство вины перед наивными и доверчивыми детьми. Но ничего уже не могла с собой поделать. Она вообразила себя драматургом и режиссёром одновременно, азартно вела собственную игру, оправдывая себя тем, что эти вздорные дети оказывают дурное влияние на тихий и спокойный класс. И пусть восьмой «Б» порою напоминал стоячее болото, куда кинь камень и ничего, кроме глухого «чвак» не услышишь, даже кругов не пойдёт, - Бэллу Герасимовну это устраивало. А уж разбрызгать да разбередить эту сонную трясину она сумеет.
 Её уроки были по-настоящему интересными – тут помогало её актёрское прошлое. Она обыгрывала каждую новую тему, каждый урок превращался в маленький спектакль, где главным действующим лицом была она. Бэлла Герасимовна даже одевалась в соответствии с эпохой, о которой рассказывала. Так, когда речь шла о древнерусской литературе, она носила нечто вроде сарафанчика, а белокурые волосы расчесывала на прямой пробор и перехватывала их по лбу цветной ленточкой.
Восемнадцатый век, все эти ломоносовы-державины-фонвизины-радищевы прошли под знаком блистательного века Екатерины Второй. Бэлла Герасимовна носила что-то блестящее, иногда даже декольтированное с роскошными бусами из полудрагоценных камней. Потом пришло время Жуковского и она вошла в образ задумчиво-романтичной Светланы, раскопала в своих запасах крупную серебряную брошь и приколола её к глухому вороту кружевной блузки. Для рассказа о трагических событиях восстания декабристов она изобрела себе угольно-чёрную атласную блузу с чёрной же кружевной вставкой, под которую надевала крест на чёрных бусах. Администрация школы, конечно, заметила этот таинственно мерцающий хрустальными камешками крест, но никаких замечаний не последовало, потому что уже все заметили игру образов, которую затеяла новая учительница русской словесности.
К тому же совсем недавно синенький номер журнала «Юность» бродил по рукам не только учителей, но и учеников. Все обсуждали и осуждали или, наоборот, не осуждали главную героиню - учительницу из повести Воронцовой «Нейлоновая туника». Дошло до того, что ученики дружно потребовали, чтобы и их учителя надевали на себя что-то в духе времени, о котором рассказывали. Тут разом «восстали» физики, математики, химики, биологи. Они возмутились и наотрез отказались следовать каким-то художественным бредням начинающей писательницы. Только географичка веселилась, представляя себя в наряде аборигенов Австралии, но впрочем, она тоже присоединилась к учительскому лобби во главе с Давлетом Георгиевичем. Поэтому, когда на Бэллу Герасимовну нашла такая костюмированная  блажь, администрация не стала противиться. От своих «лазутчиков» администрация уже узнала, с каким интересом восьмиклассники ждут уроков литературы, и что дети даже стали придумывать, как им в своей школьной форме выразить то или иное время. И, конечно, не новые наряды учительницы были центром притяжения её уроков. Бэлла Герасимовна по-настоящему любила литературу и с удовольствием передавала свою любовь ученикам. В её комментариях давно навязшие в зубах литературные персонажи вдруг самым возмутительным образом оживали, немыслимым образом входили в класс и становились  участниками яростных споров и диалогов.
Всё бы хорошо, но в один прекрасный (или не очень прекрасный) момент Бэлла Герасимовна заметила, что пресловутая четвёрка «оппозиционеров» пародирует её, сводя на нет все её старания. Вот тогда-то и начала она свои «боевые» действия.
Сейчас перед родителями Бэлла Герасимовна играла роль юной Дюймовочки, нуждающейся в поддержке и защите. И её образ сработал! Если в начале собрания новую учительницу встретили немного недоверчиво и настороженно, то уже через  двадцать минут все расслабились, согласно кивали и улыбались добродушному юмору хорошенькой «русички».
-Если б вы только знали, с каким удовольствием я иду на уроки в ваш класс, - улыбалась Бэлла Герасимовна, и все улыбались ей в ответ, - у вас чудные дети! А какие они остроумные! Ни для кого не секрет, что дети награждают прозвищами своих учителей. Ну, например, Давлет Георгиевич стал Омлет Георгиевичем. Смешно, правда? Глупо было бы на это обижаться. Так вот, представьте, они тут же  придумали прозвище и мне. Я теперь Муму. Это из-за моего отчества. Хорошо, что хоть таким образом они вспоминают Тургенева.
-Вот поросята! – раздалось из глубины класса, и все засмеялись.
-Да что вы! Это так мило, и спасибо Вите Иващенкову за его остроумие.
-Ну, уж я задам ему, дайте только домой прийти, - громко проворчала Витькина бабка и зло зыркнула в сторону братьев Ростовых, - знаю я, откуда это остроумие идёт. Мыслимое ли дело, чтобы девица всё время с парнями проводила?!   
-Да, странная у них дружба, - мама Редькиной с сомнением посмотрела на Бэллу Герасимовну, - а вот что вы думаете по поводу такой дружбы? Всё-таки они уже подростки. Мало ли…
-Я понимаю ваше беспокойство, но… - Бэлла Герасимовна задумалась, - но, видите ли, здесь всё зависит от самой девочки, от того, как она определит свои отношения с мальчиками, как далеко она может зайти в этих своих отношениях. А мальчики – что ж, у них природа такова - схватить то, что само плывёт в руки.
-Постойте, - взвился Николай Николаевич, - сейчас вы говорите о моей дочери… И говорите нехорошо, с гадким подтекстом. Наши дети дружат с первого класса, у них самые чистые, светлые отношения. А вы тут на что-то намекаете!
Бэлла Герасимовна обиженно захлопала ресницами, залилась краской то ли стыда, то ли злости:
-Успокойтесь, пожалуйста. Разве я назвала хоть одно имя? Я всего лишь рассуждала о житейской стороне таких отношений.
-Ваша житейская сторона – мещанская, обывательская! – горячился Ростов, не обращая внимания на то, что брат дёргает его за пиджак, пытаясь остановить.
-Как вы можете так разговаривать с учителем, - загомонили родители, - безобразие! А ещё профессор!
-Товарищи! Товарищи! Давайте успокоимся! – помахала рукой Бэлла Герасимовна, призывая всех утихомириться, - ничего страшного. Я не обиделась, - улыбнулась она уголками рта, но по её лицу было видно, что на самом деле она обиделась, и все заметили, что только её профессиональный долг не даёт дать волю нервам.
-Сейчас же извинитесь! – потребовал кто-то с задней парты, - вы обидели учителя!
Ростов посмотрел на брата, тот слегка кивнул.
-Ну что ж, видимо, я и в самом деле погорячился. Прошу прощение, - и он сел, опустив голову.
Бэлла Герасимовна засияла милой улыбкой:
-Пустяки. Да и я, наверное, не совсем точно выразилась. Вообще-то наше собрание уже закончилось, но мне бы не хотелось, чтобы вы ушли из школы с неприятным осадком в душе. И поэтому сейчас рассмешу вас. Вы, конечно, знаете, что мы на днях писали сочинение по комедии Грибоедова «Горе от ума». Сразу скажу, двоек нет, все неплохо справились. Но есть одна работа… Судите сами, - и она взяла со стола тетрадку, раскрыла её и стала читать.
Как же хорошо она читала! Её профессионально поставленный голос акцентировал нужные слова и фразы, выделял интонацией словесные пассажи, и сочинение в нужных ей местах приобретало объём и значимость.
-«Кто представляет большую опасность для будущего – Фамусов или Молчалин, - она чётко прочитала тему сочинения, оглядела притихших родителей и серьёзно, без малейшего намёка на улыбку, продолжила: - на мой взгляд, такие люди с характером, как у Фамусова, всегда появлялись в обществе. Именно они, люди лживые, простодушные и наглые, которые сделают всё, чтобы обрести власть».
Притихшие было родители стали переглядываться, кто-то тихонько хихикнул. 
-«Опасен Павел Афанасьевич потому, что он человек небольшого ума, но хвастлив и может натворить много бед и неприятностей. Но всё же он в любой момент может всё исправить, так как занимает очень высокое положение в обществе, - кто-то из родителей засмеялся в голос, а Бэлла Герасимовна невозмутимо продолжила: - гораздо большую опасность представляет Молчалин – секретарь Фамусова. Вроде бы, кажется, секретарь как секретарь, но нет. Это персонаж подлости и вранья, ради власти он влюбляет в себя Софью, попользовавшись моментом, пока Чацкий в отъезде. Не тут-то было! Молчалин хочет добиться славы. Но как? Ведь он всего лишь слуга? Он может организовать какое-нибудь восстание против Фамусова. Он может собрать всех слуг, которые недовольны своим положением в обществе, и организовать восстание. И никто никогда на них не подумает, потому что их ведь попросту не замечают. Всё это может повлечь за собой большие неприятности. Поэтому надо всегда обращать внимание на таких людей, как Молчалин, всегда считаться с ними и относиться к ним с уважением.
    А Фамусов начинает флиртовать с Лизой, а она мягко даёт ему понять, что её это не устраивает. Именно в эту самую секунду Фамусов понимает: абсолютизм треснул. А тут появляется Чацкий. Чем не козёл отпущения?
В нашей жизни, безусловно, были такие личности, например, царь Александр Первый. Он хоть и победил в итоге Наполеона, но во всех смертных грехах винил именно Кутузова. Чацкий то же самое, в битве за любовь проиграл, так как был на другом фронту - за Москвой, а приехав, Фамусов, то бишь император дома-государства, повесил на него всех собак.
Я считаю, что Фамусов вообще должен быть наказан, и, как полагается в те времена, всенародная порка на Красной площади, как раз в его любимой Москве».
Бэлла Герасимовна закончила читать под гомерический родительский хохот.
-Ну вот, видите, какие остроумные у нас дети, - улыбнулась учительница, - всерьёз это, конечно, принимать нельзя.
-Автора, назовите автора! – стали просить родители.
Пётр Николаевич переглянулся с братом – они уже догадались, кто так зло посмеялся над Бэллой Герасимовной.
-Вы хотите знать автора? Пожалуйста. Это Голицын. Ему скучно на моих уроках, вот он и развлекается.
-Ну, этот всё может. Что о нём говорить – детдомовец! – утешил кто-то Бэллу Герасимовну.
Родители стали расходиться. Пётр Николаевич подошёл к учительскому столу.
-Скажите, мальчик разрешил вам читать перед всеми его сочинение? – он заглянул в глаза всё ещё улыбающейся Бэллы Герасимовны. Они были пугающе холодны. Глаза Снежной королевы – ледяные и мёртвые.
-Это же не личное письмо и не дневник, а всего лишь классное сочинение, - безмятежно глядя на Ростова, ответила та.
-Знаете, есть такой хорошенький зверёк – ласка. Зимой он беленький, бегает по земле, стелется. Гибкий такой, маленький жестокий хищник, - преувеличенно спокойно, глядя в эти затянутые льдом глаза, проговорил Пётр Николаевич и, не прощаясь, вышел из класса. Бэлла Герасимовна только фыркнула ему вслед.

Не сговариваясь, братья решили не сразу возвращаться домой, хотелось после собрания немного пройтись, проветриться. На по-ноябрьски тёмных улицах не так-то уж много попадалось народа навстречу. Город уже украшали к предстоящему празднику Октября. На уличных фонарях укрепили флажки, поперёк улиц натянули транспаранты, на домах повесили портреты членов Центрального Комитета. И хотя дул не очень приятный ветер, но было ничуть не холодно. Они какое-то время шли молча.
-Отвратительная сцена, - вдруг сказал Пётр Николаевич, - я не оправдываю мальчишку – дурацкая выходка! Это ж надо, прикинулся этаким балбесом… Думал, никто не поймёт его!
Да, - согласился Николай Николаевич, - умеет Марк быть злым и даже мстительным. Вот скажи, чего ради он так взъелся на эту Бэллу Герасимовну?
-Может, фальшь почувствовал? Мне показалось, она всё время во что-то играет. Сегодня она играла в «добрую мамочку». А во что завтра? Ты скажешь, я преувеличиваю. Возможно.
-Нет, не преувеличиваешь, - насупился старший брат, - но как мерзопакостно она о Тусеньке сказала! И вроде бы ничего такого не прозвучало, а осадок остался.
Они прошли ещё несколько десятков метров среди праздничного освещения проспекта.
-Коля, скажи мне, только честно скажи, ты Марку доверяешь?
Николай Николаевич в изумлении остановился:
-Ты что?! Можешь сомневаться? Марк – гордый, смелый и очень порядочный мальчик… Подозреваю, что из-за этой своей гордости он ещё нахлебается в жизни. Но, Петя, это удивительный ребёнок. Благородный? Да. Честный? Да. И ещё раз скажу: очень порядочный. Но почему ты вдруг спросил?
-Ирина освободилась, - неожиданно сообщил он, уронил эти два слова так, что брату стало ясно, насколько тому сейчас тяжело.
-Это же замечательно, - оживился Николай Николаевич, - почему ты не привёз её сюда, к нам? Ты видел её?
-Видел. А не привёз, потому что она осталась на поселении. Не хочет никого видеть. Она очень изменилась, Коля, - и он стал рассказывать, как два месяца назад ждал появления Ирины возле пропускного пункта.
Уже вышла одна, потом ещё одна женщина, а Ирина всё не появлялась. Пётр Николаевич собрался идти наводить справки, но ржавым скрежетом отозвались ворота, выпуская сутулую худую тётку в клетчатом платке. Она мазнула равнодушным взглядом по фигуре Ростова, перебросила из левой руки в правую свой узелок и двинулась, шаркая высокими резиновыми  калошами, прочь от угрюмого места. А Пётр Николаевич узнавал и не узнавал. Никак не получалось совместить красавицу Рэйну с этой угасшей бабой.
-Ирина, - тихо позвал он. Конечно, она не могла его слышать, потому что отошла уже довольно далеко. Но тем не менее она остановилась, оглянулась и, щурясь, стала вглядываться в него. Он шагнул к ней, а потом рванулся, словно она сию минуту могла умчаться от него неизвестно куда.
-Ира, это же я, Ростов, - просипел он.
-Вижу, - скучно и обыденно ответила она, - чего ты хочешь?
Пётр Николаевич растерялся, почему-то его колотил озноб. Не так он представлял эту встречу. Да, он знал, что за прошедшие годы Ирина должна была измениться, но такого чудовищного превращения он не ждал. Эта мрачная потухшая женщина, которую и женщиной-то назвать было сложно, не могла быть той бойкой красавицей, какую когда-то знал он. В прежней Ирине жизнь играла, как играет и искрится шампанское в радужном хрустальном бокале.
-Так чего же ты хочешь? - повторила она. И Пётр Николаевич разозлился:
-Я есть хочу, - брякнул он, - и мне холодно, - и заметил, как в мутных глазах Ирины вспыхнул было, но тотчас погас огонёк, - пошли обедать.
Она пожала плечами:
-Пошли, - без всякого выражения на лице согласилась она, потом поправила ему шляпу, застегнула верхнюю пуговицу плаща.
В молчании они дождались на остановке ободранного автобуса, долго ехали по грунтовой дороге среди старых домишек с покосившимися заборами, окна многих были забиты досками. Потом пошли двух- и трёхэтажные постройки, ближе к центру стали попадаться даже пятиэтажки. Они вышли на конечной остановке у приземистого здания единственной в посёлке гостиницы. В ресторане обеденное время уже закончилось, но Пётр Николаевич с помощью зелёной трёшки «уговорил» официантку покормить их. Та усадила их в угол, за кадкой с хилой пальмой, сунула меню и отошла. Вначале Ростов предложил Ирине выбрать блюда, но та равнодушно глянула в напечатанное на папиросной бумаге меню и вернула его Петру Николаевичу.
-Возьми мне каши, - усмехнулась она щербатым ртом. Ростов отвёл взгляд от худых впалых щёк, от кривой её усмешки, махнул рукой официантке, с интересом поглядывающей на него. Здешний персонал повидал многое и многих, так что выпущенная лагерница никого удивить не могла. Но подтянутый, стройный мужчина в явно дорогом костюме да ещё с полным бумажником – явление привлекательное.
-Будьте любезны, - обратился он к официантке, - нам бы хотелось этого и вот этого, - он ткнул пальцем в тонкую страничку, - а ещё, пожалуйста, вина. Красного. Только некреплёного. У вас есть хорошее вино?
-Найдём, - с готовностью отозвалась официантка и поторопилась выполнить заказ.
-Ты думал, я застесняюсь этой рухляди и не пойду в ресторан? - сверкнула глазами Ирина и с вызовом продолжила: - а я не стесняюсь. Отучилась стесняться.
-Да ладно тебе! – покосился на неё Пётр Николаевич, - ну чего ты куражишься? Злишься чего? Лучше вот посмотри, - и протянул ей семейное фото брата, - узнаёшь?
Сердце Петра Николаевича сжалось, когда он увидел, как она не рукой, а сморщенной птичьей лапкой осторожно приняла от него фото, и он дал себе слово вытянуть её из этого состояния во что бы то ни стало. А Ирина рассматривала фотографию, и в её тусклых глазах засветился намёк на интерес.
-Надо же, у Коли седые виски! А Дашутка такая же. Правда, Петя? Она совсем не изменилась. Кругленькая, уютная. А это? Нет, не может быть! Это Наташа?! Какая хорошенькая! А была таким маленьким смешным лягушонком… Наверное, уже кавалеры пороги обивают? – она помолчала и тоскливо добавила: - прошло время…
-Ирина, время прошло, но мы живы. Не надо всё время оглядываться назад…
-Ты думаешь, можно разом всё стряхнуть с себя, забыть? Предательство, боль, смерть матери, гибель сестры – забыть? Десять лет жизни улетели, испарились, а что осталось? – она с горечью усмехнулась, - ты сам видишь, что осталось.
Официантка принесла поднос с тарелками с бульоном, в котором плавало несколько крохотных фрикаделек, поставила пирожковую тарелку с нарезанным ломтиками батоном, бухнула ложки-вилки:
- Приятного аппетита, - проворковала она, поглядывая на Ростова, - сейчас второе принесу, - и уплыла, кокетливо тыкая пальцем с толстым кольцом, сверкнувшим увесистым красным камнем, в пергидрольную причёску. Ирина улыбнулась, проводив её взглядом:
-Ты, Петенька, как всегда неотразим.
-Ну-ну, не смущай меня! Кстати, мне она налила бульона больше, чем тебе, и этих штучек – фрикаделек, кажется, - у меня побольше. Поменяемся тарелками?
-Ешь, ешь, - она повозила ложкой в тарелке, - там, в лагере, мечтала, что вот выйду и пойду в ресторан. Закажу себе всего самого вкусного…
-Ну это-то вряд ли можно назвать самым вкусным.
-По сравнению с тем, что было там… - она всё ещё мешала и перемешивала ложкой золотистую жидкость, - а теперь есть не хочется. Наверное, перегорело всё…
-А ты начни. Сделай вид, что суп этот уже сто раз здесь ела.
-Попробую, - она проглотила одну ложку бульона, потом вторую и удивлённо глянула на Ростова, - а ведь вкусно!
Пётр Николаевич согласно кивнул, уткнувшись в тарелку так, чтобы она не заметила, как горестно заблестели его глаза. После бокала «Алазанской долины» землисто-бледные щёки Ирины порозовели, знакомым жестом она отбросила на стоящий рядом стул свой старушечий платок, откинулась на спинку стула и засмеялась, увидев озадаченный взгляд Петра Николаевича: 
-Ну да, теперь я не брюнетка, - и провела своей птичьей лапкой по седому ёжику волос.
-А знаешь, тебе идёт, - вырвалось у Петра Николаевича, - сейчас ты как девочка.
-Ага, такая маленькая старушка-поскакушка, - вино сделало своё дело: Ирина расслабилась. Она безмятежно улыбалась, а у него, напротив, пробежал холодок по спине от страха за неё.
Второе блюдо – картофельное пюре с биточками – они ели, перебрасываясь пустяковыми фразами. Она стала чаще улыбаться, совсем забыв о своём щербатом рте. Теперь ей даже стал нравиться этот захолустный, весь в пыльных плюшевых шторах, ресторанчик, скорее напоминающий столовку. И даже собирающая использованные тарелки официантка показалась ей симпатичной. Пётр Николаевич, помня прежние Иринины пристрастия, заказал кофе:
-Вас, - обратился он к официантке, - как зовут? Валентина? Валечка, можно вас попросить? Сварите нам кофе, хороший, крепкий. Я знаю, вы хорошо его варите, правда? Пожалуйста!
Официантка Валентина просияла золотозубой улыбкой, кивнула и унеслась на кухню.
Ирина поставила локоть на стол и опустила подбородок на кулачок, её глаза блуждали по залу, потом остановились на Ростове:
-Ты ждёшь, когда же я, наконец, спрошу о нём? – она не назвала, кого имеет в виду, но Пётр Николаевич сразу догадался: она говорит о Марке. Его это неприятно поразило. За этим что-то крылось, и в этом предстояло разобраться. Он не ответил, молча достал из  бумажника фотографию Марка и протянул Ирине. Юноша сфотографировался по просьбе опекуна, когда как обычно в сентябре на школу налетели фотографы и стали делать групповые снимки класса, Тогда они настоятельно предлагали за дополнительную плату сделать портретные фото, и Марк сфотографировался. В новом костюме, в белой рубашке с галстуком, он выглядел старше своих шестнадцати лет. Видимо, фотографу не понравилось чересчур серьёзное выражение лица мальчика, он что-то сказал ему смешное, и Марк засмеялся, обнаружив на щеках симпатичные ямочки. Ирина мельком глянула на фото и отложила его в сторону. Официантка принесла кофейник, полный пахучего кофе.
-О, спасибо, Валечка, - преувеличенно радостно проговорил Пётр Николаевич, - пахнет восхитительно.
Валентина аккуратно налила в чашки раскалённый, густой, почти  чёрный напиток и заметила фотографию Марка.
-Какой красивый юноша! Сынок? – не церемонясь, спросила она.
-Да, - не стал объяснять Ростов, - сын.
-Ух и достанется девкам от него… - хихикнула Валентина и игриво подмигнула смущённому Петру Николаевичу.
И вновь Ирина промолчала, никак не среагировала на реплику официантки. Несколько мгновений они оба молчали: он – несколько обескуражено, она – задумчиво и спокойно. Ирина потягивала невкусный горький кофе с выражением счастья на лице, допила и перевернула чашку вверх дном:
-Посмотрим, что ещё искусница-судьба преподнесёт мне, - усмехнулась, потом как-то странно посмотрела на Ростова, - ну что ж, попробую тебе кое-что рассказать… Ты как, яростный материалист или всё же допускаешь некую запредельность? Ладно, ладно, не напрягайся, - она перевернула чашку и заглянула в её нутро, - ну вот, видишь, нищета тащит на себе тяжёлые испытания…
Пётр Николаевич заглянул в чашку: потёки от гущи чётко обозначили скелетик с совой на костлявой пятерне.
-Ерунда, - отмахнулся он, - так зачем тебе знать материалист я или нет?
-Зачем? Ну тогда слушай. Это началось лет двести назад, а впрочем, может, и раньше. Я только знаю, что в 1785 году в одной очень богатой и знатной семье родилась девочка. Хорошенькая, с чёрными, как ночь, кудрявыми волосами и такими синими глазами, что казались они чёрными. Хрупкая, тоненькая, мечтательная, большая выдумщица с чудесным голосом. Однажды приснился ей странный и страшный сон: бурные воды реки и красавец-офицер, тонущий в ней. Она хорошо запомнила его лицо и прощальный взмах руки. Ей было так тоскливо от этого сна, что она решила выйти в парк,  где среди цветочных клумб били небольшие фонтанчики. Солнце играло в брызгах, выстраивая разноцветные радуги. Она присела на садовую скамейку и подумала, что хорошо бы вместо этих лучистых капель набрать полные горсти сверкающих бриллиантов. Она так ярко это представила, что совсем не удивилась, когда с её детской ладошки скатился искрящийся камешек, величиной с горошину. Потом ещё и ещё один. Она смеялась, собирая в горку и рассыпая по скамье чудные камешки. Тут её позвали в дом, и она ушла, оставив свои сокровища у фонтана, поэтому не увидела, как они стали капельками воды и солнце испарило их.
Девочка подрастала. Свой неприятный сон она почти забыла. В четырнадцать лет её выдали замуж за симпатичного мальчика, сына очень известного героя-военного. Но так как мальчику было всего пятнадцать лет, его больше интересовали лошади, чем его девочка-жена. А юная княгиня вдруг вспомнила свой давний сон и страшно испугалась, потому что лицо того офицера было лицом её молоденького мужа. Они прожили вместе больше десяти лет, а потом началась война с турками, и юный офицер, как когда-то его блистательный отец, отправился на поле боя. И надо же было случиться такому, он утонул, спасая своих солдат на переправе той самой реки, где когда-то его отец одержал блестящую победу. А княгиня узнала об этом раньше всех, потому что повторился тот, давнишний, жуткий сон. Она заболела, тяжело и страшно. Если бы не дети, о которых она не забывала даже в бреду, вряд ли княгиня выкарабкалась бы. Она выздоровела и, забрав детей, уехала за границу лечиться. Её с радостью принимали в самых изысканных салонах, любили слушать её дивное пение, художники писали её портреты. Особенно хорош был портрет, где она в бальном платье смотрит на нас своими широко расставленными тёмно-синими глазами, а на груди у неё дивной красоты ожерелье. Художник с таким тщанием выписал каждый камешек, так мастерски передал их блеск и сияние, что, казалось, сейчас она расстегнет фермуар и бриллианты с сапфирами соскользнут с полотна.
-Бриллианты с сапфирами? – переспросил Пётр Николаевич. Ему почему-то было неприятно слушать историю красавицы-княгини.
-Да, дивные сапфиры в окружении бриллиантов, - подтвердила Ирина, - это ожерелье княгине подарил на десятилетие их брака муж. При этом пошутил чисто по-княжески: он своим алмазным перстнем оцарапал один из сапфиров, заявив, что здесь может быть полным совершенством лишь его жена.
-Ирина, - прервал её Ростов, - ты устала. Пойдём, я устрою тебя в своём номере. Отдохнёшь, а потом доскажешь эту историю. Идёт?
Ирина не стала спорить, сразу согласилась. По красно-зелёной дорожке на лестнице они поднялись на второй этаж.
-Вот, располагайся. Кажется, есть горячая вода, можешь умыться. Там есть чистое полотенце. Отдыхай, я зайду за тобой к девятнадцати часам, - и, забрав плащ, он вышел. Ростову предстояло «выбить» из администратора номер для Ирины, и ещё он решил, что в том жалком узелке, с каким она вышла из ворот колонии, вряд ли найдутся нужные женщине, хотя бы на первое время, вещи. А значит, надо принять меры. Он, конечно, туманно представлял, что теперь носят женщины, но полагался на местных продавщиц и их радушие.
С номером для Ирины мало что получилось. Администраторша наотрез отказала. Тогда он предложил отдать Ирине свой номер, а себя попросил подселить к кому угодно. На что, глядя честными глазами и смеясь про себя, администраторша согласилась, милостиво смахнув лиловую бумажку с профилем Владимира Ильича в ящик стола. Уладив этот вопрос, Ростов отправился через площадь в местный универмаг. Там ему больше повезло. Скучающая в шляпном отделе молоденькая продавщица с фигурой, похожей на Иринину, согласилась пройтись с ним по магазину и подобрать необходимые на первое время вещи. Она вывесила на верёвочке табличку со словом «обед» и повела симпатичного гостя по своим владениям. В течение часа Пётр Николаевич бродил за девушкой, безропотно соглашаясь на покупку разных необходимых дамских штучек. И когда, казалось бы, они уже закупили всё требуемое, Ростов повёл носом – они как раз проходили мимо парфюмерного отдела – и попросил притормозить у прилавка с бутылочками и флакончиками. Он немного растерялся, потому что толком не знал, какие духи любит Ирина, но память сохранила лёгкий, чуть сладковатый аромат, когда-то шлейфом летевший за нею. Девушки-продавщицы, видя его смущение, пришли на помощь. Они пошептались, и перед Петром Николаевичем оказался голубой кубик коробочки стоимостью в целую зарплату медсестры. Но, когда открыли притёртую пробку французского чуда и повеяло тёплой солнечной осенью, он уже не сомневался – это то, что надо Ирине.
Ровно в семь часов он стукнул в дверь номера, услышал в ответ слабое «войдите» и ввалился весь увешанный пакетами и пакетиками. Под изумлённым взглядом Ирины он вывалил всё это к её ногам на кровать.
-Вот, - облегчённо вздохнул Пётр Николаевич, - полчаса тебе на сборы, спускайся. Я буду ждать внизу.
-Минуту! – теперь она смотрела строго и даже неприязненно, - это что?
-Ну вот как ты думаешь, что это может быть такое? Атомная бомба в разобранном виде? – попытался отшутиться Ростов. Он очень хорошо помнил эти её «железные» нотки в голосе, когда ей что-то не нравилось. Он даже ощутил, как она окаменела на своём месте, но не подал виду, что заметил это. – Это всего лишь обычная одежда, к сожалению, не самая лучшая. Или ты собираешься теперь всегда ходить в старом мужском плащике и чулочках в резиночку?
-Тебя эпатирует мой вид? – высокомерно процедила она.
Пётр Николаевич вздохнул. Она никогда не слышала его с первого раза. Пришлось повторить:
-Ира, меня мало что в жизни эпатирует, по этому поводу можешь не беспокоиться. Нет, конечно, если тебе угодно привлекать к себе внимание, - это другое дело.
-Мне плевать.
-А мне тем более! – рассердился Ростов, - всё, дискуссия закончена. Я есть хочу. Жду тебя через полчаса возле ресторана, - и вышел, хмуря брови.
Пару минут Ирина посидела, упрямо глядя в окно, потом любопытство взяло своё. Она тронула пальцем голубую коробочку, открыла её. Ладненький флакончик нежно улёгся в её шершавой ладони.
-«Climat», - прочла она вслух, открыла. Тёплый нежный аромат разлился вокруг – и она заплакала.

Пётр Николаевич успел прочесть от корки до корки местную газету, что валялась на журнальном столике в холле, и сказал себе, что если Ирина сейчас не спустится, он вытащит её из номера и поволочет в ресторан в любом виде, хоть в голом. Но радикальные меры не понадобились. Она спускалась по лестнице, как императрица спускается к своим придворным, чтобы снизойти до беседы с ними. Тёмно-синее шерстяное платье с воротником-стойкой, бледно-лиловый шарфик – выгодно подчеркнули серебристый ёжик её волос. И даже банального коричневого цвета туфли, видимо, местной фабрики, не испортили её облик.
-Ну вот, я пришла, - вскинула она голову, и на Ростова повеяло чем-то изумительным, - имей в виду, я беру эти вещи в долг. Слышишь?
-Слышу, слышу! – подхватил он её под локоть и повёл в ресторан, придержал дверь, чтобы пропустить её. Там уже играла музыка: на небольшой сцене выставили огромное музыкальное диво, из колонок которого на зал обрушивались звуки джаза. К счастью, Пётр Николаевич заказал столик у самой дальней от музыкального агрегата стены, здесь можно было нормально разговаривать, а не орать друг другу в лицо.
-Как тебе номер? Не блеск, но всё же лучший здешний, - Пётр Николаевич прикусил было язык, но поздно – вопрос сорвался с губ. Он догадывался, что сейчас скажет Ирина, и не ошибся.
-Странный вопрос человеку, который десять лет ни на секунду не оставался в одиночестве, - пожала она плечами. Он совсем забыл, что она всегда была в высшей степени трезвым ироничным человеком.
-Да, прости. Не подумал. Я хотел сказать другое: в этом номере надо лишь одну ночь перекантоваться – завтра уезжаем.
-Уезжаем? – переспросила она, и покачала головой, - нет, Петя. Едешь ты. Я пока останусь тут. Сниму комнату, буду работать в больнице. Санитаркой меня возьмут.
-Почему? – и на этот свой вопрос он тоже знал  её ответ.
-Жить, не завися ни от кого, подчиняться только своим правилам. Наверное, это будет моей психологической разгрузкой. Вот почему, Петя.
-И долго ты собираешься разгружаться? – попробовал он свести к шутке тяжёлую для обоих тему.
-Ещё не знаю, - неопределённо ответила она, - но я обязательно вернусь. Там, в «городе на Неве», у меня остались ещё незаконченные дела…
-Это ты о чём сейчас? – не понял Ростов.
-Так, о разном, - она не стала ничего объяснять, а Пётр Николаевич не стал настаивать.
-Ну что ж, - попросил Ростов, когда они сделали заказ, - рассказывай, что там было дальше с княгиней в сапфирах?
-Дочь княгини вышла замуж за одного из многочисленных Голицыных и уехала в своё имение. В свете удивлялись такому выбору: богатые, родовитые, могут быть всегда при дворе. Вместо этого выбрали деревню. Молодые жили дружно и весело и нисколько не скучали по своим столичным родственникам. Быстро обзавелись троими детьми, ездили с ними за границу, пока те были малышами, а потом засели в имении. Ты спросишь, зачем я тебе это рассказываю? А вот зачем, - усмехнулась Ирина, - дворовые рассказывали, что у Голицыных было принято по всем церковным праздникам угощать деревенских диковинными фруктами. Княгиня сама укладывала в подарочные корзинки ананасы, манго, кокосы, бананы…
-Что ж тут диковинного? Привозили из столицы да держали на холоде.
-А вот и нет. Ничего никогда не привозили.
-Неужто в собственной оранжерее выращивали?
-И опять не угадал, - глаза Ирины заблестели, она разом помолодела и сейчас напоминала ту, прежнюю Рэйну, которую уже стал забывать Пётр Николаевич, - никто никогда не мог понять, откуда эти заморские фрукты. Они просто появлялись в нужный момент. Дворовые и деревенские загадывали, чем ещё их удивит хозяйка. Да, она умела удивлять. Так она устраивала потрясающие праздники детям на их именины. Она собирала домочадцев и вела их в соседнюю комнату…
-Всего лишь в соседнюю комнату? – удивился Ростов.
-Да, в соседнюю комнату, и там начинались чудеса. Там, за дверью, была другая страна: знойная Африка, где щебетали невозможно яркие птицы и на лианах раскачивались обезьяны; или они занимали места под парусами  в крытой коврами джонке, и жёлтолицый китаец с косичкой вёл своё судёнышко по жёлтым водам Янцзы. А однажды они оказались на Севере. Там их окружили толпы пингвинов, а вдали бродила огромная белая медведица с медвежатами.
-Стоп! – Пётр Николаевич покачал головой и даже отставил в сторону тарелку с салатом, - этого не может быть!
-Почему же?
-Я даже не стану обсуждать сказочность этих путешествий. Но не могут быть вместе пингвины и белые медведи. Пингвины – это Антарктида, а белые медведи живут в Арктике. Так что это сплошные выдумки – догадки, а они бог знает куда могут нас завести.
-А вот и нет. После этого «путешествия» у них жили белый медвежонок и пингвин. И все их видели. Потом дети упросили мать вернуть животных на их родину – всё-таки Ростово не очень им подходило.
-Ростово?! Ты сказала Ростово? – изумился Пётр Николаевич, - это же родина моих предков.
-Да, да, помню, как твой отец рассказывал, что вы все не РостОвы, а РОстовы и были когда-то крепостными у Голицыных, - улыбнулась Ирина, так что мы почти родственники, - на что Пётр Николаевич лишь хмыкнул.
-Из всех твоих замечательных историй даже самый тупой уже сделал бы вывод, что у всех Голицыных были, прямо скажем, не совсем обычный талант – они владели даром к массовому гипнозу. Так?
-А вот и нет. Совсем не так. Ну да, Голицыны всегда верили в вещие сны, в предсказания. Но тогда таким вещам все верили. Вспомни Пушкина. Уж какой он был суеверный…
-Ну, - скептически отозвался Ростов, ему самому казалось странным, что он так взбудоражен этой дивной и малоубедительной историей, - такой суеверный, что взял да и вернулся домой с полдороги, когда на дуэль отправился. Знал же эту примету, а всё-таки вернулся!
- Всяко бывает… А кстати, Пушкина очень даже Голицыны привлекали. В одну – «ночную княгиню» Евдокию Ивановну – он чуть ли не был влюблён.
-Почему «ночная»?
-Ей предсказали умереть ночью, вот она и решила, что смерть её не застанет спящей и превратила ночь в день. Днём спала, а ночью принимала в своём салоне гостей.
-И как, обманула смерть?
-Это я не знаю. Но сны вещие она видела. А другая Голицына у Пушкина в «Пиковой даме».
-А, помню, помню. «Три карты, три карты, три карты…». Только хочу тебе напомнить, что эти твои «странные» Голицыны – совсем и не Голицыны. Не понимаешь? Они были всего-навсего невестками, то есть из других семей, а за ваших Голицыных вышли замуж. Так что никаких особых  странностей за ними не числится. Просто богатые ленивые тетки, что называется, с жиру бесились.
-Фи, господин Ростов, как грубо! – махнула на него рукой Ирина, но тут же рассмеялась: - и пусть с жиру бесились. Что с того? Всё равно они были Голицыны. И ещё скажу: никто из настоящих Голицыных не доживал до сорока лет. Как тебе такое?
-Никак. Я не верю во всякие дурацкие семейные проклятия. И всё.
-Да какие проклятия? Никто никого не проклинал. Просто не доживали до сорока по разным причинам, конечно. Суди сам. Та сапфировая княгиня умерла в тридцать девять лет. Её дочь, а она была вдвойне Голицына – и по матери, и по отцу – пропала в день своего сорокалетия.
-Как пропала?
-Очень просто. Вышла из комнаты, и больше никто её не видел. Её сын – мой прадедушка уехал в Америку и пропал.
-Ну, в Америке – это ничего удивительного, - усмехнулся Ростов.
-Смейся, смейся. Дедушка погиб в тридцать один год в первую мировую.
- Вот видишь, этот случай в твою систему не вписывается. Война – она никого не щадит: ни молодых, ни старых.
-А папы не стало в тридцать семь. Что ты на это скажешь?
-Ничего. Ничего не скажу. Ты же знаешь, что твоего отца репрессировали в 1952 году.
- Галочка не дожила до сорока, - опустила она голову, - а мне уже тридцать шесть…
Она замолчала, думая о чём-то своём, пальцы её теребили веточку петрушки. Он взял её руку, стал осторожно перебирать, гладить ледяные пальцы.
-То фото у тебя с собою? – спросила, не поднимая глаз. Это прозвучало так натужно, словно слова пришлось мучительно вытягивать из дальнего угла, где они окаменели от долгого неупотребления.  Пётр Николаевич достал из бумажника фотографию Марка и положил перед Ириной. Она смотрела на него, а по лицу бродило странное выражение, значение которого Ростов не мог разгадать. Но вот её губы шевельнулись:
-Эдуардо Франсиско Вильегас, - прошептала она, но громкая музыка заглушила голос. Ирина подняла голову, - посмотри, неужели не узнаёшь?
-Кого? – не понял Ростов.
-Его. Эдуардо Вильегаса. У мальчишки его лицо. И глаза его - синие до черноты.
-Ира, ты сейчас об отце Марка? Я правильно понял? Но ты же всегда говорила, что понятия не имеешь, кто он.
-Галочка скрывала от всех. А с Эдуардо мы дружили. Дружили, пока он не послал меня подальше, потому что, видишь ли, в другую  влюбился. Сказать, что я обиделась – ничего не сказать. Я ненавидела и его, и эту неизвестную мне его возлюбленную. Мы же учились вместе. Он испанец, но его отец почему-то переехал в Чили, там родился Эдуардо. Он рано ушёл из семьи – поссорился с родителями, а потом его послали учиться в Советский Союз, - она закусила губу, - теперь мне многое понятно. Ну ты подумай, это ж надо было так скрытничать! Правда, я догадывалась. Она, Галочка, в консультацию на учёт не становилась, у нас в больнице при  кафедре акушерства рожала. Вот тогда я всё окончательно поняла. И подумала – грешная я душа – зачем детям безотцовщина? Не потянуть ей одной…
-Детям? Почему «детям»? – не понял Пётр Николаевич, но Ирина ушла в воспоминания и не ответила.
 -Галочка никогда и никому не называла имя отца Марка. Знаешь, она с ребёнком говорила только по-испански. Мы с мамой смеялись, полиглота хочешь вырастить, говорили ей. Она в ответ только ласково улыбалась и пела мальчишке колыбельную, всегда одну и ту же. Про барабанщика.
-Почему он уехал?
-Да кто ж его знает! Однажды взял и уехал. Мы везде ходили, даже в Москву ездили, в посольство Чили. К послу нас не пустили, а в одном хитром доме сказали, чтобы мы сидели и не рыпались. Ни одного письма, ни одной записочки – ничего, никаких известий. Словно бы и не было его. Но Галочка верила, что он вернётся.
-Ты вместе с Галей ездила? А говоришь, что не знала, кто отец Марка.
-Не знала, - она усмехнулась, - мы же ездили узнавать не из-за Галочки, а из-за меня. Это я была по уши влюблена в Эдуардо. Я, Петенька. Говорила же тебе, что жить без него не могла. А он однажды мне вдруг возьми и скажи, что, мол, извини, мы можем быть лишь большими друзьями. Это после того, как я сама ему во всём призналась. Представляешь, я ему о своей вселенской любви талдычила, а он мне: прости-прощай, мы только друзья. Ах, какой это был денёк!
-Солнечный, с тучами и грозой. Мы в тот день с тобой познакомились. И я мельком видел твоего Эдуардо тогда, в трамвае.
-Да? – рассеянно проговорила Ирина, - не помню, извини. Слушай дальше историю нашего рода. Постепенно Голицыны поверили, что беда миновала, ушла в прошлое,  что пронесло, закончился срок проклятия…  А знаешь, каким талантом обладал мой дед? – вдруг без всякого перехода спросила она, - он собирал камешки. Но не те, что лежат у дороги. Он собирал драгоценные камни. У него в доме была комната, он туда пускал только своих домашних. Там стояли вдоль стен столы со стеклянными крышками, как в музее. Внутри лежали в специальных бархатных гнёздах камни: синий бриллиант Виттельсбах, круглый Хоуп в 45 каратов – он тоже синий. Дед вообще любил синий цвет. Но был ещё и жёлтый Санси, и бесцветный  Кохинур…
-Ирина, многие в те годы увлекались стразами. Что удивительного в том, что дед собирал цветные стёклышки? Все эти камни имеют своих владельцев давным-давно, и, при всём моём уважении, к твоему деду не имеют никакого отношения, - он улыбался, но Ирина не ответила улыбкой, она со скучающим видом скользила взглядом по залу.
-Можешь не верить, - наконец, она остановила взгляд на Ростове, - папа рассказывал – я помню эти рассказы, мне двенадцать лет было, - дедушка всегда фотографировал свои камешки. Фотографии прикреплялись на листы с подробнейшим описанием, потом всё вместе сшивалось и получались альбомы. Папа видел эти альбомы, один из них даже «уехал» с ними в Пермь, когда их выслали из Ленинграда. Там на фото все эти камни были и дед рядом с витринами.  А насчёт стразиков могу тебе сказать, прилагались свидетельства очень известных ювелиров о том, что камни подлинные.
-Но это же абсурд! Кохинур вставлен в британскую корону. Он что, оттуда добыл камень, твой дед?! А туда стёклышко приклепал тихой тёмной ночью? И что же все эти «известные ювелиры»  - видели исторические камни и молчали? Прости, Ира, никто и никогда в это не поверит, - фыркнул Ростов. 
Ирина передразнила его фырканье с совершенно кошачьим видом и вдруг рассмеялась:
-Мы спорим, как десять лет назад! – потом нахмурилась, пожала плечами, - конечно, в это трудно поверить. Я понимаю…
-И куда же делись эти несметные сокровища? – иронически скривился Пётр Николаевич.
-Они растаяли, - она развела руками, - дедушка погиб в 1916 году. И в этом же году с камнями стали происходить странные вещи. На их местах в аккуратных бархатных гнёздышках появилась вода вместо камня. Так всё и пропало.
-Льдинка вместо бриллианта? – кивнул он, поводил пальцем по стакану, - ещё одна страничка из волшебной сказки… Итак, все твои предки что-то такое, как бы проще сказать, необычное умели. А твой отец, Василий Кириллович, у него какой талант был?
-Никакого. Ни у папы, ни у Галочки, ни у меня – ничего такого нет. Правда, если не считать папиных потрясающих способностей к языкам. Он  просто слушал, как говорят, например, на финском, закрывал глаза, словно бы прислушивался к себе – и вступал в беседу, совершенно не делая ошибок. А на фронте он был переводчиком, его талант там пригодился. В этом Галочка пошла в папу, знаешь, как они с Эдуардо по-испански болтали! А я и этого не могу. Полный бездарь.
-Не прибедняйся. Ты хороший врач, а это не мало.
-Была. Была хорошим врачом, - грустно покачала она головой, - ушло моё время. Ушло.
Пётр Николаевич видел, что Ирина хочет ему что-то сообщить, но то ли не решается, то ли не доверяет. Не доверяет? Ему-то?! Это и обижало, и расстраивало.
-Ира, - тронул он её огрубевшую руку, в его голосе послышались тревожные нотки: - для чего ты всё это рассказывала?
Она проводила глазами официантку, улыбающуюся каждому мужчине в зале, помолчала. Прислушалась. Из динамиков по залу разносился голос певицы: «Не отрекаются любя - ведь жизнь кончается не завтра. Я перестану ждать тебя, а ты придёшь совсем внезапно…»
-Я хочу попросить тебя, - в её карих глазах мелькнуло что-то пока непонятное Ростову, - хочу попросить об одной вещи… Можно?
-Могла бы и не спрашивать, - отозвался Пётр Николаевич, и предчувствие чего-то нехорошего сжало ему сердце. Ирина как-то вся подобралась, положила шершавую ладонь на руку Ростова и неожиданно сильно сжала его пальцы:
-Петя, прогони мальчишку прочь! – так страстно и горячо бросила она, что Ростов отшатнулся, - он должен уйти от вас! Слышишь?!
-Ира… - растерялся он, - ты… ты что?
-От него беды идут, несчастья… - её глаза теперь пылали гневом, - он – предатель, как его отец. Из-за этого мальчишки погибла Галочка, мама умерла, я… Ну обо мне ты знаешь, - она махнула рукой, - десять лет - и вся жизнь перечеркнута. Это из-за него!
-Ира, мальчику тогда было всего-то шесть лет. Что он мог такого натворить ужасного, что ты так его обвиняешь? – попробовал он вразумить её.
-Шесть лет, говоришь? Шестьдесят. Шестьсот. Шесть тысяч. Говорю тебе, мальчишка – это сгусток зла, страшного. Адского, - при этом её глаза мрачно сверкнули.
-Господи, теперь ты до инфернального договорилась. По-моему, тебе просто надо отдохнуть.
-Это ты правильно сказал – «инфернального». Верно, именно так. Бесовское. И не смотри на меня, как на шизофреничку. Ты спрашивал, зачем я тебе обо всех своих чокнутых предках рассказывала? Ты смеялся, не верил мне. А теперь скажи честно, ты за мальчишкой ничего такого не замечал?
-Что я должен был заметить?! – он угрюмо взглянул в пылающие  инквизиторским огнём чёрные глаза, и по его позвоночнику пробежал противный холодок. Потому что он вспомнил прошлогоднюю историю с чёрной орхидеей. И не только это.
-Вот! – торжествующе почти выкрикнула Ирина, и на них стали оборачиваться. Она повторила шёпотом: - вот! Я же вижу: что-то было. Говори: было?
Ростов вяло кивнул. И он рассказал о прошлогоднем событии. Ирина жадно слушала, кивала, и при этом глаза её сияли победным торжеством.
-Теперь убедился? – спросила она, когда Пётр Николаевич закончил.
-Ни в чем я не убедился, и этот эпизод ничего не доказывает, - возмутился он, - допускаю, что у мальчика есть склонность к внушению или к гипнозу – не знаю, как там это у вас, врачей, называется. Так что с того? Может, он в цирке станет выступать? Всё это совершенно безобидно. Отец рассказывал, что ещё во времена его студенчества была у них в общежитии студентка, которая ходила на рынок и, когда покупала что-то, всегда сдачу требовала с десяти рублей. А сама при этом давала лишь рубль.
-Смотри, нам кофе несут, - проигнорировала она его вспышку, - эх, не хочется таким разговором портить приятный напиток. Но придётся.
Несколько мгновений она принюхивалась, покачивая тёмную жидкость в чашке, потом с видимым сожалением отставила кофе.
-Ладно, слушай. Это я никому не рассказывала. Никогда. У Галочки была нитка хрустальных бус, дешёвеньких. Они лежали в старой коробке от печенья – такая объёмистая жестянка с пушками и солдатиками на боках. В ней ещё хранилась всякая ерунда, но мальчишку, - Ростова укололо это её пренебрежительное «мальчишку», он уже заметил, что Ирина избегает звать Марка по имени, - мальчишку привлекала не коробка с пушками, а именно эти хрустальные бусы. Он мог часами играть ими. Положит перед собой и смотрит, смотрит. Он уже подрос, и Галочка стала брать его с собой в Эрмитаж. Раза два в месяц они отправлялись туда. Но если сестру влекло к живописи, то её сына привлекала скульптура и те залы, где было выставлено серебро и драгоценности. Галочка смеясь рассказывала, что сына не оторвать от орденов и табакерок, усыпанных бриллиантами. Он буквально «зависал» возле них.
Однажды нитка на бусах перетёрлась, и Галочка высыпала их в то, что оказалось под рукой – в песочную формочку. Мальчишка садился на крылечке нашего домика и играл с камешками, пересыпая их из одной формочки в другую. Увеличение количества камешков первой заметила мама. Теперь у него все пять формочек были заполнены сверкающими шариками. Мама присела рядом с внуком и стала их перебирать. Среди шариков в пластмассовых зайчиках да мишках горкой были насыпаны круглые, грушевидные, прямоугольные – короче, разной формы огранённые камни. И назвать их хрусталём мог разве что слепой. Когда Галочка вернулась с дежурства – она вновь работала сестрой в больнице, - мама ей показала игрушки внука. Посоветовавшись, они решили перебрать сокровища мальчишки, оставить ему хрусталь, а остальное выкинуть в ближайшее озеро. Заметь, они нисколько не удивились появлению драгоценностей. А знаешь почему? Да потому, что обе знали историю нашей замечательной семейки, - Ирина помолчала, потом с горечью уронила: - если бы я тогда была с ними! Но я уже уехала поднимать здоровье жителям далёкой от Ленинграда республики и ничего не знала.
События стали стремительно развиваться. Конечно, никакие запреты на мальчишку не подействовали. Как-то к нам зашёл новый участковый. Мальчишка занимался любимым делом – складывал камешки: круглые в одну кучку, овальные – в другую. Дяденька-участковый посидел рядом, потрогал пальцем холодные камни и попросил один себе. Мальчишка был не жадный. Он подарил дяденьке и круглый, и овальный камешки. На следующую ночь нагрянули личности в форме, они перерыли весь дом, разбили аквариум, дно которого мальчишка усыпал цветными камешками, передавили сапогами бьющихся на полу рыбок. Мама пыталась закрыть эту картину от внука, но тот всё видел и словно бы оцепенел, весь похолодел и побелел.
В ту ночь забрали Галочку, мама металась, не зная, что нужно делать, куда и к кому бежать. Она послала мне телеграмму, в которой просила срочно приехать. Когда мне удалось вырваться с работы, пошла уже вторая неделя всем этим событиям. Галочки уже не стало, а мама отвела внука в детский дом, потому что решила сама разобраться с мерзавцем, разрушившим их жизнь. Мальчишка ей помешал бы. Тот участковый заглянул к нам, чтобы провести воспитательную беседу. Мама подсыпала клофелина в водку и предложила помянуть Галочку. Мерзавец не отказался. Но то ли мама мало насыпала, то ли здоровый бугай был этот участковый – не свалила его водка с клофелином, хотя он и догадался, почему это вдруг его так в сон потянуло.  В тот вечер я наконец-то приехала домой и застала маму при смерти. Она ещё смогла мне кое-что нашептать обо всём происшедшем, прежде чем её не стало.   
-…Вот и суди сам, имеет мальчишка к развалу нашей семьи отношение или нет, - она с силой сжала кулак, - из-за него не стало Галочки, не стало мамы… И я пытаюсь тебя, Петя, предостеречь: гони его прочь! Он принесёт вам несчастье! В твоём доме бомба замедленного действия, когда она рванёт, никто не знает. Но пострадают все, и, в первую очередь, твоя семья. Гони этого ублюдка!
-Боже мой! Не могу поверить, что это говоришь ты! – Пётр Николаевич вглядывался в незнакомое землистое лицо: на щеках горел нездоровый румянец, когда-то ясные глаза пылали фанатичным огнём ненависти. Он содрогнулся: она же не в себе. Только душевной болезнью можно объяснить этот её взрыв. Но, может, ещё можно её вразумить? – Ирина! Ты только послушай себя! Ты же говоришь о сыне своей сестры. Откуда столько злости?
-Он сын мерзавца и предателя. От Галочки ему мало что досталось. Он разрушит всё дорогое тебе. Смотри, он уже начал уничтожать наши с тобой отношения.
-Мы всегда с тобой спорили, не только сегодня. Может тебе стоит заглянуть себе в душу?  И там ты найдёшь ответ на вопрос, почему ненавидишь племянника?
Она выпрямилась, глянула надменно:
-И почему же, по-твоему?
-Это банальная ревность, Ира. Ты злишься на мальчика, потому что он его сын. Эдуардо предпочёл тебе другую женщину – Галину. Вот ты и внушила себе, что коли нет рядом отца, виноват сын. Это всего лишь ревность, - повторил он.
Она выслушала его с каменным выражением лица. Встала:
-Не провожай меня. Дорогу в номер я найду сама, - и ушла.
Пётр Николаевич некоторое время сидел, оглушённый её демонстративным уходом. Он разозлился на всех, но прежде всего на себя. Как он смел забыть взрывной, непредсказуемый характер Ирины? Её взрывы негодования, даже бешенства из-за пустячного повода? Десять лет изоляции не изменили её голицынского темперамента. Он всегда ей прощал эту неудержимость, но сегодня, когда она с такой ненавистью говорила о Марке, не выдержал и не смолчал.
Подлетевшая официантка поинтересовалась, что ещё принести товарищу приезжему. Ростов заказал коньяк, девушка понимающе кивнула и вскоре перед ним уже плескалась янтарным цветом бутылка ереванского коньячного завода. Чтобы не мелочиться рюмками, он налил в стакан для воды и опрокинул в себя не самое лучшее произведение дружеской республики. Чуть не поперхнулся, сморщился, подхватил кружок вялого лимона, услужливо подставленного официанткой, и вновь наполнил стакан. В голову пришло, что вот сидит он здесь, злой на всех, обиженный неизвестно кем, заливает глаза дрянным коньяком – бульварный герой. Как же это пошло и банально!
Ростов расплатился и, оставив на столе недопитую бутылку, вышел на улицу. Холодный воздух и мелкий дождичек освежили его. Он уже всё решил: завтра пойдёт мириться с Ириной. Так было всегда в их прошлой жизни. Они спорили, ссорились, но Ростов первым приходил к Голицыным, находил какие-то смешные слова, и их дружба текла прежним руслом. Дружба – и ничего, кроме дружбы. Так когда-то решила Ирина, и Пётр Николаевич уважал это её решение. Заснуть сразу ему не удалось – сосед слева храпел с подвыванием. Под утро сон всё же сморил его, и потому он поздно проснулся. Вскочил как ошпаренный и, даже не умываясь, помчался к номеру Ирины. Дверь была приоткрыта, а номер пустой.
Едва взглянув на аккуратные стопки одежды, сложенные на застеленной кровати, Пётр Николаевич понял: она ушла и больше не вернётся. На столе придавленный голубой коробочкой «Climat» белел листок бумаги. Не очень-то разборчивым – врачебным – почерком значилось: «Видишь, Петя, я была права. Мальчишка уже изничтожил то, что ты когда-то любил. Спасибо за заботу. Не разыскивай меня. Хочу всё забыть. Может, ещё и увидимся. P.S. Вещи вроде бы все вернула. Ирина».

Николай Николаевич молча слушал брата. Он всей душой сочувствовал ему. Ростов-старший хорошо помнил первое появление в их доме Ирины Голицыной. Тёмные мокрые пряди волос, прилипшие к тонкому лицу,   сияющие глаза, надменный рот – королева. Промокшая под дождём, но королева. С каким восхищением смотрел на неё младший брат! Этот восторг, почти преклонение, Пётр пронёс через все прошедшие годы. И вот финал. Какая печальная развязка многолетнего служения своему кумиру…
-Петя, - мягко прозвучал голос брата, - мне жаль, что так получилось с Ириной. То, что она рассказала… даже не знаю, как к этому относиться. Я имею в виду сказки о Голицыных. Думаю, там есть что-то от правды. Учёные-психиатры, наверное, смогли бы найти объяснения. Гипноз? Ловкий обман?
-Зачем, Коля? Зачем им это было нужно?
-Не знаю. Но ведь в вашем с Ириной разговоре не это было главным. Она подводила тебя к другому – к Марку. Это ради него она затеяла безумную небыль, обрушила её на тебя, - Николай Николаевич помолчал, - ты спрашивал о моём отношении к Марку. Что бы там не говорила Ирина, моё отношение к мальчику не изменилось и вряд ли когда-либо изменится.

История с сочинением наделала шума. Одноклассники цитировали его, веселились, поддевая автора. Но Марк криво усмехался и не снисходил до ответа. Бэлла Герасимовна теперь игнорировала Голицына, даже в его сторону не смотрела. А так как он никогда не тянул руку для ответа, то и оценки она ему выводила в четвертях лишь по письменным работам. Марк дал слово Петру Николаевичу, что не станет больше повторять подобных шуток, и поэтому честно писал всякие эссе и мини-сочинения, но никогда больше тройки по литературе не получал. Так что у Мумушки он прослыл вечным троечником. Наталья возмущалась этой несправедливостью и даже пошла к Бэлле Герасимовне. Но та холодно взглянула на девочку с пикантной мордашкой и толстой косой до талии:
-Если у Голицына ко мне вопросы, пусть сам подойдёт, и мы разберёмся, - Бэлла Герасимовна наперёд знала, что гордый и независимый мальчишка никогда не опустится до выяснений отношений.

Как-то Марк подслушал – чисто случайно – разговор Дарьи Алексеевны и Натальи. Они затеяли на кухне что-то вкусное к ужину, гремели посудой и не услышали телефонного звонка. Марк оказался ближе к аппарату и поднял трубку. Мелодичный женский голос попросил позвать кого-нибудь из старших Ростовых. Марку это не понравилось, он насторожился:   
-Я старший брат Наташи – Марк, - это была почти правда.
-Меня зовут Раиса Львовна, я Наташин педагог по фортепьяно. Скажите, Марк, как она себя чувствует?
-Спасибо, - осторожно ответил он, - теперь хорошо.
-Замечательно, - обрадовалась Раиса Львовна, - значит, она опять начнёт ходить на занятия? Видите ли, у нас скоро отчётный концерт и присутствие Наташи на репетициях необходимо. А она уже две недели пропустила…
-Думаю, что на следующей неделе она сможет заниматься, - Марк обругал себя за враньё.
Интересное дело! Оказывается, Наталья прогуливала музыку! Но тогда где она проводила эти часы? Вот тут-то он и услыхал диалог Натальи с мамой.
-Так этот юноша - студент? – спросила Дарья Алексеевна, ловко нарезая картошку соломкой.
-Я же тебе уже говорила, мамочка. Он студент консерватории. Учится на вокальном отделении.
Марк осторожно, чтобы не скрипнуть стулом, присел возле телефона. О каком таком студенте идёт речь?
-Почему ты не позовёшь его к нам? – удивилась Дарья Алексеевна, - вы бы могли сыграть ансамблем и спеть вместе.
-Ну что ты, мамочка! Знаешь, какой он стеснительный? Он же иностранец, здесь у него никого нет.
-Иностранец? Это интересно.
-Он приехал из Америки. Вообще-то он итальянец, но давно ещё родители переехали из Италии. Его папа был военным. А мама тоже любила петь…
-Какая милая семья, - порадовалась Дарья Алексеевна, - а как ты с ним познакомилась?
-В кино. В кинотеатре «Свет» шла «Аида», ну та, что с Софи Лорен. Мы сидели рядом – вот и познакомились. Потом погуляли по улице. Он такой красивый!
-Да? Расскажи какой…
-Ну… - Наталья задумалась, - чёрные глаза, кудрявый. А руки! Видела бы ты его руки! Тонкие, сильные – руки музыканта.
-Да ты никак влюбилась? – улыбнулась Дарья Алексеевна.
-А если и влюбилась? – не смутилась Наталья, - вон Женечка всю осень возле Асмоловской скакал.  Мальчишкам можно, а мне нельзя, что ли? Мне уже  скоро четырнадцать лет, а я ещё ни разу ни в кого не влюблялась. Так и жизнь пройдёт… Ах, мама, вокруг одни проблемы!
- Тебе пока всего тринадцать, Тусенька. И знаешь, любовь не решает проблемы, она, наоборот, создаёт их, - поправила её мама и добавила: - и всё же пригласи своего студента к нам. Итальянские мамы вкусно готовят, и он, наверное, соскучился по маминым блюдам. Кстати, как его зовут?
-Фреди. Альфредо, - восхищение в Натальином голосе прямо-таки передёрнуло Марка. Надо же студент-итальянец да ещё из Америки! Интересно посмотреть… Он не стал сообщать о звонке Раисы Львовны, решил сам во всём разобраться.
Вместе с Азаровым и Иващенковым они шли в десятке метров от Натальи, когда она отправилась в музыкальную школу. Она честно шла в сторону школы вдоль Большого проспекта, но у кинотеатра «Свет» притормозила. Юркнула в кассовый зал, через минуту вышла с синим билетом в руке и вошла в кинотеатр. Мальчишки было сунулись за нею, но контролёрша у входа их не пустила. Денег на три билета у них не набралось, и они решили погулять неподалёку, дожидаясь, пока кончится сеанс, и тогда уже застукать Наталью и её американского студента. Зачем они всё это затеяли, они себе не отдавали отчёта. Если честно, то всех троих возмутило, что какой-то чужой человек втесался в доверие к наивной девчонке. Они хотели посмотреть на этого типа и решить, достоин или нет он её дружбы. О том, что такая опека  может не понравиться самой Наталье, они не стали задумываться.
Сеанс закончился, и народ начал выходить из кинотеатра. Рядом с Натальей шёл крепенький  молодой человек в кроличьей ушанке, они о чём-то говорили и смеялись, причём глаза девочки были явно зарёванные и нос покраснел. Увидев мальчишек, Наталья замолчала и попятилась. Удивлённый молодой человек посмотрел на девочку, потом на мальчишек:
-Это твои знакомые? – спросил он на чистом русском языке без ожидаемого акцента.
-Очень даже знакомые, - усмехнулся Марк. Он был почти на голову выше парня в ушанке, - а ты сказала ему, что тебе всего тринадцать лет?
- Пацаны, чего вам надо? Чего вы к девочке пристаёте? – уже начал сердиться парень.
-Вы не беспокойтесь, - повернулась к нему Наталья, - это мои братья…
-Ага, близнецы, - подбираясь ближе, буркнул Витька.
-…мои братья, - отмахнулась от него Наталья, - они просто волнуются за меня.
-Братья? – не очень-то поверил парень, - может, проводить тебя до дома?
-Не нужно. Спасибо. Вы идите, - и закончила совсем как взрослая дама: - мне было очень интересно с вами поговорить. До свидания.
Парень пожал плечами, отодвинул почти прилипшего к нему Витьку, обошёл молчаливого Женьку, бросил взгляд на длинного Марка, разглядывающего афишу, и пошёл своей дорогой.
-Ну так что? Где же наш Фреди? - колюче спросил Женька, - где этот бедный студент?
-Откуда… - начала было Наталья, но бросив взгляд на Марка оборвала себя, - так это ты… Ты слышал, как мы с мамой разговаривали. Подслушал, значит! Да, это так по-мужски, так благородно! – от обиды и злости у неё закипели слёзы на глазах.
-Я, это я, - ничуть не смутившись, ответил Марк, - а чего ты хотела? Музыку прогуливаешь. И не одно занятие. Уже две недели гуляешь. Нормально это? Раиса Львовна звонила, и хорошо, я подошёл к телефону. А если б дядя Коля или тётя Даша? О них подумала? Она, видишь ли, влюбилась! Ну и что? Уроки-то зачем прогуливать? Врать зачем?
-Наташенька, - начал примиряюще Женька, - мы же волновались. Какой-то взрослый дядька бегает на свиданку с девчонкой – это как?
-Это не ваше дело, - взвилась Наталья, и прохожие стали обходить их группу с опаской, - не ваше дело, ясно?!
-Наше, конечно, наше. Мы же всегда вместе. Как же не наше? – встрял Витька, - покажи нам его. Чего ты скрываешь-то?
У Натальи сузились глаза:
-Ни за что, - прошипела она и, гордо повернувшись, пошла в сторону дома.
-Наташенька, - позвал её Женька, но Марк остановил его:
-Пусть идёт. Вот что я скажу: мы все сглупили. Не понимаете? – он подошёл к афише, - ну-ка читайте внимательно…
На полутораметровой афише каллиграфическим почерком было выведено «Великий Карузо», ниже фотографии с кадрами из фильма, а ещё ниже перечислены актёры. В первом ряду значилось: Марио Ланца (Альфредо Кокоцца. 1921 - 1959).
-Ты думаешь, - начал Витька, - что этот Фреди и есть Альфредо Кокоцца?
-Ну да, - обрадовался Женька, - Наташенька у меня мамину пластинку с Марио Ланца взяла слушать.
-И всё время её гоняла, - кивнул Марк, - получается, она в актёра влюбилась… Вот дурочка… Он же давно умер!
-Теперь обидится на нас, - грустно проговорил Витька, - нехорошо получилось.
-Нехорошо, - согласился Марк, - но лучше так, чем она врала бы всем, - подумал и спросил: - а если б всё-таки был этот самый студент Фреди? Вот то-то и оно…
-Не, не то это, - кажется, Витька впервые не поддержал Марка, - дураки мы…
-Это почему же? – Марк окинул взглядом щуплого Витьку, - с чего бы это мы дураки?
-А с того… - Витька почесал переносицу, сплюнул себе под ноги, - выросла она. Вот с чего.
Женька переглянулся с Марком. Тот постоял раздумывая, потом кивнул:
-Точно, выросла, - и очень по-взрослому вздохнул.
-А я ей всё время про Асмоловскую трепался, - вдруг буркнул Женька, неприязненно глянул на афишу с улыбающимся красавцем и пошёл прочь.
Едва влетев домой, Наталья всё рассказала маме, расплакалась, уткнувшись ей в колени.
-Вот зачем… зачем они так?, - всхлипывая и шмыгая носом, спрашивала она. Дарья Алексеевна светло и грустно улыбалась, легонько гладила дочь по голове.
-Тусенька, они беспокоились за тебя, мальчики – твои друзья. Пойми их!
-Друзья… так что же теперь я ни в кого влюбиться не смогу? Так и  будут ходить за мной? А если я хочу одна, без них?! – возмутилась дочь.
-Ты не торопись, Тусенька. Мальчики подрастут, повзрослеют. Всё будет хорошо, доченька. Они умные, славные и очень настоящие. Как бы мне хотелось, чтобы ваша дружба осталась на всю жизнь! Тогда бы мы с папой были за тебя спокойны.
Наталья подняла голову и внимательно посмотрела на мать мгновенно высохшими глазами:
-Почему ты так сказала? Мама? – но Дарья Алексеевна лишь пожала плечами:
-Это же и так понятно: мы с папой не вечные, когда-нибудь… - она не договорила, потому что Наталья обхватила её шею руками, замотала головой с отчаянными всхлипами:
-Нет… нет…

Наталья никогда не была злопамятной. Какое-то время она, конечно, изображала оскорблённую невинность, была немногословна и холодна с мальчишками. Но потом жизнерадостный характер взял своё. Теперь они вспоминали январское приключение со смехом. На 23 февраля для каждого из мальчиков Наталья приготовила подарки. Женька получил толстенный том рассказов Эдгара По и сразу с головой ушёл в чтение. Для Витьки была приготовлена только что вышедшая пластинка Давида Тухманова. За этой пластинкой Наталья выстояла огромную очередь в магазине на Большом проспекте, потом гордо несла её домой. К ней постоянно обращались с вопросом, где она это чудо приобрела. Теперь Витька ходил, фальшиво напевая:  «Когда это было? Когда это было? Во сне? Наяву? Во сне, наяву по волне моей памяти я поплыву…».
Для подарка Марку пришлось подключить Петра Николаевича. Наталья попросила, и он добыл ей браслет из матовой хирургической стали с пластиной для гравировки. В ювелирной мастерской гравёр написал на ней группу крови и резус-фактор – у Марка он был отрицательный – покачал головой и сказал, что такие браслеты на карабин не застёгивают, его надо заклепать на руке намертво. Когда Голицын застегнул сдержанно сверкнувшую штуку на запястье, у Натальи вдруг почему-то сжалось сердце. Она заставила себя выбросить из головы дурные мысли и потащила Марка на модную школьную новинку - дискотеку.

Как-то неуловимо стремительно закончился учебный год, потом пролетело лето. Кстати, лето для Натальи прошло в одиноком скучании на даче знакомых под Лугой. Мальчиков увёз с собою на три месяца Пётр Николаевич в лётный городок, поселил их в казарме с курсантами-практикантами. Им даже форму выдали и жили они теперь по расписанию: вскакивали в шесть утра, весь день крутились, выполняя различные задания, занимались в группах с курсантами, убирали территорию, а вечером буквально падали от усталости и мгновенно засыпали. Наталья писала им письма, адресуя их по очереди в алфавитном порядке: Витьке, Женьке, Марку. Ребята отвечали ей одним длинным письмом, в котором было три листочка –  по одному от каждого из них.
Но и это бесконечное лето закончилось. Девятый класс они отучились без приключений. Бэлла Герасимовна перестала преследовать Голицына, теперь у него за сочинения появились даже четвёрки. И Давлет Георгиевич, казалось бы, забыл свои смешные угрозы. Он по-прежнему радостно влетал в кабинет физики, красиво встряхивал длинными волосами и вдохновенно начинал урок. В театральной студии – так теперь именовался кружок – решено было поставить сцены из «Грозы» Островского. Конечно, роль несчастного безропотного Бориса предложили школьному сердцееду Азарову, а страстную и непокорную Катерину первой красавице девятого «Б» Юле Асмоловской. Они долго репетировали, но что-то не заладилось в сцене прощания главных героев. Бэлла Герасимовна сердилась, показывала каждому, как надо играть, но дети смущённо опускали головы. Наконец, до Мумушки дошло, что они просто стесняются, ведь там надо было обниматься и даже целоваться. Тогда Бэлла Герасимовна объяснила им в тысяча первый раз, что это театр и здесь нет ничего личного. И, подхватив багрово покрасневшего Женьку, проиграла с ним  вместо Асмоловской всю сцену прощания. Вечером Женька заявил друзьям, что больше  не пойдёт на репетиции и играть Бориса не станет. Ребята долго добивались от него причины отказа, в конце концов он, краснея до свекольного оттенка, пробормотал что-то об объятиях Мумушки. Мальчишки только посмеялись. А Наталья резонно заметила, что не каждый же раз Мумушка станет ему показывать, как надо обниматься да целоваться. И Женька всё-таки сыграл эту роль.
В последний год школы они все очень изменились. Вытянулись, раздались в плечах, говорили непривычно низкими голосами. «Летним» детям, Азарову и Иващенкову исполнилось по семнадцать, Марку в ноябре должно было стукнуть  восемнадцать, и только Наталья чувствовала себя среди них ребёнком – ей шёл всего лишь пятнадцатый год. У ребят появились от неё секреты, они говорили, что это их  мужские дела, что она ещё маленькая и не доросла до их взрослых историй. Она обижалась, сердилась, но ничего с этим поделать не могла. Теперь они частенько пропускали уроки, деланно небрежно ссылаясь на вызов в военкомат.
 Они уже всё распланировали. Наташа собиралась в Репинку на отделение живописи, а мальчики дружно решили поступать на физмат в университете. По-прежнему они накачивали мышцы в своём «спортивном» зале – в старом голицынском домике. Правда стали замечать, что кто-то интересуется тем, что там находится внутри: то нехитрые их вещи переставляли, то наверху ковырялись. Витька предложил поставить капканы, как в одном популярном фильме:
-Он зайдёт и  - сразу хап! Только надо капкан взять большой, на медведя, - возбуждённо блестя узкими глазами, говорил он.
Ребята скептически слушали и качали головами.
-А если это Наталья хочет к нам присоседиться? Нет, тут надо что-то другое… - задумался Марк. Но ничего они не придумали, а неизвестный стал наносить визиты чуть ли не регулярно. Уже стало понятно: этот некто методически обыскивает домик, что-то ищет и никак не может найти. И это явно не Наталья.
По давно сложившейся традиции ко Дню учителя готовились совместно выпускники и учителя. И те, и другие приготовили нечто вроде капустника, после которого предполагался праздничный стол и дискотека. На капустнике все обхохотались чуть ли не до слёз, во время скромного застолья (профсоюз, как обычно, не больно-то расщедрился) за пирожками да салатиками учителя и ученики почти породнились, а когда начались танцы или, как теперь модно было говорить, дискотека, уже полностью воцарилась демократия. 
Музыкой занимался Костик – старший пионервожатый. Он обложился картонными плоскими коробками с бобинами и ловко их менял. На столике стояла бутылочка с прозрачным лаком для ногтей и лежали ножницы – необходимые вещи на случай, если порвётся магнитофонная плёнка. Для начала Костик запустил кассету, где «Поющие гитары» запели простенькую песенку про «толстого Карлсона». Пока никто не танцевал, дети стеснялись, а взрослые ждали чего-нибудь поспокойнее. Догадливый Костик тут же поменял кассету, и Карлсона сменил Эрик Клэптон с его бесконечными балладами. Тут потянулись к центру зала учительские пары, за ними осмелевшие мальчишки стали приглашать девочек, и танцевальный вечер, что называется, запустился. Не успела Наталья и глазом моргнуть, как её уже пригласил Витька. Конечно, танцевали кто во что горазд. Среди десятиклассников ростом выделялись Азаров с Голицыным, и девочкам хотелось танцевать именно с ними, а среди учителей приятно было смотреть на южного красавца Давлета Георгиевича и изящную Бэллу Герасимовну. Всех девочек, подлетавших к нему, Давлет Георгиевич встречал с одинаковой кокетливой улыбкой, видимо считал, что она придаёт ему дополнительного обаяния.
Пионервожатый Костик предложил организовать «почту», теперь у всех на груди были пришпилены булавками номера. Никто не хотел быть почтальоном, потому что это означало, что вместо танцев надо будет носиться между танцующими и совать им в руки записки. Наталья посмотрела на прилипшую к Женьке Асмоловскую и взялась разносить письма. Она металась в жарком зале среди танцующих, разыскивая нужные номера и доставляя «почту».
Народ жаждал движения, и Костик сменил «медляк» на твист: «Синий, синий иней лёг на провода, в небе тёмно-синем синяя звезда…» - грохотали колонки. А неугомонный Костик уже придумал новый фокус: определить лучшую танцевальную пару через тайное голосование. Пока пол дрожал под «Пушистого беленького котёнка», Наталья, взмокшая от усердия, собирала бумажки с именами лучших танцоров, потом она села считать их. Оказалось, что у школьников победили Марк и Асмоловская, а у учителей, как и следовало ожидать, Бэлла Герасимовна и Давлет Георгиевич. Тут зазвучала битловская «Girl» и Женька, решительно отобрав все бумажки у Натальи, повёл её в круг танцующих.
-Ты чего это всё бегаешь и бегаешь? – не очень-то деликатно спросил он.
-Так никто не захотел быть почтальоном, - простодушно ответила Наталья. Она очень любила танцевать, и дома они часто устраивали «танцевальные» вечерушки, на которых на пятерых кавалеров приходилось всего две дамы.
- Вот именно, - отчего-то сердито отозвался Женька, - никто не захотел, а ты, как беговая лошадка, носишься. Здесь танцевальный вечер всё-таки…
Наталья тут же обиделась:
-Сам ты лошадка! – но подумав, согласилась: - и что с того? Подумаешь! Меня всё равно никто не приглашает, кроме Витечки и тебя. Даже Марк с твоей Асмоловской твист отпрыгал, а ко мне и не подошёл.
-Сколько раз тебе говорить: Асмоловская не моя! – закатил глаза Женька, - что ты её ко мне цепляешь?
-Ладно, ладно… - тут песня кончилась и сразу же зазвучало знакомое вступление. Раздалось дружное «о-о-о!», и кто-то завопил: «Шизгара!». Что тут началось! Все скакали, прыгали, веселились – свобода! Как-то незаметно освободился центр зала, и на небольшом пятачке остались Бэлла Герасимовна с Марком. Пластичные, лёгкие, они, казалось, летали над паркетом. А как они улыбались друг другу! Словно и не было между ними нескольких лет непонимания и почти вражды.
-Последний танец, - объявил Костик, - между прочим, это будет «белый» танец: дамы приглашают кавалеров! –  и нажал на клавишу воспроизведения.
Несколько девочек ринулись к Давлету Георгиевичу, но повезло лишь одной - красавице Юлечке Асмоловской. Она положила руки ему на плечи и придвинулась, он же сделал шаг назад, удерживая её за талию на расстоянии вытянутой руки. Асмоловская даже зажмурилась от счастья: впереди были целых четыре минуты «Дома восходящего солнца».
Наталья собралась было двинуться к Марку, но замерла на месте, от удивления открыв рот. К Голицыну уже успела подойти Бэлла Герасимовна. Она что-то ему сказала, он улыбнулся в ответ немного растерянной улыбкой. Бэлла Герасимовна красиво опустила руки ему на грудь – чтобы положить их ему на плечи ей бы пришлось встать на цыпочки, а он осторожно прикоснулся ладонями к её талии. Они медленно переступали на месте, плавно покачиваясь в такт музыке. Между ними почти не осталось пространства, и лица у них были совершенно отстранёнными от шума и суеты вокруг. Сейчас они были вдвоём – и только.
Наталья с мальчиками ждала возле школы Голицына, чтобы идти домой.
-Ну где он? – возмущённо топтался на месте Витька, - сколько можно торчать в гардеробе? Уже девять часов!
-Через полчаса по телеку спортивное обозрение начнётся, - глянул на часы Женька.
 Тут Марк вышел на улицу, рядом маячила Мумушка. Вместе они подошли к тройке друзей.
-Ребята, - Мумушка обращалась ко всем, но при этом смотрела лишь на девочку, - вы не будете против, если Голицын проводит меня на Васильевский?
Мальчишки пробормотали что-то невразумительное, за всех ответила Наталья. Она посмотрела на молчаливого Марка, потом на учительницу, безмятежно улыбающуюся им:
-Почему мы должны быть против? – преувеличенно изумилась она, - конечно, нет. Гуляй, Маркушенька, гуляй! – и, развернувшись, поплыла прочь, ребята двинулись за ней.
Марк вернулся к полуночи. Родители уже спали и потому он, стараясь не шуметь, протопал на кухню. Не зажигая света, сунулся в холодильник за бутылкой молока и вздрогнул от тихого Натальиного:
-Руки-то вымой, гуляка праздный! – она любила вставлять в речь всякие словечки из классиков. Марк покорно поплёлся в ванную комнату. Когда вернулся, зажёг свет. Наталья, зябко кутаясь в мамин платок, сидела, разглядывая в тёмном окне своё отражение.
Он налил в объёмистую чашку со сливами на боку молока и с удовольствием присел напротив.
-Она на первой линии живёт, - сообщил он, - там надо через двор пройти, в самый угол. Вход, который парадным никак не назвать. А дальше ещё подворотня. Темно - хоть глаза выколи. Но она говорит, что уже привыкла поздно возвращаться и не боится.
-Да? – проявила интерес Наталья, - вот так-таки не боится?
Он покосился на девочку, хмыкнул:
-Да не нужен ей никакой провожатый! Она поговорить хотела. Со мною, - и стал рассказывать: - мы сначала молча шли, а потом она о театре заговорила. Она не всегда учительницей была, до этого в театре работала, она же актриса.
-Актриса… - эхом отозвалась Наталья. А Марк рассердился. В самом деле, что за представление тут сейчас устраивают?
-Вот именно: актриса, - насупился он, - она сказала, что не захотела быть плохой актрисой на сцене и поэтому ушла из театра. Говорила, как вначале и школу понимала лишь как театр. Шла на уроки, как на спектакль. Страшно разозлилась, когда я то сочинение, ну помнишь, про Чацкого, написал. Сразу догадалась, что я посмеяться над нею хотел. Потому и прочла его на собрании. Дядя Петя её за это то ли выдрой, то ли хорьком назвал.
-Это она тебе сказала? – искренне удивилась Наталья.
-Она. И добавила, что давно хотела извиниться. Но сначала гордость не позволяла. Она сказала «не гордость, а глупость». А потом всё случая не представлялось.
-Теперь представился.
-Теперь представился, - кивнул Марк.
-А ты? Что ты ей на это сказал?
-Я? – он посмотрел в широко открытые голубые глаза Натальи, - я тоже извинился.
Наталья встала, забрала у него пустую чашку, сполоснула её.
-Вот и хорошо. Час ночи уже, спать пора, - уходя, бросила через плечо: - не забудь свет погасить, - она была разом измучена и взвинчена, что неудивительно: вечер получился тот ещё.
Когда на следующий день  ребята встретились на трамвайной остановке, чтобы ехать в свой «спортзал», Витька, хлопнув Марка по плечу, выдал:
-Ну ты, брат, даёшь! Мы как увидели тебя с Мумушкой… - Марк не дал ему договорить:
-Она не Мумушка. Её зовут Бэлла Герасимовна. Запомни, Бэлла Герасимовна, - и, подхватив сумку, полез в трамвай.
В домике опять кто-то побывал, безобразно разбросал все вещи, расколошматил банку с плавающей в ней рыбкой. Марк угрюмо постоял над уснувшей рыбкой и уже высохшей лужей:
-Убью гада, - процедил он сквозь зубы. Вид этой рыбки смутно напомнил ему что-то из детства, только он никак не мог вспомнить, что именно.
-А давайте подкараулим его, - предложил Женька.
-А что? Хорошая мысль! – Витька тут же стал придумывать разные варианты «засад».
-Можно попробовать, но надо с дядей Колей посоветоваться, - согласился Марк, - ладно, давайте приберём всё, и заниматься пора. 

На общем «собрании» ребята выложили старшим Ростовым историю загадочного вора.
-Надо в милицию сообщить, - предложила Дарья Алексеевна. Но Николай Николаевич покачал головой:
-О чем заявлять? Ничего же не пропало. А так - это всего лишь мелкое хулиганство.
-Мы его подкараулим, - от возбуждения  Витька прямо-таки подскакивал на стуле.
-Можно попробовать, - и глаза Николая Николаевича азартно блеснули.
-Вы что?! – возмутилась Дарья Алексеевна, - все с ума сошли? Мы ничего не знаем: ни кто это, ни почему он лазит в дом. А вдруг он вооружён?
-Да, да! Вооружён и очень опасен, - тут же радостно подпрыгнула Наталья, - как в том фильме, да?
Все уставились на неё и почти одновременно заговорили:
-Ни за что и никогда ты… - начал Николай Николаевич.
-Тусенька, не вздумай… - испугалась Дарья Алексеевна.
-Только малолеток там не хватало… - сердился Женька.
-Ты чего, чего это вздумала?! – завопил Витька.
-Это мужское дело и нечего тебе соваться, - отрезал Марк.
Наталья тут же надулась:
-Ну и пожалуйста! Подумаешь, пинкертоны несчастные! «Мужское – не мужское», - передразнила она Марка и демонстративно отвернулась. Но Дарья Алексеевна слишком хорошо знала свою дочь:
-Тусенька, дай честное слово, что не увяжешься за мальчиками, - она по-прежнему называла их мальчиками, хотя рослые юноши уже совсем не походили на тех маленьких мальчишек, что когда-то пришли к ним в дом на день рождения её дочери.
Пришлось Наталье смирить себя и дать честное слово, что она не полезет в этот дом.
Очень кстати пришли ноябрьские каникулы, и ребята вместе с Николаем Николаевичем под прикрытием темноты дежурили несколько ночей в домике. Но, видимо, странный воришка уже нашёл нужное или заметил их манёвры. Все ночи проходили спокойно, и они решили закончить с засадами. Да и не очень-то много времени теперь было у них на всякие посторонние дела, до окончания школы осталось всего ничего. Нужно было готовиться к экзаменам. Правда, Марк всё же иногда сбегал в «родовое гнездо», как иронично называла домик Наталья, и ночевал там, но воришка так и не появился.
 Наступил новый 1979 год – последний предолимпийский, все усиленно готовились к Олимпиаде. Уже придумали символ будущих игр – забавного медведя с поясочком из олимпийских колец на толстенькой талии, и теперь эти медведи во всех вариантах населили улицы города.
Марку шёл девятнадцатый год, он сильно возмужал. Исчезла мальчишеская неуклюжесть, вместо неё откуда-то взялась ленивая грация движений. Он как будто жил под музыку, звучащую у него внутри: двигался легко, свободно, непринуждённо, словно танцуя. Говорил, никогда не повышая голоса, заставляя всех прислушиваться к себе. Всегда очень чистоплотный, теперь он несколько раз в день менял рубашки и футболки. Сам стирал своё бельё, стесняясь отдавать его в руки всё понимающей Дарьи Алексеевны. Он почти не разлучался с Натальей. Почти – потому, что Пётр Николаевич забирал его на каникулах к себе, и Наталья возненавидела все каникулы – ей было скучно без Марка. Она по нему тосковала. Конечно, рядом были Витька и Женька, но по сравнению с Голицыным они были совсем ещё дети. У неё от  Марка не было никаких секретов. И у него тоже. Или почти не было.
Теперь после уроков многие учителя давали специальные консультации, называя их модным словом «факультатив». Наталья бегала на подобные консультации в Академию, там с абитуриентами работали педагоги-художники. Витька с Женькой занимались с математиком, а Марк и ещё несколько человек, чувствовавших неуверенность в написании сочинений, - с Бэллой Герасимовной.
В начале апреля вернулась Ирина Голицына. Ребята как раз были в своём «спортзале», когда в окно увидели у калитки женщину в тёмном пальто и платке почти до самых глаз. Женщина рассматривала развалюху-хибару с выражением горечи и тоски на лице. Потом она двинулась к дому, постучалась. Ей открыли. Увидев Марка, она побледнела и даже пошатнулась. Витька подставил ей табурет, и она тяжело на него осела, переводя испуганный взгляд с Марка на Женьку, и вновь с одного на другого..
 Ирина была нездорова, всё время кашляла, но держалась гордо и независимо. Марк пытался помогать тётке, приносил продукты, наводил порядок в домике. Она следила за ним настороженными глазами, словно ожидая подвоха. Она ему не доверяла. Но холодность и сдержанность тётки никогда его не отпугивали. На навещавшую её Наталью смотрела приветливо и даже ласково. Ирина наотрез отказалась переселиться в нормальные условия к Ростовым. Дарья Алексеевна приволокла с помощью мужчин узлы с постельным бельём, одеяла, кое-что для кухни. Николай Николаевич съездил на мебельный рынок и купил там узкую кровать, которую поставили в крохотной комнатушке без окон и двери – бывшей кладовой. Повесили пёструю занавеску, и у Ирины получилась даже своя комната.
Наташа попеременно с Дарьей Алексеевной навещали больную, готовили обед: суп из курицы, жарили картошку. Но у Ирины не было аппетита, и они с Марком уговаривали её съесть хотя бы пару ложечек бульона. Узнав, что при застарелом кашле помогает медвежий жир, неизвестно где – для Наташи это осталось загадкой – Марк добыл целую бутылку. Наташа растирала Ирине грудь и спину, а Марк – ступни и икры, они давали ей пить медвежий жир с горячим молоком, укладывали спать, укрывая тёплым одеялом. Теперь Марк часто оставался ночевать в домике-развалюхе, потому что от Ирины нельзя было отойти. Наконец он решил совсем к ней переехать. Конечно, Наталью это расстроило, но Дарья Алексеевна упрекнула её, сказав, что нельзя быть такой эгоистичной и что там он сейчас нужнее. И Наталья со вздохом согласилась с нею.
Ирине полегчало, но Марк пока не стал возвращаться к Ростовым. Они с Ириной решили немного подремонтировать домик. Марк за пол-литра добывал  у рабочих на стройке доски, кирпич и по воскресеньям с раннего утра до позднего вечера стучал молотком, пытаясь поправить то, что уже почти не поддавалось ремонту. Ему помогал Николай Николаевич. Они стругали, мазали, прибивали, красили – наводили порядок. Конечно, Витька с Женькой тоже были тут. А женщины готовили мужчинам обед. Все были при деле.
 Как-то Витька забежал внутрь домика глотнуть водички.
-Ух, хорошо! – голый по пояс и уже успевший загореть, и так смуглый, узкоглазый, Витька был один в один «дитя Востока», - бабка селёдкой накормила – вот и хочется пить.
 Ирина уже довольно бодро занималась домашними делами. Витьку она привечала, в отличие от Женьки – на того она даже смотреть отказывалась. Она сунула Витьке странное приспособление:
-Вот, нашла в углу. Это что ж такое? Для чего? – спросила она.
-Так это мы вора ловили, - и он вывалил всю историю. Ирина молча слушала, но когда Витька рассказал о разбитом аквариуме, прямо в лице изменилась.
Весь день она присматривалась к племяннику. С недоумением он ловил на себе её тяжёлый взгляд. Поздно вечером, когда все работнички отправились по домам, она села напротив Марка – он только что принялся за любимое молоко.
-Что это за история с вором? – как бы равнодушно бросила она. Марк отставил пустую кружку, вытер молочные «усы» рукой:
-Повадился какой-то гад лазить к нам. Искал не пойми что. Банку с рыбкой разбил, паразит!
-Зачем ему аквариум? Глупость какая. Он, этот аквариум,  - что,  был какой-то особенный?
-Банка обычная трёхлитровая. Только мы туда цветных камешков накидали: зелёных, коричневых, даже синие были – бутылки по кустам искали. Разбили их, в школьной мастерской обточили, чтобы рыбка не порезалась. Да, ещё тётя Даша целую горсть жемчуга отсыпала, у неё как раз длиннющая нитка порвалась…
-Как жемчуга? Настоящего?!
-Да нет. Откуда настоящий? Это дядя Петя привёз из-за границы, из Праги, кажется. Мы его тоже в воду кинули. Красиво получилось, - он посмотрел на тётку: что-то она сегодня бледная совсем, лихорадочные пятна на щеках. – Ты как себя чувствуешь, тётя Ира? Может, приляжешь? Я сам всё уберу здесь.
Ирина выпрямилась, надменно глянула:
-Сколько раз просила: не говори мне «ты»! То, что я твоя тётя, ещё не означает, что мне можно тыкать, - и ушла за занавеску. Тон её недвусмысленно говорил, что она умалчивает о чём-то важном.
Марк пожал плечами. У них уже были подобные разговоры. Однажды он спросил её, что она помнит об его отце.  Тогда Ирина смерила его неприязненным взглядом, помолчала и вдруг выдала:
-Твой отец – мерзавец и негодяй. Он бросил твою мать, когда она ждала тебя. Он подлый предатель! И ты хочешь, чтобы я вспоминала такую тварь?! – потом нехорошо усмехнулась, - если хочешь знать, каков он, посмотрись в зеркало. Ты его копия, даже глаза – других таких не найдёшь…
И вот опять тётка показала свой характер. Он, отдыхая, посидел ещё немного за столом, потом вымыл кружку, прошуршал одеждой:
-Тётя Ира, я завтра приду. Закройте, пожалуйста, дверь за мной, - и ушёл.
Ирина вышла из-за занавески, задвинула засов на дверях и села за стол. Он ничего не помнит! Хорошо это или нет? Когда мальчишка говорил о стеклышках, она ещё была относительно спокойна, но слово «жемчуг» просто ввело её в ступор. Она испугалась. Неужели опять? Нельзя допустить повторения той истории. Его надо остановить. Как? И ещё вор, который разбивает банку с рыбкой, чтобы посмотреть на стёкла и жемчуг. Что он ищет? Драгоценности? Так ведь всё забрали те, в сапогах и форме. Или не всё?!
Они с Галочкой, когда въехали в этот домик, играли в разные «секретики». На чердаке, где стены не были обшиты, они закладывали всякие свои вещички с условием, кто не найдёт – тот моет полы вне очереди. Шустрая Ирина мгновенно находила секретики сестры, из-за этого полы у них всегда сверкали под усердными Галочкиными руками. Даже мама играла с ними. Тогда они все легко взбирались по приставной лестнице на чердак. В потолке был лючок, он откидывался, и можно было перелезть с лестницы на шуршащий сухим сеном (откуда там было сено?!) пол. Свет туда не провели. Да и зачем нужен свет под скошенными из-за крыши стенами? Там никогда ничего не хранили: ни сломанных стульев, ни старых корзин. Там и выпрямиться в полный рост не получалось. Были места, куда до стены даже не дотянуться, потому что скат крыши и пол образовывали острый угол.
Мама, еле шевеля посиневшими губами, рассказала, как при обыске эти в сапогах лазили везде, и на чердак тоже. Так что, если там и было что-то, эти бы обязательно нашли. Что же тогда искал здесь вор?
Ирина вспомнила, как мама начала бредить, и даже сейчас, спустя десять лет, у неё сжалось сердце. Бедная мама! Она всё шептала и шептала, как мальчишка молчал целую неделю, и вдруг стал рыдать, биться, он звал, не переставая, Галочку. Когда у него стали судорожно дёргаться руки и ноги, а голова запрокинулась, мама выбежала звонить в скорую. На пороге её остановила тишина: внук замолчал. Похолодев от ужаса, она бросилась назад и замерла в дверях. Галочка сидела на кровати и укачивала сына, напевая свою любимую «El Tamborilero», мальчик спокойно спал на её руках. Мама рванулась к дочери, но та покачала головой, уложила ребёнка в кроватку, поцеловала его и ушла, пройдя мимо остолбеневшей матери. Утром пришёл участковый и, бегая глазами, сообщил, что Галочки больше нет, она умерла там, в камере ещё прошлым днём.
Конечно, это был бред умирающей женщины, и Ирина тогда не придала ему значения. Но вот теперь вспомнилось. Она зажмурилась и зашептала:
-Галочка, прости меня! Прости, что не могу заставить себя любить твоего сына. Прости за то, что сделала тогда в родилке! Прости! 

Марк шёл по вечернему городу, разукрашенному к завтрашнему первомайскому празднику. Народ уже начал отдыхать и веселиться, а завтра демонстрация с транспарантами и шариками, потом застолье с селёдочкой под водочку да с хорошим салатиком, а по телевизору праздничный «Голубой огонёк» с красиво выложенными фруктами в вазах на столиках. У Ростовых водку не пили. У них пили вино. Сухое вино, в которое Наталья тайком всегда подсыпала несколько ложек сахара. Взрослые якобы ничего не замечали и с удовольствием цедили подслащённую «Алазанскую долину» или «Ркацители», правда, в последнее время дядя Петя стал привозить любимый обоими братьями ром и коньяк. Как же Марк был благодарен своей неулыбчивой судьбе за то, что она свела его с Ростовыми! Ещё в детдоме он никак не мог понять, что это такое гложет его изнутри, что мешает прямо и радостно встречать каждый новый день. И лишь сейчас он смог дать этому состоянию название. Это неприкаянность. Беспокойство, неустроенность, смятение и чуть ли не забитость – вот что для него значило это слово. Но это было тогда, до Ростовых. Их душевная щедрость распространялась на всех, кто оказывался рядом. И если бы от него зависел выбор семьи, для себя он ничего иного не желал бы никогда. Поэтому едва в голове всплывало имя кого-либо из Ростовых, тепло и нежность охватывали его.
Сейчас Марк шёл не к Ростовым. Ему предстоял неприятный разговор. Неприятный, но необходимый. Как-то так получилось, что он попал в сложное и двусмысленное положение, из которого он в последний месяц тщетно искал выход. Но не мог ничего придумать.
Его уже ждали. Ему ласково улыбались. Эта женщина всегда встречала его улыбкой. Сегодня, возможно, её губы без намёка на помаду (он терпеть не мог краску на губах, и она помнила об этом) складывались в немного нервную улыбку. И Марку стало стыдно: вот сейчас он обрушит на неё своё решение. Он представил, как горестно сожмётся её рот, как потухнут сияющие прозрачные глаза. Зачем, ну зачем он втравился в это?!
Когда он проснулся, она уже возилась на кухне. Он так ничего и не сказал ей, хмуро глянул в окно на маячащий в просвете двора-колодца лоскуток зелёно-бледного неба и ощутил себя такой же зелёно-бледной тварью. Что там вчера тётя Ира выдала ему об отце? Посмотри на себя в зеркало: ты его копия, он такой же, как ты, подлый предатель – так, кажется, она выкрикнула ему в лицо?
Красивая скатерть, цветы  в вазочке, омлет на японском фарфоре, кофе со сливками – он вопросительно поднял глаза. Женщина засияла светлой, почти блаженной, радостью:
-Сегодня праздник, - она переставляла и поправляла стоящие на столе предметы, - ты ешь, ешь!
Она села напротив, заботливо и аккуратно налила ему кофе, добавила сливок, отметила про себя, что он осунулся, под глазами залегли тёмные тени. Она несколько мгновений всматривалась в его тёмные глаза, загадочно улыбалась:
-Вчера я забрала наши фотографии из фотоателье. Хочешь взглянуть? – она сбегала в комнату за снимками. Марк посмотрел на три пухлых конверта. Это был единственный раз, когда они встретились вне её дома. Ни она, ни он не желали, чтобы об их отношениях стало кому-либо известно. В тот день они сели в промёрзлую электричку в сторону Выборга, долго тряслись в ней, но зато гуляли по январскому городку, ни от кого не прячась. Она снимала его в различных ракурсах: Марк на фоне выборгского замка, Марк кормит наглых чаек, Марк гладит старенького пуделя, Марк улыбается, Марк хмурится. Везде Марк, Марк, Марк… И лишь один раз она попросила прохожего снять их вместе.
Он слишком долго изучал фотографию, на которой они, обнявшись, смеются в объектив фотоаппарата. Он должен сказать ей! Его замутило от предстоящего разговора.
-Марк, ты больше не приходи ко мне, - вдруг проговорила она совершенно ясным голосом, забирая у него фотографии – целых три плёнки по 36 кадров с его лицом.
-Почему? – он знал, что она сейчас скажет. Догадался, но не отвёл взгляда, как делал это раньше.
-Почему? – она присела на краешек стула, как птичка. Ей не хотелось показать, как сильно она нервничает, - ты же и так всё понимаешь. Замуж я за тебя не пойду… - она сделала паузу, ожидая его «почему», но он промолчал. Она усмехнулась: - вот потому. Наш смешной роман не имел никакой перспективы. Мы знали об этом с самого его начала. Вот теперь наступил конец маленькому приключению. И, если честно, я устала прятаться.
-Через два месяца я закончу школу…
-Да, это, конечно, очень благородно, - Марк вспыхнул, знала бы она как трудно порой оставаться благородным.
-Марк, дорогой, тебе всего лишь девятнадцатый год. Между нами двадцать лет! Это пропасть. Конечно, я могла бы выйти за тебя. «Муж-мальчик, муж-слуга», - с горечью вспомнила она Чацкого, - но, видишь ли, я не гожусь на роль жены-мамочки, да и не больно-то  ты уговариваешь меня, предлагая руку и сердце. Так что, давай разбежимся без взаимных упрёков – мило и по-современному. Ты ведь с этим вчера шёл ко мне? Нет-нет, не терзайся, - и весело добавила: - я  - не Анна Каренина, на вокзал искать паровоз не поеду.  К тому же есть один солидный дядечка… с ним и найду «тихую гавань». Так что… - она не договорила, пошла в прихожую, вернулась с его курткой, - вот, тебе пора, - и отступила, словно бы испугавшись, что он сейчас обнимет её, и тогда она ни за что уже его не отпустит.
   Ему нечего было сказать, кроме банального «прости». Что ей до его «прости»? Он не хотел этой связи. И она всё поняла ещё тогда, когда начался их безнадёжный роман, и взяла на себя ответственность за будущее. И пусть это эгоистично, пусть мелко и даже пошло, как же хорошо, что всё закончилось! И Марк, расправив плечи, глянул на выглянувший лучик солнца, улыбнулся: впереди последний школьный месяц, потом экзамены – и он свободный человек. Разве это не замечательно?!

Май пролетел на бешеной скорости. Они уже написали сочинение, сдали математику, впереди были обществоведение с историей, русский язык, физика, химия – всё устно.
-Ой, а где твой браслет? – шла консультация по физике. Ослепительный Давлет Георгиевич распутывал на доске какую-то хитрую задачу про полусферический тонкостенный колокол. Даже сейчас, когда, казалось бы,  можно было сесть так, как хочется, вся четвёрка друзей по-прежнему занимала свои места в конце класса у окна. Юля Асмоловская, за которой приударял  Азаров, присела было рядом с ним, но Женька, уже в который раз за последние два года, покачал головой и переставил её сумку. И обижаться на это было бессмысленно.
-Так где же твой браслет? – Наталья обернулась к Голицыну, тот немного растерянно уставился на своё запястье, потом дёрнул рукав рубашки:
-Не знаю, - конечно, он знал, где остался его браслет. Но, чтобы забрать его, нужно было идти в тот дом и просить ту женщину, с которой они расстались. Совсем расстались. И как бы он сказал? «Я забыл у тебя свою вещь. Отдай её мне»? Так, что ли? Позорище. Поэтому он сделал вид, что очень занят разглядыванием  модной курточки учителя в блестящих заклёпках и повторил: - не знаю.
-Ростова! – тут же подлетело  Наталье от Давлет Георгиевича, - вот скажи, чем ты сейчас занимаешься? Для кого консультация? Для тебя, в том числе. Если она тебе не нужна, сидела бы дома. О чём я сейчас говорил? Вот нарочно задам тебе этот вопрос на экзамене!
-Извините, Давлет Георгиевич, - тут же повинилась Наталья и вскинулась: - а можно я вам всё это уже сейчас отвечу?
Давлет Георгиевич посмотрел на забавную глазастую девчонку и улыбнулся:
-Ну, вот что с тобой делать?! – и все засмеялись.
Выпускные экзамены сдавались на удивление легко. Учителя, которые, казалось, драли три шкуры с каждого в учебном году, теперь были не просто лояльны к самым отъявленным лентяям, они словно бы породнились с каждым из выпускников и безмерно радовались всякому удачному ответу.
Остался последний экзамен – по русскому языку. Марк на консультацию не пошёл, сидел на детской площадке под облезлым грибочком и, пользуясь отсутствием малышей, курил. Он вспомнил, что обещал Наталье отыскать что-нибудь блестящее для её выпускного платья. Она с Дарьей Алексеевной задумала шифоновое чудо глубокого синего цвета с многослойной юбкой.
-Вот, готово, - Дарья Алексеевна с удовольствием разглядывала тоненькую фигурку дочери, - теперь снимай и аккуратно повесь его в шкаф.
-Повешу, только мальчикам покажу, - и помчалась в кабинет, где ребята гоняли друг друга по-русскому. – Ну как? Идёт?
Наталья повертелась перед друзьями, лёгкая ткань юбки разлетелась синим веером.
-«Цвет небесный, синий цвет, полюбил я с малых лет»… - продекламировал Витька Бараташвили.
-Ну, так идёт или нет? – не отставала Наталья.
-Очень идёт, Наташенька, - серьёзно ответил Женька и ткнул Витьку узким носком туфли, тот ойкнул и прочёл ещё:
-«В детстве он мне означал синеву иных начал… Он прекрасен без прикрас…» - и замялся. Наверное, забыл строчку.
-«Это цвет любимых глаз», - закончил за него Женька улыбаясь. Он-то знал, что Витька никогда и нигде не произносит слово «любить», что тот почему-то безумно стесняется этого слова. А для Азарова, привыкшего со сцены объясняться во всех школьных спектаклях, оно, это слово, почти ничего не значило. Наталья раздала всем воздушные поцелуи, как делали певицы на сцене.
-Сюда бы пошло то ожерелье, в котором мы были на грибоедовском балу. Помнишь, Марк? – Наталья разглядывала себя в стеклянных дверцах книжного шкафа, - неужели не помнишь? Ты же его ещё Женечке дал, чтобы Асмоловская надела на бал в доме Фамусовых. Там такие красивые синие стёклышки - прямо настоящие сапфиры! Правда, я настоящие сапфиры только издали в музее Горного института видела. Марк! Где оно?
-Не знаю. Валяется где-нибудь, наверное.
-Найди, пожалуйста. Найдёшь?
-Постараюсь, - согласился он, вставая, - пойду я. Что-то тётя Ира опять захандрила…
-Я с тобою! – тут же отозвалась Наталья, - подожди, только переоденусь, - и убежала к себе.
-Хочешь, мы тоже поедем? – Витька окинул Марка быстрым взглядом.
-Нет, не надо. Вы лучше возьмите любой том Льва Толстого и разбирайте предложения оттуда. Что-то Витька тормозил вчера.

По дороге на трамвайную остановку они загрузили купленные продукты в пластиковый пакет с олимпийским медведем: полкило докторской колбасы, триста граммов пошехонского сыра с мелкими дырочками, хлеб и молоко. В малолюдном трамвае нашлась свободная скамья. Марк поставил пакет на пол между ног, а  Наталья сразу пристроила голову ему на плечо и закрыла глаза. Её немного укачивало в транспорте и всегда клонило  в сон.
-Толкни меня, когда приедем, - она всегда говорила так, как будто собиралась впасть в беспробудный сон.
-Угу, дёрну за стоп-кран, - и слегка подёргал за упавшую ему в руку косу.
Она и впрямь задремала, хотя трамвай устрашающе грохотал и скрежетал на каждом повороте. Но когда вошедшая тётка с авоськой, из которой торчал нарезной батон и бутылка кефира, вдруг заорала:
-Передай за билет, парень! – Марк цыкнул на неё, тётка вытаращила глаза, а Наталья потёрлась щекой о его плечо и сонно спросила:
-Что, уже приехали?
-Почти. Ещё пару остановок.
-Тогда я ещё посплю, - и привалилась к тёплому боку Марка.
Ирина встретила их возле хибарки. Она улыбнулась Наталье, настороженно глянула на племянника. Тот сделал вид, что не заметил колючего взгляда.
-Как вы себя чувствуете, тётя Ира? – спросил он. На что она насмешливо скривила бесцветные губы:
-Твоими молитвами, твоими молитвами.
Наталья тут же уловила напряжение между тётей и племянником, удивлённо подняла брови.
-Давайте чай попьём, - предложила она и пошла ставить чайник на электрическую плитку, при этом задавая себе вопрос – с чего бы это между Марком и тёткой пробежала чёрная кошка?
Марк, разыскивая ожерелье, порылся в ящиках стола. Но ничего не нашёл.
-Слушай, - сказал он Наталье, - не могу найти. Помню же, что сюда положил… Асмоловская отдала, и я его сюда сунул.
-Поищи получше, - огорчилась Наталья. Она уже представила, как будут переливаться и сверкать у неё на шее красивые камешки. Марк ещё покопался в разных местах, но без результата.
-Тётя Ира, - вспомнила Наталья, – на днях дядя Петя приедет. Вот он обрадуется, что вы с нами!
-Я не хочу его видеть! – Ирина так вскрикнула, что даже закашлялась. Она долго кашляла, наконец приступ прошёл. Она пошла к себе за занавеску, бросив на прощанье: - не хочу видеть!
Наталья в недоумении посмотрела на Марка, тот лишь пожал плечами. Девочке стало неуютно и ужасно обидно за дядю. Она засобиралась домой, Марк вышёл проводить. Но она не разрешила ему ехать с нею, велела идти домой и хорошенько выспаться перед экзаменом.
Выспаться не получилось. Вернувшись, Марк снова стал копаться в столе, разыскивая украшение. Ирина с неодобрением следила за его поисками, её лихорадочно блестевшие глаза так и жгли. Марк прямо-таки физически ощущал тяжесть её взгляда. Под кожу заползал странный страх от этого старческого липкого взора. В нём никогда не было даже признака доброты – только глухой гнев на предательский обман.
-Никак бирюльку с сапфирами ищешь? – вдруг спросила Ирина.
-Да, вот не помню, куда сунул, - он досадливо потёр переносицу.
-В столе лежало. Но теперь там его не ищи. И нигде не ищи. Я в реку его кинула.
-Зачем?! – поразился Марк, - Наташа так хотела его на выпускной…
Он не договорил. Как фурия, подлетела к нему Ирина, со всего размаха она отвесила ему звонкую оплеуху, потом ещё одну, и ещё. Марк отшатнулся, закрываясь руками:
-Вы что?! – из носу у него потекло что-то теплое, но Ирину это не остановило.
-Гадина, у-у,  гадина! – кричала она, - ты… ты Галочку убил… ты маму мою убил… ты меня убил! Задавить тебя надо было ещё тогда! Тварь… мерзкая тварь! Теперь ты и этих хочешь добить!
Внезапно она застыла, уставившись в угол, и рухнула без сознания  прямо в руки племянника. Марк отнёс её на кровать.
-Тётя Ира, - он слегка потряс её за плечо, но никакой реакции: синюшно-бледная, дыхания не слышно. Он испугался, что сейчас она умрёт. Что делать? Подложил ей под голову подушку, укрыл одеялом и бросился звонить в скорую, совсем забыв, какой у него потрёпанный сейчас вид. Скорая приехала через пятнадцать минут, Всё это время Марк пытался растирать ледяные руки тётки, он даже налил в бутылку кипятка, обернул полотенцем и сунул ей к ногам. Но Ирина по-прежнему лежала, никак не реагируя на его хлопоты.
Бригада скорой состояла из пожилого фельдшера и медсестры, они отодвинули Марка в сторону и занялись Ириной. Словно в прострации, сидел Голицын на табурете, слыша тихие переговоры медиков, звяканье чего-то стеклянного. Он никак не мог понять, почему вдруг тётка набросилась на него. За что? А что она кричала?! Он, Марк, убил…
-Вот что парень, - фельдшер вышел из-за занавески, - кто она тебе?
-Тётя, - он дёрнул щекой и почувствовал боль, тронул пальцем – так и есть – вздулась и саднит длинная царапина.
-Что же это вы тут не поделили? – фельдшер оглядел Марка, отметив и кровь на рубашке, и расквашенный нос, и расцарапанную щёку.
-Как она? – Марк не стал отвечать, лишь глянул исподлобья.
-У тёти твоей нервный шок, потому и обморок был. Давление упало. А ещё у неё, похоже, туберкулёз. Но это я так, на глаз определил. Проверить надо. Сейчас Катенька укольчики сделает, мы пока посидим да понаблюдаем. Ты вот что, чайник поставь и чайку завари, а лучше кофе. Есть кофе-то у тебя?
-Есть, - Марк стал возиться с чайником, чашками, достал банку индийского растворимого кофе – подарок Петра Николаевича.
-Хорошо живёшь! – глянув на банку, пробурчал фельдшер. Появилась Катенька:
-Ой, кофе! – обрадовалась она, – я туда возьму, - она взяла чашку обеими руками и вернулась за занавеску.
-Золотая девочка! – похвалил её фельдшер, - сейчас попьём и документы заполним. Так что тут у вас такое случилось?
-Не знаю. Мы пришли…
-Кто мы? – сразу перебил его фельдшер тоном участкового милиционера. Марк угрюмо глянул на него и продолжил:
-Мы с одноклассницей пришли. У нас завтра последний экзамен, потом выпускной. В столе лежало ожерелье…
-Ожерелье? Вот это номер!
-Да ерунда это, стекляшка красивая – и всё. Но оно пропало. Наташа расстроилась – она хотела его на выпускной надеть - и уехала домой, а я стал смотреть в разных местах – вдруг найдётся. А тут тётя Ира говорит, что, мол, не ищи, я выкинула в реку его. И как налетела на меня, а потом упала – и всё.
-И всё? - спросил фельдшер.
-Всё. Вы что, думаете, я её ударил?! – взвился Марк.
-Нет, не думаю. На ней никаких повреждений нет. Что смотришь? Думал, мы не осмотрим её? Ты на себя-то посмотри: весь в кровище измазан, нос разбит, лицо расцарапано… Так что, парень, осмотрели мы её. А ты бы к носу холодное что приложил, вон как распух. Хорош ты будешь завтра на экзамене! А щёку я тебе сейчас обработаю, да ещё от столбняка влеплю. Что же это твоей тётке не понравилось? Одноклассница твоя?
-Что вы! Она Наташу с рождения знает, любит её…
-Так, прямо, и любит, - хмыкнул фельдшер, - а тебе по морде надавала…
-На неё помутнее нашло! Она кричала, что я убил маму, бабушку и её саму, а теперь хочу и Наташиных родных убить.
-Ничего себе, - присвистнул фельдшер, - так, может, ты и… Ладно, ладно, не кривись. Давно с тёткой живёшь?
-Пару месяцев. Она до этого в другом городе жила.
-А мать где?
-Мамы не стало, когда мне шесть лет было. И бабушки тогда же не стало.
-Ну в шесть лет вряд ли ты кого угробил. Слушай, а твоя тётя, случайно, не из отсидки вернулась? – вдруг спросил фельдшер.
-Сейчас нет. Она до этого там была.
-Ну ладно. Давай бумаги заполнять, - он отодвинул чашку, достал из папки бланк и стал писать, заглядывая в Иринин паспорт. Потом они померили давление у спящей Ирины. Золотая девочка Катенька сделала Марку под лопатку  укол от столбняка, одобрительно оглядев его фигуру. И медики уехали. Марк заглянул к Ирине, та тихо спала, щёки её слегка порозовели, и вообще лицо было спокойным и даже милым.
Он не стал раздеваться, разложил свою раскладушку, и улёгся, мечтая заснуть и проснуться так, словно бы ничего сегодняшнего и не было.

-Ну ты что, не мог хотя бы сегодня не подраться?! – возмутилась Наталья при виде Марка. Тот лишь поморщился. Он чуть не опоздал на экзамен, потому что не спал всю ночь, а заснул уже под самое утро. Проснувшись, понял, что опаздывает, потому носился как угорелый, одновременно заваривая чай для проснувшейся Ирины, умываясь, бреясь и переодеваясь.
-Этому паразиту Сеньке Зелёному я башку отверчу! – спрыгнул с подоконника Витька.
-Давно пора. Сегодня же пойдём… - кивнул Женька.
-Тихо вы! – цыкнул на них Марк, - это не Сенька…
Немой сцене, последовавшей за заявлением Марка, запросто мог бы позавидовать писатель Гоголь. И Женька, и Витька повернулись к Наталье и  вопросительно уставились на неё. Та вначале не поняла, что значит их выразительное молчание, а когда до неё дошло наконец, она чуть ли не завопила:
-Вы что тут все – с ума посходили? Вы думаете, это я ему щёку располосовала?! – и она пошла к дверям класса, где шёл экзамен.
-Наташенька, подожди, я с тобой зайду, - двинулся за ней Женька.
Экзамен проходил в кабинете словесности. За столом, покрытым зелёной скатертью восседала комиссия. Бэлла Герасимовна ровными рядами разложила билеты по русскому языку. У них не было деления класса на группы по алфавиту, каждый приходил тогда, когда хотел. Из сорока двух человек осталось экзаменоваться примерно десятку. Наталья взяла билет, назвала его номер и села готовиться. Азаров, а за ним Иващенков и Голицын сделали то же самое. Быстро набросав тезисы ответа и разобрав несложное предложение, Наталья стала ждать своей очереди. Она блуждала глазами по портретам писателей, потом стала рассматривать комиссию и замерла.
Такого взгляда, полного тоски, боли, сожаления и ещё чего-то глубоко запрятанного, ей никогда не приходилось видеть. Она проследила за взглядом Бэллы Герасимовны и вздрогнула: та смотрела на Голицына. Марк почувствовал её взгляд, настороженно поднял голову, вопросительно выгнув бровь - и отвёл глаза. Бэлла Герасимовна тут же повернулась к директору школы с каким-то вопросом. Любопытство и недоумение прямо-таки распирало Наталью. То, как эти двое смотрели друг на друга, о многом говорило. Это был диалог – тяжёлый, болезненный. Лицо Марка застыло, губы сжались, от него исходило такое жуткое напряжение – чуть ли не током било.
Наталья быстро ответила свой билет, легко отбила дополнительные вопросы и вышла с заслуженной пятёркой. Для неё школьные годы закончились. В коридоре её ждал сюрприз. «Болеть» за своих ребят пришёл Пётр Николаевич. Наталья вспомнила, как вчера Ирина Васильевна грубо и категорично отказалась видеть Петра Николаевича, и приуныла. Ей так не хотелось портить настроение: школа позади, десять лет пролетели! Возле кабинета словесности всплыла новая фигура – очень импозантный мужчина, одетый так тщательно, что это бросалось в глаза, и с букетом нежно-розовых гвоздик. Ему было жарко: ничего удивительного – июнь всё-таки – и он постоянно вытирал лоб и шею клетчатым платком.
-Кто это? – тихонько спросил Пётр Николаевич.
-Это наш новый завхоз, он бывший военный, полковник, кажется, - прошептала Наталья. Тут выскочил с четвёркой Иващенков, вскоре вслед за ним отличник Женька. Ждали Марка. Но вместо него вышла Бэлла Герасимовна.
В чёрном шёлковом закрытом платье с букетиком анютиных глазок у ворота, хрупкая и нежная, она сейчас казалась не старше своих учеников. Она увидела представительного завхоза и приветственно помахала ему, тот тут же двинулся к ней, протягивая гвоздики. Она благосклонно приняла их, поблагодарила кивком, улыбнулась. Бэлла Герасимовна беспокойно оглядывалась, ища кого-то глазами. Завидев группу ребят, двинулась к ним, но тут она заметила Петра Николаевича и решительно направилась в его сторону.
-Здравствуйте, Пётр Николаевич, - она мило улыбнулась, - вы узнали меня?
-Конечно, Бэлла Герасимовна. Как же вас можно не узнать? – она не обратила внимания на прозвучавшую в его голосе мягкую иронию.
-Можно вас на два слова? – и повернулась к Наталье, - сейчас верну вам вашего очаровательного дядю. Не беспокойтесь.
-Да мы вроде бы и не беспокоимся. Здесь же не тёмный лес, а дядя Петя – не Красная шапочка, - Наталья явно дерзила, и мальчики с удивлением глянули на неё. Но Бэлла Герасимовна лишь усмехнулась и, подхватив под руку Петра Николаевича, отошла с ним в сторону.
-Ты что? – шепнул ей Женька, - чего ты так?
-Ничего. Подумаешь, Анна Каренина со своими анютиными глазками!
-Не-е. Это у неё траур по нашему классу, - неудачно сострил Витька.
Тем временем Бэлла Герасимовна отпустила локоть Петра Николаевича:
-А помните, как вы меня пару лет назад хорьком назвали? – вдруг засмеялась она нервным смехом, - маленьким хищником?
-Помню, - серьёзно ответил Пётр Николаевич. Он сейчас видел, какого чудовищного напряжения стоит этой женщине легкомысленный смех, - и я прошу прощения. Но вы ведь не для того отозвали меня?
-Не для того, - кивнула она и достала из кармана платья браслет, - пожалуйста, передайте ему. Он забыл его у меня. Вначале я хотела отдать вашей племяннице, но лучше, если вы вернёте ему это. Ей совсем не обязательно погружаться в уже перевёрнутые страницы.
-Браслет Марка?! Но как… - и замолчал, брезгливая жалость мелькнула в его глазах, - вы посмели…
-Ах, пожалуйста, не читайте нотаций! – сдвинула она тонкие брови, - не будьте ханжой. И потом это всё уже давно закончилось. Успокойтесь, мы уже два месяца не встречаемся. Ну вот, я сказала всё, что хотела. Пойду к своему паровозу, - непонятно закончила она, кивнула на прощанье и лёгкой походкой подошла к завхозу. Обменялась с ним парой фраз и направилась к кабинету. В дверях столкнулась с Марком, который выходил со счастливым лицом наружу. Он придержал дверь, пропуская её в класс. Бэлла Герасимовна благодарно кивнула и скрылась за дверью.
-Пошли в «Рим»! – предложила Наталья, - у меня два рубля есть. Съедим мороженое в честь последнего экзамена!
-Я не могу, - отказался Марк, - тёте Ире вчера плохо стало. Её нельзя одну оставлять.
-Ирина в Ленинграде?! – поразился Пётр Николаевич, - сейчас же едем к ней.
-Подождите, дядя Петя, - вцепилась в него Наталья, - она никого не хочет видеть. И просила её не беспокоить.
-Никого не хочет видеть? – растерянно повторил Пётр Николаевич, - и меня не хочет видеть?
-Никого.
-Ясно, - огорчился он, - что ж, будем уважать её желание. Марк, я провожу тебя до трамвая. А вы, ребята, идите. Я сейчас вернусь.
Но он, видимо, плохо знал свою племянницу. Наталья видела, как Бэлла Герасимовна протянула Петру Николаевичу что-то блестящее, от взгляда девочки не скрылось выражение лица дяди. И теперь ей ужасно хотелось выяснить, что же такое отдала Бэлла Герасимовна. У неё мелькнула безумная догадка, но Наталья отогнала её, как совершенно невозможную. Поэтому она велела мальчикам идти к ним и рассказать Дарье Алексеевне, как прошёл экзамен.
-А я съезжу к тёте Ире, узнаю, что ей привезти. А то от Марка толком ничего не добьёшься.
-Так она же никого не хочет видеть, - напомнил ей Женька.
-Не хочет, но мне можно, - отрезала Наталья и поспешила за Петром Николаевичем и Марком, но так, чтобы не попадаться им на глаза - совсем как в шпионском фильме, который она недавно смотрела.
Они стояли на остановке. Марк что-то рассказывал, Пётр Николаевич внимательно слушал. Уже прошло несколько трамваев, а они всё никак не могли закончить разговор. Наталья прямо вся извелась, пытаясь услыхать, о чём идёт речь. Ничего не получилось. Наконец, они обо всём договорились. Марк уже собрался войти в подошедший вагон, но Пётр Николаевич остановил его:
-Марк, твой браслет… - и протянул его юноше. Тот вспыхнул, взял и молча застегнул на запястье.
-Ничего не хочешь сказать?
-Нет.
-Марк, женщины эмоциональны. Иногда они, как головой в омут бросаются в свои чувства. Мужчина менее подвержен эмоциям, поэтому он обязан отвечать и за себя, и за неё. Ты понимаешь это?
Он поднял глаза, в которых играли синие искры:
-Я всё понимаю, дядя Петя. Мы расстались. И… я люблю другого человека, - и он вскочил на подножку отъезжающего трамвая.
Наталья ни слова не слышала из их разговора, но она видела, как дядя отдал браслет Марку. Она не поехала в хибарку, посмотрела вслед трамваю и медленно пошла к дому. Наталья умела сопоставлять и анализировать события. На душе почему-то было пусто и мерзко.
За день до выпускного вечера они с Марком поссорились. Это была их первая настоящая ссора. Они сидели на детской площадке под грибочком, ожидая Азарова с Иващенковым.
-Странно, что не нужно сидеть с учебниками, делать уроки, правда? – Наталья задрала голову, разглядывая грозовое небо. Марк прутиком чертил что-то на земле, перемешанной с песком.
-Давно бы бросил школу –  до чёртиков надоела, - отозвался он, - сидел на уроках – здоровенный дурачина среди ребятни. Стыдобища.
-И что же тебе помешало?
-Пообещал дяде Пете, что закончу.
-Всего-то… - усмехнулась Наталья.
-Разве этого мало? – покосился он на неё. Она не ответила, следила глазами, как поблескивает браслет на его руке.
-Нашёлся? – тронула пальцем металл, - где же он был? – словно со стороны услышала она свой вопрос. Наталья знала ответ, но ей хотелось услышать его о Марка.
-У дяди Пети завалился за книги на столе, - рассеянно отмахнулся он, явно занятый своими мыслями.
-Так, может, туда же завалилось моё ожерелье?
-Нет, его тётя Ира выбросила, - и осёкся, до него словно бы дошло, что он сказал лишнее.
-Неправда. Зачем ей выкидывать украшение? Просто ожерелье там же, где был твой браслет! Вот скажи, зачем ты врёшь?
Марк поднял на неё ставшие чёрными глаза:
-Я никогда не вру, - и тут же поправился: - почти никогда не вру.
-Вот-вот! Это замечательное «почти»! Многое же оно вмещает…
 Мелкий нудный дождик зарядил, видимо, надолго, он стучал по жестяной крыше грибочка, прибивал пыль на площадке. Марк снял пиджак,  набросил Наталье на плечи. Она смотрела куда-то в пространство, обидчиво поджав губы:
-Вот скажи, почему люди лгут? Молчишь? А я скажу: от трусости.
-Можешь не объяснять, - попытался он перевести всё в шутку, - я  читал Булгакова… А, может, это и не трусость, а забота о себе любимом?
-О-о! Самосохранение, значит? Ну-ну, храни себя! – она вскочила, сунула ему пиджак в руки, - лжец, трусливый лжец!
Марк опешил от её яростного выпада, вскочил:
-Не смей  на меня орать! – разозлился он. Наталья секунду-другую всматривалась в его гневное лицо, перекинула косу за спину и побежала домой. Чуть не столкнулась с Женькой и Витькой.
-Эй, ты куда? – завопили они, но Наталья отмахнулась от них, зло бросив:
-И вы такие же: трусливые и брехливые!
-Да что такое-то? – возмутился Витька, - чего это она?
-Из-за Булгакова… - Марк отвернулся.   Его знобило, на душе было тошно. Этой ночью, часа в два, он проснулся от звяканья стекла. Поднял голову:
-Тётя Ира, это вы? Вы пить хотите? Сейчас, не вставайте, я подам, - и отшатнулся: она уже стояла возле его раскладушки и в свете тусклой белой ночи пыталась разглядеть его лицо, - зачем вы встали?!
Он вылез из постели, подхватил её и повёл за занавеску. Уложил.
-Марк, сядь, - вдруг прохрипела она и неожиданно сильно дёрнула за руку. Он плюхнулся на табурет рядом с кроватью, - я видела Галочку…
У Марка сжалось сердце: она спятила! Но Ирина усмехнулась:
-Нет, не думай, что я сошла с ума. Ты думаешь, я ничего не помню? Я всё помню: и тебя, и фельдшера потного, и девчонку со шприцем.
-Вы не можете это помнить, - возразил Марк, - вы были без сознания.
-Но помню же! – она рассердилась, но тут же махнула сухонькой  рукой, - ладно уж! Что ты споришь? Раз говорю, что всё-всё помню, значит, так и есть. И хватит смотреть на меня, как на психическую. Такое бывает. Это я тебе как бывший врач говорю. Лучше послушай. Галочка велела тебе кое-что рассказать, а то умру, а ты ничего и не узнаешь. Кстати, ты знаешь, что мы, Голицыны, до сорока лет не доживаем? – она злорадно хихикнула, - да, милый племянничек, долго ты не протянешь. Считай, половину жизни уже прожил.
-Вы что-то хотели рассказать, - напомнил ей Марк. Несмотря на тёплое время года, ему стало холодно до мурашек.
-Расскажу, всё расскажу. Утром слазишь на чердак, там в правом углу за трухлявым бревном была щель. Мы с Галочкой туда всякие секретики прятали. Однажды мама нашла наш тайник и сказала, чтобы мы навсегда забыли это место и больше не трогали бревно, она сказала, что здесь теперь будет наш сейф. Сейф семьи Голицыных. Знаешь, кем был мой отец? А впрочем, откуда тебе знать? Ты – всего лишь дворняжка в нашем доме. А я – княжна Голицына! И Галочка была княжна. А ты дворняжка! – она опять хихикнула.
-Почему вы так не любите меня? – спросил Марк. Худое лицо Ирины приобрело задумчивое выражение, потом её брови приподнялись:
-Не люблю? Ты говоришь, я тебя не люблю? – и она презрительно скривила рот: - ты глупее, чем я думала. Как это только могло взбрести тебе в голову?! Не люблю? Нет, дорогой племянничек, я не не люблю тебя. Я тебя ненавижу! Слышал? Не-на-ви-жу! – повторила она по слогам, будто выплюнула. Марк вздрогнул, хотел уйти, но Ирина вцепилась в его руку так, что ногти впились ему в кожу, - хочешь сбежать? Как твой паскудный папенька? Трусливый, мерзкий, подлый, гнусный…
-Ну, хватит, - он вырвал руку из её скрюченных пальцев, - прекратите! Меня обзывайте как хотите, а родителей оставьте в покое.
-Фу-фу-фу, какие мы нежные! – опять захихикала она, потом вдруг лицо её изменилось уже в который раз, стало спокойным и даже чуть отрешённым, - ладно, слушай дальше. В ту осень все болели гриппом, то ли сингапурским, то ли калифорнийским – уже не помню каким. Первой заболела мама, сразу за нею я. Галочка с ног сбилась, ухаживая за нами. Ты заболел, когда мы уже пришли в себя. Кашель – душу выворачивал, а температура… Долго болел… Галочка бегала по очередям за фруктами, к седьмому ноября всегда разные вкусности в магазинах выкидывали. Вот она и мечтала тебе разных апельсинов-мандаринов накупить. Только с деньгами у нас было туго. Раньше Петя приходил, помогал. Но услали его на стажировку, да и мне нужно было уезжать к месту распределения. Мама металась, придумывая, что бы такое продать, чтобы хоть как-то перекрутиться. Но ничего ценного у нас никогда не было, а то, что было – так пустяки, бижутерия. Кто эту дешёвку купит? А мама любила эти стекляшки, которые когда-то в давние годы ей подарил папа. Она сидела за столом и разглядывала это чёртово ожерелье, пальцы её ласково гладили его.
Вот тогда-то ты и увидел его, потянулся, стал капризничать, орать. И мама пожалела тебя, сунула стекляшки, чтобы не ныл. А ты, маленький гадёныш, успокоился, повесил на ладошку и смотрел, смотрел.
Мы тогда снесли в комиссионку в Апраксином дворе моё зимнее пальто. Рассудили так: я еду в жаркие места, там зимнее пальто не понадобится, так лучше мы продадим его и купим больному ребёнку фрукты. Так что перекрутились. А потом мама заметила у тебя горсточку камешков самого разного размера: от перчинки до гороха. Ты из них выкладывал всякие узоры, причем количество камешков увеличивалось. Уже целый стакан набрался. Я уехала к тому времени. После уже мама мне рассказала, как тайком от Галочки взяла самый маленький камешек и пошла в ювелирную комиссионку. Там камешек крутили, вертели, чем-то царапали. Потом сунули ей тысячу рублей и, не оформляя никаких квитанций, выпроводили…
-Она отдала мой камень?! – не поверил Марк и покраснел, - но это же обычное стекло!
-Стекло? За стекло тысячи не отваливают, - она замолчала, глядя поверх головы Марка.
А тот вдруг мысленным взором увидел, как, будучи малышом, подтягивал высокий стул к столу, покрытому клеёнкой с ромбами и квадратиками. Потом Марк-малыш вытряхивал из стакана на стол горку сверкающих камней и начинал выкладывать их на клеёнке. Камни сверкали многочисленными гранями, переливались, а Марк-малыш, высунув от усердия язык, строил свою искрящуюся мозаику.
-К нам пришёл дядька, - вспомнил Марк, - от него противно пахло копчёной селёдкой и табаком. Бабушки дома не было, и мама была на работе. Дядька сказал, что подождёт кого-нибудь из взрослых.  Он сидел и смотрел, как я играю. А потом попросил камешек для своей дочки, сказал, что она, как сорока, любит всё блестящее. Бабушка пришла и сразу стала меня ругать, мол, зачем я стёклышки из аквариума вытащил. Я плакал, говорил, что ничего не тащил у рыбок. А она сгребла все камешки и шваркнула их в воду к рыбкам.
-А дядька этот?..
-Про дядьку больше ничего не помню. Я тогда очень на бабушку обиделся.
-Это наш участковый был, Эдька Весёлкин. Что ещё ты вспомнил?
-За мною никто в садик не пришёл. Уже всех забрали, я один остался. Воспитательница злилась, злилась, потом помогла мне одеться и повела домой. Мы пришли, а там какие-то чужие дядьки ходят по дому, ищут что-то.
-Это обыск проходил, и Весёлкин там сидел. Мама всё рассказала: и как Галочку увели, и как рылись везде. Весёлкин рыбок из аквариума вытаскивал, на пол кидал да сапогом давил. Воду через носовой платок процедил, камешки выудил и всё у Галочки требовал, чтобы она сказала, где взяла их. Она вначале молчала, а потом возьми и скажи, что это ей из-за границы прислали. Мама так и ахнула. Но не могла же Галочка сказать, что это твои камешки…
-Маму арестовали?! – ужаснулся Марк, - из-за меня арестовали?
-Из-за тебя, из-за тебя! Ты всем несчастье приносишь! – покивала Ирина, и такое страшное выражение глаз сделалось у неё в этот миг, что у Марка холод побежал вдоль позвоночника.
-Что дальше было?
-Дальше? – тётка усмехнулась, - а дальше ничего не было. Десяти лет моей жизни не было. Ушли, улетели, испарились они, годы эти. И не хочу я о них вспоминать. Всё. Обещала Галочке рассказать и рассказала. Ясно тебе, почему выкинула я твою побрякушку, змея ты подколодная? Пошёл отсюда! – она стала что-то бормотать, совсем уж несуразное: - змей… сатана…  красивый… враг рода человеческого…
Марк ушёл. Ему было плохо: лихорадило, даже подташнивало. В трамвае сидел с закрытыми глазами, боялся, что, если откроет их, хлынут слёзы. Вот, оказывается, в чём причина тёткиной ненависти к нему. Он принёс несчастье всей семье. Права тётка, он убил маму, из-за него погибла бабушка, из-за него тётя Ира…Они погибли, а он – живёт…
Когда Марк подошёл к детской площадке, Наталья встретила его непривычно колючим взглядом, она словно бы изучала его. Случись это в другой день, не сегодня, когда он пережил самую тяжелую ночь в своей пока ещё короткой жизни, Марк не оставил бы так просто этот её неприятный взгляд. Но сейчас ему было муторно и мерзопакостно – не каждый день преподносят, что из-за тебя сгинула твоя семья, – поэтому он не обратил внимания на настроение Натальи. И всё кончилось так, как кончилось. Они поссорились.
Выпускной вечер не оставил в памяти Натальи ничего примечательного. Собрались все: растроганные родители и взволнованные выпускники в актовом зале. На сцене за столом, накрытым красной скатертью, сидели классные руководители, директор и завучи. Стопки аттестатов высились между букетов розовых и белых пионов. Отыграл «Школьный вальс», и классные руководители начали по алфавиту вызывать теперь уже бывших учеников и вручать им новенькие корочки аттестатов. В числе первых документ об окончании школы получил Женька Азаров. Он, смущаясь, поднялся по ступенечкам на сцену, принял свой документ, пожал руку учителю и спустился к родителям. Те сразу завладели долгожданным аттестатом и принялись его с удовольствием разглядывать.
Голицын и Иващенков получили свои аттестаты тоже в числе первых, а Наталья сидела и почему-то без всякой радости ждала своей очереди. Потом директор и классные говорили речи, все мило улыбались друг другу и вспоминали разные смешные шалости. Стараниями родителей в спортивном зале накрыли праздничные столы с разными вкусностями, но никто не хотел садиться. Всем хотелось двигаться, смеяться, танцевать. Наталья протанцевала с каждым из «своих»  мальчиков пару раз и решила, что с неё  хватит. Её потянуло домой после того, как она увидела улыбку Марка, адресованную стоящей в группе учителей Бэлле Герасимовне. Ах, что это была за улыбка! Тонкая, будто бы смущённая, полная сожаления. И Бэлла улыбнулась ему в ответ.


Мгновенно пролетело лето с его бесконечными экзаменами и волнениями. Так уж получилось, что их дружная компания почти распалась. И произошло это после той самой ссоры Натальи с Марком. Мальчики готовились на физмат университета, Наталья в «репинку», то есть в Академию художеств. Марк совсем переехал в хибарку и выхаживал тётку. Та ворчала, злилась, но принимала его помощь. Раз в неделю к ней наведывалась Дарья Алексеевна, она приносила пирожные, любимые Ириной. Они пили кофе, вспоминали молодость. В такие минуты лицо Ирины теряло жёлчное выражение, разглаживались морщины, она становилась прежней – смешливой, дерзкой и даже красивой. По-прежнему она не хотела видеть Петра Николаевича, запретила ему посещать её раз и навсегда. На племянника обращала внимания не больше, чем на докучливую прислугу: могла наорать, обматерить, даже швырнуть чем-нибудь. Он кротко сносил все её капризы: убирал, мыл, стирал, готовил. И почти не разговаривал – всё молчком. Ему до безумия не хватало Ростовых. Аура щедрой доброты, окружавшая Дарью Алексеевну и братьев Ростовых была необходима ему, как свежий воздух. Особенно сейчас, когда в хибарке от Ирининой ненависти, казалось, продохнуть нельзя.
И ещё Наталья. Тут совсем всё разладилось. Она встречала его хмуро, с вопросом в глазах, будто ожидая, что вот сейчас он всё-всё ей расскажет, всю правду поведает. Не мог он этого сделать, потому что его правда не предназначалась для ушей этой девочки. Конечно, они собирались прежней компанией, но всё реже и реже. Марк видел, что у Натальи появились новые знакомые, он замечал, как ей весело и беззаботно с ними, и не хотел мешать, хотя и безумно тосковал по прежним временам. 
А время летело. Вот, казалось бы, они только что сдали последний школьный экзамен, а вот уже стали студентами. Как-то в самом начале осени они собрались прежней компанией в «Риме» - кафешке на Петроградской, рядом с которой как обычно скучал бронзовый Попов. Они уплетали хрустящее льдом мороженое, запивали его  приторным лимонадом. Женька с Витькой обсуждали события в Никарагуа и убийство американского журналиста, Марк изредка небрежно вставлял свои реплики, но больше отмалчивался. Наталья задумчиво скользила взглядом по деревьям за окном, по фигуре одинокого изобретателя радио с бесцеремонными голубями на голове. На глаза ей попался искрящийся налёт льда на ванильном шарике:
-Смотрите, как красиво, - ребята недоумённо уставились на неё – они не видели никакой особой красоты в шарике мороженого. А Наталья мечтательно протянула: - вот бы делать из льда украшения… ожерелья, диадемы…
-Ну долго бы ты такое не носила, - засмеялся Витька, - с тебя текло бы, как с утопленницы. «Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца…»
Наташа только зыркнула на него сердитыми глазами – совсем они её не понимают. Они только что посмотрели в ДК Ленсовета идущий десятым экраном старый фильм «Искатели приключений».
-Хороший фильм, - попробовала Наталья оторвать ребят от политики, - я прямо чуть не заревела в конце.
Ребята переглянулись. Всё понятно: у Натальи лирическое настроение. На хорошенькой её мордашке капризно кривились губы, она старательно изображала зрелую даму. Симпатичный курсант Дзержинки за соседним столиком с надеждой поглядывал в её сторону, а она с задумчивой  улыбкой делано небрежно скользила прозрачными голубыми глазами по лицам молодых людей.
-Чего же не заревела? – спустил её на землю не всегда деликатный Витька.
Наталья проигнорировала Витькин подкол, посмотрела на него с грустным сожалением:
-Ничего ты, Витечка, не понимаешь. Он так хорош! Сидела бы и любовалась!
-Только влюбиться в него осталось, - отозвался Витька, - что-то похожее уже было, - съехидничал он, вспомнив старую историю с Марио Ланца.
-Ну не всем же сочинять стихи, - и с пафосом прочла:
- Быть любимым!
Прийти к тебе в жарких снах!
Быть для тебя красивым –
В круглых твоих глазах! – «отомстила» ему Наталья, в свою очередь, напомнив, как он вдруг стал стихи писать – дурацкие до невозможности: что-то про разбитую юную жизнь, несчастную судьбу и красоту луны в оконном стекле.
-Ты можешь влюбиться, а  я - нет? – пожал плечами Витька.
-Не брани меня, родная, что я так его люблю… - мелодраматически ухмыльнулся Женька.
…Курсант за соседним столиком наконец поймал ускользающий Натальин взгляд и засиял навстречу ему бесхитростной улыбкой. Та скромно опустила ресницы, лукаво стрельнув глазами в сторону бывших одноклассников. Тут же Витька хихикнул:
-Ах-ах!! Вот, все вы, женщины, такие…
-Какие? – не поняла Наталья.
-А вот какие: «О женщины, вам имя - вероломство!»
-И при чём тут Шекспир? – скорчила гримаску Наталья, - болтаешь, сам не знаешь что.
-Это он хочет сказать, - слизывая мороженое с ложечки, подал голос Женька, - что ты, Наташенька, непостоянна, как весь женский пол: только что восхищалась Делоном, а теперь флиртуешь с курсантом.
-И не думала флиртовать! Он сам на меня всё время смотрит. И всё равно Делон – самый красивый мужчина! Вот!
-Ерунда! – поморщился Витька, для него, лопоухого и узкоглазого,  внешность всегда была больной темой, - что ты в нём нашла-то? Вон, на Женьку посмотри! Не хуже твоего Делона-одеколона.
Наташа окинула Азарова придирчивым взглядом и усмехнулась:
-Ничего ты не понимаешь, Витенька. Наш Женечка всего-то хорошенький мальчик, а Делон – красивый мужчина. Мужчина, понимаешь? И глаза у него прямо-таки фиолетовые…
-Ну да, фиолетовые, как чернила, - пробормотал задетый её словами Женька.
-Да ладно вам спорить! Красивый мужчина – вот уж глупость! – фыркнул Марк, - и фильм не об этом совсем…
-Не бывает такой дружбы, - вдруг уверенно заявила Наталья, - только в кино.
-Много ты знаешь, - теперь обиделся Витька, - чем мы хуже этого твоего «одеколона»? Они там все придуманные, целлулоидные, а мы здесь – настоящие! Только ты теперь не с нами. Вон, как глазами хлопаешь в сторону этого курсантика. Ну да, он же в форме! Душка-военный!
-Ну да, душка-военный! И что? Ты-то будешь сидеть за учебниками в тёплой комнате, по киношкам бегать да о дружбе великой рассуждать, а он, этот курсантик, уедет в часть к чёрту на рога… Думаешь, он город терпеть не может? Или ему нравится где-нибудь в степи жить?- совсем несправедливо отозвалась Наталья.
-В какой степи?! – усмехнулся Марк, - он же будет морским офицером.
-Хорошо, пусть морским офицером, - нарушая логику, не сдавалась Наталья, - пусть уйдёт в море-океан. Думаешь, ему очень хочется в этой своей лодке, как в консервной банке, сидеть посреди океана?
-Его насильно в Дзержинку никто не пихал, - подал голос Женька, - сам, небось, выбрал. 
-Ты ещё скажи, что нужно долг перед Отечеством выполнять, - скривился Витька.
-И скажу, - вдруг ни с того ни с сего разозлилась Наташа, - сидишь тут сытый, мороженое лопаешь, а защищать тебя другие должны…
-Ну ты даёшь! – не выдержал Женька, - при чём тут «защищать»? Вот скажи, этот курсант, он что, на войну идёт? Какая сейчас война? От кого это он нас тут защищает?
-Смотри, Женька, она сейчас в тебя вцепится, - захохотал Витька, - тогда тебе точно уж защита понадобится!
-И правда, Натали, что-то ты сегодня на всех кидаешься, - лучше бы Марк промолчал, потому что Наташа перевела на него сузившиеся глаза. Пару секунд она вглядывалась в его спокойное лицо, потом встала из-за стола:
-Вот скажи мне… Что ты такое, Голицын? Тебе дядя Петя предлагал в авиационный институт поступать. Ты не пошёл. Только не говори, что не любишь авиацию. Скажи честно: перепугался. Как же, самолёт – он там, в воздухе! Он же упасть может! Сидишь тут теперь! А другие пусть летают, плавают. За вас всех троих летают, за вас всех троих плавают, даже, может, тонут… А вы только трепаться умеете. И врать, - ребята изумлённо молчали, не понимая, чем вызван такой внезапный взрыв, а Наталью уже занесло невесть куда:
-Только болтать можете! А как до дела дойдёт, так в штанишки от страха написаете. Врунишки-трусишки! Тронь вас, так сразу ушки прижмёте, трусишки зайки серенькие. Вот ты, Витенька, сказал, что я теперь не с вами. Да, не с вами! А знаешь почему? Да потому что вы все трепливые и лживые, вы не настоящие! Да-да, обыкновенные трусливые и брехливые мальчишки! Вам верить нельзя! - и, окатив их презрением, двинулась в сторону выхода.
Ребята проводили её недоумёнными взглядами. Конечно, у них раньше  бывали ссоры. Но так, чтобы со всеми разом, - такого не было. Женька хотел рвануть вслед за Натальей, но Витька остановил его:
-Пусть идёт! – обидчиво процедил он, - тоже  мне, графиня Ростова нашлась! Нет, ну ты подумай: это мы-то трусы! Да, может, этому курсантику до нас как с земли до неба! Мы, может, вообще в десантуру могли пойти… Марк, чего молчишь? – и, поёжившись под его тяжёлым взглядом, уставился на кофейную ложечку в его пальцах, которую тот согнул пополам и отбросил. Ложечка жалобно звякнула о блюдце.
Курсант за соседним столиком вскочил и устремился за Наташей.

Седьмого ноября весь советский народ праздновал очередную годовщину революции. У Ростовых этот день был особым, потому что шестнадцать лет назад родилась Наташа.
Наташа с двумя институтскими подружками и курсантом Костиком (у него тогда всё же получилось познакомиться с нею) прибежали после демонстрации домой греться. День был хмурый, со снегом и дождём, с северным ветром, и они продрогли, ожидая Костика после парада на Дворцовой площади. Молодые люди влетели в квартиру и сразу окунулись в замечательно вкусные ароматы праздничных салатов и пирогов. Мама пекла ко всем праздникам пышные бисквиты, выдумывала новые салатики, укладывала в квадратные салатницы и с удовольствием их украшала.
-Мама! – крикнула Наталья в сторону кухни, - мы пришли и есть хотим!
-Вот и хорошо, - выглянула Дарья Алексеевна, - все уже собрались. И мальчики пришли, - добавила она.
Рука Наташи замерла, и непослушный локон выскользнул из пальцев:
-Что, неужели вся компания пожаловала? – и отвернулась к зеркалу, чтобы всё-таки зацепить заколкой густую прядь волос.
-Как всегда, - подтвердила мама, - они же неразлучные…
-Ага, как попугайчики-неразлучники, - прищурилась дочь, на что Дарья Алексеевна лишь покачала головой: ей не понравился её тон, но не хотелось портить замечаниями праздничный день. 
В большой комнате всеми шестью матовыми рожками светила люстра, к запахам разных вкусностей на празднично накрытом столе примешивался лёгкий аромат белых хризантем в фарфоровой вазе. Женька с Витькой о чём-то спорили, стоя возле раскидистой китайской розы, причём Витька машинально отрывал листики у несчастного растения. Завидев Наташу, они заулыбались ей навстречу:
-Поздравляем! – Женя наклонился и чмокнул её в горящую от ветра щечку. Витька смущённо сунул ей в руки восьмигранную коробку конфет «Золотая рыбка» с согбенным стариком у моря.
-О, «Золотая рыбка»! – улыбнулась Наташа, - это для исполнения желаний!
-Там ещё разбитое корыто нарисовано, - засмеялись девочки.
-Нет, корыто – это не для меня! – самоуверенно заявила Наташа, снимая с коробки синюю с золотом ленточку, - вот, угощайтесь!
Она не видела ребят уже больше месяца и обрадовалась, что они вспомнили об её празднике.
-А Марк, конечно, забыл?.. – будто бы между делом бросила она.
Мальчики переглянулись. По их поскучневшим лицам было видно, что они что-то знают, но не хотят говорить. Наталья насторожилась:
-Случилось что-то? – быстро спросила она, - ну, что вы переминаетесь?!
-Марк, наверное, не придёт, - наконец, глядя в сторону, сказал Витька.
-Ты только не подумай, - заспешил Женька, - он хотел прийти, но у него…
-Хочешь угадаю, - перебила его Наташа, - у него тётя заболела, да?
-Точно, - Витя кивнул, – а ты откуда знаешь?
-Догадалась, - фыркнула Наталья, ей всё было ясно: болезнь тётки – просто отговорка. Очередное враньё. Ну и ладно!
Тут она вспомнила, что рядом молча топчется курсант Костик.
-Вот, познакомься, Костик: мои бывшие одноклассники, - она специально так сказала: «одноклассники». Могла бы сказать: «Мои друзья», но нет, и ещё нарочно выделила «бывшие». Юноши мрачно переглянулись, вежливо пожали руку курсанту, процедив:
-Виктор.
-Евгений.
Они никак не могли понять, почему Наталья – добрая, смешливая, проказливая, а главное, всё понимающая – вдруг превратилась в мелкую стервозную дуру. Сразу захотелось уйти, но они остались, потому что очень любили и уважали её родителей.
Когда было выпито вино, съедены все салатики и менялась посуда для чая с пирожными и тортом, в передней прозвенел звонок. Наташа открыла дверь. На пороге стоял Марк Голицын с чем-то объёмистым, завёрнутым в газету.
-Поздравляю! – прямо с порога сказал он и протянул свой свёрток.
-Спасибо, - вежливо ответила Наташа, принимая подарок и отступая в сторону, чтобы впустить его в квартиру. – А что это?
-Марк! Как хорошо, что ты пришёл! – Дарья Алексеевна с блюдом в руках появилась из кухни, - раздевайся скорее! Ты голодный, наверное? Мы уже чай собираемся пить. Иди с Наташей на кухню, она тебя покормит, и присоединяйтесь ко всем за столом.
Дарья Алексеевна подтолкнула Марка. Тот кивнул, снял куртку и пошёл за Натальей. Дарья Алексеевна с блюдом в руках замыкала шествие.
Не разворачивая газету, Наталья сунула на подоконник подарок, потом взяла большую тарелку и стала ляпать в неё по ложке каждого салата: оливье, винегрета, чего-то замысловатого с копчёной  рыбой. Туда же она сунула пирожки: с капустой, с мясом, с яблоками, добавила сверху кусочек копчёной колбаски и завершила композицию прозрачным ломтиком сыра. Всё это изобилие она брякнула перед Марком:
-Угощайся!
-Туся! – ужаснулась Дарья Алексеевна, - что ты делаешь?! Ты, Марк, извини её. Она сегодня что-то не в духе…
-Ничего, Дарья Алексеевна, - усмехнулся Марк, - это она из гостеприимства так делает. Сегодня ей всё можно, - и откусил кусочек от пирожка.
-Что это вы обо мне так говорите, будто бы меня здесь и нет вовсе? – возмутилась Наталья.
Дарья Алексеевна лишь рукой махнула и, заметив задвинутый на подоконник подарок, стала разворачивать газету:
-Боже, какая прелесть! – она высвободила из обёртки чудесный фиолетового, почти чёрного, цвета тюльпан. Цветок гордо поднял вверх полураскрывшийся бутон, что-то сверкнуло между его упругих зелёных листьев. – Тусенька, смотри, он растёт в горшочке! А это что?
Наташа подошла. Цветок был великолепен, как и играющее всеми цветами ожерелье, накинутое на него, словно необходимое бальное украшение. Девушка осторожно тронула пальцем крепкий лепесток, потом сняла с цветка ожерелье, подержала его и положила на стол перед Марком:
-Ты опоздал, Марк. Выпускной вечер прошёл. Теперь эти стекляшки мне не нужны.
-Туся! – Дарья Алексеевна попыталась остановить дочь, но та уже закусила удила: 
-Зачем ты пришёл, Марк? Когда я просила тебя помочь мне перед выпускным, что ты ответил? Помнишь? – Марк встал, отошёл к окну, - молчишь? Ты врал, что Ирина Васильевна выбросила украшение. Я была у Ирины Васильевны и спросила её, зачем она это сделала. Знаешь, мама, что она ответила?  Что понятия не имеет, о чём речь идёт. Она ещё утешала меня, мол, насочинял он всё, чтобы поинтересничать. Молчишь, опять трусливо молчишь, нечего сказать? Ты лучше скажи, кому ты тогда отнёс его? А хочешь, угадаю? Ты отнёс его туда же, куда и браслет? Да? А потом забрал? Мама, представляешь, он сначала дарит вещь, а потом назад забирает. Как же ты это делаешь, расскажи? Потом и у меня заберёшь? Что ты при этом скажешь? Прости, дорогая Наталья, теперь хочу подарить это другой даме! – кривлялась Наталья, - ты трепло и предатель, трусливый предатель, Голицын.
-Туся, - уже строго проговорила Дарья Алексеевна, - прекрати немедленно. Ты несправедлива и многого не понимаешь!
-Я-то считала, что он такой надёжный, настоящий… А он только трепаться умеет. Да-да, кроме болтовни, ничего. Что же ты молчишь? Сказать нечего?– взвилась Наташа.
Марк сунул сжавшиеся в кулаки пальцы в карманы брюк, прислонился плечом к резному буфету, молча и в упор разглядывал Наталью:
-Ты не понимаешь, о чём говоришь, - наконец процедил он сквозь зубы. И всё же ему хватило выдержки остаться на месте.
-А, вот теперь ты оправдываться начнёшь. Жалкий, трусливый мальчишка! – уже выкрикнула она. – Не нужны мне твои подарки! Забирай свои стекляшки, и цветок свой забирай! – она схватила ожерелье и швырнула в лицо Марку. Рванулась было к цветку, но Дарья Алексеевна загородила его.
-Как стыдно! Наташа, как стыдно! - только в минуту сильнейшего  гнева Дарья Алексеевна называла дочь полным именем, - прости нас, Марк!
-Не смей просить у него прощения! Не смей просить прощение у этого труса и предателя!- совсем сорвалась Наташа, и даже ногами затопала.
Всё так же молча, Марк поднял ожерелье, сунул его в карман и вышел.

Следующую неделю Наташа проболела. Тем же злополучным вечером у неё подскочила температура до сорока градусов. Ни кашля, ни насморка, ни болей в горле – ничего. Но зато её бросало то в жар, то в холод. Она то сбрасывала одеяло, терзаясь от жара, то её начинало трясти так, что никакие дополнительные к одеялам пледы не помогали. Участковый врач только плечами пожала, выписала микстуру Кватера, сказала, что зайдёт через три дня, и дала освобождение от института на несколько дней. Папа и мама Ростовы, посовещавшись, решили сделать вид, словно бы ничего не случилось, и оставили дочь в покое. У Натальи пропал аппетит, она целыми днями сидела в своей комнате и что-то рисовала в большом толстом блокноте. От мерзкой на вкус микстуры её клонило в сон, она прикладывалась на диванчик, укрывалась старым пуховым платком и дремала. Изредка ей звонили  однокурсницы, но Дарья Алексеевна заметила, что это вызывает у дочери нервозность и перестала звать её к телефону. Костика тоже к Наталье не допускали - никого не допускали.
 Внешне Наталья теперь была абсолютно спокойная, даже вялая, она ни на что не жаловалась, была молчалива и скучна. Это стало беспокоить родителей, поэтому, когда из института сообщили о предстоящей четырёхдневной практике, Дарья Алексеевна и Николай Николаевич обрадовались, решив, что смена обстановки и свежий воздух пойдут дочери на пользу.
Десятого ноября Наташина группа уезжала в Псковскую область на ежегодные пленэрные занятия. Обычно они проходили в старинном заброшенном монастыре, где студентов размещали в единственном пригодном для жилья здании бывшей трапезной. Наталья собрала всё необходимое в рюкзак, повертела в руках бутылку с микстурой и отставила её. Она загнала в самый дальний угол память о том странном дне рождения, будто его никогда и не было. Родители щадили её нервную систему и не сообщали никаких новостей. Да и что могло произойти за пару дней?
Наташа огляделась. Вроде бы всё собрала, теперь выпить чая с бутербродом  - и на вокзал. До поезда два часа – она прекрасно успевает. Мама хотела поехать на вокзал, но Наталья упросила родителей не придавать значения её отсутствию и не устраивать «торжественные проводы». Телефон разразился звонкой прерывистой трелью. Это, конечно, мама желает дать последние наставления своей непутёвой дочери. Усмехнувшись, Наталья подняла трубку, разразившуюся невозможным треском и хрипами. Потом наступило молчание, живое, дышащее молчание.
-Говорите уже. Что молчите? – она начала сердиться. Явно это кто-то из мальчишек. Узнали, что она уезжает, и вот решили отзвониться. Не станет она с ними говорить – все они подпевалы Марка. А его она и знать не хочет. – Не хотите говорить и не надо! Кладу трубку…
-Наташа! – голос прерывался, то затихал, то звучал нормально, то отражался далёким эхом, - Наташа!
Ирина Васильевна! – обрадовалась Наталья. Но отчего-то сердце ёкнуло, и вспотели ладони.
 -Да, это я…
-Какой у вас странный голос… Откуда вы говорите?
-Откуда? Из больницы. Откуда же ещё? – удивилась Ирина Васильевна и сразу без перехода: - Наташа! Я прошу тебя, останови его!
-Из больницы?! – оказывается, тётка Марка на самом деле заболела! - Ирина Васильевна, у меня поезд через полтора часа. Я как вернусь, так сразу к вам приду. Хорошо? Я вернусь через несколько дней и сразу приду. Вы где лежите, в какой больнице?
-Не хочешь ты меня услышать, девочка! Не ко мне тебе надо идти. Что ж теперь ко мне-то? К нему иди! Отведи беду от них!
-О чём вы, Ирина Васильевна? – почти выкрикнула в трубку Наташа. Ей почему-то показалось, что Ирина Васильевна не слышит её.
-Останови его!
-О ком вы? О Марке?
-Да! Да!
-Ирина Васильевна, я не хочу его знать! – разозлилась Наталья. Она бы уже бросила трубку, но её удерживало уважение к тётке Марка, - слышите, не хочу знать! Это он вас попросил позвонить?
-Он не знает. Я умоляю тебя, найди его! Ещё не поздно! – на том конце провода захрипело и забулькало, но голос прорвался, – не уезжай, останься. Отведи беду от них!
-Да о какой такой беде вы говорите?! От кого – от них? И что может с ним случиться?  Вы просто… просто вы не знаете, что он … - Наталья остановила себя. Зачем вываливать на больного человека свои проблемы? – Ирина Васильевна, я приеду, мы встретимся и тогда поговорим. Хорошо?
-Поздно. Будет поздно, - голос опять стал печальным, еле слышным, и затих.
Наталья ещё минуту подержала трубку возле уха – ни звука. Она недоверчиво взглянула на трубку в собственной руке и опустила её на рычаг. Глянула на часы: до поезда оставалось чуть больше часа. Как обидно, что Ирина Васильевна позвонила не вчера, а сегодня. Вчера Наталья бросила бы все дела и поехала в больницу. Она уважала тётку Марка – женщину тяжёлой судьбы, такую стойкую, такую непохожую на своего лживого трусливого племянника. Наталья в раздражении хлопнула дверью квартиры, будто та была виновата в её ссоре с одноклассниками.
Всю дорогу Наташа усердно отгоняла прочь несмотря ни на что поселившееся в душе беспокойство. В конце концов ей удалось успокоиться.
Небольшая группа студентов и два преподавателя добрались до монастыря уже в сумерках – ничего удивительного: в ноябре темнеет рано. Их встретил смешной сторож в стёганке и ватных штанах, погремел ключами бывшей трапезной, жарко натопленной для городских гостей. Длинное помещение перегораживала ситцевая занавеска.
-Это вот, значит, для мальчиков, а там  - для девочек, - махнул дедок заскорузлой рукой, - умываться станете в кухне, там и чай на плитке согреть можно, а удобства во дворе. Я фонарь вам повесил – не заблудитесь. Если чего надо, зовите: «Жуков! Жуков!» Я и приду.
Дедок испарился, оставив городских распаковываться. Девочки, пересмеиваясь и ёжась от ноябрьского ветра, решили освоить местные удобства и дружной группкой отправились во двор, где одиноко светился оставленный сторожем фонарь. Впереди высилась тёмная гора со смутно белеющей церковью, а ещё выше чернело осеннее небо с половинкой луны в облаках.
-Вы чего тут сгрудились? – неугомонный Жуков высунулся из своей сторожки у ворот, - давайте уже ужинать идите. Завтра к вам экскурсоводка придёт, всё покажет.
-Дедушка Жуков, - пискнул кто-то из девушек, - а можно в церковь?
-Можно. Отчего же нельзя? Можно. Завтра и сходите. Там у нас музей работает…
-Так она не действует, - разочарованно протянула та же студентка.
-Как не действует? – удивился сторож, - говорю же, музей там у нас, раньше картошку хранили, а теперь музей. Ещё есть часовня – совсем развалина.
-Далеко часовня?
-Нет, рядом, если напрямки, через лесок. Как из столовки  выйдите, так всё правее, правее берите. Места там красивые… Ваши завсегда их рисуют. Только не увидите вы часовню-то!
-Это ещё почему? – удивились девочки, - все видели, а мы – нет?
-А потому, девчата, что завтра снесут её, а потом на этом же месте новую построят. Для музея. Её-то жаль, конечно, старая она, ещё до революции поставленная, в честь Покрова Божьей Матери – Покровская, значит.
-Так зачем же сносить? Надо реставрировать! – загалдели девушки.
-Ну да, ну да. Реставрируйте, - согласился сторож и, махнув рукой, скрылся у себя в сторожке.
Постепенно собралась вся группа, чтобы идти в столовую на ужин.
-О чём речь? – спросил один из кураторов.
Девочки объяснили.
-Завтра снесут, говорите? Жаль. Но ничего не поделаешь, мы здесь  гости всего-то на четыре дня, - и с сомнением добавил: - но может, ещё и не снесут? У нас часто так: решение вынесли, а потом о нём и забыли. Завтра здесь осмотримся, пройдёмся по здешним местам и всё выясним.
После ужина никто не захотел идти к монастырю. И хотя уже совсем стемнело – ноябрь всё-таки! –  было ещё рано, энергия бурлила в первокурсниках. Не ложиться же спать, когда бегать-прыгать, то есть двигаться хочется? А в монастыре что? Чего там делать? Ни телевизора, ни радио – спасибо, что хоть электричество есть.
-А пошли сейчас посмотрим часовню? – предложил кто-то из девчонок.
-Так темно же, страшно, - робко возразили ей, но настырная девчонка уже загорелась желанием немедленно идти смотреть местную достопримечательность.
-Мальчишек позовём, возьмём фонарики… И лес здесь – и не лес совсем, а просто рощица. Это же заповедник.
Но мальчишки – всего-то их было пятеро – отказались. Они заявили, что ещё пока с ума не сошли болтаться по местным болотам да спотыкаться в темноте об коряги. Несколько девочек тоже отказались лазать в темноте по кустам и кочкам. Но самые упрямые, и Наташа среди них, двинулись в сторону, куда показывала стрелочка указателя возле столовой. Судя по тому, что было написано на синем поле указателя, пройти нужно  всего-то восемьсот метров. И совсем не темно было. Вдоль асфальтной дороги стояли деревянные осветительные столбы с зажжёнными лампами. Много света они, конечно, не давали, но пунктиром намечали дорогу, так что заблудиться нельзя. Посмеиваясь и перешучиваясь, девочки прошли метров триста. Асфальтовое покрытие становилось всё более изношенным, теперь это были сплошные трещины и ямы. Такое впечатление, будто здесь никто не ездит и не ходит. Одинокие фонари почти не освещали пространство, и сузившуюся дорогу обступили тёмные деревья. Теперь они шли молча, боязливо вглядываясь в тёмный массив с двух сторон дороги. По их подсчётам, они уже должны были добраться до часовни. Ничего подобного. Никакой часовни и в помине не было.
-Может, мы уже прошли её? – девочки оглядывались, надеясь увидеть небольшое строение. Энтузиазм их резко упал.
-Слушайте, пошли назад, - предложила самая осторожная из них, но тут на Наташу нашло её обычное упрямство:
-Вы что, мы уже столько прошли! Тут она где-то. Вон тропинка протоптана. И фонарные столбы стоят. Надо пойти и посмотреть, - и она двинулась в сторону узкой дорожки, уходящей влево от асфальтной дороги. Девочки потоптались, потоптались и двинулись за нею. Но пройдя с десяток шагов, остановились.
-Всё, Наташка, хватит! Тут уже совсем темно. Ничего ты не найдёшь. Завтра с экскурсоводом всё посмотрим, - и, взбодрившись от принятого решения, девочки повернули назад. Наташе жаль было уходить. Она прямо чувствовала, что часовня где-то совсем рядом.
-Я сейчас, подождите меня на дороге, - крикнула она девочкам и решила дойти до поворота тропинки. За поворотом тропинка расширялась, превращаясь в широкую просеку. И Наташа решила, что это уж точно дорога к старой часовне.
-Девочки! Я, кажется, нашла дорогу! – крикнула она подругам, - идите сюда! – и пошла по просеке. Девчонки что-то крикнули в ответ, но Наташа не расслышала. В темноте белели стволы высоких берёз, с их крон почти облетели листья, но они так внушительно шумели от ветра, что она поёжилась. Наташа постояла, поджидая девочек и глядя на половинку луны, сияющую ровным светом в безоблачном тёмном небе. Всего-то восемь вечера, а впечатление, будто уже глубокая ночь.
-Эй! – крикнула она подругам, - вы где?
Никто не ответил, и Наташа поняла, что девчонки ушли. Ушли, оставив её одну в незнакомом лесу. Ушли, бросив её одну среди леса в темноте. Хороши подруги! И тут Наташа разозлилась. Так с нею всегда бывало: стоило попасть в тупиковое положение, она начинала злиться. Злиться на всех и прежде всего на себя. Вот и сейчас она зашипела, как рассерженная кошка:
-Ничего себе подруги! А если тут волки или медведи бродят?! А они ушли… Вот как после этого доверять людям? – она помолчала, оглядываясь. Сейчас всё виделось недобрым: и тёмное, почти чёрное, небо с перекошенной одноглазой луной, и высокие деревья с запутанными ветвями, и кустарник, норовящий вцепиться в куртку колючими лысыми ветками, и широкая просека, вдруг показавшаяся дорогой в никуда. Топнув от избытка эмоций ногой, Наталья упрямо пошла вперёд, подбадривая себя первой пришедшей на ум песней:
-Дорогой, куда ты едешь?
-Дорогая, на войну.
-Дорогой, возьми с собою!
-Дорогая, не возьму, - это ей вспомнился вечер в Большом Драматическом и спектакль «Три мешка сорной пшеницы» по Тендрякову. Бэлла Герасимовна добыла десяток билетов в БДТ к Товстоногову (и как только умудрилась?!), рассадила их по местам и зорко поглядывала, чтобы никаких хихонек да хахонек не было – всё-таки о войне речь шла. Какие там хихоньки, когда со сцены лилась такая тоска пронзительная, а актёры, казалось, сейчас так и помрут там на сцене от разрыва сердца! Девочки-одноклассницы  хлюпали носами, даже у мальчишек глаза блестели и щёки горели… И у Марка глаза стали совсем чёрными, утратили свою фиолетовую синеву, Витька с Женькой после спектакля всё отворачивались. Дурачки! Будто не было видно их покрасневших глаз.
Наташа приумолкла. Неужели правду говорят, что школьная дружба – это пока в классе друг друга видишь? А потом – всё: с глаз долой – из сердца вон? И станут бывшие одноклассники встречаться лишь на «юбилеях»: 10 лет, 20 лет, 30 лет как окончили школу? И на каждую встречу их станет всё меньше и меньше собираться, и будут они друг другу уже неинтересны, а разговоры их дальше «а помнишь…» не пойдут, потому что за прожитые годы они стали СОВСЕМ разными и потеряли то общее, что их когда-то связывало. Да, правда: люди меняются, и не всегда к лучшему.
Она передёрнула плечами. Что говорить об одноклассниках, с которыми всего лишь приятельствовала, если лучшие друзья оказались мелкими трусливыми душонками. У неё и сейчас закипали слёзы стыда, когда она вспоминала бледное лицо Марка и его подрагивающие пальцы, которые он, сжав в кулаки, засунул в карманы брюк. Никогда, никогда больше не хотелось бы ей пережить разочарование, подобное тому, что она пережила в тот дурацкий вечер, память о котором она старалась засунуть в самый далёкий уголок мозга! 
Всё-таки как-то слишком уж сурово шумели кроны деревьев, и тучи на небе появились… Половинка луны то и дело ныряла и пряталась за ними. Кусты какие-то уж слишком лохматые, вон впереди коряга, похожая на сгорбленного человека… Холодок пробежал у Натальи по спине, но она тряхнула головой и запела громче:
-Дорогой, зима настанет!
-Дорогая, жди весны…
-Ты чего кричишь, радость моя? – шевельнулась вдруг «коряга», превратившись в вполне обычного человека. Наташа на миг оцепенела, но голос  был тихий и доброжелательный, а старичок мирный и даже симпатичный. Одет, конечно, не по погоде: ветхая кацавейка, подвязанная… она пригляделась: подвязанная старой верёвкой. И сам он чуть выше её, сгорбленный, лёгкие седые волосы легли на плечи из-под бесформенной шапки.
-Ох, дедушка, напугали вы меня, - сказала Наталья, в ней тут же заговорил художник, и она подумала: «Какое интересное лицо у старичка! Глаза - пристальные, внимательные – широко расставлены, щёки впалые с высокими скулами, седые усы и  ровно подстриженная борода – какой колоритный дедушка. Написать бы его портрет!».
Старичок усмехнулся:
-Так ты, радость моя, не Красная Шапочка, а я, чай, не серый волк. Чего бояться-то?
Он сказал это с такой смешной интонацией, что Наташа рассмеялась, потом вспомнила, зачем в лес подалась:
-Я, дедушка, часовню здесь ищу…
-А подруги бросили тебя, убежали, - он покачал головой, - ладно, не унывай. Ибо ничего нет пагубнее духа уныния. Пойдём, провожу тебя к часовенке, - и двинулся вперёд.
Наташа по-настоящему обрадовалась старичку и сразу все её детские страхи исчезли. Теперь уже не пугали костлявые ветви деревьев, не цеплялся за одежду колючий кустарник, а половинка луны ярко светилась перламутровым глазом, подсвечивая ровную просёлочную дорогу.
-Из города, значит, приехала? – поинтересовался старичок. – А зачем?
-Мы, дедушка, студенты. Художники. Здесь у нас маленькая практика. Нам сторож в монастыре сказал, что часовню завтра сносить будут, мы и решили посмотреть на неё, пока не поздно.
-Вот уж ироды! – сердито уронил старик, но оборвал себя, - прости, Господи, гнев мой! – и перекрестился.
А Наташа стала рассказывать о том, какую она задумала курсовую работу:
-Я, дедушка, хочу икону написать.
-Ишь ты! Так ведь иконы просто так не пишут, радость моя. Святой образ создаётся в молитве и ради молитвы. И не только благословение надо иметь…  И поститься, и причаститься, и исповедоваться надобно…
-Ну вот, - огорчилась Наташа, - значит, я не могу…
-Это почему же? Можешь. Я тебе что о грехе уныния говорил? Нет хуже этого греха. А исповедоваться можешь любому батюшке. Вижу, есть тебе, в чём покаяться. А хочешь, можешь мне поведать…
 -Как это вы, дедушка, вдруг увидели мои грехи? Я за собой никаких грехов не знаю, - обиделась Наталья.
-Не знаешь? Ну-ну. И в самом деле, какие твои грехи-то? Не жила ты ещё совсем… - он остановился. Видно было, что идти ему тяжело, да и возраст – Наташа прикинула: лет семьдесят, не меньше. А глаза внимательные, живые. Смотрит - прямо в душу заглядывает. Захочешь соврать, да не получится: язык не повернётся соврать.
-Вам холодно, наверное? – зачем спросила? И так же видно, что холодно: даже в темноте видно, как обветрились и покраснели руки, сжимающие то ли посох, то ли палку. А ветхая одежонка совсем не греет открытую всем ветрам морщинистую шею и грудь. И кажется, что деревянный крестик на шнурке уже примёрз к посиневшей коже. – Вот что, дедушка, у меня шарф большой и тёплый. Дайте-ка повяжу вам его.
Наталья, не слушая слабых возражений,  решительно сдёрнула с себя пушистый шерстяной шарф и закрутила его на шее старика.
-Вот, так-то лучше, - красный с синим мохеровый шарф забавно смотрелся на ветхой кацавейке, Наталья хмыкнула и тут же спохватилась: не хотелось обижать старичка, - а как зовут вас, дедушка? 
– Нарекли меня батюшка с матушкой Прохором. Так и ты зови. За шарф спасибо, - они пошли рядом по широкой тропе, поднимающейся чуть в гору. – Ну, так что там у тебя накопилось на душе? Рассказывай…
И она, сама от себя этого не ожидая, начала выкладывать все свои обиды, все свои печали вспоминать. Наталью, что называется, прорвало.
Старик умел слушать, не перебивал, не ахал-охал, только изредка покачивал седой головой. Она поделилась даже самой большой своей обидой, о которой никто из её домашних не знал и которую она так остро переживала. У неё и сейчас вновь запылали щёки от стыда, потому что она никогда не подозревала, что Марк может быть таким позорно трусливым и брехливым.
                …Незадолго до экзаменов она зашла к Голицыным, чтобы навестить Ирину Васильевну, сготовить что-то простенькое на обед. Пока чистила овощи и варила суп, пока тушила курицу с картошкой, они с Ириной Васильевной болтали о всякой всячине. Наташа с тревогой поглядывала на тётку Марка: уж очень исхудала она, да ещё кашель – сухой, надрывный, после приступов которого Ирина Васильевна без сил откидывалась на высоко подложенные под спину подушки. Марка они отправили за молоком и хлебом, но что-то он сильно задерживался. Не иначе как приятелей встретил да и забыл обо всём.
Марк пришёл, когда Наташа уже накормила Ирину Васильевну и та задремала, тяжело со всхлипами выдыхая воздух сухими посеревшими губами. Голицын осторожно приоткрыл дверь, бесшумно скользнул в комнату. Наташа сердито глянула на него да так и застыла с открытым ртом. Юноша был весь измазан грязью – и где он её только нашёл: уже две недели стояла солнечная погода без намёка на дожди? А Марк, подхватив ведро с водой, поманил её за собой во двор.
-Ты где это так изгваздался? В футбол, что ли, играли? И где молоко, хлеб?
Марк только отмахнулся:
-Слей на руки! – она стала поливать ему на руки воду тонкой струйкой. Грязь смылась, и Наташа увидела, как сбиты костяшки его пальцев, а когда он умылся, отчётливо проявился огромный синяк чуть ниже левой скулы.
-Ты что – подрался? – догадалась она, - нашел время! И сколько можно уже?! Ты же взрослый парень, а дерёшься как мальчишка. Чем ты думал?! Не маленький уже! 
-Так вышло, - процедил Марк, осторожно вытираясь полотенцем. Не любил он рассказывать о своих похождениях. Да и что рассказывать? Знала Наталья, что уже не первый год идёт «война» с соседским отморозком Сенькой Зелёным и его дружками. Старая это история: голицынские против Сенькиных. Сегодня они подловили Марка, когда он уже шёл из магазина с двумя бутылками молока и хлебом в авоське. Пришлось отбиваться подручными средствами. В результате – ни молока, ни хлеба домой он не принёс. Так что не о чем здесь говорить.
-Ну да - «так вышло»! – не унималась Наталья, - вышло дышло…  Пошёл за хлебом, пришёл с фингалом. А об Ирине Васильевне ты подумал? Не до неё тебе, конечно. Ну и ладно. И сиди себе здесь со своими синяками! А я домой пошла, - она сунула ему в руки опустевшее ведро и направилась на кухню за своей сумкой.
-Наташа, - поймал её за рукав Марк, - подожди. Поздно уже, я провожу тебя, только рубашку сменю.
-Больно надо! Сама доберусь, - Наталья умела быть упрямой. Она резво направилась в сторону трамвайной остановки. Тут всего-то пройти через заброшенный сад, мимо развалившегося старого дачного домика, похожего на обгоревший скворечник, и вот она - остановка, где трамвайное кольцо. Можно, конечно, обойти развалины по переулку, но через сад быстрее, да и светло сейчас – всё-таки белые ночи в разгаре. Она пролезла в дыру в заборе и бодренько потопала по одичавшему саду. Как всегда воображение увлекло её прочь от неказистого пейзажа. Она представила себя столетней феей с мудрыми глазами, скользящей по заколдованному безжизненному лесу в сопровождении хрустального перезвона.
-О, какая Красная шапочка зашла к нам в гости! – за долговязым парнем маячили ещё пять или шесть подростков. Они захихикали. А долговязый вгляделся в Наташу, и глаза его нехорошо сузились, - глядите-ка: это же голицынская девка…
Наташа не ответила, попробовала обойти их, но они загородили дорогу. Тогда она остановилась и строгим голосом спросила:
-Что вам нужно, мальчики?
«Мальчики» переглянулись и дружно загоготали.
-«Мальчики»! «Мальчики»! Мальчики-с-пальчики! – покатывался со смеху долговязый, - «чего нужно?», «чего нужно?». А вот сейчас узнаешь…
Он не успел договорить. Вихрем сзади налетел на него Марк. Долговязый отлетел в сторону и звонко треснулся спиной об корявый ствол яблони. На миг подростки замерли с открытыми ртами, и, прежде чем они опомнились, Марк ухватил Наталью за руку и потащил её через сад. Он летел, не разбирая дороги: через кусты, через наваленный мусор, через воняющую болотом высохшую огромную лужу, не отпуская Наташиной руки. Злой, словно чёрт, Сенька Зелёный с приятелями с гиканьем уже нагонял их. Но Марк, зная этот сад вдоль и поперёк, несся напролом, и они с Натальей вылетели на кольцо трамвайного маршрута, успев вскочить в отходящий от остановки вагон.
-Ты что?! С ума сошёл?! – выдернула из его жестких пальцев покрасневшую кисть Наталья и потрясла ею перед носом Марка, - больно же! Смотри, как клешня варёного рака…
Марк дёрнул плечом и начал прилаживать неизвестно каким образом оторвавшийся манжет новой рубашки.
-До свадьбы заживёт, - процедил он, на побледневшем лице ярко «расцветал» синяк.
Наталья фыркнула. Вот тогда-то ей и стало впервые по-настоящему стыдно, и потом, спустя некоторое время, она, вспоминая, как они позорно неслись, не разбирая дороги, словно испуганные зайцы, краснела от обиды и стыда. Стыда за Марка, которого она всегда считала смелым и самым бесстрашным из своих друзей. Она всегда знала, что Марк способен защитить её. А вместо этого он бежал как зайчишка от каких-то глупых мальчишек. Она хмуро отвернулась и уставилась в окно, бросив через плечо:
-Испугался… побледнел! Каких-то придурков испугался! Эх ты… трусишка зайка серенький…
В оконном стекле она увидела, как вскинулась голова Марка, как   сжались в прямую линию его губы, но он промолчал. Так молча они добрались до дома Натальи, у двери в квартиру Марк дождался, пока она вошла,  развернулся и, ни слова не говоря, побежал вниз по лестнице. А потом случилась история с браслетом  и ожерельем, и Наталья стала избегать прежних друзей.
-Понимаете, дедушка Прохор, он казался мне таким смелым, мужественным… И вдруг всё это! – она всхлипнула.
Старик покачал головой:
-Эх ты! Ничего-то ты не поняла, радость моя. О себе только и думала.
- И что это вы меня ругаете?! – вскинулась Наталья, - я, что ли, от Сеньки Зелёного удирала?
-А разве нет? – усмехнулся старик.
-Ну да, я! Но я не драпала бы от них, если б не Марк! Он не должен был убегать, понимаете, не должен! – она чуть не плакала. – Он трус! Ничтожный трус!
-Тш-ш… чего кричишь? Ишь как раскипятилась… С чего это ты, радость моя, парня-то так присудила? С того, что он один с пятерыми не схлестнулся? Ну сама рассуди: вот они там передрались да и одолели его. А то, что одолели бы, не сомневайся. Не выстоял бы он один супротив пятерых. Это-то ты понимаешь?
-Да, но…
-Погоди. Вот скрутили бы они его, а с тобой что было бы? Ты скажи, убежала бы? Бросила его там биться одного?
-Никогда! Я бы… я бы…
-Ты бы царапалась и кусалась. И всё. А может, ты какие науки боевые знаешь? Отбиваться умеешь? Не знаешь? Да-а… Нет, радость моя, - старик смотрел на неё с сожалением, - что ты, девчонка-недомерок, супротив лиходеев можешь? Ничего. А парень этот твой…
-Он не мой, - бросила Наталья, но как-то неуверенно.
-Так вот: парень твой, - старик не обратил внимания на её лепет, - парень знал, с кем дело имеет. Не впервой уж с ними сходился. Так что, радость моя, благодарить ты его должна. Спас он тебя и не токмо от синяков, а может, от чего похуже.
-Спас?! – выкрикнула шёпотом Наталья и закусила губу, чтобы не заорать. Как это «спас»? Нет-нет, старик ошибся, он не был там, не видел, как испугался Марк и как он зайцем несся через заброшенный сад. Она не желала сдаваться, - хорош спасатель! Весь белый, с трясущимися руками!
-Что ж ты ничего не поняла, радость моя? – ей показалось, что старик стал сердиться, - «белый»! Ты мозгами-то пораскинь: за себя он испугался? Или за тебя, радость моя?
-Что вы такое говорите, дедушка Прохор! Неужели вы думаете, что Марк за меня ТАК испугался? – она остановилась, потрясённо уставившись на старика. А тот покивал ей и двинулся вперёд. Наталья никак не могла опомниться: Марк не за себя боялся! Ему было страшно за неё, Наталью. Нет. Нет! Этого не может быть. Не может быть, потому что, если это правда, тогда… тогда нет ей прощения. Вот что тогда!
С полным внутренним раздраем она бросилась следом за стариком.
-Вот она, часовенка наша, - белеющие стволы берёз раздались в стороны, и открылась сложенная из потемневших от времени брёвен часовня. Над четырёхскатной крышей возносился в ночную синеву деревянный крест, единственное оконце с мелкой расстекловкой мерцало огоньками лампадок, зажжённых внутри.
Наталья замерла. И вдруг успокоилась. Всё будничное отошло, отлетело куда-то. Остался лишь этот тихий мерцающий свет да деревянный крест в вышине. Она глянула на старика. Тот опустился на колени у замшелого поклонного креста напротив входа в часовню, его губы шевелились, Наташа робко двинулась к приоткрытой двери, за которой разливалось золотистое сияние, и остановилась, не решаясь войти.
-Ну что же ты? – старик неслышно подошёл сзади, - входи!
-Я, дедушка Прохор, не умею молиться, - прошептала Наталья.
-И ладно. Господь милостив, услышит, ежели от чистого сердца слова идут. Иди, к Матушке нашей обратись. Она, Заступница, слышит всех скорбящих.
И Наталья шагнула в золотистый свет.
               Ей показалось, что она вошла в огромный, наполненный ароматом каких-то масел и полный покоя и тишины зал. Она даже не удивилась тому, что стены часовенки вдруг словно бы раздвинулись. Отовсюду мерцали разноцветные лампадки, от образов разливалось сияние. В полный рост с покровом в руках на иконе была изображена Богородица. Голубой с золотом плащ окутывал её, белые одежды струились до мягких туфелек, кончики которых высовывались из-под платья. Спокойные светло-карие глаза встретились с голубыми глазами Натальи. Божья Матерь словно бы спрашивала, и Наташа стала ей рассказывать свою немудрёную историю самыми обычными словами.
Выговорившись, Наталья почувствовала облегчение, словно бы она тяжело и долго болела и болезнь наконец отступила, отпустила её и началось выздоровление, медленное, тяжелое, но это было выздоровление. Она уже повернулась, чтобы выйти, но тут её взгляд упал на небольшую икону, и мурашки побежали у неё по коже.
-Что это? Что?!
-Это, радость моя, Божья Матерь – всех скорбящих радость, - тихонько ответил ей старик, - видишь, всех Царица Небесная готова утешить, всех готова принять и успокоить.
Наталья не сводила глаз с «трёх болящих» юношей, над которыми милосердный Ангел держал покров. Она знала этих юношей! Лица их стали расплываться, и она поняла, что плачет. Слёзы хлынули мучительным потоком, она буквально захлёбывалась ими. Старик отошёл в сторону и с жалостью смотрел на рыдающую девушку, потом подошёл, погладил по спине:
-Это ничего, это хорошо, что так, - и повёл её к выходу. Уже с порога Наталья оглянулась и ещё раз встретилась глазами с Божьей Матерью. С бесконечной печалью и состраданием та смотрела на неё.
Старик вывел Наташу под осеннее небо, где в просветах туч мерцали далёкие звёзды.
-Это куда же ты, старый пень, мою девушку тащишь? – они вздрогнули от громкого пьяного голоса. Несколько, видимо, местных парней, ухмыляясь, таращились на них. Двое держали в руках бутылки, время от времени прикладывались к горлышку и матерились, когда вино или водка – в темноте не разглядеть – выплёскивалась мимо их пьяных мокрых ртов.
-Знаешь их? – спросил старик.
-Нет, не знаю, - растерялась она.
-Ах, нехорошо-то как, - прошептал старик на ухо Наталье, - но ты, радость моя, не бойся. Со мною тебе не страшно.
-Ты чего там лепечешь, поганка червивая? – самый крупный из четверых, покачиваясь, направился к ним.
-Шли бы вы по домам, робятки, - смиренно попросил старик, становясь чуть впереди Натальи и прикрывая её своим тщедушным телом, - место здесь чистое, светлое – не терпит шума.
-Ах ты, гадюка горбатая! Учить нас будешь?! Пшёл вон отсюдова! – и ухватил своей лапищей старика за шиворот, тот беспомощно забарахтался,  выронил посох. – Да ты щас на сто километров улетишь, сморчок старый! Глядите-ка, ребята, какой старичок-паучок мне попался! Жека, у тебя верёвка была, дай сюда…
Но тот, кого громила назвал Жекой, напряжённо вглядывался в лицо старика, подсвеченное лунным лучом, и пятился в сторону зарослей.
-Ты вот что, Жорик, брось деда! – выдавил он из себя, - ну его к лешему!
-Да ты чего? – изумился шкафообразный Жорик, - никак оконфузился? В штаны наложил? Давай верёвку, говорю!
Всё это время Наталья находилась словно бы в оцепенении: дежавю, настоящее дежавю! Всё это уже было: глубокий вечер, пьяные развязные голоса. Но тогда Марк пришёл на помощь, а кто теперь поможет? Она взглянула на страдальческую гримасу на лице старика и ринулась в бой. С криком «ах ты гад» она метнулась к громиле Жорику и вцепилась зубами в его волосатую вонючую руку. Тот не ожидал нападения, взвыл, стряхнул Наталью, как котёнка, и отбросил Прохора в сторону. Старик отлетел метра на три, упал ничком и  затих, оглушённый падением. Наталья рванулась к несчастному старичку, но крепкая лапища ухватила её за капюшон курточки.
- Сука, ещё кусаться будешь! – и со всего размаха влепил ей оплеуху. Парни загоготали, они прямо-таки заходились от смеха, глядя, как беспомощно мотается голова Натальи при каждой новой затрещине.
-Стой! – они приумолкли: голос – сильный, глубокий – закрыл им рты. Они растерянно переглядывались, не понимая, кто это приказывает. Никого, кроме хрупкой девушки с разбитыми в кровь губами и поверженного на землю хилого старика, здесь не было. И тогда они изумленно уставились на старика, который силился приподняться, но дрожащие от напряжения руки не слушались его. Он оставил попытки подняться и обратил к ним чистые прозрачные глаза, лунный луч загадочным образом высветлил их, наполнил сияющим серебром и печалью. Но на Жорика окрик не подействовал. Он занёс руку для очередной плюхи.
-Стой! Ты не можешь шевельнуться, у тебя отнялась рука, - скорбный голос старика заполнил пространство, - она повисла, ты не владеешь ею…
Пальцы мерзавца разжались. С коротким вскриком Наталья шлёпнулась на землю, покрытую опавшей листвой, и уставилась на искажённое  лицо Жорика: тот не мог шевельнуть ни левой, ни правой рукой. Взревев и набычившись, он было бросился на старика…
- Ноги не держат тебя, - вновь прозвучал голос, и Жорик грохнулся с высоты своего немалого роста носом в прелые листья.
-Пацаны! Хватайте гада! Что стоите?! – заорал он. Но те испуганно жались друг к другу, не решаясь двинуться.
- Они не помогут, - печально ответил старик, тяжело опираясь на руку Натальи, - им сейчас не до тебя. Потому как вон у того, - он указал на одного из парней, - язык отнялся. Онемел ты, парень. И у тебя тоже отнялся, -  он повернулся к третьему парню, к Жеке, но тот вдруг бухнулся на колени и завопил:
-Нет, нет! Не надо! Прости! Прости! – и уткнулся лицом в землю.
-Не у меня должен ты просить прощения, - устало произнёс Прохор, - я всего лишь орудие в Его руках. Вон перед образом Царицы Небесной проси прощения. Может, заступится Она за тебя неразумного… - он посмотрел на  умолкшего Жорика, который кривился и дико вращал глазами, - слушай внимательно, парень, и вы тоже слушайте… будете все трое каждое утро сюда его приносить и смиренно молить, чтобы Господь совесть у вас, грешных, пробудил. А уж коли смилостивится Спаситель, так помните: как задумаете чего плохое, вернётся недуг, но теперь уж навсегда. Идите с миром!
Толкаясь и мыча, парни резво ухватили неподвижного Жорика и потащили его прочь, с ужасом оглядываясь на старика.
-Вот, дедушка, платок. У вас ссадина на щеке, - Наталья отряхнула ветхую одежду старика от налипших листьев. То, что у неё в кровь разбиты губы, она не замечала – перед глазами стояла картина: трое здоровенных парней, бестолково суетясь, пытаются тянуть на себе беспомощного приятеля. Ей стало страшно. Этот сгорбленный, хилый старец силой слова заставил отступить четырёх отморозков… Он помог ей. Спасибо за это. Но…  всегда ли его слово направлено во благо? И каково это, знать, что слово твоё имеет такую силу? Она не замечала взгляда старика, ставшего кротким, скорбным и смиренным, он следил, как меняется выражение её сосредоточенного лица, читал на нём все её сомнения и вздыхал. Потом, тяжело опираясь на посох, двинулся к поклонному кресту. Опустился на колени и стал молиться. Ветер доносил до Натальи лишь отдельные слова: «Прости меня грешного… видишь всё, читаешь в душе… не для ради себя… прости…».
Ей стало зябко, она поёжилась на ветру, её взгляд упал на часовню – там не светилась ни одна лампада, всё было черным-черно. Старик молился, и с каждым его словом вспыхивали и мерцали крохотные огоньки внутри часовни. Вот она вновь вся засветилась тёплым золотистым сиянием. На душе у Натальи стало тихо и спокойно, она подошла к старику и встала рядом с ним на колени:
-Простите меня, дедушка, - прошептала она. Старик светло улыбнулся, притянул её голову к себе и коснулся лба сухими губами:
-Ах ты голубка!
Потом они шли в сторону монастыря и Наталья уговаривала старичка остаться у них ночевать.
-Ну куда вы пойдёте? – горячилась она, - ночь уже на дворе! Чаю попьёте с печеньем, переночуете…
Старик слушал, усмехался, отрицательно мотал головой.
-Ты не бойся, - говорил он, - дойду как-нибудь, с Божьей помощью дойду.
У ворот монастыря он трижды перекрестил Наталью:
-Ты вот что: воротись поскорее домой, - и пояснил: - нужна ты там…
-Конечно, нужна, - легко согласилась Наталья, - там и мама, и папа, и… и все остальные…
-Вот-вот, - кивнул старик, - все остальные. Ну, иди с Богом, - и двинулся по улице, идущей вокруг монастыря. Наталья смотрела ему вслед, и сердце её сжималось от жалости: как он, такой старенький, сгорбленный  пойдёт пешком к дальнему селу? Хотелось побежать за ним, догнать, воротить, убедить остаться на ночлег. Ветер донёс тихое, едва уловимое: « С Божьей помощью, с Божьей помощью». Или это ей причудилось?

Сторож Жуков запер за нею ворота.
-Ваши уж спать легли, - хмуро покосился он на Наталью, - а ты, девушка, где-то бродишь. Нехорошо это…
-Извините, так вышло, - объясняться не хотелось, только сейчас она поняла, что смертельно устала.
Что-то в её слабом голосе насторожило Жукова, он пригляделся:
-Э-э, да ты никак пораненная? Это где же ты так-то?
-Ничего, заживёт, - ей стало зябко, и она передёрнулась.
-Заживёт? Ты вот что, пойдём ко мне в сторожку. Умоешься да чайку горяченького хлебнёшь.
Наталья покорно поплелась за сторожем. В его домике было чисто, тепло, пахло донником и, кажется, молоком, над закипевшим чайником вился тонкой струйкой парок.
-Снимай свою куртёшку, - он споро вылил часть кипятка из чайника в рукомойник, подбавил холодной воды из ведра, - умойся…
Пока Наталья осторожно, стараясь не задевать разбитую губу, умывалась, Жуков достал из шкафчика пузырёк с перекисью, вату.
-Намочи этим ватку да приложи к губе. Сейчас чай чуть остынет, попьёшь. Ты как, мёд любишь?
-Люблю… - Наталья прижала ватку с перекисью к разбитой губе и отвечала, стараясь двигать одной стороной рта. Жуков поставил перед нею чай в гранёном стакане в подстаканнике с тиснёной несущейся тройкой, светлый мёд в баночке и печенье.
-Ты мёд на печенье намазывай, в чай не клади: он от горячего плохим делается.
Наталья кивнула. Она всё ощупывала губу изнутри языком. Конечно, рот перекосило, а губа раздулась до размеров вареника – красавица, одним словом. Вкусный крепкий чай, после которого не сразу заснёшь, да сливочно-ванильный аромат мёда на печенье – чем не пирожное из «Севера»? – и уже совсем расхотелось спать. Она рассматривала хозяина сторожки. Почему он показался всем им дедулькой? Крепкий, интересный мужчина, лет – она прикинула скольких – лет, наверное, шестидесяти.
-Я сегодня, дядя Жуков, вашу часовню видела, - Наталья с сожалением отодвинула от себя баночку с мёдом, - не пойму, почему её ломать хотят. Она совсем крепкая. И народ туда ходит, лампадки зажигает, свечи ставит. А какая там икона!
-Постой, чего-то я не понял. Какие лампадки, какая икона? Что-то ты путаешь, девушка!
-И ничего я не путаю, - Наталья взяла свою «хиппозную» холщовую сумку (сама шила-вышивала), вытянула альбом, карандаш и набросала на листе запомнившееся ей изображение, - вот, это приблизительно, конечно…
Жуков зачарованно следил за движениями её карандаша, потом как-то недоумённо повертел головой, словно надеясь найти ответ на стенах и потолке своей избушки:
-Ты ЭТО видела в часовне?!
Наталья озадаченно глянула на него: с чего бы это его подвёл голос?
-Я же вам уже говорила, что меня туда проводил старичок. Такой славный, - она хотела сказать «добрый», но смутилась, вспомнив сцену на поляне, тут же застыдилась и твёрдо добавила: - добрый и справедливый. Да, добрый! Его Прохором зовут. И он так славно говорит: «радость моя». Сухариками угостил. Вот бывает же такое: мама всегда в духовке хлеб сушила. Нарежет кирпичик ржаного кубиками, солью крупной присыплет и в духовку – в общем, ничего мудрёного. Но, не поверите, у дедушки Прохора они, эти сухарики, вкуснее! 
Жуков задумчиво смотрел на неё:
-Так тебя этот Прохор проводил к часовне?
Наталья кивнула, и слово за слово рассказала всю историю: и как шла по тёмному лесу, и как встретила старичка, и как они пришли к часовне, и о том, что было потом.
-Значит, помог он тебе? И сюда проводил? – Жуков покачал головой, - повезло тебе, девушка. Ах как повезло!
-Ну да, конечно, повезло! Да я бы там заблудилась одна! А ещё эти придурки… Только вот скажите, дядя Жуков, как же он - такой маленький, с горбиком, не по-осеннему одетый - ходит по тёмным дорогам? Он же старенький и тяжело ему! 
-Как он ходит? Не знаю. Но, думаю, что духом он силён, коли немощь свою преодолевает, - он полез в угол, где на полочке вокруг образа Спасителя выстроилось несколько бумажных образков с изображениями разных святых, - ну-ка, погляди…
Наталья взяла образок в руки.
-Ой! Ну надо же! Как похож! А это кто? – она глянула на Жукова.
-Это старец Серафим.
-Ах старец… - Наталья отложила образок, - определённо сходство есть. Но здесь лицо, как бы это сказать, будто бы условное. Так бывает, когда портрет пишут с фотографии или по описанию, одним словом, неживое лицо.  Дедушка Прохор совсем другой. У него глаза живые, быстрые, и смотрит он так ласково, по-доброму.
-Ну что ж, по-доброму так по-доброму. А теперь спать пора. Давай, провожу тебя к вашим.   
 Но заснуть у Натальи никак не получалось. Вдруг заново навалился пережитый возле часовни испуг, сразу вспомнилось, как они с Марком удирали от Сеньки Зелёного. Тогда она ничуточки не испугалась: чего бояться, если Марк рядом? Потому смешным, нелепым и обидным показался его страх. Все эти недели она носила обиду и разочарование в душе, холила и лелеяла их. И надо было приехать в эту Тмутаракань, чтобы случайно встретить здесь милого старичка и чтобы он сказал ей всего лишь одну фразу. И что он такого сказал-то? «Что ж ты ничего не поняла, радость моя?» Не поняла. Тогда не поняла. Зато теперь всё до неё дошло. И так Наталье захотелось немедленно бежать к Марку и просить прощение, что она села, спустила ноги с кровати, готовая прямо сейчас ехать в Ленинград. Половинка луны заглянула в окно, коснулась серебристым лучом голых коленок, высветила висящую на спинке стула сумку. Наталья сунула руку в неё, нащупала блокнот, карандаш и, стараясь не выходить из лунного света, стала сосредоточенно водить карандашом по бумаге.

После завтрака вся группа собралась возле указателя к часовне: ждали научного сотрудника местного музея. Девочки косились на Наталью, ждали, что она сейчас начнёт им пенять да выговаривать, мол, бросили, ушли. Но та ничего не говорила, стояла поодаль и ёжилась на злом с дождём ветру, норовившем забраться под воротник куртки и ожёчь голую шею пригоршней холодных капель. Наконец, сотрудница музея пришла.
-Вот что: давайте сразу пойдём к часовне, - предложила она, - посмотрим, а то сегодня должны подогнать бульдозер и раскатать её всю.
Наталья дёрнулась было сказать о нелепости такого решения местных властей, но тут увидела сторожа Жукова и даже рот открыла от удивления. Было чему удивляться! Куда делся его «замечательный» пиджак в ёлочку с ватными плечами, широченные синие штаны-галифе с тонкими красными лампасами и старые валенки с галошами? Вместо всего этого на Жукове была надета серая офицерская шинель с ярко начищенными пуговицами. Наталья не очень-то хорошо разбиралась в армейских званиях, но отличить майора от лейтенанта могла. Погоны Жукова имели два просвета и три звёздочки – полковник. Жуков - полковник?! Ничего себе!
Ребята переглядывались и подталкивали друг друга локтями, кивали в сторону преобразившегося сторожа, а тот стоял как ни в чём не бывало, и с чёрного козырька его фуражки с кокардой скатывались капли дождя на гладко выбритые щёки. Он кивнул Наталье и пошёл рядом с преподавателями. До неё донеслось:
-Вот хочу напоследок посмотреть на часовенку нашу. Не возражаете?
-Конечно, нет. А вы, товарищ Жуков, давно в этих краях обитаете?
-Я местный. Как демобилизовался в шестьдесят первом, так сюда и вернулся. Здесь деревенька наша была неподалёку, но в войну сожгли её немцы, вместе с жителями. От изб одни печные трубы остались. В общем, как в песне: «Враги сожгли родную хату…» Так и служу сторожем при монастыре.
-Полковник-артилерист служит сторожем? – хмыкнул преподаватель, и Наталье захотелось ткнуть его локтем в бок. Жуков лишь неопределённо пожал плечами и пошёл вперёд.
В сером ноябрьском рассвете дорога к часовне показалась совсем короткой. Кроме студентов, в этом же направлении двигалось много народа. Образовалась даже довольно плотная толпа, в которой сразу можно было отличить гомонящих экскурсантов из Ленинграда и Москвы. Местные же шли молча и как-то угрюмо (так показалось Наталье) поглядывали в их сторону.
Люди окружили часовню кольцом, но близко к ней не подходили. Стояли, словно чего-то ждали. Сотрудница музея было начала что-то рассказывать, но на неё цыкнул кто-то из местных, и она сконфуженно замолчала. Наталья во все глаза таращилась на почерневшие мокрые брёвна и полуразвалившуюся крышу часовни и не узнавала её. Лёгкая и нарядная, наполненная мерцанием свечей ещё вчера, сегодня она выглядела так, будто её кто-то долго и упорно уничтожал. Что-то красное было засунуто за наличник покосившейся двери.
Сзади послышалось нечто странное: один, явно непривычный петь голос выводил слова молитвы: «Богородице дево, радуйся…», ещё несколько голосов сопровождали его пение непонятным мычанием. Толпа раздалась и на поляну вышла мрачная процессия. Наталья, стоявшая рядом с Жуковым, ухватила его за колючий рукав шинели. Он лишь покосился на неё из-под козырька фуражки.
Четверо парней тащили носилки, на которых неподвижным бревном лежал их товарищ. Глаза его уставились в серое низкое небо, губы сжались в тонкую линию. Ни на кого не глядя, парни прошли к часовне, опустили носилки на землю возле поклонного креста, встали на колени. И всё это под пение-мычание молитвы.
-Во, как бывает! – качнул головой стоящий рядом мужчина в кепке, - проклял их старец. Теперь не отмолятся…
-Никого он не проклинал, - рассердилась Наталья, - он велел им приходить сюда да молиться! Они обидели его...               
Какая-то женщина вдруг истерично завыла:
-Сыночек мой! Что же это с тобой сделалось?! – и упала на грудь лежащего на носилках. В толпе послышались всхлипы, вскрики. Кто-то истошно заголосил.    
Это выглядело настолько нереальным, дремучим, словно бы время вдруг перевернулось и выбросило их всех в век девятнадцатый или даже ещё куда подальше. Но это была вторая половина двадцатого века с характерными для него реалиями: невидимый с земли, высоко летел самолёт, отдалённым равномерным гулом наполняя воздух, рядом с Натальей стоял человек, на военной форме которого золотились пуговицы с серпом и молотом. Какой там девятнадцатый век?! И тем не менее от причитаний матери Жорика, от мычания онемевших его приятелей и от нескладного Жекиного пения несло таким замшелым прошлым, что Наталья ущипнула себя за руку – вдруг ей всё это снится? Нет, не снится. Она вспомнила, как старик Прохор велел этим дуралеям приходить сюда и просить прощение у Царицы Небесной да надеяться на Её милость. Натворили гадостей, а теперь грехи замаливают! Так им и надо. Перед глазами у неё возник лик, полный такого всепрощающего милосердия, что запылали щёки от стыда за собственные злые мысли и неожиданно для себя она стала тоненько подпевать слова молитвы: «…благодатная Марие, Господь с Тобою…».
Натужный рёв мотора оборвал молитву. На поляну вполз ободранный, когда-то крашеный в жёлтый цвет, экскаватор, металлическим холодным блеском отливали острые зубья его ковша. Машина медленно подбиралась к толпе. Машинист, видимо, ждал, что народ немедленно рассеется. Не тут-то было. Люди зашевелились и вместо того, чтобы разойтись, сдвинулись плотнее, плечом к плечу.
Водитель высунулся из кабины:
-Эй, вы чего?! Дайте проехать! – в ответ – молчание. – У меня приказ…
-Ты вот что, езжай отсюдова, - выступил вперёд мужчина в кепке, - не дадим ломать. Не ты строил, не тебе и рушить!
-То есть как это «езжай»?! – взбеленился водитель, - я щас вот как хрястну тебя ковшом – одни перья полетят!
-Ну хрястни, попробуй, - не сдавался мужчина в кепке. За его спиной народ сбился плотной толпой и не думал отступать.
-Да дайте же проехать! – взмолился водитель, но на него уже не обращали внимания. Все опять повернулись к часовне. Там к хриплому голосу Жеки присоединился слабый голос одного из парней, потом второго, третьего. И вот они уже неистово выводили слова молитвы сомнительным квартетом. В толпе зашелестели:
-Заговорили… Смилостивилась Царица Небесная!
Мать Жорика, увидев чудо исцеления дружков сына, ещё громче заголосила. Но тот как лежал бревном, так и остался недвижим. Парни встали с колен, подняли носилки и двинулись через расступающуюся толпу. Мать рыдая плелась за ними. Водитель экскаватора проводил их ошалелым взглядом и стал сдавать машину задом, потом развернулся и покатил прочь. Народ стал молча расходиться. Как-то быстро и незаметно рассосались туристические группы, и остались на поляне из приезжих только студенты-художники.
-Не думал, что увижу такое, - пробормотал Жуков. Он шагнул к часовне, приглядываясь к торчащей за наличником красной тряпке. Потянул её на себя, развернул.
-Ой, - вскрикнула одна из девушек, - смотри, Ростова, это же твой шарф!
Этот приметный шарф вязала мама ей в подарок. Она специально вывязала Натальины инициалы пушистой синей ниткой, поэтому спутать его с магазинными изделиями было невозможно – он был такой один-единственный. И именно этот тёплый шарф Наталья надела на старика Прохора, потому что больно было смотреть на его шею, покрывшуюся от холода гусиной кожей. Но как этот пушистый шарфик опять здесь оказался, если старик вчера ушёл отсюда в дальнюю деревню?
-А ведь это для тебя оставлено, - на красном вязаном полотне лежал потемневший от времени деревянный крестик на кожаном гайтане, совсем маленький - в половину Натальиного мизинца. Она осторожно взяла его из рук Жукова, и ей показалось, что от тёмного дерева исходит лёгкое тепло. Жуков потянул за гайтан: - давай помогу надеть…
Гайтан мягко лёг на шею, от креста по-прежнему исходило лёгкое тепло.
-Глупости это! – фыркнула одна из девушек, - ты же комсомолка, Ростова! А цепляешь на себя всякие поповские штучки! Сними и выбрось его!
Наташа глянула на однокурсницу исподлобья:
-Не тебе это оставили. И нечего тут командовать, - она упрямо вскинула голову.
-Девочки, - позвал куратор группы, - не отставайте! Нам ещё усадьбу надо посмотреть и, пока светло, немного поработать.

В старой усадьбе через полгода должны были открыть музей, ещё полным ходом шли последние ремонтные работы, а нетерпеливые музейщики уже клеили паспарту для гравюр, реставрировали рамочки и яростно обсуждали каждый предмет в будущей экспозиции. Студентам разрешили пройти по пустым ещё комнатам, где трое мужиков что-то прилаживали к стенам у самого потолка, при этом обмениваясь совсем не литературными выражениями. Сотрудница музея прикрикнула, и они послушно замолчали, время от времени громким шёпотом выражая своё недовольство. В старинном парке, разбитом ещё в девятнадцатом веке, все потянулись к огромному дубу, раскинувшему свои корявые голые ветви почти на всю поляну.
-Здравствуй, дуб! «Я пришёл к тебе с приветом!» - стали дурачиться мальчишки, кланяясь огромному дереву и подпрыгивая, чтобы зацепиться руками за нижние ветки.
-«Пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, - наша жизнь кончена!» - предъявил кто-то знания школьной программы по литературе.
-Ну раз вам так понравилось это место, - решил куратор, глядя в  расцвеченное солнечным теплом небо, - значит, здесь и останемся.
Ребята расставили этюдники и принялись за работу.

Сторож Жуков весь день занимался обычными своими делами: почистил печи, подмёл монастырский двор. Поднялся по разбитым каменным ступеням на церковный холм. Здесь тоже требовалась уборка, потому что ветер разбросал по мощённым каменными плитами дорожкам сломанные ветки деревьев. На мраморных надгробиях возле церковной стены Жуков прибрал нападавший мусор и пошёл в церковь – там был музей, и он в нём числился уборщицей. Церковь не отапливалась, здесь даже в самые жаркие летние дни всегда было холодно, а уж сейчас, в ноябре, и подавно. Жуков всегда жалел научных сотрудников, упорно строивших музейную экспозицию, несмотря на жуткий холод. Бедняги напяливали на себя всё самое тёплое, но толстенные промерзшие стены вытягивали из них тепло, да так, что никакие валенки да тулупы не помогали, потому все всегда чихали и кашляли. А ведь когда-то эти мощные стены не только прятали прихожан от неприятеля, но и согревали, потому что церковь протапливали и горячий воздух через хитро придуманные воздуховоды проникал во все приделы. Когда-то здесь пахло пчелиным воском, ладаном и ещё чем-то типично церковным, было светло и тепло от сотен горящих у образов тоненьких свечек. Когда-то здесь молились.  «Всё-таки хорошо, что теперь здесь музей, а не картофелехранилище», - привычно подумал Жуков, украдкой перекрестившись на икону в уголке Нестора-летописца и принимаясь за приборку с наработанной ловкостью, которой могла бы позавидовать самая большая аккуратистка женского племени.
Уже в сумерках, когда научные сотрудники ушли, он тщательно запер неподъёмно тяжёлую церковную дверь и, подсвечивая себе фонариком, пошёл вниз. На нижних ступенях, нахохлившись, словно воробышек, сидела Наталья.
-Что ж ты делаешь? – рассердился Жуков, - разве можно на холодных камнях сидеть?!
Девчонка молчала. Он вгляделся в неё, процедил что-то злое сквозь зубы, подхватил Наталью под локоть и почти поволок к себе. В жарко натопленной сторожке девочка обрушилась на табурет, ткнулась лицом в ладошки  и заплакала, тоненько и безнадёжно. Жуков не стал её утешать. Он постоял над нею, глядя, как вздрагивают узенькие плечи, покачал головой и занялся своими делами: поставил на плиту чайник, достал заварку, насыпал в мисочку конфет с нежным названием «Ласточка», открыл пачку печенья. Постепенно Натальины рыдания стихли, теперь она лишь горестно всхлипывала.
-Чай будешь? – задал ненужный вопрос Жуков. Наталья отрицательно помотала головой, по-прежнему судорожно всхлипывая. Жуков, не обращая внимания на её отказ, поставил перед нею исходящий паром стакан, подтолкнул ближе конфеты и уселся напротив, прихлёбывая обжигающую  жидкость. Девочка вздохнула, уставившись поверх головы Жукова на красный угол, где в самодельном киоте за стеклом хранилась такая потемневшая от времени икона, что ничего, кроме чуть светящегося лика, уже почти не угадывалось.
-Она сожгла мой крестик, - прошелестела Наталья: - Лёлька Раевская кинула его в печку…
Жуков хмыкнул: что-то подобное он и предполагал. Там, на поляне возле часовни, уж слишком рьяно какая-то пигалица требовала, чтобы Наталья выкинула крест.
- Ну не плачь, теперь уж всё одно не вернёшь… Зачем же ты дала его ей?
-После обеда я пошла к себе, а там уже сидят все, как на собрании,  и преподаватели тоже.
Наталья удивилась: все – и мальчики, и девочки, и кураторы - сидели на застеленных колючими шерстяными одеялами кроватях на «девчачьей» половине. А ей ничего не сказали и не позвали… Потрескивали дрова, пламя весело облизывало обугливающиеся поленья, из открытой дверцы печки тянуло жаром. Лёлька Раевская устроилась на табуретке во главе стола. Едва Наталья вошла, она строго уставилась на неё и все сразу замолчали. 
-Проходи, садись, - кивнула Раевская на табуретку рядом и сходу начала: - ты, конечно, понимаешь, Ростова, что мы не просто так здесь собрались. После твоей безобразной выходки… - она обвела глазами ребят, помолчала, - в общем, мы решили разобраться. Все возмущены…
Наталья посмотрела на куратора – тот сидел, глядя куда-то в сторону, демонстративно не вмешиваясь в происходящее. Второй преподаватель что-то чиркал карандашом в своём блокноте и тоже не смотрел на комсорга группы.
-Никто не возмущался, не преувеличивай, Раевская, - влезла Зиночка Давыдова, - мы же договорились, что нужно побеседовать…
-Вот именно, - сурово глянула на неё Лёля, - побеседовать о религии и разлагающем её влиянии на современную молодёжь. Я правильно ставлю вопрос, Антон Иванович?
Куратор перевёл взгляд с пятна на потолке на требовательно уставившуюся на него Раевскую и рассеянно кивнул.
-Вот так, - повеселела Лёля, - мы все хотим выслушать твои объяснения, Ростова.
-Какие объяснения? Вы что, ребята? – поразилась Наталья.
-Ты, Ростова, не прикидывайся. Все видели, как ты на себя крест напялила… А ведь ты комсомолка, Ростова!
-Не напялила, а надела, - вскинулась Наталья, - ну и что? Тебе-то какое дело?
-Ах, вот ты как! – глаза Лёли сузились, - вот ты, значит, как! Тогда я ставлю вопрос на голосование…
-Стой, Лёлька, подожди! – опять не выдержала Зиночка, - какое может быть голосование, если мы просто так собрались, чтобы поговорить, попросту так поговорить?
-И правда, Лёлька, опять собрание! Сколько можно?! – загалдели мальчики.
-Сколько нужно! – огрызнулась Раевская, - вы что, не видите, что у нас самое настоящее ЧП?
-ЧП? Что это такое?
-ЧП – это чрезвычайное происшествие, вот что это такое, - сделав «страшные» глаза прошипела Лёля.
-Не преувеличивай, Раевская, - засмеялась Зиночка, - тоже мне нашла «чрезвычайное происшествие»! Наташка крестик надела – это происшествие, что ли?
-Да, - упорствовала Раевская, - сейчас крестик надела, потом в церковь пойдёт…
-Наталья, пойдёшь в церковь? – мальчишки уже вовсю забавлялись, - признавайся!
Но Наташе было не смешно. Она опустила голову, потом встала, оглядела всех:
-Вы тут какой-то суд устроили… Делать вам нечего! А крест мне оставил замечательный человек и не тебе, Лёля, снимать его с меня. Это подарок. А человек этот - он помог мне… Ну-ка вспомни, мы же все вместе к часовне пошли, а потом куда вы делись? Бросили меня, сбежали! И что вышло? Ты где была, Раевская, когда этот дурак, этот Жорик мне пощёчины отвешивал? Что-то я тебя там на поляне не видела. А он - такой старенький, седой, горбатенький – он один помог мне. А то, что крестик оставил, – так это память о нём. От этого крестика тепло идёт… И ты хочешь, чтобы я его выкинула? И не в религии здесь дело!
Ребята молчали, смущённо переглядываясь. Неугомонная Зиночка Давыдова протянула руку:
-Наталья, дай посмотреть.
Наташа сняла крест, протянула Зиночке. Ребята сгрудились вокруг неё, разглядывая кусочек дерева на кожаном шнурке.
-И правда, он словно бы тёплый, - изумилась Зиночка.
-Дай мне, - потянула за шнурок Раевская. Она подержала, будто взвешивая крест в пальцах, потом отпихнула Зиночку, мгновение – и крестик полетел в открытую пасть печки. Раевская выпрямилась, гордо оглядела остолбеневших товарищей, - вот так надо… А ты, Ростова, ещё спасибо мне скажешь, что до райкома комсомола дело не дошло.
Наталья молча легла на свою кровать, отвернулась к стене и крепко-крепко зажмурилась. У неё шумело в ушах, а голову словно бы подушкой придавили. Она не слышала, как ребята тихонько вышли из комнаты, не почувствовала, как кто-то из девочек - наверное, Зиночка – укрыл её одеялом. Она не слышала, как кто-то прошипел в лицо Раевской:
-Ну, ты и стерва, Лёлечка!
Голова у Натальи немного отошла лишь через пару часов. Все ушли ужинать, её звали, но она не отозвалась. Лежала носом к стене в жаркой комнате и ни о чём не думала. Не получалось думать – в пустой голове не задерживалась ни одна мысль. Потом стало совсем невмоготу и она вышла на воздух, села на ступенях и замерла, слушая ночные звуки. Здесь на неё и наткнулся сторож Жуков.
-Понимаете, она сожгла ЕГО подарок! – её губы некрасиво кривились, глаза налились слёзами.
-Ты вот что, не реви! – строго сказал Жуков, - чаю попей! И послушай, чего я тебе расскажу. Помнишь, я тебе образок показывал? Преподобного Серафима Саровского? Так вот. Святой был человек…
-И зачем вы это рассказываете? – поморщилась Наталья – голова всё не проходила.
-Ты слушай, слушай. Людей он от болезней лечил – дар, что ли, такой у него был. И всех, знаешь, всех звал «радость моя»…
-Как? Как звал? – встрепенулась Наталья.
-А вот так: всех, кто шёл к нему, именовал «радость моя». Чудак такой был. А потом несчастье случилось: какие-то сволочи позарились на подаяние, что народ нёс ему. И грабить-то нечего было, потому как старец себе ничего не оставлял, всё раздавал. Так они, как увидели, что взять со старика нечего, со злости его обухом топора ударили, голову проломили.
-Умер? – ахнула Наталья.
-Нет, выжил. Чудом выжил, сгорбился весь, но выжил. Вокруг него много всего разного было.
-А разбойников поймали?
-Разбойников поймали, судили даже. Так, представь, старец Серафим упросил, чтобы нелюдей этих без наказания оставили. Вот он какой был, Серафим Саровский.
-А давно это было?
-Не, недавно. В девятнадцатом веке.
- А, так это сто лет назад было, - протянула Наталья.
 -Ну и что? - не согласился Жуков, - ты дальше слушай. Помер Серафим. А в наших краях – это мне дед рассказывал - странный человек стал ходить. Люди говорили, что один к одному Серафим: худой, седой, горбатенький, всем говорил «радость моя» и всем давал сухарики.
-Двойник, да? – загорелись глаза у Натальи, - и Прохор на старца Серафима похож.
-Двойник? Не совсем, - покачал головой Жуков. – Старец Серафим помогал всем: и злым, и не очень. Знаешь, как в книгах пишут: «Он был сама доброта». А тот, второй, если видел, что кто-нибудь что-то недоброе делает, кричал, грозился, посохом лупил непослушных. И ещё заметили люди, что,  как встретит кто его, так жди беды: у кого скотина дохла, у кого пожар случался, а кто и сам пропадал – не к добру он встречался, старик тот. Потом делся он куда-то, долго его не было. Слух пронесся, что жестоко посчитался с ним кто-то. К тому времени уже все знали, что злой старик этот был одним из тех самых разбойников, что на Святого старца Серафима напал, и что взбрело ему в голову грехи искупить таким странным образом. Хотел он быть как Серафим, а характер брал своё, не отпускал его. Да, - он помолчал, - грустная история.
-И всё? – Наталья не понимала, зачем он это ей рассказывает. Мало, что ли, странников по святым местам бродило когда-то, да и теперь путешествуют от монастыря к монастырю?
-Нет, не всё. Накануне Крымской войны он опять появился. Но теперь никого не ругал, не кричал. Тихий стал, покорный, взгляд перестал быть колючим, да и не смотрел он на людей – всё больше в землю глазами. Только люди помнили его прежнего и боялись, обходили стороной, отворачивались. И опять он исчез. На двадцать лет исчез.
-Постойте, дядя Жуков. Как на двадцать?! Сколько же ему лет могло быть?   
 -Вот-вот. Хороший вопрос. Ты дальше слушай. Итак, появился старец и опять накануне войны – с турками. Увидели его возле часовни нашей Покровской. Стоял он на коленях у поклонного камня, молился и ни на кого не обращал внимания. И что удивительно: ничуть не изменился с тех ещё прежних времён, всё такой же – худой, седой, сгорбленный. Мальчишки подбежали к нему, а он встал, поклонился на четыре стороны, мальчишек перекрестил, сыпанул им в подставленные ладошки сухариков, каждому дал по деревянному крестику и пошёл своей дорогой. Среди тех мальчишек и дед мой был. Так он говорил, что из-за этого крестика его ни одна болячка не брала, и на всех войнах пуля до него не долетала.
-Это всё на сказку похоже. Таких легенд в любой деревне полно.
-Опять объявился старец перед Русско-японской, потом через десять лет уже, и тут чуть не каждый год видели его люди на коленях у поклонного креста. А уж годы пошли – один страшнее другого.
-Это не может быть правдой, потому что столько люди не живут, - тряхнула головой Наталья. Жуков посмотрел на неё и улыбнулся:
-Ты сейчас на лошадку похожа, головой трясёшь как жеребёнок. Конечно, столько не живут. Ему к двадцатому году уже больше ста лет набежало бы… А кто тебе сказал, что старец этот – обычный человек?
-А кто? Призрак? – усмехнулась она.
-Вполне возможно, - спокойно подтвердил Жуков. У Натальи только рот от удивления открылся. – Перед Финской войной и в сорок первом бродил он здесь. Только теперь люди не шарахались – теперь все ему кланялись, и он кланялся в ответ, крестил, протягивал сухарики, дарил крестики…   С тех пор лет тридцать не видели его.
-Это всё сказки, – голос Натальи дрогнул, она сглотнула, покашляла – ей вдруг стало страшно. Она сама не поняла почему, но страшно до мурашек на коже.
-Может, и сказки, - согласился Жуков, - ну пойдём, провожу тебя. А то ещё заплутаешь.
Они прошли через тёмный двор. Жуков потоптался возле старой яблони, пока Наталья бегала в уборную. Дверь в трапезную не заперли, и Наталья на цыпочках прошла в здание. Жуков велел задвинуть засов изнутри и, уже уходя, бросил:
-Знаешь, как звали того старца?
-Как? – шёпотом спросила Наталья, и сердце её отчего-то ёкнуло, - как его звали?
 -Прохор. Его звали Прохор.
 -Прохор, - повторила Наталья и с надеждой уставилась на Жукова, - у нас всё будет хорошо, да, дядя Жуков? Всё будет хорошо…

 Конечно, Наталья простудилась после долгого сидения на холодном камне и следующие два дня ей пришлось мириться со слезящимися глазами и ощущением, словно бы ей комок колючей шерсти затолкали в горло. Но она храбрилась, не позволяла себе расклеиваться. В зеркало старалась не смотреться, потому что ничего приятного для себя там не видела: красные глаза, такой же нос и ещё синяк на правой скуле – одним словом, красавица.
Лёля Раевская вела себя так, словно бы никакого «собрания» и не было, весело болтала со всеми, попробовала подкатиться к Ростовой, но та молча отвернулась. Раевская недоумённо пожала плечами и защебетала с кем-то из мальчиков. Куратор сказал, что в понедельник у них занятий не будет, им всем дарят день отдыха после практики. Все дружно закричали «ура»,   тут же решили пока не возвращаться под присмотр родителей и остаться на воскресенье в монастыре. Наталье это не подходило. У неё на воскресенье было запланировано очень важное дело, потому она решила ехать домой первым же рейсом.
Ранним утром 14 ноября Жуков проводил её к остановке. Там под навесом ёжились на порывистом ветре несколько мужчин и женщин.
-Тут я тебе банку мёда в газету завернул. Смотри, чтобы не разбилась, - по его лицу Наталья видела, что он что-то не договаривает.
-Приезжайте к нам, - она засунула банку в сумку, - адрес я оставила у вас на столе. Приедете?
-Кого провожаешь, Жуков? – тётенька в шубе из искусственного меха  дивного ярко-голубого цвета придирчиво оглядела Наталью, - никак невесту себе наконец нашёл? Смотри, мы тебя не отпустим! Ты у нас жених на загляденье…
-Всё бы тебе, Маняша, о женихах мечтать, - с досадой отмахнулся Жуков, - не видишь разве? Внучка это моя!
-Внучка, - поразилась тётка, - какая такая внучка?! Ты ж всегда монахом жил?
Жуков отвернулся от настырной тётки, поднял огромную Натальину сумку:
-Ты что, камни в неё натолкала? – улыбнулся он.
-Это из-за этюдника, он как раз в эту сумку влезал, вот я… - яркий свет фар полоснул по стоящим на остановке, подкатил старый львовский автобус. Люди засуетились. Шофёр с важным видом открыл дверь, народ полез внутрь машины.
-Наталья, - решился Жуков, - смотри, что я нашёл, когда печку вашу чистил, - на его загрубевшей ладони лежал крестик.
-Не сгорел! – засияли у неё глаза, - цел!
Она взяла кусочек дерева и сразу почувствовала идущее от него тепло. Её пальцы нежно погладили гладкую поверхность и замерли.
-Это… это не тот крест, - она уставилась на Жукова, - тот был ровненький, а у этого вмятина. Вы меня обманываете. Зачем?
-Ну, хорошо, хорошо. Это не тот крест, - признался Жуков.
-Это ваш, да? – догадалась Наталья.
-Он мне от деда достался. Говорил я тебе, что мальчишкой дед Прохора встретил, тот дал ему крестик. А когда я на фронт уходил, дед мне его передал. Если б не этот крест… - он усмехнулся, - этот крест мне жизнь спас. Вмятинка эта  - след от пули. Дерево крепче брони оказалось – вот как бывает.
Автобус заурчал мотором, шофёр просигналил.
-Ну всё, езжай! – подпихнул её к двери Жуков, - может, и приеду посмотреть, как вы там живёте-поживаете…
 
Всю дорогу до Ленинграда Наталья придумывала, как она встретится с Марком и мальчишками. Когда Марк жил у Ростовых, его день рождения (а сегодня был девятнадцатый день его рождения) отмечали бесшабашно весело. Женька  с Витькой и Наталья придумывали разные смешные розыгрыши, мама пекла любимый именинником «Наполеон», при этом она просила всех по очереди сбивать крем. У всех уже руки отваливались, а ей всё не хватало в нём пышности. Потом, правда, Витька придумал приделать сбивалку на дрель, мама вначале ужаснулась, а потом смирилась. С тех пор  так сбивали и крем, и майонез – получалось очень даже неплохо.
Наталья представляла, как она придёт к Голицыным. Мальчишки, конечно, уже там. Наверное, сидят за столом, покрытым старой клеёнкой, пьют что-то не кислое, типа модной в этом году «Алазанской долины» и ведут неспешный разговор – прямо, такие мужики-мужики! Она войдёт, а они вопросительно уставятся на неё. Марк будет хмуриться и отворачиваться – ничего удивительного. После того, что она ему наговорила, не только отвернёшься. И как у неё только язык повернулся сказать, что все они трусы и предатели?! Это Женечка-то предатель? Женечка, который всегда брал на себя все её проказы и не всегда безобидные шалости?! А Витенька? Маленький, черный жучок – сколько раз он лез в драку, если чувствовал, что Наталью обижают? А уж о Марке и говорить нечего. Тот всегда был рядом. Наталья даже представить себе не могла, что может наступить день, когда Марка не окажется рядом. Глупость какая!
Вот же дура! Надо всё исправить. Немедленно. Она попросит прощение у них, потому что теперь поняла… Нет, она просто скажет им: «Ребята, простите меня. Я была такая дура!» Они засмеются, а Витька скажет: «Почему «была»? Ты и сейчас такая же!» И они простят её, и всё пойдёт по-прежнему. А потом они все пойдут к Ростовым. А если тётю Марка ещё не выписала из больницы, они сначала заедут к ней. В отделение их, конечно, не захотят пустить – поздно уже. Но Наталья – она это умеет -  упросит, уговорит нянечку, и они тихонько проберутся в палату к Ирине Васильевне. То-то она обрадуется! И затем уже к Ростовым. Там накроют нарядной скатертью обеденный стол, обчистят семейный холодильник и стащат у папы плоскую бутылку коньяка. Кстати, заодно и попробуют, что это за редкость такая. Потом вернутся из своего планетария родители, а тут у них пир горой – вот будет здорово!
Но сначала надо привести себя в порядок. Простуда вроде бы прошла, но синяк по-прежнему «цвёл» на щеке. Ничего, она сейчас приедет, отмокнет в ванне и сразу к Голицыну.
Дома, как она и предполагала, никого не было: воскресенье – самый рабочий день в планетарии, и мама с папой там уже, конечно, до позднего вечера. Наталья отмылась, оделась и решила позвонить родителям на работу. Не повезло. И папа, и мама были на лекциях, но сотрудница обещала передать, что им звонили. Тут Наталью вдруг одолели сомнения: а если Женька и Витька не у Марка? Если они забыли, что у него сегодня день рождения?
 Она набрала номер Витьки. Долго не подходили к телефону. В коммуналке с толпой соседей никто не бегал лишний раз к телефону, все ждали, что кто-то другой пойдёт и снимет трубку. Наконец, у кого-то из соседей сдали нервы и в трубке раздалось хриплое «аллё». На вежливое Натальино «позовите, пожалуйста, Витю» соседка шваркнула трубку на подставку, где стоял телефон, и Наталья услыхала, как она барабанит в дверь Иващенковых. Но подошёл не Витька, а его бабка, как всегда в подпитии:
-Хто это? – просипела она, - нету его дома. Хто спрашивает-то? Наташа?! Ах, ты шалава малолетняя! Ты чего наделала, прошмандовка подлая?! – она ещё что-то кричала омерзительно-обидное.
Наташа бросила трубку. Пожала плечами – пьянь мерзкая, недаром Витька всегда стеснялся своих родственников и никогда не звал к себе. Ну ладно, кое-что она всё-таки выяснила – Витька, наверное, уже у Марка. Надо позвонить Женьке, у него хорошая мама, и она всегда по-доброму относилась к Наталье. Квартира та же и номер тот же. И вновь долго не подходили.
 -Наташа? – голос Женькиной мамы вдруг заледенел, стал таким строго-неприязненным, что Наталья даже опешила, - Наташа, никогда больше не звони сюда. После того, что ты устроила,  я не хочу тебя ни видеть, ни слышать, знать тебя не хочу, - и положила трубку.
В полной растерянности Наталья постояла, глядя на телефон. Вот, значит, как! Мальчишки всё рассказали родственникам и те смертельно обиделись? Чушь какая-то. С чего бы им из мухи слона делать? Ничего, сейчас она доберётся до Голицына, всё узнает. Ух как задаст этим ябедам! А потом милостиво их простит.

У Голицыных тускло светилось одно окно. Эту комнатку, где стояла электрическая плитка, стол, пара стульев и где Марк раскладывал на ночь раскладушку, Голицыны торжественно именовали «наша гостиная». Ещё была комнатка – «моя келья за занавеской» называла её Ирина Васильевна. Весь домик был настолько ветхий, что, казалось, однажды злые балтийские ветры поднимут его и унесут. Но принадлежал он ещё бабушке Марка и, Наталья это точно знала, он страшно гордился «родовым гнездом», не желая никуда отсюда съезжать.
Стараясь особо не шуметь, Наталья тронула ручку двери – открыто. У Голицыных всегда открыто. Сколько раз они спорили из-за этого с Марком! Он только смеялся, мол, нечего у них воровать, так чего закрываться-то?
Голицын сидел, уставившись на свои сцепленные на столе руки. Один. Ни Витьки, ни Женьки, ни Ирины Васильевны  - никого. Наталья тут же разозлилась на мальчишек, так и знала, что забудут его поздравить. На  появление Натальи он отреагировал равнодушным взглядом покрасневших глаз (не спал? болел?). И весь он какой-то будто встрёпанный, щёки ввалились, словно несколько дней не ел.
-Марк, - почему-то шёпотом начала Наталья, - ты прости меня! Ты обиделся, я знаю. Сама не понимаю, как я могла такое сказать! Не сердись, ладно?
Он вяло повёл плечом и отвернулся.
-Ну что ты молчишь?! Скажи хоть что-то!
-Чего тебе надо? – этого Наталья не ожидала. Ей казалось, что она так искренне попросила прощения и что теперь он должен обрадоваться её появлению, а он сидит и радости в нём не больше, чем в мешке с картошкой возле двери. Она уже вскинулась было, чтобы брякнуть что-то колкое, но вспомнила старца Прохора, его наставления и, вздохнув, подошла к Марку.
-Слушай, ну чего ты злишься? Я же попросила прощения… - она тронула его за плечо, и почувствовала, как напряглись его мышцы под тканью рубашки, - ещё я хотела поздравить тебя… И пойдём к нам… Женечка с Витенькой тоже придут. Помнишь, как мы всегда твой день рождения отмечали? А Ирину Васильевну ещё не выписали? Так мы можем к ней заехать. Представляешь, как она обрадуется?
-Не обрадуется, - сипло уронил он и вдруг прижался лбом к Натальиному боку. Та немного растерялась, машинально  погладила Марка по тёмным волосам, её взгляд упёрся в портрет Ирины Васильевны, возле которого стоял стакан, накрытый хлебом.
-А зачем ты воду хлебом накрыл? – и тут до неё стало доходить, - Ма-арк! Ирина Васильевна?..
Он кивнул, всё так же прижимаясь к ней лицом. И она обняла его, утешая и успокаивая, ужасаясь про себя, как же так получилось, что в самое трудное для него время он остался совсем один? Где же мальчики? И где она была, когда это случилось с Ириной Васильевной?
-Прости нас, пожалуйста, прости, - шептала Наталья, шмыгая носом и пытаясь заглянуть ему в лицо. Но он отворачивался, не желая показывать свои полные слёз глаза. – Когда её не стало?
-В понедельник.
-В понедельник? – она всё же смогла заглянуть в его ставшие светлыми от невыплаканных слёз глаза, - как в понедельник?! Я же с нею разговаривала по телефону перед отъездом на практику. У меня до поезда оставалось два часа и тут она звонит. Очень плохо было слышно, в трубке трещало, шипело. Она просила, чтобы я никуда не уезжала. Марк, это было во вторник! Слышишь, во вторник!
-Этого не может быть, - он отодвинулся, встал, скользнул глазами по портрету Ирины Васильевны, - тётя Ира умерла в понедельник утром. С тобой кто-то пошутил.
-Тогда это глупая шутка, - рассердилась было Наталья, но тут же решила, что потом с этим разберётся. Сейчас надо Марка отсюда увести, - пойдём к нам. Что тебе здесь одному сидеть? Пойдём, а?
Он долгим взглядом посмотрел на Наталью, потом кивнул:
-Пойдём.
Как обычно, они прошли через заброшенный сад к остановке трамвая. Там никого, кроме Сеньки Зелёного с дружками, не было. Наталья испуганно затормозила, обречённо ожидая неприятностей, но, к её удивлению, Сенька вальяжной походкой двинулся в их сторону, вполне мирно ухмыляясь.
-Привет, пехота! – протянул он руку Марку. Тот напрягся – Наталья поняла это по его сверкнувшим глазам, – но ответил на рукопожатие. – Когда идёшь?
-Завтра,- буркнул Марк, поудобнее устраивая на плече рюкзак. Наталья выглянула из-за его плеча: надо же, мирно беседуют! Словно и не дрались никогда.
-Ну-ну. А меня не взяли. Говорят, желудок надо лечить… - тут он заметил Наталью, - ты чего прячешься? Не бойся, теперь не тронем…
С грохотом подкатил трамвай, лязгнули двери, и, кивнув на прощанье Сеньке и его компании, они прошли в вагон. Наталью прямо-таки распирало от любопытства – с чего бы это Марк помирился с Сенькой? Но она отчего-то вдруг оробела. Ей показалось, что Марк за эти дни сильно изменился. Похудел? Устал? Напряжён? Да, всё это есть. Но за внешними изменениями  Наталья уловила нечто другое, только не могла определить, что именно. Потому косила взглядом в его сторону, не решаясь заговорить. Марк заметил её горящие любопытством глаза и усмехнулся:
-Откуда синяк? С полки в поезде свалилась?
-А вот и нет, - тут же обиделась Наталья, - знал бы ты, с каким я человеком познакомилась! Он сторожем работает в монастыре. Смотри, что он мне дал, - и она вытянула за гайтан крест, - видишь вмятину? Это след от пули…
Марк коснулся чёрного дерева и отдёрнул руку: ему показалось, что в палец ткнулось сразу несколько крохотных иголочек, а Наталья увлечённо щебетала про какого-то старца, про часовню. Она болтала, радуясь, что смогла хоть немного отвлечь Марка от мрачных событий – вон даже улыбнулся. Она рассказывала, но её всё больше и больше беспокоила какая-то мелькнувшая неприятная мысль. Мелькнула и исчезла, и Наталья пыталась ухватить её, но никак не вспоминалось. Внезапно она прервала себя:
-Марк, почему Сенька назвал тебя пехотой?
Марк нахмурился:
-Не тебе это спрашивать, - его глаза насмешливо сузились, - ты же знаешь, есть лётчики, танкисты, артиллеристы, есть моряки, пехота. Все военнообязанные приписаны к чему-то.
-А что будет завтра? Куда ты идёшь? – не отставала она, рискуя получить в ответ, что, мол, не твоё это дело. У Марка бывали иногда такие минуты, когда к нему было лучше не соваться. В такие моменты он весь уходил в себя, о чём-то сосредоточенно размышлял, а если ему мешали и приставали, мог не просто резко ответить – мог послать куда подальше. Правда, на Наталью его гнев никогда не обрушивался, с нею он был терпелив до невозможности. Наталья, не желая его сердить, затараторила: - Марк, теперь, когда Ирины Васильевны не стало, ты можешь опять жить у нас. Вот будет здорово, да? Ты не подумай, что мне не жаль твою тётю… Она была чудесная женщина... И Витенька с Женечкой станут приходить. Как раньше, всё будет как раньше. Слушай, а что такое «прошмандовка»?
Марк даже поперхнулся, а женщина, сидевшая наискосок от них, возмущенно обернулась.
-Ну и вопросы у тебя, - пробормотал Марк, - где ты это слышала?
-Сначала ты скажи.
-Ну, это такая женщина… - неопределённо объяснил он.
-Так я и знала, - догадалась Наталья и выложила историю своих сегодняшних звонков, потом возмущённо спросила: - вот скажи, за что они так на меня?
Он рассеянно следил, как за окном мелькают фонари, ничего не ответил, лишь пожал плечами. А Наталье опять стало обидно, она насупилась и тут вспомнила, что ведь он так не сказал, куда идёт завтра.
-Так что у тебя в понедельник? – как можно безразличнее спросила она.
-У нас военкомат, - сухо ответил он, кивнув на рюкзак, пристроенный на коленях.
-Ах всего лишь военкомат, - зевнула Наталья, привычно приваливаясь головой к его плечу и закрывая глаза, - ужасно спать хочется. - А куда Сеньку не взяли?
-В армию не взяли. Сейчас осенний призыв идёт.
-И тебя бы взяли, если б не поступил в институт, и Витеньку, и Женечку… - она уже совсем засыпала, но всё же услыхала едва слышное:
-А нас взяли…
Мгновение она ещё дремала, потом вскинулась:
-Куда? Взяли куда?
-Я оставил институт. И Витька с Женькой тоже. Медкомиссию прошли – по здоровью группа «А». Мы теперь призывники, Натали, - с деланной бесшабашностью махнул он рукой, - и у нас повестка на понедельник. Так что, если захочешь, будешь писать нам: «А для тебя, родная, есть почта полевая…»
-Какая почта? – никак не могла взять в толк Наталья, - какая полевая? Вы же студенты! Они не имели права вас призывать!
Женщина, сидящая впереди, обернулась:
-Конечно, не имели права призывать, если вы студент, - вмешалась она.
Наталья посмотрела на неё расширенными глазами, повернулась к Марку:
-Что ты молчишь?! Зачем, зачем ты это сделал? – трамвай остановился, Наталья схватила его за руку и потащила вон под сочувственные взгляды пассажиров.
Они не доехали до дома всего одну остановку и пошли вдоль Карповки. Наталья молчала. Теперь до неё стало доходить, почему и бабка Витеньки, и мама Женечки так обошлись с нею. Это из-за неё, из-за её злых слов, её дурного настроения, её высокомерия, её эгоизма, её глупости – это из-за неё эти глупые мальчишки решили доказать всем, что они настоящие мужчины, что им всё нипочем. Это надо же - поступить в такой замечательный институт и разом от всего отказаться! Они же всё забудут за два года армии!  Она остановилась:
-И что вы этим доказали?! А главное – кому?! Мне, глупой девчонке, вызов бросили, да? Так вот: получается, что вы все не умнее меня оказались. Два года потеряете! Вот что: я пойду в военкомат и всё им объясню, - решительно заявила она.
Марк положил руки ей на плечи, заглянул в лицо:
-Это наш выбор. Слышишь? Наш, - у него сердце сжалось: стоит совсем потерянная, маленькая, в прозрачных глазах боевая решимость, а на щеке «цветёт» фингал. Сейчас Наталья начнёт уговаривать, объяснять, винить себя, каяться во всех грехах и – самое главное – делать то, что ни один нормальный мужчина на дух не переносит: она станет горько рыдать. Он неловко притиснул её к себе, погладил по спине, - и чего ты распереживалась? Не на войну идём… И потом нас же не выгнали из института, вернёмся из армии и восстановимся.
Против ожидания Наталья не расплакалась и не стала обвинять себя в глупости. Она кивнула, соглашаясь с Марком:
-Действительно, чего это я так всполошилась? Не сорок первый год, вроде бы… Армия – не тот свет. Вон сколько ребят призывают! Вернётесь, восстановитесь в институте и всё пойдёт как надо. Тебе когда в военкомат? Завтра? Вот и хорошо. А сегодня у тебя день рождения. Сегодня мы празднуем, - и независимо двинулась к парадному.
Марк только головой покачал. Надо же, никаких истерик, никаких «не прощу себе никогда, что…». Спокойно, разумно и рассудительно. Ай да Наталья! Даже обидно немного.




В доме было тихо, пусто и неуютно. Так всегда бывало, когда папа с мамой уезжали в свои лекторские командировки. Они позвонили с вокзала, разменяв два рубля на пятнадцатикопеечные монетки. Ростовы сокрушались, что внезапный отъезд из-за заболевшего коллеги не позволит им проводить мальчиков. Телефон немилосердно сжирал монетки, поэтому они торопливо поздравили Марка с девятнадцатилетием, а Наталье велели приготовить что-нибудь вкусненькое.
 Пока Марк бегал за мальчишками, благо недалеко – два дома в сторону моста, Наталья во всю расстаралась. Чистить картошку не стала, поставила вариться прямо «в мундире». Нашла банку с балтийской килькой, мамины заготовки - всякие там помидорчики-огурчики-компотики, сыра нарезала, колбаски тоненько. У папы в кабинете добыла вина, поколебавшись, захватила бутылку «Столичной». На вышитой ещё папиной бабушкой скатерти расставила парадные тарелки и приборы, хрустальные рюмки поставила. Оглядела стол: красиво получилось. Но от папы попадёт, конечно, за «Столичную». А может, они и не будут её пить? Звонок в дверь оторвал её от созерцания праздничного стола. Она понеслась в прихожую, распахнула дверь. Вместо мальчиков на пороге улыбался Пётр Николаевич - любимый дядя Петя. Наталья взвизгнула от восторга и бросилась ему на шею.
-Ну-ну, племянница, сейчас завалишь, - довольный приёмом басил он, - не держи гостя на пороге, в дом веди!
Наталья всмотрелась в лицо папиного брата и отметила странное сочетание грусти и надежды в светлых голубых - «ростовских» - глазах.
-Ты уже знаешь? – спросил он. Она догадалась, что он спрашивает об Ирине Васильевне. Она кивнула:
-Знали, что уже скоро, а всё равно неожиданно…
-Как Марк?
-Мне кажется, он обвиняет в её смерти себя. Разве это правильно?
-Нет, это неправильно. Ирина изводила его чувством вины за несчастья их семьи…
-Откуда ты знаешь? Тебе мама рассказала, да?
-Даша часто бывала у Ирины, видела, как та помыкает им. Да что она могла сделать-то? С Ириной спорить было бесполезно. Но Марк носит этот груз в душе, и это плохо. Его давит, гнёт… А ещё эта нелепость с призывом. Зачем? Где логика? Поступить в такой ВУЗ и бросить всё! И мальчишек сбил с панталыка…
-Это они из-за меня… - в глазах Натальи заклубились слёзы, она шмыгнула носом, - это они мне хотят доказать, что они самостоятельные взрослые мужчины, а не глупые сопливые мальчишки…
Пётр Николаевич с сомнением посмотрел на племянницу, покачал головой:
-Ну-ну, не раскисай. В конце концов, не они первые и не они последние. Вернутся.
-А обо мне они подумали?! – совсем рассиропилась Наталья, - уедут, бросят меня тут одну…
-Что за ерунда? – рассердился Пётр Николаевич, - с чего это ты одна? А папа, а мама? И я, наконец? Будешь учиться и ждать своих рыцарей. И писать им письма. Ничего нового, обычное дело. И потом, - он чуть смутился, - у меня тоже кое-какие перемены ожидаются… Так что…
Об этих переменах Наталья уже знала. Она как-то подслушала разговор родителей. Дарья Алексеевна рассказывала мужу о том, что, кажется, Петя в конце концов «образумился» и освободился от своей болезненной страсти к Ирине Голицыной и даже, возможно, женится. Наталья тут же влетела в кухню:
-Дядя Петя женится? Здорово! На ком, мамочка?
-А подслушивать нехорошо и стыдно, - строго глянула на дочь Дарья Алексеевна, но Николай Николаевич усмехнулся:
-Она не нарочно. Правда, Тусенька? – та благодарно улыбнулась отцу.
-Мы почти ничего не знаем, Туся. Ты же знаешь своего дядю – он скрытный до невозможности.
…И вот теперь Пётр Николаевич сам заговорил о переменах в его жизни.
-Ты женишься скоро? – шмыгнув носом в очередной раз, улыбнулась Наталья.
-Тс-сс, это пока секрет, - усмехнулся Пётр Николаевич.

С приездом Петра Николаевича дом сразу ожил, встрепенулся, вспыхнул люстрами во всех комнатах и, кажется, даже заулыбался. Увидев накрытый стол, Пётр Николаевич присвистнул, понимающе усмехнулся Натальиным объяснениям и полез в доисторический чемоданчик с металлическими уголками, где, кроме смены белья, нашлась большая серебристо-синяя банка с симпатичной рыбёшкой на крышке, коньяк в матовой хитрой бутылке с буквой «N» на крышке, пара лимонов и даже коробка любимых маминых конфет «Чернослив в шоколаде».
Коньяк и конфеты Наталья уволокла в кабинет, чтобы папа не сердился за «Столичную». Пока рассказывала Петру Николаевичу о своих приключениях на практике, пока резала тонюсенькими колечками лимоны и укладывала их красивым веером на хрустальной тарелочке, подоспела картошка, а тут и мальчишки подошли. Ростов оглядел их смущенные физиономии, поздоровался с каждым за руку, улыбаясь, поздравил Марка с днём рождения, снял с руки «Grand Seiko», блеснувшие благородной матовостью, и протянул их Марку:
 - Может, пригодятся…
Наталья, успевшая  переодеться, появилась с огромным блюдом дымящейся картошки. Она эффектно замерла с поднятым вверх блюдом, давая возможность оглядеть себя и оценить новое платье.
-Ух ты! – восхитился Витька, - картошечка, горяченькая!
Наталья обиженно фыркнула в Витькину сторону и послала благодарную улыбку Женьке в ответ на его восхищенный взгляд, водрузила блюдо в центре стола, где Пётр Николаевич уже успел произвести некоторые перестановки. Он отодвинул от ребят бутылку с водкой, поставив поближе к ним сухое вино, и на правах старшего взял слово:
-Давно я всех вас знаю, ребята. И хотя редко мы виделись, но росли вы на моих глазах. Вот и выросли. Сегодня тебе, Марк, исполнилось девятнадцать лет. Что же тебе пожелать? Друзей верных и честных? Да вроде бы они у тебя есть. Успехов? Пожалуй. И, конечно, удачи. Ах, как она бывает нужна! А если есть у тебя заветная мечта, так пусть она исполнится! За тебя, Марк!
Наталья слушала дядю, смотрела, как искрится вино в хрустале и изо всех сил пыталась удержать на лице небрежную улыбку. Она переводила взгляд с одного улыбающегося лица на другое, сердце её сжималось и леденело. Где-то она слышала, что в такие моменты люди говорят красивой фразой, мол, в душе поселилось предчувствие чего-то ужасного. Чушь! Никаких предчувствий. Она совершенно точно и безошибочно знала: вот так весело и приятно они больше никогда не встретятся. Никогда. Марк, поймав странное выражение её прозрачных глаз, вопросительно вздёрнул бровь. Но Наталья улыбнулась ему поверх бокала и лихо допила вино. Дядя Петя увлечённо рассказывал о новом не то самолёте, не то морском судне – экранолёте, мальчишки слушали затаив дыхание, восторженно ахали и переглядывались.
Казалось, они совсем забыли, что завтра для них начнётся совсем другая жизнь, что они уедут далеко от дома и ждут их встречи с новыми людьми, и, возможно, будут проблемы, которых нет здесь, на гражданке. И ей показалось, что сейчас за столом она единственный взрослый, умудрённый опытом человек, который осознаёт в полной мере будущее. И вновь сердце её болезненно сжалось. Они вместе уже целую вечность, детство пролетело, промчалось – что останется? Смогут ли они все запомнить этот смех, радость, уют дома? А у неё останется в памяти дивное чувство, что её любят, защищают и заботятся о ней?
Они засиделись допоздна. Чем-то расстроенный Витька убежал домой, объяснив, что  бабка там одна сидит и горюет. Ребята уговаривали его побыть ещё немного, но тот, упрямо мотнув смоляной головой, ушёл. И только Наталья знала, почему сбежал Витька.
…Он приволок на кухню, где Наталья заваривала чай, стопку тарелок. Поставил их в раковину, постоял у окна, глядя в тёмный двор с одинокой лампочкой у мусорных баков.
-Помочь? – спросил просто так, лишь бы что-то сказать. Наталья явно не нуждалась ни в его, ни в чьей-либо ещё помощи, занималась пустяковым привычным делом. В самом деле, что сложного в процессе заваривания самого обычного чая из коробки со слоником? Ничего. Но Витька, словно завороженный следил за руками Натальи. Вот она ополаскивает кипятком заварочный чайник, вот засыпает туда чай, вливает кипяток – тонкие руки, изящные движения. Он сглотнул: - так помочь тебе?
Она глянула, смешно склонив голову к плечу:
-Сейчас заварится, и пойдём пить чай, Витенька.
-Ты… ты будешь ждать меня? – вдруг решился он.
-Ну конечно, Витенька! – засмеялась Наталья, - я буду вашей Пенелопой, а вы моими Одиссеями. Только я ткать не умею. Но я могу научиться вязать. Торжественно обещаю связать каждому из вас по длинному-длинному шарфу…
-Наташенька, - оборвал он её каким-то странным, хриплым голосом, - ты ничего не поняла… Ты меня будешь ждать? Меня! – и видя её удивлённые светлые глаза, заторопился: - ты что, совсем ничего не понимаешь? Ты  же… я с первого класса… Ты всегда мне нравилась! – наконец выпалил он. – Будешь ждать?!
-Витенька, - начала она, опустив глаза и мучительно краснея. Ей было почему-то стыдно, будто она в чём-то виновата, будто она сделала что-то нехорошее, - ты замечательный, но… 
Витька всё понял:
-Ничего не говори. Всё. Забудь, - он хотел гордо выйти, но не удержался: - конечно, куда мне до него! – Наталья в ответ лишь блеснула глазами, но промолчала. 
-Ну где же чай? – сунулся в кухню Марк и замер, почувствовав напряжение между Натальей и Витькой, - эй, вы чего? Опять ссоритесь?! Бросьте! Пошли, там Женька на гитаре что-то изображает…
Женька, отучившийся в музыкальной школе пять лет, тихонько перебирал струны, нежно баюкая в руках изумительной красоты гитару, по чёрному шелковистому корпусу которой шла тонкая инкрустация перламутром. Он поднял голову, и его лучистые серые глаза просияли при виде вошедшей Натальи. Вот в этот момент Иващенков и засобирался домой.
Потом пили чай с лимоном, придумывали, как они вернутся из армии и что тогда будет нового в их жизни. Смеялись, спорили, опять смеялись. Старые часы пробили два раза, и Наталья вдруг с замиранием сердца почувствовала, что не только вечер ушёл в прошлое. Убежало, улетело, умчалось, ушло её милое спокойное детство. Другими – взрослыми – глазами она смотрела на бывших одноклассников, на любимого дядю Петю, и в её улыбке и взгляде мелькало нечто значительное, мудрое. 
Они не отпустили Женьку топать по пустым улицам среди ночи. Наталья постелила ребятам в кабинете на широченном старом диване. Пётр Николаевич предупредил, что уйдёт завтра очень рано, знакомые лётчики взялись «подбросить» его к новому объекту.
Наталья перемыла посуду – мама приучила не оставлять грязные тарелки, умылась и ушла к себе. Лежала в постели, спать не могла, слушала тишину. Но тишины не было. Старый дом поскрипывал натёртым паркетом, потрескивал обоями в мелкую клеточку – дом не желал спать и не давал заснуть Наталье. Она вышла на кухню, напилась воды, вернулась к себе.
Он стоял у окна, хмуро глядя на блестящую в лунном свете поверхность Карповки. Наталья подошла, встала рядом.
-Неужели завтра тебя не будет? – прошептала она.
-Я вернусь.
-Вернёшься. Но мы уже будем другими. Разве ты не понимаешь?
-Нет. Что в тебе изменится? Твои глаза вместо голубых станут чёрными? Ты подрастёшь на целый метр? Ты - это ты, – он взял её тонкую кисть и прижался щекой, - а во мне что изменится? Разве я буду меньше любить тебя, чем сейчас?

В пятом часу в дверь легонько стукнули. Пётр Николаевич сунул  голову в дверную щель и тихонько позвал:
-Тусенька… - и тут же, смущённо прикрыв дверь, двинулся в прихожую. Наталья, зябко кутаясь в тёплый халатик и закидывая назад распущенные по плечам светло-русые волосы, вышла проводить дядю. Он уже надел кожаную куртку, взглянул на племянницу:
-Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, - проворчал он, застёгивая молнию на куртке.
Наталья вспыхнула, вскинула голову и, прямо глядя в такие же светлые, как у всех Ростовых, глаза, ответила очень просто:
-Я люблю его… 
Пётр Николаевич пожал плечами, понимая, что сейчас не время читать нотации. Да и что их читать? Пусть сами разбираются – взрослые уже.
-Дядя Петя, ты только не говори ничего папе, ладно? – по-детски попросила она. Пётр Николаевич кивнул, поцеловал племянницу в горящую щёку и побежал вниз по лестнице. На секунду задержался:
-Марк попросил сохранить какие-то документы. Мы их в библиотеке спрятали. Я напишу Коле.

Ребята сосредоточенно приводили себя в порядок, умывались, толкаясь локтями и, усмехаясь, брились в ванной. Сейчас они чувствовали себя немного другими. Взрослыми, что ли?
А Наталья возилась с завтраком и почти физически ощущала, как убегает время – все те замечательные минуты её прежней беззаботной жизни. Нарезая батон для бутербродов, сама того не желая, она подслушала перешёптывание Марка и Женьки. Они слишком хорошо знали Наталью. Спокойное, почти отрешённое выражение лица значило, что она вот-вот заплачет. Они придумывали, как сделать так, чтобы избежать ненужной никому склоки, потому что знали наверняка, что Наталья пойдёт к военкомату провожать их, как и родственники Женьки и Витьки. И если родители Женьки скорее всего будут лишь враждебно молчать, то уж Витькина бабка выдаст всем по первое число. А значит, не миновать скандала. Молодые люди во что бы то ни стало хотели уберечь Наталью от возможной свары и потому договорились, что позволят Наталье проводить их только до Женькиного дома. А там уж попрощаются и отправят её домой.   
Они бодро вышли из дома Ростовых в ещё тёмный двор. Народ уже торопился по своим обязательным повседневным делам. Люди шли в сторону метро, не обращая внимания на трёх молодых людей, а те переглянулись и молча двинулись вдоль Карповки. У них было такое ощущение, которое бывает, когда врач даёт направление в больницу на операцию: и надо, и страшно, и ничего не поделаешь. Одно утешение, не ты первый и не ты последний. Чем ближе они подходили к дому Азарова, тем медленнее передвигала ноги Наталья, а заодно с нею и ребята. У парадного Наталья вдруг вцепилась в Женькину руку с каким-то совершенно бабьим всхлипом:
-Женечка-а-а! – тот беспомощно посмотрел на неё, стал выдираться из её цепких пальцев, а она тихонько подвывала: - Женечка-а-а!
Наконец Женька не выдержал:
-Ну что ты стоишь?! – процедил он Марку, - забери её!
Марк обхватил сзади Наталью за плечи, развернул к себе, обнял и стал что-то нашёптывать ей на ухо. Она не вырывалась, слушала, зажмурившись, что он шепчет, ласково поглаживая её по вздрагивающей спине.
Конечно, получилось совсем не так, как они планировали с Женькой.
-Ну да! – визгливый голос Витькиной бабки отразился от стен двора-колодца. Марк тут же толкнул Наталью себе за спину, но бабку уже было не унять, - вот, смотрите, люди добрые! Стыда на них нет!..
-Ба! – занервничал Витька, - я же просил тебя!
-А что, не правда, что ли?! Это ведь из-за него, анчутки детдомовской, ты институт бросил! А теперь он тут с этой шалавой малолетней обжимается! Знаю я, перед кем вы все хвост распустили! Всё она, она проклятая…
-Если ты сейчас не замолчишь, - прошипел ей в лицо Витька, - я уйду и не вернусь к тебе! И писем писать не стану!
Но сразу унять старуху не получилось, она злилась и шипела, пока не хлопнула дверь парадного и не появилось семейство Азаровых. Тут она умолкла, настороженно глядя на Женькиных родителей, ожидая, что те продолжат скандал. Но они лишь окинули взглядом живописную группу, поздоровались со всеми и, прихватив сына, словно несмышлёныша, за руки с двух сторон, двинулись прочь со двора. Так они и подошли к военкомату: впереди Азаровы, затем Витька с бабкой, позади всех Марк с Натальей, крепко сжимая в ладони её ледяные пальцы. Он с тревогой поглядывал на неё, но та крепилась и даже пыталась улыбаться. Правда улыбка выходила кривоватая и жалкая.
Во дворе военкомата уже собралось довольно много призывников.  Родственников за ограду не пускали, и они стояли, переговариваясь и высматривая в толпе своих детей. Наталья обняла всех по очереди: Витьку, Женьку, Марка. Он осторожно коснулся губами её виска, а она вдруг с силой  оттолкнула его. Он отступил с лёгким удивлением на лице и двинулся во двор военкомата. Ей было невыносимо видеть, как он уходит. Ко всему он приостановился, обернулся и посмотрел ей прямо в глаза, слегка пожав плечами.
 Над всеми гремело радио. Невыносимо бодрый голос вопил про то, что «через две зимы отслужу как надо и вернусь». Потом неожиданно и совсем не к месту дивный голос Марио Ланца спел о влюблённом солдате, уходящем на войну. И вновь репродуктор разразился по-русски: «А для тебя, родная, есть почта полевая. Прощай, труба зовёт!..» В другое время Наталья бы, наверное, улыбнулась такому музыкальному ассорти, но сейчас она стояла, вцепившись в решётку ограды, и огромными сухими глазами смотрела на колышущуюся массу во дворе военкомата. Музыка смолкла, что-то скомандовали. Ребята стали неумело строиться в колонну, потом их вывели со двора и стали сажать в автобусы. Родственники было колыхнулись к ним, но какие-то люди в форме никого не пустили к автобусам. Лязгнули двери, заурчали моторы, и машины стали медленно отъезжать от военкомата. Постепенно все разошлись. Рассвело, но не стало светлее. С серого неба посыпалась противная морось, оседая крохотными капельками на волосах. Наталья всё так же стояла, вцепившись в решётку.
-Эй, ты чего тут? – подошёл  молоденький лейтенантик. – Давно стоишь уже. Чего ждёшь? Всё. Уехали они. Домой иди! Слышишь?
Наталья глянула мимо него, послушно оторвала онемевшие руки от металла и поплелась домой. Внезапно ей подумалось, что, если она, придя домой, постарается заснуть, то уйдёт, исчезнет из груди тяжелый давящий ком, из-за которого никак не получалось нормально вздохнуть. Целую вечность брела она под моросью, перешедшей в мелкий холодный дождь.
 Пустой дом встретил её молчанием. Наталья опустилась на маленький стульчик в углу прихожей и, уткнувшись лицом в коленки, заревела.
Она рыдала сразу обо всех: о своих дорогих мальчишках, которые ушли проверять себя на мужественность, совсем забыв, что есть на свете она, Наталья; о том, кого всегда любила, но поняла это слишком поздно, и, конечно, о себе, такой одинокой и брошенной. 

                В конце ноября Пётр Николаевич раскрыл свой секрет: оказывается, он женился, ещё в июле. Зачем скрывал? Тому были причины. Во-первых, он не хотел, чтобы Ирина знала об этом. Почему? Сам себе не хотел признаваться, что делал это из каких-то суеверных мотивов, но тем не менее это было так. А во-вторых, ему было почему-то неловко перед всеми Ростовыми и мальчиками, потому что его женой стала та самая женщина, которую когда-то он незаслуженно назвал маленьким хищником. До сих пор у него вспыхивали щёки и краснели уши от этих воспоминаний.
-Как - Бэлла Герасимовна?! – не поверила своим глазам Наталья, когда в начале декабря на перроне Балтийского вокзала она увидела рядом с Петром Николаевичем привлекательную женщину, которая сжимала его руку с безмолвным выражением безмерной любви.
-Туся, - одернула её Дарья Алексеевна, - веди себя прилично! - Ростовы пришли проводить Петра Николаевича к новому месту службы в Эстонии.
Но Наталья видела, что и родителям немного странно видеть женой Петра Николаевича именно Бэллу Герасимовну. К тому же её сильно округлившаяся фигура не оставляла сомнений в скором прибавлении в семействе Ростовых. Бэлла Герасимовна улыбалась, поглядывая на мужа снизу вверх, и не стала мешать ему прощаться с родственниками. Она сразу ушла в вагон и смотрела на всех, глядя в окно купе.
Конечно, Наталья написала «своим мальчикам» об этом. Но письмо затерялось. Отвечая, обычно они писали одно письмо на троих. Каждый из них исписывал двойной листок, вкладывали всё это в один конверт и отсылали. А потом письма вообще перестали приходить.

24 декабря позвонил из Тапа Пётр Николаевич и сообщил, что Бэлла родила раньше срока и лежит в больнице с сыном. Судя по голосу, Пётр Николаевич был счастлив и встревожен одновременно. Счастлив, что у него родился сын, а встревожен тем, что мальчик родился раньше срока. Дарья Алексеевна, как могла, успокоила Ростова: всё-таки в таких делах медицина ушла далеко вперёд, а сама на следующий день отправилась в ближайший собор ставить свечку о здоровье новорожденного и его матери. Мальчика назвали Юрием.
В больнице было холодно и Бэлла Герасимовна заглядывала в бокс, где обложенный тёплыми бутылками и грелками, укутанный в одеяльце, лежал в кроватке её сын. Она кормила его каждые три часа и радовалась, что при её-то небольших габаритах молока у неё вполне достаточно и что у Юрочки чудесный аппетит. Её уже несколько раз собирались выписывать, но она беспокоилась о сыне и настаивала, чтобы врачи повременили. Всё-таки в середине января выписка состоялась, и Пётр Николаевич явился встречать жену с букетом чайных роз, которые друзья доставили ему из Сочи. Как и полагалось по неписаным законам, врачу он вручил бутылку шампанского, коробку конфет и конверт с хрустящей бумажкой внутри. Медсестре, которая передала ему ребёнка со словами: «Во какой богатырь!», он сунул в карман десятку. Там ещё нарисовалась нянечка, она радостно улыбалась и норовила стать ближе к симпатичному папаше так, чтобы он заметил её оттопыренный карман. Ростов карман заметил и, к её явному удовольствию, сунул ей пятёрку.
Ещё через неделю стало ясно, что ребёнку оставаться в военном городке, где постоянно ревели самолёты, не очень полезно. Ростов позвонил в Ленинград и, страшно смущаясь, спросил у Дарьи Алексеевны, не будут ли они против, если он перевезет жену и сына в их общую квартиру. Дарья Алексеевна даже обиделась на него за такой глупый вопрос и стала срочно готовить комнату для их приезда. Вместе с Натальей они мыли и перемывали до скрипа оконные стёкла, и тут же заклеивали рамы, чтобы, не дай бог, ребёнку не надуло.
-Мамочка, Юрик ведь мне братиком приходится? Да? – спросила Наталья. Дарья Алексеевна кивнула. Она складывала в шкаф только что купленное в Гостином Дворе приданое для новорожденного: ползуночки, распашонки, пелёнки всех видов – байковые и тонкие, чепчики и слюнявчики. Наталья приложила к себе распашонку: - неужели и у меня было такое малюсенькое?
-Было, - улыбнулась Дарья Алексеевна, - даже ещё меньше. Наш Юрик просто богатырь по сравнению с тобой.

Бэлла Герасимовна аккуратно составила в сумку всё необходимое для ребёнка: термос с тёплой водой, чистые бутылочки, пелёнки, бельё.
-Петя, - вспомнила она, - там на кроватке осталась запасная клеенка. Не забудь, пожалуйста. А то Юрочка может промочить одеяло.
Пётр Николаевич сунул в сумку клеёнку и выглянул в окно. Командирская «Волга» уже стояла у подъезда, и знакомый шофёр Олег поправлял дворники. День выдался солнечный, но морозный, вчерашняя оттепель забелила инеем деревья и кусты. С помощью Олега Пётр Николаевич загрузил в багажник чемоданы, потом, приняв у Бэллы Герасимовны сына, подождал, пока та устроится на заднем сидении, и вложил ей в руки объёмистый кулёк с ребёнком. Мальчик сегодня всю ночь капризничал, плакал, отказывался от молока. Только под утро удалось успокоить малыша, и поэтому оба родителя чувствовали себя не лучшим образом. Сейчас Юрочка спал, но как-то беспокойно. Чтобы добраться до железнодорожного вокзала, надо было проехать через весь военный городок на окраине Тапа, затем вырулить на шоссе, а уж потом свернуть к центру города к старому кирпичному зданию вокзала.
Юрочке, видимо, не понравился шум мотора, он завозился, открыл младенческие голубые глазки. Его рожица сморщилась, и он заплакал.
-Петя, что делать? Он есть хочет! – забеспокоилась Бэлла Герасимовна. Пётр Николаевич взглянул на ревущего сына, потом на часы:
-А ты можешь его сейчас покормить? У нас ещё есть двадцать минут в запасе.
-Конечно, могу. Только не на ходу в машине, - отозвалась жена.
-Олег, пожалуйста, останови машину. Надо ребёнка покормить, он у нас сегодня почти не ел, капризничал. Ты погуляй, пожалуйста, рядом, это не очень долго.   
   Шофёр остановил машину у обочины, вылез и направился к кустам по своим делам. Бэлла Герасимовна приложила к груди сына, и тот жадно стал причмокивать. Пётр Николаевич улыбался, глядя, как жадно ест малыш. И даже прохладный воздух из открытой двери ему не мешал!  Сейчас, рядом с женой и сыном, он был счастлив. Всё ещё улыбаясь, он взглянул в лобовое стекло: навстречу, вихляя и занося кузов то влево, то вправо, несся грузовик. Солдатик-шофёр изо всех сил пытался удержать тяжёлую машину на скользкой дороге, но у него ничего не получалось. Грузовик летел прямо на «Волгу».   
-Из машины! – крикнул жене Пётр Николаевич, пытаясь вытолкнуть её наружу. Она не сразу поняла, чего от неё  хотят. Да разве можно мгновенно выпрыгнуть из автомобиля да ещё и с ребёнком на руках?! Она судорожно прижала Юрочку к себе, и в тот момент, когда огромная военная машина уже сминала их «Волгу», она выбросила ребёнка в открытую дверь. В это мгновение Пётр Николаевич прикрыл собою жену. Но что он против грузовика?
Шофёр Олег всё видел, он стоял в ступоре и судорожно икал, потом сел прямо в снег и заплакал.   

Петра Николаевича и его жену хоронили в одном гробу. В памяти Натальи остался траурный зал, какие-то незнакомые люди с погонами  и без погонов говорили речи над закрытым гробом. Серое лицо отца, скорбно сжатые губы мамы, еле слышное шуршание - и гроб опустился куда-то вниз. Юрочка спал на руках Дарьи Алексеевны, даже не представляя, в какой трагедии участвует.
Дарья Алексеевна дорабатывала последнюю неделю, она решила взять отпуск на время, пока Юрочка подрастёт до ясельного возраста. Наталья вставала ни свет ни заря и бежала в молочную кухню при поликлинике, получала там молоко для Юрочки, потом неслась на занятия в институт. Уставала, но не жаловалась, потому что видела, как тяжело даются родителям эти недели.
 От мальчиков не было никаких известий уже целый месяц. Она им писала, но всё без ответа. Правда, через две недели после Нового года пришла поздравительная открытка, подписанная всеми тремя друзьями.
                С заштампованной до невозможности лицевой стороны на фоне сияющих кремлёвских звёзд ей безмятежно улыбался симпатичный медвежонок, подпоясанный олимпийскими кольцами. Наталья читала и перечитывала обычное стандартное поздравление, пытаясь найти в простых словах особый, предназначенный только ей, скрытый смысл. Ребята поздравляли с наступающим Новым 1980 годом, желали ей успехов в учёбе и крепкого здоровья её родителям. Внизу было ещё что-то приписано, но кто-то вымарал чёрными чернилами эти строки так, что прочесть надпись не представлялось возможным. Они отправили эту открытку за десять дней до Нового года. И дальше – опять молчание.
                А потом по радио объявили о вводе наших войск в Афганистан. Наверное, Наталья и не обратила бы внимание на это событие – слишком много всего на неё навалилось, но она столкнулась на улице с матерью Женьки. Это было уже в середине января. Наталья поздоровалась и спросила:
-Вы тоже не получаете писем от Женечки? Мне только поздравительная открытка пришла…
Женщина мрачно глянула на неё:
-Женя пишет…Там они… - и замолчала, потом добавила: - ты на почту зайди. Бывает, с адресом напутают или затеряется среди бумаг. У Иващенковой спроси…
-У Витиной бабушки? – удивилась Наталья.
-А что ты удивляешься? Она же на почте подрабатывает - телеграммы разносит. Вот у неё и спроси, - и, холодно кивнув, пошла по своим делам.
Наталья постояла, представляя, как она беседует с Витькиной бабкой, помотала головой и побежала в институт. Ну, раз мальчики выполняют «интернациональный долг» - так говорили по радио и писали в газетах, - значит, всё будет хорошо. А писать не могут, потому что там плохо работает почта. Афганистан – это же там, где горы и пустыни. Из школьной географии она помнила, что Кабул – столица Афганистана, были ещё разные звучные названия: Кандагар, Герат. Ещё был фильм «Миссия в Кабуле», где в изнуряющей жаре строили козни всякие англичане и белогвардейцы, страдала красавица Мирошниченко и красиво погибал благородный герой Стриженова. В общем, с тех пор прошло уже много лет, мир изменился и туда пришла цивилизация.
В пятницу родители уезжали в командировку в область ночным поездом. Дарья Алексеевна впервые оставляла ребёнка на руках дочери на целых два дня. Она не особо волновалась, потому что уже убедилась, Наталье можно спокойно доверить Юрочку. Казалось бы, прошло всего ничего времени со дня гибели Петра Николаевича и его жены и ребёнок вселился  в их квартиру недавно, но Наталья уже научилась кормить его, пеленать и даже купать. А уж гулять – это одно удовольствие. Конечно, из-за занятости в институте не всегда получалось прогуляться с зелёной коляской вдоль Карповки.
-Тусенька, не забывай ночью, когда Юрочка забеспокоится, дать ему водички, - Николай Николаевич держал малыша на руках, докармливая его из бутылочки.
-Я помню, папочка, - отозвалась Наталья, она наблюдала, как мама  укладывает кипятильник в сумку. Дарья Алексеевна посмотрела на дочь: бледная, усталая, похудевшая. Из-за всего, что на них навалилось даже толком поговорить некогда. А с дочерью явно не всё хорошо и замечательно.
-Кажется, заснул, - Николай Николаевич уложил ребёнка в кроватку и с удовольствием распрямил спину, - по-моему, Дашенька, мы перекармливаем Юрочку. Для младенца, родившегося недоношенным, он слишком быстро набрал вес. Всё-таки пять с половиной килограмм – многовато. Ты так не считаешь?
-Недоношенным… - повторила Дарья Алексеевна, задумчиво глядя на беленькую головку ребёнка, и встрепенулась, - Коленька, это нормально.
Николай Николаевич быстро взглянул на жену, его что-то насторожило в её тоне. Он хотел переспросить, но тут ребёнок завозился, и он вновь склонился над кроваткой.
-Всё-таки, может, мне остаться? – с сомнением спросила у дочери Дарья Алексеевна, - ты такая бледненькая. А как твоя голова, всё ещё кружится? Вернёмся, обязательно сходим к доктору.
-Не надо к доктору, - отмахнулась Наталья, - всё у меня хорошо: и голова не кружится, и не тошнит. Прошло уже.
-Но надо же выяснить причину. Голова – это не шуточное дело. Итак, решено: сходим в поликлинику. Хотя я думаю, что у тебя обычный авитаминоз. Ты же ешь не просто мало, а совсем как птичка. Витамины и свежий воздух – вот лучшее лекарство.
-Будет воздух, мамочка, будет. Я же с Юрочкой гулять пойду – вот и надышусь на неделю вперёд.
Родители уехали, и Наталья осталась одна. Почему одна? С Юрочкой. Он вёл себя образцово: всю ночь спал. Наталья вскакивала, едва её чуткое ухо улавливало, что ребёнок начинает кряхтеть и возиться. Она давала ему тёплой водички, меняла пелёнки, и он успокаивался. Пролетела суббота, наступило воскресенье. Она вышла с Юрочкой во двор. Февраль заканчивался, проворные воробьи чирикали, снег помаленьку подтаивал, превращаясь в скользкие лужи, где под водой ещё чернел лёд.
Наталья направилась в сторону Карповки, осторожно объезжая проталины. Юрочка, сытый и сухой, тепло укутанный, спал в коляске. Она ещё издали увидела Витькину бабку и решила, что вот сейчас ей представится возможность узнать у злой старухи, получала ли она письма от внука. Иващенкова тоже увидела Наталью, остановилась и вдруг заорала:
-Гадина! Сука! Ходишь тут! Ублюдка своего таскаешь! А мой… мой… - тут она завыла совсем по-волчьи. Народ стал останавливаться, собираться вокруг них. Никто не понимал, чего хочет седая неопрятная старуха от молоденькой мамаши с ребёнком. Иващенкова кричала уже совсем что-то нечленораздельное: - убила… гадина…она его убила, люди! Она… она…
Какая-то женщина участливо взяла Иващенкову под руку и повела к подъезду, бросив на ходу:
-Внук у неё погиб…
-Ты бы шла отсюда, - посоветовал оцепеневшей Наталье мужчина в кепи из меха нерпы. Наталья непонимающе уставилась на него. Её глаза разглядывали тёмные кружочки на зеленовато-серебристом мехе и никак не могли сосредоточиться на лице мужчины. Тот покачал головой:
-Проводить тебя?
Заплакал Юрочка, и Наталья очнулась. Она сунула ребёнку соску, и тот опять заснул.
-Так проводить? – ещё раз спросил мужчина. Она отрицательно помотала головой и покатила коляску в сторону речки. Что сказала та женщина? «Внук у неё погиб»? О ком это она? Не о Витечке же?! О какой гибели речь? Сейчас мирное время. Просто бабка Иващенкова выжила из ума. Пила, пила – вот и допилась. А на Наталью и всех Ростовых она всегда злилась. И Наталья успокоилась. Почти.

Проклятый февраль никак не хотел заканчиваться. Утром в понедельник Наталья нервничала, поглядывая на часы. Она уже опаздывала в институт, а родители всё ещё не приехали. К одиннадцати часам она поняла, что сегодня в институт ей не попасть и стала заниматься обычными делами: кормить, пеленать, укладывать. А в пять часов пришли с работы родителей их коллеги и, вздыхая и переминаясь, сообщили о новом несчастье.
Ростовых ждали с лекциями в небольшом районном центре. На бревенчатом здании клуба местный умелец изобразил что-то вроде афиши, где значились лекции «учёных-астрофизиков из Ленинграда». Мероприятие важно именовалось «выездным лекторием при Ленинградском планетарии» и было рассчитано на два дня.
После лекции со слайдами и музыкальным сопровождением под разваливающийся магнитофон суетливый завклубом проводил гостей в приготовленную для них комнатушку при клубе. И если в нетопленном кинозале, к удивлению Ростовых, собралось на лекцию аж человек пятнадцать аборигенов в валенках и тулупах, изо рта у всех шёл пар, и нещадно мёрзли руки, то здесь высокая печь-голландка прямо-таки источала тепло. Завклубом потоптался, разъясняя городским жителям, как и когда надо будет закрыть вьюшку в печке и с тем-то отбыл восвояси. То ли плохо объяснил завклубом, то ли горожане, привыкшие к центральному отоплению, оказались непонятливыми, но, когда в девять часов они не пришли в столовку при райторге, заведующий подождал, подождал с полчаса да и двинул к клубу. А так как на стук лекторы не отвечали, то было решено взломать дверь, запертую на щеколду изнутри. Клубный сторож вместе с заведующим налёг на дверь, и она слетела с петель. Но помочь Ростовым уже не смогли. Потом ещё несколько недель вспоминали местные жители, как угорели насмерть приехавшие из Ленинграда лекторы из-за того, что неправильно закрыли печную заслонку. 

Одетая в чёрное, Наталья блуждала по опустевшей квартире, натыкаясь глазами на завешенные зеркала. Ей казалось, что атмосфера в доме насыщена чьим-то тяжёлым невидимым присутствием. Все хлопоты по похоронам взяли на себя коллеги родителей. Они что-то спрашивали у Натальи, та непонимающе смотрела и не отвечала. Тогда они перестали спрашивать и сделали всё сами так, как было издавна заведено при таких печальных обстоятельствах. Из института девочки оставались по очереди ночевать у Натальи, но она их не замечала. Всё её внимание сосредоточилось на Юрочке. Она почти не спускала его с рук. Приходил курсант Костик, приносил какие-то консервы, печенье, смущённо топтался, потом грел чайник, поил Наталью чаем. Она безразлично принимала его заботу, сидела на кухне, забившись между столом и холодильником, забывая подносить чашку к губам, и только качала-покачивала ребёнка.
Жизнь Натальи вошла в определённый ритм, который можно было бы назвать мрачным ритмом. В институт она не ходила, целыми днями занимаясь Юрочкой. О том, чтобы сдать его в Дом малютки, как советовали ей, не могло быть и речи. Ребёнок принадлежал ей и только ей. Каждую субботу она занималась уборкой квартиры, мыла полы, пылесосила, перетирала пыль, стараясь не вглядываться в развешенные по стенам фотографии, с которых улыбались родители.
Закладывая бельё в стиральную машину, отгоняла воспоминания, как мама всегда жаловалась, что на их семью надо не одну, а десять машин иметь и стирать каждый день. Драила ванну, и ей слышался смех папы – вечно он чинил подтекающие краны. А ещё она ждала писем. Но писем не было.
В конце концов, оставив коляску с Юрочкой у входа, она решилась зайти на почту. В отделе доставки  худенькая девушка быстро глянула на неё и скрылась за стойкой. Её долго не было, потом она вернулась и сказала, глядя в сторону, что ничего нет.
-Может, вы не нашли? - с надеждой посмотрела на неё Наталья, - пожалуйста, поищите получше!
-Я проверила, - уже с раздражением бросила ей девушка, - ничего нет.
Понурившись, Наталья пошла к дверям, чувствуя, как её провожают тяжёлым взглядом. Она резко обернулась и встретилась с ненавидящим взглядом чёрных глаз Иващенковой. Губы бабки шевелились, словно бы она слала в сторону Натальи злые, гневные слова, а потом вдруг сложились в такую мерзкую ухмылку, что девушка выскочила из почтового отделения, как ошпаренная.

Под Восьмое марта, когда уже по-весеннему светило солнце и от подтаивающего снега по асфальту потекли хилые ручейки, когда ошалевшие мужчины рыскали по городу в поисках веточек мимозы и расхватывали в гастрономах все приличные коробки конфет, позвонила Азарова. То, что она сообщила, всполошило Наталью: оказывается, Женька лежал в хирургии Военно-медицинской академии.
-Как?! Какое ранение? – не поняла Наталья.
-Ты что, ничего не знаешь? – поразилась мама Женьки, - они же там  с января. Ты тут развлекалась, а они там… Говорила же я тебе… В общем, Евгений тебе сам всё расскажет, - пробормотала женщина и повесила трубку.
В академии были строгие порядки и когда попало посетителей не пускали, но Наталья, оставив коляску возле гардероба, с Юрочкой на руках пробилась к начальнику отделения. Тот сначала резко отказал ей, но потом взглянул внимательнее, вздохнул и позволил навестить больного Азарова, но только на пять минут. Ей накинули на плечи пахнущий дезинфекцией пожелтевший халат с завязками, и молоденький медбрат повёл её к Женькиной палате.
-Азаров, принимай гостей! – объявил он на всю палату.
-Ты гляди, опять к нему гости! – засмеялся кто-то из больных, - и всё дамы и дамы идут. И даже с детёнками!
Вначале она не узнала Женьку в этом наголо обритом бледном юноше. Но он позвал её:
-Наташенька, - и болезненно заулыбался.
Она подошла, не сводя глаз с худого лица и бинтов на его груди. Юрочка завозился, но Наталья не обратила на это внимание.
-Женечка, - прошептала она. Кто-то подставил ей стул, она села, не отрываясь от лучистых серых глаз, - Женечка…
-Я так рад тебя видеть, - наверное, он сказал бы что-то другое, более тёплое и нежное, но на соседних кроватях лежали больные и с удовольствием прислушивались, и он застеснялся, - так рад… Это кто ж тут у нас? – он так и сказал «у нас» и кивнул в сторону завернутого в одеяльце ребёнка.
-Это наш Юрочка, дяди Пети и Бэллы Герасимовны сын. Теперь он мой, - гордо добавила она и сникла, - папа и мама… - начала, но не смогла продолжить.
-Я всё знаю, Наташенька. Мне так жаль…  - он  кивнул в сторону Юрочки: - ты положи его сюда на кровать, он же, наверное, тяжёлый.
Она справилась с собой:
-Женечка, я ничего не понимаю. Почему твоя мама сказала, что ты ранен? Ранение – это когда война, ведь правда? А у тебя  - несчастный случай, да? Я слышала, что так в армии бывает…
-Бывает… А ты по-прежнему газеты не читаешь и телевизор не смотришь? – усмехнулся он.
-По-прежнему, - кивнула Наталья и отчего-то смутилась, - да и некогда было…
Жене стало стыдно. На неё одно несчастье за другим свалились, а он тут с газетами да телевизором!
-Так как ты? – ещё раз спросила Наталья, она чувствовала, что Женька что-то хочет сказать, но не решается, и забеспокоилась, - Женечка, а мальчики? Вы же там все вместе были?
-Сразу столько вопросов…
-Хорошо. Давай по порядку. Как ты? И как это случилось?
-Как случилось? Да вот так и случилось. Это уже неважно, - он замолчал, - видишь, руки-ноги целы. Остальное – пустяки. Уже встаю. Во всяком случае, санитары утку не суют – сам хожу, - грубо и нервно бросил он, избегая её взгляда.
-Хорошо, я поняла, ты сам справляешься и тебе уже лучше, - сказала она, пытаясь поймать его ускользающий взгляд, - мальчики? Они были с тобою, когда это случилось?
-Мы писали тебе, - он нахмурился, - почему ты не отвечала?
-Не отвечала? Вот новости! На что отвечать-то, если ни одного письма я не получила?
-Как не получила?! – дёрнулся он, и Юрочка, спящий у него в ногах, зашевелился. Женя покосился на ребёнка и уже спокойнее повторил: - как не получала? Мы чуть не каждый день писали… И ни одного ответа!
-Я ничего не получила! Мальчики там остались?
-Как жаль, что ты не получила наши письма. Мы очень скучали. Я всё представлял, как вы Новый год встречаете, пироги печёте. Такие вкусные пироги получались.
Женька поймал её руку, сжал. Она вглядывалась в его взрослое обветренное лицо:
-Ты не хочешь говорить о них? Почему? Они тоже здесь?! – она привстала, оглядывая палату. Но среди лежащих, сидящих, перебинтованных мужчин ни Витьки, ни Марка не было.
-Наташенька… - начал Женя и замолчал.
-Что? – в её глазах мелькнула подозрение, - что ты хочешь сказать?
-Я хочу сказать, - он обречённо посмотрел, - я хочу сказать, что их нет…
-Что значит «нет»? Где же они?
-Теперь нигде… - он закашлялся и замолчал, пытаясь отдышаться.
-Женечка, - глаза Натальи стали совсем круглыми, - этого не может быть! Ты хочешь сказать, что…
-Да, - он отвёл глаза.
Она задышала часто-часто и ткнулась лицом в Женькино колючее одеяло.
-Наташенька, пожалуйста, - беспомощно шептал ей Женька, - пожалуйста…
Она подняла голову:
-Ты врёшь! Зачем ты мне врёшь?!
Наверное, она на короткое время отключилась, потому что пришла в себя от едкого запаха с ватки, которую ей сунул под нос подскочивший медбрат. Наталья вцепилась в его руку с вонючей ваткой:
-Он сказал, что их больше нет, - пожаловалась она, - но так же не бывает…
Женька, бледный, как полотно, шептал что-то посиневшими губами. Побежали за врачом. Он стремительно вошёл в палату, мгновенно оценил обстановку (видимо, такое в этих стенах уже не раз бывало), поймал запястье Натальи, послушал пульс, кивнул медбрату, тот подхватил ребёнка, и они вдвоём вывели, почти вынесли её из палаты. 
 И опять у неё что-то спрашивали – она молчала. Отправить её домой в таком состоянии – об этом и речи не могло быть. Ещё свалится по дороге и ребёнок пострадает.  Оставить в отделении тоже нельзя. Спасибо, сестра-хозяйка – боевая грозная тётка, единственная в этом царстве мужчин, - предложила положить девочку у неё в каптёрке, тут же устроили и Юрочку.  Это было против всех существующих правил, но доктор уже немного узнал историю Натальи, поэтому велел ввести ей успокоительное. Оно подействовало, не сразу, но подействовало. Как сквозь вату, Наталья слышала, как переговаривались сестра-хозяйка и медбрат, потом заплакал Юрочка. Она было встрепенулась, но чугунные гири прилипли к рукам и ногам – не пошевелиться. Кто-то смеялся и ворковал над Юрочкой.  И Наталья забылась странным, похожим на обморок, сном. Ей снился Марк. Он улыбался и говорил, что всё пройдёт. А потом протянул ей дивной красоты белую розу. Наталья взяла её и укололась об острый шип. Марк подул ей на руку, как маленькой девочке, и боль ушла. Но роза вдруг из белой превратилась в чёрную. Её лепестки стали медленно осыпаться и легли горкой на подушку. От них шёл тонкий аромат умирающего цветка.
Наталья открыла глаза. Солнце пробивалось сквозь жёлтую штору.  Санитарка мыла пол, шваркая мокрой тряпкой по кафелю и что-то бормоча себе под нос. Наталья спустила ноги с кровати и замерла: к полу траурной чёрной меткой припал крупный лепесток розы. Она подхватила его, спрятала в карман платья и пошла разыскивать своего Юрочку. Нашла его в сестринской. Мальчик был сыт и весел. В жаркой комнате его распеленали и раздели, он размахивал ручками и ножками и улыбался всем, кто к нему подходил.

Женька решил, что Наталья больше не придёт. Ошибся. Она пришла на следующий день почти в самом конце времени для посещения, в бесформенном старом халате, пожелтевшем от стирок и специальной обработки. Заглянула в палату: возле Женькиной кровати сидела привлекательная девушка, чистенькая, аккуратно причёсанная. Она что-то говорила, а Женька улыбался, слушая её.
-Эй, санитарка, - позвал Наталью парень со странной конструкцией на ногах, похожей на распорки, - утку дай!
Наталья беспомощно оглянулась: нет, это он именно к ней обращается.
-Быстрей давай! Чего пялишься? – рявкнул больной. Она достала из-под кровати стеклянную посудину, протянула мужчине. Тот поспешно схватил её, сунул под одеяло, - стой, куда пошла?! Вынеси! - и вручил тёплый сосуд.
 Она взяла, понесла в уборную. Там были мужчины. Она было сунулась к одному из них, чтобы он вылил содержимое утки, но тот, отрицательно помотав головой, прошёл мимо. Наталья сказала себе, что это не мужчины, это больные, а она не женщина, сейчас она санитарка – и всё. Не глядя по сторонам, она вылила в писсуар содержимое сосуда, сполоснула в жёлтой с коричневыми потёками раковине, вымыла руки и вернулась в палату. Посетительница всё ещё была возле Азарова. К счастью, Наталью заметил кто-то, кто видел её вчера.
-Азаров, к тебе жена пришла! – выкрикнул он. Наталья вспыхнула:
-Вы что? Какая жена?!
Женька наконец заметил её, заулыбался. Посетительница недоумённо уставилась на Наталью.
-Евгений, ты женился? – вырвалось у девушки.
-Нет, нет, я не жена. Мы одноклассники, - пояснила Наталья, - всего лишь одноклассники.
-Наташенька, а Юрочка? Где ты его оставила? – обеспокоился Женя.
-Внизу, с гардеробщицей. Женечка, я на минутку. Только узнать, как ты – и всё, - она повернулась к Жениной знакомой: - не уходите, оставайтесь. А мне уже пора. У меня там внизу ребёнок спит, нужно идти.
Через два дня она наткнулась на ту самую сестру-хозяйку, в каптёрке которой отлёживалась после обморока.
-О! Опять ты? – женщина улыбнулась Юрочке, который никак не хотел засыпать, и поэтому Наталья не рисковала оставлять его у гардеробщицы. – Что, не спит? – оценила ситуацию сестра-хозяйка.
-Никак не спит, - Наталья поправила уголок одеяльца, - не хочет – и всё.
-Пошли ко мне, - решила сестра-хозяйка, - бутылочки возьми. Он голодный у тебя – вот и не спит. Сейчас покормим и заснёт как миленький.
Юрочка в самом деле почти сразу заснул, как только выпил полбутылочки молока.
-Ну вот. Видишь? Я же говорила. Он же растёт и теперь ему надо давать чуть больше. Он ещё у тебя спокойный. Мои, когда есть хотели, орали, словно их водой холодной обливали. Клади ребёнка сюда, надевай халат, да иди к своему. А то возле него уже крутилась какая-то бабёнка сегодня. Так ведь и уведут. Парень-то уж больно хорош: глазастый да ладный, - она искоса наблюдала, как Наталья надевает чистый халат, без уродливых пятен, - а что ж пояс не затягиваешь-то?
Наталья покраснела, уставившись в пол.
-Когда?.. – покачала головой сестра-хозяйка.
-В августе…
-Он знает?
-Нет.
-Да-а… Ладно, иди уже.
Этим же вечером неугомонная дама зашла к Женьке.
-Ты вот что, Азаров, ходячий? Вижу, что ходячий, раз костыли рядом. Давай-ка, выйди в коридор, есть разговор, - приказала она и пошла вон из палаты.
Женька только удивлённо проводил её взглядом и начал осторожно вылезать из кровати. Она стояла возле окна и неодобрительно следила, как Женька неуклюже выползает из палаты. Двумя костылями он пользоваться не мог, потому что раненое плечо не давало возможности опираться на левую руку, и простреленное правое колено не позволяло наступать на ногу. Он напоминал себе полураздавленную гусеницу. И всё же он сам двигался и очень этим гордился.
-Ну что, Азаров, чего делать дальше будешь? – спросила сестра-хозяйка.
Женька не ожидал такого и вопросительно уставился на уже немолодую даму.
-Ну чего смотришь? – невозмутимо продолжила та, - отвечай, коли спрашиваю.
Он пожал плечами и тут же сморщился – больно:
-Учиться буду, потом работать… как все.
-А Наталья?
-Наташенька? А при чём тут Наташенька? – удивился Женька.
-Ты не виляй, не виляй! И нечего таращиться. На меня твои глазки не действуют. Ещё раз спрашиваю – как с Натальей думаешь поступить?
-Да в чём дело-то?! – возмутился Женька, - что вы всё вокруг да около ходите?
-Да ты уж находился! Ничего не видишь, что ли? Ей уж в августе рожать! Что смотришь?
-Как рожать? Кому? Наташеньке?! – совершенно ошалел Женька, - вы что такое говорите?!
-Да, правду говорят: красивые да бесстыжие! Что ж ты думал раньше-то? Тьфу на тебя! – и пошла прочь от растерянного парня.
 Теперь он с нетерпением ждал прихода Натальи. Он решил, что достаточно належался в больнице и теперь всё время посвящал тренировкам в передвижении. Доктор поймал его в коридоре, когда Женька белый от боли пытался опереться на раненую ногу. Женьку отругали, объяснили ему, что ещё рано давать себе такие нагрузки, что это чревато последствиями. Он покивал, соглашаясь, и продолжил самоистязание. Он твёрдо решил выписаться при первой же возможности, потому что время работало сейчас против него.
Наталья пришла лишь в субботу. Юрочка чуть засопливил, поэтому она три дня не решалась выходить на улицу. Женя встретил её в коридоре на диванчике.
-Ты ходишь! – обрадовалась она, - а не рано?
-Всё нормально, - Женя всмотрелся в её уставшее лицо с тёмными кругами под глазами, и у него от жалости сжалось сердце, - Наташенька, я хотел тебе сказать… - и сходу бухнул: - давай поженимся!
Наталья вспыхнула:
-Ты жалеешь меня! Мне жалость не нужна!
-Глупая ты, Наташенька, конечно жалею… А ты разве меня не жалеешь? Вот то-то! И потом, - он усмехнулся, - я ещё в первом классе решил, что женюсь на тебе. Так и Витьке сказал, мы с ним тогда подрались, - его серые глаза потемнели и налились тоской, но он уже умел гасить свои эмоции, - за тобой, Наташенька, решение.
- Женечка, я… я не могу. Ты не должен… - она расплакалась, уткнувшись ему в плечо.
Он взял её руку, сжал:
-Ещё как должен! Если бы только знала, как много я должен!

Азарова выписали на долечивание перед майскими праздниками. С палочкой, припадая на раненую ногу и еле двигая плечом, он добрался до районного ЗАГСа, и они с Натальей подали заявление. В ЗАГСе учли положение Натальи и её юный возраст не стал помехой к регистрации брака. Родители Жени не выразили радости по поводу ранней женитьбы сына, они, к удовольствию всей коммуналки, устроили ему порядочную выволочку. Обычно глухие и слепые ко всему, кроме еды и работы, они попытались принять живое участие в его жизни. На него обрушились назойливые расспросы и советы. Но аргументы типа « хочешь посадить себе на шею чужого ребёнка», «ты жизнь себе портишь», «тебе учиться надо», «чем семью кормить собираешься» и тяжелая артиллерия – «о нас хотя бы подумай» - не помогли. В июле под счастливое агуканье Юрочки их расписали, и Женя перебрался в старую квартиру Ростовых. 
А в августе родилась Келка.
         
        (продолжение следует...)