Санаторий. отцы и дети. часть 2. отцы

               
Часть вторая:  ОТЦЫ



              На рейсовый автобус они опоздали, хотя сборы провели по-армейски споро. Пока Юрка собирал вещи, Келка помчалась  в дирекцию, чтобы проставить нужные печати на их документах. На двоих набралась почти дюжина бумаг и бумажек, всю эту макулатуру необходимо было представить в деканат института, иначе могли не засчитать практику.
Потом резвым шагом пехотинцев они пропылили по утрамбованной ногами сотен туристов дорожке к остановке, но всё равно не успели. Автобус исчез вдали, вильнув пыльным задом. Оставалось одно: напроситься в экскурсионный автобус. Но дело это было сомнительное, потому что, во-первых, обычно не было свободных мест. Во-вторых, экскурсоводы почему-то очень неохотно подвозили «людей со стороны». Правда, была маленькая надежда на водителей автобуса. С ними можно было договориться, если заплатить, конечно. Водители – дорожные цари и повелители трассы, им было наплевать на мнение экскурсовода. И если они решали подобрать кого-то и везти, то делали это, не спрашиваясь у какой-то там пыльной тётки, замученной многокилометровкой по заповеднику. 
На автостоянке у монастыря дожидались туристов всего два автобуса. Келка сунулась в тот, что попроще – «львовский», и сразу получила отказ от усталой экскурсоводки. Оставалась надежда на Юркино обаяние, оно редко его подводило.
Красный «Икарус» был интуристовским, и Келка приуныла, потому что теперь надеяться на удачу не стоило и даже Юркина улыбка не поможет. Интуристовские гиды – экскурсионная элита – никогда не рисковали подбирать кого попало: мало ли что произойдёт. Вдруг ты начнёшь жвачку выпрашивать или доллары клянчить? Поэтому даже не стоило пытаться проситься к ним на подвоз. Но безвыходное положение обязывало Азаровых вернуться в Петербург именно сегодня. Пригорюнившись, Келка стояла у пыльного бока автобуса и соображала, как выкрутиться из создавшегося положения. Рядом курила чёрненькая девушка в очках. Келка скользнула по ней взглядом и мысленно улыбнулась: если охарактеризовать эту барышню одним словом, то это будет слово «невероятно». Невероятно худая, высокая, со следами укусов комаров на лице, в громоздких чёрных очках, она держала на отлёте руку-макаронину с зажатой между пальцами сигаретой.
-Ты чего нюнишься? – спросила невероятная барышня, при этом на вечернем солнце сверкнули золотом коронок все её зубы.
-В Петербург надо, а мест нет, - пожаловалась Келка.
-Так поехали с нами. У меня половина автобуса пустая.
-Нет, правда? – не поверила своему счастью Келка, - правда, можно? Но ты же «Интурист»…
-Ну и что? Говорю же: половина машины пустая. У меня десять поляков и восемь немцев, а в машине сорок мест. Так что залезай, не стесняйся! Вон мои иностранцы уже ползут.
-Я не одна, мы тут с братом…
-Залезай, говорю. С братом так с братом.
Так они оказалась в интуристовском автобусе, среди весёлых общительных экскурсантов. Они разом галдели на смеси английского, немецкого, польского, а кто-то даже попытался пофлиртовать с Келкой на чудовищном русском языке. Та всем улыбалась, но в беседу не вступала – слишком тревожно было у неё на душе. Она притулилась к тёплому Юркиному боку и задремала.
…Папа позвонил администратору гостиницы и, тысячу раз извинившись за беспокойство, попросил позвать музейных стажёров-практикантов  Юрия и Маркеллу Азаровых.
Они только что вернулись из столовой, где добрые тётеньки поварихи, с жалостью поглядывая на её хилую фигурку, в очередной раз выдали ей полную тарелку наваристого борща, да ещё и со сметаной, и вместо одного куска мяса выложили вокруг пышного пюре целый веер из кусочков варёного языка. Келка робко пыталась отбиться от сердобольных работниц столовой. Но куда там! С первого её появления они взяли над нею шефство и откармливали, словно кабанчика к празднику. Юрке всегда наваливали двойную порцию, хотя хилым тот не смотрелся, и он с удовольствием уминал местные деликатесы.
И сегодня в столовой было как обычно людно и шумно. Уставшие туристы мечтали скорее устроиться на своих местах в автобусе и мирно продремать до самого Петербурга все 400 километров. Они выстроились в длинную очередь к раздаче, ставили тарелки на подносы и недоверчиво разглядывали плоские куски несимпатичного сероватого варёного мяса. Не до всех доходило, что получили они ломтики говяжьего языка. В городских магазинах уже давно забыли, как выглядит этот деликатес. А здесь в заповеднике летом 1999 года запросто кормили туристов языком чуть не каждый день. Юрка пытался разрешить эту загадку, но так и не смог: как получалось, что мяса в столовой никогда не было, но зато язык готовили и подавали каждый день? Можно подумать, что у них была особая порода коров, состоящих только из языков. Сытые и разомлевшие, люди выходили из столовского корпуса с пакетами сухого пайка в руках. Они собирались вокруг своих автобусов, поджидая водителей и экскурсоводов. Через десять минут площадка пустела – машины, как застоявшиеся кони, уносились в родную сторонку.
У Келки была парочка небольших дел после обеда. Нужно было допечатать отчёт о практике, заключение курсовой и библиографический список.  Потом уже можно сбегать в столовский корпус и, пользуясь симпатией поварих, залезть в их душевую и вымыться в горячей воде. В мотеле все номера были с душами, но летом котельная не работала (Келка подозревала, что и зимой она не всегда работала). Юрка считал позорным для себя лезть под горячий душ и потому дважды в день плескался под жиденькой струйкой холодной воды. Только-только Келка достала папку с курсовой, её позвали к телефону. Папин голос был сдержанно спокоен, но по тому, как он несколько раз попросил Келку не волноваться, она поняла, что папа растерян, взволнован и, возможно, даже испуган. А чтобы папа был испуган, ни Юрка, ни Келка за все девятнадцать лет своей жизни не помнили.
-Маркеллочка, ты только не волнуйся, - начал он, и у Келки тут же стало холодно в желудке, - видишь ли, так сложилось, что вам было бы лучше вернуться домой.
-Что-то с мамой? – обмерла она.
-Только не волнуйся! Мы не хотели тебя беспокоить, но две недели назад у мамы был приступ…
-И вы ничего не сказали?!
-Мама не хотела. Да и Любаша тогда была при ней…
-Папа, не тяни! Что с Любашей?
-Её положили в больницу на сохранение. Нет-нет, ничего опасного. Врачи говорят, так сплошь и рядом бывает. Я взял отгулы, чтобы побыть с мамой. Но нужно ездить к Любаше, да и в издательство пора возвращаться. Мы посоветовались и решили попросить вас вернуться домой, - он секунду помолчал, - если ты, конечно, не против…
Келка представила, как папа виновато потупился, при этом он привычно потирает рукой ноющее плечо.
-Папа, ты не волнуйся, мы сегодня же приедем, - пообещала она отцу и положила трубку. Секунду постояла, соображая, куда бежать в первую очередь.
-Что, неприятности? – участливо посмотрела дежурная администратор, слышавшая весь разговор. Келка кивнула и рванула в номер. Только бы Юрка был на месте и не торчал у очередной своей воздыхательницы. Юра валялся на кровати, меланхолически разглядывая паутину в углу. Едва Келка сказала, что звонил папа, вся меланхолия тут же слетела с него. Она ещё не договорила, а он уже начал собираться. 
Надо же, как совпало: мамина болезнь и Любашина больница! Любаша – папина жена – должна была родить в октябре. Её все время что-то мучило: то токсикоз, то низкое давление, то анемия. Мама изобретала для неё всякие полезные вкусности, поила свежими соками и «выгуливала» в садике возле дома. Далеко от дома они не отходили, потому что, хотя у мамы уже несколько месяцев не было приступов, всё же предпочитали не рисковать.
Дело в том, что мама падала. Вот только что стояла, а вот уже рухнула как подкошенная, но сознания при этом не теряла. Из-за этих падений они боялись отпускать маму одну, да и дома кто-то должен быть рядом. Её показывали разным врачам, но те лишь руками разводили: совершенно здоровая женщина - видимо, что-то нервное. Доктора предписывали очередное успокоительное лекарство и отпускали с миром непонятную больную. Мама честно пропивала таблетки или капли, успокаивала всех, что чувствует себя отлично. Но проходила неделя, вторая – и новое падение. В квартире всегда кто-то находился, кроме мамы: либо папа, либо подросшие дети, либо папина Любаша. Бедный папа! Келка представила, как он в сто первый раз просит маму никуда не выходить из квартиры, сесть в старое кресло и ждать его возвращения из больницы. Представила, как он нервничает, поглядывает на часы, помня, что там в больнице на улице Комсомола его ждёт Любаша. А мама согласно кивает на все его указания и подталкивает, подталкивает в сторону двери.
На сторонний взгляд у них была необычная семья. В самом деле, разве у нас сплошь и рядом разведённые супруги живут в одной квартире, не воюют, не бранятся, а наоборот преданно заботятся друг о друге?
Сколько раз слушали Юра и Келка рассказы о том, как когда-то в этой квартире жили родители мамы, и даже родители родителей. Какой замечательный был у дедушки Николая брат, и как все любили его. Но самая любимая история была про одноклассников родителей. Рассказывал об их проделках обычно папа, потому что мама никогда не слушала эти истории. Она всегда уходила к себе. Да и папа после этих воспоминаний потом ещё долго сидел на кухне, и перед ним переливалась янтарём рюмка с коньяком. 

 «Икарус» миновал Псковскую область, пролетел через Лугу и покатил дальше. Келка благополучно проспала на Юркином плече до Пулкова и проснулась от того, что машина остановилась. Спросонья она было потянулась к своему рюкзаку, но тут, взглянув в окно, увидела причину остановки. Юрка чертыхнулся. Несколько немцев, от души напившись «Жигулёвского», облегчались на колёса автобуса, нимало не стесняясь ни проезжающих по трассе автомобилей, ни спутников по поездке. «Вот паразиты!» - она брезгливо поморщилась и уселась на место.
Когда они, перескакивая через две ступеньки, взлетели на свой третий этаж и позвонили в звонок, дверь открыл папа. По его осунувшемуся лицу было видно, как он устал, он даже припадал сильнее на раненую ногу.
-Ну что? Как мама? Как Любаша? – обнимая отца, тормошила его Келка.
-Всё со мною отлично, - вышла в переднюю мама и протянула руки к детям, - уже бегаю.
Мама всегда так говорила, но они помнили, как в мае прошлого года она упала и разбила себе голову.  Они с Юркой тогда только что вернулись из института и собирались ужинать. Юрка добыл себе в холодильнике пакет молока и цедил его через дырочку. На кухне что-то бубнило радио, потом запел Розенбаум и Келка сделала погромче: «В Афганистане, в чёрном тюльпане, с водкой в стакане мы молча плывём над землёй…» И только Келка захотела спросить, что за чёрный тюльпан такой, как увидела побелевшее мамино лицо - и хлоп: мама рухнула на пол, ударившись головой об угол стола. Тогда мама две недели пролежала с сотрясением, а папа с Юркой обили войлоком мебель - всё, обо что можно было удариться.
Сегодня мама выглядела как обычно мило и уютно, она улыбалась, только нервно крутила охранное колечко на пальце.
-Любаша бодрится. Папа говорит, что ей выписали кучу витаминов и велели больше отдыхать и спать. Но в палате восемь человек – не очень-то поспишь. Завтра вместе съездим к ней, - Наталья присмотрелась к дочери: - загорела, как цыганёнок! Голодные? Конечно, голодные! Юрочка, подожди с молоком – сначала поешь что-нибудь. Женечка, пойди присядь. Ты же целый день на ногах! – Наталья стала разогревать ужин. Это ничего, что дети съедят его поздно, у них такой бешеный обмен веществ – ни грамма в жир не перейдёт. И Женя поджарый, словно и не было двадцати лет. А вот ей в свои почти 36 надо помнить о фигуре.
Пока мама собирала на стол, Келка рванула в душ. Какое же блаженство – чувствовать на теле не хилую струйку едва тёплой водицы, а жёсткое покалывание настоящего душа! Да ещё с ароматной пенкой! Она вытиралась мягкой махровой простынкой, оставшейся от детского «приданого» и разглядывала себя в разом запотевшем зеркале. В самом деле, цыганёнок - права мама. Короткие вьющиеся тёмно-каштановые кудряшки, на смуглом лице синие до черноты глаза. Келка хмыкнула: в кого такая уродилась? Мама светленькая, папа так вообще блондин. Теперь-то она не страдала из-за своей «некрасивости», а года четыре назад рыдала, уткнувшись в мамины колени, и спрашивала:
-Вот почему, почему Юрка такой красивый, а я такая… пучеглазая?! Юрка на папу похож, а я на кого?
- А ты на меня, - Наталья гладила дочь по мягким кудряшкам и улыбалась, вспоминая, как точно так же утешала её мама.
-Ну да, ты вон ка-а-кая, а я?
-И меня в детстве лягушонком звали. Правда, папа говорил, что я царевна-лягушка…
-Вот видишь -  «царевна»!..
-Все царевны-лягушки когда-то были головастиками. Нужно уметь ждать.
Мама оказалась права: теперь уже никто не решился бы назвать Келку лягушкой, даже царевной-лягушкой не назвали бы. Теперь сказали бы, что она просто царевна. Вот такая глазастенькая царевна.
О чём это спорят родители? Она прислушалась, но не разобрала слов.
-О чём шум идёт?
Папа выглядел сердитым – вон даже на щеках выступили пятна румянца. А мама как ни в чём не бывало поставила перед дочерью тарелку с сырниками, подвинула сливочник со сметаной. Юрка, развалившись на стуле, уже блаженствовал с пузатой чашкой ледяного молока в руках.
-Никакого шума, - спокойно ответила Наталья, - просто папа не соглашается отпустить меня за границу.
-Куда? – чуть не подавилась сырником Келка, - куда не соглашается отпустить?
-За границу, - подтвердила мама и уселась на своё место, - всего-то в Карпаты!
Евгений Александрович резко поставил чашку на блюдце, оно жалобно звякнуло:
-Нечего там делать! Ехать к чёрту на куличики, неизвестно куда и зачем! Ну хорошо, хорошо! Не к чёрту на куличики, но всё равно место незнакомое. И как ты себе представляешь поездку в одиночестве?
Это был аргумент. В самом деле, вдруг она свалится где-нибудь по дороге, а вокруг чужие люди… Но с другой стороны, здесь никто помочь ей не мог. Очередной невролог, изучив её историю болезни и подробнейшим образом осмотрев её, уселся за стол, подпёр кулаком щёку и задумался. Наталья привычно затосковала: сейчас он разведёт руками и скажет, что ничем помочь не может, но вот есть капельки – попейте их, может, поможет? Доктор вздохнул:
-Есть одно место, где лечат такие неординарные случаи. Нет, не правильно сказал. Видите ли, там никто толком никого не лечит. Нет, конечно, какие-то процедуры назначают: ванны всякие, минеральную воду…  Только это, простите, как мёртвому припарки, - он внимательно посмотрел на Наталью, - но люди выздоравливают. Чёрт его знает почему. И возвращаются совершенно здоровые и без последующих рецидивов. Может, воздух там такой? Или место заговорённое, - усмехнулся он, - могу дать вам адрес, а там решайте сами.
Доктор написал на листке координаты санатория, объяснив, что теперь туда можно ехать, не имея никакого направления и не оформляя никаких бумаг – там всех принимают. Наталья недоверчиво выслушала доктора, взяла листок с адресом, поблагодарила и вышла в коридор, где её дожидался Женя. Он выслушал Наталью и сразу заявил:
-Наташенька, об этой поездке не может быть и речи! – и привёл тысячу аргументов против, но Наталья лишь упрямо мотала головой. Вот тогда-то они решили вызвать с практики детей.
- Вот поговорю с ними и тогда решим. Так тебя устраивает?
-Устраивает, - проворчал тот.
Теперь они выложили всю историю детям. Женя в тайне  надеялся, что они поддержат именно его.
-Ну да, профессора здесь не помогли, а минералка с грязевыми ваннами поможет! – иронически хмыкнул Женя. Он задумчиво разглядывал плавающие в чашке чаинки.
Но Наталья не обратила на его иронию внимание. Она подлила в чашку Келке чая, добавила молока:
-Неужели нужно напоминать, что мне уже терять нечего, что всё уже испробовали? Так почему бы и не испытать нетрадиционную медицину? Папа не сможет поехать со мной, поэтому и беспокоится. И напрасно. Всё  будет хорошо! – храбрилась она, и её глаза упрямо сверкнули. Женя лишь устало опустил голову. Они все сегодня устали, да и спорить при детях он не хотел.
И Юрка, и Келка должно быть уже видели очередной сон, а родители всё ещё тихонько переговаривались на кухне, в который раз мусолили ту же тему.
-Это же несерьёзно! – горячился Евгений, - ты хотя бы представляешь это место?
-И зачем мне его представлять? – не сдавалась Наталья, - не к папуасам в Америку едем…
-Папуасы не в Америке живут, а в Новой Гвинее.
-Да хоть в Старой – мне без разницы.
-Вот что: объясни мне, почему вдруг? То никаких радикальных действий, а тут вдруг ни с того ни с сего…
-Женечка, я устала. Честное слово, больше не могу быть привязанной к стулу, к квартире. Я хочу жить без оглядки, не боясь выйти одна на улицу. Сколько можно за чью-то руку держаться?
-Это-то понятно… - он потёр висок – некстати разболелась голова. – Но почему так внезапно? Любаша говорила, что когда ты упала, она отошла всего-то на пять минут. Ты же знаешь, как беременные часто в туалет бегают. Она вернулась, а ты уже на стуле сидишь, рядом швейцар гостиничный топчется. Что в эти пять минут произошло?
Наталья молча разглядывала свои руки, потом подняла голову:
-Ну, хорошо, я расскажу тебе. Когда Любаша побежала в гостиничный туалет, я стояла у входа. Вижу, выходит шикарная дама. Вся такая модная-премодная и прямиком к такси. Я ещё подумала, что лицо знакомое. Она, эта дама, оборачивается и вдруг кричит: «Графиня! Ты что, не узнаёшь?», а сама за дверку машины держится, и её изнутри дёргают, торопят.
-Графиня?! – поразился Евгений, - кто-то из наших, школьных, да?
-Не поверишь: Редькина! Да-да, та самая зануда Редькина, которая прохода не давала своими сборами да собраниями. Она стала такой иностранной штучкой.… Говорит, замуж вышла, в Канаду уехала. За две минуты рассказала, как живёт, где живёт, с кем живёт. А потом ей из машины уже строго приказали немедленно садиться, иначе они опоздают на самолёт. Она уже села в машину, но тут вдруг высунулась и говорит: «Графиня, а помнишь, как мы все по Голицыну плакали? Ну, когда его в Афганистане убили?»
  Евгений чуть не застонал: вот причина приступа у Наташи. Стерва, эта Редькина! Наталья продолжила:
-А Редькина вдруг: «Зря мы тогда плакали и рыдали. Жив он! Я его месяца два назад в Испании встретила. Только он говорить со мной не захотел. Кричу ему: «Голицын, ты?!» А он повернулся, глянул, будто сквозь меня, усмехнулся и пошёл своей дорогой. Ты же знаешь, он всегда с приветом был. А может, это только кто-то похожий на него был? Но мне показалось, что это всё же был Голицын». Тут её за руку втянули в машину, и они уехали. А я осталась. Дальше ты знаешь. Женечка, - она с надеждой глянула в его серые глаза, - может, Редькина не ошиблась? Может, это был он?
Женя покачал головой:
-Это невозможно.
-Ты так говоришь, - несправедливо обозлилась Наталья, - потому что тебе удобнее, когда всё так, как есть.
Женя молча поднялся и медленно двинулся к двери. Плечи его опустились, и хромал он сильнее обычного.
-Женечка, - позвала Наталья, - прости, я гадость сказала! – он лишь отмахнулся. Голубые глаза Натальи наполнились слезами, её губы шептали слова, но слышно их не было. Наконец, она справилась с собой: – Женечка, а если ты всё-таки ошибся?
Евгений обернулся. Лицо его исказила гримаса боли, уголок рта подёргивался:
-Как бы мне хотелось ошибиться! Лучше бы это я там остался! Я и сейчас вижу тот чёртов кишлак и вертолёты над нами… - и похромал в свою комнату.
Несколько лет назад в квартире Ростовых кое-что поменялось. Сначала, пока дети были маленькими, они жили в детской – бывшей комнате Петра Николаевича, но потом в ней остался один Юра, а Келка переместилась в ту комнату, где когда-то обитала Наталья. Женя жил в библиотеке и спал на хорошо знакомом ему диване, а Наталья – в комнате родителей. Когда в доме появилась Любаша, Наталья настояла, чтобы они поменялись местами с нею. И теперь её комнатой стала бывшая библиотека, из которой вынесли в гостиную все книги. Новая семья устроилась в довольно большой комнате со странным эркером, почему-то выходящим во двор. 
Здесь царил порядок, заведённый Любашей. Под небольшим трюмо лежали всякие её щёточки, расчески, стояли баночки с кремом – дневным и ночным, в стаканчике выстроились пилочки, пинцетики, ножнички и ещё какая-то дребедень. Евгений поморщился при виде Любашиного фартучка на вешалке, зачем-то потрогал его. Вспомнил, как познакомился с Любашей пять лет назад.
 Он возвращался откуда-то из загорода и пристроился в хвост очереди на такси у Витебского вокзала. Из-за позднего времени такси никак не хотели заруливать на стоянку, редкие машины очень медленно подбирали уставших пассажиров. Азаров мечтал о чашке чая и бутерброде с колбасой – весь день носился по издательским делам, и поесть не получилось. Очередь медленно, но двигалась. Перед ним остались женщина с девочкой, которой, наверное, давно пора бы уже спать. Мать - высокая статная дама в соломенной шляпке с букетом ромашек в руках. Она всё время что-то выговаривала бедному ребёнку, а та безропотно выслушивала её наставления и лишь ковыряла носком сандалии ямку на асфальте. Лёгкий сарафанчик в горошек выглядел как-то чересчур легкомысленно, из-под кружевной панамы торчали в разные стороны светлые косички, перетянутые резинками. В руках она держала нелепую сумочку со сломанным замком, из неё всё время что-то выпадало. Стоял конец августа. С утра светило солнце, в перегретом асфальте оставались отпечатки дамских каблуков. Но к ночи вдруг стало прохладнее, подул ветер и внезапно пошёл дождь. Евгению стало жаль девочку, по загорелым плечикам которой потекли холодные потоки. А тут ещё занудная мамаша всё гудела и гудела про непредусмотрительность и легкомыслие дочери.
-Вот, видишь, теперь дождь пошёл! Что делать будем? Теперь вымокнем, заболеем, охрипнем… И всё потому, что я тебя послушала! Даже зонтик не взяли с собой! – пилила она дочь.
-Так с утра солнце светило! – слабо отбивалась девочка, плечи её покрылись гусиной кожей, она ёжилась под порывами ветра.
Тут Евгений не выдержал. Он снял с себя пиджак и набросил на озябшего ребёнка.
-Ой, - пискнула девочка и посмотрела на Женю из-под обвисших полей панамки серо-зелёными глазами, - зачем вы?.. – и в очередной раз выронила сумочку. Евгений наклонился, подобрал плетёное из соломки, с его точки зрения, совершенно бесполезное изделие и подал его девочке. Та приняла её и, застеснявшись, спряталась за широкую спину мамаши.
-Это очень благородно с вашей стороны, -  и неожиданно хихикнула  та, но тут же дёрнула дочь за руку, которая, раскрыв рот, с восхищением уставилась на Женю, - сейчас уже наша очередь. Надеюсь, долго ждать нам не придётся. Мы можем даже взять одну машину и поехать вместе.
Но надобности ехать вместе не возникло. Через пять минут подошли сразу две машины. Девочка сняла с себя промокший пиджак Евгения и протянула ему, пролепетав слова благодарности. Они сели в такси и укатили. Евгений Александрович, уже садясь в машину, заметил на асфальте что-то, похожее на книжечку в синей обложке. Видимо, она выпала из дурацкой сумки девочки. Он поднял её и сунул в карман. Дома он разглядел свою находку. Ею оказалось совершенно размокшее удостоверение, выданное гражданке Синицыной. Синие чернила потекли, и больше ничего прочесть было нельзя, да и фотография отклеилась и потерялась. Но зато на обложке удостоверения золотом было пропечатано: «Театр юных зрителей».
Он уже и забыл о суровой мамаше и запиленной ею девочке-подростке, но тут весь восьмой «Б» повели на спектакль в ТЮЗ. Женя терпеть не мог такие культпоходы. Он любил ходить в театр вместе с Наташей и детьми, или вдвоём с Наташей, но только не толпой. Очумевшая учительница, как наседка постоянно пересчитывала детей, потом она попросила Евгения Александровича сводить в туалет всех мальчиков, а сама отправилась с той же целью с девочками.
Спектакль, как всегда в ТЮЗе, был замечательный. Тут тебе и балет, и опера, и даже оперетта – актёры блистали и веселились от души, дополнительной прелести придавал живой оркестр. Как обычно на вечерних спектаклях было много взрослых, но детей всё же было больше, они аплодировали, вопили, смеялись. В тёмном зале среди зрителей появились тюзовские педагоги, они пошли по рядам, выясняя, кто это стреляет из рогатки по актёрам. При этом они драматическим шёпотом объясняли, что у актёров тоненькие костюмы и им больно, когда «пульки» в них попадают. Женя посмотрел на своих подросших детей. Те сидели паиньками и не сводили глаз со сцены, где старичок-паучок собирался утащить в уголок очаровательную  мушку. Вот тут-то Евгений и заметил в толпе артистов, изображавших гостей мухи-цокотухи, и женщину с остановки такси, и её дочь - девочку-подростка. Заметил и стал наблюдать за ними, подумав при этом, что это совсем не плохо вот так вот давать представление ребёнку о своей работе. В антракте он выцыганил у Келки программку и в списке занятых в спектакле нашёл фамилию Синицыной. Так бы, наверное, Евгений Александрович и оставался в заблуждении об истинном положении, но в ТЮЗе в некоторых антрактах артисты в костюмах выходили в зрительный зал. В широком проходе «в народ» вышли разные букашечки, медведи, котята, но Евгений Александрович смотрел на кенгуру-маму и кенгуру-дочку в аккуратных передничках с оборочками. Тут до него дошло, что перед ним совсем не девочка-подросток, а очень юная, но всё же взрослая женщина. Они встретились глазами, и на подкрашенной мордочке кенгурушки расцвела лукавая улыбка.
Потом уже, когда они познакомились по-настоящему, Любаша выложила правду. Они с подругой Тонечкой возвращались с загородной «халтурки» - выступали в каком-то клубе с чтением и пением. Тонечка заприметила высокого блондина, опирающегося на зонт-трость, и шепнула Любаше: «Смотри, какой пижонистый! Давай его разыграем?» И тут же начала изображать нудную сварливую мамашку. Обыкновенные актёрские штучки для пустякового тренинга. Обычно люди уже через пять минут начинали вмешиваться и «учить» уму разуму нерадивую дочку и давать советы её мамаше. Совсем по-другому было сейчас. «Пижон» принял их игру всерьёз, но не лез с выговорами и советами. Он страдальчески морщился от гнусавого тона «мамашки», отводил в сторону взгляд потрясающих лучистых глаз, топтался на месте, тяжело опираясь на зонт-трость, а потом, когда пошёл дождь, набросил свой пиджак на «доченьку». Вот тогда-то Любаша разглядела в его серых глазах настоящее сочувствие, и ей стало ужасно неловко за своё нелепое актёрство. 
Евгений привёл «свою» девушку в дом Ростовых для знакомства. Любаша страшно робела перед Натальей и стеснялась Юрки и Келки, но все они ей жутко понравились. Юрка начал было величать её Любовь Олеговна, от чего та ещё больше смутилась и попросила звать её попросту – Любашей. А Наталья, посмеиваясь, потом объяснила детям, что отчество Олегович звучит очень даже ничего, мужественно, а вот для девочки… нет уж, девочке лучше без отчества.
Зря Любаша боялась – все были очарованы ею и дружно выразили своё одобрение. Только Любаша была замужем, а её театральный муж не желал давать развод, искренне удивляясь, что могла найти в этом хромом мужике «с улицы» его жена. Она не стала объяснять ему, что ей уже поперёк горла стало всегдашнее актёрское позёрство, постоянная игра всегда и везде.
В конце концов, семейные сложности уладились, и в квартире стало одним жильцом, вернее, жиличкой больше. В театре судачили, перемывая косточки Любаше, о странном способе вить новое гнездо на развалинах старого. В самом деле, как можно жить в одной квартире с разведённой женой мужа да ещё с их детьми?! Любаша не обращала внимания на болтовню, она репетировала новую роль и с блеском сыграла её…  И вдруг уволилась из театра. Никто из театральных, даже подруга Тонечка, не поняли, почему она эта сделала. С их точки зрения, Любашина карьера шла в гору и грех было её обрывать. Не стала Любаша никому объяснять старую истину, что в театре надо стоять двумя ногами, что нельзя быть театральным наполовину. Не могла, да и не хотела она делить свою жизнь между сценой и любимым Женечкой. А поняла она это, когда Евгений Александрович заболел. 
Они играли в тот раз что-то из деревенской жизни. Ей и ещё нескольким актёрам нужно было, сидя за сценой, изображать деревенский вечер. Они то начинали петь какие-то частушки, то перекликались на разные голоса, то лихо по-собачьи подлаивали и подвывали. И тут Любаша, глядя, как пожилая заслуженная актриса старательно и заливисто лает, подумала о лежащем дома с температурой Женечке и задала себе вопрос – чего ради? Чего ради она тут сидит, когда её любимый человек тяжело болен?  Почему она здесь, а не с ним? И сильно ли пострадает «дело детской радости», если она, артистка Любовь Синицына, уволится из театра? Привычка к дисциплине не дала ей немедленно сбежать со спектакля, бросив всё к чёрту. Она доиграла. Написала в гримёрке заявление, отдала его Тонечке с просьбой передать в отдел кадров. Мастер, конечно, вызвал её для беседы. Он был фанатически предан своему делу, но при этом умён, деликатен и очень убедителен. Но Любаша уже всё для себя решила, и убеждения не подействовали. Она выбрала для себя главную роль своей жизни – быть хорошей женой любимому человеку.
К Наташе Любаша вначале относилась настороженно: всё-таки первая жена мужа. Но потом, разобравшись в сложностях отношений в этой семье, сдружилась и с Наташей, и с подрастающими детьми.  Теперь в Любашиной жизни всё было замечательно, кроме одного. Она мечтала родить сына. Не получалось.
Как-то в конце дня они все сидели на кухне, пили чай с вареньем. Юрка сидел возле отца и что-то ему тихонько втолковывал о появившихся новинках – сотовых телефонах, Келка прислушивалась к нему, но не забывала о варенье. Наталья рассеянно наблюдала, как прозрачный парок поднимается над чашкой чая и сразу не поняла, что ей сказала Любаша:
-Ты посмотри, как они похожи – Юрочка и Женечка. Какие у них совершенные лица! Наташа, вам с Женечкой надо было народить кучу детей. У вас получились красивые дети.
Конечно, Келка это услыхала:
-Ну вот, как всегда, - надулась она, - Юрка красивый, а я – жуть какая-то…
-Келочка, что ты?! – испугалась Любаша, - я же наоборот говорю, что вы с Юрой похожи. У вас с Юрочкой потрясающие глаза. Никогда таких не видела: почти черные и с синими искорками.
Мужчины замолчали и в изумлении уставились на Келку:
-Ты опять? – свёл брови Юрка, - опять нудишь?
-Келочка, что тебе не нравится? – обрёл голос Женя.
-Мне не нравится, что ты и Юрка вон какие, а я – серая мышь. Вот!
Любаша ещё раз попыталась поправить положение:
-Никакая ты не мышь! Просто ты ещё не выросла. Так всегда у подростков бывает – никогда сами себе не нравятся. Тебе же только четырнадцать. А вот пройдёт годика два-три, и ты себя не узнаешь…
-Любаша, как… как ты сказала? «Чёрные с синими искорками»? Да, Любаша? – Наталья беспомощно посмотрела на Женю, попыталась улыбнуться его тревожному взгляду, но губы задрожали и никак не складывались в улыбку. Она схватилась за край стола.
-Наташенька! – Женя рванулся к Наталье, но куда ему с его хромотой? Юрка среагировал мгновенно, успел удержать уже сползающую со стула мать.
-Наташа, Женечка, простите меня, я не должна была заводить этот разговор, - чуть не плакала Любаша. Как она ругала себя сейчас! Уже спустя некоторое время она вновь вспомнила тот странный ужин и  попыталась разобраться, почему так странно отреагировала на её безобидные слова Наталья. Ведь всего-то речь шла о цвете глаз!
Этим же длинным вечером Женя зашёл к Наталье. Та сидела на разобранном ко сну диване, поджав под себя ноги, смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Женя тяжело опустился рядом.
-Наташенька, тебе не кажется, что нам пора кое-что объяснить Юре?
-Что ты хочешь ему объяснить? – она кинула беглый взгляд на его усталое лицо.
-Ну, про Петра Николаевича и Бэллу Герасимовну…
-Ах, это…
 Женя удивился:
-Разве есть ещё что-то?
-Не знаю. Но сегодня мне показалось… Нет, даже говорить об этом не хочу. И не проси! – пресекла она сразу же Женино движение, - а насчёт его родителей – его настоящих родителей – можешь не беспокоиться. Он уже всё знает.
-То есть как – знает?! – не поверил своим ушам Женя, - как знает?!
-А вот так. Просветили уже. Нашлись люди. Догадываешься кто? – и рассказала, как однажды, а было это с месяц назад, Юра зашёл на кухню и плотно дверь за собой закрыл, чтобы Келка не услышала. Наталья удивилась: обычно у них никаких секретов друг от друга не было.
-Мам, я хочу у тебя спросить, - он помялся, - это правда, что я чужой вам? Ну, тебе и папе?
Наталья месила тесто и так и села с белыми от муки руками.
-Как это «чужой»? – у неё всё задрожало внутри, но она изо всех сил старалась держаться, - как ты можешь быть нам чужим, Юрочка?
-Мам, я уже всё-всё знаю. Я только хотел это от тебя услышать, - в его глазах проскользнули синие искорки, - там во дворе бабка полусумасшедшая всё время цепляется. Обзывается, ублюдком называет. А однажды к ней подошла тётенька, она в одном подъезде с той бабкой живёт, и говорит, что этот мальчик никакой не ублюдок. И зря вы этим плохим словом его обзываете. Вы же знаете, это она говорила той бабке, что это ребёнок брата её отца. А мой Женя усыновил его. И она увела сумасшедшую бабку. Так скажи, правда это?
-… И тогда я, Женечка. Всё ему рассказала: И про дядю Петю, и про Бэллу Герасимовну. И про то, как они погибли, а он выжил. Ты знаешь, он даже когда маленький был, почти не плакал. А тут смотрю, у него по щеке слеза поползла, он носом шмыгнул и говорит, мол, Келке ничего не говори. Пусть всё так и останется, как есть. И даже улыбнулся: а ведь, говорит, я ей не брат, получается. Я ей дядя…
-Значит, он уже целый месяц с этим знанием ходит. Да… - Женя помолчал, - и всё же не зря их с Келкой двойняшками зовут. С таким-то сходством…
-Женечка, - сжалась в комочек Наталья, - пожалуйста, сейчас ничего не говори! Не говори!... Давай всё забудем? Хорошо?
-Хорошо. Но, Наташенька, такая бурная реакция… - ему показалась странной её взволнованность. Наталья постаралась взять себя в руки и попросила уже спокойнее:
- Сходил бы к родителям! Побудь с ними, ведь они скучают. Живём рядом, а видят они тебя редко. Свинство это, Женечка.
-Завтра же схожу, - кивнул Женя.
У него с родителями были странные отношения: они не признавали Наташу, не признавали детей и не считали их внуками, даже запретили знакомить с ними, а теперь и к Любаше относились настороженно. Женя ничего не мог с собой поделать и обиделся на них. Забегал к родителям раз в месяц, но они тут же начинали поливать Наталью грязью, уговаривали бросить эту каторгу, которую он взвалил на себя. И тогда он быстренько сбегал от них. Он даже не пытался примирить их с ситуацией – всё было бесполезно. Такие нетерпимые отношения продолжались все эти  годы.
Ему было мучительно больно, что самые близкие люди – его родители – никак не могут разделить с ним любовь и нежность к тем, кто был там, где приветливо светились окна старой квартиры Ростовых.
 

Женя постоял ещё несколько секунд возле Любашиного фартучка, вздохнул, потом достал бутылку старого коньяка (сам не пил, держал его для приятелей), щедро плеснул в бокал, глотнул и сморщился: ни вкуса, ни запаха не почувствовал. Потом поболтал остатками коньяка в бокале, золотистая жидкость чуть не выплеснулась наружу. Заныло простреленное плечо. Завтра в издательстве очередной хлопотный день: всякие летучки, планёрки, потом ещё надо к Любаше в больницу.
Поздно уже, надо спать идти. Но он стоял у окна, опираясь плечом о стену, смотрел в пустой, слабо освещённый двор. Как Наташа сказала? «Женечка, а если ты всё-таки ошибся?» Многое отдал бы он, чтобы это было ошибкой.
Как же они были молоды, наивны и неопытны! Не хотелось вспоминать, но картины их тогдашнего житья-бытья уже сами поплыли перед глазами…
…Они, вчерашние глупые и самоуверенные мальчишки, не очень-то задумывались, кому там, в правительственных кругах, была нужна эта идиотская затея. Да и кто бы стал их спрашивать?! На учебной базе им всё ясно и доходчиво объяснили о необходимости выполнять интернациональный долг по отношению к братскому афганскому народу. Вот они и начали добросовестно выполнять свой долг, едва оказавшись там. Кто ж знал, что не нужны они здесь со своим братским долгом?!
В тот проклятый день их ещё практически необстрелянная группа получила приказ организовать засаду. В зимней форме, с сухим пайком они выдвинулись по северной стороне ущелья. Капитану Попову местность была не знакома, поэтому они шли по карте, да и радист обеспечивал связь. Вначале вроде бы шагали бодро, перешучивались, навстречу попадались местные крестьяне. Они спешно отходили в сторону и угрюмо косились на чужаков. Шли утомительно долго, уже в животе урчало – так есть хотелось, а они всё шли и шли. А потом вдруг капитан занервничал: до него дошло, что они заблудились. К счастью, рация работала, и они запросили уточнить направление.  Уже в сумерках двинулись дальше. Да и сумерками это назвать было нельзя: вот, казалось бы, только что светило солнце, а потом раз – и всё, наступает непроглядная ночь. Там река была, журчала по камням, такая чистая, светлая. Как они обрадовались! И только-только бегом, горными козлами прыгая в темноте с камня на камень, спустились, как с того берега открыли огонь. 
Половину группы выкосило сразу, в первые минуты боя. Ребята попытались рассредоточиться на террасах, вжаться в острые камни и хоть как-то спрятаться от вжикающих пуль. От стоявшего грохота и непрерывного эха закладывало уши.  Женьке показалось, что стреляют отовсюду: справа, слева, сверху. Рядом огненные вспышки высвечивали сосредоточенное лицо Марка с закушенной от злости губой. Ещё успел Женька увидеть Витьку, зажавшего уши обеими руками, скрючившегося за камнем и зашедшегося в диком крике. А потом обожгло ногу. Вначале Женька ничего не понял. Только боль поднялась до самого горла, он попытался сбросить её с себя, оттолкнуть и потерял сознание.
Им пытались помочь. Два вертолёта покружили поблизости, но связи с ними не было - радист погиб одним из первых, и машины улетели. Марка тоже задело, левая рука его безнадёжно повисла. Цел был только Витька, он, как умел, перевязал Женьку, наложил повязку Марку. И всё время матерился, они и не подозревали, что Витька знает такие сложносочинённые конструкции. 
Женька время от времени приходил в себя. И тогда он видел черное равнодушное небо над собою с низкими мерцающими звёздами, но потом сознание снова уходило. В очередной такой момент просветления он услышал чужую речь и одиночные выстрелы – моджахеды добивали раненых. В свете фонарика, как при замедленной съёмке, он увидел над собой заросшее до самых глаз лицо с оскалившимся ртом, чёрное дуло автомата и сжался, ожидая выстрела. Марк выпрыгнул на моджахеда из темноты, и пуля, предназначенная для головы, прошла через Женькино левое плечо, вырубив его сознание. Потому и не видел он, что заверещавший бородач, как котёнка, сбросил с себя раненого солдатика, приложил его прикладом по голове, а потом крикнул что-то своим. И хорошо, что не видел, потому что привели избитого Витьку и знаками велели ему связать за спиной руки Марка, потом они приказали взвалить его на себя и тащить вброд на тот берег.
Прибывшие утром десантники из маневренной группы собрали тела погибших. Женьку тоже посчитали убитым, но он был жив и пришёл в себя. Тогда и узнал, что на окраине кишлака нашли тело Витьки – из-за узких глаз местные приняли его за азиата и забили мотыгами. А рядом валялись обгорелые останки ещё одного человека и сваленная кучей форма. В кармане гимнастёрки была фотография и деревянный крестик на гайтане.
-Парень, а не ты ли здесь на фото? Кто эти двое с тобой? – спросил лейтенант-десантник, когда они уже подлетали к базе, и сунул ему под нос фотокарточку. На фото они – Марк, Женька и Витька – обнявшись, стояли на фоне мечети и щурились от солнца. Тогда в части затеяли выпуск газеты, и редактор (он же журналист, он же фотограф, он же корректор – всё в одном лице) бегал по территории и снимал всё, что было можно снимать. Марк упросил щёлкнуть их троих:
- Наталье пошлём, – и отчего-то покраснел, но тут же засмеялся: - пусть графиня обзавидуется: какая-никакая, а всё ж заграница…
Мотор вертолёта гудел, машину потряхивало. Лица на карточке стали расплываться, Женька здоровой рукой провёл по глазам, стирая слёзы.
-Ладно, парень, отдыхай пока. Это всё потом, - вздохнул лейтенант.


Этой ночью в старой квартире никто не спал. Келка просочилась к Юре.
-Эй, ты спишь? – прошипела она.
Юрка приподнял голову:
-Ты чего? Бродишь тут…
-Слушай, я придумала…
-Сядь, - он подвинулся, Келка устроилась рядом:
-Смотри, папа не может ехать с мамой. Да? Значит, поеду я. Что, считаешь, я не смогу?
-Долго думала? – проворчал он, -  кто ж тебя одну отпустит? Нет, ехать должны мы оба.
-А институт?
Юрка беспечно дёрнул загорелым плечом:
-Пойдём в деканат, напишем что-нибудь о семейных обстоятельствах… Ерунда это! За месяц управимся. Лишь бы маме помогло…
-Да, а к октябрю надо вернуться. А то папа тут совсем с ног собьётся с Любашей и малышом, - она спрыгнула на пол, - пошли к маме и всё ей скажем!
-До утра нельзя подождать?! – возмутился Юрка, - спит же человек…
-Не спит, - уверенно заявила Келка.
Наталья и в самом деле не спала. Она вспоминала разговор с Женей и ругала себя почём зря. Как смела она бросить ему это в лицо? Что на неё  нашло?! Женя-Женечка – тот самый «хороший мальчик» из далёкого первого сентября тридцатилетней давности. Её чуткий, смелый, самый верный друг. Тот, кто всегда рядом, её безотказный товарищ, её «подружка». Человек, от которого у неё нет и не могло быть тайн. Наталья ела себя поедом за то, что обидела Женю. Сейчас ему и так трудно, он уже весь испереживался о жене.  И хотя Любаша бодрится, чтобы не огорчать и не пугать мужа, но положение у неё сложное, и получится ли у неё доносить ребёнка – это ещё большой вопрос. А тут Наталья с нелепыми обвинениями! Как-то Женя сказал ей, что хватит уже жить с головой, повёрнутой назад. Надо смотреть вперёд, нельзя жить только прошлым, нельзя постоянно, каждую минуту виноватить себя. Что было, то было. И вдруг эта Редькина со своими новостями…
В начале января этого года они с Любашей затеяли паломничество в Псково-Печерский монастырь. Помолившись в Успенском соборе, спустились в Пещеры. После минус двадцати градусов снаружи, пещерные плюс пять показались им прямо райским теплом.  В полутьме возле ниш с мощами преподобных светились лампадки и мерцали высокие свечи. Любаша истово крестилась, вымаливая благословение, прикладывалась к мощам, застревая у каждой ниши. А Наталья чуть прошла вперёд, внезапно ноги стали ватными, задрожали. Она опустилась на колени, почти касаясь лбом мраморной доски с надписью: «Преподобный Марк». Она ухватилась за холодный мрамор и осторожно повела ладонью по золотой вязи букв. И мрамор ответил ей теплом. Или это ей показалось? Тогда там, в пещерах, она приняла это за знак: её простили. Внутренняя пружина чуть ослабела, дала возможность продышаться.
 Получившая благословение в монастыре, Любаша вскоре почувствовала себя хрустальной вазой, полной счастья. И никакие токсикозы не были ей страшны, потому что рядом был Женя. Сейчас, к концу августа, Любаша вторую неделю лежала на сохранении, поедая горстями витамины и тоскуя о своём Женечке, который минуя кордоны санитарок, просачивался к ней в отделение каждый вечер.
-Ма, не спишь? – Келка просунула лохматую голову в приоткрытую дверь.
-Не сплю, - отозвалась Наталья, - с чем пришли?
Юрка плечом оттёр сестру в сторону: 
-Ма, мы поедем с тобой, - сходу бухнул он и уселся на пол рядом с кроватью.
-Так и знала, - засмеялась Наталья, - кто бы сомневался, что вы додумаетесь до этого?! А впрочем, это хорошая мысль. Но есть два «но». Первое, что скажет папа? И второе, что скажут в институте?
Келка, обиженная тем, что ею придуманная «операция» бессовестным образом перехвачена братом, затараторила:
-Мы уже всё продумали. Пойдём в деканат и скажем, что нужно продлить каникулы по семейным обстоятельствам и что сдадим все зачёты, когда вернёмся. Только не будет ещё никаких зачётов...
-А папа?
-Папу мы уговорим, - хитро усмехнулась Женина любимица, - пока станем оформлять бумаги, устроим генеральную уборку в квартире. Ну, чтобы Любаша пришла в чистый дом…
Всю неделю до отъезда они готовили квартиру к Любашиному возвращению: мыли, оттирали, выкидывали залежавшийся за год хлам. Тут у Натальи был железный закон: если вещь провалялась невостребованной целый год, значит, она вообще им не нужна.
-Ма, смотри, что я нашла! – Келка умудрилась залезть на антресоль над книжным шкафом, - ух и пылюки там! Что за кладовка такая? - она лихо спрыгнула со шкафа, при этом свёрток в её руках глухо ухнул.
-Что происходит?! Что-то обрушилось? – перепуганная Наталья влетела в комнату.
-Я нашла кладовку, - гордо объявила Келка, - правда, там только эта коробка была и ещё пыль. Или это не коробка?
-Дай вытру, - Наталья забрала у дочери свёрток и тщательно протёрла влажной тряпкой, - тяжеленный…
Свёрток представлял собою объёмистый предмет, завёрнутый в местами драную клеёнку с полустёршимися гипертрофированными ландышами. Свёрток тщательно перетянули крест-накрест не то лентой, не то кушачком от платья. Наталья осторожно обтёрла его от пыли, внутри свёртка что-то перекатывалось.
-Ма, а вдруг там драгоценности? – у Келки глаза сделались круглыми от предвкушения чего-то интересного, - иначе зачем было вот так заматывать в клеёнку?
-Надо же, я совсем забыла об этой антресоли, - Наталья тщетно пыталась развязать ленту, но та не поддавалась, - придётся ножницами…
Они разрезали ленту, и в самом деле оказавшуюся пояском.
-У меня когда-то было такое платье, в такую же клеточку, - пробормотала Наталья.
Под клеёнкой оказалась ещё и газета, а уже под нею прямоугольная стальная коробка с ручками.
-Что-то медицинское? – удивилась Келка, опасливо касаясь блестящей поверхности пальцем,  - ма, давай не будем её трогать? А вдруг там яд спрятан?
-Да какой яд?! – отмахнулась Наталья, - смотри, какая старая газета, пожелтела вся. Какой же это год?
Они стали разглядывать газетную страницу, на которой значилось: «… в связи с 62-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции и первой годовщиной подписания Договора о дружбе и сотрудничестве между СССР и СРВ по приглашению министерства национальной обороны СРВ в порт Хайфон с дружеским официальным визитом прибыл отряд кораблей Краснознамённого Тихоокеанского флота в составе крейсера «Адмирал Фокин», эсминца «Возбуждённый» и большого противолодочного корабля «Строгий».
-Шестьдесят вторая годовщина? Это получается… получается 1979 год, - быстро подсчитала Келка, - это же сто лет назад! Ещё до меня! Ерунда какая-то: Хайфон, эсминец, крейсер.
-Никак не могу вспомнить, как такая штука называется. Букс? Бакс? Бокс? Вот помню, что на «Б», а как именно…
-Чем это вы тут заняты? – Женя сунулся к ним с кисточкой в руке и банкой краски, он красил оконную раму у себя в комнате, - о, да это бикс! Откуда?
-Точно, бикс! – обрадовалась Наталья, - и как ты это помнишь?
-Это не я помню, это, скорее, моё мягкое место помнит, - засмеялся он, - не дай Бог, получить столько уколов… Так откуда это у вас?
-Пусть твоя героическая дочь расскажет, как она сделала открытие в нашем доме.
-Па, представляешь, я обнаружила здесь антресоль и там эта штука лежала.
-Молодец. Просто настоящий Индиана Джонс. Только шляпы не хватает. Вся в паутине и пыли, - Женя забрал у Келки бикс и сел за стол, - ну что, посмотрим, какие сокровища Монтесумы скрывают стальные стенки?
Внутри оказалась пачка фотографий, перетянутая резинкой, документ в ядовито-зелёной обложке с надписью под гербом: «Свидетельство о рождении»  и вложенный в него потёртый на сгибах лист очень плотной бумаги.
-Надо всё рассмотреть по очереди, - Келка аж пританцовывала от нетерпения. Она протянула руку к фотографиям, пересохшая резинка тут же лопнула, и снимки рассыпались по столу. Наталье вдруг захотелось забрать всё, что хранилось в биксе и рассмотреть в полном одиночестве. В голове смутно всплыло лицо Петра Николаевича. Он что-то говорил о документах, которые они с Марком спрятали в библиотеке.
-Женечка, - прошептала она, - я знаю, что это. Это вещи Марка.
Женя тоже догадался, кому принадлежал сверток:
-Он говорил нам, - кивнул он, - на тот случай, если… ну, ты понимаешь.
-Это твой друг, папа? Он погиб там, в Афганистане? – Женя посмотрел на Келку, потом перевёл взгляд на фотографии:
-Да, Марк Голицын, - голос его слегка дрогнул, - меня выручил, а сам погиб.
-В школе был стенд возле кабинета директора, повесили, когда мы уже в десятом классе учились. Назывался «Они учились в нашей школе. Воины-интернационалисты». Там человек десять и все по алфавиту. Стенд к стене крепили, а нас с Юркой к директору вызвали, - она виновато взглянула на родителей, - нас у гаражей с сигаретами застукали. 
-Очень мило, - покачал головой Женя, - а нам ничего не сказали.
-Так мы же слово дали, что больше не будем курить. Так вот: стоим и смотрим, как завхоз с физруком молотками машут. И вдруг Юрка говорит, мол, смотри – там папа. Они взяли твою фотографию из большой  выпускной, с виньетками. А рядом - Голицын. Вы с ним – как близнецы, только он тёмный, а ты светлый. У нас девчонки потом бегали смотреть и шушукались между собой, что такие хорошенькие мальчики тогда учились, а теперь и посмотреть не на кого, конечно, кроме Юрки Азарова.
-Кто тут меня вспоминает? – появился на пороге Юра, - небось, ругаете? У меня уже уши горят.
-Пока ты на свиданки с девочками бегаешь, я тут такое нашла... – ехидно сообщила Келка и тут же наябедничала: - ма, па, скажите ему, чтобы он не мешал! Только кто-нибудь ко мне знакомиться подходит, как Юрка тут же отшивает его.
-Потому что к тебе всякие дураки лезут, - он заинтересованно разглядывал фотографии, - какие знакомые лица…
-Что ты, Юрочка, - слабо улыбнулась Наталья, - это же старые фото. Ты их никогда не видел.
-Не видел, - согласился Юра, - всё равно знаю.
Он разложил фотографии на столе в ряд, потом поменял местами два снимка.
-Вот, смотрите, - Юра ткнул пальцем в пожелтевшую фотографию на твёрдом картоне с виньетками и надписью «Петроградъ. 1916». Со снимка на них смотрели молодой офицер с Георгием на гимнастёрке и девушка с гладко причёсанными волосами. Между ними на стульчике сидел пухлощёкий карапуз в кружевной рубашечке, - видите, это Кирилл Георгиевич Голицын, его жена Мария Сергеевна, а мальчик – их сын Василий.
-Откуда ты знаешь? Вот прямо-таки сын? – не поверила Келка, - он же в рубашечке, а может, это девочка?
Юра взял фото, подержал его на ладони, словно взвесил, помотал головой:
-Нет, мальчик это. Князь Василий Кириллович Голицын.
-Врёшь ты всё, - разозлилась Келка, - ма, ну чего он врёт?
-Постой, Келочка, - Наталья погладила дочь по руке, - может, у нашего Юрочки такой талант – по фото всё о человеке рассказать?
-Ну да, никогда не было таланта и вдруг появился, - скептически хмыкнула Келка.
-А ведь Юра не ошибся, - Женя развернул сложенный вчетверо плотный лист с гербовой печатью и протянул дочери, - читай!
Келка взяла документ, взглянула на Юрку и стала читать вслух:
-Метрическая запись о рождении и крещении. Августа двадцать третьего числа 1915 года у полковника князя Голицына Кирилла Ивановича и жены его Марии Сергеевны от первого их брака родился сын Василий. Восприемники: Двора Его Величества шталмейстер граф Юрий Михайлович Горский и Двора Её Величества фрейлина княгиня Елизавета Николаевна Хитрово, - она подняла глаза на отца, - это такое свидетельство о рождении?
-С ума сойти, сколько лет этой бумажке, - вырвалось у Юрки, он с вызовом глянул на сестру, - ну что, теперь убедилась?
-Ты знал, просто ты знал, что в этом, как его, биксе! – не сдавалась она.
-Ма, па, честное слово, я никогда эту коробку не видел, - обиделся Юрка, - не знаю, как у меня это получается. Я когда беру фотографию, сразу будто лист с текстом вижу, и там всё-всё написано об этих людях.
-Юрочка, мы с папой верим, - успокоила сына Наталья, - теперь посмотри на другие фото. Что ты о них скажешь?
-Сейчас он ещё про князей расскажет, - съязвила Келка, - кому они теперь нужны, эти князья?
-Келочка, разве ты не понимаешь, это же история семьи Голицыных. Конечно, сейчас титул – просто пыль. Сдуй её и посмотри, что останется. А останется семья, предки этих самых Голицыных. А это уже не пыль, их не сдуешь, - Женя помолчал, - наверное, Марк был потомком Голицыных. Только я не знал…
-Ну так посмотри на это фото, - Наталья положила перед сыном другую фотографию и при этом переглянулась с Женей, - кто это, по-твоему?
Юрка взял снимок, на котором девушка доверчиво склонила светловолосую головку к плечу высокого мужчины. Даже на этом засвеченном любительском снимке можно было различить, насколько они  молоды и красивы.
-Это… это Галина Васильевна Голицына, дочь Василия Кирилловича. Тут есть ещё фото, где он маленький… вот, видите, мальчик лет десяти с мамой. Это он. И ещё тут, - Юрка указал на групповой снимок, где затянутый в ремни военный и женщина с тщательно уложенными волосами держали на коленях двух девочек – тёмненькую и светленькую. Здесь он с дочерьми Галочкой и Ириной.
-Да-да, - кивнула Наталья и посмотрела на Женю повлажневшими глазами, - ты помнишь? Именно так всегда Ирина Васильевна называла сестру – Галочка.
-У дяди Пети в рамочке на столе стоял портрет Ирины Васильевны. Она такая красавица была! – Женя потянулся за фото, - но ты не сказал, кто рядом с Галиной Васильевной?
-Как кто? – удивилась Келка, - это же твой школьный товарищ – Марк Голицын. Разве не видишь?
-Это невозможно, Марк тогда ещё не родился. Но из-за их поразительного сходства можно догадаться, что рядом с Галиной Васильевной стоит отец Марка. О нём никогда не говорили. Сам не знаю почему.
- Эдуардо Франсиско Вильегас. Больше ничего не вижу, - смутился Юрка, - только имя. И ещё: они обвенчаны.
-Странно, - засомневался Женя, - в те годы не очень-то жаловали всякое церковное. Разве могли комсомольцы-коммунисты венчаться? Мы же все поголовно атеисты были, а Библию только в изложении Зенона Косидовского читали.
-Ничего себе! У твоего товарища отец иностранец! – Келка подхватила со стола книжицу в противно-зелёной обложке с гербом, - знакомая штучка, - и выразительно прочла: - свидетельство о рождении. Ой, да тут имя какое-то киношное! Вот послушайте… «гражданин Марк Голицын родился 14 ноября 1960 года. Отец – Эдуардо Франсиско Вильегас, национальность – Чили». Как это – национальность Чили? Может, чилиец? Дураки какие-то писали…
-Тогда так принято было, - Наталья попыталась скрыть за улыбкой дрожащие губы, но если занятые документами дети этого  не заметили, то Женю ей обмануть не удалось.
-Наташенька, может, досмотрим в другой раз? – в его глазах светилось сочувствие и понимание. Он догадывался, какого внутреннего напряжения ей стоило сейчас обсуждать найденное. Но Наталья упрямо покачала головой. Она взяла сильно потёртый бархатный футляр, открыла его:
-Какая красавица! – вырвалось у неё. На белой атласной подушечке покоилась миниатюра на слоновой кости: девушка, почти девочка, тоненькая, тёмные кудри выбились из причёски и небрежно рассыпались по плечам, широко расставленные синие глаза лукаво поглядывали на Наталью. Изящную высокую шейку украшало колье, - Женечка, ты только посмотри! Узнаёшь?!
Не узнать это украшение Женя не мог:
-Юлька Асмоловская для «Горя от ума» носила. Я сам ей передал его, - растерянно пробормотал он, - а потом вернул Марку.
-А я его надевала на грибоедовский бал. Там ещё какой-то тип из массовки прицепился. Мол, это колье он несколько дней назад видел на, не помню как её звали, но фамилию тот тип назвал – на Голицыной. И рассказал историю, что колье подарил молодой жене муж. И зачем-то поцарапал один камень. Якобы чтобы оно имело изъян, потому что совершенной могла быть только его красавица-жена. Марк тогда быстренько увёл меня от тех сумасшедших, потому что они вздумали проверить, есть ли на камне царапина.
-Проверили? – заинтересовалась Келка.
-Проверили, - кивнула Наталья, - никаких царапин не было. Это же была обычная бижутерия. Очень хорошо сделанные, но всего лишь стекляшки, - она перевернула миниатюру. Там на обратной стороне бисерным почерком было обозначено, что это портрет княгини Елены Александровны работы Виолье.
-Теперь мешочек, - Юрка стал осторожно распутывать завязки замшевого мешочка, но заскорузлая верёвочка никак не хотела поддаваться его усилиям. Всё же узелок развязался, и он вытряхнул на стол нечто сверкающее. Все, как завороженные, уставились на переливающийся разноцветными искорками каскад камешков. Вот красота-то!
-Не может быть! – не поверил своим глазам Женя, - это же оно! То самое…
Наталья осторожно, словно боясь обжечься, коснулась мизинчиком густо-синего сапфира. Сейчас она видела перед собой бледное лицо Марка, вот его сильная рука подхватывает со стола колье и небрежно суёт его в карман. Колье, которое она, Наталья, только что швырнула ему в лицо.
-Разве бывает такая бижутерия? – с сомнением сказал Юрка, - блестит, как настоящее.
-Много ты видел бриллиантов и сапфиров, чтобы вот так сразу взять и сказать, настоящее оно или нет, - тут же встряла Келка. Она потянула к себе ожерелье и попыталась примерить, но Наталья выхватила его:
-Нет! Не надевай! Не надо!
Все изумлённо уставились на неё, она прошептала:
-Он его подарил мне на шестнадцатилетие, а я… - тут губы её предательски задрожали.
-Всё, - решительно заявил Женя, - хватит этих воспоминаний! Дети, на сегодня довольно. Мама уже еле на ногах держится от усталости.
-Правда, ма, давай завтра, - разом заговорили Юрка с Келкой. До них, наконец, дошло, что эти вещицы для родителей значили слишком много и что это не просто воспоминания.
-Нет-нет, - тут же отозвалась Наталья, - всё хорошо. Давайте смотреть дальше… - она потянулась к тоненькому обручальному колечку и с недоумением взглянула на Женю: - чьё бы оно могло быть?
Тот пожал плечами:
-Наверное, Галины Васильевны – совсем простенькое. А вот это уже другое дело, - он перекатил по ладони перстень-печатку с интересным гербом: медведь, всадник, крест, - чей же это герб?
-Тут и думать нечего! – Юрка взял со стола метрическую запись о рождении князя Василия Кирилловича Голицына, - смотрите, вот он, герб Голицыных: и крест есть, и медведь, и всадник. Так что это княжеская печатка.
Юрка забрал у отца перстень и уже хотел было надеть на палец, но Наталья остановила его:
-Сначала три раза постучи по столу, чтобы к тебе никакая гадость не прилипла.
-Ма, вот уж не знал, что ты в такое веришь, - но всё же послушно постучал о столешницу и надел печатку на безымянный палец, - надо же, будто для меня сделано!
-А может, для тебя, - задумчиво проговорил Женя и посмотрел на Наталью. Та кивнула, и тогда Женя  сказал: - можешь взять его себе. Постарайся не потерять…
-Ну вот, - тут же обиделась Келка, - Юрке – кольцо, тебе – ожерелье. А мне? Мне что? Обручальное колечко?
-Нет, дорогая моя, - разочаровала её Наталья, - ты дождись, когда тебе станут дарить драгоценности, и никогда не швыряйся ими, даже если будешь сильно обижена.
 -Когда ещё это будет, - буркнула Келка, - ой, а тут ещё конверт лежит, незапечатанный.
Она мгновенно подхватила его, но от неловкого движения старый конверт со смешным олимпийским мишкой разорвался и на стол упал браслет.
-А вот, кажется, и для меня кое-что… Па, такие штуки в армии носят, да? – Келка разглядывала гравировку на стальной пластине, - «Голицын Марк. г.р.1960…» Тут ещё группа крови и резус. Па, смотри, у него был отрицательный резус, как у меня и Юрки. И группа крови та же… Если бы не было фамилии, я могла бы оставить его себе. Да, мама?
-Ты и сейчас можешь оставить его себе, - больным голосом ответила Наталья, - когда-то, очень давно это был мой подарок Марку.
-Ладно, - решила Келка, - уговорили. Оставлю себе как память о том, кто помог тебе, папа.
Но Жене вся эта возня да ещё и делёж «мне-тебе-ему» почему-то стал неприятен.
-Налетели, как коршуны, - проворчал он, - будто могилу грабим.
-Ах так, ну и пожалуйста, могу положить на место. И ты, Юрка, снимай кольцо. Нечего тут князем притворяться! – надулась Келка.
-Зачем ты так, Женечка? – у Натальи подозрительно блестели глаза, но она всё ещё держалась, - зачем? Пусть возьмут себе. Марк… Марк не был бы против.
-Как хочешь, - он встал и похромал к двери, обернулся: - как хочешь.
-А тут ещё письмо, - Юра вынул из разорванного конверта сложенный листок бумаги, - письмо… Интересно, кому оно? – и прочёл: - «завтра мы уедем, может быть, надолго. Всего-то неделю назад был твой день рождения…»
Он замер, с удивлением уставившись на мать, которая вдруг всхлипнула и, уже не скрывая слёз, вынула из пальцев сына письмо.

«Завтра мы уедем, может быть, надолго. Всего-то неделю назад был твой день рождения. Видишь, я никак к тебе не обратился. Сначала нацарапал: «Дорогая Наташенька!», потом подумал, что ты будешь кривиться – я никогда тебя так не называл. Просто «Наташа» - скучно. Поэтому решил ничего не писать. Ты же знаешь, я всегда плохо писал сочинения.
Да, сочинения… Ты догадалась о Бэлле. Я понял это по твоим холодным глазам, ты почти перестала со мною разговаривать. А я никак не мог объяснить то, что и сейчас объяснить не могу. Знаю только, что виноват. И перед тобой, и перед Бэллой. Она замечательный человек. Какие мы были идиоты, как же мы не понимали её!
Она – гордая. Выставила меня, потому что поняла: будущего у нас нет. И я, малодушный трус – ты правильно всё поняла обо мне. Я, малодушный трус, обрадовался тому, что Бэлла взяла решение на себя.
Какое это было время! Тётя Ира следила за каждым моим шагом, такой гадливости я никогда и ни у кого не видел. Она постоянно твердила, что я тварь, приносящая несчастье всем, и в первую очередь, тем, кто меня любил. По её словам, мама погибла из-за меня, и бабушка тоже. Ещё она любила повторять, что я и её сгубил. Извёл всех Голицыных, а теперь взялся за Ростовых. Она умела живописно объяснить, какая страшная участь всех вас ждёт. При этом твердила, что одна радость – Голицыны не доживают до сорока лет, поэтому я, по её словам, много гадостей не натворю. И тогда я решил уехать, чтобы случайно не натворить чего-нибудь. Я пишу «случайно», потому что никогда, в этом я могу даже поклясться, никогда осознанно никому из вас я не причинил бы зла. Вначале подумал махнуть куда-нибудь в тайгу. Но ты так горячо говорила о трусливых домашних мальчиках, что у меня мелькнула мысль бросить всё и податься в армию. Всё бы хорошо, но за мною увязались мальчишки. Уж не знаю почему, но твои «огненные» речи задели их так же, как и меня. 
Когда я отвёз тётю Иру в больницу и врач лишь покачал головой на мой вопрос о её состоянии, мне стало так тошно и страшно (я же говорил, что я жалкий трус!), что я расплакался. Было стыдно, но слёзы сами текли.  Это был твой день рождения – весёлый день в семье Ростовых. Я не должен был идти к вам. Но мысли крутились вокруг тёти Иры, она уходила навсегда, а я опять оставался один. Признаюсь тебе: мне было страшно.
За день до того, как её положили в больницу, она вдруг подобрела, перестала крыть и шпынять меня почём зря. Рассказала о тайнике, в который бабушка спрятала семейные документы. В тот момент я подумал, что она всего лишь бредит. Но потом, представляешь, я нашёл этот тайник. Думаю, тот, кто лазил в наш домик, искал именно это. Там было дивное украшение, которое когда-то принадлежало прапрапрабабке. Ты хорошо знаешь его, это ожерелье. И я принёс его тебе в подарок. Конечно, ты помнишь, чем кончилась моя затея. У тебя было такое лицо! Именно с таким выражением тётя Ира смотрела на меня.
Теперь тёти Иры нет, она, как и многие Голицыны, не дожила до сорока. А я? Сегодня мне девятнадцать. Половину жизни я уже прожил и никому не принёс радости: ни тем, кто меня любил, ни тем, кого я любил и люблю.
 Вот, кажется, всё. Осталось ещё раз – в последний – попросить прощение и закончить.
Кажется, я нашёл, как надо было к тебе обратиться в начале письма.
Итак, «Любимая! Меня вы не любили»... Наверное, это как-то слишком, по-театральному, что ли? Театральщина свойственна некоторым Голицыным. Как видишь, я – не лучший представитель старого рода.
                Марк».
…Наталья слышала, как у дверей её комнаты шёпотом переговаривался с детьми Женя, они никак не могли договориться, стоит или нет постучаться к ней. Потому что уже прошли сутки после того, как они обнаружили бикс с документами и письмом. Наталья забрала письмо, ушла к себе и ни с кем не желала видеться всё это время. Вначале она тихонько плакала, читая аккуратные строчки. Потом просто лежала, уставившись в потолок, без единой мысли в голове. Ей стало казаться, что стены комнаты постепенно сжимаются, надвигаясь на неё. Она перевернулась на живот, уткнулась носом в подушку и крепко-крепко зажмурилась. Тогда в голове стало стучать: «Любимая! Меня вы не любили» и опять «Любимая! Меня вы не любили».
Переговоры за дверью, видимо, зашли в тупик, потому что там стихло. Наталья представила, как изводится сейчас Женя, как недоумевают и переживают дети, и заставила себя подняться.
-Вы простите меня, – попросила она Женю и детей, которые, как неприкаянные птички, сидели на кухне и встретили её встревоженными взглядами, - со мною всё хорошо. Мы обязательно поговорим ещё обо всём. Правда, Женечка? О тех, других, что ушли от нас, будем много и хорошо говорить. Только не сейчас. Хорошо? 
Келка подхватилась:
-Давайте чай пить! – на её запястье блеснул холодным металлом браслет.

Наталья ещё раз махнула рукой Жене, чтобы тот уже уходил домой, всё-таки время позднее – почти полночь, а ему до Петроградской добираться. Женя обнял Келку, шепнув ей при этом, чтобы она присматривала за братом, хлопнул по плечу Юрку. Но тот полез обниматься, потёрся носом о Женину щёку:
-Па, ты не волнуйся, я буду приглядывать за ними…
Уже уходя, Женя сунул Наталье толстенькую книжечку из серии карманных изданий:
-Почитай в дороге. Прислали в издательство, хотят у нас переиздавать и с нашими же иллюстрациями. Так что отдыхай там, но и о работе не забывай. Эскизы нужны будут к концу октября - времени ещё много.
Келке в поезде приглянулось всё: и обновлённый гэдээровский вагон, пахнущий вкусно по-железнодорожному, и кремовый линкруст на стенах купе, и блестящие ручки, но особенно - верхняя полка, куда она мгновенно  забралась и стала щелкать светильником над головой. А вот Юрке сразу не понравилась кокетливая проводница, зыркнувшая на него из-под форменного берета, но особенно вызвал неприязнь сосед по купе. Этот вполне приятный господин всё время улыбался, и Юрка решил, что, видимо, дяденьке недавно поставили дорогущие зубные протезы – вот он и демонстрирует их всем. А ещё дядька сразу стал церемонно знакомиться. Поклонился Наталье:
-Олесь Гаврилович Карпусь, - и попытался к ручке приложиться, даже акцент его оказался до невозможности слащавым, - инженер-строитель, был в командировке в вашем чудном Петербурге. Вот теперь еду домой во Львов. А вы?
-И мы во Львов, - не стала уточнять Наталья, - потом ещё дальше.
-А эти замечательные молодые люди – ваши родственники?
-А эти замечательные молодые люди – мои дети.
Тут последовали привычные восклицания и восторги  по поводу юной мамы и совсем взрослых детишек. Но когда господин Карпусь с прихихикиванием поинтересовался, как же мог «папочка отпустить в столь долгую и трудную дорогу своё семейство», Юрка аж зубами скрипнул. Выручила Келка:
-Разве может быть дорога трудной, когда у нас такой сосед? - кокетливо спросила она. Дяденька расцвёл широчайшей улыбкой (хотя куда уж шире-то улыбаться?).
Перрон уплыл назад, и поезд начал отстукивать свою историю. Кокетливая проводница вплыла в купе и стала собирать билеты, время от времени поглядывая на Юрку.
-Юрочка, ты не забыл послать телеграмму жене? Она, бедная, там уже проплакала все глаза… – тут же включилась Келка в кампанию по защите брата от навязчивой поклонницы.
-Такой молодой и уже женатый? – изумилась проводница.
-Внешность обманчива, - свесила с полки голову Келка, - у меня уже четыре племянника, представляете?
-Ну да?! – удивилась проводница, переписывая данные из Юркиного паспорта, - когда ж он их тебе родил? В начальной школе, что ли?
-Уж и не вспомню, - уткнулась в тёмное окно Келка.
-Весёлые у вас детишки, - Олесь Гаврилович подмигнул Наталье.
-Весёлые, - кивнула та, - дети, сейчас санитарная зона закончится и будет очередь в туалет. Давайте-ка, идите, а то до утра не помоетесь.
Юрка послушно спрыгнул вниз, подхватил под мышки Келку и поставил её на пол.
-Какие послушные детки, - опять восхитился господин Карпусь. Этого «послушные детки» уже не могли спустить. Они переглянулись:
-Мама, можно я мыло возьму? – начал Юрка.
-Мама, можно я переоденусь? – подхватила Келка.
-Ма, можно мы зубы почистим? – разом заканючили они.
-Можно, - разрешила Наталья, разгадавшая их манёвры, - можно, но осторожно. Юрочка, не ешь зубную пасту, а ты, Келка, не забудь лицо вымыть и ушки.
Те в ответ засмеялись и отправились сторожить момент открытия туалета.
Олесь Гаврилович догадался, что его дурачат, надулся и стал копаться в своей сумке.
Проснулся Юрка из-за того, что вдруг заорало радио. Видимо, Келка, крутившая вчера все ручки, включила радио, и оно загрохотало гимном.
-А?!... Что?!.. – подхватился господин Карпусь, - что это?
-Это всего лишь гимн, - Юрка протянул руку и отключил радио. В сером рассвете за окном среди тёмной массы зелени мелькали одноэтажные домики с ещё тёмными окнами. Поезд пошёл медленнее, проплыла краснокирпичная  водонапорная башня, и уже совсем медленно вплыло жёлтое с белыми полуколоннами здание станции. Над арочными окнами значилось: Новосокольники. В вагоне было жарко, и Юрка решил прогуляться по перрону, он неслышно спрыгнул с полки, сунул ноги в кроссовки. Мама спала, свернувшись клубочком, таким же котёночным   клубочком свернулась Келка. Юрка натянул повыше простынку на сестру и вышел в коридор.
Давешняя проводница в сильно помятой голубой форме с погончиками стояла возле вагона.
-Доброе утро, - поздоровался Юрка, - долго стоим?
-Доброе… - хмуро ответила проводница, - двадцать девять минут стоим.
Юрка поёжился - утро оказалось неожиданно прохладным. Он пошёл к вокзалу, заглянул в зал ожидания – ничего особенного. Здание, видимо, строили в начале пятидесятых, поэтому зеленоватые стены во множестве украшали пилястры с пышными корзинами наверху. Между старым кирпичным пакгаузом и вокзалом оказался скверик с трёхъярусным неработающим  фонтаном. К стоящему поезду стали подтягиваться местные торговки. В основном они предлагали варёную молодую картошку, горяченькую, посыпанную укропом. Кто-то притащил ведро типично псковских полосатых яблочек, кисло-сладких, ещё недозрелых. Юрка нацелился было на обожаемое им молоко в бутылке, заткнутой пробкой из свёрнутой газеты, но вовремя вспомнил, что мама не разрешила покупать его в дороге, и с сожалением полез в свой вагон. Настроение проводницы заметно улучшилось, ухмыляясь, она дала Юрке возможность протиснуться мимо. В ответ он криво усмехнулся, но ничего не сказал.
После Орши с её похожим на торт со сливками красно-белым вокзалом и памятником Константину Заслонову сосед по купе начал постепенно меняться. К вечеру он перешёл на украинский язык, и теперь время от времени делал вид, что не совсем понимает по-русски. После Ровно проводница прошла по вагону и вернула всем билеты, оставалось каких-то часа два до Львова. Все потянулись умываться и переодеваться. И тут господин Карпусь, в одно мгновение ставший паном Карпусем, совсем преобразился: теперь вместо демократичной футболки он надел замысловато вышитую сорочку и лёгкий пиджак. Юрке на миг показалось, что у дядьки выросли длинные чумацкие усы. Он по-прежнему приторно улыбался, рассказывая, как хорошо теперь всё изменилось в его родном Львове, только делал это теперь на украинском языке.
Для Натальи сутки до прибытия во Львов пролетели мгновенно. Она почти не спала в первую ночь поездки: читала книжку, которую ей дал Женя, и удивлялась поразительной стилизации под Джейн Остин. Если бы Наталья не знала, сколько и какие романы написала английская писательница, она бы поверила, что у неё в руках ещё одно, неизвестное до сих пор творение Остин. Всего лишь нехитрая история любви английской барышни была изложена тонко, изящно, с типично английским юмором, лёгкой иронией и с таким великолепным знанием реалий начала 19 века, что Наталья только диву давалась. Все эти барышни и кавалеры с их весёлыми балами, замысловатыми шляпками, умопомрачительными фасонами платьев и  простенькими интригами – прямо-таки оживали на страницах романа. Наталье тут же захотелось изобразить главную героиню, она даже взялась за карандаш и сделала лёгкий набросок.
-О, какая дамочка! – восхитилась Келка, - это ты по папиной книжке, да? А кто автор?
-Автор мне неизвестен, некий Эдуар Ублие. По имени вроде бы француз, но пишет на английском и события романа в Англии…
-Псевдоним, наверное. Сейчас многие делают стилизации, потом берут иностранное имя – и вот тебе уже автор из Англии или Франции. Не  люблю я такое. Подделка - она и есть подделка.
-Возможно, подделка, - не стала спорить Наталья, - но поразительно талантливая.
Неугомонная Келка залезла к Юрке на полку и они вместе начали изучать путеводитель по Карпатам.
-Мам, - тут же пожаловалась Келка, - вот скажи, зачем Юрка отрастил такие плечи широченные? Всё время толкается!
-Для мужчин широкие плечи – нормально, - тут же отозвался Юрка, - а вот зачем женщины себе такой зад отращивают?
-Женщинам широкий таз дан природой, - рассудительно ответила Келка.
-Кому таз, а кому корыто, - съязвил Юрка и получил от сестры по затылку.
-Дети, не ссорьтесь, - подала голос Наталья, она сосредоточенно набрасывала портрет главного героя романа. Келка свесила голову, посмотрела на то, что вырисовывалось карандашом:
-Ма, это же Голицын, - угадала она знакомые черты.
-Похож?
-Очень. И ещё он на нашего Юрку похож.
-Между прочим, я здесь, - напомнил о себе Юрка, - нечего обо мне говорить, будто я отсутствую.
Он перегнулся  через Келку, взглянул на рисунок:
-Не, слишком красивый…
-Думаешь? – печально улыбнулась Наталья, - видели бы вы его… - она хотела сказать «видели бы вы его живьём», но не смогла это произнести.

Во Львов поезд пришёл ранним утром. Пан Карпусь небрежно кивнул на прощанье и растворился среди привокзального народа. Нарядный, словно дворец, львовский вокзал, сверкал покрытием крыши, радостно переливался солнечными бликами в окнах башенок и не переставал заглатывать толпы пассажиров. Наталье с детьми удалось приобрести билеты на какой-то «весёлый» поезд до Ужгорода с отправлением в течение ближайшего часа, поэтому осмотреть город у них не получилось. Почти семь часов они тряслись в плацкартном вагоне среди говорливых попутчиков, причём вагон тут же наполнился ароматами маринованной черемши, сала, домашней колбаски и ещё не пойми чего. Тётенька, сидевшая рядом с Юркой, не особо церемонясь, сунула ему кусок чёрного хлеба с ломтиком сала:
-Файний хлопець, - определила она, потом посмотрела на Келку и добавила: - файна дiвка, - и сунула той такой же ломоть хлеба с салом.
-Ма, что такое «файна»? – тихонько спросила Келка.
-Не знаю, - отозвалась Наталья, ей тоже достался кусочек вкуснющего розового сала с мясной прослойкой, - наверное, «хорошая»?
Оглушённые, вспотевшие в душном вагоне, они наконец добрались до Ужгорода. Солнце уже собиралось садиться, а им ещё нужно было проехать двенадцать с лишним километров на автобусе до Подзамка. Старенький автобус пылил по узкой дороге, виляя задом, катил над верхушками ёлок. Когда Келка увидела, что высоченные ёлки почти дотягиваются до белых дорожных столбиков справа от автобуса, а там, внизу ничего, кроме верхушек деревьев, не видно, она перестала смотреть в окно, положила голову Юрке на плечо и закрыла глаза. Но и ему было не по себе среди уже почти тёмного неба и бушующей зелени.
С облегчением они выбрались из автобуса у одноэтажной постройки, напоминающей сельсовет советского времени, в окнах которой горел свет, и от этого снаружи казалось ещё темнее. Над шиферной крышей понуро повис жёлто-голубой флаг.
-Вы тут погуляйте, а я зайду и всё разузнаю, - велела Наталья детям и пошла в дом.
-Добрый вечер, - поздоровалась она с сидящей за столом женщиной. После поезда, полного тёток всех возрастов  и одетых примерно одинаково: вышитая блузка, тёмная юбка, косынка на голове – эта симпатичная дамочка сразу вызвала интерес своим простеньким сарафанчиком в клеточку.
-Добрый вечер, - отозвалась та и заулыбалась: - вы к нам отдыхать или лечиться?
Она говорила на очень чистом русском языке, без всякого акцента, только интонации выдавали её «захидность». В институте у Натальи был преподаватель латыни, который окончил львовский университет ещё перед войной, так он говорил всегда именно так – мягко и певуче даже спустя годы.
-Мы приехали лечиться. То есть это я лечиться, а дети со мною, - улыбнулась в ответ Наталья, - вот дальше не знаем, куда обратиться… Пришли к вам.
-И правильно пришли. Меня Мариной зовут, я тут и секретарь, и писарь, и администратор, и ещё бог знает кто. А вы никак из Ленинграда? То есть теперь из Петербурга? – и пояснила: - слышу по вашей речи.
-Да, мы из Петербурга, - удивилась Наталья.
-Не удивляйся, - легко перешла она на «ты», - я училась в Ленинграде на истфаке. Ах, что за время это было! Но ладно, потом поговорим. Сейчас тебя надо на постой определить. Понимаешь, в нашем санатории жилые корпуса на ремонте. И чего это они сейчас ремонт затеяли – не знаю. Но там такой хозяин… что хочет, то и делает. Поэтому мы всех, кто лечиться приезжает, определяем к местным. Для тебя это даже выгоднее – дешевле выйдет. Будешь каждый день на процедуры ходить, тут красиво, воздух у нас замечательный. Только… - она чуть замялась, - не ходи одна. Тут лес у нас, звери разные водятся – кабанчики, даже рыси бывают. Лучше договорись с хозяевами, они тебя будут подвозить к санаторию, а потом забирать. Так что живи в своё удовольствие: лечись, гуляй. Только в Усадьбу не заходи, там заповедная зона и опять же хозяин у них строгий. А насчёт жилья мы мигом решим, - она высунулась в окно и крикнула в темноту:
- Ласло, свези к тётке Юзефе постояльцев и меня заодно подбрось к дому, - из темноты не ответили, но послышалась какая-то возня, как будто протопало что-то большое и грузное. Марина повернулась к Наталье: - у  Юзефы как раз комната освободилась. Там и устроитесь. У тётки Юзьки хороший дом, с удобствами. Сама хозяйка смурная немного, но не ворчливая, сговорчивая, живёт с внуком, он сюда лечиться приезжает уже лет десять как. Парень хороший, но Бог языка не дал – немым родился. Так он и в санатории работает, и даже в Усадьбе. А уж туда кого попало не пускают. Сейчас я тут закрою всё и поедем.
Пока Наталья разговаривала с администратором Мариной, Юрка и Келка обошли вокруг здание управы.
-Ой, лошадка! – обрадовалась Келка, - смотри, Юрка, у неё грива в косичках. Сейчас я ей сахара дам…
-Ты сначала спроси разрешение, - посоветовал ей брат, - видишь, там хозяин стоит?
Лошадка была впряжена в нечто, напоминающее коляску с откидным верхом. В коляске сидел парень, его футболка белела в сгустившейся темноте. Он молча внимательно разглядывал подошедшую девушку.
-Можно, я ей сахара дам? – спросила Келка у парня. Тот кивнул. Тогда  она порылась в сумке, добыла поездной рафинад, очистила от обёртки и протянула лошадке. Та фыркнула, потянулась к её руке и, к неописуемому восторгу Келки, осторожно прихватила мягкими губами кусочек сахара. Парень улыбнулся, спрыгнул с коляски и подошёл ближе. В этот момент в окно высунулась администратор и позвала его. Когда он вернулся, Келка что-то нашёптывала лошадке в настороженное ухо и гладила её по бархатистой морде.
-Тебя Ласло зовут? – парень кивнул, - а меня – Келка. А это мой брат Юра. Мы сюда с мамой приехали, она будет в санатории лечиться.
-Разве в эту колымагу мы все поместимся? – с сомнением сказал Юрка, с интересом разглядывая коляску.
-Конечно, поместимся, - фыркнула Келка, - нас тут всего-то полторы калеки… - и с изумлением уставилась на Ласло, который от её слов дёрнулся и быстро отошёл в сторону.
-Ты что? Совсем уже дура? – прошипел ей на ухо Юрка, - ты его левую руку видела? У него же пальцы скрючены…
Келка чуть не заплакала:
-Я не хотела… просто вырвалось… И вообще я на лошадку смотрела! Сейчас пойду и извинюсь, - но Юрка поймал её за руку:
-Стой уже! Теперь ты только хуже сделаешь!
-Ну что, познакомились? – администратор Марина вместе с Натальей подошли к коляске, - Ласло, ты что прячешься? Помоги гостям вещи уложить, и поехали уже, а то совсем стемнеет.
-Куда же больше? – удивилась Наталья, - и так ничего не видно.
-Не, это ещё рано. Вот посмотришь, что через пару часиков будет, - пообещала Марина.
Они устроились в коляске друг напротив друга, Ласло вспрыгнул на облучок, взял в руки вожжи, звучно причмокнул губами, и лошадка тронулась с места. Келка, расстроенная до невозможности, сначала чуть не плакала, но мягкое покачивание коляски на рессорах, проплывающие почти чёрные купы деревьев, за которыми изредка светились окна домов, появившиеся внезапно огромные и очень низкие звёзды, - всё это заворожило её. Ей показалось, что не в коляске они катятся, а в машине времени, и она уносит их куда-то в опасное прошлое. Это волновало и пугало одновременно. Келка взглянула на брата. В лунном свете серебрились его светлые волосы, он запрокинул голову и широко открытыми глазами смотрел на нависшую над ними чернильную бескрайность с тревожно мерцающими звездами.
-Как же здесь красиво! – вырвалось у Келки.
-Ага, не то что в Питере! – засмеялась Марина, - там звёзд не видать от фонарей ваших, а у нас – натуральная природа!   
А потом Келка уснула, и ей снилось что-то розовое, воздушное. Гнедая лошадка вышла из перламутрового тумана и тихонько заржала. Келка кормила её солёным хлебом, а лошадка смешно фыркала. К тонкому еловому аромату добавился запах мандарин и чего-то кожаного, она почувствовала, что её осторожно поднимают и несут на руках. Келка завозилась и сонно пробормотала:
- Юрка, ко мне лошадка приходила…
- Тщ-щ, спи… - и она послушно заснула и спала до самого утра.
Сказать, что хозяйка дома удивила Наталью, - ничего не сказать. Высокая, статная, улыбающаяся женщина, раньше сказали бы «со следами былой красоты». Почему Марина назвала её смурною? Ничего напоминающего о хмурости и в помине не было. Да и на вид ей больше сорока никак не дашь, и только вспомнив, что у неё совсем уже взрослый внук, можно было догадаться об её истинном возрасте. Она мгновенно оценила степень усталости приезжих, определила их в просторную комнату, показала все удобства и предложила молока с хлебом на ужин. Юрка, большой охотник до всего молочного, глотнул густого, тягучего напитка, прислушался к себе и с удовольствием одним махом хлопнул целую кружку, плотоядно поглядывая на стоящий на столе глиняный кувшин.
- Понравилось? – усмехнулась Юзефа, - у нас с Ладко коза особенная. Не молоко – мёд, прямо.
-Так это козье молоко? – Юрка теперь уже не спешил, с видом гурмана-знатока он смаковал его, - очень вкусно! Вот бы Келка попробовала.
-Пусть спит, завтра успеет попробовать, - Наталье здесь всё нравилось: и вышитые красно-чёрными нитками полотенца в «красном» углу над иконами, и скамья вдоль стены, и ничем не застеленный деревянный стол, которому, судя по его виду, уже не меньше ста лет. Но больше всего её привлекала сама Юзефа в замысловато вышитой рубашке, заправленной в тёмную юбку, и с целой россыпью серебряных монеток, кораллов, и разных крестиков-згардов, которые позвякивали у неё на груди. На эти самые згарды - обереги Наталья уже насмотрелась во время длинной дороги, здесь их носили многие женщины. Но у Юзефы они были особенные: серебряные бусины чередовались с причудливыми крестиками, кораллы перемежались с пластинками, на которых отчеканили какие-то таинственные знаки. Поверх всей это красоты на коралловой нитке было подвешено особое украшение в виде круглого медальона с изображением Богородицы. Печальное тонкое лицо с опущенными книзу глазами, скорбно сжатым ртом – лицо Мадонны, оплакивающей сына. Не узнать это юное лицо, обрамлённое складками капюшона, было невозможно.
-Какой у вас медальон, - вырвалось у Натальи, - это же лицо микеланджеловской Мадонны!
Юзефа тронула украшение:
-Это дукач, - и пояснила: - дукач на счастье дарят. У нас многие носят.
-И как, помогает?
-Не жалуюсь, - немногословно ответила хозяйка.
-Да, счастья много не бывает, - кивнула Наталья. Она не просто устала, она уже чувствовала, что сейчас сползёт на пол, прямо на полосатые тканые дорожки, свернётся калачиком и заснёт. Да и Юрка, обпившийся козьего молока,  клевал носом.   
-Устали вы с дороги, идите уже, отдыхайте,  - убирая со стола посуду, улыбнулась Юзефа, - завтра Ладко свезёт вас в санаторий. В часов десять свезёт.
Часа через два Юрка проснулся  - всё-таки нельзя было наливаться молоком в таком количестве. Он встал и тихонько пошлёпал в туалет. Ещё находясь дома, он приготовился к тому, что в сельской глуши среди гор и лесов вряд ли для них будут приготовлены городские удобства. Но в этом домике внутри всё было устроено так, словно бы здесь была городская квартира: тёплый туалет, удобная ванная комната с горячей водой и душем, даже кухня с отличной газовой плитой на четыре конфорки. И, видимо, для развлечения хозяйки на кухне располагалась ещё и обычная печь, которую при надобности топили дровами. Об электричестве и говорить нечего – люстра, кажется, висела даже на крыльце.
Часы в гостиной слабенько отбили одиннадцать ударов. Это как же они притомились в дороге, если завалились спать в совершенно детское время?! Судя по звукам из кухни, хозяйка ещё и не думала укладываться. Да и по двору мелькал прыгающий огонёк фонаря и светлое пятно футболки Ласло. Юрке стало интересно, чем это он там занимается. Он вернулся в комнату: мать и Келка спали. Юрка натянул джинсы, сунул ноги в кроссовки и вышел во двор. Днём солнце жарило во всю силу, а сейчас стало прохладно, да ещё далеко не тёплый ветерок поддал бодрости. Юрка поёжился, но решил, что если Ласло не мёрзнет в своей легкомысленной одежонке, то и он не пропадёт.
Ласло вышел из сарайчика, в одной руке он нёс за дужки два ведра, другой он подсвечивал себе фонарём. Завидев Юрку, он остановился и вопросительно глянул.
-Я увидел, как ты ходишь по двору, - отчего-то смутился Юрка, - и подумал, может, чего помочь надо?
Ласло кивнул и протянул Юрке фонарь. Они прошли к загородке, на дальней стороне которой темнело что-то похожее на домик. Юрка видел такие в зоопарках в загонах для оленей. Они вошли в загородку, и к ним тут же подбежала коза, она вопросительно мекнула. Ласло достал из кармана кусочек хлеба, протянул козе, и та с видимым удовольствием сжевала его. Конечно, Юрка видел, как доят коров, но вот с козами встречаться ему не приходилось, поэтому он с интересом следил за действиями Ласло. В домике оказалось достаточно места для всех троих: и для Ласло, и для Юрки, и для козы. Все эти манипуляции с мытьём и обтиранием вымени чистейшим полотенцем, сцеживанием первого молока для возникшей неизвестно откуда кошки, а потом и самим процессом доения показались городскому жителю чуть ли не ритуальным действом.
-Слушай, дай я попробую, - тронул он за плечо Ласло. Тот отодвинулся, Юрка осторожно тронул тёплое волосатое вымя и засомневался: - а ей не будет больно?
Ласло показал, как надо сжать ладонь в кулак и перебирать пальцами. Юрка покосился на козу, засунувшую морду в кормушку с овсом, посмотрел на её остренькие загнутые рожки и решился. Хорошо, что Ласло придерживал ведёрко с молоком, потому что козе, видимо, не очень понравились Юркины действия и она тут же ощутимо припечатала его маленьким раздвоённым копытцем по руке.
-Вот чего ты лягаешься? – шёпотом возмутился Юрка, - ты же не лошадь и не осёл. Ты – коза. Ты умная, красивая. У тебя вкуснющее молоко. А знаешь, как я люблю молоко? Тебе что, жалко для меня чуть-чуть, что ли?
Наверное, козе стало стыдно или Юрка приноровился, но она опять уткнулась мордой в овёс и уже больше не лягалась.
Келка проснулась от стука топора во дворе. Она выглянула в окно. Хозяйкин внук ловко колол дрова небольшим топориком на длинной рукояти, и искалеченная рука при этом ему нисколько не мешала. Рядом стоял Юрка, явно собираясь перехватить топор. Келка вспомнила, как она случайным словом обидела парня вчера, и уши у неё вспыхнули от стыда.
-Проснулась? – посвежевшая после сна и душа, Наталья улыбнулась дочери, - быстренько в душ и завтракать. Пора оформляться на лечение.
 
Санаторий со странным названием «Ilatan» располагался в пятнадцати минутах езды неспешной трусцой в коляске по ошеломительному лесу. Наталье предстояло встретиться с врачом, получить направление на процедуры и оформить курсовку. Юрка с Келкой решили пройтись по селу.
-Интересно, где они работают? Раньше колхозы были, а теперь их нет.
Келка пожала плечами:
-Какая разница? Работают… Может, они частными хозяйствами живут. Продают что-нибудь…
- Ты много видела здесь магазинов? Вот смотри, мы прошли вдоль улицы почти до управы. Вон она, с флагом на крыше. Сколько домов ты насчитала?
-И не подумала считать. Вот ещё! Да и улицей это назвать трудно: извилистая, кривая, то в гору, то под гору.
-А я считал. Здесь справа восемь домов, а слева десять. И за управой тоже кто-то живёт. Мы когда вчера ехали, ты спала уже, а я всё смотрел – везде окна светились. Тут много народа живёт. Не могут же они все в санатории работать. И где дети учатся? Вот возьми того же Ласло. Юзефа говорила, что он всегда на лето приезжал, потому что учился в городе. А теперь уже насовсем приехал и будет работать в Усадьбе. Получается, они все тут  в Усадьбе работают?
-Надо бы в эту Усадьбу наведаться. Ты попроси Ласло, может, он нас свезёт?
-Чего ради просить? Сами сходим, - он остановился, - что это там так орут?
Перед управой стояла коляска, на облучке которой сидел Ласло. Вокруг скакал целый выводок детей от восьми до двенадцати лет. Они корчили рожи, махали руками и скандировали придуманную дразнилку:
-Ласло немой с отсохшей рукой!
-Ах вы, поганцы! – метнулась к ним Келка, - а ну, пошли вон!
Дети на миг притормозили, но тут же заново стали скакать и подвывать:
   -Москалька! Москалька! Поганый  москаль зъив лихтар!
-Чего ты сидишь?! – повернулась она к Ласло, - у тебя же кнут есть!
Но тот лишь головой помотал. А дети совсем взбесились: полетели камни. Келка схватила торчащий кнут, замахнулась. Ласло спрыгнул  на землю и, к её негодованию, забрал кнут, а её задвинул себе за спину.  В это время Юрка подкрался к орущим гадёнышам и схватил двоих за шиворот. Остальные тут же отбежали подальше  и приумолкли.
-Ага, попались, дураки! – мстительно завопила Келка. С пылающими синими искрами глазами, с яростно сдвинутыми бровями, она напоминала фурию, - сейчас мы вас всех зажарим и съедим! Мы – москалики – всегда едим детей на обед!
Младший из пойманных взвыл от испуга, а старший изловчился и так пнул босой пяткой Юрку по ноге, что тот охнул и выпустил разбойников. Мгновение – и вся орава улепётывала со всех ног.
-Что это тут у вас? – администратор Марина в сопровождении пожилой пары появилась на пороге, - никак опять на Ласло задорожные напали? Вот неймётся им!
-Так у вас тут опасно? – обеспокоенно оглянулся по сторонам мужчина.
-Да не! Детишки эти с той стороны дороги прибегают – мы зовём их «задорожные». У нас село на две части поделили, давно уже – лет десять назад. Раздел прошёл как раз по шоссейке. Глупость, конечно. Задорожные относятся к одному району, а мы - к другому. И почему-то не любят наших, жениться  сыновьям на наших девушках запрещают. Они к нам только за продуктами изредка ходят, потому что магазин у них нехороший. А у нас Хозяин даже на вертолёте всё, что надо привозит. Обычно Ласло по домам ходит и собирает заказы, потом уже в лавке можно получить то, что заказал.
-Ласло? Он что, венгр? – женщина наблюдала, как тот поправляет упряжь лошадки.
-Может, и венгр. Не знаю, - поскучнела Марина.
-Но до чего ж хорош! – вырвалось у пожилой дамы. Юрка приосанился было: он привык к дамским восторгам по поводу своей внешности, но услышал хихиканье сестры и вопросительно уставился на неё.
-Ах ты самодовольный павлин! – дразнилась любимая сестрица, - бабуля-то не тобой восторгается! Ей Ласло приглянулся. На мальчишку она и смотреть не стала.
-Это кто тут мальчишка? Я, что ли?! – возмутился Юрка, - да он всего-то года на три постарше.
-Ладно-ладно, не суетись. Ты тоже красивый парень. Это я тебе как женщина говорю, - тут её глаза озорно сверкнули, - но до этого жителя Карпат тебе о-о-чень далеко.
-Ну вот и ещё одна пара курортников пристроена, - ветер разлохматил чёрные кудряшки Марины, она тщетно пыталась подхватить их заколкой. Не получилось, засмеявшись, она махнула рукой и сунула бесполезную пластмассу в карман.
-Скажите, Марина, нельзя ли как-то приструнить тех уродцев, что дразнятся? – Келка прямо вскипела вся, как только вспомнила мелких «задорожных».
-Да как их приструнишь? К родителям отвести, чтобы те по заднице  им надавали? Толку-то от этого! Вы же знаете, что самые жестокие – это дураки и дети. Подрастут – сами поймут.
-Ничего они не поймут! – рассердилась Келка, - и Ласло тоже хорош! Сидит себе, а они – зверёныши – уже и камнями кидались. Взял бы кнут да как врезал им!
-Кто «взял бы кнут»? Ласло?! – усмехнулась Марина, - ты совсем не знаешь его. Он же мухи не обидит. Видела, у них куры по двору бегают? А знаешь, что это за куры? Это куры-пенсионеры. Да-да, пенсионеры. Юзефа с внуком у односельчан уже ощипанную курятину покупают, сами никогда не режут. У них только несушки, да ещё наседки с цыплятами. А старым курицам дают умирать своей смертью. Так и с козлятами делают – продают только живых, никогда не забивают на мясо. А ты говоришь «кнут»!
-Марина, а можно от вас в Петербург позвонить? – Юрка взглянул на часы: до обеда ещё целый час. Они договорились с Натальей, что та будет ждать их возле корпуса санатория, чтобы вместе пойти в столовую.
-Можно позвонить. Но талоны на разговор купить надо в «Илатане», - она задумалась, - вот что: давай сегодня говори в долг, хотя так и нельзя.
-Мы заплатим, у нас есть! – обрадовалась Келка. Они заказали разговор с Петербургом на домашний телефон. Жени, конечно, дома не оказалось. Тогда они перевели разговор на телефон издательства. Тут им повезло. Женя обрадовался, услыхав голоса детей, и всё беспокоился, как мама перенесла дорогу. Не устала ли? Не простудилась?
-Папа! У нас всё отлично! – хохотала Келка, - как там Любаша?
-Любашу на следующей неделе выписывают. Настроение у неё отличное.
-Па, - Юра выдрал трубку у Келки, - я козу доил вчера! Представляешь?
-Какую козу поил? – не понял Женя, - слышно плохо…
 -Не поил, а доил! Козу доил – для молока, - хвастался Юрка.
-Понял, понял. Козу доил. Умница! Юрочка, там где-то издательство находится, которое нам прислало на пробу книги.  Может, посмотрите? Стоящая организация или нет? Никто о них не слышал…
Тут в трубке пошёл такой треск, что уже ни одного слова не стало слышно. Но хорошо, что хоть так поговорили.
-Марина, папа просил узнать об издательстве. Они прислали несколько книг им на рецензирование, хотят договор заключить. А адрес указали какой-то странный: Замкова усадьба.  Издательство «Сукрам».  Знаете такое?
-Замкова усадьба? – переспросила Марна, - так это у нас. Там, в Усадьбе, что хочешь есть. Может, и издательство какое найдётся. Только без разрешения Хозяина туда не попасть. Охрана не пустит.
-Можно подумать, там военное производство и секретное ведомство, - фыркнула Келка.
-Может, и военное, - согласилась Марина, - кто их знает?

Пока Юра с Келкой наводили порядок среди местных малолеток, Наталья прошла очень скромную процедуру оформления курсового лечения. Местный доктор изучил привезённые ею документы и назначил стандартные для этого оздоровительного учреждения процедуры. Наталье предстояло пройти через массаж, душ Шарко, плавательный бассейн, какие-то расслабляющие ванны, хронометрированные прогулки, лечебный сон. Ещё ей назначили пить водичку дважды в день из местного источника, много гулять и думать позитивные мысли. Доктор так и сказал:
-Вы, пани Азарова, должны думать позитивные мысли. Это очень помогает. Поверьте мне. А то, что вы живёте у пани Юзефы, - очень хорошо. У неё коза даёт такое жирное молоко, что ложка в стакане стоит и не падает. Для вас это очень кстати, потому как, пардон, одни кости торчат – студенты могут скелет изучать. Так что без стеснения просите добавки в нашей столовой.
Массажной медсестрой оказалась Юзефа. Она радостно заулыбалась, завидев Наталью, но потом пригорюнилась, глядя на её по-девичьи хрупкое сложение:
-Это ж надо, - повторяла она, - косточки, как у цыплёночка.
Пока шёл массаж, Юзефа рассказывала о местных достопримечательностях:
-Тут у нас неподалёку старый замок есть. В давние-давние времена жила там Дева. Красавица из красавиц. Люди говорили, что красота её от дьявола. Сама высокая, белая, глаза небесной лазурью отдавали, а волосы чёрным плащом её укрывали. Одна она в замке жила, ни с кем не общалась. Только любила на своём огромном вороном коне по окрестностям скакать. Как заслышат люди громовой стук копыт того коня, так и бегут по хатам и детей прячут.
-Почему прячут детей? – сонно удивилась Наталья. От массажа и певучего голоса Юзефы её совсем разморило.
-Как не прятать, если дети пропадать стали? Пойдёт какой малыш за ягодами или грибами – и всё, нет его. Когда первый ребёнок пропал, думали случайность, бывает… А тут и второй, и третий – десяток набралось. И пошёл слух, что это безжалостная Дева детей забирает, убивает их и ест.
-Ужас какой!
-Точно ужас! А тут ещё заметили, что ездит она всегда в одну сторону, туда, где небесный камень упал…
-Что за небесный камень?
-Сейчас бы просто сказали: метеорит. А тогда говорили «небесный камень». У нас все это место знают, и мольфары его любят. 
 -Кто такие мольфары? – оживилась Наталья.
-Так у нас знахарей зовут. Так вот ездила она в волшебный сад через Проклятый лес. А в том саду дивные цветы росли прямо на дубах и буках. Представляешь, дубу полторы тысячи лет, а на нём цветы с лепестками, как крылья бабочек. Самого разного цвета: розовые, белые, синие, даже чёрные.
-На дубе только жёлуди растут. Откуда цветы?
-Я же говорю тебе: сад волшебный. Посреди сада стояла башня квадратная. Туда и ездила красавица. В соседнем селе жил парень Иваночко. Как увидел он однажды Деву, так и влюбился. Только на что ей простой пастух? Прогнала она его прочь, да ещё и кнутом отходила. Затаил пастух злобу на Деву и решил проследить, куда это она чуть не каждый день скачет. И вызнал: на свидание ездила Дева в эту башню к юному графу. И ещё заметил Иваночко, что как только на садовых часах возле башни стрелки на двенадцати сходятся, тут же дивная музыка начинает звучать, словно хрустальные перезвоны какие. Тут-то и появлялась Дева на своём вороном коне в плаще блестящих чёрных волос.
-А дальше?
-А дальше уже и так всё ясно. Подкарулил Иваночко Деву, когда та в башню ехала, погнался за нею на белом коне. Ни за что не догнал бы, кабы не её длинные волосы. Зацепилась она ими за ветки, тут и Иваночко подоспел. Убил он Деву. Но успела она лес тот проклясть, засохли дубы – так до сих пор и стоят. А люди стороной тот Проклятый лес обходят.
-А что же юный граф? Его тоже Иваночко убил?
-Так графа тогда в башне не было, он на войну ушёл. А когда вернулся и узнал всё, нашёл Иваночко и отрубил ему голову. А на часах в Волшебном саду велел убрать цифру двенадцать – время, когда погибла его возлюбленная. А в замке Девы с тех пор никто и не жил, вот он и развалился почти весь. Но люди говорят, что бродит призрак Девы по здешним местам, ищет своего графа. У нас тут много чего бродит, - улыбнулась Юзефа, - волки бывают, рыси. А уж олени да косули так и скачут.
-Да, интересная легенда. Посмотреть бы на тот волшебный сад… Где он был-то?
-А рядом. Там теперь Усадьба, и сад тоже есть. Только Хозяин кого попало туда не пускает. Строгий он, порядок любит.
-Хозяин… а зовут-то его как?
-Так и зовём – Хозяин. Уже все привыкли.
-Прямо средневековье какое-то. Феодализм.
-Нам нравится, - не согласилась с нею Юзефа.
-А дети перестали пропадать?
-Тогда перестали… - как-то неопределённо ответила Юзефа.
-Что значит «тогда»? Получается, что они теперь пропадают? - подскочила Наталья.
-Получается, - уныло подтвердила Юзефа, - уже двоих не могут найти.
-А милиция? Что они говорят?
-Говорят, случайность. Может, с кручи сорвались, может, в речке утонули, а может, рысь утащила… Задорожные так вообще на москалей грешат.
-Дикость какая!
-Дикость, - согласилась Юзефа, - там, на той стороне дороги всего-то двадцать пять жителей, дикие они, злые и завистливые. А дети-то именно у них и пропадают. Тебя Марина предупредила, чтобы ты одна по лесу не шастала? – Наталья кивнула, - вот и помни об этом. Народ – он тут разный.
-Надо Юре и Келке сказать, - забеспокоилась Наталья, - но они такие безалаберные. На всё смотрят как на приключение!
-Не бойся, Ладко присмотрит за ними, - попыталась успокоить её Юзефа.
-Хороший внук у тебя, Юзефа, - Наталья вспомнила ладного юношу, - приветливый, работящий. А где его родители?
Юзефа помрачнела и коротко ответила:
- Отец сбежал  ещё до рождения Ладко, а мать… Всё по горам ездила и Ладко с собой возила. И подхватил он полиомиелит, прививку-то она не успела сделать ему. Вот и начались проблемы. Только здесь его и удалось выходить. Теперь рука уже почти здорова.
-А его мама?
-А мама его нашла в горах себе мужа. Счастливо жили, а потом не стало её. А Ладко со мною остался, помогает по хозяйству. Вот и живём…
-Прости, Юзефа. Я не должна была расспрашивать…
-Ничего. Всё это не вчера было. Парню уже двадцать четыре года, учился он долго. Теперь Ладко вернулся, будет в Усадьбе работать. Это он сейчас как бы в отпуске, а с октября уже в Усадьбу уйдёт. Там все работники живут. 
За час до обеда Наталья освободилась. На вторую половину дня она определила себе активный отдых в виде прогулки по лесу, так и записала в курсовочный дневник. Возле «Илатана» посидела на солнышке, дожидаясь детей. Потом решила прогуляться вдоль кривоватой улицы. Ровно в полдень включился местный громкоговоритель и приятный женский голос сообщил, что сейчас мы послушаем несколько песен в исполнении Александра Арно. Зазвучало вступление и необыкновенной красоты голос запел: «Синие, серые, карие, чёрные или лазурные, как бирюза. Строгие, грустные или задорные – милые сердцу глаза…» 
Наталья встала как вкопанная. Этого не может быть потому, что не может быть! Голос обожаемого ею с детства Марио Ланца она, человек с музыкальной школой за спиной, спутать никак не могла. Она поискала глазами серебристый колокольчик громкоговорителя и, словно притянутая магнитом, двинулась к нему. Присела на лавочку, наслаждаясь звуками голоса и задавая себе вопрос, как она могла пропустить русскую запись любимого певца. Потом вспомнила, что объявили-то его не как Марио Ланца, а совсем по-другому. Александр Арно – вот как. Пока она размышляла, дивный голос выводил: «Поётся в ней о солнце в небе ясном, о шелесте берёзы под окном, о том, что мир огромен и прекрасен, но всех милее нам родимый дом».
Ну хорошо, допустим, Марио Ланца выучил несколько песен на русском языке и решил их записать. Может быть такое? Может. Могла она не знать об этом? Могла. И нечего дёргаться, лучше просто посидеть и послушать: «По дорожкам, где не раз бродили оба мы, я брожу, мечтая и любя. Даже солнце светит по-особому с той минуты, как увидел я тебя…»
Солнце светило ей в лицо и поэтому фигура приближающегося мужчины воспринималась как силуэт. И силуэт этот был настолько знаком, что Наталья вскочила с лавочки. Высокий, с широким разворотом плеч, с гордой посадкой головы – он подходил все ближе и ближе. И тут, к своему стыду, Наталья плюхнулась на четвереньки – противные ненадёжные ноги опять её подвели. Мужчина бросился поднимать её, а она всё сворачивала вбок голову, пытаясь разглядеть его лицо. Нет, это не был Марк Голицын. Это был совсем другой человек.
-Как вы? – голос с хрипотцой – не голос Марка, это уж точно.
-Спасибо, всё хорошо, - отозвалась она, - ноги иногда подводят, но здесь обещали вылечить.
-Раз обещали, значит, сделают, - улыбнулся он, - мне показалось, что вы почему-то испугались меня. Почему?
-Не испугалась, нет. Вы шли против солнца и фигурой напомнили моего давнего знакомого…
-И что ж такого?
-Ничего. Просто встреча не могла состояться, потому что он погиб двадцать лет назад.
-Тогда понятно, - усмехнулся он, - прошлое иногда бывает болезненным.
Наталья всматривалась в лицо мужчины. Это было привлекательное лицо с необычайно большими тёмными глазами и крупным ртом с изящно изогнутыми губами. Настолько идеальное, что если бы ей предложили в институте написать портрет, она бы отказалась, потому что в этом лице совершенно отсутствовала делающая нас привлекательными неправильность. А ей как художнику хотелось бы «зацепиться» хоть за какую-нибудь характерность. Лицо божественно прекрасного Антиноя, только уже не юноши, а сорокалетнего мужчины. Жаль, не получалось разглядеть цвет глаз – мешали дымчатые очки. Лёгкий ветерок растрепал пряди серебристых волос, нарушив идеальную правильность черт и парадоксально придав ему ещё большую привлекательность.
-Вы так смотрите…
-Извините, - без сожаления в голосе отозвалась Наталья, - видите ли, я художник. А ваше лицо – это просто улыбка природы какая-то – ваше лицо – это лицо Антиноя Браски. В Ватикане есть такая статуя. Мы в институте столько разных древних голов рисовали, что увидев вас… Простите, я не должна была так навязчиво вас разглядывать и уж тем более не должна была говорить вам всё это. 
-Так уж, прямо, Антиной? - улыбка сползла с его идеальных губ, и он холодно посмотрел на неё, - у него, кажется, были сомнительные предпочтения…
Она ответила ему таким же ледяным взглядом:
-Сейчас, когда я присмотрелась, вижу отличия. У вас лицо более тонкое. И подбородок…
-И что же не так с моим подбородком?
-Вот смотрите, - она достала блокнот, который всегда носила с собой, перелистала до чистой страницы и парой штрихов изобразила женственно-округлый подбородок древнего красавца, - видите, у него так. А у вас, - Наталья бросила взгляд на безупречное лицо, -  у вас вот так, более соответствующий, на мой взгляд, мужчине. И ещё ямочка… - внезапно до неё дошло, что своим поведением она проявила чудовищную невоспитанность.
Наталья покраснела, захлопнула блокнот, но мужчина кошачьим движением вытянул его из её пальцев.
-Дама в кринолине похожа на вас. Вы себя воображали героиней романа, конечно, - комментировал он, разглядывая рисунки, - мальчик и девочка… смышлёные такие, явно брат с сестрой. А тут у нас кто? Роковой  красавец, не иначе! И опять он! И ещё… Что это вы один и тот же типаж рисуете?
Наталья тряхнула головой, отгоняя прочь наваждение, потому что сейчас, когда он смуглыми сильными пальцами касался листов блокнота и при этом бормотал под нос, словно говорил с собой, у неё холодок пополз по спине, как в тот момент, когда она увидела его силуэт.
-Кто вы? – вырвалось у неё.
Мужчина поднял голову, оглянулся в недоумении:
-Я не представился. Прошу прощения. Эдуард Петрович Галич, - он привстал, изобразив поклон, - могу я просить ответного действия?
Он не скрывал иронии. Наталье было это неприятно и непонятно, но она сделала вид, что не заметила подковырки:
-Наталья Николаевна Азарова, - с достоинством представилась она.
-Азарова… - повторил он медленно. И опять Наталье почудилась антипатия в его тоне.
-Да, Азарова. Вы что-то имеете против? – ехидно бросила она, не совсем понимая, почему ведёт себя столь вызывающим образом
И тут он разыграл целую сцену непонимания, недоумения и святой простоты. Именно разыграл – нарочито неуклюже и по-шутовски.
-Что вы, что вы? Красивая фамилия. Так подходит красивой женщине. А вы очень привлекательны, поверьте мне. Уж я в своей жизни насмотрелся на разных дам. Много их крутилось вокруг, как лягушек в болоте. И, представьте, ни одной царевны не попалось! Ни с кем целоваться не хотелось!
-Прекратите! – не выдержала Наталья, - прекратите балаган! – она вскочила, но внезапная слабость в ногах заставила её ухватиться за спинку скамейки. Наталья тут же взмокла от пота, а глупое сердце бешено заколотилось.
Галич замолчал – внешне невозмутимый, но внутренне полный раздражения. Она выдернула у него свой блокнот, дрожащими руками сунула его в сумку:
-Простите! Я не должна была так говорить. Спасибо за помощь, - она двинулась в сторону санатория. Шла и мечтала немедленно уехать отсюда. Сейчас встретит детей, и сегодня же вечером прочь из этого места, где прошлое проявляется вдруг так больно и внезапно.
Он молча шёл сзади, потом поравнялся с нею:
-Слушайте, - мягко начал он, - простите. Сам не знаю, что на меня нашло… Вот что: давайте начнём всё сначала. Хорошо?
Наталья молчала. Объяснять незнакомому человеку, что тот случайно тронул самое болящее в её душе? Даже если они уедут сейчас, боль – её вечная боль – останется с нею, никогда от неё не избавиться.
-Молчите… Не желаете говорить, - в голосе звучало сожаление.
-Ну хорошо, - решилась Наталья, - начнём сначала. Кто вы, Эдуард Петрович Галич? Что вы здесь делаете? – и покосилась на него: на его губах мелькнула тень иронической усмешки.
- Я здесь живу, работаю в Усадьбе. Должность самая обычная, что-то вроде управляющего делами. А вы?
- Знакомые присоветовали поехать сюда в санаторий. Вот мы с детьми и приехали.
-С детьми? У них проблемы со здоровьем? – искренне удивился он и потянул носом едва уловимый нежнейший аромат её духов.
-Проблемы у меня, - усмехнулась Наталья. Она уже взяла себя в руки, и голос не дрожал, - иногда ноги подгибаются. Сами видели, как я в пыли раскорячилась…
Он проигнорировал её нарочитую грубость:
-Здесь хорошие места. Многие уезжают отсюда здоровыми.
-Мама! Мы с папой говорили! – бросилась ей на шею Келка, - где ты была? Мы тебя уже давно ждём. Юрка есть хочет.
-О себе говори, - дёрнул её за рукав Юрка, показывая глазами, что здесь они не одни. Келка тут же приняла чопорный вид и уставилась на спутника Натальи.
-Вот это и есть мои замечательные дети. Сын Юрий и дочь Келочка,  - и удивилась: в глазах Галича появилось и тут же пропало странное выражение. Презрение? Брезгливость? Наталья не поняла, но насторожилась: с чего бы это ему неприятны её дети? Или показалось?
Галич раздвинул в улыбке безупречные губы, протянул руку Юрке: 
-Эдуард Петрович Галич, - тот нехотя ответил на рукопожатие. Наталья диву далась: что это нашло на сына? А Галич уже повернулся к Келке: - какое имя у вас интересное…
-Имя мне придумал папа, и мне оно очень нравится. Келла Азарова, - и чуть ли книксен не изобразила при этом.
-Ах, папа… - протянул Галич, - тогда конечно… Сразу видно, что вы брат с сестрой, очень похожи.
-Вы находите? – вела «светскую» беседу Келка, - Юрка похож на папу, а я больше на маму. Так бывает, мы же двойняшки.
-Как двойняшки? - озадачился Галич, - что, и родились в один день?
-А как же иначе? – засмеялась Келка, - только Юрка на пятнадцать минут старше.
-Пойдёмте в столовую, - Наталье стал безотчётно неприятен этот разговор, - всего доброго. Спасибо за помощь.
-Всего доброго, - отозвался Галич, провожая глазами семейство Азаровых. «Медведица с медвежатами, - подумал он, - и все врут. И мать врёт, и дети. Почему? Зачем?». На эти вопросы у него сейчас ответа не было.

-Неприятный тип, - пробурчал Юрка, - статуя ходячая.
-Угу, холодный, как рыба, - кивнула Келка, - и глаза прячет.
-Как это вы мгновенно во всём разобрались? – покачала головой Наталья, - тут же приговор вынесли. И не прячет он глаза – у него очки с диоптриями, значит, зрение слабое.
-Ну ты, мам, даёшь! – Юрка уже стащил кусок чёрного хлеба из стоящей на столе корзиночки, накрытой салфеткой, - ты что, не видишь? Он же весь фальшивый. И лицо у него, как маска. Словно взяли и отлили гипсовый слепок – чужое лицо.
-Точно, чужое, - согласилась с братом Келка, - улыбается, а у самого глаза застывшие, ледяные.
-Я тоже заметила. Странные глаза. Будто для другого лица предназначены. И ещё эти его очки-хамелеоны серо-лиловые… Ладно, Бог с ним. Что там у папы?
-У папы всё хорошо. Юрка ему всё про козу кричал… Нет, чтобы расспросить подробно, как он там один.
-А сама-то, сама? – и передразнил: - «лошадка, коляска, лошадка»…
-Дети, - улыбалась Наталья, - не ссорьтесь.
-Папа о тебе беспокоился: не устала ли, не простудилась ли. Будто нас рядом нет и мы за тобой не присматриваем, - надула губы Келка.
-Да, ещё, - вспомнил Юрка, - он просил найти издательство той книжки, которую он тебе дал почитать. Забыл, как оно называется. Марина из управы сказала, что оно чуть ли не в Усадьбе находится.
-Надо было Галича расспросить. Он здесь кем-то вроде завхоза числится. А теперь ищи его… - огорчилась Наталья.
-Завхо-о-оз? – разочарованно протянула Келка, - всего-то? Я думала, что такой мужчина, по крайней мере, директор этого санатория с дурацким названием. «ILATAN» - на каком это языке? Может, на местном наречии?
-Тогда с какой стати они бы писали это латинским шрифтом? - Наталья, как обычно, что-то чиркала в блокноте.
-А если кириллицей? – Юрка перестал жевать хлеб, - дай-ка блокнот, пожалуйста.
Он написал «Илатан» прямо под головой Антиноя-Галича, которую изобразила Наталья, перекрасив его кудри в чёрный цвет и тем самым разительно омолодив.
-Ну что, ничего не видите? – Юрка задумчиво смотрел на надпись.
-Не может быть, - у Келки глаза сделались круглыми, - мама, читай!
-Это всего лишь совпадение, мало ли кто и как начнёт читать все названия, - слабым голосом отозвалась Наталья, - и потом, даже если это так, имя популярное… Всего лишь шутка администрации.
-Шутка, - согласились её дети и занялись вкуснейшим борщом.
У Натальи сердце забилось быстро-быстро – в который уже раз за сегодня! – она смотрела на выведенное Юркиной рукой «илатан – натали». Натали! Только один человек называл её так, но он погиб двадцать лет назад. И вновь у неё появилось ощущение, что прошлое когтистой лапой скребёт её несчастное сердце.   

Эдуард Петрович Галич обосновался  в этих местах сравнительно недавно – лет десять назад. До этого он колесил по разным странам, поселялся с семьёй там, где приглянулось, легко обживался на новом месте и легко покидал его. Рубцы на теле и в душе гнали его с насиженного места. Рубцов было много. Но больнее всего саднило в душе от банального «счастье было так близко, так возможно» и от сознания собственного бессилия перед подлыми обстоятельствами.
  Его жизнь словно бы поделилась на две части: до и после. Всё, что было до, он вычеркнул из памяти. Слишком отчётливо звучали в ушах слова тётки Ирины: «Ты – убийца! Голицыных извёл, теперь за Ростовых взялся! Одна радость, что не живут Голицыны долго. Подумать страшно, сколько несчастий ты принесёшь за оставшиеся двадцать лет!» Она оказалась права: ни одного счастливого лица никогда возле него не было. Ему уже тридцать девять – срок подходит, пора подводить итоги.
Марк Голицын, не по своей вине ставший Эдуардом Петровичем Галичем, вёл отсчёт нового времени с того момента, когда его выкупили у душманов. Год он был для них грязным животным, пригодным лишь для тупой тяжелейшей работы. Били за малейшую провинность: за то, что поднял глаза от земли; за то, что загноилась простреленная рука; за то, что просил пить; били за то, что русский; били за всё. Он пытался уворачиваться, но за это избивали до полусмерти. И тогда он хотел только одного, чтобы поскорее пришёл конец. Изуродованный, весь в язвах и гнойниках, однажды он не смог подняться и понял – это всё, конец.
Но он ошибся. Он валялся на солнцепёке на куче навоза, куда его бросили умирать. Сознание то покидало его, то возвращалось вместе с диким ознобом в искалеченном теле. В один такой момент он почувствовал, как вода, чистая и свежая, льётся ему на лицо. Он стал судорожно ловить разбитыми губами эту слабенькую прохладную струйку. Разглядеть, кто это сжалился над умирающим, он не мог, потому что уже несколько дней почти не отличал день от ночи. Видимо, из-за побоев повредилось зрение. Но слух ещё работал, поэтому тихое, полное сострадания «бедный, бедный» он услыхал. И сказано это было по-английски.
Камила Мортон из «Врачей без границ», к счастью для Голицына, вылечила  старейшину кишлака от терзающей его экземы. И тот сгоряча пообещал англичанке любую награду. Потом, правда, пожалел об этом обещании, рассудив, что лучше бы оставить женщину у себя, спрятать её в горах, а понадобится – пусть лечит. Конечно, могли нагрянуть «друзья-англичане» и потребовать отчёт, тогда бы ему не поздоровилось. К тому же о данном рыжей докторше обещании в кишлаке знали все. Нарушить слово – покрыть себя позором. Потому кишлачный старейшина сдержал данное слово. А просьба рыжей англичанки оказалась совсем уж дурацкая: она попросила отдать ей умирающего доходягу.
Так Голицын оказался в госпитале. Камила научила, как избежать неудобных вопросов, симулируя потерю памяти – довольно банальный приём. Но он сработал. Как только состояние Голицына позволило транспортировать его, они перебрались в крохотную деревушку в Йоркшире. Хитрые жители специально не подновляли дорогу, ведущую к их домам. Они не стремились к публичности и не хотели привлекать внимание незваных гостей. Живая изгородь со всех сторон окружала немногочисленные каменные домики, и деревушка словно бы пряталась от всех. Перед каждым чистеньким домиком красовались крошечные садики с цветущими розами, ирисами, а каменную ограду заплетали лиловые глицинии. В недалёком прошлом этими землями владели предки Камилы. Правда, состояние родового дома Мортонов оставляло желать лучшего. Половину дома давно уже закрыли – там всё дышало на ладан: полуразрушенная лестница вела на второй этаж, где давно сгнившие перекрытия в любой момент грозились обрушиться. Семья Камилы располагалась в нижнем этаже возле кухни. Семья – это громко сказано. Дома её возвращения ждал шестилетний сын Ладислав и его няня Юзефа. 
Позже Марк узнал, что отец мальчика - развесёлый поляк пан Мечислав исчез в бесшабашном прошлом стажёрки-медички, оставив о себе память в виде славного мальчишки Ладьки и грустной нежности ко всему славянскому у Камилы. Так что Голицыну надо было быть благодарным именно этому проявлению сентиментальности рыжеволосой Камилы. Любопытным жителям деревушки было сказано, что у Мортонов гостит старый приятель хозяйки дома, что он очень болен и теперь докторша его лечит. В деревне посплетничали, посплетничали – и успокоились, потому как любили Камилу за её отзывчивость, простоту и вечную готовность помочь.
Марк лежал в крохотной комнатушке, бывшей гладильне. До двери было всего-то пять шагов. Стиснув зубы, он подтягивал непослушное тело к двери, но острая боль валила его с ног. Камила опускалась возле него на колени и, сжимая его руку в своей ладони, всё время звала его придуманным именем. Своё собственное имя он был не в силах вспомнить. Порой он терял представление о том, кто он, где сейчас находится – болело всё: и тело, и голова. И тогда он хотел умереть.
Через месяц Марк начал видеть, правда, теперь его зрение нуждалось в постоянной коррекции. Очки? Это пустяки по сравнению с тем, что он увидел в зеркале. В первый момент Марк не узнал себя в этом бородатом уроде-доходяге. Когда-то прямой нос с изящно вырезанными ноздрями ударом палки был сбит набок, правую щёку безобразил жуткий шрам-клеймо – следствие шутки одного развесёлого душмана, решившего поставить свою печать на рабочую скотину. Левую щёку располосовали ножом уже позже, когда он непочтительно – так показалось всё тому же душману – поднял голову и посмотрел на своего хозяина. Марк тогда успел отпрянуть, поэтому острый, как бритва, нож прошёлся лишь по щеке. А ведь мог, гадёныш, полоснуть и по глазам.
Вот глаза остались прежними: яркие, выразительные, с синими искрами, скрывающимися за длинными ресницами. За месяц обритый наголо Голицын вновь оброс густыми кудрями, только теперь из каштановых они стали совершенно серебряными. Он убрал зеркало из своей комнатёнки. Камила утешала его, что можно обратиться к пластическим хирургам, и они «сделают» ему такое лицо, какое он сам захочет. Марку было плевать на собственную внешность. Мужская красота для него не представляла никакой ценности. Но, видя, как люди опускают глаза и смущённо отворачиваются при его появлении, в душе всё же шевелилось нечто, желающее измениться, хотя бы для того, чтобы не пугать своим уродством детей. Тут уж точно нужен был пластический хирург.   
Какой пластический хирург?! На какие средства? Того, что получала Камила, едва хватало на приличную жизнь. А дом? Он разваливался прямо на глазах. В дождливую погоду – а дожди в Англии не редкость – все спотыкались о тазики, миски и кастрюли, которые подставлялись под капающую с потолка водичку. Но о ремонте можно было лишь мечтать. А тут ещё лишний рот в «усадьбе». Марк чувствовал себя паразитом на шее Камилы.
Ко всему назревали большие неприятности из-за не очень-то надёжных документов, которые состряпали для Марка по просьбе Камилы ещё в госпитале. И многоопытная Юзефа, нянька Ладислава, начала ворчать из-за этого, потому что боялась осложнений в жизни Камилы. Конечно, проще всего было заявиться в посольство и предъявить себя, как вывезенного из Афганистана по ошибке. Скорее всего, Марка тут же депортировали бы. А Камила? Это же она добывала ему документы под собственное поручительство. В лучшем случае, доктору Мортон попеняли бы за неуместную жалость, проявленную к солдату не очень-то дружественной страны. В худшем - её ждало лишение права на занятие медициной, так как она не заслужила доверия правительства. Ко всему доктор Мортон привезла этого чужого солдата в свой собственный  дом, отсюда ещё один вопрос – в качестве кого поселился в усадьбе этот иностранец? С какой целью? Можно было бы насочинять тысячу  риторических дегенеративных вопросов, не нуждающихся в ответах, и безупречная репутация Камилы Мортон ухнула бы на самое дно жёлтой прессы. В любом случае приключился бы грандиозный скандал. Так гнусно поступить по отношению к Камиле Голицын не мог.
И тогда они по совету хитрой Юзефы решились на очередную авантюру. Она подсказала, что документы можно купить. Есть у Юзефы для этого старые связи -  были бы деньги. Денег, конечно, не было. В тот вечер Марк исчез из усадьбы, почти сутки он пропадал неизвестно где. Он вернулся к обеду, бледный, с кровоточащими пальцами, словно бы их посекли острой бритвой. Марк принёс Юзефе парочку небольших камешков, сверкающих острым недобрым огнём. Голицын помнил оцепенение няньки при виде бриллиантов. Она ничего не спросила, покатала камешки в ладони, кивнула. Так появился Эдуард Петрович Галич.
Дня не проходило, чтобы он не рвался в Россию. Он жадно слушал радио, ловя волны на русском языке. Обязательно смотрел новости по телевизору, ожидая хоть малейшего упоминания о России. Читал газеты, выискивая сообщения с материка. Слушал, смотрел, читал всё, кроме упоминаний о войне. Тут на него нападала лютая тоска и боль. И Камила в очередной раз с огорчением отмечала, как этот сильный, умный, совсем ещё молодой мужчина вдруг нервно вздрагивал, сжимался и замолкал на полуслове.
Он, обычно молчаливый, мог часами рассказывать Камиле о тех, кто остался там в непонятной для неё стране. Как она слушала! Забиралась с ногами в старое «вольтеровское» кресло, куталась в тёплую шерсть пледа и слушала. Чуткая и деликатная, она понимала, что сейчас для её «найдёныша» это была своеобразная психотерапия. В камине метались языки пламени, высвечивая полные тоски тёмные глаза с синими отблесками и скрывая в тени уродливые шрамы, судорожно сомкнутые в замок кисти сильных рук, поникшие плечи – жалостливое сердце Камилы обливалось кровью от сострадания. На каминной полке грустно улыбался, сияя мраморной красотой навсегда юный Антиной, словно подчёркивая уродство Марка.
И она придумала, как порадовать Голицына. Через знакомых, а те через знакомых знакомых выполнили её необычную просьбу. 14 ноября 1982 – в двадцать второй день рождения Марка она преподнесла ему завёрнутую в  бумагу с мишками и куклами коробочку. Марк улыбался, аккуратно разворачивая обёртку, вынул коробку и вопросительно посмотрел на порозовевшую от радости за него Камилу. Она забрала кассету и вставила в видеомагнитофон.
По экрану побежали черно-белые виды июльского Ленинграда. Марк резко втянул в себя воздух: набережная Невы, Кировский проспект, памятник Попову, детская площадка в садике с облезлой горкой, песочница, где возились дети, родители и бабушки на скамейках. Вот камера «взяла» высокого мужчину с девочкой на руках. Он заметил, что их снимают, и показал девочке оператора:
-Помаши дяде ручкой, - говорил он. Ребёнок заливался смехом и махал обеими руками.
-Что тут у вас, Женечка? – к ним подошла хрупкая молоденькая женщина, за руку она вела мальчика постарше, - о, да вас снимают! Ну-ка, Юрочка, попроси папу и тебя взять на ручки.
Мальчик бойко подбежал к отцу, и тот привычно подхватил его на другую руку.   
 -У нас, Наташенька, тут настоящее кино. Но в кадре не хватает тебя. Ну-ка, дети, зовите маму, - и малыши дружно завопили: «мама!». Та присоединилась к весёлой компании и тоже помахала рукой в камеру…
Отлетел в сторону отброшенный ногой стул. Камила испуганно уставилась на смертельно бледного Марка, его пальцы сжимались в кулаки  и тут же разжимались, хриплое дыхание прерывалось чем-то вроде всхлипа. Секунду-другую он постоял, пытаясь справиться с собою, помотал головою, словно отгоняя увиденное, и выскочил за дверь.
Камила спрятала подальше злополучную кассету и села ожидать Марка. Он явился лишь под утро, мокрый, продрогший, с непонятным выражением в синих глазах. Больше они никогда не говорили о тех, кто жил в далёком Ленинграде. Теперь Камила знала, что никто не ждал его, что не было у него ни дома, ни семьи. И она почувствовала острую жалость к этому одинокому человеку. Он постепенно справился с болью, хотя изредка наваливалась тоска, и тогда Марк делал героические усилия, чтобы заставить себя жить здесь и сейчас, а не там и тогда. Воспоминания окатывали его ледяным потом и болезненными спазмами в горле. Но это надо было всего лишь перетерпеть. Он удивительно быстро выздоравливал. Камила не отходила от него, придумывала новые комбинации препаратов, выписывала какие-то особые лекарственные травки, короче, нянчилась с ним, как с младенцем. Всегда в защитного цвета комбинезоне, грубых башмаках и собранными в хвост рыжими волосами, она могла бы выглядеть получше, если бы не постоянное виноватое выражение усталых глаз. Марка удивляло это и отчасти раздражало. С чего бы это ей, женщине безукоризненного поведения и достойной всяческого уважения, носить на лице выражение затравленного зверька?
Как-то они с Камилой устроили себе короткий отдых, что-то вроде пикничка в садике возле дома. Они сидели под старой грушей на расстеленном пледе и обсуждали предстоящую поездку Камилы в Африку.
-Вот прямо-таки назрела необходимость доктору Мортон бросить всё и рвануть к чёрту на куличики? – Марк уже бегло изъяснялся на английском, - неужели нет применения твоей энергии здесь? Что, тут нет несчастных и больных? Вон у вас в Лондоне закрыли приют для животных - сражайся за их права… - неудачно пошутил он.
Она покачала головой, отвела в сторону глаза и, помолчав, принялась терпеливо и серьёзно объяснять:
-Пойми, если где-то от болезней погибают дети, неужели я буду бороться за права кошек и собак? Нужно правильно выбрать приоритеты. Между погибающими детьми и судьбой кошек я выберу помощь детям.
Марк помолчал, потом пожал плечами, не зная, что сказать. Он следил глазами за сыном Камилы - шестилетним Ладиславом, который возился тут же под деревом, выстраивая из кубиков и дощечек замысловатую конструкцию. Тихий, спокойный мальчик не отходил от Голицына, и тот отдавал ему всё свободное время. Камила проследила за взглядом Марка, вспыхнула и, страшно смущаясь, рассказала, почему у неё – опытного врача – так тяжело болен ребёнок болезнью, от которой давным-давно детям делают прививки. И тогда Голицын понял, откуда у Камилы в глазах плещется выражение затравленного зверька – она не могла простить себе легкомыслия и считала себя виноватой.
Доктор Мортон ринулась в очередную экспедицию, не принимая во внимание, что подходили сроки, и родила ребёнка в таком забытом Богом уголке, где никакой вакцины от полиомиелита, естественно, не было. Пришлось горными тропами таскать младенца по кишлакам и аулам. Где-то там малыш подхватил мерзкую болезнь. Она так рьяно заботилась о чужих больных детях! А своего не досмотрела! Болезнь скрючила его левую руку: с крошечной ладошки мягкой кисточкой повисли два пальца.
Каждый день Марк, под придирчивым взглядом Юзефы, пытался через массаж разминать руку Ладика, но это не помогало. Нянька постоянно твердила, что единственный способ спасти мальчику руку, - это ехать в Карпаты. Там, говорила она, есть одно место, где все болезни проходят. Марк вяло кивал, соглашаясь ехать хоть на край света.
Камила заметила, что он почти не ест, зажившие рубцы опять начали воспаляться, даже гноиться. Голицын погружался в тяжелейшую депрессию. Он вёл беззвучные диалоги с самим собой, пытаясь разобраться всего лишь в одном вопросе – была ли роковая предопределённость? Существовала ли чёртова роковая судьба? И смог ли он изменить то, что было ему предначертано? В голове крутились тёткины обвинения и проклятия. У него вспыхивали щёки от её крика: «Твоя близость к кому-либо делает их жизнь невозможной! Ты не человек – ты существо с патологической волей к разрушению!».
Его требовалось срочно чем-то отвлечь, как-то встряхнуть. И Камила решилась на отчаянную «атаку». Теперь дня не проходило, чтобы она не расписывала ему потенциала современной пластической хирургии, увлечённо рисовала возможности, которые откроются перед ним после операции. Марк отмалчивался, ему было всё равно. И тогда от безысходности Камила выложила свой основной козырь:
-Понимаешь, если бы ты согласился на операцию, мы могли бы поехать в Карпаты и попробовать полечить там Ладика.
-Мы и так можем поехать, без моей операции, - слабо отбивался Марк, - деньги мы добудем, не беспокойся.
-Прости, но мне не хотелось бы привлекать к себе внимание, - прямо и резко бросила она и чуть не заплакала от жалости к нему, - ты же понимаешь, твоё лицо…
Плечи Марка опустились:
-Хорошо. Делай, как знаешь.
И Камила развила бурную деятельность. Марка положили на обследование в отделение, где всюду маячили странные фигуры с забинтованными, как у мумий, головами. Осталось «выбрать» лицо. Камила приволокла альбом, но Марк не стал смотреть. Он отмахнулся, заявив, что ему всё равно. И напрасно.
Хирург, несомненно, обладал своеобразным чувством юмора и зеркало в руки клиенту давать запретил, потому что, когда спустя несколько мучительных «переделок», Марк увидел своё новое лицо, ещё отёчное и больное, в этой обритой наголо голове ему почудилось что-то знакомое. Из зеркала на него смотрел потрёпанный, сильно пьющий доходяга. Но доходяга этот был точной копией любовника древнего императора Адриана – давно почившего бедняги Антиноя. Марк растерянно смотрел на себя: его мозг пока не мог соединить этого опухшего, как после недельной пьянки, древнего героя и его настоящее «я». Первой мыслью было заставить их всё переделать, а потом он вспомнил, что сам пустил на самотёк всю эту процедуру «подбора» лица. И тогда Марк решил, что никто, кроме его самого, тут не виноват, а значит, нечего поднимать шум и мутить воду. В конце концов, рассудил он, живут же люди ещё более странные, чем ходячие гипсовые слепки.
Он проникновенно поблагодарил ухмыляющегося хирурга, когда-то безответно влюблённого в Камилу Мортон, приобнял чуть оробевшую от полученного результата докторицу, и они отправились в родную деревушку. Там первым делом он подошёл к каминной полке, взял тяжеленного Антиноя и, выйдя из дома, грохнул его о каменные плиты двора. Мрамор с тяжёлым уханьем разлетелся на мелкие обломки, а Камила вдруг расхохоталась:
-Пошли пить пиво, Эдди. А потом съедим торт, который испекла Юзефа. У него странное название «Куивски».
-«Киевский». Этот торт должен быть очень вкусным, - очень спокойно ответил Марк, ставший Эдуардом Галичем.
Через два месяца они обвенчались в местной часовенке, и Камила стала миссис Мортон-Галич.

Летом 1984 года они наконец-то выбрались в желанные Карпаты. Для Галича это были годы напряжённого обучения, он получил право на поступление в университет, направил туда документы и ждал решения комиссии. Умница Камила поддерживала его во всём. Если бы не она, наверное, Галич давно бы бросил это муторное дело – учиться. Они сдали каким-то любителям старины в аренду восстановленный дом и перебрались в Йорк, где учился в хорошем пансионе Ладислав. Юзефа было расстроилась, что забрали её воспитанника, но потом успокоилась – всё-таки жили они в одном городе и всегда можно сбегать и посмотреть на мальчика. А пока она подрядилась быть экономкой у Галичей и в тайне мечтала о своих любимых Карпатах. Именно туда надо везти мальчика – она знала это так же хорошо, как и  то, что в тех непростых местах их ждёт радость и горе. И молчала об этом, не хотела пугать Эдуарда и Камилу. Молчала ради Ладислава – для него она, наверное, душу бы заложила.
Юзефа сразу объявила Галичу, что повезёт мальчика сама, а они пусть обитают где-нибудь в стороне, словно бы совсем посторонние люди. Галич выслушал её путаные объяснения, пожал плечами – надо, значит, надо. Он уже привык доверять даже не просто интуиции, а какому-то звериному чутью этой женщины. Камила было возмутилась, назвала всё это бреднями и мракобесием, но Галич и Юзефа выступили единым фронтом и победили. Решили, что мальчик будет будто бы внуком Юзефы. А местному населению вовсе необязательно заглядывать в иностранный паспорт вернувшейся на родину Юзефы. Да и не до того было местному населению  – слишком стремительно менялось всё вокруг: Брежнев, Андропов, Черненко и этот, ясное дело, ненадолго.
Крохотное сельцо, куда не удосужились проложить даже мало-мальски приемлемую дорогу, тихонько умирало. В давние времена живописно и щедро были разбросаны по склонам домики под камышовыми крышами, но теперь они были заколочены. Оставшиеся двадцать пять жителей, в основном старики и старухи, еле ползали по крутым тропинкам. Только за разбитой дорогой ещё чудом сохранилась жизнь в виде нескольких крепеньких домов под шиферными крышами. Но тамошние – «задорожные» - издавна недолюбливали жителей Подзамка. Домик, принадлежавший ещё прадеду Юзефы, конечно же, был в плачевном состоянии. Это не пугало энергичную женщину. Едва вселившись, она занялась восстановлением старого хозяйства. Наняла  среди «задорожных» мужиков, вручила аванс и работа закипела. Ладислава местные тут же перекрестили в Ласло. Скорбно качали головой, глядя на его искалеченную руку, и вдвойне жалели Юзефу, которой так не повезло в жизни: мало того, что непутёвые родители бросили мальчонку (с чего это они взяли – трудно определить), так ещё и ребёнок увечный и немой. Насчёт немоты – это тоже была придумка Юзефы. А как иначе объяснить английский акцент мальчика? Ладислав принял все эти условия как забавную игру, они с Юзефой даже придумали, что, если вдруг он забудется и заговорит, она наложит на него штраф. Какой? Ещё не придумали, но обязательно придумают.
Для Ладислава это было одно большое приключение, и он жалел, что через три месяца оно должно закончиться. Здесь было поразительно красиво и мальчик сразу почувствовал себя дома. Он носился по прилегающему к домику Юзефы лесу, ничуть не боясь заблудиться или встретить страшного дикого зверя. Он чувствовал себя здоровым, постоянная боль, с которой он жил все годы, здесь отпустила его. И даже тряпочкой висящие пальцы левой руки, казалось ему, оживают под лучами солнца.
Конечно, были и неприятности, но столь незначительные, что и думать о них не стоило. Среди «задорожных» было семейство, размножившееся до неприличия. Они поселились в пустующих домах, даже и не думая спрашивать, есть ли владельцы у них или нет. Связываться с этими супостатами никто не хотел, и постепенно они захватили больше половины оставшихся домиков  с той стороны дороги. Однажды орава малолетних «задорожных»  остановила Ладислава. Он тащил корзинку, полную куриных яиц и настороженно наблюдал, как черноголовые, лохматые и босоногие разновозрастные детишки окружают его. Вроде бы он ничего плохого им не сделал? Так чего им надо?
Им надо было сделать ему больно. Он понял это, как только какой-то мелкий подкатился ему под ноги, и Ладислав полетел в пыль от тычка в грудь. Он ещё пытался спасти корзинку с яйцами, но босоногая  орда с визгом налетела, и через секунду Ладислав уже был весь изляпан разбитыми  яйцами.
-Ах, вы! – симпатичная девушка вышла из здания управы, - пошли вон!
Орда черноголовых тут же испарилась, оставив Ладислава сидящим в пыли и измазанным желтком, с прилипшей к волосам скорлупою.
-Что же ты? Вставай! – она улыбнулась мальчику, - неужели все разбились? Ну да, ни одного целого. Вот паразиты! А я тебя знаю. Ты Ласло, внук Юзефы. Правильно? А я Марина. Вот пришла за документами, уезжаю учиться. Знаешь куда? В Ленинград. Ты скажешь, это же далеко. Ну и что? Вот выучусь на историка и буду здесь в школе работать. Правда, школы у нас тут нет. Надо ходить в соседнее село или же даже в Ужгород. А это, брат, очень далеко.
Она смешно говорила. Задавала вопросы и сама же на них отвечала, подвела Ладислава к колонке и, набирая в горсть воды, отмыла его лицо, мокрой ладошкой обтряхнула, достала гребешок и причесала рыжевато-каштановые волосы.
-Вот ты у нас теперь, какой красивый. Слушай, так ты же совсем гнедой, прямо, как наш Гнедко, - смеялась Марина.
Ласло фыркнул, представив гнедого лохматого конька, привязанного к забору возле управы, и которому он приносил сахар и солёные горбушки. Конёк часто кивал тёмной головой, взмахивал почти чёрным хвостом и переступал копытами при виде Ладислава.

Галич с женой сняли у старенького дедуси флигелёк возле поразительной красоты сада и тоже осваивали новое пространство. Каждое утро Камила убегала в сад, ходила от дерева к дереву, прикасалась к шершавым стволам, где в трещинках прозрачным янтарём светился похожий на застывший клей сок. Тонкие ветви-прутики гладили её волосы, сквозь резные листья  просвечивали лучи солнца, падали на каменные плиты дорожки, которая вела к развалившемуся давным-давно замку. Его бурые стены с белыми прожилками извести чётким контуром возникали на вершине холма, быстрая речка, ужом извиваясь, огибала каменистое подножие, поросшее колючим кустарником. В саду была странная постройка – то ли охотничий домик, то ли башня – невесть что. Но и Галичу, и Камиле понравилась двухэтажная башня, они даже размечтались выкупить её, отреставрировать и поселиться здесь. О покупке государственной собственности, пусть и разваливающейся и никому не нужной, речи в 1984 году не могло быть. Поэтому оставалось лишь мечтать.
У Галича неожиданно открылись хозяйственные способности. Он прямо-таки чувствовал, что нужно изменить в этих уходящих в небытие местах, чтобы оживить их. И тогда им пришла мысль через Юзефу прикупить себе  пару разваливающихся домиков. Уж Юзефе-то местные власти не откажут.
Камила взяла пробы воды из источника неподалёку от Волшебного сада и убедилась, что по химическому составу они не уступают лечебным водам Северного Йоркшира. Чудесный воздух, красотища леса, обаяние старины, целительный источник  – чем не санаторий? Но это были лишь мечты. Всё стало стремительно меняться после 1992 года. Теперь продавалось и покупалось абсолютно всё, дошла очередь и до Волшебного сада с башенкой, и даже до развалин замка.
Окончив университет, Галич получил возможность уже не по-дилетантски заниматься замковыми развалинами. Так возникла Усадьба. Маленькая лечебница скорее служила завлекалочкой для приезжих, потому что тот, кто хоть один раз побывал в этих местах, всегда возвращался. Было в здешних красотах нечто, неподдающееся объяснению. Над этими местами витала тайна, древняя тайна. О таких местах всякие исследователи непознанного говорили, что это место силы. Какой такой силы? Ну да, упал здесь в давние годы то ли метеорит, то ли ещё что с неба. И что? А то, что толпами вдруг повалили сюда какие-то небритые уфологи с приборами, качали лохматыми головами и с видом знатоков говорили о сильнейшей целительной энергетике.
Наверное, энергетика всё же была, и Галич чувствовал её на себе. Постепенно исчезали шрамы с его тела, а Галич мечтал, чтобы так же очистилась и его больная душа. Ладислав повзрослел. Округлые детские щёчки втянулись, но остались симпатичные ямочки, когда он застенчиво улыбался. Он вытянулся в крепкого сильного юношу. Ладислав всё ещё носил на левой руке перчатку, но это так, скорее, ради осторожности, чтобы не навредить не до конца выздоровевшей руке. Камила рыжим вихрем носилась на горном велосипеде по окрестностям по своим врачебным делам. За ней приходили в любое время дня и ночи, она никогда  никому не отказывала: лечила взрослых и детей. Сколько раз Юзефа и Галич пеняли ей, объясняя, что надо быть осторожнее. Но куда там! Теперь она с  недоумением вспоминала свои унылые мысли об уходящих годах, о неприличной молодости мужа, вспоминала о том, как стеснялась появляться вместе с ним на студенческих вечеринках. Сейчас она была счастлива: двое самых лучших в мире мужчин были рядом, и никогда ещё она не чувствовала себя такой молодой, привлекательной и необходимой.
Однажды, правда, прошлое напомнило о себе: вдруг в дверь их квартиры в Йорке позвонил статный мужчина, сняв шляпу, он обнажил сильно облысевшую голову:
-Узнаёшь? – с вызовом обратился он к ней.
-Мечислав?!
-Узнала, - кивнул её старый приятель и потребовал, - Камила, я хочу видеть сына.   
Из квартиры высунулся Галич:
-Что случилось? Почему стоите на лестнице?
Мечислав пожал плечами и сделал попытку протиснуться между Камилой и стеной. И тут Галич с изумлением увидел нечто неожиданное. Добрейшая душа, Камила, протянула руку, забрала шляпу у Мечислава и грациозным движением швырнула её под колёса проезжающей машины.
-Ты что?! – завопил бывший сердечный друг и сделал угрожающее движение в сторону подруги юности. Галич мгновенно оценил происходящее. Он отодвинул плечом жену, прихватил за плечи опешившего от такой наглости Мечислава, развернул его лицом к улице и придал ему ускорение, поддав коленом в пухлый зад. Потом обнял разволновавшуюся Камилу и увёл в дом.
-Он хотел видеть Ладика, - пожаловалась, всхлипывая, она и пояснила: - это его отец… Надо сказать Ладику.
-Его отец я, - покачал головой Галич, - не думаю, что он захочет видеть этого господина. Но сказать, конечно, можно.
В первые же каникулы, когда Ладислав появился дома и уже предвкушал вкусности, которыми сейчас их накормит обрадованная его приездом Юзефа, Галич с Камилой увели подростка в гостиную и рассказали о бесславном визите Мечислава. Мальчик внимательно выслушал, вздохнул, посидел молча, потом встрепенулся, потянул носом аромат мясного пирога с кухни:
-Отец, ты обещал рассказать, как строили глинобитные дома в России… После обеда, ладно?
Галич переглянулся с Камилой:
-Тогда пошли есть пирог, а то Юзефа обидится, - засмеялся он.

…В Волшебном саду шли работы. Уже восстановили домик-башню. Это была первая зима, когда Галич и Камила не возвратились домой, а остались в Карпатах. Зимний Волшебный сад был по-зимнему привлекательным, они согревались крепким чаем у камина, ждали обычного вечернего визита Юзефы. Та приходила, красивая, морозная, приносила свой фирменный пирог и козий сыр, они садились за стол и придумывали, как приедет Ладислав и как они все вместе проведут Рождество. Потом, после ужина, они с Камилой шли провожать Юзефу. Звёзды мирно подмигивали с морозного высокого неба, Галич напевал себе под нос любимую песню: «El camino que lleva a bel;n baja hasta  ;l valle que la nieve cubri;…», и ему казалось, что сжигающая его душу боль отступает, уходит.
Он много работал. Его деятельная натура постоянно рождала идеи. Вместе с приятелями он начинал воплощать их, но, как только дело налаживалось, новые проекты захватывали его. Тогда Галич оставлял за собой пакет акций и занимался чем-то свежим. Но был у него и постоянный интерес: ювелирное дело. С небольшой ювелирной лавочки он когда-то начинал, и это было трудное дело. Ювелирный рынок, впрочем, как и антикварный,  всегда был ограничен определённым кругом, попасть в который со стороны было практически невозможно. Он смог. Нашёл ювелиров-мастеров, настоящих художников, добыл эскизы (где добыл – лучше не спрашивать!), по которым те создали первую небольшую коллекцию украшений в стиле мастеров 19 века. А потом устроил выставку с показом украшений на моделях, пригласил искусствоведов и журналистов, пообещал беспроигрышную лотерею. Возможно, это было не в английском сдержанном стиле. Возможно, это чем-то напоминало купеческую Россию с её безудержностью и размахом, но его заметили. В газетах появились отчёты о выставке - хвалебные и ругательные. И дело пошло.
И ещё он писал исторические статьи. Эти статьи скорее напоминали художественные зарисовки, даже далёкие от исторических изысканий люди читали их с интересом. Ему предложили собрать статьи в сборник и издать их одной книгой. Галич не очень-то верил в успех этого дела, но, к его безмерному удивлению, весь тираж раскупили за две недели, и теперь издатель намекал, что неплохо бы не размениваться на малые формы, а уж если писать, так сразу роман. Галича это заинтересовало, он даже начал обдумывать фабулу романа, но тут голицынская судьба в очередной раз развернула его жизнь на 180 градусов.   
-Кто это ходит у нас? – Камила выглянула в сад.
Поздний ноябрь уже сорвал почти все листья с деревьев, по утрам теперь бывали заморозки, но всё ещё жаркое солнце не сдавалось и растапливало каждый день ледяные стекляшки в лужицах под деревьями. И всё же Волшебный сад постепенно превращался в графическое полотно, особенно графика природы проявлялась ближе к вечеру, когда главным цветом становились все оттенки чёрного: буро-чёрный, серо-чёрный, чёрно-коричневый, даже перламутрово-чёрный –  и конца этому траурному празднику не предвиделось до того времени, пока не выпадал чистый белый снег. Тогда печальные оттенки перемешивались с розоватым, голубым, синим и не воспринимались так безысходно и печально. 
Галич отложил книгу, которую читал, подошёл к Камиле:
-Кто там может ходить в сумерках? Разве что дед-сторож? – он протёр очки, надел их.
-Нет, ты сам посмотри. Вон, среди деревьев бледная фигура… На женщину похожа, правда?
-Женщина в белом, - улыбнулся он, - побудь здесь, не выходи. Может, ей помощь нужна?
Он набросил куртку, сунул ноги в ботинки. Ноябрьский ветер тут же неласково растрепал его густые волосы, сходу проник за шиворот. Галич передёрнул плечами и пошёл в сторону светлой фигуры, маячившей в отдалении.
-Эй, кто вы? Могу я вам помочь? – обратился он к женщине. Теперь он точно видел, что это женщина, странно одетая, – мягко говоря, не по сезону. Он вглядывался, пытаясь разглядеть скрытые белой вуалью черты, но то ли зрение играло с ним недобрую шутку, то ли воображение подводило: угадывался тонкий овал лица, струящиеся тёмные волосы, почти бесплотное тело, облачённое в лёгкую пелену. Её широко расставленные глаза мерцали, и даже в сгустившихся сумерках Галич видел их сияющую прозрачную голубизну. Светло-голубые глаза его далёкого прошлого, того самого, которое он старательно гнал от себя все эти годы.
-Кто вы? – голос дрогнул, он прокашлялся и ещё раз спросил: - могу я вам помочь?
-Мой милый ушёл на войну, - нежный, прямо-таки хрустальный тембр, почти осязаемая тоска и обида в голосе, - он сказал, что вернётся. А его всё нет и нет. Я ищу его. Может, ты видел его, моего рыцаря?
«Бедняга! Да она сумасшедшая, - догадался Галич, - но кто мог отпустить её одну, да ещё так легко одетую?!»
-Я не видел вашего рыцаря, - он сделал шаг в её сторону, но девушка тотчас отступила назад, - вы замёрзли? Пойдёмте, у нас согреетесь, отдохнёте…
-Нет, мне в башню нельзя. Посуди сам, как можно идти туда, где все часы остановились? Отец не простил меня. Он сказал: «Иди к нему, не хочу тебя видеть!» И на всех часах в замке стёр время нашего свидания. Я ушла, но мой милый не дождался, король позвал его, и он уехал на войну. Ты же знаешь, как это бывает: женщина ждёт, мужчина воюет – и никак не встретятся. Вот я и ищу…
Ветер развевал полупрозрачное покрывало, играл белёсой пеленой, окутывавшей её тонкую фигурку, Мерцающие глаза смотрели с надеждой.
-Вот что, - он решительно снял куртку, - набросьте это на себя. А то даже смотреть на вас холодно. И давайте я провожу вас. Где вы живёте?
Она отступила ещё на шаг, тихонько засмеялась:
-Мне не бывает холодно.
-А дом? Где ваш дом?
-Да вон же он, - она показала в сторону развалин замка, - разве ты не видишь, как светятся квадратные окна донжона. Это слуги зажгли факелы, им приказано делать так каждый вечер – вдруг усталый путник из далёкой страны забредёт сюда. У нас чтят гостей, готовят для них угощение. Там пылает огромный камин в зале, где на стенах развешено оружие. А на медвежьей шкуре стоит резное кресло, в котором сидит мой отец. Он ждёт гостей. Но мне туда нельзя. Вот я и брожу здесь…
-Эдди, может, нужна моя помощь? – подошла Камила. Она, видимо, слышала их беседу и сделала свои выводы, поэтому  выделила это «моя», давая понять, что тут явно нужен врач.
-Она думает, что я сумасшедшая, - хрустально засмеялась девушка, шагнула к Камиле, приблизила сияющее прозрачными глазами лицо и очень серьёзно сказала, почти пропела: - на Романа сиди дома: вся семья вместе, так душа на месте. Вот тебе цветочек, - и протянула ей мак на длинной ножке, траурным атласом светилась его чёрная серединка среди алых лепестков, - мак поможет забыть…
- Мак?! В ноябре?! - приняла цветок Камила, - что забыть? Ты не сказала, что я должна забыть?
-Не выходи из дома на Романа, не потеряй цветок! - отозвалась девушка. Она уходила в сумрак деревьев, в ту сторону, где мерцали огнями окна замка. Или это им показалось, что мерцали? Постепенно бледная фигура слилась с опустившимися на сад сумерками.
-Тебе не кажется, что за ней надо пойти? Бродит ночью полуголая… Конечно, здесь не улицы Лондона, но всё же…
-Камила, - остановил её Галич, - ей уже ничего не страшно.
-Как это не страшно? А то, что она может простудиться – это не страшно?
-Ты не поняла. Она не может простудиться… - Галич задумчиво смотрел на алый мак, - сохрани её цветок. Это важно.
Но рациональный мозг Камилы никак не мог принять то, на что намекал Галич.
-Ты хочешь сказать… - она беспомощно уставилась на мужа, - но, Эдди…
-Да. Именно это я хочу сказать, - он как всегда поморщился, услыхав это «Эдди», Камила виновато вспыхнула, - разве ты не видела свет в окнах замка? Она оттуда, из того замка.
-Это невозможно, там никого нет, там развалины, - Камила избегала называть его по имени, знала, как он не любил её английское «Эдди», - и призраки не бегают в полураздетом виде по улицам! – рассердилась Камила, бросила цветок на землю и пошла в дом. Он проводил её встревоженным взглядом: последние год-полтора обычно уравновешенная Камила вдруг вспыхивала из-за пустяков, обижалась из-за ерунды, даже плакала. В конце концов он прямо спросил её, что происходит, может, он чем обидел её? В тот момент Камила расчёсывала свои потускневшие рыжие локоны, она помотала головой, окинула его долгим взглядом и вновь повернулась к зеркалу. Но Галич заметил, как налились слезами её зелёные глаза. 
Галич вздохнул, поднял горящий кровавым светом мак:
-Цветочек аленький, - мак в его руках наливался чудным алым цветом. Не болезненным цветом крови – алым, королевским алым цветом воспоминаний, серебристо-чёрная сердцевинка тихонько рыдала над больной памятью и заблуждениями давних лет. Он бережно прикрыл дивный цветок от ветра полою куртки и пошёл в дом вслед за Камилой.
Галич определил цветок на подоконник в гостиной так, чтобы видеть его с кресла, где устраивался вечерами с книгой. Он подолгу любовался маком, бормоча себе под нос слова где-то услышанной песни: «Червонi маки – квiти кохання, болючий спомин – тихе ридання…». Камила отчего-то невзлюбила пылающее алым цветом растение. По всем законам природы, цветок давно должен был бы уже сбросить все свои нежные лепестки и увянуть. Но он  полыхал, прямо-таки светился алым фонариком  так, что был виден даже на подходе к башне.

-Нет, ну ты посмотри, - вдруг остановилась Юзефа, - опять эта выдра здесь!
Галич завертел головой, ища глазами зверька. Никого, кроме тётки в одежде с намёком на гуцульский колорит, не увидел. А Юзефа, гневно сверкая глазами, двинулась к гуцулке. Та забегала глазами, ища, куда бы скрыться, но прятаться было уже поздно, и тётка сладеньким голосочком пропела:
-Юзечка, роднюсенька-милесенька, добрый денёчек тебе!
-И тебе добрый! – Юзефа всё ещё хотела быть вежливой, - тебе, Дарка, говорили, чтобы ты здесь не показывалась? Говорили. И что ты тут делаешь? Опять мутишь воду, пугаешь добрых людей? Какая ты мольфара? Ты обманщица. И настойки твои – враньё сплошное. Ты что людям продаёшь? Тараканов толчёных от боли в коленях? И сколько ты крыс да мышей извела, привороты сооружая? Ходишь тут, настоящих мольфаров позоришь.
-Ну что ты, Юзенька, взъелась на меня? – заюлила тётка, и медные монетки у неё на груди при каждом слове глухо звякали, - видишь, корешки я собирала. Смотри, вот корешки блискалки – для молодости, а вот…
-Какая блискалка?! Ты что, совсем с ума съехала? Не растёт она у нас! – она повернулась к Галичу: - ну ты смотри, что баба дурная делает! Блискалку она нашла! По-вашему, кувшинку. Какие кувшинки в горных речках?! Купит такой корешок дура какая-нибудь и давай настойки из него делать, думает, что годы молодые ей вернутся.
-Зачем так говоришь, Юзенька? Я готовые настоечки приношу, от них личико белое-белое делается, годы уходят. Ты, конечно, Юзенька, известная мольфарка, а в этих краях так и самая главная… А уж как начнёшь мольфарить, так и вовсе равных тебе нет. Но и я что-то же знаю! Говоришь, нет у нас блискалки? А вот и есть! За Рысьим логом есть! Не первый раз там собираю… – и она победно глянула на Юзефу и её спутника.
-Сдурела баба! За Рысьим логом никогда никаких болот сроду не было, там всего-то лужа большая… - она осеклась и с ужасом глянула на тётку, - так ты там набрала своих блискалок?! Ну-ка, покажи!
Тётка достала почерневшие корешки и торжествующе предъявила Юзефе. Та, не беря их в руки, внимательно осмотрела.
-Блискалка, говоришь?  Это же  вёх! Кому ты это давала? Говори, ты меня знаешь – всё равно дознаюсь, и такая сила была в голосе Юзефы, что тётка на глазах скукожилась и заныла:
-Ой же ж божечки мои, та никому я не давала, никому. Толечки та велопедистка забрала. Ну, которая рыжая…
-Что за вёх? – заволновался Галич. Понятно же о какой рыжей велосипедистке говорила тётка, - Юзефа, что за вёх?
-Вёх – это цикута. Слыхал о тако й травке? Яд это – вот что.
-Зачем цикута Камиле? – всё ещё не понимал Галич.
-Да не цикуту она брала у этой дуры. Она корни кувшинок покупала, чтобы … - она досадливо взмахнула рукой, - пойдём, дома поговорим, и Камилу надо предупредить, чтобы не глотнула ненароком отравы.
-Так я пойду, Юзечка, можно уже? – плаксиво канючила тётка, протягивая цепкую руку за своим мешком с корешками.
-Э не, эту отраву я тебе не отдам. Это надо же вёх с блискалкой спутать! И смотри, если кому твои зелья навредили, вот, ей-богу, найду и заставлю тебя саму их пить!
Тётка провожала их поклонами, пока Юзефа с Галичем не скрылись за поворотом, тогда она плюнула им вслед и резво понеслась по тропинке в лес.
Юзефа, широко шагая, летела так, что Галич едва поспевал за нею.
-А что такое «мольфара»?
Она покосилась на Галича:
-Мольфара – это по-нашему знахарка, а мольфарить, значит, колдовать. 
-Так ты колдунья, Юзефа? – улыбнулся Галич, - вот новости…
-Зря смеёшься. У нас в роду всегда были мольфары. Только не колдуны мы – это люди глупые придумали. Мы - знахари. Не помнишь, что ли,  как глаза мы тебе лечили?
-Помню, помню. Слушай, а ты не замечала за Камилой странное? Нервная она стала, сердится ни с того ни с сего, глаза на мокром месте…
Юзефа помолчала, потом глянула на Галича:
-Тебе сколько лет? – неожиданно спросила она. Тот удивился:
-Тридцать шесть, а что?
-А то. Тебе тридцать шесть, а Камиле – пятьдесят.
-Ну и что? Она молодая и красивая. Кто эту разницу видит?
-Она сама и видит. Женщины, дорогой мой, тяжело возраст переносят. Тебе когда ещё пятьдесят стукнет! А ей уже сейчас…
Галич молчал. Ему и в голову не приходило, что Камила может беспокоиться по такому пустяку. Конечно, с каждым годом она менялась, как все вокруг. Но ему-то и дела не было до этих её изменений, он так привык к ней, что ничего не замечал. Он просто жил, жадно, хватаясь за всё, что было ему интересно. А Камила всегда была в центре его интересов. И вдруг он узнаёт, что, оказывается, она мучается из-за пресловутой разницы в возрасте. Какая нелепость!
Они подошли уже к башне, и Галич привычно поискал глазами алую капельку цветка на подоконнике. Мака не было.
-Где же мак? – пробормотал он, открывая дверь.
-Какой мак? – удивилась Юзефа.
И тогда он рассказал ей о странном визите девушки в белом покрывале и о том, как она дала цветок Камиле и велела на Романа сидеть дома.
-На Романа? Так это же сегодня! – отчего-то испугалась Юзефа, - Камила! Камила! – стала она звать хозяйку. Но в доме никого не было.
-Куда она могла пойти? – недоумевал Галич. На кухонном столе лежала записка. Он схватил её: «За мною пришли от Юрченко. Там ребёнок температурит. Буду к ужину. Целую. Камила», - облегчённо вздохнул, - ну вот, всё хорошо. Будем ждать. Не волнуйся, Юзефа, не станет же она во время визита к больному пробовать эту дурацкую настойку… Давай чай будем пить, а вернётся Камила станем ужинать.
Он поставил чайник на плиту, но уже через пять минут снял его.
-Вот что, ты, Юзефа, посиди тут, а мне что-то беспокойно. Да и темнеть уже начинает. Пойду-ка я встречу её.
-Вместе пойдём, - отозвалась Юзефа.
Дом семейства Юрченко был последним на длинной улице, за ним уже только тропинки разбегались в глубину леса. Галич с Юзефой подошли к крытому камышом дому почти в сумерках. На стук вышел хозяин и уставился на нежданных гостей.
-Докторша была, - подтвердил он, - смотрела сына, потом уколола Микоську из шприца, посидела, чаю с нами попила, ещё раз Микоську смотрела, температуру ему мерила, оставила таблетки и ушла.
-Во сколько это было? – заволновался Галич.
-Да ещё днём, часа в три.
-Куда она могла пойти? Велосипед она дома оставила – значит, далеко не собиралась. Что же случилось?
-Ты погоди, - дёрнула его Юзефа, - собаку бы, чтобы поискала…
-Так есть у нас собака. Рексик – он что хочешь найдёт.
-Надо бы какую-то вещь Камилы взять, чтобы собака понюхала. Домой вернуться придётся…
-Зачем домой? Погоди, - Юрченко сбегал в хату, принёс зелёный шарф, - вот, докторша забыла. Сейчас Рексика отвяжу и пойдём.
Те минуты, что Юрченко отвязывал собаку да зажигал фонарь, Галичу показались часами. Он с сомнением посмотрел на кургузенького Рексика, который неистово вертел огрызком хвоста в предвкушении ночной прогулки в компании хозяина. Но когда Юрченко сунул ему под нос шарфик и строго велел нюхать и искать, Рексик ткнул в землю нос и резво потянул поводок.
Возле тропы, которая круто забирала в сторону от главной дороги, собака притормозила, завертелась, но потом уверенно свернула и потянула в гору, поросшую редкими ёлками. Внезапно она замерла, потом села и, оглянувшись на хозяина, заскулила.
-Ты что, Рексик? Ищи! – Юрченко дёрнул поводок, но собака не двинулась, только задрала короткую морду и завыла, - фу, Рексик! Ты что это?!
Но Галич уже увидел. Прижавшись спиной к стволу ёлочки, как бедная падчерица из сказки о Морозко, сидела Камила.
-Камила! – позвал он, холодея от предчувствия, - Камила, тебе плохо?
Юзефа выхватила фонарь у Юрченко и поднесла его к лицу женщины. Спокойное лицо, лёгкая улыбка, застывшие глаза – Камилы больше не было.
-Милицию надо звать, - в спину Галичу сказал Юрченко, - пойду в управу, звонить надо в район. Здесь останьтесь… фонарь пусть у вас будет.
Он дёрнул за собою Рексика и легко сбежал к дороге.
До Галича всё никак не доходило произошедшее. Он стоял в оцепенении, смотрел, как ветер играет рыжими прядями, смотрел на задумчивое выражение её лица, на эту мягкую нежную улыбку – и ничего не понимал.
-Ей же холодно, - он стал сдёргивать с себя куртку. Юзефа удержала его:
-Стой, ей уже не холодно, - она присмотрелась: в правой руке Камила держала пузырёк, - что это?
Осторожно, двумя пальцами, она вынула из холодной руки бутылочку:
-Пустая, - она понюхала, - вот оно что!
-Что? Что ты нашла?
-Не знаю, - размышляя о чём-то, проговорила Юзефа, - не совпадает здесь.
-Оставь, Юзефа, не тревожь её, - Галич сел рядом с Камилой. Ему всё казалось, что та сейчас засмеётся и поднимется, радуясь своему розыгрышу. 
-В пузырьке была настойка вёха, цикуты, значит. Тут и капли хватило бы, не то что целого флакона. Выпила она её? Пузырёк пустой – значит, выпила, - Юзефа склонилась к лицу Камилы, - так не может быть.
-Что ты бормочешь?
-Я говорю, что если она выпила настойку вёха, то другая картина должна быть.
-Какая картина? О чём ты? – Галич чувствовал, что его куда-то «ведёт», голос Юзефы стал уплывать, но та, поглощённая своими мыслями, не обращала на него внимание.
-Другая картина – и всё. Говорю тебе, не так она должна была бы выглядеть. У неё лицо спокойное, улыбается, словно бы вспомнила что хорошее.
-Вспомнила хорошее, - заплетающимся языком прошептал Галич, уходящее сознание зацепилось за увядший цветок мака в левой руке жены, - мак поможет забыть… - и провалился в темноту.
Кто-то нещадно лупил его по щекам:
-Давай, открывай глаза! – голос Юзефы раздражающе звучал в ушах, очередная оплеуха… Он вяло отпихнул шершавую ладонь:
-Хватит уже!
-Наконец! Пришёл в себя!
Галич сел, оглянулся на Камилу в надежде, что за то время, что он был в беспамятстве, всё изменилось, и та ожила. Нет, ничего не изменилось. Камила всё так же сидела под ёлкой и улыбалась своим тайным мыслям. И всё так же увядший цветок был зажат в её левой руке.
-Видишь, - просипел он, - та, белая девушка, ей велела держать при себе цветок, потому что мак поможет забыть. Что забыть? Юзефа, что она должна была забыть?
Юзефа размышляла. Загнала горькую тоску подальше и заставила себя думать, анализировать. Есть факты, с которыми не поспоришь. Откуда у Камилы настойка? Тут и думать нечего: она её получила от Дарки. К тому времени, что они с Галичем встретили мерзкую бабу на дороге, та уже успела всучить Камиле отраву. А то, что Дарка прекрасно знала, как отличить корни вёха от кувшинки, сомнений нет. Зачем тогда прикидывалась дурочкой? Или она чей-то приказ выполняла? Вот и задурила голову Камиле своими присказками и подсунула яд. Возникает вопрос: зачем Дарка это сделала? Ведь знала же, что и милиция, и родственники займутся расследованием смерти англичанки. Мешала ей Камила? Чем могла мешать  недоучке-знахарке докторша?  И трудно поверить, что образованная англичанка, врач, - могла легко повестись на брехню глупой бабы. Или тут дело в самой Камиле? В том, что  горела  она жаждой хоть чуть-чуть сравняться в возрасте с молодым мужем? Нет, в это и в самом деле трудно поверить. Тут что-то ещё примешано. Зачем здесь именно Дарка появилась, запрещено было ей в этих краях показываться. А она рискнула, притопала. Было ещё кое-что, о чём мало кто знал. Дарка – не простая мольфарка, имелась у неё одна особенность – некое тайное умение.  Вот его-то, видимо, это тайное свое умение и пустила в ход подлая мольфарка? В этих краях всё может быть. Жестокая тварь, знала же, на какие муки обрекает беднягу! Одного не ведала, что была у Камилы заступница. Она-то пожалела бедную женщину, дала ей мак - цветок забвения, чтобы ушла та тихо и спокойно, не помня плохое, и без мучений. Потому и улыбка у Камилы на умиротворённом лице. Да, видимо, так и было. Конечно, следствие разберётся, и Дарку поищут. Но ещё прежде встретится с нею Юзефа. Тогда многое станет ясным.
Юзефа посмотрела на Галича, и он ей не понравился. Совсем не понравился. По лицу видно, что мысли его катятся в одном направлении: себя он винит в том, что произошло. Попридержать его надо бы, а то ещё наделает глупостей. Она села на вылезший из земли корень дерева, толкнула локтем Галича:
-Будем ждать, - тот никак не отозвался, сидел, тупо глядя себе под ноги. Что он там в темноте мог разглядывать?

На сороковой день они собрались в гостиной в башне: Юзефа, Ладислав, Галич – больше они никого не хотели видеть. У портрета Камилы с траурной ленточкой поставили гранёный стаканчик с водкой, накрыли его ломтиком чёрного хлеба. Они только что вернулись из Волшебного сада, где в самой красивой его части, под западной стеной башни теперь появилась плита, над которой возвышался беломраморный крест. Часы на башне отсчитывали время, дважды в сутки звенел тонкий перезвон – когда часовая стрелка подходила к цифре 3, только самой цифры там не было, потому что Галич велел навсегда убрать её с часов. Следствие шло безнадёжно долго и ничего не выявило, кроме одного: они установили время кончины Камилы – три часа дня. Юзефа отдала следователю пузырёк в надежде, что тот проверит отпечатки пальцев. Отпечатки были: Юзефы и самой Камилы. В бутылочке находилась настойка цикуты, но в организме умершей её не оказалось. Галич настаивал на более тщательном исследовании, писал заявления и добился того, что следователь начал прятаться от него, поскольку ответить не мог ни на один заданный вопрос. «Смерть наступила по естественной причине», - твердил он Галичу. Тот непонимающе смотрел на представителя местной власти и никак не мог уловить связь между словами «естественная» и «смерть». Как может быть смерть естественной?!
Но всё проходит, прошло и это. Прах развеяли в Волшебном саду, установили резной мраморный крест дивной снежной белизны, положили в подножии небольшую плиту – теперь было место, куда можно приносить цветы для Камилы.
Пока шло следствие, Галич был в постоянном нервном напряжении, почти не спал, не ел, осунулся, глаза на исхудавшем лице стали ещё больше,  горели синим пронзительным светом. Следствие закончилось, и у него словно бы кончился завод механизма: вялый, равнодушный, погружённый в свои тяжёлые мысли, он словно бы грыз себя изнутри. Юзефа с тревогой следила за переменами в его состоянии, и они её не радовали. Она попыталась посоветоваться с Ладиславом, но тот также был погружён в своё горе и ничем сейчас помочь не мог.
Январь выдался необычно холодным, снег валил не переставая. Ладислав с отцом каждое утро расчищали дорожки в Волшебном саду, где у подножия креста каждый день появлялись свежие цветы. Ни Юзефа, ни Ладислав не интересовались, откуда взялись здесь нежные розы или пылающая синим цветом гортензия. Ясно же, что это Галич побывал здесь в очередной раз. Стоя у поклонного креста, он в который раз просил прощение у Камилы. Спать не мог, потому что засыпал мучительно долго, но сразу просыпался от звучащего в голове голоса тётки Ирины: «Голицыных уничтожил, за Ростовых взялся…». Он пытался мысленно спорить с тёткой, доказывая ей, что не причинил вреда Ростовым, что всё с ними в порядке. «А Камила?» - спрашивала тётка, ухмылялась и исчезала. Да, Камила. Он любил её благодарной уважительной любовью. Но в его чувстве к ней не было того, что он испытывал к той, оставшейся в Ленинграде, женщине: чего-то невыносимо прекрасного, благородного, сжигающего страстного пламени.
До его сорокалетия оставалось четыре года, роковая голицынская судьба могла нагнать его в любой момент. Поэтому он решил, что пора подводить итоги. Он написал завещание, оставляя все свои лондонские дела Ладиславу, а всё, что находилось в Карпатах – Юзефе. Теперь нужно было всё им рассказать – и «дальше тишина».
Он взглянул на фото Камилы: милая улыбка, вихрь рыжих волос – сорок дней!
-То, что я скажу вам, - начал он, - уже обдумано и решено. Моя просьба лишь в одном: выслушайте меня. История эта давняя, и началась она даже не в этом веке. Что-то похожее на сказку, что-то простая выдумка… А что-то…
-Отец, - перебил его Ладислав, - не надо. Ничего не говори.
-Ладик, ты не понял меня, - Галич поднял глаза от бокала с коньяком, - я не могу молчать. Юзефа и ты, особенно ты, Ладик, должны знать, какое мерзкое существо когда-то спасла твоя мама. Если бы не я, Камила была бы жива! Не перебивай меня, лучше выслушай, - и он стал рассказывать невозможную историю своей жизни. Он не щадил себя. Честно рассказал о маме, бабушке и свихнувшейся на ненависти к нему тётке Ирине. Когда заговорил о Ростовых, голос его дрогнул, он замолчал, одним махом допил коньяк и продолжил свою печальную повесть. Рассказывая, он не поднимал глаз, поэтому не видел, как воспринимают его исповедь сын и Юзефа. Они слушали молча, не перебивая, и ему казалось, что их молчание наполнено презрительным осуждением.
-А потом Камила на свою беду подобрала меня. Что стоило ей пройти мимо сдыхающего на куче навоза получеловека? И чем же я отплатил ей? Ей, человеку, для которого помощь страдающему была смыслом жизни?
Ладислав сидел на полу, опершись спиной о кресло Юзефы. Ему было мучительно больно слушать эту выстраданную исповедь, видеть отца таким подавленным, уничтоженным. Ладислав взглянул на Юзефу и понял, что та мыслит так же, как он. Он рывком вскочил на ноги, Галич вздрогнул, поднял больные глаза.
-Отец, то, что было в твоей жизни в прошлом, – не иначе как страшное стечение обстоятельств, всего лишь странные, мучительные совпадения. Не понимать это могут лишь люди недалёкие, не знающие тебя, - он подошёл к каминной полке, на которой стоял портрет матери, - а мама… Мама любила тебя. И, я точно это знаю, она каждый день благодарила судьбу, что та привела её когда-то в тот горный кишлак. Ты спрашиваешь, чем отплатил ей за своё спасение? Пятнадцать лет счастья – разве это мало? Ты тут что-то говорил о завещании…  Забудь о нём. Помнишь, ты говорил, что мечтаешь оживить эти места, выстроить здесь усадьбу? Так давай займёмся этим вместе. Я закончу университет, вернусь сюда, и мы развернёмся тут в полную меру. Ты согласен?
Галич взглянул на сына, на светлое лицо Юзефы и почувствовал, как тугой спазм сжал его горло. Он откашлялся, скрывая смущение:
-А Юзефа будет вести хозяйство?
-А ты, пан князь, не пожалеешь, что позвал меня? – улыбнулась она.
Вскоре Галич с головой ушёл в своё новое творение под названием «Усадьба».

Уже на второй курсовочный день Наталья отлично встроилась в здешний ритм. С утра необременительные процедуры, ранний обед, прогулки – вот и всё лечение. В санатории имелся бассейн. Три стены у него были стеклянными с чудным видом на поросшие деревьями склоны и развалины замка. Летом одну стену раздвигали, и тогда возникало ощущение, что плаваешь не в бассейне, а в горном озере. Теперь Юра и Келка сбегали от «толстого» завтрака, приготовленного Юзефой, и самозабвенно наслаждались восходом солнца среди воды и природы. Пару раз они сталкивались там с Галичем, видимо, большим любителем ранних процедур. Он галантно раскланивался с Келкой, равнодушно кивал Юрке, и, не обращая на них внимания, отмахивал положенные десять двадцатипятиметровок, легко вытягивал из воды загорелое поджарое тело и исчезал. Юрка попробовал в таком же темпе погонять по дорожке, но после восьмого захода с натугой вытянул себя из воды, помотал головой, чтобы стряхнуть воду, и на дрожащих ногах поплёлся к шезлонгу. Келка, хихикая, вечером рассказала об этом Наталье и ещё целых два дня резвилась, поддразнивая брата. После бассейна они возвращались короткой лесной тропинкой домой, и там отводили душу сырниками, оладушками, мёдом и, конечно, густым козьим молоком. Юрка теперь каждый вечер помогал Ласло и, пока тот занимался лошадкой, безмерно гордясь, доил уже привыкшую к нему козу. Келка сунулась было помогать, но он ревниво цыкнул на неё, и она, обиженно фыркнув, ушла к Ласло жаловаться на брата.
 С Ласло у неё наладились совершенно замечательные отношения, она помогала чистить лошадь, убирать в стойле, а заодно рассказывала ему о жизни в Петербурге, о том, как они с Юркой учились в школе, о том, какие у них замечательные родители. Даже о папиной Любаше рассказала и рассмеялась, заметив озадаченное выражение лица молодого человека. Она долго объясняла ему, что папа и мама вместе учились в школе, и какие у них были замечательные друзья…
-Но, знаешь, они погибли в Афганистане. А в школе у нас фотографии висят. Они там такие молодые, такие красивые, такие живые: Виктор Иващенков, Марк Голицын. А рядом папа… Как подумаю, что и папа мог там остаться в этом чёртовом Афганистане... Ты чего? – удивилась она странному выражению лица Ласло, но тот лишь отмахнулся.
По утрам они провожали на процедуры Наталью и до часа дня гуляли, постепенно подбираясь к развалинам замка и Усадьбе.
-Смотри, - дёрнул Юра Келку за руку. Они только что оставили мать под присмотром медсестры и теперь двинулись в сторону буйно разросшегося сада, - смотри, Ласло выходит из ворот. Давай попросим его проводить нас в сад?
-Не, не согласится. Он же там всего лишь наёмный работник. Говорят, туда чуть ли не по пропускам пускают, - засомневалась Келка, но всё же позвала: - Ласло!
Тот быстрым шагом уходил от них.
-Ласло! – уже крикнула Келка, - подожди!
-Не ори, - шикнул на неё Юрка, - он немой, а не глухой. Ты же видишь, не хочет он с нами говорить сейчас.
-С чего бы это? – удивилась Келка, - опять секреты дурацкие!
Парень всё же нехотя остановился и поджидал их, щурясь на солнце. Тёплые лучи облили золотом его голову.
-Ласло, ты что, не хочешь нас видеть? – изобразив обиду, поинтересовалась Келка. Тот отрицательно покачал головой, - ты в этот сад ходил, да? Слушай, а можно нам заглянуть туда? Хоть чуть-чуть, одним глазком, - упрашивала Келка.
Ласло с сомнением посмотрел на неё, подумал, потом кивнул, приглашая за собой. Келка взвизгнула от радости и запрыгала, хлопая в ладоши. С чего это они с Юркой решили, что это запретное место?
Волшебный сад недаром получил такое название. Едва они переступили его границу, в воздухе что-то изменилось, словно бы он стал плотнее, гуще. Много неохватных дубов, в ветвях которых пристроились розовые, кремовые, белые, почти чёрные цветы.
-Орхидеи… - заворожено прошептала Келка, - никогда такого не видела. Здесь климат им не подходит.
-Не подходит, а они растут, - Юрка тоже был впечатлён, - так ты за ними ухаживаешь? Поливаешь, стрижёшь?
-Юрка, ты совсем уже! Кто стрижёт орхидеи?! Ой, а это гортензии, да? Смотри, Юрка, синие-синие. Помнишь, мама рассказывала, как ей однажды на день рождения подарили такие? А потом ещё тюльпан, почти чёрный…
-И чёрную орхидею, - вспомнил Юрка, - наверное, вот такую.
Он показал на роскошный цветок фиолетово-чёрного оттенка, который красовался низко над дорожкой.
-Боже, как же это красиво, - любовалась цветком Келка и тут же ахнула, увидев, как Ласло сорвал самую крупную орхидею и протянул её Келке. Она даже отступила, не решаясь принять такую красоту. Тогда Ласло воткнул цветок ей в волосы возле уха, спрашивая взглядом – хорошо ли? Келка добыла из кармана зеркальце и залюбовалась цветком. Потом подскочила к Ласло и чмокнула его в щёку: - спасибо. Никогда мне не дарили такой красоты! И нечего фыркать, - одёрнула она ухмыляющегося Юрку.
-А я и не фыркаю, - рассмеялся тот, обошёл вокруг дерева и наткнулся на ровную дорожку, ведущую к квадратной башне, - а что там? Можно туда?
На лице Ласло отразилось беспокойство, он посмотрел на часы и отрицательно помахал рукой.
-Юрка, ты что, не видишь? Человек нервничает. Мы и так нагло влезли сюда. Пошли уже! – она потянула брата за собой, - спасибо, Ласло! И за цветок. И за сад.

-Сколько мы были в том саду? – вдруг спросил Юрка, - минут двадцать? Не больше. А теперь посмотри на часы.
Келка взглянула на часики и присвистнула:
-А по моим часам мы там гуляли больше двух часов. А у тебя что?
-И у меня то же. Мы гуляли по саду два часа и пятнадцать минут. Интересненький садик… Недаром Волшебным называется.
-Слушай, это просто наши часы такие дурные. Ну подумай сам, если бы здесь были всякие такие аномалии… ну вроде глазастеньких человечков или летающих тарелок, тут бы уже толпы учёных паслись.
-Добрый день, молодые люди! – они вздрогнули от внезапно прозвучавшего рядом хрипловатого голоса. И как это они не заметили этого господина?!
-Добрый день, пан Галич! – подчёркнуто вежливо отозвалась Келка, пытаясь разглядеть за тёмными стёклами выражение его глаз. Не получилось. Юрка лишь кивнул – этот человек не вызывал у него симпатии, причём он сам не понимал почему. Может, потому что в Галиче было всё «слишком». Высокий, по-юношески стройный, серебряная грива волос, безупречное лицо – и всё вместе складывалось, по Юркиным понятиям, в одно большое «слишком». И ещё глаза всё время прячет за тёмными очками!
А Галич заметил орхидею в Келкиных волосах:
-Роскошный цветок! Вам, Келла, очень идёт, - голос у него сделался прямо бархатным-бархатным, - значит, вы в Волшебном саду побывали? Не иначе как Ладко вас туда провёл…
-Да, Ласло был очень любезен и согласился провести нас в этот ваш сад. А что? Нельзя? – ершисто начала Келка, - вы теперь ему выговор влепите или, может, даже уволите? Не имеете права, вот что!
-Почему же? – невозмутимо ответил Галич, - как управляющий Усадьбой имею право.
-Вы всего лишь завхоз! – встрял Юрка, - а вообразили себя чуть ли не барином. Ласло не ваш крепостной…
-Вот тут вы правы, дорогой Юрий Евгеньевич, Ласло не крепостной. Но хочу вам сообщить, что по нашим местным правилам, частные владения закрыты для посещения туристов и курсовочников. А Волшебный сад - частное владение. Придётся поговорить с Ладко и напомнить ему эти правила. Простите, я спешу. Был рад с вами встретиться, - общий поклон, и он лёгким шагом пошёл от них прочь.
Келка взглянула на Юру: у того было озадаченное лицо. Она уже заметила, что в этих местах у него как-то слишком часто появляется такое выражение на лице.
-Ты случайно не помнишь, - нахмурился он, - когда мы его в первый раз увидели и знакомились с ним, мы своё отчество называли?
-Не помню. А что?
-И я не помню. Откуда он знает, что я Евгеньевич?
- Подумаешь, ерунда это. Вот только пусть попробует Ласло уволить! Я такой скандал тут закачу – мало не покажется!
Юрка хитро покосился на сестру:
-А ведь тебе нравится этот парень. А что, сильный такой гуцульчик, рыженький, зеленоглазый, очень даже симпатичный. Будешь тут с ним лошадок пасти, за свинками ухаживать. Опять же – козу доить научишься. Не жизнь – сказка!
-Дурак! – обиделась Келка и ускорила шаги.
-И вовсе не дурак. Просто ты его жалеешь! Как же, и рука у него, и говорить не может – вот ты и пожалела парня. Обычный материнский инстинкт.
И тут случилось то, чего давно уже не было в их отношениях: Келка влепила брату пощёчину. Юрка замер, заморгал огромными синими глазами, тряхнул головой:
-Ты чего? С ума сошла, что ли? Я же пошутил…
-Ты так со своими подружками шути. Ясно? – и пошла, не оглядываясь, вперёд. Юрка постоял и двинулся за нею. Так молча и отчуждённо они притопали к санаторию. Наталья ещё не подошла, и они сели на скамейку, не глядя друг на друга.

Процедуры у Натальи закончились час назад, и она решила, не дожидаясь детей, пройтись по кривой улице до магазинчика, который заметила в прошлый раз. Она теперь чувствовала себя много увереннее, чем дома, и совсем не боялась бродить одна. Правда, далеко от санатория не отходила. Радио над её головой разразилось очередным концертом Алекса Арно. Теперь он пел неаполитанские песни, и только человек с полным отсутствием слуха мог не признать голоса Марио Ланца. Но через две песни зазвучало «о том, что мир огромен и прекрасен, но всех милее нам родимый дом». Видимо, эта песня имела для певца особое значение, потому что голос его звучал особенно проникновенно. И тут Арно преподнёс Наталье ещё один сюрприз – он запел  на украинском: «Червонi маки – квiти кохання, болючий спомин, тихе ридання. Червонi маки – отруйний цвiт, гiрка омана юних лiт». Изумительно трогательная песня на мягком украинском языке!  С ума сойти можно от здешних сюрпризов.
Магазинчик открылся сразу за поворотом. Стандартная стекляшка, каких полно во всех пригородах Петербурга. Но здесь было ещё крохотное кафе на два столика с гордой надписью «Кофейня». Наталья подумала, что, наверное, они и капучино здесь подают с козьим молоком и дала себе слово обязательно посидеть на деревянной скамеечке с чашкой в руках. Звякнул колокольчик. Внутри было занимательно, прохладно и приятно пахло. После яркого уличного солнца она не сразу углядела в полумраке продавщицу в гуцульском костюме. В магазинчике торговали сувенирами, разными гуцульскими штучками: топориками с резными ручками, меховыми расшитыми цветными нитками жилетками, сорочками, вышитыми шёлком и ещё какой-то дребеденью. Обычный товар для туристов. Но отдельный стеллаж заполняли книги на английском, французском, испанском языках. И это были не типовые брошюрки для путешественников. Это вообще были не брошюры. Здесь стояли известные драмы Кальдерона и Гутьерреса, романы Сю и Бальзака, Остен и всех сестёр Бронте – ни одного современного писателя. Рядом располагались переводные издания этих же авторов. Взгляд Натальи привлекла знакомая обложка – такую книгу дал прочесть ей Женя. Рядом стояли ещё несколько томиков в похожих обложках - видимо, серийное издание разных авторов. Она сняла с полки аккуратный томик и посмотрела тираж. Всего-то 50 штук! Что за тираж такой?!
-Заинтересовались? – заулыбалась продавщица. Всё это время она молча наблюдала за Натальей, и ей это почему-то было неприятно.
-Какой маленький тираж… - вежливо улыбнулась в ответ Наталья.
-Да, это наше издательство издаёт, и печатают здесь же в Усадьбе. Возьмёте?
-Возьму, - решилась Наталья, и тут её глаза поймали переливы перламутра в соседней витрине, - что это у вас?
 -О, это вам повезло, - продавщица включила подсветку в витринах, - у нас тут маленькая выставка-продажа. Но скоро уже её должны закрыть. Резьба по перламутру. Посмотрите, какое удивительное мастерство!
Здесь было на что посмотреть. Серьги, броши, кольца, браслеты, кулоны – всё сплошь перламутр - переливающийся цветами радуги молочно-белый; сдержанный, но поразительно элегантный сине-чёрный; в оправе и без, в серебре и в простом металле. Наталья сразу влюбилась в камею фиолетово-чёрно-зелёного перламутра в овальной серебряной оправе в окружении сверкающих чёрных камешков. А когда взяла её в руки, то прямо-таки почувствовала исходящее от неё нежное тепло. Она прижала камею к щеке – тёплая.
-Как для вас, - польстила ей продавщица, - но перламутр нельзя носить без пары. Смотрите, здесь ещё кольцо. Может, подойдёт?
Кольцо подошло, и Наталья обрадовалась, потому что на её тонкие пальцы всегда трудно было найти подходящее.
-Надо же, давно к нам не заходили дамы с тонкими руками. Шестнадцатый размер здесь у нас редкость! Берите, пани. Эти украшения будто для вас созданы.
-Это очень красиво, - согласилась Наталья. Она подносила руку с кольцом к глазам и отодвигала подальше: фиолетовые сине-зелёные и чёрные завитки образовывали природный рисунок - чудную розу, её обрамляли такие же сверкающие камешки, как и на броши. – Но сколько же это стоит? Сколько?! Не может быть! - стоимость гарнитура вызвала у Натальи лёгкую оторопь.
-Почему же не может быть, пани, - даже обиделась продавщица, - смотрите, огранка камней какая! Перламутр редкого качества. И не обычный  это перламутр! Только не помню, как он называется. Здесь всё ручная работа! 
-Да, работа поразительная, тонкая. Но так дорого…
 -Так оно того стоит, - поджала губы продавщица, убирая в витрину украшения.
 Ничего не оставалось, как бросить прощальный взгляд на сверкающую красоту, заплатить за книгу и под недовольным взглядом продавщицы выйти на улицу, чтобы запить разочарование от несостоявшейся покупки чашечкой кофе. Кофе оказался вкусным, с плотной шапкой молочной пены. И молоко было обычное, коровье, а не козье.
Из-за поворота показалась женщина, за руку она вела мальчика лет шести-семи. Женщина остановилась, беспомощно огляделась, заметила Наталью и махнула ей рукой, подзывая к себе. Наталья оставила опустевшую чашку на столе и подошла к довольно странной паре. Женщина оказалась уже не первой молодости – лет пятидесяти, в довольно неряшливой гуцульской жилетке, с массой медных монеток, нанизанных на шнурок, в несвежем платке, обмотанном вокруг головы так, чтобы бахрома свисала на лицо. Она крепко держала нудящего мальчишку, а тот с хрустом вгрызался в карамельного петушка и канючил одно и то же: «ще хочу». Замурзанное лицо, босые ноги, ветхая одежонка – вызвали в памяти образ Гавроша. Но, насколько помнила роман Виктора Гюго Наталья, парижский Гаврош никогда не ныл и вызывал симпатию своей мужественностью и самостоятельностью.
-Панi, потримайте хлопчика, будь ласка! – взмолилась гуцулка, - я тiльки в магазин  i зараз же повернуся. Ось же який скажений!
-Ну, хорошо, конечно, - согласилась Наталья, - только вы не долго, иначе я опоздаю в санаторий.
              -Та нi – туди i назад.  Ось же ж спасибi. А ти постiй з файноi панi, - дернула она мальчишку и всучила его липкую лапку Наталье.
-Не хочу з москалькою! Не хочу! – он стал выкручиваться, но женщина, ещё раз цыкнув на него, бодро потопала в магазин.
Наталья попыталась наладить отношения с местным Гаврошем:
-Почему ты называешь меня москалькою? – наклонилась она к мальчишке, - я не из Москвы, мы приехали из Петербурга. Знаешь такой город? Там широкая река течёт, называется Нева.
-Ти  - москалька! Москалi  пiдсмажують дiтей.
-Пiдсмажують – это значит мажут их мазутом? Зачем? С какой стати мне тебя мазать чем-то?
- Пiдсмажуюить, а потiм жеруть!  Пусти, менi у кущi треба!
Наталья опешила от этого его «жеруть». Ничего себе представления у ребёнка о приезжих из России. Но не вступать же в дискуссию  с этим замурзёнышем!
-Пошли, я провожу тебя. А то вернётся твоя бабушка и станет нас искать.

-А що це за жiнка така? – гуцулка ткнула пальцем с обломанным ногтем в сторону дороги.
-А то гостi до санаторiю. Прийшла, дивилася, дивилася, потiм кiльце мiрила. А чого мiряти, якщо грошей немаэ. Книжку купила  i пiшла каву пити. Цiлiсний день у мене такi покупцi: ходять, дивляться, а беруть дурницю, -  она неодобрительно глянула на гуцулку, - а хлопець-то наш, з задорожних. Куди це вона його потягла? 
-Ти дай менi шоколадку. Пiду я вже.

Уже издали, по тому, как дети, словно нахохлившиеся воробьи, сидели на разных концах лавочки, Наталья поняла: поссорились. Она сделала вид, что не замечает их унылых лиц и бодро начала рассказывать о магазинчике с книгами:
-Вот, смотрите – там купила, - предъявила она свою покупку. Келка тут же заинтересованно глянула, но взять не успела. Юрка перехватил книжку у неё из-под носа.
-Эдди Ольвидадо… Испанец, что ли? Дай-ка аннотацию посмотреть, - он пробежал глазами мелкий шрифт, хмыкнул, - ну ты, мать, даёшь! Это же типично бабский роман! Любовь-морковь, незаконный сын – просто мексиканский сериал.
-Вот почитаем и разберёмся, - она забрала книжку у Юрки и только сейчас заметила орхидею, - Господи, красота-то какая! Откуда же такое?
-А это ей Ласло подарил. Мам, а Келка мне по морде врезала за то, что я сказал ей будто она влюбилась в рыжего гуцульчика Ласло, - тут же наябедничал Юрка и предусмотрительно спрятался за Наталью, потому что Келка уже поднялась и с угрожающим видом двинулась к нему.
Наталья оценивающе оглядела сына:
-Ну если по морде, тогда не беда. А вот когда по лицу – это уже хуже. Но тебе, Юрочка, конечно, виднее, что там у тебя – морда или лицо.
Келка прыснула и обняла Наталью, А Юрка насупился:
-Ладно, ладно. Разберёмся… - тут уже и Наталья, и Келка захохотали. Юрка секунду смотрел на них, потом тоже засмеялся: - Эх вы! Пошли уже в столовую. Есть хочется, просто невозможно!

На вторник у них было запланировано много дел. Во-первых, санаторные процедуры у Натальи. Она посмеивалась над ними, потому что ванны, души, массажи, бассейн – это, конечно, хорошо и приятно. Но по сравнению с окружающей дивной природой, бесконечным куполом неба, с воздухом, у которого, кажется, даже был льдистый привкус, хотя во всю жарило солнце и до осени было ещё, как до вершины маячившей вдали горы, – никакое лечение было не нужно. Никогда ещё она не чувствовала себя так легко, беспечно и беззаботно. Хотелось не ходить чинно по тропинкам, а бегать сломя голову; не улыбаться, а хохотать во всё горло. Такой она была в школе, когда все они – Витенька, Женечка, Марк – учились в десятом выпускном классе, строили планы на будущее и радовались каждому новому дню.
Во-вторых, во вторник она с детьми собиралась звонить Жене. Её беспокоила Любаша, да и сам Женечка не привык оставаться надолго один. Как он там справляется с хозяйством? Но прежде чем звонить в Петербург надо встретиться с этим неприятным Галичем и узнать у него всё, что можно об издательстве и, возможно, даже заключить договор с ними. Так что дел было много.
Юра с Келкой давным-давно помирились, как это всегда у них бывало. Вечерами Юрка деловито приступал к своим «обязанностям»: убирал хлев, доил козу, чистил двор и при этом строил планы покорения развалин замка. Келка крутилась возле Ласло, помогая ему в стойле, подкрашивала коляску, несмотря на ворчание Юзефы, мыла полы в доме и мечтала хотя бы ещё разок погулять по Волшебному саду. Она бы уже двадцать раз пролезла туда, но не хотела неприятностей для Ласло. Она рассказала ему, что управляющий видел их выходящими из Сада и был этим недоволен, с тревогой спросила:
-Тебе попало от него, да?
Ласло только помотал головой и улыбнулся. Но Келка решила, что тот просто не хочет признаваться, как ему влетело от противного завхоза.
Накануне вторника Юзефа вернулась явно чем-то встревоженная. Она взялась за пирожки, для которых заранее поставила тесто. Но работа как-то не клеилась, всё валилось из рук. Наталья помогала ей и, конечно, не могла не заметить её состояние.
-Что случилось, Юзефочка? Неприятности? – спросила она.
-У задорожных ребёнок пропал. Ушёл играть на улицу – и пропал.
-Бедные родители! Но может, найдётся?
-Так уже третий день не приходит! И это у нас не первый случай в этом году.
-А милиция? Они ищут?
-А что милиция? У нас один уполномоченный на весь район, машина по нашим горам не пройдёт.
-Обычно ищут с собаками, прочёсывают лес.
-В райотделе собаки нет. У нас тут был хороший такой пёсик - Рексик, так его какая-то тварь отравила год назад. Хозяин сегодня сбор объявил, всех местных собирает, пойдём по лесу искать хлопчика.
-Так это надо было сразу сделать, как только ребёнок пропал.
-Я же говорю тебе, что мальчишка из задорожных. У них всё не как у людей: дети сами по себе растут, в школу не ходят. А родители пьют да сюда побираться бегают. А хозяин у нас добрый – всех привечает, всем помогает, работу им даёт. А они, неделю поработают и в запой. Одним словом, задорожные! Так что ты тут сама с пирожками управляйся, а уж мы с Ладко сейчас двинем на сбор.
-И мы с вами, чем больше народу, тем лучше.
-Ну куда вам-то идти?! – отмахнулась Юзефа, - вы же леса не знаете. Заблудитесь, потом ещё и вас искать. Сидите здесь.
Ласло с Юзефой ушли, захватив фонари. Келка с Юркой пристроились на кухне возле Натальи. Она уже заполнила все противни пирожками, накрыла их чистыми полотенцами и по очереди совала в духовку. Ароматы витали невообразимые. Но настроение было настолько испорчено страшными событиями, что даже обычно прожорливый Юрка не поглядывал с нетерпением на духовку. Они сидели в ярко освещённой кухне и представляли, как сейчас по тёмным склонам лазают поисковики, переживали, что не могут пойти с ними.
-Ладно, пойду я козу доить, - поднялся Юрка, - Келка, хочешь со мною?
-Нет, я с мамой побуду, - отозвалась сестра.
Они сидели, прислушиваясь к звукам леса. Но ничего, кроме шума ветра в деревьях да редкого крика ночной птицы, не слышали.
-Ма, а как ты думаешь, если бы Ласло показать хорошим врачам у нас в Петербурге, ну хотя бы в Военно-медицинскую, они бы вылечили его руку?
-Не знаю, Келочка. Но, мне кажется, он отлично владеет своей рукой. Или уже так приспособился, что она не доставляет ему неудобства.
-Вот он кончил школу и будет здесь жить всю жизнь? – Келка накручивала на пальцы свои каштановые локоны, - это же скучно…
-Почему скучно? Здесь такая красота…
-Ты не понимаешь, - с досадой прервала она мать, - всю жизнь тут: одни и те же домишки, одни и те же люди. Ни музеев, ни театров, даже магазинов нормальных нет – ничего. И так из года в год.
Наталья внимательно посмотрела на дочь:
-Всегда можно найти интересное дело. Говорят, у них в Усадьбе много всего разного. Даже издательство и типография работают.
-Так для этого учиться специально надо. А если он только школу закончил – и всё?
-Келочка, не это главное. Понимаешь, когда есть рядом самый дорогой для тебя человек, ты даже и не заметишь, что поблизости не шумит Невский проспект.
Келка покраснела и отвернулась к окну, где в стакане с водой купалась чёрная орхидея. Сидела, думала и вдруг выдала:
-А если его к нам привезти? Нет… Он же не знает ни трамваев, ни метро. Как с ним в театр идти? Ещё испугается и убежит. И одевается он так по-местному… А в кафе? Ему будет неловко…
-Ему или тебе? – Наталья остановилась возле дочери, - Ласло очень хороший парень. И он не ручная обезьянка, которой можно хвастаться перед подругами. Здесь ему, конечно, привычно, удобно. Но он молод и быстро приспособится к любой обстановке. Конечно, любой из нас может попасть в неловкую ситуацию. И что? Если человек близок тебе, ты даже это не заметишь. Или мнение каких-то девчонок и мальчишек для тебя важнее, чем дорогой человек? А потом, ты же можешь позаниматься с ним, подготовить его к институту.
-Точно! – обрадовалась Келка и тут же огорчилась, - ничего не выйдет. Он же гражданин Украины и учился в здешней школе…
-Вот уж пустяки. Он способный парень. За пару месяцев освоит нашу программу. И потом, неужели такая большая разница в учебниках? А куда бы ты хотела, чтобы он поступил?
-Не знаю, ещё не думала. Но есть же такие места, где могут немые учиться?
-Конечно, есть. В этом году уже не получится. А в следующем приглашай его к нам и занимайся. И вам с Юрой останется всего два года отучиться – вот вместе и будете заниматься.
-Ой, как хорошо это мы придумали! – запрыгала Келка.
-Осталось только с Ласло поговорить, - чуть охладила её Наталья.
-Он согласится, конечно, согласится! – радовалась дочь.

Юзефа и Ласло вернулись около двух часов. Ребёнка не нашли. Было решено завтра продолжить поиски. Усталая до кругов вокруг глаз, Юзефа сказала, что Хозяин собирается обратиться за помощью к военным.
На рассвете Ласло и Юзефа ушли, оставив все хозяйственные дела на Азаровых. Наталья отправила Юрку заниматься козой и хлевом, определила Келку на уборку дома, а сама занялась обедом. Она подумала, что, даже если Юзефа с внуком пообедают в санатории, вечером им всё равно захочется есть после стольких блужданий по лесу. Пирожки пирожками, но неплохо бы что-нибудь горячее сварить, борщ, например. С баллонным газом она уже умела обращаться, поэтому бодро так собрала на огороде всё необходимое, даже из земли вывернула лопатой десяток картофелин. Нашла в морозилке разделанную курицу и приступила к работе.
Сегодня она решила пропустить все процедуры – не до них сейчас. Но встретиться с Галичем было нужно до телефонного разговора с Женей. Втроём они прогулялись по широкой тропе к санаторию. Здесь было тихо и совсем безлюдно. Управляющего они не встретили. Но этого и стоило ожидать – все ушли на поиски ребёнка, и Галич с ними. Тогда они побрели к управе. Флаг обвис и обмотался вокруг флагштока, жарко и опять безлюдно. Но Марина оказалась на месте. Юрка с Келкой первыми сообщили отцу свои новости, потом трубку взяла Наталья.
-Наташенька, у тебя усталый голос, - обеспокоился Женя.
-Женечка, у нас всё хорошо. Просто здесь такое происходит…
-Что происходит? - всерьёз заволновался Женя.
Наталья кратко рассказала ему:
-Понимаешь, я не могу попасть в издательство, потому что сейчас все ищут мальчика.
-Ужасно. Бедные родители! – отозвался Женя, - ты не беспокойся об издательстве. В конце концов, я сам могу туда подъехать и мы всё на месте решим.
-Ну куда ты поедешь?! У тебя же Любаша!
-Тогда можно вызвать их представителя к нам. Короче, это всё пустяки. Как тебе книга?
-Очень понравилась. Уже сделала кое-какие наброски. Кстати, нашла ещё одну книгу, но там другой автор. Прочту и расскажу тебе.
Шум на улице отвлёк её внимание. Она выглянула в окно: к Юрке и Келке подступала толпа из человек двенадцати. Они что-то кричали, угрожающе размахивали руками.
-Женечка, там что-то на улице. Потом поговорим, - она положила трубку, - Марина, что происходит?
Та глянула в окно, вскочила и бросилась за дверь. Наталья рванулась за нею. Её растерянные дети стояли в окружении агрессивных, злобных лиц и только вертели головой в разные стороны. Марина крикнула что-то в толпу, та притихла, и тут же они начали опять наступать. При появлении Натальи толпа прямо-таки взвыла.
-Да что случилось-то? – пытаясь перекричать беснующихся тёток, спросила Наталья у Марины.
-Они говорят, что это ты увела мальчика.
-Они что, с ума сошли все? Я никаких мальчиков не… - и осеклась. Она вспомнила, как по просьбе гуцулки держала за руку грязного мальчишку.
Марина поняла, что дело плохо и Наталью с детьми надо отсюда срочно увести. Она рявкнула на орущих баб, пригрозила, что сейчас вызовет милицию. Потом, прихватив Натальину руку, повела её в сторону санатория. Келка с Юрой пошли следом. Марина рассчитывала на то, что задорожные не полезут на чужую территорию. И оказалась права. Толпа осталась возле управы, дальше не двинулась. Пока не двинулась. Юрка шёл сзади, прикрывая «отступление». Запущенный чьей-то привычной рукой камень саданул его в плечо так, что он качнулся и налетел на Келку.
-Эй, ты чего? – дёрнулась она.
-Сволочи! Камнями швыряются, - прошипел он, перекосившись от боли.
   Марина привела свой маленький отряд в столовую санатория. Там было тихо и спокойно. Отдыхающие мирно доедали обед, делясь друг с другом новостями. Наталья взглянула на детей: бледные, расстроенные. Юрка за плечо держится.
-Вот что: давайте обедать, - оживлённо проговорила она. Юрка тут же взбодрился, да и Келка улыбнулась.
Марина села с ними и с аппетитом навернула тарелку супа с галушками. Она старательно избегала разговора об инциденте возле управы. Да и Наталья не настаивала, она просто отодвинула в самый далекий угол все мысли о случившемся до встречи с Юзефой. Ей она расскажет, какой ужас пережила, увидав своих детей в кольце сумасшедших баб. Юзефа найдёт правильное решение, недаром она мольфарка.
Уже в конце обеда, когда и Юрка, и Келка допивали вкуснейший компот из свежих яблок, в столовую вошёл очень молодой человек, совсем юноша, при виде которого санаторные дамы оживились.
-Ваш вчерашний концерт, Алекс, просто чудо, - раздавалось со всех сторон. Юноша обаятельно улыбался, кланялся направо и налево, обегая глазами столовую. Он, видимо, кого-то искал.
А Наталья остолбенела едва он вошёл. Наверное, он почувствовал пристальный взгляд, обернулся и встретился глазами с тоненькой женщиной,  сидящей в компании молодых людей. Его жгуче-чёрные  глаза смеялись, ослепительная улыбка делала лицо неотразимым. Наталья встала и, как сомнамбула, двинулась к юноше. Он с интересом и очень дружелюбно наблюдал за приближающейся к нему женщиной.
-Марио, вы – Марио Ланца! – пролепетали Наталья. Чёрные глаза юноши на секунду сузились и вновь засияли безмятежным светом.
-Ох уж этот Ланца! – засмеялся он свободно и непринуждённо, - неужели так похож?
Акцент был, и музыкальный слух Натальи уловил едва заметную особенность в  интонационном построении фразы. Она вглядывалась в лицо юноши – ошибки не было, это Ланца. Но это же невозможно!
-Простите, сколько вам лет сейчас? – спросила она.
-Восемнадцать, скоро исполнится, - он гордо расправил широкие плечи. Наталья чувствовала, что этот юноша, несмотря на видимую расслабленность, обладает внутренней силой, и она может в любой момент вырваться из-под его контроля. Он был немыслимо молод, и одновременно – Наталья это остро ощущала – в нём было что-то очень старое.
-Конечно, 31 января вам исполнится восемнадцать, - вполне миролюбиво продолжила она, - и вы ещё не Ланца, вы …
-Александр Арно, - кивнул кудрявой головой молодой человек. И улыбнулся, хотя глаза его не улыбались. Наталью он не убедил, она нерешительно помолчала:
-Нет, вы – Альфредо Арнольд Кокоцца, просто вы ещё не дожили до… неважно, до чего. Но вы – Фредди Кокоцца, - она смотрела в непроницаемые чёрные глаза, он напряжённо слушал, - вот и разгадка имени: Аль – это от Альфредо, а Арно – от Арнольда…
Он всем корпусом развернулся к ней, глаза его сузились, и он нервно рассмеялся.
-Что вам надо? – оборвал её логические построения Арно, и она уловила в его тоне воинственную нотку.
-Ничего, - она беспомощно оглянулась: Юрка и Келка издали выжидательно наблюдали за матерью, Марина с безразличным видом смотрела в окно. Вокруг беспечно болтали, допивая свои компоты, люди. Неужели никто, кроме неё, не узнаёт это милое улыбающееся лицо? – Двадцать с лишним лет назад, будучи ребёнком, я услышала в кино дивный голос и влюбилась. Раз за разом ходила в кинотеатр, как на свидания. Всё, что было когда-то издано, напечатано – всё, что можно было достать и прочитать, я изучила. Чудный голос всегда был рядом: и в радости, и в горе. Я цеплялась за него, как за соломинку, и она вытаскивала меня. У меня неплохой музыкальный слух, и обмануть меня трудно. Сейчас я немного растерялась… Почему вы здесь? Как такое может быть?! Это же совершенно невозможно, но вы тем не менее здесь… Почему никто вас не узнаёт? Нет, не хочу ничего знать. Вы не бойтесь, я не стану кричать всем, кто вы на самом деле. 
Юноша сочувственно слушал. Он кивнул, как будто ничего другого не ждал, улыбнулся ей, как сообщнице, и вдруг спросил:
-У вас есть любимая песня?
-Когда-то была. «Влюблённый солдат». Помните такую? – он кивнул.
-Ну тогда… - он взял её под локоть, провёл к столику, чуть поклонился  и отошёл к маленькой эстраде с одиноким пианино, легко вспрыгнул на возвышение. Народ тут же стал затихать. Арно улыбнулся: - господа! Не все вчера смогли побывать на нашем концерте, срок моего пребывания в санатории закончился, и завтра я возвращаюсь домой. Мне хотелось бы спеть прощальную песню.
И запел «Влюблённого солдата». Трудно поверить, что из человеческого горла могут вылетать звуки такой силы и красоты. Голос юноши звучал и звучал божественно прекрасно. У Натальи перед глазами вставала одна картинка за другой. Вот трое мальчишек рыцарски защищают её от «вредных» знакомств, вот они дарят ей героически добытые записи любимого певца, вот все вместе они слушают пластинку, с которой ослепительно улыбается молодой человек – ему не суждено состариться. Как и двум её лучшим друзьям, ушедшим навсегда в ноябре 1979 года. Она вспомнила свой истошный крик и Женечкино «Марк, да забери же её наконец!». И сильные нежные руки, обнимающие её, тёплый шёпот на ушко и ощущение потерянности, когда объятия разомкнулись. Её великое счастье и вечная боль.
-Никак воспоминания нахлынули? – хрипловатый насмешливый голос прозвучал над самым ухом, - или угрызения совести мучают?
Она вздрогнула и открыла глаза. Красивое лицо кривилось в неприятной ухмылке. Юрка глядел исподлобья, и видно было, что ещё слово и он взорвётся. Келка тоже сверлила Галича неприязненным взглядом. Наталья не хотела скандала. Она спокойно встретила ехидный взгляд, прикрытый очками:
-У каждого из нас есть что-то, из-за чего совесть не спокойна. Или вы приятное исключение?
Он хмыкнул:
-Нет, я совсем не исключение, - и отошёл в сторону с Мариной. Та стала ему быстро что-то говорить, он слушал и лицо его принимало всё более и более серьёзное выражение.
-Ма, вот чего он цепляется? Врезать бы ему! – злился Юрка.
-Ага, врежь! – усмехнулась Келка, - он тебя по дороге размажет. Видел, как он плавает?
-Плавает! Он плавает, а я, может, бегаю, - пробурчал Юрка.
-Вот то-то и оно, что бегаешь, - поддела брата Келка, - давай на спор: пойду одна в этот его сад.
-Одна? Ночью? Сдрейфишь! – усмехнулся Юрка.
-А вот и нет!
-Это что вы такое задумали? – обеспокоилась Наталья, - тут такие события, а вы, как маленькие, по садам лазить собираетесь! Что за глупость?! Никаких ночных вылазок! Вы слышали?
-Слышали, слышали, - отозвались её непутёвые дети, но Наталье не понравились их горящие азартом глаза. 
-Юрий Евгеньевич, вы позволите побеседовать с вашей мамой? - Галич стоял возле столика, и на лице его не было привычно насмешливой улыбки. Юрка вспыхнул, встал, дёрнул за собой Келку, и они вышли на улицу.
-Наталья Николаевна, Марина вкратце рассказала мне о том, что произошло возле управы. Народ взбудоражен, потому что кто-то пустил слух, что дети пропадают из-за приезжих, - он скривился как от зубной боли. И Наталья увидела, что этот человек не просто устал – он смертельно устал. Всё кричало об этом: запылённая одежда, чуть ссутулившиеся широкие плечи, но больше всего усталость выдавали глаза. За ставшими почти прозрачными стеклами–хамелеонами прятались покрасневшие от бессонницы тёмные в черноту, вспыхивающие синими искорками глаза. Он ещё что-то говорил, но у Натальи словно бы заложило уши. Она видела движение губ, но звука голоса не слышала.
-Эй, вы что? В обморок собираетесь упасть? – донеслось, наконец, до неё. Он добыл из кармана плоскую фляжечку, отвинтил крышку, - глотните!
Но она отодвинула его руку, заставила себя сфокусировать зрение на фляжке.
-Я не пью. И со мною всё хорошо. Вас интересует, видела ли я этого мальчика? Видела. Держала за руку. И не я одна видела пропавшего ребёнка. Продавщица из магазина его тоже видела, и его бабушку она видела, потому что та ходила покупать у неё шоколадку.
-А вы можете сейчас со мною сходить к этой продавщице?
-Вы что, мне не верите?
-С чего вы взяли? Но я хочу, чтобы продавщица рассказала свою версию того, что видела при вас.
-Хорошо. Пойдёмте. Дети могут пойти с нами?
-Пусть лучше возвращаются к дому Юзефы, а вас я провожу, не беспокойтесь.
-Я и не беспокоюсь. А дойти до дома сама могу.
Конечно, детям не понравилось, что Наталью проводит этот неприятный тип. Но мама попросила, и они смирились. Ворчали, оглядывались, но послушно отправились домой.
-Славные детишки! – ирония не соответствовала произнесённой похвале.
-Слушайте, - возмутилась Наталья, - вы всех детей не любите, или это касается только моих детей?
-Конечно, всех, - равнодушно бросил он.
-Тогда зачем вы ищете пропавшего ребёнка? – не поверила она.
-Это моя территория, здесь такое не должно происходить, - отрезал он.
-А, ну да. Вы же управляющий, завхоз, значит, - отыгралась Наталья. Он лишь покосился в её сторону, но ничего не ответил.
Они уже подходили к магазинчику, когда он попросил ещё раз рассказать всю историю.
-Ну сколько можно? – заупрямилась она, но всё же начала говорить: - я пришла сюда перед обедом. В магазине смотрела всякую всячину, купила книгу. Да, кстати, о книге. Меня попросили связаться с руководством вашего издательства. Вы не могли бы это устроить?
-Могу, - лаконично ответил он, - рассказывайте дальше.
-Так вот я купила книгу, там была выставка изделий из перламутра. Очень красивые вещицы. Продавщица показала мне дивной красоты камею из чёрного перламутра и кольцо. Она даже обиделась, что я кольцо мерила, но не купила. Но цена была запредельная.
-Кольцо подошло?
-Кольцо подошло. Я же говорю: стоимость не подошла. Потом я пила кофе на веранде. Очень вкусный капучино. А потом увидела эту странную женщину…
-Почему она вам показалась странной? – оживился он.
-Какая-то вся неопрятная, несимпатичная гуцулка.
-Гуцулка?  С чего вы взяли?
-На ней была такая жилетка с меховой оторочкой, потрёпанная ужасно. На шее много медных монеток на шнурке, и платок с бахромой – глаз почти не видно. Мальчик весь неухоженный, грязный, босой. Он грыз петушка карамельного и всё время что-то канючил. Она попросила постоять с ребёнком, пока сбегает в магазин. А мальчик стал обзываться. Там такое слово было странное - «жеруть». Что это значит?
-Жеруть означает «жрут», - перевёл он.
-Ну вот ещё и жрут, - огорчилась Наталья, - москали едят детей! Что за гадость! Мальчик захотел отойти в кустики, ну ему надо было… Я пошла с ним  -  гуцулка же просила не отпускать его. А потом она пришла, сунула ему шоколадку и потащила в горку.
-Туда?
-Туда, - подтвердила Наталья.
-А вы можете нарисовать эту гуцулку и мальчика?
-Наверное, могу, - кивнула она.
Завидев Галича, продавщица не просто расцвела широчайшей улыбкой, она прямо-таки засветилась радушием.
-Шановний пане Галич! Рада вас бачити!
-Здравствуй, здравствуй, Леся! Вот наша гостья не всё понимает, можешь по-русски говорить?
-А чего ж? Могу. Эта пани была уже у меня. Книжку купила, украшения смотрела.
-Эти украшения?
-Эти, эти. А то вы их не знаете! – усмехнулась продавщица, - потом пани кофе пила. А потом зачем-то ребёнка взяла да и увела.
-Никого я не уводила! – вспыхнула Наталья, - зачем вы придумываете?
-Так как же не уводила? Стоял мальчик на дороге, а пани взяла его да в лес потащила.
-Его бабушка попросила меня побыть с мальчиком, и никуда я его не тащила!
-Какая бабушка? – удивилась продавщица.
-Гуцулка к вам сюда зашла.
-Гуцулка? Так она не наша. Незнакомая она.
-То есть ты, Леся, говоришь, что гуцулку не знаешь и что она к мальчику не подходила?
-Так. Я, пан Галич, врать не стану. Та гуцулка сама по себе была, а мальчик из задорожных – сам по себе. А вот эта пани его за руку взяла да в лес повела.
Наталья чуть не плача вышла на веранду, села на лавочку. Теперь понятно, почему разъярённая толпа чуть не набросилась на них возле управы. Галич остался ещё о чём-то выспросить противную Лесю. Наталья сидела, откинувшись на резную спинку лавочки, и смотрела на верхушки деревьев. Ветви слегка шевелились, листья трепетали на ветру, и так тихо и умиротворённо здесь было, что не верилось ни во что плохое. Хотелось закрыть глаза, слушать шелест листьев…
-Вот вам кофе, - ей показалось, что в голосе прозвучало сочувствие?
-Спасибо, - она взяла широкую чашку кофе с обильной пеной, присыпанной корицей, - такой, как я люблю.
Он тоже присел рядом, только вместо кофе в его чашке плескалось молоко.
-У меня сын тоже молоко обожает, - улыбнулась она.
-Ах, да, Юрий Евгеньевич…
-Вы опять?!- хотела вскочить Наталья, но он удержал её.
- Блокнот с вами? Можете изобразить гуцулку?
Пока она чиркала карандашом по листу, он лениво наблюдал, как постепенно проступают черты знакомого ему лица.
-Дарка! Это же Дарка! – его лицо потемнело, - вот оно что! Пойдёмте к Юзефе. Она должна знать.
Он вывел её к дому Юзефы какими-то нехожеными тропами, так, во всяком случае, показалось Наталье. Когда они добрались до дома, у неё уже ноги от усталости заплетались. А Галичу хоть бы хны, железный он, что ли?
Юрка как всегда по вечерам уже занялся козой. Келка как обычно крутилась возле Ласло, рассказывая о том, как «весело» их встретили возле управы. Ласло слушал, и его симпатичное лицо хмурилось. Но тут Келка перескочила на другую тему: теперь она живописала, как хорош Петербург, как здорово там учиться.
-Ласло, ты хотел бы учиться в Петербурге? – сунулась она ему под руку. Он как раз вычёсывал гриву лошади. Ласло отодвинул девушку подальше и кивнул.
-Вот и хорошо! – обрадовалась Келка, - ты можешь приехать к нам, и мы с Юркой будем с тобою заниматься.
Ласло с сомнением взглянул на неё.
-Зря сомневаешься, - тут же отреагировала Келка, - мы тебя живенько подготовим. А устные экзамены ты будешь сдавать письменно. Наверное, можно договориться. Будешь жить у нас. Правда, хорошо? Вот. И в музеи станем ходить, и в театры. Ты был в театре когда-нибудь? Был?! Наверное, в Ужгороде. Но там маленький театр,  а у нас, знаешь, какие огромные? Как дворцы! Вот скажи честно, ты хотел бы, чтобы мы вместе ходили в театры и музеи? А у нас на Петроградской ещё до революции построили больницу. Там на стене есть мозаика – икона «Умиление злых сердец», очень красивая. Божья Матерь вся в голубовато-лиловом и глаза такие яркие, чёрные-чёрные.   Был художник такой Петров-Водкин – его работа. Но это неважно. Важно то, что перед этой иконой молятся об исцелении от хромоты и всяких таких недугов. Мы пойдём туда и вместе помолимся, чтобы Богородица помогла. Да?
И тут Ласло сделал неожиданный жест: он поймал пахнущую лошадиной шкурой ручку Келки и поцеловал в раскрытую ладошку.
- Ой, - пискнула Келка, вспыхнула так, что даже уши покраснели, - Ласло!
-Любезничаете? – сунулся некстати Юрка, - а там, между прочим, твой хозяин притопал.
-Кто? Галич? – удивилась Келка, а Ласло обеспокоенно отложил щётку и махнул рукою, приглашая за собой.
В кухне за столом сидел Галич, у окна маячила Наталья, а у плиты возилась Юзефа. Келка тут же включилась в накрывание на стол. Юрка сунулся было к матери, но та устало улыбнулась, и он сел рядом с Ласло. Никто пока не заговаривал о происшествии.
-Занятный браслет у вас, Келла Евгеньевна, - заметил Галич серебристую пластину на Келкином запястье, - и гравировка есть? Можно взглянуть?
Келка нехотя расстегнула замочек:
-Это память о человеке, который спас папу в Афганистане. К тому же у меня и группа крови, и резус такой же.
-Да, странный оборот иногда принимает человеческая благодарность, - разглядывая гравировку, пробормотал Галич, - спасли отца, а браслет носит дочь.
-И что тут такого? – не выдержал Юрка, - что вам опять не нравится?
-Ничего такого, Юрий Евгеньевич, всё замечательно.
Галич замолчал, задумчиво разглядывая тарелку супа, которую поставила перед ним Келка, разглядывал так, словно никогда никаких первых блюд не ел. Он принюхивался, присматривался, водил круги по поверхности ложкой, наконец, осторожно попробовал, пожал плечами, а затем с явным удовольствием всё съел. Юрка с Келкой только переглядывались, пряча усмешки за опущенными книзу хитрыми лицами. 
Тушёная курица вызвала не меньший интерес управляющего Усадьбой. Наталья приготовила её по старому рецепту Дарьи Алексеевны: ничего особенного, всё как всегда, только несколько вкусных травок добавить в нужный момент.
-Сегодня ты, Юзечка, превзошла себя, - блестя стёклами очков, разулыбался Галич, - такую вкуснотищу я пробовал лишь в далёкой юности: и суп, и курицу. Просто отрада для желудка.
Юрка фыркнул, а Келка засмеялась. Юзефа лишь показала в сторону Натальи:
-Ты, Галич, её благодари. Сегодня она тут готовила.
-Вот как, - не смутился тот, - счастлив ваш супруг, получающий такие обеды.
Наталья поймала выражение лица Юрки и поняла, что её темпераментный сын сейчас ляпнет что-нибудь не очень кстати.
-Если вот таким образом вы говорите спасибо за приготовленный обед, Эдуард Петрович, тогда я принимаю вашу благодарность. Но, честное слово, это такой пустяк, что не стоит об этом говорить, - поспешила ответить она. 
Галич не обратил внимания на её язвительный тон, встал из-за стола:
-Юзефа, мне надо поговорить с тобой, - и, не ожидая ответа, вышел из кухни.
-Спать хочется! – потянулась Келка, Юрка поддержал её:
-Пойду и я, чего-то устал сегодня. Спокойной ночи, Ласло.
Наталья проводила подозрительным взглядом детей: что-то наигранное было в их тоне. Не иначе опять задумали какую-нибудь авантюру? Она хотела поделиться своими опасениями с Ласло, но тот уже выскользнул из кухни. Наталья вымыла посуду, прислушиваясь к голосам, доносившимся из комнаты Юзефы. Но слов было не разобрать. Тогда она потушила свет и пошла к себе, у неё в планах был горячий душ и полноценный сон. Дети уже улеглись и, кажется, заснули.

-Что ты решил? – Юзефа села рядом с Галичем. Он откинулся на жёсткую спинку дивана, снял очки, помассировал закрытые глаза пальцами руки. Потом открыл покрасневшие глаза и посмотрел на Юзефу. В последнее время у него стали случаться какие-то дурацкие приступы помутнения зрения. Внезапно всё начинало плыть в глазах, потом чуть кружилась голова  - и всё опять было в порядке. Скорее всего, это были последствия афганского плена, он из-за этого злился на себя. Может, если бы рядом была Камила, она уговорила бы его показаться врачам. Но Камилы уже три года не было, а к врачам он старался не обращаться – само пройдёт.
Вот и сейчас лицо Юзефы уплыло куда-то в сторону, а внутри головы, будто кто-то крутанул его мозги. Он тряхнул головой, пытаясь сфокусироваться. Женщина сочувственно наблюдала за ставшим на мгновение  растерянным выражением его лица:
-Ложись, я тебе сейчас компрессы на глаза сделаю, - велела она. Галич покорно и с удовольствием вытянулся на диванчике, закрыл глаза, а Юзефа пошуршала чем-то в буфете, булькнула льющейся водой и приложила ему к лицу широкий тёплый компресс,- полежи минут десять. А говорить можешь и с закрытыми глазами. Так что ты решил? – ещё раз спросила она.
-Их надо вывезти отсюда, - устало ответил он, - но, кажется, я допустил ошибку: вызвал милицию, или как там теперь они называются, - полицию. Азарова станет проходить по делу свидетелем, и её могут задержать. Но как же Дарка смогла задурить всем голову! Три года назад она смогла уйти от нас, и теперь …
-Теперь не уйдёт, - уверенно сказала Юзефа,- только тут такое дело… - она замялась, потом решилась: - что-то плохо с нашей землёй, Галич.
-Ты это о чём?
- Птицы улетают…
-Так ведь осень скоро!
-Ты не понял. Все птицы улетают: даже те, что всегда здесь. Ветер нехорошо гудит, словно воет. А вчера землю трясло.
-Землетрясение? Я ничего не почувствовал, да и сообщений никаких не было…
-Глубоко тряхнуло, не все почувствовали. И это только начало. А Дарка стала ведьмачить.
-Юзефа, откуда эта средневековая дурь? – он снял компресс, краснота ушла с глаз, теперь они сияли чудными синими искорками, - какие ведьмы в наше время?
-Да никаких! Только эта дура необразованная решила, что именно она и есть та самая, назначенная нечистым. Вспомнила о Поганой Деве, что жила тут неподалёку да кровью детей питалась, чтобы силы себе ведьмовской добыть, - вот и придумала то, что придумала. Но, скажу тебе, Галич, сила у неё есть. Она морок на людей наводит.
-Какой морок? – он внимательно слушал – знал, что Юзефа понимает в этой истории много больше, чем кто-либо.
-А такой морок. То, что она мальчонку увела, - ерунда, пустячное дело. Ему дай конфету, он и побежит. А вот то, что она нашу Наталью на ту дорогу вызвала, - это уже посложнее.
-Да Наталья сама пошла в магазин!
-А вот и не сама! Говорила я с нею: её прямо-таки тянуло туда, словно кто толкал в спину, - она многозначительно глянула на Галича, - тебе это ничего не напоминает? Вспомни, с чего это Камила вдруг ушла с дороги да из пузырька глотнула?
- В её организме яд не нашли, - хмуро отозвался он.
-Так как бы они его нашли, ежели Камиле Белая дама помогла? - искренне удивилась Юзефа – уж ты-то с той дамой знаком. Но есть ещё вопрос, самый главный. Скажи, Галич, сколько у тебя в санатории людей лечится?
-Кто-то уезжает, кто-то въезжает… Но подсчитать можно. Сейчас человек пятнадцать. А что?
-Из Московии есть ещё, кроме Азаровых?
-Конечно, есть. Куда ты клонишь?
-Вопрос: почему Азаровы? Почему именно к ним привязалась ведьмачка? Потому что живут у меня? А может, это из-за тебя? Или ещё что-то чует своим носом мерзкая Дарка? Что скажешь?
Галич молчал. Потом встал:
-Завтра вывезу их в Ужгород, и отправлю самолётом в Россию, - решил он, - всё, пойду я к себе в башню.
-Куда?! Ночь на дворе! У Ладко постелю, отоспись хоть чуток. И ещё скажу: Дарку так просто не взять – заморочит, наведёт морок и уйдёт, сгинет.
-Ничего, не уйдёт. А морок… морок я и сам могу наводить, когда хочу, - и опустил голову под её пронзительным взглядом.
Распахнулась дверь. Юзефа и Галич оглянулись: Наталья. В полосатенькой детской пижамке, с распущенными до талии влажными волосами, босая и совершенно потерянная.
-Дети пропали! – выкрикнула она драматическим шёпотом. Галич выругался.
-Может, записку оставили? – засомневалась Юзефа, - пошли, поищем. Ну, если это Дарка!..
Они гурьбой ввалились в комнату. Никакой записки не было. Галич остановился над кроватями двойняшек, хмыкнул:
-Это не Даркины проделки. Видишь? – он показал скрученные валиками одеяла, уложенные так, чтобы все думали: тут спит человек, - проверенные пионерские штучки. Мы всегда так в лагере делали, когда удрать хотели ночью. Вы, мамаша, зря шум подняли, - криво усмехнулся он, - детки ваши ночной променад устроили.
-Какой променад? – не поняла Наталья, - детей нет. Куда они ушли? А если там эти ваши сумасшедшие задорожные?! Или ещё какие придурки?
-Воспитывать надо было лучше, - огрызнулся Галич, - и не маленькие они…
-Это из-за вас! – она шагнула к нему, - это вы виноваты!
-Да я-то тут при чём?! – возмутился Галич.
-Вы тут всех запугали, все вас боятся: «Хозяин сказал, у Хозяина спросить…», Хозяин то, Хозяин сё… - она воинственно наступала на него, - Хозяин? Никакой не хозяин – обыкновенный завхоз, возомнивший себя царём и богом! Что там в вашем саду? Военный завод? Паспортный режим? Все стороной его обходят: как же – Хозяин рассердится! Дети всего лишь в сад зашли – сразу выговор получили! А бедный Ласло? Запугали парня так, что он и глаз на вас поднять не смеет. И что с ним вы теперь сделаете? Пороть прикажете, барин карпатский?!
-Что за чушь вы несёте? – разозлился Галич, - барин, царь, бог! Носитесь со своими недорослями, как с писаной торбой! Курица-наседка!
-Пусть курица, пусть наседка - плевать! Мои дети пропали, ушли в этот ваш дурацкий сад, чтобы доказать, что не боятся вас с вашими дешёвыми угрозами, - она стукнула его кулачком в грудь, ещё и ещё раз, он не двинулся. Смотрел в гневное лицо с пылающими бледными топазами глаза, молчал. А Наталья оглянулась на Юзефу: - фонарь, дай мне фонарь, Юзечка. Я пойду их искать. Молчишь? Или ты тоже его боишься?
Галич двинул бровью – Юзефа его поняла, она сбегала к себе, принесла кружку с водой:
-Сейчас пойдём искать, Выпей водички, успокойся. А то вон - дрожишь вся…
Наталья послушно выпила пахнущую мятой воду, оглянулась:
-Где же босоножки? – качнулась, - фу, голова закружилась… что это…  с головой? Что ты дала мне, Юзефа?
Галич подхватил её и уложил на постель:
-Ты не слишком много влила в неё своего зелья? Она такая тоненькая, хрупкая… Смотри-ка, сразу сморило.
-А ты хотел, чтобы она об тебя все руки отбила? – съязвила Юзефа, укрывая Наталью, - бедная, она на ребят своих не надышится, пылинки с них сдувать готова.  Да и хорошие дети получились, вот только больно любопытные.
-То-то что хорошие! Теперь ходи ищи их! – Галич был зол как чёрт.
-Надо Ладко разбудить, пусть Гнедого запрягает…
-Уже всё готово, - показался в дверях Ласло, - поехали!
-Поехали искать твоих защитничков, бедненький батрачок, - проворчал Галич, выходя за дверь.
-Зря ты так! Это я виноват, а они хорошие ребята, отец.

Хорошие ребята тем временем уже вошли в Волшебный сад. Они удрали из дома, как дети, наперёд зная, что позже получат по полной и от Юзефы, и от Галича, и даже от Натальи. Келка выключила фонарик – света луны  было достаточно.
-Вот чего ты увязался за мною? – всю дорогу пилила она Юрку, - сказала же, что сама схожу в сад.
-Ну да, так я тебя и отпустил, дурёху, одну. Лучше бы позвала своего друга сердечного. Он-то здесь все тропинки знает.
-Ещё раз так скажешь, получишь по шее, - обозлилась Келка, ей уже надоели Юркины подколы, - а тропинок тут не так уж и много – не заблудишься. 
Ночной сад был прекрасен. Только, может, казался более таинственным? Дубы раскинули свои ветви, как объятия, тут и там возникали восковые, светящиеся разным цветом орхидеи. Синие гортензии казались чёрными, таинственно качали своими головками-шариками. Выложенная плитняком дорожка вела к строению, напоминающему башню.
-Смотри, тут яблони цветут, - Келка остановилась, - но этого же не может быть! Август заканчивается, а тут яблони в цвету. 
-Это не яблони, - засомневался Юрка, - это, наверное, что-то другое.
-Ты что, совсем уже? Смотри внимательно: яблони, - и совсем растерялась, - и вишни. Я вишни не спутаю, у них веточки тонкие, как прутики и цветы нежные. Юрка, так не бывает, чтобы и вишни, и яблони сразу все цвели, да ещё и в конце августа.
-Не бывает, - согласился Юрка. Ему стало как-то неуютно, захотелось уйти отсюда, но мужская гордость не позволяла признаться, что ему чуточку страшно.
Они обошли башню вокруг. Небольшая лужайка из-за подстриженной травы казалась бархатистой. Розовые кусты, высаженные по периметру, создавали садик внутри большого сада. Лунный свет выхватил из тени башни беломраморный крест, у подножия которого на плите покоились белые розы.
-Это что? Могила? – Келка подошла ближе, наклонилась, прочла: - Камила Мортон. 1947 - 1996.
-Цветы свежие, значит, за могилой ухаживают. Завтра спросим у Ласло. О чём это я?! Как можно у Ласло что-то спросить!
-Очень даже можно, просто ты, Юрка, не умеешь. Ой, что это?
Часы на башне пробили три раза,  и зазвучали нежные музыкальные переливы.
-Три часа, а тройки на циферблате нет. Чудно здесь!
-А здесь всегда так, - голос прозвучал настолько неожиданно, что они чуть не подпрыгнули. Женщина – откуда она взялась? – в белой накидке.  Сама тонкая, лёгкая – кажется, дунь ветерок и её оторвёт от земли. Стоит в лунном луче, за крест держится бледной рукой, улыбается.
-Мама?.. – неуверенно позвала Келка, - нет, не может быть…
-Нравится вам садик?
-Очень нравится, - воскликнула Келка, - а мы и не заметили, как вы подошли. Как же вы на нашу маму похожи! Вы простите нас, пожалуйста, что мы без разрешения сюда пришли…
Женщина махнула рукой:
-Какие пустяки! Ко мне мало кто приходит.
-А вы в этой башне живёте? – Юрка приглядывался к красавице в вуали – его что-то беспокоило, но он никак не мог уловить, что именно.
-Нет, что вы, - засмеялась дама в вуали, - раньше я сюда приходила  встречаться с моим возлюбленным. Но теперь башню заняли. Нет, я не сержусь, пусть себе живут. А мой дом в замке. Правда, мой старый отец, - она  доверительно наклонилась к Юрке, и тот отступил назад, - выгнал меня из дома. Ну, сами знаете, как это бывает: отцы… дети…  Никогда не могут друг друга понять. Вот и сидит теперь один, старый ворчун. Конечно, ему скучно – вокруг на стенах только головы: олени всякие, рыси… он их всех добыл на охоте. Разве с ними поговоришь? Они давным-давно мёртвые и не хотят разговаривать.
-Как же вы жили в замке, если он совсем разрушился? – удивилась Келка, ей стало жаль бедняжку: это надо же – отец выгнал! Какой жестокий!
-Жили… - пожала плечами дама, - можете сами посмотреть… Там довольно уютно: в камине горит жаркий огонь, факелы чадят на стенах, свежая солома на каменном полу в зале для трапез. Пойдёмте, я покажу вам свой дом.
Келка посмотрела в сторону развалин. И правда, в квадратных окнах мерцал огонь, только сами стены уже совсем скрыты ночной мглой. 
-Но ваш строгий отец? Он, наверное, рассердится? – засомневалась Келка.
-Ну и что? – легкомысленно отмахнулась дама, ветерок развевал её вуаль, обрисовывая юное лицо, она игриво повернулась к Юрке: - рыцарь, вы же не дадите обидеть даму?
-Нет, конечно, - осторожно подтвердил «рыцарь» Юрка, - только мы с сестрой как-то не привыкли в гости по ночам ходить.
-Ну как хотите, - не стала настаивать беззаботная дама, и вдруг нахмурилась: - уезжайте отсюда!
-Почему? Вы нас гоните? – огорчилась Келка.
-Это не я… Уезжайте, поскорее уезжайте. Даже он вам не сможет помочь. Он очень сильный, но ему самому нужна помощь.
-Это вы о ком? Кто тут такой сильный? – заинтересовался Юрка.
-А вот пойдёмте ко мне в гости, тогда всё и узнаете, - лукаво улыбнулась красавица в вуали. Она явно с ним кокетничала.
-А что, Юрка, давай пойдём! Когда ещё мы в настоящий замок попадём? – попросила Келка, - пойдём!
Юрке тоже безумно хотелось увидеть зал для трапез с чучелами на стенах, но что-то его удерживало, какое-то внутреннее беспокойство.
-Даже не знаю, - задумчиво проговорил он, - камин, факелы – это да! Но удобно ли ввалиться прямо сейчас?
-Ах, да что же вы такой робкий? – хрустальным смехом рассмеялась дама в вуали, - а может, вы боитесь?
-Ничего я не боюсь! – обиженно пробормотал Юрка и решился: - пошли!
-Вот и хорошо! – обрадовалась дама, - мы сейчас пройдём ближней тропинкой… Какое колечко у вас на шее! И даже герб есть. Дайте его мне! – она протянула хищную руку к Юрке. Он отшатнулся.
-В другой раз! В другой раз и колечко, и замок будет, – из тени башни выступил Галич, - эти молодые люди – мои гости…
Дама приблизилась к Галичу, постояла, разглядывая его:
-Ну что ж, в другой – так в другой, - ничуть не сожалея, согласилась она, - три года прошли, да? Ты всё помнишь?
-Да, - кивнул Галич, - три года. И я всё помню.
-Увези их отсюда. Увези поскорее! – и добавила грустно: - только ты уже не успеешь… - и пошла прочь в темноту.
-Какая странная женщина! – глядя ей вслед, проговорила Келка, - и так на маму похожа. Прямо в дрожь бросает!
-На маму? – озадачился Галич, - разве?
-Почему вы не дали нам пойти с нею в замок? – возмутился Юрка, - когда ещё представится такая возможность?!
-Объясните, с какой это стати вы забрались сюда да ещё ночью? – вместо ответа спросил Галич.
-А что, нельзя? – тут же ощетинилась Келка, - вот, забрались. И что вы теперь сделаете? В угол нас поставите? Сладкого не дадите?
-Посмотреть на вас: вроде бы взрослые уже, - разочарование в его голосе прямо-таки выводило Юрку из себя, но он пока сдерживался – всё-таки человек вдвое старше. А Галич продолжал: - сбежали, как пионеры из палатки! А о матери подумали? Она там чуть с ума от беспокойства не сошла. Да и мы с Ладко за день по лесам набегались, разыскивая мальчика. Устали, выспаться хотели. А тут бегай, вас ищи по кустам. Не стыдно?
Им было стыдно, но гордость – проклятая гордость!
-Ну и не бегали бы, - огрызнулся Юрка.
-Дать, что ли, вам по шее, Юрий Евгеньевич, - подумал вслух Галич. Юрка дёрнулся, но тут из кустов вовремя появился Ласло. Атмосфера вокруг Галича и Юрки накалилась почти до появления искр, и он решил послужить громоотводом.
-Ласло! – обрадовалась Келка, - ты прости, что из-за нас не смог выспаться. Устал, бедненький… Честное слово, мы больше не будем!
Галич фыркнул, а Ласло улыбнулся, взял Келку за руку и повёл на улицу, Юрка, как привязанный, потащился за ними. Галич остался у башни, он знал, что Ладислав доставит этих легкомысленных Азаровых к их маменьке без приключений. 
Через полчаса они уже сидели на кухне. Юрка забился в угол с огромной кружкой молока в руках и прикидывался дремлющим. Ласло устало откинулся на спинку кухонного диванчика, Келка пристроилась рядом. Юзефа взглянула на эту развесёлую компанию, покачала головой и ушла к себе.
-Ласло, скажи, ты, правда, не сердишься? – всё допытывалась Келка. Тот помотал головой с устало прикрытыми глазами, - какой ты умница! Ты не сердись, мы всего лишь хотели доказать этому противному Галичу, что никто его не боится, - Ласло улыбнулся, не открывая глаз, - вот ты зря смеёшься! Не нравится мне он. И Юрке не нравится. Кстати, Юрка, ты чего тут сидишь? Иди уже спать!
Юрка лениво потянулся:
-Во-первых, я пью молоко…
-Ты уже целый литр выпил! Потом будешь всю ночь в туалет бегать!
-А во-вторых, - невозмутимо продолжил Юрка, - я – дуэнья.
-Дурак ты, а не дуэнья, - разозлилась Келка, - я же с тобой на свидания  к твоим девушкам не бегаю.
-А, так у нас тут свидание? – ухмыльнулся Юрка, - тогда я ещё подремлю в уголочке.
-Вот видишь, какой он? – пожаловалась Келка, - нормальный брат уже давным-давно бы отвалил и не мешал. Чему ты улыбаешься, Ласло? Все вы заодно тут, - надулась она.
Ласло снял перчатку и погладил обиженную Келку по голове, как маленькую девочку.
-Какие у тебя красивые руки, Ласло! Как у музыканта. Зачем ты носишь перчатку? У тебя же совершенно здоровая рука? – удивилась Келка. Ласло досадливо скривился и быстро натянул перчатку, - странно это… Всё здесь у вас странное. Эта дама в вуали сегодня прямо-таки привязалась к Юрке: пойдём да пойдём в замок. Вот скажи, Ласло, почему все всегда к Юрке липнут? Потому что он высокий да белобрысый? Честно говоря, он, конечно, у нас красивый – на папу похож. У нас, знаешь, какой папа? На него девушки до сих пор оглядываются, а он ведь уже не молодой человек. Ему уже целых тридцать восемь лет! Ой, смотри, мама свой блокнот забыла. Она у нас настоящий художник. У неё такие иллюстрации к сказкам – закачаешься! Видишь, она уже наброски сделала для новой книжки. А тут она папу рисовала… - Ласло  с интересом разглядывал Натальины рисунки, его взгляд задержался на двух лицах. Наталья разместила их в овальных виньетках лицом друг к другу – такие виньетки раньше делали на школьных фотографиях. С одного рисунка улыбался большеглазый блондин, а на другом словно бы проявилось его негативное изображение. Ласло вопросительно глянул на Келку.
-Это папа, - ткнула она в изображение блондина, - а это папин и мамин друг. Ну тот, который в Афганистане погиб. Это его браслет у меня, - она тряхнула рукой, показывая браслет, - они с папой были так похожи, что их даже за братьев принимали. Только папа светлый, а Голицын – тёмный. Их даже дразнили: «негатив» и «позитив». Знаешь, мы недавно документы нашли. Представляешь, дома двадцать лет лежали и никто даже не знал о них. Так вот там такие бумаги оказались потрясающие! Этот Голицын, оказывается, был из рода настоящих князей. Представляешь?! А у Юрки кольцо с фамильным гербом Голицыных, видел бы ты, как эта дама в вуали выпрашивала его у Юрки. Юрка, покажи кольцо!
Тот неохотно снял с шеи шнурок, протянул Ласло. Он осторожно взял кольцо, внимательно осмотрел его и вернул Юрке.
-Всё, детям пора спать, - поднялся тот, - пошли, дай ему отдохнуть, наконец.
Келка послушно пошла за братом:
-Спокойной ночи, Ласло! Хотя какая ночь? Уже утро наступило.
Ласло помахал ей рукой и опять откинулся на спинку дивана. Потом взял блокнот с рисунками, нашёл страничку с виньетками. И в самом деле, как же они похожи, эти юноши выпуска 1979 года! И как упорно отец сопротивлялся железной руке судьбы. Ласло вгляделся в тонкое аристократичное лицо Марка Голицына – прекрасное  лицо человека, которому безжалостный  жребий предназначил совсем не светлое будущее. Ласло осторожно вырвал листок из блокнота и спрятал его в карман.

Витя Иващенков, неслышно ступая босыми ногами, подошёл и сел на кровать возле Натальи. Лунный луч обрисовал его мальчишеский профиль, посеребрил задорный хохолок волос на затылке.
-Витенька, почему ты в форме? – Наталья вглядывалась в его лицо, - разве ты ещё служишь? И босиком…
-Смешная ты, Наташенька, я теперь всегда в форме, а то, что босиком – так гады душманы сапоги забрали. Ничего, я уже привык, - он сочувственно посмотрел, - устала, да?
Она села, опираясь спиной о холодную стенку.
-Устала, Витенька. Зачем вы меня бросили? Мама говорила, что мне повезло – такие друзья на всю жизнь, и всегда будут рядом. А вы взяли и ушли… - слёзы покатились по щекам.
-Чего уж теперь? Дураки были – вот и пошли. Марк ругался, гнал нас с Женькой. Но ты же знаешь, «мужик – что бык…». Женька сказал тогда, что если Голицын может, то и мы сможем. Видишь? Смогли. Мы же все влюблённые были в свою королеву. А королева вдруг разнесла нас в пух и прах, лишила милости и прогнала.
-Не надо, Витенька… - слёзы всё лились и лились, она смахивала их ладошкой.
-А помнишь, как я тебе полкосы ножницами оттяпал? – улыбнулся он, - притащил домой и всё время трогал: мягкие такие волосы у тебя были, детские совсем. Я тогда уже в тебя влюбился, только пока не понял этого. А зайца шоколадного помнишь? Тётя Даша его в салфетку завернула и в кулёк  с пирожками положила. Тётя Даша всё знала и понимала. Сколько раз мы душу ей изливали: и я, и Женька!
-Вы всё рассказывали маме? – сквозь слёзы улыбнулась Наталья, - а я ничего не знала.
-Конечно, не знала. Мы с Женькой договорились ничего тебе не говорить. Вот и молчали. Не обижает тебя Женька? – ревниво спросил он.
-Ну что ты! Когда это Женечка меня обижал?
-Сколько мы всего придумывали, а о главном молчали…
-Да ладно тебе, - отмахнулась Наталья, - будто я не знала о ваших приключениях. О Женечкиных свиданиях  с Юленькой Асмаловской, да и ты глазки ей строил, и Марк.
-Ну надо же было как-то привлечь твоё внимание… А Марк… Он всегда был…  был взрослый. Может, потому что из детдома? Никогда ничего не рассказывал. Мы молчать не умели, и всё о тебе, всё о тебе. А Марк посмеивался. Ты же помнишь, какой он был? Гордый, независимый. Одним словом, князь. И когда началась эта история с Бэллой Герасимовной, он сам не свой стал. Ты не думай, он никогда её не любил. Он жалел её. Счастлив был, когда она его отпустила, - он замолчал и стал напевать песенку. Наталья прислушалась: она знала эту старую армянскую песню  о красавице, которая предала любовь, но юноша простил её и готов разделить её печаль. «И тогда уже,  душа моя, никогда тебя не покину я», – напевал Витька.
-Витенька, у тебя же всегда слон по ушам ходил, - изумилась Наталья, - а сейчас ты так правильно поёшь?
-Всё меняется. Ты лучше подпевай: « О красавица-краса, ты за грех какой сердца бедного унесла покой?...»  Что ж не поёшь?
-Как я могу песни петь, Витенька? Дети пропали. Ушли куда-то, и нет их. Сердце разрывается, а этот, здешний, меня курицей-наседкой обозвал!
-Наседкой? – улыбнулся Витька, - да, это он зря. Гордый и злой! Но ты, Наташенька, успокойся. Здесь они, дети. Вон, спят уже. Хорошие дети, Наташенька. Мальчик на него похож, а девочка – на тебя. Сложись всё по-другому, я помогал бы тебе, нянчился с ними. Я ведь многое умел…
Наталья вздрогнула от этого его «умел». Сердце её разрывалось от жалости и скорби.
-«Но столкнёшься вдруг с горькою судьбой – всю печаль твою разделю с тобой…», - Витька встал, - ты не плачь. Видишь, рядом мы. Так, как хотела тётя Даша… Плохо тебе, Наташенька? Вижу, что плохо. Горишь вся. Дай-ка лоб пощупаю… не бойся, от меня ледяным духом не тянет, - он прикоснулся тыльной стороной ладони к её лбу, - точно, врача тебе надо. Сейчас детишек разбужу…
Келка проснулась как от толчка, строгий мужской голос над ухом велел:
-Вставай, маме плохо, - она посмотрела на Юрку – тот безмятежно спал. Тогда кто разбудил её? Или это приснилось? Тут до неё дошло, что именно сказали ей на ухо. Она вскочила, подошла к Наталье. Та металась, бредила, напевала что-то знакомое.
-Мама, - позвала Келка и дотронулась до руки Натальи: рука пылала, и вся она горела огнём. Нужен врач, немедленно. Келка оглянулась на спящего брата: - Юрка, вставай!
Но тот лишь дрыгнул ногой. Тогда Келка изо всех сил тряхнула его.
-Вставай! Маме плохо!
-Отстань! – он всё ещё спал, но слова сестры уже дошли до него. Юрка поднял голову: - кому плохо? Что ты пристала?
-Маме плохо. К врачу надо… Видишь горит вся и бредит.
Юрка подошёл к Наталье, потрогал её лоб:
-Точно, горит, - он не долго раздумывал, - Юзефу зови! Чёрт, поздно уже  - девять часов, она ушла в санаторий, - выглянул в окно, - Ласло по двору ходит. Отвезём маму в санаторий, там врачи. Одевайся, только быстро!
Через считанные минуты Юрка вынес Наталью, устроил её на сиденье, головой на колени Келки. Ласло прикрыл Наталью пледом, вскочил на облучок и мягко тронул коляску. Келка придерживала мать и чувствовала сквозь одежду жар её тела. Наталья бормотала что-то, напевала одну и ту же мелодию, опять бормотала, замолкала, и тогда Келка с Юркой обеспокоенно вглядывались в её бледное лицо.
Доктор, тот самый терапевт, что делал Наталье назначения по прибытии, осмотрел её, велел поместить в новую чистую только что отремонтированную палату.
-Ну что, доктор? – кинулись к нему Юрка с Келкой. Ласло маячил за ними.
-Это не простуда – лёгкие чистые, носоглотка тоже, - он посмотрел на молодых людей, - похоже на реакцию на сильное душевное потрясение. Тяжёлая нервно-рефлекторная реакция… У вашей мамы расстройство функций организма вследствие сильнейшего стресса. Ну не стойте с таким убитым видом! Подлечим мы вашу маму. Будет как новенькая!
От глупой шутки доктора-оптимиста Келке сделалось совсем плохо. Она ткнулась носом в грудь Ласло и залилась слезами, он приобнял её и осторожно погладил по плечу. Юрке тоже было невесело, он прекрасно понимал, что Натальина болезнь – это их с Келкой «заслуга».
-Мы здесь останемся, - сказал он врачу, - будем за мамой присматривать…
Доктор только пожал плечами: хотят – пусть ухаживают.
Когда Ласло рассказал всё Юзефе, та только головой покачала:
-Бедняга. Но ничего, я ей своё лекарство принесу. Хорошая она, славная. А ты, Ладик, никак к девочке присмотрелся?
Ласло улыбнулся:
-Всё-то ты замечаешь, Юзечка, всё видишь.
-А что отец скажет?
-Юзечка, ты не забыла, что я уже большой мальчик, и даже школу закончил, - его зелёные глаза смеялись.
-И даже университет… - кивнула Юзефа, - и всё же… Разве ты не понял ещё, тут особая история? Здесь прошлое перепуталось с настоящим. Он не хочет знать прошлое.
- Понял, Юзечка, давно и многое понял. Но без прошлого нет настоящего, он должен вернуть себе своё прошлое. Помоги ему, Юзечка! Ты же можешь, я знаю.
-Могу, но не стану. Он сам должен захотеть себе помочь, - она достала из шкафчика несколько склянок, накапала из них в мензурку, поболтала, - пойду к Наталье, а то наш доктор нашпигует её уколами.

Галич злился. Злился на себя за то, что безобразно проспал и вместо шести утра проснулся в девять. В наказание он влез под ледяной душ и упорно стоял под колкими струями, пока кожа не пошла пупырышками. Потом тщательно брился, стараясь не глядеть на омерзительно красивую физиономию в зеркале. Наметил себе обязательно поговорить с Ладиславом насчёт этой строптивой девчонки: не нужен ему этот роман. И вообще пусть подальше держится от семейства Азаровых. Сегодня же отправит их в Ужгород, а то приедет следственная бригада и тогда, есть такой вариант, Азаровым придётся здесь задержаться.   
Неудачи начались уже через час. Марина сообщила, что следователь уже выехал к ним. Галич чертыхнулся и поспешил к Юзефиному дому, совсем выпустив из виду, что Наталья, скорее всего, уже на процедурах в санатории. Конечно, дома никого не оказалось. Он заглянул в комнату квартирантов, удивился разгрому: незастеленные постели, одежда, разбросанная по полу. Куда это они так торопились? Может, тоже проспали?
Он решил заглянуть к Юзефе. Но в массажном кабинете Юзефы не оказалось. Наверное, Наталья на процедурах – это тоже было неудачей, потому что время бежало, а чтобы проехать двенадцать километров по отвратительной дороге полицейской машине нужно не более тридцати минут. Надо признать, что его затея не удалась. Теперь Азаровых уже не вывезти. Он вышел в санаторный холл и замер. Из столовой доносилась мелодия. Кто-то наигрывал её на пианино. Он обожал эту песню, и ненавидел её. Любимая песня Натальи – трогательная и простая. Сколько раз Витька Иващенков просил её: «Сыграй, Наташенька!». Потом садился так, чтобы видеть её лицо и благоговейно замирал. И Женька пристраивался рядом, тихонько подпевал. Витька цыкал на него, и тот замолкал. Наталья выучила песню на армянском, и никому из них даже в голову не пришло смеяться над совсем уж нелитературным звучанием для русского уха слова «красавица» по-армянски. Потом, уже в Афганистане, Витька просил Женьку петь ему эту песню чуть ли не каждый вечер, закрывал глаза и слушал.   
И вот теперь эта щемящая мелодия звучит здесь, в Карпатах. Он заглянул в столовую. В пустом зале на маленькой эстраде, легко касаясь клавиш, сидел Ладислав и наигрывал проклятую песню.
-Ну вот, хоть кого-то я встретил, - Галич подошёл к сыну, - музицируешь?
Ладислав доиграл, закрыл пианино, надел свою камуфляжную перчатку и только тогда посмотрел на отца:
-Наталья Николаевна заболела.
-Да? Этого следовало ожидать с такими-то балованными недорослями, - равнодушно бросил Галич, - ты-то что так волнуешься? Не родственница всё-таки!
-Отец! – Ласло шокировали брезгливые нотки в голосе Галича. Но тот не обратил внимание или сделал вид, что не обратил внимание на возмущение сына.
-Сегодня день сплошных неудач, - поделился он, - хотел посадить этих Азаровых в машину да и отправить их с глаз долой. Не успел. Эта нелепая болезнь  мамаши-наседки, во-первых. А во-вторых, сынок, спешу сообщить пренеприятное известие: к нам едет ревизор…
-Какой ревизор? – не понял Ласло.
-Ах, да! Ты же не учился в нашей школе, Гоголя не читал… Кстати, полезно почитать. Займись этим. А то как-то стыдно даже: искусствовед, а Гоголя не читал!
-Да читал я, читал, - с досадой отозвался Ласло, - так какой ревизор?
-С минуту на минуту здесь будут господа полицейские. Начнут тут трясти всё…
-Но надо же ребёнка искать.
-Надо. Ты постарайся не особенно мельтешить перед ними. Может, отправить тебя домой?
-Мне-то чего бояться? – удивился Ласло и добавил сердито:  - и никуда я не побегу.
-Ну да, здесь же прекрасная дама, нуждающаяся в своём рыцаре!
Ласло вглядывался в отца. Что это с ним? Циничный, злой, жёлчный.
-Кстати, что это ты тут наигрывал? – он насвистел мотив, - знакомая мелодия…
-Наталья Николаевна в бреду напевала, - он достал  из кармана сложенный блокнотный листок, но всё ещё колебался – отдать или нет?
-О, даже бредила? Бедная наседка…
-Всё, хватит, - рассердился Ласло, - пойду, у меня дела в управе. Вот, возьми, - и сунул в руки отцу листок. Тот взял, развернул. Его безупречные губы скривила циничная усмешка. Он медленно и очень аккуратно разорвал листок пополам, потом ещё раз и ещё, сжал обрывки в кулаке так, словно хотел размолоть их в пыль, высыпал в корзину для мусора. Смятые порванные крылышки бабочки-однодневки улетали в прошлое. Он встряхнул руки – всё, ничего не осталось.

Следователь удобно расположился в здании управы и сразу начал опрос жителей. Уже через два часа нудной работы выяснилось, что все задорожные дружно дают показания против некоей курортницы и её детей. Люди рассказывали, что видели, как она уводила мальчика в лес. А за пару дней до этого испуганные ребятишки прибежали с криками, что москалька жарит детей живьём и ест их. Следователь, слушая и записывая этот бред, досадливо крякнул. Только этой дурости ещё не хватало! Он вышел на улицу и направился к санаторию. Предстоял разговор с управляющим Усадьбой и той самой москалькой, на которую единодушно показывали сельчане. С Галичем следователь был знаком ещё по делу трёхлетней давности. Тогда кое-что осталось неясным, теперь интуиция подсказывала ему, что эти дела могут быть косвенно связаны. Странный металлический гул накрыл пространство. Что-то огромное ворочалось и скрежетало сразу отовсюду.
-Что бы это могло быть? – обеспокоенно спросил его возле санатория курортник в белой кепочке.
-А кто его знает? Может самолёты? – предположил следователь, он  втянул голову в плечи – так противно скрежетало вокруг.
-Точно, самолёты, - согласился кепочный дядька, - наверное, летят параллельным курсом.
-Да вы что?! Что вы такое говорите?! – возмутился стоящий рядом курортник, - с чего бы это им тридцать минут лететь параллельным курсом? Что тут у вас – репетиция воздушного парада идёт или тренировочные полёты с базы НАТО ведутся? И где след от самолётов? Небо чистое, словно его выгладили.
Скрежетание куполом накрыло деревеньку и никак не хотело прекращаться. Народ высыпал на улицу, люди тревожно оглядывались, ища источник звука. Встревоженная Юзефа подошла к Галичу:
-Старики говорили, что так земля стонет, - тихо, чтобы никто не слышал, сказала она ему, - птицы улетели, звери уходят, земля стонет. Плохо это, Галич, очень плохо. Что-то должно случиться… 

За то время, пока следователь опрашивал жителей деревни, Галич вызвал продавщицу сувенирного магазина и велел ей ждать в приёмной главврача. Встретив Юзефу, как бы между прочим поинтересовался, что она думает о состоянии Натальи.
-Нервы… - неопределённо ответила Юзефа, - пройдёт… Было плохо, конечно, но доктор ей капельницу назначил, да и я кое-что дала. Молодая, справится. Дети там дежурят.
-Дети…- ни с того ни с сего опять разозлился он, - эгоисты! Разбаловали их… Будь я на месте родителей, задал бы им трёпку, чтобы думали,  прежде чем делать что-то.
-Значит, они радоваться должны, что ты не их родитель, - усмехнулась Юзефа, - своих роди, тогда и учи, как воспитывать.
Он только криво улыбнулся в ответ. Они с Камилой не раз обсуждали это ещё в те их, ранние, годы совместной жизни. Жена всегда отшучивалась, говорила, что стара уже заводить детей. А однажды призналась, скорее, проговорилась:
-Я – плохая мать, Эдди, - она задумалась, подыскивая слова, - сам видишь, растёт с няней Ладислав, а я, вместо того, чтобы рядом быть, по чужим странам моталась, людей лечила. Чужих выхаживала, а о своём ребёнке неделями-месяцами не вспоминала. Нормально это? А теперь ты появился. Как же я стану делить себя между тобою и каким-то ребёнком? Не смогу я… Для меня ты всегда останешься на первом месте.
-На первом месте с такой-то фальшивой образиной?!
-Прекрасное лицо – зря злишься. И потом, Эдди, душа твоя – преданная и нежная – вот главное.   
Больше они на эту тему не заговаривали, а Галич всё свободное время отдавал Ладиславу, дивясь самому себе, что находит занимательным и приятным общение с ребёнком Камилы. Правда, этот ребёнок заслуживал внимания, а ещё Галича безмерно трогало доверчивое обожание мальчика. Он так тянулся к своему мрачноватому неразговорчивому отчиму, так верил ему, что Галич не просто ощутил ответственность за ребёнка, - он почувствовал себя настоящим родителем Ладислава, ответственным за его будущее. Да что там будущее?! – за всю его жизнь!
«Наверное, я ограниченный идиот, если не в состоянии найти общий язык с двумя вполне себе симпатичными недорослями», -  сказал себе Галич  и, полный благих намерений, решил нанести визит их матери.
В двухместной палате со всеми мыслимыми удобствами: душ, туалет, окно в сторону Волшебного сада – царили тишина и покой, потому что все спали. Двойняшки притулились валетом на одной кровати и не просто спали. Они, что называется, дрыхли так, что хоть за ноги тащи, - не проснутся. Галич язвительно покивал: называется ухаживают за больной матерью.
Наталья, укрытая под самый подбородок, спала беспокойным сном. Веки её с короткими, но очень густыми ресницами вздрагивали. Прядь длинных волос пролегла по лицу, явно беспокоя её. Галич оглянулся на спящих недорослей, раздумывая, разбудить их или нет. Потом мягким движением приподнял голову больной и осторожно вытянул из-под неё густой сноп сухо шуршащих волос. И тут его прошиб пот, потому что он как бы распался на три части: голова не желала поддаваться воспоминаниям, сердце зашлось от ощущения потери, а проклятые руки вспомнили очарование шёлковых прядей, пропущенных между чутких пальцев. От этого было муторно и больно. 
Он неслышно опустился рядом на колени, заплёл роскошные волосы в неуклюжую косу, уложил её на подушку, рывком поднялся и быстро вышел. 
Определить сейчас своё состояние он смог бы одним словом: тошно. Ему никак не удавалось соединить в одно целое развалившийся на части организм.
Скрежещущий звук накрыл всех с головой, разразился длинным стоном-вздохом. Сотрудники санатория и курсовочники повыскакивали из кабинетов и взволнованной толпой высыпали на улицу. Звук разрастался и становился всё более и более неприятным. Люди вертели головой, пытаясь определить источник, но звук шёл сразу отовсюду, заполняя пространство.
-Плохо это, Галич, - повторила Юзефа, - земля стонет.
-Что ты предлагаешь? – прищурился он на безмятежное небо, - сама же говоришь, что так уже бывало.
-Бывало, - согласилась она, - но тогда землю не трясло. А теперь трясёт. Устала она от нас.
-Юзефа, - тоном  многотерпеливого учителя проговорил он, - это всё нелепая мистика, местный фольклор – и только. А вот то, что землетрясение было – это плохо. И хотя его магнитуда составила, я думаю, не больше полутора баллов и глубина была порядочная, кто его знает, как оно может в дальнейшем тряхануть? И ещё гул этот странный. Так что, скорее всего, здесь никакой мистикой и не пахнет, всё очень просто: обычное явление природы. Не думаю, что нам надо суетиться. Небоскрёбов поблизости не наблюдается, народ умный: при первых серьёзных толчках все выйдут на улицу. Что ты так на меня смотришь? 
-Ну-ну, - по её скептическому тону было ясно, что она не согласилась с версией Галича, - всё-то ты знаешь, всё объяснил. А я тебе скажу: не зря сейчас здесь Дарка объявилась. Знает она, что здесь скоро будет. Дан ей дар такой. Вот и притащилась она. И ещё скажу тебе, Галич, не ко мне она пришла. Ей ты нужен.
-Я?! Зачем?
-Ты. А зачем - то ей одной ведомо. Здесь она где-то крутится, ищи её возле себя.
-Юзефа, ты только послушай себя: какая-то сумасшедшая баба уводит детей, делает с ними невесть что – и это для того, чтобы встретиться со мною. Глупо и нелепо. 
-Не глупо, совсем даже не глупо. Она, как гадюка, подползла к тебе и ищет место, куда бы ужалить побольнее. Так было с Камилой, это ведь она тебя через её смерть укусила. Ослабел ты тогда, но Белая дева отвела беду от тебя. Дарка и к Ладику подобралась бы, но знает, что ей со мною не справиться. А тебя я не могу защитить, потому как ты сам себе защита. Но проклятая Дарка нашла, как достать тебя. И история с Натальей тому подтверждение.
-Какое отношение имеют Азаровы ко мне? – вспыхнул он, - это чужие для меня люди.
-Да? Ты это следователю рассказывай, а не нам с Ладиком. А уж как Дарка всё о тебе знает  – это другой разговор. Стерегись её, Галич.
-Вот ещё! – возмутился он, - я – здоровый мужик буду бегать от какой-то деревенской тётки! Хочет она встретиться со мною, значит, встречусь. А там посмотрим, кто кого.
Со следователем у него состоялся долгий разговор. Тот помнил, с кем имеет дело: у Галича иное гражданство и он хозяин здешних мест. Начальству не понравится, если будут осложнения со здешним «барином», который не только давал работу жителям нескольких деревень в округе, привлекая сюда туристов и курортников, но и делал инвестиции во всё, куда было можно вложиться. При этом не забывая о местном руководстве, уже привыкшем к регулярной «подкормке». Потому следователь осторожничал, не нападал, слушал, делая свои выводы и не раздражая «барина». Он обменялся с управляющим Усадьбы энергичным рукопожатием, устало рухнул в кресло за столом и приготовился «работать с новыми свидетелями».
Вызванная Галичем продавщица ничего особенного не сообщила. Всё та же история: курортница увела мальчика в кусты. Следователь решил немедленно поговорить с этой заезжей дамой. Далеко идти не пришлось бы:  дама слегла и обитала на втором этаже санаторного корпуса.
-Что ж вас удивляет, - приостановил следователя Галич, когда тот уже направился к выходу, – у женщины случился нервный припадок, когда она увидела, что толпа орущих баб пытается чуть ли не линчевать её детей.
-У детишек тоже нервный припадок? – невинно прищурился следователь, - и с ними нельзя встретиться?
-Они в палате, дежурят возле матери, - нахмурился Галич, ему не понравилась ирония следователя, - я так понимаю, вы хотите убедиться, что Азарова в самом деле больна и никуда не сбежит? Тогда, если вы не против, мы поднимемся туда вместе. Мне хотелось бы поприсутствовать при вашей беседе с детьми Азаровой. Это возможно? Вот и хорошо.
Следователь шёл за стройным «барином» и прикидывал про себя, с чего это вдруг тот принимает такое горячее участие в каких-то приезжих москалях. Взглянув на безмятежное лицо спящей молодой женщины, следователь вызвал в коридор её великовозрастных детишек. Брат и сестра нервничали. Почему? Они отвечали на дежурные вопросы, поглядывая на Галича. Это тоже не понравилось следователю. Неужели сговор? Тогда что они скрывают? И следователь решил дождаться, пока подозреваемая Азарова придёт в себя, допросить её и тогда решить уже, что предпринять. Он велел сопровождавшим его двум сотрудникам организовать возле палаты пост и дежурить по очереди. С тем и укатил восвояси, пообещав приехать завтра пораньше. Уезжал с неприятным ощущением, что делает что-то не так, к тому же этот барин Галич с бесцеремонной настырностью несколько раз напомнил ему, что неплохо бы всё-таки начать поиски ребёнка со служебными собаками, а не терять время на ненужные разговоры.

Галич отправил двойняшек с Ладиславом домой, строго наказав ему, чтобы он глаз с них не спускал и слушался Юзефу.
-Напутствие, как маленькому, - усмехнулся Ласло, но натолкнувшись на строгий взгляд отца, кивнул: - не беспокойся. А ты как?
- Останусь в санатории. Не нравится мне эта история, ой, как не нравится.

Обычно неумолкающая ни на минуту Келка, молча помогала Ласло работать в стойле, стараясь не встречаться с ним взглядом. На лице у неё появилось трагическое выражение, потом оно сменилась выражением непоправимой безнадёжности. Она хваталась за самую тяжёлую работу до тех пор, пока Ласло не забрал у неё очередное неподъёмное ведро воды. Тогда она села на охапку сена, уткнулась лицом в коленки и заплакала. Ласло вздохнул, подошёл и сел рядом. Он догадывался, что сейчас творится в её душе.
-Ласло, я такая свинья! – слёзы отчаяния потоком лились из сверкающих синими искорками глаз, - ведь это из-за меня маме стало плохо. Из-за меня! Это я на спор с Юркой полезла в Волшебный сад. Глупо, как глупо! Знала же, что маме нельзя нервничать… Папа сказал нам с Юркой, чтобы мы присматривали за мамой, что он полностью доверяет. А мы такое натворили!   У мамы уже так было, только давно, очень давно. На её день рождения. Там что-то произошло, только я не знаю что. Папа говорил, что ей тогда Голицын подарил тюльпан. Совсем чёрный. Но они почему-то поссорились, сильно поссорились. Голицын ушёл, а мама заболела. Так, как сейчас болеет: с бредом, температурой. Тогда дедушка с бабушкой ещё живы были, так они никого к ней не пускали, боялись, что припадок может повториться.
А недавно она так упала, что сотрясение мозга было. И опять из-за меня. Что ты так смотришь? Да, из-за меня. По радио Розенбаум песню пел: «В Афганистане, в чёрном тюльпане, с водкой в стакане мы молча плывём над землёй…». Знаешь такую? Нет?! Ну у вас тут совсем медвежий угол. Про войну в Афганистане слышал? Ну хоть это ты знаешь. Чёрным тюльпаном называли самолёты, в которых вывозили тела погибших – «груз-200». Слышал о таком? И это ты не знаешь?! Слушай, ты когда школу закончил? Наверное,  года два назад, да? Так как же ты не знаешь таких вещей? Или у вас здесь не вспоминают погибших? Ладно, я другое хотела сказать. Я тогда радио громко включила и говорю маме, что, мол, такое этот самый чёрный тюльпан? А она раз – и уже на полу с разбитой головой. Она вообще слышать не может об Афганистане. Я же рассказывала тебе, там её друзья погибли и папа чуть не погиб, - Келка замолчала, шмыгая носом, глаза  опять налились слезами. Ласло взял её руку, погладил вздрагивающие пальцы, но она отстранилась, встала и пошла прочь, бросив через плечо: - ты не должен жалеть меня. Таких, как я, надо гнать от себя…
Юрка занимался обычным вечерним делом – доил козу. Но сегодня у него было паршивое настроение, видимо, животное это почувствовало. Коза беспокоилась, переступала копытцами, оборачивалась, будто спрашивая: в чём дело-то? Юрка возился дольше обычного. Ему было стыдно показаться на глаза Юзефе и Ласло. Но, как не оттягивал он этот момент, пришлось закончить козьи дела и идти в дом. По красным Келкиным глазам он догадался, что та так же терзалась, как и он. Он не стал даже пить своё любимое молоко – сразу следом за сестрой ушёл к себе. Конечно, уснуть не получалось. Это ведь так хорошо: спишь, ночь проходит и вроде бы всё уже видится не таким ужасным. Вот им, видимо, в наказание и была дана бессонница: лежите, уставившись в серый ночной потолок, и думайте о собственной глупости, великовозрастные самоуверенные дураки. Правильно их Галич назвал недорослями. Заслужили!

Галич на цыпочках поднялся на второй этаж, туда, где возле палаты «подозреваемой» Азаровой дежурил полицейский. Молодой парень сидел за столом, воткнув в уши наушники и дёргая головой в такт мелодии. Галичу можно было хоть сапогами топать по лестнице – полицейский бы его всё равно не услышал. Хорош охранничек!
Из палаты вышла медсестра, увидела Галича:
-Что это вы здесь, Эдуард Петрович?
-Хотел спросить, как больная?
-Спит. Но странный такой сон – всё время глаза двигаются.
-Так не должно быть?
-Почему? Так может быть, у всех во сне глаза двигаются, но не постоянно же!  А у больной Азаровой постоянно. Мозг никак не может успокоиться. Вы спросите у доктора, он лучше объяснит. Мы уже три капельницы прокапали: спит, а глаза двигаются.
-Может, надо ещё чего-нибудь успокоительного ввести?
-Нет, больше нельзя. А то она совсем не проснётся. Доктор думал, что это простой случай. Оказалось, нет. Он не может понять, что её не отпускает.
-Это как?
-Её словно бы что-то держит там, по ту сторону сознания. Это так доктор сказал. Он говорил, что это, конечно, не научно, но по-другому он не может выразиться.
Вот как, значит: что-то держит по ту сторону сознания. И похолодел. А если это Даркины штучки? Может быть такое? Может. И в палату сейчас не пройти – парень в наушниках не пустит. Разве что через окно попробовать? Он открыто и независимо прошёл мимо полицейского, впрочем, не обратившего на него внимание, в приготовленную для него комнатушку - пока пустующую будущую кладовку. Не стал раздеваться, обрушился на застеленную кровать и мгновенно провалился в сон.
…Они сидели за массивным столом: Ирина и Дарья Алексеевна. И место это напоминало старый зал суда. Закуточек, ограждённый деревянными балясинами с перилами – место для обвиняемого. Обвиняемый – это он сам, сегодняшний. Он догадался, что судить сейчас станут его очень пристрастно. За его спиной кто-то был, он чувствовал тепло, идущее к нему. Оглянулся: никого.
Ирина настойчиво втолковывала что-то Дарье Алексеевне:
- Всё логично, Дашенька. Гадёныш – потому гадёныш, что природа у него такая. Ждёт не дождётся, как бы побольнее укусить. Не может он быть другим.
-Ира, что ты такое говоришь! Шестилетний ребёнок не может быть виноват в таких грехах. Сколько можно уже обвинять бедного мальчика?
-Ах, перестань. «Бедный мальчик»! Как-никак он мой племянник. Упрямство – тупое, наглое – это о нём. А ещё эгоизм. Потому и не слушался тогда, когда ещё все живы были. Разве мы не отбирали у него его бирюльки? Разве строго  не приказывали, чтобы никаких блестящих камешков… Я ведь лупила его даже, тайком от Галочки, конечно. Как-то раз взяла иголку от шприца и ну тыкать ему в пальцы, чтобы никогда и желания не появлялось видеть эти камешки. Мама увидела, наорала на меня. Тоже защищала внучка любимого. И чего они с любовью своею добились? А ведь всё могло сложиться по-другому! Это он жизнь мою загубил, он проклятый! Из-за него, из-за этой твари поганой мама бедная ушла. А ты думаешь, Галочка просто так в три дня там в Большом доме сгорела? Наивная ты, Дашенька. Это же она своего сыночка ненаглядного, этого гадёныша неблагодарного спасала!
-Тётя Ира, - не выдержал Галич, - что ж вы всё казните и казните меня?
-Ну ты посмотри, - повернула она к нему злое лицо, и её глаза гневно сверкнули, - это недоразумение смеет ещё что-то лепетать! Будто ты не знал, почему так быстро Галочки не стало? Смотри, Дашенька, как этот поганец из себя святую невинность корчит. Она, Галочка, знала, что серьёзные люди в погонах обязательно докопаются до твоих, мерзавец, «способностей». Будь они прокляты, эти твои способности! Знала, бедняжка, на какие штучки те способны, потому и решила отвести их от тебя. А что с неё, мёртвой, спросишь? Она ведь тоже Голицына была, и у неё кое-какие таланты были. Вот и заморочила она их, и ушла. Ушла, тебя спасая!
Галич тяжело опустился на стул. Опять что-то делалось с глазами: всё расплылось, потекло. Он снял очки, потер глаза, недоумённо глянул на пальцы – мокрые. Он уже забыл, когда плакал в последний раз. Тяжёлый ком образовался где-то за грудиной и никак не хотел уходить. Что-то лёгкое, тёплое коснулось его седых волос, нежно дохнуло в лицо, высушивая мокрые глаза и щёки.
-Мама, - догадался он, - ты здесь, рядом…
-Здесь, рядом, - шепнул она, - мой бедный, бедный мальчик… Ничего, ты справишься…
А Ирина продолжала:
-Теперь ты, Дашенька, скажи.
-Я не хочу, Ира. Это неправильно… Марку и так в жизни много чего страшного выпало.
-Что, что такое?! Неправильно?! И это говоришь ты, которая доверяла ему, как собственному сыну! Не ты ли радовалась, что Наталья всегда будет под присмотром достойного человека? Что будет у твоей дочери советчик и помощник?
-Да, но…
-Никаких «но»! Куда делся этот советчик и помощник, скажи! Вот то-то же! Сбежал, бросил. У него-де другие интересы!
-Наталья сама выбрала свою судьбу, - слабо возразила Дарья Алексеевна.
-Смотрю я на тебя, Дашенька, - блаженная ты, ей-богу, блаженная. Ну, то дело твоё. Но пусть он ответит, зачем ребят за собой потащил. Что молчишь?
Галич только плечами пожал: знает тётка, как больнее уколоть, ох, знает.
-Ишь, плечиками дёргает, - не унималась Ирина, - рожу новую себе скроил, имя сменил, думал и душонку чистенькую себе приобрёл. Ан, нет, не получилось! Волчара бездушный! Как уж я Петечке объясняла, говорила, что не тот он, кого возле себя держать надо. Уж в чём в чём, а в этом я разбираюсь. Гони, говорила, его от себя – ведь предаст же! И что? Права я оказалась…
-Чем же это я дядю Петю предал, - поднял голову Галич, – чем?
- И он ещё спрашивает! – возмутилась тётка, - да Петя же…
-Ирина, это не твоё дело, - решительно прервала её Дарья Алексеевна, - замолчи!
-Нет уж, - теперь уже рассердился Галич, - пусть скажет! Я хочу знать, что ещё такого натворил, за что меня дядя Петя может числить в предателях?
-Сидишь? – справа раздался злой Витькин голос, - расселся тут, барин!
Витька, в драной форме, босой, неприязненно сузив глаза в щёлочки, презрительно скривил рот:
-Сидишь, самолюбие лелеешь, обижаешься на всех… «Совесть, благородство и достоинство – вот оно, святое наше воинство»… Где оно, твоё благородство? Слова – пустышки. За окно посмотри, достойный друг мой!
Так цветисто выражаться было совсем не в манере Витьки Иващенкова, и Галич уже хотел ему об этом заявить, но школьный друг неожиданно рявкнул:
-Вставай, зараза, иначе поздно будет! – и Галич проснулся весь в испарине. Быстро-быстро поморгал, отгоняя дурной сон. В ушах стояло «иначе поздно будет!». Он, как подброшенный пружиной, подлетел с кровати, сунулся к окну и выругался. Внизу, в лунном луче, взявшись за руки, стояли двойняшки. Даже отсюда, со второго этажа его близоруким глазам были видны их бледные лица. Не лица – безжизненные маски.
Он вылетел из комнатушки, пронёсся мимо мирно спящего полицейского, так и не снявшего свои наушники, ссыпался по лестнице и выскочил наружу. Двойняшки повернули головы в его сторону. Нет, с облегчением вздохнул он, нормальные лица, только сильно напряжённые. Он подошёл ближе. Вот оно! То ли шёлковая, то ли капроновая, чёрт её знает какая, петля была наброшена каждому из них на шею и туго затянута так, что врезалась в тонкую кожу. Натянутая верёвка уходила куда-то в темноту.   
       -Почему вы здесь? – осторожно подходя к ним, спросил Галич, догадываясь, что что-то неведомое, таящееся сейчас от него, может вынырнуть из тьмы внезапно и опасно. Говорить двойняшки не могли, только беспомощно хлопали одинаковыми глазами, опасливо поглядывая куда-то ему за спину. Он резко обернулся и отпрянул в сторону. Вовремя! Дарка уже приготовила и для него такую же петельку-удавку.
-Стой, где стоишь! – прошипела она, - а то дёрну за верёвочку и…
Она не договорила, но и так ясно, что могло бы произойти, если бы она «дёрнула за верёвочку».
-Что ты! Что ты! – испугался Галич, - пожалей ребятишек! Что тебе надо, Дарка, скажи. Я всё сделаю!
-Что-то больно сладко ты поёшь, - подозрительно вглядываясь в Галича, сказала Дарка, - мне нужен твой Сад.
-Всего лишь?! – обрадовался Галич, - что же ты сама туда не пришла?
-Не морочь мне голову! Поди, знаешь, что без тебя мне туда вход заказан. Не пускает меня Сад к себе…
-Конечно, конечно, Дарка, я отведу тебя. Но дай слово, что отпустишь их! Зачем они тебе? Ты и так сильная мольфарка. Такая же, как Юзефа, - вот это он зря сказал, потому что Дарка ощерилась, плюнула и дёрнула за концы верёвки так, что двойняшки засипели.
-Тьфу на твою Юзефу, - она плюнула в пыль, - что мне какая-то знахарка? Я сама себе царица!
-Царица? Ты не царица – ты королева! – льстиво улыбаясь, кланялся ей Галич, - тебе мольфарский трон нужен. Отпусти детей, и пойдём в Сад.
 -Веди уже, там видно будет, - ей понравилось, когда он назвал её королевой. А что? Чем не королева? Вон как хозяин здешних мест ей кланяется. Трус! А впрочем, её все боятся.
-Да-да, сейчас пойдём. Но ослабь хотя бы верёвку, ты же их задушишь! – Дарка щёлкнула пальцами, и верёвка ошейником легла на плечи двойняшек. Юрка потянулся рукой к багровому рубцу, но Дарка тут же затянула петлю:
-Не трожь! – цыкнула она, и Юрка покорно опустил руку.
-Дарка, а скажи ты мне, почему говоришь не по-ураински? - медленно двинулся в сторону Сада Галич.
-А мне всё равно, как говорить, - равнодушно отозвалась Дарка. Она зорко следила за Галичем, боясь каверзы с его стороны. Но вроде бы он честно играл, подвоха не было.
Они прошли ещё пару шагов, и Галич остановился возле ворот  Волшебного сада. Келка с Юркой подивились, что идти-то было всего ничего. Вошли и в изумлении остановились. Сад дышал зимою.
-Что это? Ты куда привёл? – озираясь по сторонам, Дарка везде видела усыпанные снегом поникшие растения, - лето на дворе…
-Волшебный сад сам выбирает, кого как встретить, - пожал плечами Галич, - мы пришли. Отпускай ребят!
Но Дарка наоборот одним щелчком вновь затянула узлы:
-Веди к часам, - приказала она.
Галич внимательно посмотрел на неё, кивнул и покорно пошёл вперёд. Дарка, постоянно оглядываясь, шла за ним, таща на верёвке двойняшек.
-Зачем ты мальчишку увела? – вдруг спросил Галич, - почему к Азаровым цепляешься?
-Укусить тебя захотелось, - засмеялась как залаяла Дарка и уже серьёзно бросила: - связан ты с ними. Я такое всегда чую.
-А куда мальчика дела?
-Так тебе и расскажи всё!
-А чего ты боишься? – удивился Галич, - расскажи, Дарка, не бойся!
-Никого я не боюсь, - рассердилась та, - на что мне тот сопливый пацан? Цыганам продала, а те уж далеко ушли.
-Ох, и хитрая же ты, Дарка, - восхитился Галич, - ловкая да быстрая!
-А как же? – она польщенно ухмыльнулась, - иначе нельзя, - и обеспокоилась: - что-то долго мы идём…
-Вот, пришли уже, - он отступил в сторону, открывая вид на расчищенное от снега пространство дворика, где в центре на каменной глыбе огромные стрелки двигались по чёрному циферблату. И лунный луч тащился за минутной стрелкой точно привязанный к ней. Юрка быстро взглянул на Келку. Та была поражена не менее его: это было другое место! Если бы не стягивающая её горло верёвка, она засыпала бы Галича вопросами.
Дарка разглядывала часы: до трёх ночи оставалось несколько минут.
-Когда стукнет три, останови часы, - велела она Галичу. Тот испуганно отшатнулся:
-Что ты! Что ты! Нельзя этого делать!
-Три часа – это моё время! И Камила твоя попалась в этот час. И та москалька бы попалась, но сбило меня что-то. А теперь уже не собьёт. Моё это время! Оживёт замок!
-Никак ты хочешь к Поганой деве в гости? – искренне удивился Галич.
-«В го-о-ости», - передразнила его Дарка, - я к себе хочу! Я -  хозяйка замка! И зови меня «пани графиня»! – она вцепилась в Галича, брезгливая гримаса исказила его лицо на мгновение.
-Как скажете, пани графиня, - покорно склонил красивую голову Галич.
В этот момент Юрка прямо-таки возненавидел его за трусливую покорность. Если бы не мерзкая верёвка, Юрка бы задал трёпку сумасшедшей тётке! Это надо же: возомнила себя какой-то графиней, приказывает тут!
Минутная стрелка подползла к двенадцати, а часовая замерла на сверкнувшей золотом тройке. Сейчас прозвучит хрустальный перезвон. Вместо этого часы грубо и тяжело начали отбивать время.
-Останови их, - завопила Дарка, - быстро!
-Да, пани графиня, уже сделано, - поклонился Галич. Дарка отпихнула его и стала всматриваться в темнеющую громаду впереди. А там одно за другим стали вспыхивать светом квадратные окна огромного замка. Распахнулись двери, выбросив на площадку колеблющийся желтовато-оранжевый свет. Двое слуг с факелами вышли и уважительно поклонились Дарке. Та, не глядя на них, двинулась внутрь.
-Пани графиня, - почтительно позвал Галич, - отпустите ребятишек! На что они вам?
-Э нет!  - она остановилась на пороге, - теперь-то никуда я их не отпущу. И тебя тоже. Будете сидеть в клетке, потешать меня. Силы-то у тебя больше нет!
Галич с недоумением покосился на неё, не понимая, отчего это она не отпускает его и зачем он ей нужен.
Они вошли в замок. Двойняшкам показалось немного странным, что за огромной замковой стеной вместо внутреннего двора со всеми нужными постройками, сразу оказался обширный зал. Закопчённые стены старинной кладки украшали гобелены гигантских размеров, из окон дул ветерок и тканые ковры слегка покачивались. Натыканные повсюду факелы, коптили уходящий на много метров вверх потолок с почерневшими балками. Чудовищный камин, куда, наверное, можно было засунуть тушу быка, пылал,  посылая в пространство тепло и оранжевый отблеск огня. На возвышении стояло подобие резного деревянного трона. К нему и направилась Дарка. Она взгромоздилась на сидение и трижды хлопнула в ладоши.
Сбоку выскочили слуги, они несли длинный стол, уже уставленный блюдами с разной едой.
-Пани графиня, хотя бы снимите с них верёвку, - стал упрашивать Галич. Та приняла кубок с вином из рук слуги, попробовала, одобрительно кивнула:
-Кто ж так просит? – скривила она рот, - ты – холоп, и знай своё место! Ну-ка, стань на колени перед госпожой!
Галич вскинул было гордую голову, но тотчас  плечи его поникли и он опустился на колени:
-Снимите верёвку с ребятишек, пани графиня! – униженно и смиренно проговорил он.
-Не делайте этого! – просипел, задыхаясь, Юрка, - не надо!
-А, вот они как! – в голосе Дарки прорезались стальные нотки, не обещавшие ничего хорошего, и она нетерпеливо забарабанила по столу ногтями, - что же ты не научил их покорности? За это ты получишь кнутом. Сегодня я добрая и могу себе позволить развлечение.
Она щелкнула пальцами и верёвки, стягивающие шеи двойняшек, исчезли, словно их и не было. Дарка хлопнула в ладоши, вошли двое гайдуков с топориками и кнутами в руках. Дарка кивнула в сторону своих пленников. Гайдук взмахнул кнутом, и плетёный ремень обвился вокруг Юркиных ног. Гайдук еле уловимым движением подёрнул кнут, и Юрка с высоты своего немалого роста грохнулся на укрытый несвежей соломой каменный пол.
-Юрка! – бросилась Келка к брату. Взмах кнута – Келка увернулась, а Дарка захохотала:
-Хорошая игра! Давай, гони их по залу!
Теперь гайдуки стали так, чтобы из образовавшегося коридора из щёлкающих по полу кнутов нельзя было выбраться, не получив удара по спине. Пленники пытались уворачиваться, но обжигающие прикосновения плетёного ремня с узлом на конце сбивали с ног. Юрка  с Галичем изо всех сил старались прикрыть собою Келку, на которой ухмыляющиеся гайдуки уже располосовали тоненький сарафанчик, и он повис длинными лоскутами. Уворачиваясь от очередного удара, Юрка поймал взгляд Галича. Тот дёрнул подбородком в сторону двери и получил очередной удар, сбивший его с ног. Теперь Юрка стал отскакивать от кнута, продвигаясь в указанном направлении. Галич схватил Келку в охапку и, прикрывая её собою, ринулся напрямую к дверям. Они неожиданно легко вывалились за порог. Правда, Юрка получил напоследок хороший удар по спине.
Снаружи никакого света, кроме лунного, не было. И перед ними расстилалась небольшая долина с приветливо журчащим ручейком.
Галич выпустил Келку из рук:
-Как вы себя чувствуете, Келла Евгеньевна? – в его голос вернулась  ирония. Келка ничего не ответила, она пошла прямо к ручейку, влезла в него, зашипев от боли, и разлеглась в воде. Юрка посмотрел на сестру и тоже решил остудить исполосованную спину. Он сбросил пострадавшую рубашку, джинсы и полез в воду.
-Чёрт! Чёрт! Чёрт! – бормотал он, подставляя под поток воды спину. Когда боль немного отпустила, он с опаской поднял голову, вглядываясь в тёмные развалины замка. Только что там светились окна, бегали слуги, охаживали кнутами их бедные спины чёртовы гайдуки. А теперь одни развалины!
Галич тоже снял рубашку, намочил её и вновь надел, он с интересом поглядывал на двойняшек. Ребятишки не ныли, не жаловались, но, судя по появившемуся у них на лицах выражению, были полны вопросами.
-Если вы уже достаточно вымокли, то, думаю, нам пора возвращаться, - позвал он ребят.
Келка вылезла из ручья, пытаясь хоть чуть-чуть прикрыться руками, Галич отвернулся, а Юрка взвился и, подхватив свою рубашку, сунул её сестре.
-А они не станут нас догонять? – Юрка кивнул в сторону замка, на его груди блеснул висящий на шнурке перстень.
-Нет. Не будут, там просто никого нет, - Галич не сводил глаз с Юркиного кольца, - знакомый герб… 
-Это герб Голицыных. Почему вы говорите, что там никого нет? Мы же их только что видели.
-Это были тени…
-Призраки, что ли? – усмехнулся Юрка.
-Не совсем призраки. Я не знаю, как это назвать по-научному. Здесь это называют мороком. Мы все были под воздействием морока.
-Это как гипноз, да? – подошла Келка, закутанная в Юркину рубашку.
-Хорош гипноз: всю спину исполосовали! – проворчал Юрка.
Они вошли в Волшебный сад, полыхающий разноцветьем конца лета.
-И это ваш морок? – оглядывая облитые серебристым светом цветы, спросила Келка.
Не было зловещих часов посреди каменного двора. Была очаровательная лужайка, окружённая кустами цветущих роз, беломраморный крест с букетом свежих цветов у подножия и квадратная башня с изящными часами. Стрелки на часах показывали без одной минуты три, причём сама цифра три отсутствовала. Вот часовая ткнулась в то место, где должна быть тройка, а минутная упёрлась в двенадцать, хрустальным перезвоном отозвалось время и легко отстучало три раза.
-Как же так, ведь три часа уже было? – поразилась Келка, - или это нам тоже показалось?
-Нет, всё было и одновременно не было, - пожал плечами Галич, открывая дверь башни и приглашая их войти.
-Так не бывает! – упрямилась Келка, - это сказки, фантастика, придумки!
-А ведь вы притворялись, когда пугались этой тётки, - вдруг заявил Юрка. Он разглядывал комнату, подошёл к бронзовому бюстику какого-то античного героя, удивлённо оглянулся на Галича.
 -Зачем вы притворялись? – спросила Келка. Ей ужасно понравилась эта гостиная с её тёмно-зелёными шторами, бархатным диваном и таким же креслом у камина. Она бы с удовольствием влезла в это ушастое кресло с ногами, но вспомнила о своём плачевном виде и влажной одежде и примостилась на полу на мохнатом ковре, - да, ещё: спасибо, что прикрывали меня.
-Если хотите есть, - Галич не обратил внимания на их вопросы, - на кухне в холодильнике молоко. Кажется, есть печенье. В комнате сына на втором этаже подберите себе что-нибудь из одежды, там можно и помыться, и поспать. Я собираюсь подойти в санаторий до приезда следователя. Вы как – отсыпаться будете или со мною пойдёте?
-Мы с вами, - разом ответили двойняшки, переглянулись и засмеялись.
-А вы совсем не беспокоитесь о Ласло и Юзефе? – Келка поднялась на ноги, - вдруг эта «пани графиня» там что-нибудь натворила?
-Ничего она там такого не натворила. Юзефа бы не позволила. Спят они. А то, что она вас с братом выманила, - ничего удивительного. Так надо было, иначе её не получилось бы в ловушку загнать.
-Ничего себе! Выходит, мы чем-то вроде приманки были?! – Юрка не знал: рассердиться или посмеяться, - а если бы она и нас, как того мальчишку, цыганам продала?
Галич с сомнением оглядел их:
-Ну, это вряд ли. Вы уже слишком взрослые для этого.
Юрка понял, что он иронизирует, насупился:
-Мы не будем есть. Пошли, - потянул он сестру за руку, - в семь утра не поздно будет встать?
-Не поздно, - отозвался Галич.
Он собирался немедленно залезть под душ и завалиться спать. Всё тело ныло после гайдукского ремня, но сознание того, что он перехитрил Дарку, доставляло удовольствие. Он налил молока в огромную чашку – именно чашку, а не кружку. Кружки он не терпел, они ему ещё в детском доме надоели. Теперь надо предъявить следователю эту сумасшедшую бабу, а то, что она ненормальная, он не сомневался. Сейчас его беспокоили две вещи: странные природные явления и реакция задорожных. Ясно, что Дарка приложила руку к настроениям той части сельчан, она умелый провокатор и обильно посеяла зёрна недоверия. Галич не очень-то верил в возможные беспорядки, но, чем чёрт не шутит? – поостеречься надо бы.
И ещё этот странный скрежет, мелкие землетрясения, исчезновение птиц – плохо, очень плохо. Надо немедленно вывезти отсюда всех курсовочников. Местные-то  не пропадут, а этих лучше увезти. Он допил молоко, аккуратно вымыл чашку и пошёл к себе, в свою, как он говорил, берлогу.

-Миленько, - оглядывая симпатичную, типично «мальчиковую», комнату, процедил Юрка.
-Чур, я первая моюсь! – тут же заявила Келка. Она уже засунула нос в ванную комнату, стянула с крючка на двери полосатый махровый халат, и, не дожидаясь Юркиного ответа, захлопнула дверь. Юрка только хмыкнул и пошёл «инспектировать» комнату. Диванчик, кровать, письменный стол, музыкальный центр – вроде ничего особенного. Встроенный шкаф для одежды. Он открыл его и присвистнул: выбрать было из чего. Сын Галича, видимо, был такого же роста, как Юрка, поэтому он вытянул из ровной стопки пару джинсов, нашёл тёмно-синюю футболку с какой-то эмблемой, подобрал себе бельё и хотел уже сесть дожидаться Келкиного выхода из ванной. Но тут его внимание привлекла полка с книгами. Увесистые тома с репродукциями картин из разных музеев, почти все на английском, но были и на французском и испанском – в этом Юрка не особо разобрался. Между томами стояли две фотографии. На одной – симпатичная рыжеволосая (настоящая русалка!) молодая женщина, а рядом, Юрка прямо-таки ужаснулся, человек со сдвинутым набок лицом. Во всяком случае, так показалось Юрке. И ещё страшные шрамы – просто Квазимодо какой-то! Юрка представил, как этот бедняга ходит по улицам, заходит в магазины, а на него пялятся, конечно, исподтишка, но пялятся и поспешно отворачиваются! Никому такого не пожелаешь. На втором снимке была та же «русалка» с потрясающими  рыжими волосами, но теперь рядом с нею сдержанно улыбался безукоризненно прекрасный молодой мужчина. Этим мужчиной был Галич.
Юрка воровато оглянулся, он не хотел, чтобы Келка видела, как он трогает чужие вещи. Ему хотелось узнать, кто эта рыжеволосая «русалка». Фотография в серебряной рамочке легла на ладонь:
-Камила Мортон, - прошептал Юрка, - вот она какая! Вот кому приносят цветы к мраморному кресту под часами. А кто же ты такой? Не-е-ет!
Он чуть не выронил фотографию, трясущейся рукой вернул её на полку:
-Голицын! Марк Голицын! – но как совместить те чудесные портреты, которые рисовала мама, вспоминая своего школьного друга, и это ужасное лицо?! Но это Голицын, и Юрка в этом не сомневался. Человек, который когда-то сумел отвести смертельную автоматную очередь от отца. Человек, которого все считали погибшим… Человек, который… нет, об этом он сейчас не станет думать, как-нибудь потом. Но мама! Бедная мама! Если бы она увидела это чудовищное лицо! Лучше ей ничего не говорить, тут же решил Юрка. Только интересно, откуда у Галича этот снимок? Он что, знаком с Голицыным? Интересно, даже очень интересно. От сделанного открытия у Юрки разболелась голова.
-Ты чего такой смурной? – закутанная в полосатый халат, Келка возникла на пороге ванной, и затараторила, не дожидаясь ответа: - Юрка, там такой шампунь! Я бы его лучше съела – так он вкусно пахнет. И ещё там всякие ваши мужчинские штучки: бритвы, кремы до и после бритья, даже духи. Или это у вас как-то по-другому называется? Но пахнет всё обалденно. Я всё-всё обнюхала. Иди уже мойся, а то похож на старого облезлого мопса.
-Может, старый, даже, может, облезлый, но никак не мопс, - пробурчал Юрка, уходя в ванную, - там в шкафу есть штаны и футболки. А вот бюстгальтеров я не заметил…
Келка запустила в него влажным полотенцем, но попала в захлопнувшуюся дверь. Она тут же сунулась в шкаф и с огорчением поняла, что особо рассчитывать не на что. С её ростом нужно было бы джинсы вдвое укорачивать. Она тут же разозлилась на неведомого сына Галича, но, поковырявшись в стопках вещей, откопала легкомысленные шорты, футболку с тремя коронами и раскрытой книгой на груди, даже нашла какие-то плавочки – вот смех: опять-таки с этими коронами и книгой. И это на трусах!
Ровно в семь утра торжественно - или это им показалось, что торжественно, - двойняшки сошли вниз. И застыли при виде идеально выбритого, одетого в ослепительно белую рубашку с небрежно подвёрнутыми манжетами Галича. Перед ним на столе дымилась чашка кофе, в сухарнице под салфеткой пряталось печенье.
-Доброе утро, - вполне миролюбиво приветствовал он ребят, - присоединяйтесь, - и он широким жестом обвёл полупустой стол.
-А сахар? – тут же отозвался Юрка, - кофе без сахара – фу!
Келка пнула его под столом ногой: мол, хватит выпендриваться. Она налила из пол-литровой джезвы кофе себе и Юрке, вытянула из-под салфетки печенье и стала его задумчиво жевать.
-Как спалось? – светским тоном поинтересовался Галич, - невесты-женихи приснились? Что вы так смотрите? Неужели никогда не слышали: «Ложусь спать на новом месте – приснись жених невесте»?
- Так то жених невесте, - протянул уминающий очередное печенье Юрка, - а как насчёт невесты?
-И на такой случай есть присказка: «Ложусь спать на одеяле на пуху - приснись, невеста, жениху». Слышали?
-Нет, не слышали. А то обязательно бы сказали. Когда ещё представится возможность увидеть кусочек будущего? – изобразил сожаление Юрка. Никак у него не получалось мирно сосуществовать с этим красавцем.
-Эдуард Петрович, - Келка уставилась на Галича любопытными глазами, и Юрка почувствовал, что сейчас его сестрица что-то ляпнет некстати. И не ошибся: - Эдуард Петрович, а кто такая Камила Мортон?
Галич взглянул на Келку, поставил чашку на стол:
-Камила Мортон – это моя жена, она погибла в этих местах около трёх лет назад. Погибла при не до конца выясненных обстоятельствах, возможно при участии Дарки.
-Ой, простите, - огорчилась Келка, - опять эта Дарка!
- Камила Мортон, англичанка, врач, - пробормотал Юрка.
-А ты откуда знаешь? – оглянулась на него Келка, - опять эти твои штучки с фотографиями? – и пояснила Галичу: - он у нас может по фотографии рассказать очень многое о человеке.
-Да? Удивительный талант, может быть, даже опасный. Надо спрятать от вас, Юрий, все фотографии, а то ещё узнаете какую-нибудь страшную тайну, - скривил рот в улыбке Галич, за его ровным голосом почувствовалось лёгкое напряжение, - но нам пора в санаторий, друзья мои.

Волшебный сад сиял и переливался радостным весенним цветом. Цвело всё сразу: яблони и вишни заливали землю снежным пухом, навстречу плыл розовым облаком миндаль, а фиолетово-лиловая глициния добралась до окна второго этажа и нежно обняла его своими невозможными  цветами.
-Так не бывает! – остановилась на пороге Келка, - так не бывает, чтобы всё сразу и в конце августа!
-Просто Сад живёт своей жизнью, - пожал плечами Галич и пошутил: - сегодня у него хорошее настроение.
-Наверное, так должен выглядеть Рай, - она прямо-таки прилипла к стене с глицинией.
-Не наступи Змею на хвост! – тут же отозвался Юрка.
-Вот всегда он так, - пожаловалась Галичу Келка, - не может не язвить.
Галич усмехнулся, но комментировать не стал. Они вышли на улицу, Келка надулась и шла сзади. Юрка поравнялся с Галичем, он всё порывался что-то спросить, но никак не мог решиться.
- Вы что-то хотите спросить, Юрий? – Галич давно заметил странную для парня робость.
-Да, хочу, - Юрка помолчал, не зная, как лучше сказать, и наконец, решился: - я… мне… Эдуард Петрович, я хочу встретиться с Марком Голицыным…
Галич явно не ждал такой просьбы. Он замер на секунду, плотно сжатые губы сжались ещё плотнее. Он хмуро глянул на юношу:
-Голицын?.. С чего вы взяли?
-Я видел фото. Там Камила Мортон и человек с таким… таким … лицом…
-Безобразным?
-С несчастным лицом, - не сдавался Юрка, - я знаю, что это Голицын.
-Зачем он вам? Вы молодой, сильный, здоровый юноша. Зачем вам такой несчастный человек, как Голицын? – Галич поглядывал искоса на явно нервничающего парня.
 -Мне очень-очень нужно, - он даже руки к груди прижал.
Галич отрицательно покачал головой:
-Ничего не получится. Фото, которое вы видели, довольно старое. Давно надо было убрать, но сын просил не трогать его. Вот оно там и стоит.   
-Все думали, что Голицын погиб в Афганистане. Оказывается, он жив!
-Должен вас разочаровать: его уже давно нет, - Галич видел, как расстроился юноша: плечи опустились, а лицо сделалось обиженным, - Камила Мортон помогла этому человеку, она выкупила его из плена. Но, к сожалению, он уже был неизлечимо болен и вскоре его не стало. Было это ещё до того, как мы с Камилой встретились. Кроме этого, мне вам сообщить нечего.
-Нет! Этого не может быть! – Юрка в отчаянии остановился, - столько вопросов! Почему он не вернулся? Почему не сообщил, что жив?
-Возможно, у него были какие-то свои соображения…
-Какие могли быть соображения?! И я не почувствовал его мёртвым. Обычно я чувствую…
Келка с интересом прислушивалась, она половины не поняла, но встряла:
-Юрка всегда всё чувствует. У него талант такой.
-Да, - Галич кивнул, - вы уже говорили об этом. Но у всех бывают ошибки. В данном случае ваш брат ошибся. Бывает…
-Чтобы Юрка ошибся… - не поверила Келка.
Металлический скрежет сразу отовсюду накрыл их с головой, как куполом.
-Ой, что это? – пискнула Келка, хватая Юрку за руку. Тот растерянно оглядывался, пытаясь понять источник звука.
-Разве вчера вы это не слышали? – удивился Галич.
-Нет, не слышали, - разом ответили двойняшки, - мы были у мамы, потом вернулись домой, а потом… потом вы знаете.
-Ладно, неважно. Говорят, так стонет земля, - сильный порыв ветра закрутил на дороге пылевой столбик.
-Ну это, наверное, легенда, - не поверили они.
-Кто знает? – Галича насторожил этот внезапный ветер, - сегодня надо эвакуировать всех курсовочников. Не нравится мне этот ветер. Я уже вызвал из города автобус. Если здоровье вашей мамы позволит её вывезти, мы сделаем это немедленно.
-Как немедленно?! – растерялась Келка, - я не хочу уезжать!
Но Галич уже не слушал её. Он быстро прошёл через небольшую группу людей с сумками и чемоданами, собравшимися возле санаторного корпуса.
-Я не хочу уезжать! – повторила Келка, - Юрка, ты что, не слышишь меня?
-Ты сейчас о чём думаешь? – сузил он сине-чёрные глаза, - о том, что тебя от Ласло отрывают? Ты вокруг посмотри: ветер порывами, как перед бурей, скрежет это жуткий – что-то происходит. Знать бы только, что именно творится. Пошли наверх.
Келка упрямо стояла, сердито глядя в спину удаляющемуся брату. Таким она никогда Юрку не видела. Обозлённый, расстроенный, обиженный – и началось это с сегодняшнего утра, с его разговора с Галичем. О чём это они так плохо поговорили? Никогда между нею и Юркой никаких секретов не было – так, во всяком случае, считала Келка – получается, ошибалась. Странно это!

Пока Галич сверялся со списками клиентов санатория, пока утрясал с ними всякие финансовые недоразумения (всё-таки люди не долечились и хотели вернуть свои законные денежки), подъехал автобус к управе, и Марина прибежала с тем, чтобы проводить всех к машине, довезти до города и затем проконтролировать отправку каждого домой. Галич уже связался с местными властями и заручился их поддержкой. Вначале кое-кто повозмущался, не желая покидать замечательные места раньше срока. Но усиливающийся ветер и время от времени возвращающийся небесный скрежет усмирил бунтовщиков. К автобусу уже шли торопливо и молча, без возражений.
Галич выступил по местному радиоузлу, предлагая всем, кто желает покинуть опасный район, собраться возле корпуса санатория. Но здешние жители были приучены к разным природным странностям, поэтому решили от домов не отходить. Тут как раз подоспел на полицейской машине следователь. Он приехал забрать подозреваемую, очень спешил, потому как, будучи жителем этих мест, тоже не ждал ничего хорошего от странного гула. К тому же он сообщил, что сейсмологи фиксируют постоянные толчки очень глубокого залегания.
Когда Галич, не вдаваясь в подробности ночных путешествий с двойняшками, рассказал ему о Даркиных кознях, а затем предъявил саму мольфарку, следователь вначале не поверил. Дарка встретила его презрительно-равнодушным взглядом пронзительных чёрных глаз. Она не сидела, а восседала на табуретке посреди кабинета главного врача.
-Что, за мною приехал? – повернула она голову в сторону следователя, - кто же меня судить станет? И что такого я сделала?
-Расскажи, куда мальчика дела, - сел за стол следователь и стал заполнять графы протокола.
-У цыган ищите. Только ушли они уже, далеко ушли.
-То есть ты подтверждаешь, что украла ребёнка и продала его цыганам? – удивился следователь. Он ожидал, что тётка начнёт выкручиваться, врать, а она вот так сразу взяла и бухнула признание.
-Подтверждаю. Имею право делать с каждым всё, что захочу! - огрызнулась Дарка.
-Это кто ж тебе такое право дал? – усмехаясь, спросил следователь.
-Мои это земли, и люди мои. Что хочу, то и делаю! – обозлилась Дарка и вдруг заорала: - встать!
И настолько властным был её тон, что следователь дёрнулся и уже начал приподниматься, но опомнился, плюхнулся на стул:
-Ты вот что, не ори!
-Не смей мне тыкать, холоп незначний! Зови меня «пани графиня».
-Ах, вот оно что! – следователь вспомнил, о чём говорил ему Галич, - ладно, пани графиня. А скажи-ка, пани графиня, с чего это ты всё подстроила так, будто хлопчика увела курортница?
-А как бы я его повязала?
-Кого? Хлопчика?
-От дурниця! Да на что мне той хлопчик? Галич был нужен. А как время без него остановишь? Никак. Вот и пришлось ту москальку заморочить.
-Ясно. В общем, поедем мы с тобою сейчас в город, пани графиня, там врачи с тобой разберутся, - и зачем-то добавил: - ты не против?
-Не тыкай мне, холоп! А то велю тебя батогами... Подавай свою карету уже!
Следователь  приказал двум дежурившим на втором этаже полицейским проводить Дарку к машине. Распрощался с Галичем и, опасливо прислушиваясь к то и дело раздающемуся скрежету, поспешил следом за задержанной. Его не покидало ощущение какой-то возникшей здесь ирреальности, и хотелось поскорее убраться отсюда насовсем.
 
Наталья проснулась от похожего на металлические вздохи скрежета. Огляделась – место незнакомое, но догадаться можно, что это больничная палата. Комнату наполнял золотисто-оранжевый свет, хотя солнца видно не было. О детях Наталья не волновалась: Витечка сказал, что с ними всё в порядке, и она сразу ему поверила. Чувствовала она себя отлично, и есть хотелось. Она встала, подошла к окну. Небольшая площадь перед корпусом была совершенно пустой, только вдали спины уходящих людей. Жёлто-голубая полицейская машина стояла внизу с распахнутыми дверцами. Тут она поняла, что, если сию минуту не найдёт туалет, ей потом будет очень стыдно. Туалет и даже душевая кабина нашлись тут же в палате. Она сняла с себя уже несвежую пижаму и полезла под душ. Полотенца не было, и она завернулась в простыню, стянув её с кровати. В углу стояла знакомая сумка, в ней оказались её вещи, но как-то наспех подобранные. Чёрные, из тяжелого «мокрого» шёлка, широкие брюки, легкомысленная зелёненькая хлопковая футболочка с Микки Маусом, Келкино нижнее бельё и никакой обуви. Хорошо, хоть зубная щётка и расчёска были засунуты в карманчик для кошелька. Наталья распустила криво-косо заплетённые волосы, причесалась, переоделась и стала ждать появления хоть кого-то из медиков. Через десять минут ей это надоело, и есть уже не просто хотелось, а очень хотелось. Она осторожно выглянула из палаты в коридор – никого. Тогда она пошла вниз. Не очень-то она любила ходить босиком – её нежная кожа чувствовала каждую песчинку, но пришлось смириться с обстоятельствами.
Пока она приводила себя в порядок, полицейская машина уже уехала, и в корпусе не было ни души. Из столовой пахло подгоревшей кашей, и это показалось ей странным, потому что за время, что они здесь жили, повара всегда готовили очень вкусно и никогда не воняло пригоревшей едой.
-Мама! – голос дочери взволнованный и радостный, и сама Келка в незнакомой одежде не по размеру, рядом Юрка, встревоженный и, Наталья это сразу определила, явно не в своей тарелке.
-Нам тут велели сидеть и ждать, пока Эдуард Петрович разбирался со следователем. К тебе не пускали, - торопилась всё объяснить Келка, и спохватилась: - как ты себя чувствуешь?
-Прекрасно! Чувствую себя прекрасно! А почему здесь следователь? Ах, да, эта нелепая история с пропавшим мальчиком…
-Уже всё выяснилось. Это Дарка его увела и продала цыганам.
-Дарка? Это та гуцулка? Но зачем?
-Ма, - обычно улыбчивый Юрка, был серьёзен, - мы потом поговорим об этом. Нам нужно уезжать. Слышишь, как скрежещет? Галич говорит, что может быть землетрясение или ещё что-то в этом роде. Он уже всех курсовочников отправил в город.
-Да ну, какая ерунда! Здесь уже сто лет никаких землетрясений не было… - отмахнулась Наталья, - перестраховщик этот твой Галич.
-Почему же? – неслышно подошёл «перестраховщик» Галич, - и сейсмологи подтверждают подземные толчки. Мы вывозим всех неместных, потому что не знаем, что тут вскоре начнётся.
-А местных не вывозите? – скептически усмехнулась Наталья, - их вы бросаете? Спасайся кто может… Так?
-По-моему, вы излишне пристрастны ко мне, - поклонился Галич, – сама любезность.
-Мама, - вступилась за Галича Келка, - Эдуард Петрович предлагал всем желающим уехать отсюда. Гости уехали, а жители не хотят: они привыкли к здешним штучкам.
-О, все здесь! Удачно! – Юзефа с рюкзачком за спиной и Ласло, нагруженный азаровскими сумками, торопливо вошли в холл, - вижу, Наталья,  ты здорова. И не бойся, больше никогда не станешь падать.
-Хорошо бы, Юзефочка, - улыбнулась Наталья, - вот, говорят, мы должны уехать…
-Похоже, уже не успеем, ветер деревья гнёт.
Келка отвела в сторону Ласло и стала ему что-то горячо втолковывать. Он слушал, улыбался, кивал.
-Мама, - повернулась Келка к матери, - давай заберём их с собою! Ласло не соглашается, но мы уговорим его.
-Кого заберём? – не поняла та.
-Юзефу заберём, и Ласло, и Эдуарда Петровича… Слышишь, как гудит? Сейчас сядем в коляску и… - она не договорила. В холл ворвались разъярённые люди, они размахивали палками, что-то орали.
Галич сразу шагнул вперёд, прикрывая свой маленький отряд. Толпа на секунду умолкла и тут же снова завопила в десяток глоток.
-Что вам нужно? – гаркнул Галич, перекрывая их гвалт. Из толпы шагнула рослая тётка в клетчатом платке:
-Нехай забираються звiдси, - в маленьких глазках горела злоба, - вони псування наводять!
-Кто это должен убираться  и с какой такой стати? И кто на вас порчу наводит?  - Галич сделал знак Ласло, чтобы тот увёл наверх Азаровых, - ну так кто же это способен на такой грех?
-Вони! – махнула тётка суковатой палкой в сторону Натальи и двойняшек, - хлопчика винищила, москалька проклята.
-Да вы что, люди! – встряла Юзефа, - то ж Дарка слабоумная творила. Её уже полиция увезла.
-А ти не лiзь, ти вже i по-нашому говорити не можеш, - отмахнулась от неё тётка, тут она заметила, что Ласло теснит Азаровых к лестнице, - агов, ти, німий каліка, куди це їх ховаєш?
Тётка попробовала обойти Галича, но тот железно стоял у неё на дороге. Взмах руки – и суковатая тяжёлая палка полетела в голову Ласло. Юрка среагировал мгновенно: в прыжке он принял на себя деревянный снаряд со всеми его торчащими острыми, как шильца, сучками.  Наталья с Келкой уже поднялись было на первую площадку. Маленькой торпедой Келка кинулась с кулаками на тётку. Та отшатнулась. Но что такое худенькая девчонка против мастодонта? Келке, наверное, здорово бы досталось, если бы не Галич. Он поймал занесённую руку тётки, ловким движением крутанул её. Тётка заорала благим матом. Но на подмогу ринулась толпа, замелькали руки, палки. Как бы ни был ловок Галич, но отбиться от разъярённой толпы в одиночку он не смог бы.
Качнулся пол, задрожали стены и пошли трещинами.
-Все на улицу! – крикнул Галич, стряхивая с себя очередного нападающего.
Воздух наполнился низким утробным гулом, одна за другой взрывались осколочной стеклянной пылью лампочки в люстрах.
-Ой! Врятуйте! – тётки побросали своё «оружие» и ринулись, пихая друг друга, на улицу. Там они бросились к своим домам.
-Скорее! – Ласло подхватил на руки Наталью, тем самым сберегая её босые ноги от острых осколков. Они вовремя выскочили на улицу, потому что здание стало рушиться как карточный домик. Землю словно бы кто-то встряхивал гигантской рукой, как встряхивают сито, желая просеять муку. Исчезли все звуки, и как при рапидной киносъёмке, рухнул, подняв облако пыли, фасад санаторного корпуса. Тут же порыв ветра подхватил едкую пыль и швырнул её на сбившихся в кучку людей. Наталья зашлась кашлем, ветер расплёл косу и длинные пряди били её по лицу. Келка пыталась протереть запорошённые глаза, но от этого делалось только хуже, и по щекам её потекли слёзы.
Галич не долго раздумывал.
-Ладик, веди всех в башню, - перекрикивая бушующий ветер, велел он, - я приду позже: надо в кухонном блоке перекрыть газ. Идите!
Все, кроме Юрки, пошли следом за Ласло. Юрка увязался за Галичем.
-А ты-то куда?! – рассердился Галич.
-А если помощь понадобится? – отмахнулся от его гневного тона Юрка. Галич только скривился: в самом деле, может и понадобится.

В Волшебном саду полыхала золотая осень. Но было тихо и даже как-то умиротворённо. Они прошли по тропинке к башне.
-Нет, такой красоты просто не может быть! – ахнула Наталья, увидев сиренево-голубое чудо глицинии на каменной стене.
-Здесь всё может быть, - отозвалась Юзефа, открывая дверь, - заходите.
Наталья переступила порог, окинула взглядом уютную гостиную. Её глаз художника сразу уловил мягкие переходы оттенков, обыгрывающих тёмно-зелёные шторы, сливочно-кремовые стены и облицованный диким камнем камин. Фотография на каминной полке: милое лицо с весёлыми веснушками, роскошные рыжие кудри – лицо на фото кого-то напоминало. Рядом бронзовый бюст тонкой старинной работы – Антиной Браски, при взгляде на которого сразу вспомнилось другое вызывающе привлекательное лицо. Наталья поморщилась: даже смотреть на него не хотелось, хотя надо признать, что без его помощи они вряд ли отбились бы от разъярённых тёток и тем более не выбрались бы из разваливающегося здания.
-Кто это на фото? – она подошла ближе, - очень славное лицо.
-Это жена Галича, - покосилась на неё Юзефа.
-Ясно. Где же Юрочка? Что они там так долго?
-Быстро не сделать. Ты же понимаешь, что там всё рушится, вот они и осторожничают.
-Он, этот ваш Галич, не должен был разрешать мальчику идти с ним, - злилась Наталья.
-Твоему мальчику уже девятнадцать лет, - попыталась урезонить её Юзефа, - он взрослый мужик, а ты всё с ним, как с цыплёнком носишься. Вон, смотри, я же не держу Ладика возле подола. А он всего-то на пару лет постарше твоего Юрочки.
-Что ж ты не отпустила его с Галичем сейчас? Побоялась за внучка? – огрызнулась Наталья и тут же поняла, что ведёт себя глупо, грубо и недостойно: уж кто кто, а Юзефа не заслуживала такого обращения. Наталья прошлёпала к обидчиво поджавшей губы женщине, - прости, Юзечка. Ты так много для нас всех сделала, а я, свинья неблагодарная, гадости тебе говорю. Прости, пожалуйста!
Юзефа лишь махнула рукой и пошла на кухню, Наталья двинулась за ней.
Там за пустым столом сидели Келка и Ласло. Девушка, как обычно, говорила сразу за двоих. Она задавала вопросы и сама же на них отвечала, заглядывая Ласло в лицо и ловя его реакцию на свои слова. Наталья задумчиво посмотрела на молодого человека. Она никак не могла вспомнить что-то, что зацепилось за её сознание там, в санаторном корпусе. Это что-то касалось Юзефиного внука, но никак не вспоминалось.
-Это ж надо, - ворчала Юзефа, разглядывая внутренности холодильника, - кроме молока, ничего нет. Люди ж есть хотят… А чем кормить? И всегда у него так: ни сыра, ни хлеба, а о мясе я уж и не говорю – всегда пусто.
-Это где пусто? – все повернулись на бархатистый голос Галича. Обсыпанные известковой пылью, в порванной одежде, но вроде целые и невредимые, они с Юркой появились на пороге. И даже  притащили азаровские сумки, брошенные в холле санатория.
-Юрочка! – кинулась к сыну Наталья, - наконец-то! Юзечка, его надо отмыть, смазать перекисью царапины. Тут есть перекись?
-Мам, - Юрке стало неловко, - мам, всё нормально. Успокойся! Не надо никакой перекиси, всё само пройдёт. Сейчас пойду под душ, переоденусь, и ты даже не вспомнишь об этой ерунде.
Наталья покраснела, она поняла, что сыну неудобно, что ему неловко от её чрезмерной опеки:
-Да, да, переоденься, - пробормотала она, но тут же ростовский несгибаемый характер взыграл в ней. Она вскинула голову: - что это и на тебе, и на Келочке за странная одежда? Какие-то книжки, короны? Откуда это?
-Мама, – Келка покосилась на рисунок у себя на груди, - это мы одолжили у сына Эдуарда Петровича...
-Вообще-то, - усмехнулся Галич, - эти книжки и короны – всего лишь эмблема Оксфордского университета.
-Да? - повернулась к нему Наталья, - где это у нас, кроме занюханной  комиссионки, можно купить поношенные вещи из Англии? Я всегда просила своих детей даже близко не приближаться к лавкам старьёвщиков. Мало ли что там можно подхватить!
-У нас с вами разные взгляды на воспитание, - на запылённом лице Галича появилась презрительная усмешка, - я своему сыну всегда покупаю одежду только на рыночных развалах. Мы таким образом  лишнего не тратим. Экономим мы таким образом!
Он не просто иронизировал, он зло смеялся над нею. Наталья обиженно фыркнула и отвернулась, чтобы не видеть нахальное лицо.
-Вот что: давайте все идите мыться, потом спускайтесь. Чай будем пить с молоком. Стыдно тебе, Галич. Людей кормить нечем! – Юзефа направилась к лестнице, - пошли, покажу ваши комнаты.
На втором этаже, кроме хозяйских, оказались ещё и так называемые «гостевые» комнаты. Небольшие, уютные такие две спаленки. В одну из них Юзефа определила Наталью, а во вторую – двойняшек.
-Мне, как всегда, на диванчик, - хмыкнул Юрка, разглядывая обстановку.
-А ты думал, я тебе кровать уступлю? И не надейся, - Келка уже копалась в своей сумке, подыскивая наряд на вечерний чай с молоком, - вот никак не пойму: там всё тряслось, дома рушились, ветер чуть с ног не сбивал… А здесь тихо, спокойно? И ещё осень. То весна, то зима, то осень – с ума сойти можно.
-Да, - Юркино лицо было необычно серьёзным, - где правда? Где реальность? Там, за пределами Сада, или здесь? Что это – гипноз?
Он стянул футболку. На загорелой коже проступали следы от кнута и царапины от удара палкой.
- Ничего себе – гипноз! – Келка тронула красную полосу у него на плече, - и у меня тоже. Видишь? Лупили-то они по-настоящему!
-Вот я и о том же. Коллективный гипноз? Интересно, бывает такой? Надо узнать. Вернёмся домой – сразу пойду в библиотеку, изучу всё, что смогу найти. А ты знаешь, что здесь всегда что-то странное происходило? Эдуард Петрович рассказал, что давным-давно сюда метеориты сыпались один за одним. Вот и возникла такая странная зона. Может, это и есть объяснение?
-Юрка, почему мама на дух не переносит Галича? Как ты думаешь?
-Не знаю, - буркнул Юрка, - иди уже мойся, и побыстрее.
Взаимная неприязнь Натальи и Галича прямо-таки бросалась в глаза. Как только случай  сводил их вместе, казалось, что они только и ждут, как бы уколоть друг друга. Причем нападала в основном Наталья, что совсем не в её характере. Галич вяло отбивался, язвил в ответ, но всегда стойко «держал оборону».
Пока Келка плескалась под душем, Юрка собрался заскочить в комнату, где стояла фотография Голицына. Ему хотелось ещё раз подержать её в руках.
Но ничего не вышло. В комнате был Ласло, а при нём Юрке не хотелось лазить по полкам. Он вернулся к себе, а тут и отмытая Келка вышла из ванной.
Наталья подивилась, как замечательно уютно и спокойно в её спаленке. Здесь всё было в сине-кремовых тонах, и даже камин был с резным мрамором – прямо кусочек викторианской Англии. Она тут же решила, что, когда вернётся домой, обязательно перекрасит свою комнату. Вот только камина у неё нет. Ну и не надо! Страшно захотелось очутиться в Петербурге, подальше от здешних странностей. И главное, подальше от этой язвы с лицом Антиноя Браски, который постоянно встревает между нею и детьми. Всего-то десятый день они здесь, а впечатление, будто уже годы тут прожиты. Нет, домой! Домой к надёжному другу Женечке, который никогда не подведёт. Как-то он там, бедный? Она переплела косу и перевязала её узеньким пояском от платья, оставив длинный хвостик, который тут же закрутился золотисто-каштановым локоном. Можно спускаться вниз. Наталья дала себе слово никак не реагировать на подколы этого наглеца Галича. В конце концов, человек с таким лицом – это просто ошибка природы какая-то. Бедная его жена! Можно представить, сколько она натерпелась от такого типа. Кстати, где она? Фото есть, а её самой нет. Что это значит? Сбежала? Он что-то говорил о сыне, а о жене  - ничего. Сбежала – и правильно сделала. Кто бы не сбежал от такого типа?
Внизу Келка расставляла чашки и рассказывала Юзефе, как незнакомая дама ночью в здешнем саду уговаривала Юрку отдать ей кольцо.
-Ты знаешь, она так похожа на маму, что мы с Юркой даже обознались…
-Кто похож? Белая Дама? – Юзефа, заваривавшая чай, обеспокоенно подняла голову.
-Ну да, эта самая Дама и мама – просто одно лицо. Только мама, конечно, красивее, - улыбнулась Келка, и… я даже не знаю, как это объяснить, мама ярче, живее, что ли? Правда, Юрка?
Юрка что-то объяснял Ласло. Он кивнул и опять повернулся к нему.
А Юзефа взволновалась не на шутку:
-Так вы точно видели, что Белая Дама и Наталья похожи? – ещё раз спросила она.
Тут уже до двойняшек дошло, что неспроста у добрейшей Юзечки такой живой интерес. Да и Наталью это удивило:
-Ты так взволновалась, Юзефа. Ну и что, что какая-то дама имеет сходство со мною? Или в здешних колдовских местах это имеет особое значение? Но я-то тут при чём? Я в этих местах впервые…
-Зря ты смеёшься. Белая Дама не к каждому выходит. Вот я здешняя, а ни разу её не видела. А твои ребята не только видели её, но даже говорили с нею. А насчёт сходства – всё не так просто. Слышала я, что, как только в Волшебном саду встретятся два отражения, конец настанет, потому что объявится новая хозяйка.
-Боже мой, - рассмеялась Наталья, - только не говори мне, Юзечка, что веришь в подобную чепуху! Конечно, легенды да всякие предания – это отличная завлекалочка для любопытных туристов. Но разве можно серьёзно к этому относиться? А потом завтра мы, надеюсь, уедем отсюда, так что какая там новая хозяйка?
Юзефа только головой покачала: для городской дамочки Натальи все здешние истории – лишь занимательный вымысел, но для местных – это совсем не шутка. И тому много доказательств. Взять хотя бы скрежет-стон, идущий от земли.
 Все проголодались и мечтали хотя бы напиться чая. Не хватало лишь Галича. Он появился в бледно-голубой рубашке, как всегда с небрежно подвёрнутыми манжетами, весь чистый-пречистый, благоухающий чем-то свежим с горчинкой. Такой весь из себя Антиной Антиноевич. Наталье показалось, что даже стёкла его очков победно сверкнули.
Галич притащил нечто невообразимое. Огромную подарочную корзину, затянутую в прозрачный целлофан и перевязанную дурным красным бантом.
-Что это? – всплеснула руками Келка, обалдевшая от вида целлофанового чудовища.
-Я такое видел однажды в витрине Елисеевского, - заинтересовался Юрка, - ничего себе, корзиночка!
-Там продукты, - отозвался Галич, - Юзя, ты же жаловалась, что нечего есть. Вот я и раздобыл…
-Ну что ж, давай посмотрим, добытчик, что ты там притащил, - Юзефа деловито отстригла огромными ножницами жуткий бант и целлофановая оболочка сползла с корзины. Палка сырокопчёной колбасы, шпроты, зелёная баночка красной икры, крепенькие мандарины, вихрастый ананас, груши, коробка зефира в шоколаде и бутылка шампанского, - а хлеб? Добытчик, на что икру мазать станешь?
-Есть хлеб, есть, - невозмутимо отозвался Галич, - сейчас доставлю.
Он вышел и через пару минут вернулся с пакетом, из которого торчал длинный-предлинный батон.
-Вот, здесь на всех хватит, - и устало опустился на стул, - дамы, теперь ваша очередь разбираться со всей этой провизией.
-Разберёмся, - пообещала Юзефа. Она сунула нож Наталье, чтобы та тонко нарезала колбаску, а сама взялась мыть фрукты, - Келка, возьми ещё посуду из буфета.
За пять минут стол преобразился. Они все устроились вокруг стола, и Келка, конечно, протиснулась к Ласло, Юрка оказался с другой стороны от него. Все были голодны и с удовольствием в одно мгновение уплели и колбасу, и икорку, и зефир в шоколаде. Келка показала Ласло, как надо делать бутерброд со шпротами: она отрезала почти прозрачный ломтик батона, положила на него шпротину и свернула булочку рулетом.
-Видишь, как просто? – она протянула ему рулетик, из которого торчал янтарный хвостик шпротины. Тот взял, благодарно кивнув, и в ответ дотянулся до мандаринов. Он надрезал шкурку по кругу с двух противоположных сторон и разложил весь мандарин гармошкой у Келки на тарелочке.
-Ух ты! Ловко! – восхитилась та, а Юрка только выразительно закатил глаза, - помнишь, Юрка, как у Дарки на столе фрукты разные были? Я тогда сразу так есть захотела…
-Дарка – это та гуцулка, что меня в похищении мальчика обвиняла? – удивилась Наталья, - когда же вы успели у неё за столом побывать?
Келка уже поняла, что проговорилась и что ей совсем не стоило затрагивать сейчас эту тему, но слово вылетело, и пришлось объясняться. Она попыталась кратко и по возможности весело пересказать их ночное приключение. Но Наталью не так-то легко было провести. По мере Келкиного повествования светлые глаза Натальи сделались огромными. Её живое воображение тут же нарисовало картину ужасов, которые пришлось перенести её детям по вине этого Антиноя Антиноевича.
-Как… как вы посмели использовать моих детей в виде приманки? – проговорила она дрожащим от негодования голосом, - они шли за вами, ничего не зная о ваших мерзких планах. Вы манипулировали ими! Вы предали их доверие!
-Мама!  Ты ошибаешься, – попытался успокоить её Юрка, - Эдуард Петрович хотел с нашей помощью поймать преступницу. Иначе следователь обвинил бы тебя. Он же хотел помочь нам!
-Юрочка, разве ты и Келочка знали о его планах? Нет. Он не должен был так рисковать вами! Он мог рисковать собою, но втягивать детей не имел права. Это трусливая и предательская позиция – прикрываться, как щитом, людьми!
Галич встал, отошёл к двери. Он сунул руки в карманы и, прислонившись плечом к притолоке, с тоской слушал знакомые слова. Дежавю. Опять кухня, опять речь идёт о трусости и предательстве и вновь Наталья, как бескомпромиссный судья, приговаривает его. Тогда, двадцать лет назад, он глупо, под диктовку голицынской гордости, повернулся и ушёл. А что сегодня?
Галич медленно вернулся на своё место, демонстративно откинулся на спинку стула, наблюдая, как глаза Натальи наполняются ещё не пролитыми злыми слезами, как она моргает, пытаясь прогнать их.
-Я… я не могу сейчас быть за одним столом с этим человеком. Простите! - пробормотала Наталья и пошла вон из этого дома.
-Мама! – рванулся за нею Юрка, но Галич остановил его:
-Не надо, не бегите за нею. Пусть побудет одна…
-Вы, Эдуард Петрович, не должны обижаться на маму, - вступилась за мать Келка, - просто она очень за нас с Юркой переживает…
-Должен разочаровать вас, Келочка, но не только ваша мама волнуется о своих детях. Это чувство свойственно всем родителям. И я, как все родители,  беспокоюсь о своём сыне, - он скользнул взглядом по лицу Ласло, - но как-то стараюсь особо не докучать ему своей опекой.
-Уж кто бы рассказывал, - пробурчала Юзефа, и Галич усмехнулся.
-Нет, вы не поняли, - Келке хотелось оправдать мать, - это такая старая история… Понимаете, в тот год, когда мы родились, столько всего случилось!
-Келка, это никому не интересно, - попытался остановить её Юрка.
-Но почему же? – изобразив внимание, отозвался Галич, - очень даже интересно.
-Конечно, я расскажу и вы всё поймёте. У дедушки был брат, только мы его никогда не видели…
-Почему же? – проявил внезапный интерес Галич.
-А потому что… Нет, тут надо объяснить. Понимаете, папа и мама учились в одном классе…
-Да, бывает… - откинулся на спинку стула Галич.
-А дедушкин брат был опекуном мальчика – сына старых знакомых, он тоже учился с мамой и папой. Они все дружили. Когда они закончили школу, мальчиков забрали в армию, и они попали в Афганистан.
-Как интересно, - пробормотал Галич, и Ласло кинул быстрый взгляд на отца, его не обмануло чересчур спокойное выражение его лица.   
-Да нет, это ещё не интересно, - продолжила Келка, - интересное и очень печальное только-только начинается. В самом начале года погиб дедушкин брат… Его все любили: и мама, и папа – все-все.
-Как погиб?! – встрепенулся Галич, - почему погиб?
-Несчастный случай. Он с женой ехал на вокзал, и на них налетел грузовик.
-Пётр Николаевич успел жениться? – Галич снял очки и протёр их салфеткой.
-О, это совсем интересно…
-Келка, - поморщился Юрка, но сестру вряд ли что-то смогло бы остановить.
-Дедушкин брат женился – никогда не догадаетесь на ком, - она сделала паузу, - его женой стала учительница, у которой учились папа с мамой! Представляете?!
-Не может быть! - блеснули стёкла очков Галича.
-Может, может! Папа говорил, что она у них литературу преподавала и звали её как-то по-литературному…
-Её звали Бэлла Герасимовна, - сердито бросил Юрка.
-Бэлла Герасимовна… - эхом отозвался Галич и прикрыл глаза рукою, защищаясь от яркого света люстры над столом, - вы хотите сказать, что они оба погибли? 
-Да, оба, - подтвердила Келка, - а через месяц, кажется, не стало дедушки с бабушкой… Мы их тоже никогда не видели.
-Что? Как? – Галич подался вперёд, - родители Натальи Николаевны умерли?!
-Они ездили с лекциями по области, остались ночевать и угорели. Там с печкой что-то случилось. И мама осталась совсем одна. У нас квартира огромная, и она по квартире бродила и с фотографиями, как с живыми,  разговаривала. Это папа нам рассказывал, потому что мама не любит то время вспоминать. Ей очень тяжело, и она от этого болеет. А потом папу привезли в госпиталь. Его в Афгане ранили. Он говорил, что если бы не его друг, он погиб бы там.
-И где же этот его друг?
-Он папу спас, а сам погиб. А меня в его честь назвали, - похвасталась Келка.
-Ну?! – удивился Галич, - какое странное имя – Келла…
-И ничего не странное, обычное: Маркелла. Папа придумал от имени Марк – Марк Голицын – его друг.
-Действительно, обычное. Только проще было бы назвать Марком вашего братца. Или я ошибаюсь?
Келка захлопала глазами: такой вариант ей как-то даже в голову не приходил.
  -Теперь вы понимаете, почему мама так за нас волнуется? Ведь все её близкие ушли в один год – в год нашего с Юркой рождения.
-Юзефа, - вдруг встрепенулся Юрка, - а как же коза? Её доить надо!
-Надо, - засмеялась Юзефа, - вот сейчас и пойду.
-Я с тобой пойду, - решительно поднялся Юрка.
-Давай, давай. Только далеко идти не придётся. Ладик ещё днём поставил Гнедого и козу в сарайчик в Саду. Так что можешь вместе с Ладиком заняться делом.
-И я с вами! – тут же подскочила Келка, и все рассмеялись.
Молодые люди отправились к сарайчику, а Юзефа занялась посудой. Она мыла тарелки и поглядывала на застывшего на стуле молчаливой статуей Галича.
Несколько минут Келкиного повествования о событиях двадцатилетней давности вымотали его так, словно он разгрузил целый вагон с углем. Сколько потерь! Как же ценил он ту нежную привязанность, которую все Ростовы испытывали друг к другу и в которую щедро погрузили совсем чужого для них мальчишку… Он представил себе тёмные комнаты, в которых было столько всего: радость, отчаяние, нежность, страдание, любовь – было всё, что бывает в жизни человека. И разом всё это разбилось вдребезги. По пустым комнатам, наполненным тугой тишиной, призраком бродила застывшая в своём бесконечном отчаянии смешливая в прошлом девочка. Все-все ушли. Все-все оставили её...
 И цепенящий холод сжал его сердце, в голове ворочалась уже не в первый раз пришедшая ему мысль: а что если все несчастья начали происходить из-за него? Его мозг тут же выстроил цепочку: мама – бабушка – Ирина - Бэлла – Пётр Николаевич – Дарья Алексеевна – Николай Николаевич – Витька – Камила… Кого ещё надо будет присоединить к этой цепочке? Как долго это будет продолжаться? Кому ещё он принесёт несчастье своим существованием?
-Галич, - Юзефе не нравилось выражение его лица. Такое лицо у него было, когда не стало Камилы, и им с Ладиславом  больших усилий стоило  вытащить его из того состояния, в которое он сам себя вогнал. И вот опять… - сдаётся мне, что ты опять на себя все мирские беды взваливаешь. Слышал, урожай кукурузы в Мексике град побил? Не твоя ли, часом, вина? А землетрясение в Карпатах? Ты устроил? Признавайся!
Но он не хотел принимать её шутливого тона. Тогда Юзефа решила зайти с другого конца:
- Галич, когда ты собираешься вывозить Азаровых? Ты слышишь меня? Галич!
Он поднял голову – в висках забухало, застучало. Он снял очки – зрение никак не хотело фокусироваться.
-Галич, ты что? – встревожилась Юзефа, - тебе плохо?
Он слабо улыбнулся, глядя мимо неё в пространство:
-Ничего, сейчас пройдёт. Просто устал.
-И давно у тебя это «просто устал»? – не отставала Юзефа, - голова болит, в глазах двоится, да? Раньше Камила тебе давление мерила, а теперь кто? Никто. А лекарство – это, конечно, не для тебя. Сколько раз она тебе говорила, что нельзя о лекарстве забывать? Вот скажи, ты сегодня принял его?
-Юзефа, отстань. Ну что ты всё пилишь и пилишь?! Ничего мне не сделается. Здоров я, как бык, здоров. Ты об Азаровых спросила… Если никаких катаклизмов снаружи не будет, то завтра отвезём их в город. Пора с ними прощаться. Навсегда прощаться.
-Навсегда? – покачала головой Юзефа, - ты это Ладику скажи. Сдаётся мне, у него другие планы.
-Посмотрим, - неопределённо ответил Галич. Боль в висках отпустила и глаза «встали на место». Он тряхнул головой, проверяя, не кружится ли? – комната и Юзефа не пустились вальсировать вокруг него, - пойду пройдусь.
Он вышел, насвистывая мелодию, которую недавно наигрывал Ладик на пианино: «О красавица-краса, ты за грех какой сердца бедного унесла покой? Ведь любовь моя так чиста была, почему её ты предать смогла?»…
В Волшебном саду уже вовсю распоряжался вечер. Купы деревьев непроглядными силуэтами громоздились на фоне темнеющего неба. Галич направился в сторону поклонного креста, перламутрово белевшего в густеющей темноте. Из-за пушистого можжевельника вышел Витька и молча пошёл рядом. Галич покосился на него, вздохнул:
-Ты за мною? Уже пора?
-Нет, - помотал вихрастой головой Витька, - ещё не время. Я чуть-чуть провожу тебя…
Витька в своей подранной форме, босой – такой свой, такой знакомый – и такой чужой.
-Что, брат, хреново? – и голос у него был прежний, почти мальчишечий.
Галич неопределённо пожал плечами:
-Бывало и хуже. Как видишь, оказалось, что я живуч, как старый дворовый кот,  - и кинул взгляд на теперь всегда юношу Иващенкова, - а ты смог узнать меня даже с такой физиономией?
-Не вижу я твоего нового лица, Голицын. Так, какая-то прозрачная дымка, сквозь которую ты такой, каким был двадцать лет назад. Что делать думаешь?
-А что тут думать? - он догадался, о ком спрашивает Витька, - отправлю их завтра отсюда…
-Это правильно, - согласился Витька, - а дальше?
-Не знаю. Ты скажи, как могло так случиться, что почти все Ростовы ушли один за другим?
-Да, досталось Наташеньке, - Марк улыбнулся, услышав это его «Наташеньке», - в шестнадцать лет сразу всех потерять! Хорошо, хоть Женька рядом оказался, а то совсем плохо было бы.
-Да, Женька рядом оказался, - ровным голосом проговорил Марк.
-Ты вот что, на Женьку не наезжай! Ему по полной досталось… - ему показалось, что Марк не поверил.
-О да, ему досталось! – невозмутимо кивнул Голицын. И тут Витька обозлился:
-Вот чего ты?! Идёшь тут весь из себя такой … А ты к детям вставал по десять раз за ночь? Ты пелёнки им стирал, когда стиральная машина сломалась? А ты мотался по всему Ленинграду за детскими смесями, когда у Наташеньки молоко кончилось и она не смогла Келку кормить? Этих смесей днём с огнём не найти было… А Женька ещё и учился в универе, и корректором в журнале работал. Легко ему было?
-Ну знаешь, я тоже не на курорте отдыхал. Пелёнки он стирал! А тебя лупили по голове за то, что ты всё ещё живой?!
Витька помолчал, потом как-то тихо и страшно сказал:
-Нет, не лупили. Меня они мотыгами и тяпками…
Марк встал как вкопанный, потом опустился на торчащую корягу, закрыл лицо руками. Витька горько вздохнул, потом улыбнулся :
- А помнишь, как мы с дядей Колей восход Венеры смотрели?
-Это когда Наталья ангиной болела? В девятом классе? – в сдавленном голосе Марка звучала тоска.
-Точно. И Давлет Георгиевич в журнале отмечал отсутствующих. Дошёл до Ростовой и вдруг сказал, что, мол, все Ромео на месте, а Джульетты нет. Помнишь? И тут по классу стеклянные шарики покатились. Много-много. И все чёрно-золотые. Давлет аж побелел весь и рявкнул: «Голицын, возьми совок и веник и подмети класс, немедленно!». И больше никогда не шутил так. А Наташенька болела так тяжело. Она всегда тяжело болела.
-И тётя Даша ей желёзки грела. Гречку на сковородке нагревала и насыпала в два чулка, потом связывала между собой и подвешивала Наталье…
-И они висели вокруг её лица, как ушки у больного зайца… - Витька улыбнулся, - она сидела в кровати и слушала Марио Ланца – всегда была к нему неравнодушна. Могу себе представить, каково было ей здесь встретить того юношу. Ты бы, Голицын, поосторожничал со своими экспериментами. Она всё же живой человек…
-Учи учёного, - огрызнулся Марк, - так чего это ты вспомнил восход Венеры?
Витька не обиделся:
-Дядя Коля рассказывал и всё время повторял: «друзья мои» да  «друзья мои». И вдруг замолчал. А потом спросил: «А вы друзья?» Конечно, тут же все завопили, что, мол, да, друзья. Стали говорить, что давно уже знаем друг друга, никаких секретов у нас нет, что мы доверяем…
-А он вдруг сказал, что дружба, это как на картине Чюрлёниса, сияющий солнечный шар – самое дорогое для тебя и ты можешь это доверить только другу…
 -Точно. Женька вдруг спросил: «А нас вы считаете своими друзьями?», и дядя Коля кивнул. И тут ты вылез: «А что для вас самое дорогое?»
-Я помню. Можешь дальше не рассказывать, - лицо Марка высветила низко висящая луна. Но Витька хотел договорить:
  -Да, ты спросил, что для него самое дорогое, что он мог бы доверить нам. Он тогда посмотрел на нас, внимательно так посмотрел и очень просто сказал: «Тусеньку».
-Я всё помню, Витька, - и улыбнулся спокойно и горько.
-Вот, смотри, какой камешек у меня есть, - неожиданно сказал Витька и протянул на раскрытой ладони сверкнувший бледным голубым цветом кристалл неправильной формы величиной с грецкий орех, - ты в камнях разбираешься…
Голицын взял холодный камень, наливающийся перламутром лунного света, но не теряющий своего острого блеска.
-Это топаз. Тот, у кого есть топазы, способен радоваться жизни. Красивый оттенок… откуда?
-Очень красивый. Как цвет её глаз… «Это синий негустой иней над моей плитой, это сизый зимний дым мглы над именем моим».
- Раньше ты другие строчки Бараташвили говорил: «Это цвет любимых глаз, это взгляд бездонный твой, напоённый синевой».
-То было двадцать лет назад. Можешь для неё что-нибудь из этого камешка сделать? Пусть и от меня у неё что-то будет.
-Могу. Она ноябрьская, говорят, таким топазы дарят любовь и дружбу. Это очень красивый кристалл. Так откуда он?
Витька посмотрел на Марка долгим серьёзным взглядом и повторил:
-«Это синий негустой иней над моей плитой…». Дальше иди один, - он остановился, - да, ещё. Знаешь, как погиб Пётр Николаевич? Он прикрыл собою Бэллу, когда увидел, что навстречу летит грузовик. Он хотел её спасти…
Марк дёрнулся:
-Витька, ты же не это хотел сказать! Зачем ты так-то? Витька, послушай, это как проклятие: каждый раз, когда я пытаюсь чуть-чуть повернуть свою жизнь к лучшему, ничего не получается… Ты слышишь меня?! – но тот уже ушёл в темноту.
Галич сдёрнул очки и, задрав голову, всматривался в стремительно несущиеся в высоте белёсые разводы облаков. Там наверху стремительный ветер гнал свои стада в синем пространстве. Здесь же лишь лёгкие свежие  касания путали его длинные волосы, высушивали влажные глаза, полные горечи и слёз. «Дальше иди один», - сказал Витька. Куда ему идти? Зачем? Кругом мелькали тени, внушая жуткое ощущение, что за ним подглядывают.
В замке засветилось окно, потом второе. Ну что ж, можно заглянуть на огонёк, Прекрасная пани.
Он не встретил ни души возле замка, но при его приближении  над  входом вспыхнула и засияла каскадом хрустальных переливов люстра. Да это же электричество, чёрт побери! Что-то новенькое в жизни замка! Едва он прикоснулся к ручке в виде пышной томной русалки, как двери перед ним приветливо распахнулись. Возникший на пороге дородный господин склонился в поклоне и сделал знак, приглашая за собой. Они прошли через анфиладу небольших гостиных, где царило полное смешение стилей разных эпох. Украшенные афганским лазуритом колонны одной гостиной перетекали в итальянский дворик другой. Здесь фонтанчик звонко ронял капельки воды из одной раковины в другую. Мраморные раковины переполнялись, и тогда вода переливалась через их резной край. И в каждой комнате камин. То потухший, то с пылающим поленом в глубокой утробе. Струйки огня потрескивали, вытягивались в сторону Галича, словно притянутые магнитом. Запах горящих дров смешивался с лимонным запахом мастики для пола – так пахло в квартире Ростовых, когда они дружной компанией натирали паркет, а Дарья Алексеевна готовила очередные вкусности на кухне.
Он поморщился при виде базальтовых Антиноев-Осирисов, зато замер в восхищении перед дивной красоты малиновыми гобеленами времён Марии-Антуанетты. И тут до него дошло, что в этих комнатах он постоянно натыкается на предметы, взятые из разных музеев. Афганский лазурит – это реплика Исаакиевского собора, мраморный фонтанчик – привет из Эрмитажа, базальтовые статуи и гобелены напоминают о Павловске, а поразительная стеклярусная вышивка на стенах – об Ораниенбауме. Он уже даже не удивился, когда дворецкий провёл его через двусветную гостиную с дымчато-лиловыми хрустальными люстрами Петергофа. Забавно! Но зачем?
Если через дворцовое великолепие Галич прошёл довольно спокойно, то когда они остановились перед обычной дверью, обитой коричневым дерматином с медными гвоздиками, сердце его забилось учащённо. Знакомая дверь! Молчаливый дворецкий распахнул её перед ним. И сразу показались фальшивыми и ненужными все эти хрустали и гобелены. И стал позарез необходим спокойный свет шёлкового абажура над столом, простой клетчатый ламбрекен с кружевной оборочкой над окном во двор; стол, накрытый такой же скатертью и фарфоровый чайник с розами на пузатых боках.
Они сидели напротив друг друга и мило беседовали: бледная, закутанная в полупрозрачную вуаль, Дама и Наталья – одна отражение другой. Только одна как бы состоящая из лёгкой дымки – то ли тумана, то ли туманной тени, а другая – хрупкая, с длинной светло-русой косой, живая и очень знакомая. При его появлении они обе повернули головы в его сторону и взглянули одинаковыми топазового блеска глазами.
-Ну вот, - Дама сладко улыбнулась, - к нам гость.
Наталья не улыбнулась в ответ, она невозмутимо глядела, будто чего-то ожидая от него, но в глазах мелькнуло разочарование:
- Разве вы этого человека ждали? Вы говорили, что появится некто, полный притягательной силы, сочетающий в себе обаяние загадки и ума. То ли ангел, то ли демон… Но это всего лишь господин управляющий…
-Управляющий? – переспросила Дама и усмехнулась, - пожалуй, ты очень верно сказала: управляющий.
-Добрый вечер! Надеюсь, я не помешал? – вежливо осведомился Галич, оглядывая их доброжелательно и очень пристально.
-О, нисколько, - просияла милейшей улыбкой Дама, обнажив остренькие зубки, - ты же знаешь, как бывает скучно и одиноко в пустом замке. Но теперь, когда мы обе здесь, эти старые стены оживут. Ты же не изменишь своим планам, Галич? – и протянула к нему руку в бриллиантах.
-О каких планах изволит говорить пани графиня? – он подошёл ближе к стулу, на котором безучастно сидела Наталья. От излишне дружеского  тона графини он ощутил желание схватить в охапку Наталью и поскорее сбежать. А та спокойно сидела, глядя на него почти равнодушно, с лёгкой иронией.
-Ах, прошу тебя, не надо так сложно и так холодно. Просто говори: пани София, а ещё лучше - Зося. И что значит, о каких планах я изволю говорить? Ты забыл? - удивилась пани София, - ты же хотел привести мой замок в порядок. Кое-где стены обрушились, моим людям холодно.
-Разве пани София не слышала о землетрясении? – теперь он стоял за спиной Натальи, но она по-прежнему не проявляла никакого к нему интереса. 
-А что мне до того землетрясения? Сколько их уже было! Какие пустяки!
-Было много, - согласился Галич, - но теперь замок совсем аварийный. Он практически «висит» в воздухе, в любой момент может рухнуть.
Пани София засмеялась нежным смехом:
-И что мне-то от этого будет? Рухнет – и пускай. Так даже интереснее.
-Но люди, которые должны работать на реставрации могут погибнуть…
-Разве мой замок того не стоит? – жестко отозвалась красавица и вновь сменила тон на ласковый: - я же тебе помогала…
-Мне тоже, пани София, кажется, что не надо вести работы в аварийном месте, - вмешалась Наталья, - господин управляющий разбирается в делах хозяйства. Кстати, я не поблагодарила вас за помощь. Вы так ловко отбились от разъярённых тёток и разогнали их.
-Не стоит благодарности, - отозвался Галич.
-О! Так наш рыцарь успел спасти прекрасную даму? – благосклонно улыбнулась пани София, - «Но не думал я, когда бился с тобой, что под шлемом твоим кудри седые… Но как мальчик дерзкий ты бьёшься…как у юноши, взор твой горит!... Откуда же чёрный цветок упал на сердце тебе?»
-«Смотрит чертой огневою рыцарю в очи закат, да над судьбой роковою звёздные ночи горят… - медленно процедил Галич, - всюду – беда и утраты, что тебя ждёт впереди?»
-Что это вы произносите? Стихи? – удивилась Наталья.
-Правда, странно: наша пани София знает стихи Блока? – повернулся к ней Галич и посмотрел твёрдым и невозмутимым взглядом, - чудны дела твои, господи!
-Ты и представить себе не можешь, насколько они чудны! – тут же отозвалась пани София. У неё как бы «проявлялось» лицо: чётко обрисовались вздёрнутые дуги бровей, опушились короткими мохнатыми ресницами глаза, затрепетали тонкие ноздри изящного носика, - как же ты, Наталья, не слышала стихов Блока о бедном рыцаре по прозвищу «рыцарь-несчастье»?
Галич перевёл взгляд на Наталью и вздрогнул: она бледнела на глазах, густая богатая коса словно бы выцветала, теряла свой золотистый отлив, истончалась нежная кожа и становилась едва ли не прозрачной.
-Зачем ты это делаешь?! – отрывисто выкрикнул он. Наталья подняла на него удивленные живые глаза:
-Почему вы кричите, господин Галич?
Но тот не сводил пылающие яростным синим огнём глаза с пани Софии.
-«Сердцу закон непреложный: радость-страданье – одно!», - пропела она с безмятежной улыбкой, - зачем ты пришёл, Галич? За воспоминаниями? Вот я смотрю и вижу тебя таким, каким ты был двадцать лет назад, и поэтому я оживаю.  А что видит она? – кивнула пани София в сторону Натальи, - хочешь, я спрошу?
Галич не хотел. Он знал, что Наталья ничего не видит, кроме мраморной красоты музейного экспоната.
-Прекратите говорить обо мне так, как будто меня здесь нет! - возмутилась Наталья, - что я такого должна увидеть в этом господине? Чего это я не вижу? – тонкой рукой она перекинула бесцветную косу за спину.
-Видишь, рыцарь-несчастье, я права: она ничего не видит. А хочешь, я сделаю так, что и ты забудешь все свои печали?
  -Мне нет необходимости что-либо забывать, - его упрямый взгляд дал ей определённый ответ.
-О да, обручальное кольцо на левой руке тому доказательство. Три года прошло…
Наталья с интересом взглянула на его худые сильные руки с тонкими запястьями. На миг у неё закружилась голова: она знала эти красивые руки! Слишком хорошо знала! Она помотала головой, стряхивая наваждение.
Пани София с неудовольствием наблюдала, как вновь стала наливаться золотистым оттенком коса Натальи, и сердито нахмурилась. Без улыбки её лицо сразу перестало походить на лицо гостьи.
-Закончим разговор, - Галич устремил на неё ласково-ледяной взгляд, - твои условия?
Пани София начала сердиться, Галич видел это по её сведённым в одну линию бровям. Он опустил руки на резную спинку стула за головой Натальи.
-Изволь. Двоим нам здесь не место. Ты знаешь это, - Галич догадался, что пани София вовсе не Наталью имеет в виду, - Волшебный сад. Мне нужен Волшебный сад.
-Но сад сам выбирает хозяина!
-Да, выбирает сам. Но при условии, что есть из кого выбирать. Поторопись с решением, иначе твоя дама займёт моё место. Видишь, как просвечивает лунный свет из окна сквозь тонкую кожу? 
Галич резко выпрямился, взгляд его затуманился, но размышлял он недолго:
- Согласен, - с лёгкой иронией произнёс он. Это не вполне соответствовало тому, что он думал, но у него были причины кое о чём умолчать.
-На что это вы согласились? - с простодушной полуулыбкой спросила Наталья.
-О, это всего лишь пустячок, - ответила за него пани София, - такую забывчивую даму, как пани Наталья, это не должно беспокоить. Забирай своего рыцаря-несчастье и уходи!
Наталья пропустила колкость мимо ушей, она изумлённо уставилась на пани Софию:
-Вы нас отпускаете? Вы хотите, чтобы мы ушли из этого милого уголка, так похожего на мой дом? – строптиво спросила она и оглянулась на Галича. Тот снял очки, аккуратно сложил дужки оправы, вид у него был потерянный, и его слабая усмешка не объяснила ей ничего. – Весь вечер вы говорили загадками и полунамёками, обещали, что должен явиться какой-то необыкновенный человек… И что же? Появился всего-навсего какой-то местный царёк, перед которым трепещут здесь абсолютно все и который присвоил себе феодальное право казнить и миловать. Ничего не объяснили, только напустили тумана да заморочили голову. И хотите, чтобы я вот так просто, без объяснений, пошла за этим музейным господином?
-А если и так? – неожиданно развеселилась пани София, - что тогда?
-А ничего, - в тон ей отозвалась Наталья, - я просто никуда не пойду.
-Ты угрожаешь? Мне?! – не поверила пани София.
-Действительно, - осторожно сказал Галич, поглядывая на Наталью, - как-то вы неосмотрительны.
-И не думала угрожать, - пожала плечиком Наталья, - думаешь, я не понимаю, с кем разговариваю? Конечно, понимаю. И легенду эту вашу слышала про двойника. И знаю, что если появится отражение, то должна остаться лишь одна хозяйка.
-Наталья Николаевна, - прошипел ей в ухо Галич, и в его голосе уже не осталось и следа былого ленивого очарования, - сейчас мы уйдём…
-И не подумаю, - отчеканила она, - уйдёт она. И уйдёт насовсем!
С грохотом сорвался карниз с ламбрекеном, утащив за собой кремовый абажур, потом по стене пробежала огромная трещина, стена качнулась, но удержалась. Только обнажилась древняя каменная кладка с белыми прожилками извести. Несколько мгновений Галич, как парализованный, наблюдал за исчезновением декорации знакомой с детства обстановки, потом с силой дёрнул к себе Наталью и потащил её через стремительно меняющиеся анфилады залов наружу, прикрывая собою от летящих камней.
Они выскочили под бледный лунный свет и замерли: нарядный, даже немного кокетливый, ухоженный замок на их глазах превращался в старые заброшенные развалины, где давным-давно никто не жил. Через руины замковых стен просвечивало низкое тёмное небо с полным отсутствием звёзд, но зато с огромным фонарём оранжево-красной луны. Гул и скрежет раздались одновременно, и земля заворочалась у них под ногами, как огромное животное. Ледяной ветер обдал их пронизывающим холодом и сыростью  и едва не сбил с ног. Над головой уже неслись как безумные изодранные в клочья тучи, жёсткие капли дождя полоснули по лицу.
-Скорее! – крикнул Галич и потащил растерявшуюся Наталью за собою.
Они промчались через небольшую равнину, влезли в какое-то болотце, потом прошлёпали через ручей. Всё это время Галич не выпускал руки Натальи и тащил, и тащил её по кочкам и рытвинам, не разбирая дороги. Но, когда они добрались до каменного четырёхметрового забора, пришлось остановиться.
-Я подсажу вас, и вы сможете забраться наверх, - задыхаясь после безумного бега, просипел Галич. Наталья, у которой от бега пошли красные круги перед глазами, лишь испуганно помотала головой. Тогда Галич прислонился спиной к стене, сложил ладони «лодочкой» и приказал: - ставьте ноги!   
Пришлось подчиниться. С неизвестно откуда взявшейся ловкостью она вскарабкалась ему на плечи, ухватилась за шершавый выступ, но тут Галич, перехватив, подкинул её так, что она птицей взлетела на широкую стену и шлёпнулась там на живот. Пока она барахталась, пытаясь сесть, рядом появился Галич.
-Теперь два варианта: я возьму вас за руки и спущу вниз. Там вам останется пролететь не больше двух метров…
-А второй вариант?
-А второй вариант ещё проще: я спущусь и поймаю вас внизу. Вам только нужно будет повиснуть на руках. Вот тут, видите, есть металлическая скоба – за неё можно ухватиться…
-Хорошо, я за второй вариант, - недолго раздумывала Наталья.
Галич кивнул и через мгновение оказался на земле:
-Давайте! Прыгайте!
Наталья ухватилась за скобу и попробовала спустить ноги вниз. Не сразу, но всё же у неё получилось повиснуть безвольным мешком, а дальше дело не пошло. Она висела на исцарапанных руках, с ужасом понимая, что сейчас её пальцы разожмутся и она рухнет вниз, придавит своим весом Галича, сломает ему шею, а себе ноги. 
-Отпустите скобу! Не бойтесь, я вас поймаю, - раздался ровный голос снизу.
Наталья зажмурилась и разжала пальцы. Конечно, она ободрала и локти и коленки, но Галич, как и обещал, поймал её. Несколько мгновений он удерживал её, тяжело дыша и сцепив зубы, потом опустил на землю.
-Ну вот, кажется, приключение закончилось, - и вновь в его голосе появился лёгкий налёт иронии.
-Ненавижу, - прошипела Наталья, - ненавижу эту вашу манеру над всем подсмеиваться!
Она пошла вперёд, хотя туманно представляла, где находится, лишь бы не видеть кривой ухмылки на идеальном лице и остро сознавая, что он следует за ней по пятам. Постепенно до неё дошло, что они в Волшебном саду – том самом, который требовала себе пани София. Бедная пани София! Наталья произнесла это вслух, и Галич, топающий за нею, хмыкнул:
-С чего это вы жалеете такую своеобразную даму?
-Её дом разрушился...  а сама она? Неужели погибла?
-Вот те на! Не вы ли давеча говорили, что знаете, с кем общаетесь?
-Слушайте, опять пошли загадки! Сколько уже можно?! Ну да, говорила, что знаю… Но вы же взрослый человек и вполне рациональный, как мне кажется! Не думаете же вы, что я поверю, будто те легенды, о которых говорила Юзефа, могут неким сказочным образом воплотиться? Вы что, хотите меня убедить, будто я побывала в гостях у какого-то пресловутого инфернального создания?
-А если и так?
-Ерунда! Просто бедняга тронулась на местном фольклоре… - тут она задумалась, - но откуда взялась там наша кухня? А то, что это наша кухня, я не сомневаюсь. Там, на двери, зарубки. Это папа мерил каждый год мой рост. А потом ещё и рост… - она помолчала, - в общем, совершенно неважно чей.
Галичу было важно, потому что эти зарубки на уровне именно его роста стремительно уносились в верх по притолоке в уютной кухне Ростовых.
-И всё-таки получилось, что мы с вами сбежали, бросив в беде бедную женщину.
-Не стоит о ней беспокоиться. Вспомните, она сама говорила, что уже пережила не одно землетрясение. Ей ничего не сделается.
-Опять вы о своём!
-Опять, - согласился он, - и вам всего лишь надо напрячь своё воображение и поверить, хотя бы на короткое время, в невозможное.
-Ладно, оставим спор, - смирилась она, - в конце концов, воображение всегда было не самой лучшей моей чертой. Так что она хотела? Чтобы вы отдали ей Волшебный сад?
-Этот Сад нельзя никому отдать или продать. Он сам выбирает себе хозяина. А так как выбор был уже давным-давно сделан, Софии мешал нынешний владелец Сада.
-И она поставила условие, что отпустит нас, если вы добровольно передадите ей Сад? Так?
-Да. Почти. Отпустить вас она собиралась при условии, что я…
-Что вы…
-Слушайте, - со скучающим видом произнёс он, - честное слово, надоело обсуждать бредни какой-то бедняги, застрявшей между нашим и тонким миром. Странная нотка в его голосе заставила её взглянуть на него внимательнее: глаза, не защищённые стёклами очков, показались чёрными провалами.
Наталья не обиделась: не хочет говорить – и не надо. Ерунда всё это. Или нет? Она поняла, что смертельно устала и что на ногах её удерживала только сила воли. Брела по промёрзшей земле, опустив голову и чувствуя, как холод заползает под лёгкий жакетик, предназначенный для летних вечеров. Волшебный сад в очередной раз сменил время года. Теперь это был зимний Сад, где на тонкий слой чистейшего снега ложились тени обнажённых деревьев и по ногам в легкомысленных босоножках мела позёмка. Согреться и спать – всё, чего она сейчас хотела. На плечи ей легла кожаная куртка, согретая теплом владельца, и тонкий лимонный аромат окутал её.
-Спасибо, - пробормотала она. Он не ответил, просто шёл рядом, не обращая внимания на медленное кружение в воздухе невесомых снежинок. Тонкий перезвон часов нежной мелодией напомнил о том, что уже три часа ночи. Мраморный крест в лунном свете прямо-таки светился изнутри, снежинки запорошили букет махровой сирени. Наталья наклонилась, провела рукой по плите, сгоняя лёгкий снежок в сторону.
-Камила Мортон, - прочла она, подняла на Галича прозрачные глаза: - кто это?
-Моя жена, - коротко ответил он и пошёл к дверям башни.
Наталья вспомнила, как эта чокнутая инфернальная особа что-то лепетала о кольце на левой руке Галича. Она взглянула на свою левую руку с тоненьким золотым обручем на безымянном пальце. Ну что ж, не он один.
В гостиной пылал камин, и от этого было восхитительно тепло.
-Хотите чая? Или, может, какао? У нас есть растворимое, – высунулся из кухни Галич.
-Какао – чудесно! – тут она увидела его оцарапанные руки, посмотрела на свои такие же и сказала голосом строгой Мальвины: - но сначала надо вымыть руки и обработать хотя бы перекисью. Где у вас аптечка?
Галич поморщился: очередное дежавю. Он не хотел ничего подобного, но подчинился:
-Я поставил чайник, а пока он вскипит, поднимитесь к себе: в ванной есть всё необходимое. Только не очень шумите – все уже давно спят. Жду вас через десять минут.
Наталья кивнула и отправилась к себе в комнату, придумывая на ходу причину, по которой стоит пить какао в три часа ночи с этим не очень приятным человеком. Не хватает ещё поддаться на его обаяние! Она, конечно, изо всех сил старается его игнорировать, правда, это не всегда получается. Ни одной дельной мысли в голове не оказалось, и она решила, что завтра они уедут и она забудет все местные странности и господина Галича заодно.
Конечно, она спустилась не через десять минут. Увидев в зеркале свою чумазую физиономию, растрёпанную косу и разодранные руки, она ужаснулась. Полезла под душ и зашипела, когда горячие струи воды обожгли её ссадины на локтях и коленях. Перекись нашлась в зеркальном шкафчике, она обработала свои царапины, влезла в старую Келкину пижамку с мультяшными зверятами, и в таком простецком виде пошла вниз, рассудив, что для чашки какао она одета вполне нормально и плевать на церемонии в четвёртом часу утра.
Галич уже был внизу. Он переоделся, надел свежую рубашку и чистые джинсы. Видимо, он страшно устал, потому что сидел за столом, уронив голову на руки и, Наталье показалось, что он уснул. На столе, прикрытый махровым полотенцем, грелся кофейник с какао. Две большие чашки стояли рядом. Ей вдруг захотелось получше разглядеть его, заглянуть в глаза, всегда, словно забралом, прикрытые туманными стёклами  очков. Она, стараясь не шуметь, прихватила кофейник и чашку и на цыпочках перебралась в гостиную. Там устроилась с ногами на диване лицом к огню. Налила какао в чашку, попробовала - вкусно. Галич не пожалел какао-порошка, щедрой рукой превратил его в горячий шоколад. Пила крохотными глоточками и бездумно смотрела на языки пламени. Сейчас она не в состоянии была сложить в одну цельную картину все события, произошедшие за этот бесконечный день.
-Надеюсь, вы не весь кофейник выпили? – с чашкой в руках он бесшумно возник в дверях и, кажется, впервые по-настоящему улыбнулся. Она озадаченно уставилась на него – так непривычна показалась ей его улыбка «без подтекста».
-Я не такая прожорливая, - отшутилась она, наливая ему какао в подставленную чашку. Он устроился рядом, потягивая напиток и глядя в огонь. Отблески пламени играли в отсвечивающих синим широко открытых глазах. Наталье стало не по себе: начиналось наваждение. Она слишком хорошо в той, прошлой, жизни помнила этот сосредоточенный мрачный взгляд невероятно притягательных глаз. Лучше не смотреть! Лучше спрятаться за закрытыми веками, ни о чем не думать и ничего не вспоминать. Её голова опустилась на что-то привычное и удобное, мгновение – и она уже спала, не почувствовав, как у неё забрали чашку.

-Марк, почему ты не разбудил меня? – сонно пробормотала Наталья, ощущая щекой тепло его тела сквозь мягкую ткань рубашки. И подскочила как от пинка, уставившись в ужасе на невозмутимого Галича.
-Ой, извините. Как неловко вышло! – растерянно выдохнула она, вставая, тело тут же заныло после сегодняшних приключений.
-Всё никак не можете забыть школьного приятеля? – вкрадчиво произнёс он, склонился к ней и отвратительно доверительным тоном, замешанном на иронии, спросил: - или это угрызения совести мучают?
-А вот это уж совсем вас не касается. И что вы пристали ко мне с этими пресловутыми угрызениями совести?! - высокомерно бросила она и, независимо вздёрнув голову, отправилась к себе, желая только одного: чтобы её оставили в покое.
-Машина будет к двенадцати часам, - глядя ей в спину, напомнил Галич и добавил: - спокойной ночи! – и не удержался, чтобы не скривить губы в усмешке.
Наталья вошла в свою комнату. «Спокойной ночи!» Надо же! Какая тут может быть спокойная ночь, когда всё тело словно бы сунули в барабан стиральной машины и несколько раз прокрутили на самых больших оборотах? И потом о какой ночи идёт речь, если уже почти пять утра? Даже если выйдет уснуть, мозг не получит нужного отдыха. После такого полусна просыпаешься разбитой и долго приходишь в себя. Она решила заглянуть к детям, а то хороша мать – сбежала невесть куда. Такую мамашу зови не зови – не дождёшься.
Дети спали, и это уже хорошо. Длинноногий Юрка едва вмещался на отведённом ему диванчике. Наталья поправила подушку, грозящую оказаться на полу.
-Ма, - позвал он её сонным голосом, - ты где была? Мы ждали, ждали…
-Я была в гостях у одной странной особы…
-И что? – тут же сел, скрипнув диваном, Юрка, но Наталья мягко вернула его в прежнее положение.
-Завтра расскажу. Спи, Юрочка.
-Сейчас скажи. Келка лопнет от зависти, когда узнает, что проспала… - у него спросонья слегка заплетался язык.
-И не подумаю лопаться, - отозвалась Келка со своей кровати. И зевнула так, что чуть не вывихнула челюсть.
-Завтра, всё завтра, - повторила Наталья, собираясь выйти.
-Мама, - позвала Келка, - мама, можно Ласло с нами поедет? Папа устроит его к себе в издательство работать. А жить он будет у нас, в Юркиной комнате…
-Вот ещё радость! – возмутился хозяин комнаты, - ты его зовёшь, вот пусть и живёт в твоей комнате!
-Дурак! – тут же обиделась Келка, - мама, ну чего он?!
-Юрочка, Ласло не может жить в комнате Келочки, - спокойно улыбаясь, напомнила сыну Наталья, - ему лучше разместиться с тобою. Только вряд ли он поедет. Здесь живёт его бабушка, здесь их дом. А у нас для него всё новое, чужое.
-А можно и Юзефу забрать. Что ей здесь делать? Санаторий разрушился совсем. Юрка говорил, что там ни одной целой стены не осталось. Юзефа хорошая. Мы бы с нею в одной комнате жили, а Ласло -  у Юрки. Мам, поговори с Юзефой. А Галич их отпустит. Здесь и без них полно работников!
-Хорошо, завтра поговорим, - сдалась Наталья, - а сейчас – спать! Ещё пару часов можно подремать.

Сама она знала, что заснуть уже никак не сможет. Наталья подошла к окну, там за шторами буйствовал весенним цветением Волшебный сад. Она покачала головой: что за место такое?! Этот Сад чувствует настроение людей, что ли? И у кого это такое весеннее настроение? Не иначе, как у Келки!
 И всё же она прилегла, и даже одеяло до ушей натянула, закрыла глаза и тут же широко распахнула их, потому что перед внутренним взором замаячило лицо Антиноя Браски из музея Ватикана. Не слишком ли много места занимает этот персонаж римской истории в её голове? Конечно, она уже привыкла к внешности Галича, и та её теперь не раздражала. В конце концов, в чём его вина? Родился таким. И человек он вроде бы не самый плохой. Она вдруг почувствовала, что прониклась к нему неразумной симпатией. Вон, как тащил её из замка, прикрывал от летящих камней… Вот с характером дело обстояло похуже: та ещё язва! Как он поддел её: «угрызения совести»…
Можно подумать, у него никаких угрызений нет. Есть, конечно, есть. Что-то не заметно, чтобы он беспечно веселился. Лицо мрачной красоты, чаще даже хмурое лицо. Значит, не безоблачной была ваша жизнь, господин Галич!
Покрутившись ещё с полчаса с одного ушибленного бока на другой, Наталья решила встать и приготовиться к отъезду. Неплохо они здесь время провели: всего-то около двух недель, а сколько всего произошло. Ехала она сюда за здоровьем, и чувствует себя великолепно, несмотря на синяки и ссадины. Это пройдёт. Хорошо бы сбылось Юзефино предсказание, что не будет больше у Натальи никаких дурацких падений! Влюблённая Келочка мечтает увезти молчаливого Ласло из этих мест. Здесь-то юноша, среди романтических гор и замковых развалин, кажется ей героем легенды. Но останется ли он таковым в будничном городском пейзаже? Увлечённость дочери может быстро пройти. Сколько уже было этих увлечений! И потом молодой человек – не бездомный щеночек, не сувенир из экзотического путешествия.
Тут мысль Натальи зацепилась за слово «молчаливый». Она не просто так назвала юношу молчаливым. Не немой, а молчаливый! Точно. Она своими ушами слышала, как «немой» Ласло крикнул ей: «Скорее!». Интересно, как он объяснит Келочке своё притворство? Не прост, ох, не прост этот юноша. С другой стороны, что в этих местах просто? Юзефа, которая носит на шее медальон с микеланджеловской мадонной и знает несколько языков? Или этот Волшебный сад, умеющий слушать людей и «ловить» их настроение? Замок, возродившийся из руин и вновь ставший руинами? Странная пани София, торговавшаяся с Галичем из-за Сада? Или сам Галич с его внешностью слегка постаревшего бога? Здесь всё неправда, всё обман зрения.
Она спустилась вниз в половине седьмого. Неутомимая Юзефа уже месила тесто на пирожки. Наталья взялась помогать. Они решили напечь простых и сытных пирожков с капустой и картошкой с мясом. А из остатков теста накрутить плюшек с корицей и сахаром. Всё очень просто и быстро, без изысков и вывертов.
-Что-то ты вся поцарапанная? – глянув мельком на Наталью, спросила Юзефа.
-Ещё бы не быть подранной, когда пришлось лететь сломя голову от этой вашей пани Софии… - и она рассказала историю, похожую на небылицу, случившуюся сегодня ночью.
Наталья думала, что мольфарка посмеётся, но та не только не улыбнулась, она слушала напряжённо и очень внимательно. И, когда она дошла до согласия Галича отдать Сад, Юзефа всплеснула руками так, что во все стороны полетела мука.
-Только не это! – бледнея, прошептала она.
-Юзечка, ну хоть ты мне объясни, на что это согласился твой разлюбезный Галич?
-Как же ты не поняла? – горестно покачала головой Юзефа, - она, эта пани София, хотела тебя вместо себя оставить. Ну что ты таращишься? Да, ты бы стала призраком бездушным бродить по здешним местам, а она заняла бы твоё место.
-Это сказки, - слабо отозвалась Наталья.
-Вот стала бы призраком, тогда бы не говорила, что это сказки.
-А Галич?
-А Галич спросил, что София хочет взамен тебя. И тогда та поставила условие: либо ты, либо Волшебный сад. Она давно о Саде мечтает, бродит здесь.
-Но Галич говорил, что Сад сам выбирает себе хозяина и что сейчас вроде бы он хозяин Сада.
-В этом-то и дело. Если Галича не станет, то выбирать будет не из кого.
-Не поняла… - Наталья отложила толкушку, которой мяла варёную  картошку, - как это? Ты хочешь сказать, что… Какая ерунда!
-Вовсе нет! Так бы и произошло: Галича не стало бы, Сад оказался бы во владении Софии, а что дальше – неизвестно. Но то, что Галич должен был обменять свою жизнь на твою, не сомневайся.
-Он хотел пожертвовать собой… Латиноамериканский сериал какой-то!
-Ты думаешь? – мрачно глянула на неё Юзефа, - рассказывай дальше.
Наталья добросовестно пересказала дальнейшие события. Юзефа облегчённо вздохнула:
-Ну вот, всё решилось само собой. Ты молодец, – похвалила она Наталью, - теперь пани София лет через сто появится в здешних местах.
-Только не говори, что хватило пары слов, сказанных мною, чтобы шугануть несчастный призрак неизвестно куда! – усмехнулась Наталья, а в голове у неё крутилось: «Он готов был обменять свою жизнь на твою».
-Хватило, представь, этих слов хватило. Здесь не простые места. Здесь каждое твоё слово лес слышит, камни, река и Волшебный сад. Так что думай, прежде чем сказать что-то.
-Думать никогда не вредно, - отозвалась Наталья, - Юзечка, скажи,   тебе хотелось бы пожить в городе?
-В городе? – удивилась Юзефа, - с какой стати?
-Ну представь, ты и Ласло переедете к нам. Петербург – большой город, много больше вашего Ужгорода и Львова.
-И что бы мы там делали? – развеселилась Юзефа.
-Женечка устроил бы Ласло на работу к себе, а потом Юра и Келка помогли бы ему поступить в институт. Он ведь очень способный парень. И совсем не немой. Только не знаю, зачем он скрывает, что может разговаривать?
-Спасибо, конечно, за доброе слово. Но нам и здесь не плохо. А то, что Ладик молчит, на то были свои причины. И, прошу тебя, никому не говори. Обещаешь?
-Да, конечно, если вы так хотите, - подивилась Наталья, - ну так как, приедете?
-Может, и приедем когда-нибудь, - туманно пообещала Юзефа, ставя противень с пирожками в духовку, - а эти мы в масле пожарим, чтобы прямо сейчас к чаю были. Хотя знаю я Галича, он-то, как и сынок твой Юрочка, молоко станет цедить из своей огромной чашки. А мы с Ладиком не гордые. Мы кофейку с булочкой – и за работу. Давай-ка, Наталья, займись кофе, а то сейчас уже хозяин спустится.
-Как ты забавно зовёшь его – «хозяин». Он и вправду себя барином здесь считает, - фыркнула Наталья.
-А как же иначе он должен себя считать?  - озадаченно спросила Юзефа, - здесь всё на нём держится. Хозяин – он и есть хозяин.
Наталья на это только скептически хмыкнула, но оставался ещё один важный вопрос, который ей хотелось задать:
-А скажи, Галич был в Испании?
-В Испании? – нахмурилась Юзефа, - он много куда ездил. Уж и не вспомню. У него самого спроси. Вот он, видишь, спускается. О, и детки наши тут как тут.
Наталья взглянула на детей: задумчивый Юрка – что для него совсем не характерно; печальная и молчаливая Келка – что тоже не в её характере. Даже Ласло выглядел немного растерянным и не улыбался своей милой улыбкой с детскими ямочками на лице. В противоположность им Галич  - безукоризненно выбритый, словно и не было бессонной ночи, - источал уверенность и надёжность.
-Доброе утро, дамы, - беззаботно поздоровался он, удобно уселся, вытянул ноги и небрежно переплёл пальцы рук.
-Скажи, Галич, ты отпустишь нас с Ладиком в Петербург? – хитро посмотрела Юзефа, передавая ему чашку, и подчеркнула вопрос широким жестом.
-Куда? – чуть не поперхнулся молоком Галич, - зачем?!
-Наталья пригласила нас погостить у них в большом городе, - пояснила Юзефа.
-Эдуард Петрович, -  с жаром воскликнула Келка, - Ласло должен жить у нас! Мы с Юркой будем с ним заниматься, и Ласло поступит в институт. Он умный, он сможет…
-Интересно, - пробормотал Галич, с пристальным удовольствием наблюдая за девушкой, - вы хотите увезти моего ценного работника, так?
-Вы не можете насильно держать его! Он не крепостной.
-И не думаю держать его насильно. Хочет, пусть едет. Только на что же он там у вас жить станет?
-Он к папе пойдёт в издательство работать. Можно курьером – для начала. Мы в музеи ходить будем, в Эрмитаж, в театр. Это же нехорошо, что он ни разу в театре не был.  А потом он будет учиться. Поступит в наш институт…
-Институт культуры, если не ошибаюсь? – уточнил Галич, - да, учиться в Петербурге, ходить в Русский музей – очень заманчиво. Ты как, Ладислав, хочешь учиться в Петербурге? В институте культуры?
Зелёные глаза Ласло сердито блеснули, он открыл было рот, но, заметив предостерегающий взгляд Юзефы, опустил голову.
-Вот видите, он хочет поехать, но боится, что вы рассердитесь, - совсем загрустила Келка, - нельзя же так!
Наталья всматривалась в идеальное лицо Галича. Он сидел, отодвинув тарелку и отложив нож и вилку. И это тот человек, который был готов пожертвовать собой ради кого-то чужого и незнакомого ему? Что-то не верится.
-Что это вы так меня рассматриваете? – вопрос прозвучал сухо и даже неприязненно. Ласло недоумённо посмотрел на отца: с чего бы такой странный тон?
-Скажите, господин Галич, - Наталья постаралась не обращать внимания на явное недружелюбие, - вы недавно были в Испании? 
Она стояла перед ним, держа руки за спиной, и смотрела с ожиданием и любопытством.
-В Испании? – он снял очки, с силой потёр лицо, вернул очки на место, - в Испании приходилось бывать. А что?
Стёкла его очков блеснули холодным блеском.
-Недавно моя одноклассница случайно встретила там человека, похожего на нашего школьного друга. Ну, ей так показалось.
-И что ж такого? – он откинулся на стуле, вопросительно вздёрнул бровь.
-Наверное, ничего. Просто все мы знаем, что он погиб много лет назад.
-Мам, ты забыла сказать, что она, когда увидала того человека, крикнула ему: «Голицын, ты?». А он усмехнулся и пошёл своей дорогой, - вмешалась Келка.
-Опять Голицын? У вас что, свет клином на нём сошёлся? - брюзгливо бросил Галич, машинально отпил немного чая из стоящей перед ним чашки и сморщился – он терпеть не мог тёплый слабенький чай, которым его всегда угощала Юзефа, пытаясь беречь его здоровье.
-Не говорите так, - пробормотал с набитым ртом Юрка, прожевал пирожок  и стряхнул крошки,  - у мамы тогда приступ случился…
-Юра, - одернула сына Наталья, - это никому не интересно.
-Так я не понял, чего вы от меня-то хотите? – Галич вопросительно уставился на Наталью.
-Не знаю, поймёте ли вы меня… Я подумала, что … а вдруг произошла ошибка? Вдруг он не погиб, вдруг он жив? - затуманилась она.
-Не думаю, - безжизненным тоном ответил он, и взгляд его сделался рассеянным, - но вы не сказали, при чём тут я?
-Всё очень просто. Если это были вы, то надеяться на то, что наш школьный друг выжил, не стоит, потому что моя одноклассница могла всего лишь обмануться вашим с ним сходством. Как обманулась я, когда увидела вас на улице.
-Сейчас припоминаю, что месяца три назад какая-то женщина, как оглашенная, чуть рукав мне не оторвала – так дёрнула. И орала на всю улицу, не вспомню что. Я тогда чуть не ослеп от блеска её бриллиантов: и в ушах, и на шее, и на руках. Наверное, и на ноги себе что-нибудь прицепила… И это днём, на мадридском солнышке!
-Значит, это всё же были вы, - сокрушённо выдохнула Наталья, - всего лишь вы… - она прямо-таки почувствовала себя несправедливо обиженной.
-Получается, всего лишь я, - кивнул, поднимаясь Галич, и тут до Натальи дошло, что всё в нём буквально кипит от гнева, только он умеет держать себя в руках, - Юзя, мне надо пройти по деревне и кое-что проверить. Вернусь к одиннадцати.
-Мама, - подала голос Келка, - можно мы с Ласло погуляем здесь по Саду?
-Конечно, можно, - кажется, Наталья не очень поняла вопрос дочери.
-Только пусть Юрка не идёт с нами, - Келка сердито глянула на брата.
-Почему? – удивилась Наталья, но заметив, как та зарумянилась, пробормотала: - мне бы следовало догадаться, - и усмехнувшись взглянула на сына: - Юрочка, ты поможешь мне сложить вещи? И я хочу пойти в управу и позвонить папе. Пойдёшь со мною?
-Конечно, пойду, - не стал сопротивляться Юрка.
Галич строго посмотрел на сына:
-Ладик, проводи меня до ворот. У меня есть для тебя кое-какие задания, - Ласло тут же вскочил и двинулся за Галичем под насмешливым взглядом Юрки. Тот даже к окну подошёл, чтобы увидеть, как хозяин даёт  распоряжения.
-Иди сюда, Келка, - позвал он сестру, - посмотри, как барин жучит батрака.
Но Келка не приняла сарказм брата, она хмуро  наблюдала, как Галич что-то выговаривал её обожаемому Ласло, а тот покорно кивал, при этом щёки его заливал такой жаркий румянец, что, наверное, об них можно было обжечься.
Галич пребывал в смятении. Семейство Азаровых прямо-таки навалилось на него: Наталья с её пытливым взором и желанием во что бы то ни стало получить ответ; её прилипчивый сынок, который пристал с требованием предъявить ему живого Голицына; влюблённая девчушка, не желающая расставаться с Ладиславом. Кстати, Ладик сегодня тоже получил от него предупреждение держаться подальше от влюблённой дурочки. По тому, как вспыхнули его зелёные глаза, Галич понял, что дело плохо и что его приёмный сын готов всё бросить и сорваться в далёкий Петербург следом за хорошенькой девочкой. Только этого не хватало! Да и сам он чувствовал себя выбитым из привычного образа жизни. Столько лет он терпеливо отучал себя от Ростовых, «отрезал» по кусочкам память и вот, когда, казалось бы, всё в прошлом, его роковая судьба сделала очередной болезненный поворот. И его хвалёное невозмутимое хладнокровие дало не просто трещинку - оно покрылось целой сеткой кракелюров, как старая-престарая картина. Наталья смогла поразить его, как всегда поражала в их юные годы. Он наблюдал за нею все дни, стараясь делать это максимально незаметно, правда, не всегда успешно. Она оказалась более сильной, более жизнестойкой, чем ему помнилось.
Он представил, как вдруг обрушит на неё своё «воскрешение» да ещё в нынешнем так ненавистном ей облике. Галич усмехнулся: никого из его знакомых его лицо не отталкивало, его друзья-приятели просто не замечали пресловутого сходства с несчастным возлюбленным древнего императора. И только для Натальи его внешность стала чем-то вроде красной тряпки для быка, она презрительно морщилась, отводила глаза, словно бы стеснялась его. Ошибки быть не могло: когда она его увидела, её лицо выразило шок и даже ужас.
Да и зачем ему «воскресать»? Только для того, чтобы разрушить их устоявшийся спокойный мир? «Голицыных уничтожил, теперь за Ростовых принялся…» - вспомнил он тётку Ирину. «Рыцарь-несчастье»! И потом сколько ему ещё бродить по свету? Скоро, скоро наступят роковые голицынские сорок лет. Так что нечего являться в благополучную семью Азаровых в качестве воплощения ночных кошмаров.
Утвердившись в своём решении, Галич шёл по деревне, инспектируя её состояние после землетрясения. К счастью, все дома оказались целы, никто не пострадал. В Усадьбе тоже всё обстояло благополучно: мастерские работали, типография печатала небольшой тираж исследований о ювелирах Возрождения, заказанный в качестве пособия для студентов. А вот санаторий под звучным названием «Илатан» больше не существовал. Тут стоит всё хорошенько обдумать, нужно ли возрождать это лечебное заведение?
 Честно говоря, Галичу давно хотелось сбежать куда-нибудь в тихий, забытый временем и окружающим миром, городок. Где все всех знают, улыбаются и здороваются не просто в виде формы вежливости, а потому что искренне желают здоровья друг другу. Он даже представлял его, этот городок,  так, словно бы видел на картине: вдали горы со снежными вершинами, широкая площадь со старинным фонтаном-поилкой для лошадей, а на свежем  снегу чтобы непременно были следы от санных полозьев и копыт лошадей. И никаких автомобилей! Его домик укрылся бы за ажурной чугунной оградой с большими фонарями на привратных пилонах. Каминные трубы высоко взметнулись бы к звёздному небу, а изумительная черепичная крыша с овальным чердачным окном, над которым приветливо  раскинулся пушистый сугробик, радостно контрастировала бы со свежим лёгким снегом. Деревянные ставни окон  распахнулись бы навстречу морозной ночи, но в домике не холодно – там всегда пылал в камине огонь. Стены домика обильно заплёл бы дикий виноград или глициния – Галич ещё не решил, чему отдать предпочтение. Наверное, лучше глициния – и обязательно лиловая. Он так ясно видел свой домик, что только усилием воли удерживался от порыва скрыться в этом воображаемом убежище, потому что знал, что если уйдёт туда, то уйдёт насовсем и навсегда, уйдёт без возврата… 

В Волшебном саду творилось что-то невообразимое: растения исчезали одно за другим, на их месте образовывались песчаные проплешины. Первыми исчезли со стен башни все глицинии, потом растворился в туманном воздухе кустарник; обнажились старые дубы, сбросившие с себя россыпи орхидей.
-Что же это такое, Ласло?! – Келка уткнулась лицом в его плечо и зажмурилась, вцепилась в него и дрожала так, что зубы стучали друг о друга. Его руки заботливо обняли её. Он тоже не понимал, что происходит. Сад перестраивался – это не вызывало сомнений. Но почему и зачем? Ветер ударил в лицо, сухо зашуршали голые ветки.
Не первый раз сбегала от надзирающего взгляда брата Келка. Вот и сейчас она затащила Ласло за угол башни, чтобы никто из домашних не мешал ей прощаться с ним. Он обнял её за плечи, ощущая в себе уже привычную готовность защищать её. А Келка заглядывая в его полыхающие нежностью яркие глаза, жалко и виновато улыбаясь, опять принялась уговаривать его бросить эту забытую Богом деревню и ехать с ними в Петербург.
-Как ты не понимаешь, - с жаром говорила она, дёргая его за руку в чёрной перчатке, - там для тебя столько возможностей! Ты только представь, будешь работать в издательстве. Конечно, оно не самое большое. Но папа говорил, что они издают очень интересные книги. Правда, сейчас, после кризиса, им очень трудно и они ищут авторов, которые смогут поднять продажи, и тогда можно будет печатать большие тиражи. Но сейчас всем трудно, не только папиному издательству. Поедем с нами, Ласло!
Он помотал головой, собираясь выйти из своего опостылевшего «обета» молчания. Они стояли обнявшись возле мраморного креста. Келка уже не дрожала, тепло его рук успокоило и согрело. Она потёрлась носом о его рубашку и улыбнулась знакомому аромату: лимон, ёлка, кожаный ремень. Подняла голову, чтобы сказать, как ей это нравится, и наткнулась на его сияющие травяной зеленью глаза. Они целовались как безумные, не замечая ни меняющегося Сада, ни появившегося из-за угла Юрку. Он приблизился и встал в двух шагах, наблюдая за ними с бесстрастным лицом. Наконец, ему это надоело и он покашлял. Келка дёрнулась, но Ласло не выпустил её из рук. Он посмотрел на Юрку поверх головы Келки. На делано спокойном, даже с налётом лёгкой скуки, лице Юрки горели бешеной яростью глаза.
-Я взрослый человек, Юрочка, - вышла из кольца обнимавших её рук Келка, - и не смей устраивать сцены! И если ты сейчас скажешь хоть одно гнусное слово мне или Ласло, я останусь тут насовсем. Ты меня знаешь!
Юрка очень хорошо знал свою сестру. Он сунул сжатые в кулаки руки в карманы брюк, постоял, перекатываясь с носка на пятку:
-Нам пора ехать, - глухим от злости голосом сказал он, смерив Ласло оценивающим взглядом, повернулся и пошёл от них прочь.
Келка подняла к Ласло несчастное лицо, сделала шаг в сторону, но он поймал её за руку и притянул к себе.
- Вот мы и попрощались, - и она двинулась следом за братом.
Ласло смотрел ей в след, его бледное лицо исказила судорога. Сейчас он был готов отказаться от слова, которое легкомысленно дал отцу, ему хотелось послать к чёрту разумные доводы, бросить всё и уехать за Келкой хоть на край света. Его взгляд упал на блеснувшую старым металлом плиту: Камила Мортон. Мама взяла с него слово, которое до сегодняшнего дня никогда не тяготило его. Он пообещал ей никогда не идти против отца, верить ему и подчиняться. Он горько усмехнулся: здоровый мужик, казалось бы, уже может сам распоряжаться своей жизнью. Ан нет! Данное слово – слово чести.  «Совесть, благородство и достоинство – вот оно, святое наше воинство», - только так, другого быть не может - так приучил его отец. Им с Галичем предстоял серьёзный разговор, наспех о таком не поговоришь. А ещё нужно время, оно расставит всё по своим местам. И у доверчивой, порывистой и своенравной Келки появится возможность заглянуть себе в душу. Они встретятся, обязательно встретятся, и тогда всё решится.
Сад расцветал новыми красками. На месте песчаных проплешин сияли свежей зеленью кусты, возле мраморного креста полураскрывшиеся нежно-кремовые бутоны чайных роз склоняли друг к другу головки. Кудрявой зеленью покрылись вековые дубы, несколько голубых елей развесили гирляндами свои шишки, дикий виноград оплёл углы башни до самой крыши. Несколько молодых клёнов шелестели бордовыми пятипалыми листьями. Под окнами башни крохотными  упругими колоннами поднялись головастенькие тюльпаны совершенно чёрного цвета, на их упругих вытянутых листьях бриллиантами сверкали капли росы. Вдоль дорожки плитняка, ведущего к входным воротам, раскрыли огромные бутоны розы – все, как одна, глухого чёрного цвета. Пронзительная траурная красота.
Среди этого траура потерянно бродила Наталья, потрясённо вглядываясь в печальную роскошь. В открытом дверном проёме стоял Галич. Губы его тронула едва уловимая улыбка, на этот раз без тени иронии. Наталья вопросительно обернулась, в ответ он лишь удручённо пожал плечами. Ей показалось, что впервые он выглядел как-то уязвимым, незащищённым и, может быть, даже беззащитным, то есть совсем-совсем по-человечески.
-Мы отвезём вас в Киев, там посадим на прямой рейс до Петербурга. Четыре часа полёта – и вы у себя дома…
-Нам бы не хотелось причинять вам столько беспокойства, - возразила Наталья, - мы могли бы добраться на автобусе до Ужгорода, а там поездом.
-Должен вас разочаровать: из-за землетрясения дороги наши стали непредсказуемыми. Вам удалось поговорить с Петербургом? Нет? Вот видите. Связь наладят, но когда это будет… может, завтра к утру. И дороги кое-где повредил камнепад, не всякая машина пройдёт. Автобусы, во всяком случае, в ближайшие дни ходить не будут.
-Но может, нам и не стоит так уж поспешно бежать отсюда? - Наталью поразило его настойчивое желание во что бы то ни стало выпроводить их семейство.   
-Вы недооцениваете масштабы такого явления, как землетрясение. Нет, мы, конечно, рады видеть вас своими гостями, - добавил он с кислым видом, - но разумнее всё же не рисковать и выбраться пока ещё можно проехать.
-Конечно, вы правы, - сдалась Наталья. Она сама не понимала, с чего вдруг выказала желание остаться здесь ещё на какое-то время.
-А вашему мужу я сообщу номер рейса, не беспокойтесь.
-Не стоит, мы сами доберёмся. Это не так уж сложно, - она ещё раз взглянула на сверкающие росой тюльпаны, улыбнулась спокойно и горько: - какие дивные цветы! Сто лет назад видела такой цветок…
-Да? – тёмные глаза сверкнули синим оттенком. Он надел очки, опять спрятавшись за ними, как за забралом, ровным голосом напомнил: - пора в дорогу…
 На улице их уже ждал автомобиль. Вокруг, задумчиво разглядывая его, ходил Юрка. Честно говоря, было что разглядывать. Брутальная, жгуче-чёрного цвета высокая машина сверкала стёклами на пыльной улице.
-Господи, - вырвалось у Натальи, - какое чудовище! И ещё с правым рулём! Прямо катафалк!
-Смеётся над конём тот, кто не осмелится смеяться над его хозяином, - пробормотал Галич, открывая перед нею дверцу машины.
-Это не конь, а вы не д’Артаньян, - тут же отозвалась Наталья, заглядывая в тёмное нутро машины. Там на заднем сидении уже устроилась Келка, она с тоской поглядывала в сторону башни, видимо, ожидая появления Ласло. Но вместо Ласло из ворот вышла Юзефа с объёмистой плетёной корзинкой – такие Наталья видела только в кино о старой Англии.
-Вот здесь пирожки, сыр, яблоки и кофе в термосе, - отдавая тяжёлую корзину Галичу, сказала она. Тот открыл багажник и поставил туда плетёное наследие старой Англии. Вещи Азаровых уже аккуратно были определены на свои места в идеально чистом кузове.
-Юзечка, - обняла её Наталья, - дай слово, что приедешь к нам. Адрес и телефон я оставила на столе в кухне. Приедешь? Обещаешь?
-Может, и приеду, - неопределённо пообещала Юзефа, обнимая в свою очередь Наталью. Потом повернулась к Галичу: - ты не очень-то гони!  И чаще меняйся с Ладиком! Слышишь, Галич? – и добавила совсем тихо: - лекарство, конечно, забыл принять? – и сунула пузырёк ему в карман.
-Слышу, слышу, - он поцеловал её в щёку, - всё будет хорошо! Где же этот легкомысленный юноша? А, вот и он…
Из ворот вышел Ладислав, и глаза Келки удивлённо округлились. Ласло переоделся. Вместо бесформенного старого пиджака  и обтрёпанных с заплатками брюк он надел джинсы и тёмную ветровку с белой футболкой. Из привычного на нём были лишь перчатки, но и они выглядели иначе. Теперь вместо старых, рваных, он надел тонкие кожаные перчатки для вождения машины. Он вопросительно взглянул на отца, тот кивком показал ему на заднее сидение. И, к бесконечной радости Келки, Ласло шагнул в машину и опустился на кожаное сидение рядом с нею. Юрка тут же влез на пассажирское место впереди, Галич уже щёлкал какими-то кнопками, машина секунду «подумала» и стала подмигивать приборами, включаясь в работу.
-Разрешение на взлёт не потребуется? – осведомился Юрка. Галич только покосился на него:
-А что у папы нет машины?
-У Любаши есть. Но папа не водит из-за ранений.
Галич не понял, о какой такой Любаше сказал Юрка, но не стал уточнять – он выводил свой рендж на дорогу.
Наталья сидела у левой дверцы, поэтому ей хорошо был виден водитель. Она невольно залюбовалась его изящными сильными руками, уверенными движениями, обманчиво расслабленной позой. Умница-машина почти неслышно урчала мотором, мягко покачивалась, переваливаясь через появившиеся на дороге после землетрясения камни. Дорога тут всегда была не самая лучшая, но теперь её будто специально усеяли глыбами разной величины, приходилось плавно вписывать высокую машину в повороты, чтобы не перевернуть её. Незаметно остался позади Ужгород. Юрку позабавили коллеги-автомобилисты. Они уважительно поглядывали на чёрного собрата, уделяя особое внимание колёсам рендж ровера.
-А поскромнее машинку слабо было прикупить? – прищурился он в сторону Галича, - высоко сижу, далеко гляжу, да? Над всеми-всеми высоко…
Галич недоуменно посмотрел на мальчишку: чего это он опять стал задираться?
-Видите ли, Юра, - со скрытой иронией ответил он, и Юрку передёрнуло, - в наших краях внедорожник – необходимость. Поэтому мы не мелочились, когда выбирали его. А вы принципиально выступаете против дорогих машин?
-Мне всё равно, - отвернулся от него Юрка и уставился в боковое стекло. Потом придвинулся ближе к Галичу и так, чтобы не услышали на заднем сидении, спросил: - зачем вы убрали те фотографии?
Галич быстро глянул в его злые глаза.
-С какой стати я должен был спрашивать на это вашего разрешения?
-Не хотите сказать правду… - констатировал Юрка. Помолчал, потом попробовал ещё раз объяснить этому холодному человеку: - вы не понимаете, насколько это важно для нас.
-Для кого – для нас?
-Для меня, для мамы, для папы.
-А… для папы… Тогда, конечно.
Но Юрка не стал ему отвечать в том же тоне, он сцепил зубы и подышал носом, считая до двадцати, оглянулся назад. Келка, завладев рукой Ласло и стянув с него перчатку, перебирала его пальцы и что-то шептала ему на ухо. Тот внимательно слушал, поглядывая на неё сквозь приопущенные веки.
 Наталья забилась в левый угол и закрыла глаза – она всегда плохо переносила езду на автомобиле, даже на таком удобном, как этот. Надо отдать должное этому странному человеку – Эдуарду Петровичу Галичу. Он умел быть предусмотрительным, умел быть заботливым, а уж о том, что успешно вытаскивал всё семейство из самых странных и даже опасных ситуаций – об этом говорить не приходилось. Но всё равно где-то в самой глубине её существа ворочался червь сомнения. Скорее даже не червь, а крохотный червячок, и состоял он только из одного слова: почему. Почему он это делал? Что, у него своих забот мало? Так нет же! Но принял же он самое живое участие в жизни семейства Азаровых. Почему? И тут Наталья терялась в догадках. Потому что было не менее дюжины версий. Например, одна из них – самая невозможная, но, что скрывать, приятная: он поступал так из глубочайшей симпатии, которую внезапно почувствовал к ней, к Наталье. Тут она фыркнула, и Келка обеспокоенно перегнулась через Ласло, чтобы взглянуть на мать.
Другая версия совсем не романтическая. Азаровы постоянно влипали в разные неприятности и, если бы с ними что-то случилось нехорошее, дурная слава и об этих местах, и о санатории разлетелась бы мгновенно. Конечно, это принесло бы ущерб коммерции практичного господина Галича. Скорее всего, именно эта причина заставила уважаемого Эдуарда Петровича носиться со зловредными клиентами как с писаной торбой. До чего же не идёт ему это вычурное «Эдуард»! Да ещё в сочетании с таким простым отчеством! Наталья открыла глаза, села ровнее. За высокой спинкой переднего сидения  с её ростом дороги не видать, поэтому надо смотреть либо влево, но это скучно; либо по диагонали и тогда перед нею маячил безупречный профиль водителя. Конечно, ей как человеку, связанному с искусством, ей как художнику приятно наблюдать за безукоризненными линиями человеческого тела, созданными матушкой-природой. Сейчас она рассматривала Галича, как рассматривала бы скульптуру в музее – пристально и с удовольствием - и вспыхнула, вдруг поймав в зеркале взгляд его глаз, в которых, ей показалось,  мелькнуло выражение презрения и беспокойства. Она отвернулась, хотела было сунуться к своим молодым соседям, но те были настолько заняты друг другом, что она не решилась мешать им.
-Хорошо, я кое-что попробую объяснить, - Юрка уже успокоился и теперь пытался достучаться до этого равнодушного человека. Галич нахмурился: он не хотел ничего слышать. И в самом деле, что нового может сказать этот мальчик? То, что и Женька, и Наталья страшно переживали гибель одноклассников? Об этом он уже слышал и не один раз.
Юрка опять оглянулся: мама, кажется, уснула, а Келке не до его разговоров с Галичем. Вот ещё дурища! Упрямым клещом вцепилась в этого зеленоглазого красавчика, а тот сидит с блуждающей блаженной улыбкой – прямо, Ромео и Джульетта или Тристан и Изольда.       
-У нас дома нет фотографий одноклассников родителей. Вернее, они есть в альбоме, но мы его никогда не открываем. Это из-за того, что, когда мама узнала об их гибели, она тяжело заболела и потом при напоминании о них у неё случались тяжёлые приступы. Поэтому когда в школе появился стенд с фотографиями героев-интернационалистов, я впервые их увидел. Не знаю, как вам объяснить, но меня постоянно тянуло к этому стенду. Я приходил в школу и сразу шёл посмотреть на их лица, это стало чем-то вроде ритуала. Я был рядом, когда из стены выпал гвоздь, на котором держалась одна сторона стенда. Завхоз попросил помочь укрепить крепления, вот тогда моя рука легла на фото того чёрненького узкоглазого паренька…--
-Иващенкова…
-Да, Иващенкова. Мы уже это рассказывали вам, но я не говорил, что я тогда почувствовал. Меня словно бы залило чем-то чернильно-черным, и я увидел… - Юрка сглотнул, - я увидел, как он тащил на себе какого-то солдата, потом появились крестьяне в чалмах. Вместо винтовок они держали инструмент – не знаю, как он называется, им землю обрабатывают…
-Мотыги…
-Точно, мотыги. Они окружили Иващенкова и … и они его… Он уже не мог встать, но всё ещё был живой… а они…
-Не надо! Не говори! – вырвалось у Галича, глухой, полный боли голос заставил Юрку всмотреться в это лицо со страдальчески закушенной губой. «А, значит, ты не такой бесчувственный, каким хочешь казаться», - злорадно подумал Юрка и тут же застыдился.
Они проехали пару километров молча. Юрка посмотрел на Галича: тот медленно приходил в себя, и теперь его лицо было спокойным и сосредоточенным.
-И что же было далее? – осведомился тот.
-Рядом были ещё две фотографии: папина и его друга Голицына. Я потрогал их – и ничего. Тогда я решил, что ошибся. И стал пробовать фото других солдат. Везде было одинаково. Если человека не было, я «видел» и чувствовал это. А если человек был жив, то фото было светлым – для меня светлым. Голицын был светлым. Он был жив! Но почему он ни разу не дал о себе знать?
-Да, почему?
-Вы ведь что-то знаете, расскажите. Это очень важно!
-Послушай, я же тебе уже говорил, что мало что знаю. Камила Мортон, работая в тех местах, смогла вывезти этого беднягу, когда он уже стал получеловеком. Она смогла поместить его в госпиталь, а дальше… Ты же видел его на фото. Человеку с таким лицом трудно приспособиться к жизни…  У этого бедолаги не только лицо было искалеченным. Им должны были заниматься психиатры, но я ничего об этом не знаю.
-Нет.
-Что нет? – удивился Галич.
-Не такой человек Марк Голицын, чтобы думать об утраченной красоте. Он никогда не был трусом. Тут что-то ещё…
-Много ты знаешь, каким он был, - хмыкнул Галич.
-Папа рассказывал, но так, чтобы мама не слышала. Голицын был смелым, преданным другом…
-Преданным другом, - со странной интонацией повторил Галич.
-Я хотел сказать, что он был верным другом. И потом мы многое узнали о его семье, когда нашли бикс с его вещами.
-Бикс? Это что такое?
 -Такая коробка для медицинских инструментов. Келка залезла на антресоль – это когда мы генеральную уборку делали уже перед самым отъездом сюда. А там была эта коробка. В ней вещи.
-С чего вы решили, что это вещи вашего Голицына?
-Там были документы, фотографии, даже его свидетельство о рождении. Какая-то блестящая побрякушка. Папа сказал, что когда-то эту штуковину Голицын дал на спектакль девчонке из их класса. Браслет с группой крови Келка себе зацапала. Вот кольцо с гербом князей Голицыных, - Юрка показал печатку, Галич мельком взглянул, - было ещё тоненькое обручальное колечко – его мама забрала. И письмо…
-Письмо? Ты читал его?
-Нет. Мама тогда сутки не выходила из своей комнаты. А мы сидели под дверью втроём и не знали, что делать. Понимаете, она внушила себе, что ребята из-за неё погибли.
-Вот как!
 -И если она узнает, что Голицын жив, ей станет легче. Теперь понимаете, почему мне важно встретиться с этим человеком? 
-Ты думаешь, что, если твоя мама узнает о Голицыне, она уже не станет болеть? Сомневаюсь. Память трудно вылечить. Юзефа сказала, что Наталья Николаевна совершенно здорова и что внезапных падений у неё больше не будет. Так что ещё нужно? Вы ехали сюда за тем, чтобы помочь маме. Ей здесь помогли. Надо отпустить прошлое. Если этот человек не появился в жизни твоих родителей, значит, были на то причины.
-Есть ещё одно дело, - Юрка покраснел, - я тоже хотел его увидеть.
-Тебе-то он зачем?
-Простите, но я не могу сказать, - глянул исподлобья Юрка и горячо добавил: - но мне надо! Очень-очень надо!
-Прямо тайны мадридского двора, - протянул насмешливо Галич, - но прости, друг, тут я тебе не помощник.
Галич в очередной раз кинул взгляд в зеркало: Наталье явно было не по себе. Они были в пути уже больше трёх часов, пора остановиться и встряхнуться. Он мягко подрулил к кафешке, стилизованной под украинский шинок.
-Вот что, господа, - повернулся он к сидящим сзади, - привал. Питаться здесь я бы не советовал, но водичку взять можно. И туалет, конечно.
Мужчины галантно пропустили дам в туалет первыми. Потом все вышли на улицу, там был сделан маленький навес, стоял стол и две занозистые лавки. Они выпили кофе из огромного термоса с кнопкой, съели пирожки, прогулялись ещё раз в  сторону туалета и пошли к машине, возле которой собралось несколько местных. Они глубокомысленно разглядывали автомобиль, сообщая друг другу подробности о его технических данных.
Келка уже привычно забралась в салон, но тут её рот в очередной раз открылся от удивления. На месте водителя устраивался Ласло! Он повозился, подгоняя под себя руль и кресло, застенчиво глянул на Келку и та мгновенно среагировала. Она отпихнула брата и влезла на переднее пассажирское место. Юрка только пожал плечами и сел со стороны левой дверцы. Галич оказался по центру, а Наталья теперь устроилась справа.
Под восхищённым взглядом Келки Ласло привычно тронул машину с места, и они покатились дальше в сторону Киева. Увидев, как Ласло устраивается на водительском месте, Юрка присвистнул: и этот всё время врал, как и его хозяин. Да что у них тут - шпионское гнездо, что ли?! Говорить с Галичем Юрке было больше не о чем, он злился и сердито провожал глазами домики и домишки. Потом ему это надоело, он закрыл глаза и уснул беззаботным сном. Галич откинул голову на подголовник и тоже закрыл глаза. На стоянке он всё же глотнул таблеточку из Юзефиного пузырька. Он пошевелился, и из кармана джинсов выкатился бледно-голубой камень.
-Вы выронили, - поймала камень Наталья. Она протянула его Галичу. Но тот не спешил забрать топаз. Он смотрел, как на её ладони  камень наливается внутренним сиянием. Неогранённый, он уже был дивно хорош. Да, Витька, знал ты, какой камешек подарить…,  - возьмите ваш камень, - повторила Наталья.
Галич забрал тёплый кристалл и спрятал его так, чтобы больше не потерять.
Погода стала портиться, боковой ветер спихивал машину с трассы, потемнело, и приборы засветились зелёной подсветкой. Ласло уверенно вёл машину, изредка поглядывая на обеспокоенную Келку и улыбаясь ей.
Дождь обрушился стеной, но машина упрямо продвигалась вперёд. Наталье стало совсем невмоготу смотреть на бесчинства природы, она обхватила себя руками и зажмурилась. Мягким жестом Галич привлёк её к себе, она на секунду открыла глаза, но не рванулась в сторону. Наоборот, благодарно положила голову ему на плечо – теперь ей не было страшно.    
Галич сидел в бархатной полутьме машины и глупо улыбался. Пушистые волосы Натальи щекотали ему щёку, она вроде бы задремала. Так было всегда: она тяжело переносила все поездки, стоило им влезть в автобус, троллейбус или трамвай её тут же начинали давить стены. Она устраивала голову ему на плечо и закрывала глаза – так и добирались до места.
Дождь неистово барабанил по крыше машины, однако от недосыпа  на Галича стала наваливаться дремота, губы его шевельнулись, произнеся запретное:
-Натали… - тут же тревожно сжалось сердце от ответного:
-Марк…
Он почувствовал, как испуганно дёрнулась Наталья, резко отстранилась и уставилась на него своими огромными прозрачными глазами.
-Простите, - еле слышно прошептала она, - кажется, я задремала…
-И вам тут же приснился кошмар, - уголок его рта дёрнулся, как бы в усмешке.
-В последнее время мои сны полны кошмаров – сплошное отчаяние.
-Что, всё ещё грехи юности мучают?
Она не хотела ссориться и проигнорировала обидную иронию.
-Не хотите отвечать… Да что он такое для вас, этот школьный товарищ? – вырвалось у него.
И тут с Натальей случилось то, что обычно бывает в полутьме вагона поезда, когда случайные попутчики выкладывают друг другу под стук колёс то, что никогда не позволили бы себе при дневном свете.
-Что для меня Марк? Они все: и Витенька, и Женечка, и Марк – все они моя жизнь, - просто сказала она.
-«Витенька», «Женечка»… - фыркнул Галич, - а этого вашего Марка вы называли Маркушей?
-Никогда. Он всегда для нас Марк. И не только потому, что чуть постарше. Просто он – Марк, и всё, - и он почувствовал, как она улыбается своим мыслям, - он появился у нас совсем мальчишкой: худой, большеглазый,  неприкаянный и ужасно гордый. Редко встречаются такие люди, для которых гордость, честь, благородство – не пустые слова уже в детстве.
-По-моему, вы его идеализируете… - пробормотал Галич.
-И не думала идеализировать, - отозвалась она, - он всегда был таким.
-Детская любовь обманчива и наивна, - не хотел он сдаваться.
-А кто говорит о детской любви? – как-то очень просто спросила она, и в сумраке блеснули её глаза. У Галича перехватило дыхание, а Наталья добавила с болью и лаской: - есть вещи, которые остаются с нами навсегда. Понимаете? На-всег-да.
Он помолчал, нужно было протолкнуть образовавшийся в горле ком.
-Чёрт возьми, - он покашлял, скрывая смущение, - чёрт возьми, прямо завидно… Когда в Мадриде ко мне бросилась та бриллиантовая дурочка, я и не думал, что эта история получит продолжение.
-Немудрено, что она ошиблась. И мне показалось…
-Неужели похож? – ему надоело притворяться, и было неловко.
-Силуэтом вы напоминаете Марка. Та же посадка головы, та же манера вскидывать бровь. Но, мне кажется, он чуть повыше, - Галич незаметно усмехнулся, а Наталья продолжила: - у него красивые изящные руки – руки аристократа…
-Ну уж! – он плотно сжал кулаки.
-Да-да, не удивляйтесь, ведь его мама была из княжеского рода. А ещё у него глаза удивительно густой синевы, почти чёрные, но с синим оттенком.
-Вы говорите о нём так, будто он жив…
-Понимаете, там была странность. Женечка рассказывал, что нашли обожженные останки, а рядом валялась гимнастёрка, в кармане которой нашли фотографию троих ребят и вот этот крестик, - она показала деревянный крест. Галич сразу узнал его, - это я дала Марку крестик.
-Ну вот видите… Это говорит, что…
-Это ни о чём не говорит, - перебила она его, и голос её задрожал: - зачем душманы раздели того несчастного? Ведь там же нашли и Витеньку, а он был в форме. И не только это. Тот человек, которого они в костре… тот человек был маленького роста, а Марк высокий. Многое я отдала бы, лишь бы он был жив, - в её голосе снова задрожала безнадёжная тоска.
-А если бы это было так? Вы не задумывались, почему он не вернулся? Возможно, у него были на то веские причины? – в его мрачном тоне было нечто, что заставило Наталью задуматься об отголосках давней боли, глубоко запрятанной под надоевшей ей бронёй холодной иронии. Но сейчас ей не было дела до давнишних страданий господина Галича, потому что он задал тот вопрос, который она сама себе задавала тысячи раз.
-Да какие могут быть причины, из-за которых человек не возвращается домой? Его любят и ждут, а он не возвращается! Просто мы ему не нужны…  – и губы её задрожали, - и пусть не возвращается, лишь бы был жив. А вы… вы бы вернулись?
Он перекатил из сторону в сторону голову по подголовнику: надо заканчивать этот выматывающий разговор.
-Не знаю, - сухо ответил он и позвал: - Ладик, пора меняться.

К девяти вечера они добрались до Киева. Прощание в аэропорту было недолгим.
-Мы вам очень благодарны, - чопорно произнесла Наталья, пожимая руку Галичу, - столько принесли вам хлопот… Пожалуйста, передайте Юзефе, что мы очень будем ждать её. Она чудесная женщина!
-Несомненно, - отозвался усталой улыбкой Галич, отмечая про себя, что приглашение не распространялось на него и Ласло.
Юрка угрюмо наблюдал, как совсем обесстыдившаяся Келка повисла на шее Ласло, а тот нежно прижимал её к себе и ласково гладил по горестно сгорбившейся спинке. И потом, уже в самолёте, она, сжавшись в комочек в кресле, тихонько плакала. Наталья держала её за руку, поглаживая  пальцы, и вспоминала, как безутешно рыдала, провожая своих ребят двадцать лет назад.

Перед тем, как  отправиться на ночлег в гостиницу, Галич по междугородней связи позвонил в Петербург. Там не сразу взяли трубку, но Галич терпеливо дожидался. Он сразу узнал голос Женьки. Конечно, это уже не был голос юноши, но узнать было можно.
-Евгений Александрович? Азаров? – произнёс он в трубку.
-Да? Слушаю вас, - удивились в далёком Петербурге.
-Моё имя – Эдуард Петрович Галич. Я хочу сообщить вам, что ваша жена…
-Моя жена?! Что случилось?! – сразу заволновался Евгений Александрович, - что с моей женой?
-Да ничего особенного, - усмехнулся Галич, - всего лишь пытаюсь вам сообщить, что они только что вылетели из Борисполя и через четыре часа будут в Петербурге. Борисполь – это аэропорт в Киеве, на всякий случай объясняю вам.
-Господи, так вы говорите о Наташеньке? – и такое неприличное облегчение прозвучало в Женькином голосе, что Галич разозлился.
-Естественно, я говорю о Наталье Николаевне и ваших детях. Вы всё поняли? Через четыре часа будут, - и резко повесил трубку, - можно подумать, что у него не одна жена, а целый гарем, - сердито бросил он задумчивому Ласло.
В обратную дорогу они отправились около пяти утра, добрались быстро и без приключений. Но дома их встретила расстроенная Юзефа: ночью сгорела её старая усадьба. То, что это поджог, было ясно без всяких разбирательств: усадьба со всеми постройками вспыхнула сразу со всех сторон.
-Это задорожные веселятся. И что им неймётся? – Юзефа присела в кухне за стол и горестно подпёрла голову рукой.
-Не грусти, - погладил её по плечу Галич, - отстроим новую. Если захочешь, конечно. А лучше живи здесь. Чего ради тебе бегать через всю деревню? Разве здесь плохо?
- Плохо здесь мне никогда не было, - улыбнулась Юзефа, - я подумаю… Только неладно у нас стало. Ты видел Сад?
-Видел, - кивнул он сокрушённо, - и не только видел, я его чувствую, каждую веточку чувствую…
Сад встретил их пышным траурным цветением вперемежку с россыпями голубых незабудок между старыми деревьями и стрелками лиловых колокольчиков возле угольно-чёрных роз. Едва Галич вошёл в Сад, он почувствовал, что обычная его связь с каждым деревом, каждым кустиком обострилась до предела. У него появилось ощущение, что, если сейчас отломить какую-нибудь веточку, начнут кровоточить его руки. Этот Сад опутал его сердце корнями своих деревьев. И ещё Галич понял, что Сад прощается с ним, но об этом он не стал говорить Юзефе.
Он вышел из башни – теперь по её стенам ползли до самой крыши ветви вьющихся роз - ветви, полные траурным цветом. Галич шёл по вечернему Саду, осторожно прикасаясь к шершавой коре старых деревьев, его чуткие пальцы ощущали тепло старой кожи, лёгкое подрагивание шкуры древнего животного, ставшего верным другом и защитником. Он обхватил руками ствол дерева и прильнул к нему щекой. Стоял, закрыв глаза, и чувствовал, как тонкие нервные нити трепещущего дерева переплетаются с его существом, сливаются и становятся с ним одним целым. А потом он почувствовал, что от дерева повеяло холодом. Он открыл глаза и отступил на шаг. Теперь Сад полыхал всеми цветами радуги. Листья дубов трепетали осенней позолотой, старинные розы – белые, кремовые, розовые – наполняли воздух своим  дыханием, лиловая глициния, перекрывшая стены башни, соперничала с розами в тонкости ароматов. Орхидеи всех цветов – от снежно-белой до фиолетово-чёрной – улыбались с каждой ветки деревьев.
Галич почувствовал, как повлажнели его глаза. С ним прощались – прощались бережно, тонко, нежно и ласково, не желая печалить и огорчать. На него накатила такая усталость, что окружающий  мир вдруг подёрнулся дрожащей пеленой и превратился в бесцветную картинку. Это была накопившаяся усталость прошедших столетий.
Он вернулся к себе, сел за стол. Написать письмо Наталье – вот что нужно сделать немедленно, потому что завтра для него уже не будет, это он точно знал. Галич достал листок бумаги из ящика стола, тут в его глазах комната пошла кругом. Он сдёрнул очки и прижал ладони к лицу, стараясь удержать это глупое вращение, но теперь крутилось всё внутри него. Он уронил голову на стол. Последнее, что он почувствовал, была прохлада белого листка бумаги у его щеки, на котором он собирался писать письмо Наталье.

-Галич! Галич! Посмотри, что случилось! – забыв постучаться, Юзефа влетела в комнату и остановилась. 
Галич сидел на стуле, прижавшись щекой к крышке стола, правая рука его безжизненно повисла, касаясь пола кончиками пальцев.
-Галич, - теперь уже шепотом боязливо позвала она, осторожно подошла, наклонилась и облегчённо выпрямилась, толкнула его в плечо, - Галич, проснись!
Он открыл глаза, посмотрел на неё воспалёнными глазами, поднял голову и чётко и ясно произнёс:
-Вчера я умер… - его вялый монотонный голос напугал Юзефу.
Она обхватила ладонями его лицо, повернула к себе, всмотрелась в огромные горестные глаза, отпустила и перекрестилась:
- Ты бы умер, если бы не он… Он это сделал вместо тебя, Галич. Посмотри в окно… Всё твоё он взял на себя… - и умер.
Он тяжело поднялся, подошёл к квадратному оконцу, выглянул. Сада не было. Вместо живой роскоши растений на несколько десятков метров простиралась безжизненная красно-бурая поверхность. Марсианский пейзаж.