Санаторий. отцы и дети. часть 3. отцы и дети

Часть третья:  ОТЦЫ И ДЕТИ


Возвращение в Петербург не было особо весёлым ни для двойняшек, ни для Натальи. Одна радость – Женечка, примчавшийся в аэропорт ещё до разводки мостов и продремавший на стуле в зале ожидания всё время их полёта.
-Мне позвонил какой-то раздражённый тип – то ли Ганич, то ли Голич и велел, прямо-таки приказал, встретить вас, - улыбался он, целуя всех по очереди.
-Галич, папа, его фамилия Галич, - Келка пригладила ему взъерошенные волосы.
-Как Любаша, Женечка? – что-то в голосе Натальи заставило Женю внимательно взглянуть на неё. Да нет, показалось, вроде всё нормально.
-Любашу перевели в дородовое отделение…
-Не выписали?! – ахнула Наталья, - и теперь, конечно, оставят её там до родов?
-Оставят. Ну что, в буфете посидим – кофе попьём? До сведения  Кировского моста ещё полтора часа.
-Лучше поедем, а подождать можно и на набережной – тепло, можно погулять, - подал голос Юрка. И все с ним согласились.
Они подъехали к вздыбленному пролёту моста и ещё сорок минут гуляли по набережной, а когда добрались домой, то все хотели одного: лечь спать.
Дома было привычно уютно и спокойно. После странных и непонятных событий, обрушившихся на них в Карпатах, этот домашний «островок безопасности» показался землёй обетованной. Отправляя утром Женю на службу, Наталья рассказала, как собирается провести день. Выпроводить двойняшек в институт, а то они совсем разленятся. Затем: уборка-магазин-приготовление обеда – это как положено. Потом к Любаше – не забыть приготовить ей творог (прекрасно получается из обычного кефира, и Любаша его любит, да и ребёнку полезно), там она дождётся двойняшек и уже вместе они вернутся домой. И будут ждать Женю к ужину, он, конечно, забежит в больницу на полчасика после работы. Вот тогда-то и станут рассказывать ему все свои небылицы.
Женя только головой покачал: наполеоновские планы. А ещё было боязно за Наталью. Одна, без сопровождения? Но она заверила, что теперь здорова, совсем здорова и не надо за неё волноваться. Выставила его за  дверь, заставив надеть другой галстук, более подходящий к рубашке и костюму. Судя по количеству разбросанных исписанных листков, Келка совсем не спала, сочиняя письмо своему ненаглядному Ласло. На рассвете её всё же сморило, и она свернулась калачиком на диване, даже не разложив его. В отличие от сестры Юрка рухнул как подкошенный и сразу уснул. Разбудить Юрку – это была та ещё задача. После нескольких заходов в комнату, стягиваний одеяла и ликвидации подушки из-под блондинистой головы Юрка сел. Но тут же упёршись руками в колени и устроив на них голову, начал заваливаться на бок.
-Юрочка, сейчас твоя сестричка займёт ванную и ты пойдёшь в институт немытый, - сказала она волшебную фразу, которая незамедлительно подействовала.
-Ещё чего, - пробормотал Юрка и поплёлся в ванную, через минуту там уже зашумел душ.
Келка встала сама, что было не в её правилах, обычно её тоже нужно буквально стягивать с кровати. Но не сегодня. Девочка была явно удручена, опечалена и измучена. Глядя, как сын наворачивает овсянку, запивая её молоком, а дочь вяло ковыряет ложкой кашу, Наталья не выдержала:
-Келочка, что-то ты неважно выглядишь. Может, останешься дома сегодня?
-Вот ещё, - фыркнул Юрка, - да если бы я из-за всех своих влюблённостей не ходил в институт, меня бы уже давно выгнали!
Келка ничего не ответила, только зыркнула на брата недобрым глазом. 
Через десять минут она уже нетерпеливо постукивала туфелькой в прихожей, ожидая брата, который выбирал и никак не мог выбрать рубашку в тон пиджаку. У них в институте строго следили, чтобы студенты, не дай бог, не надели на лекции демократичную футболку или ещё хуже – джинсы с кроссовками. Зимой это ещё куда ни шло, но в сентябре, когда ещё лето не растеряло своё тепло, – бедные ребята парились в обязательных пиджаках. К девочкам тоже  предъявляли определённые требования: никаких джинсов, но брюки можно, главное, чтобы они не открывали то, что пониже талии. А то, по наблюдениям администрации, студенты всегда стремились пристроиться за девчонками в брюках с модной низкой посадкой и вместо того, чтобы слушать преподавателя, отвлекались на невесть что. 
Каждый вечер семья собиралась за чаем и Женя с удивлением узнавал невозможные истории. То, что рассказывали дети и Наталья, не укладывалось ни в какие рамки реальной жизни.
-Этот ваш Галич просто супермен какой-то, - задумчиво глядя на Наталью, как обычно занятую своим блокнотом, сказал Женя. Она подняла на него спокойные глаза:
-Он необычный человек…
-О, вот оно, нужное определение: «необычный человек в необычных обстоятельствах», другими словами – настоящий романтический герой.
-Папа, ты что, не веришь нам? – даже Юрка уловил усмешку.
 -Если бы ты познакомился и с ним, и с Ласло, и с Юзефой, - обиделась за своих карпатских друзей Келка, - то никогда бы не насмешничал.
-Да, вот, кстати, ещё один персонаж – Ласло. Простенький деревенский паренёк произвёл на мою разборчивую дочь незабываемое впечатление – вот уж новость так новость!
-Папа!
-Я бы не назвал «простеньким деревенским пареньком» того, кто легко и привычно управлял дорогим автомобилем, - Юрка посмотрел на сестру, та сидела насупившись, - ты заметила номер машины?
-Очень нужно… Что там такого странного? Номер как номер.
-А вот и нет. Там слева от номера две буквы были G и B…
-Подумаешь!
-Подумаешь и не один раз, - усмехнулся Юрка, - это обозначение Великобритании. Ясно  тебе, дурочка?
-Мне-то как раз всё ясно, а ты думать не хочешь. Как звали жену  Галича? Ага! Она англичанка была – ясно? Вот и машина оттуда. А ты тут теории разные построил…
Но Юрка решил поставить все точки над i:
-А то, что твой драгоценный Ласло только прикидывался немым, - это как?
-Ах-ах! Удивил! Да я знала это. Мы всю дорогу с ним говорили, - она победно глянула на брата, потом посмотрела на родителей, - он обещал приехать к Рождеству…
- Да ты забудешь его уже к этому времени, - засмеялся Юрка, - вон сколько ребят возле тебя сегодня крутилось… Что-то ты ни одного не отшила. А уж как рыдала-то, как рыдала, когда с Ладиком расставалась! Весь самолёт слезами затопила.
-Мама, ну что он опять?! – тут же пожаловалась Келка, - ну и что, что рыдала?!
-Юрочка, Ласло – славный юноша, - попыталась урезонить сына Наталья. Она всмотрелась в дочь: откуда вдруг этот капризный и раздраженный тон? В последние дни Келка по-другому не разговаривала, только так. С чего бы это? Она вздохнула: - напрасно ты так, Юрочка. Я уверена, что Ласло скучает. Вон сколько уже писем пришло… Ты пишешь ему, Келочка?
-Мам, ну что отвечать на открытки? Он прислал сотню открыток, под картинками по два слова приписывал, будто я дурочка-малолетка какая. Я на днях написала, что здесь ему будет трудно после его глухомани. Нет, конечно, если захочет, может приехать погостить. Но сразу домой, нечего ему тут делать. И потом, мам, не нужен он мне совсем… Наши смеяться будут, скажут, что деревня серая понаехала. О чём он с ними говорить будет? О том, как доил козу и на тележке ездил? Что он там в своей деревне видел? Лошадиный навоз да козье вымя.
-Вот дурища-то, - протянул Юрка и втянул голову под яростным взглядом сестры.
-Но как же так? – растерялась Наталья, - ты стала бы стыдиться Ласло?!
Келка лишь плечом дёрнула.
- Бывает, конечно, любовь с первого взгляда… В книгах об этом столько написано, в фильмах показано... И всё же я на стороне Юры, - подал голос Женя, - мне кажется, Келочка совсем ещё мало знакома с этим парнем. Что можно узнать о человеке за две недели? Годами люди не могут разобраться, а тут всего-то ничего времени было. И себя неплохо бы лучше понять. Что это у тебя, Келочка? Любовь? Увлечённость? Их легко спутать. Все мы в жизни увлекаемся. Но увлечённость – это так: вспыхнет и погаснет. А любовь…
-Папа, - перебила Келка и глаза закатила, - ну что ты мораль читаешь? Ты же не на читательской конференции выступаешь! «Увлечённость – любовь»… Кто бы говорил! Вон вы с мамой всю жизнь вместе, и где же теперь она, эта ваша любовь? Только не говори нам, что вы уважаете друг друга… Мы здесь все достаточно взрослые, чтобы отличать одно от другого. Так что не тебе тут рассуждать о любви! И устарело это всё, безнадёжно устарело. Кто сейчас о любви думает?
Женя открыл было рот, чтобы сказать ей, что нельзя быть такой циничной, но перевёл взгляд на бледное лицо Натальи, на опустившего голову Юрку и промолчал. Вот, значит, как! Сейчас с Келкой бессмысленно говорить, всё равно она не услышит, какими бы разумными не были его доводы. Что-то произошло с нею, а они за повседневностью и не заметили. Расстроенный, он хотел обнять дочь за плечи, но та строптиво отодвинулась.
Любовь… Уже засыпая, Женя вспомнил, как однажды Любаша, скрывая за лёгкой улыбкой накопившуюся печаль, сказала, что, сколько бы лет не прошло, для него всегда главным человеком останется Наталья, и добавила, что соперничать в этом с нею бессмысленно. Наверное, она права: бессмысленно.

Покров Богородицы пришёлся на четверг. Наталья сложила в сумку необходимые вещи и поехала к родителям, которые, как и все в их семье, обожали это время года. Октябрь выдался тёплым, солнечным, с бесконечно  красивым золотом деревьев, с сияющим синевою небом без единого облачка. Она долго катилась на громыхающей  тридцатке, потом пересела на забитый до предела автобус, и после ещё одной пересадки добралась до колумбария. Сидя у нечистого окна автобуса, смотрела на неинтересные постройки и печально размышляла о своей жизни. Через месяц ей исполнится тридцать шесть, незаметно жизнь переваливает во вторую половину. Для мужчины – это возраст расцвета. А для женщины? Глядя на неё, скажут, что эта дамочка не первой молодости, или ещё хуже: не первой свежести. А ещё она, как сказал неотразимый карпатский герой, «наседка». Другими словами, курица, которая кудахчет над своими цыплятами. И мозги, соответственно, куриные. А цыплята-то, как показал недавний разговор с детьми, оказывается, уже выросли и многое замечают такого, чего и не следовало бы им замечать.
По длинной аллее, взятой в раму печальной зелени, мимо целого озера слёз, она спустилась к сильно разросшемуся за последнее время колумбарию. Из высокой трубы в сияющее небо поднимался струйкой дым – чья-то душа уходила навсегда. Их ячейка с белой мраморной плитой и четырьмя фамилиями была в самом конце поля, засеянного ромашками. Она прошла мимо бесконечных квадратиков с датами и именами, похожими на пчелиные соты, только за небольшими плитами вместо мёда в закрытых вазочках покоился прах сотен и сотен бывших живых. Каждый раз, проходя здесь, Наталья чувствовала, как они провожали её взглядами, шептались у неё за спиной, иногда она слышала неясный звук их голосов.
Она вымыла детским мылом мраморную плиту с серыми прожилками, почистила металлический «балкончик» для цветов, заодно помыла все ячейки рядом, собрала засохшие цветы и прополола газончик, где весною всегда высевала траву. Положила в каждую ячейку по две гвоздички, купленные у входа, при этом постаралась не думать, что уже сегодня вечером ушлые бабушки-продавщицы пройдут по кладбищу и соберут свой «урожай» для завтрашней продажи. И только когда закончила приборку, она села на деревянную лавочку и завела мысленный разговор со своей семьёй.
Здесь были папа с мамой, дядя Петя и его жена Белла. Наталья рассказала им, как съездила с детьми в Карпаты, каких страхов там натерпелась.
-Но всё закончилось хорошо, - успокоила она их, - вернулись… Всё хорошо, - повторила она, и слёзы потекли по щекам: - что же мне делать? Дети почему-то отдалились, резко и внезапно. У Келочки взгляд стал холодный, оценивающий. А Юрочка молчит и злится. Почему? И Женечка совсем задёрган своей работой – там проблема на проблеме: то кризис, то конкуренты, то просто бандиты. Требуют издания конъюнктурной литературы, настолько пошлой и примитивной, что приличному человеку эту макулатуру в руки стыдно взять. А ещё Любаша… Но самое главное – это она, Наталья. Она же чувствует…
Пётр Николаевич покачал головой:
-Уехать тебе надо, Тусенька…
-Что ты такое говоришь, - мама махнула на него рукой, - куда она из своего дома поедет? Надо с детьми общий язык искать.
-Может, ты что-то не дорассказала, Тусенька? - папа потёр висок, - почему вдруг дети так изменились? Ещё полгода назад они были другими. Юрочка – улыбчивый, добрый мальчик, и Келочка – такая открытая, искренняя девочка.
-Вы, Ростовы, простите, что влезаю в ваш семейный совет, - вмешалась Бэлла.
-Бэлла, - Пётр Николаевич обнял её, - ты уже столько лет Ростова, а всё ещё извиняешься, - она благодарно улыбнулась мужу.
-Я, кажется, знаю, что с Юрочкой происходит. Он, ты извини меня, Петя, наш Юрочка теперь всё знает. Помнишь, Наташа, он пришёл к тебе и спросил, правда ли, что он приёмный ребёнок? Тогда ему стала известна лишь половина истории. А теперь, кажется, он узнал её всю полностью. Мне кажется, Наташа, тебе надо всё-всё рассказать детям, ничего не утаивая. Они чувствуют, что между всеми вами есть какая-то недоговорённость и почему-то решили, что эта недоговорённость - мерзкая ложь, обман. Отсюда отчуждение Келочки, отстранённое молчание Юрочки. Расскажи им…
-И у Жени будут сложности в семье, пока вы все под одной крышей сидите. Ты, Тусенька, мешаешь ему,  - Пётр Николаевич заглянул в лицо племянницы, - нечего цепляться за старый дом. Тоже мне – «дворянское гнездо»! Надо вам всем разъехаться. Разменять – и всё.
Они тут же заспорили, как лучше разменивать квартиру: две однокомнатные квартиры для Натальи и Жени, и две комнаты в коммуналках для детей. Или лучше:  Жене комнату в коммуналке и съехаться с родителями – пусть за внуком присматривают, - они могут вполне себе двухкомнатную квартиру выменять. А Наталье тогда отдельную двухкомнатную квартиру где-нибудь на окраине присмотреть. Дети же, в любом случае, получат комнаты в коммуналках. И все будут ходить друг к другу в гости, станут жить самостоятельно, и всё образуется.
-Но самое главное, - папа махнул рукой, и все притихли, - расскажи им всё.
-Ты давно была в голицынском домике? – вдруг спросил Пётр Николаевич, - навестила бы старые места, детство вспомнила…
  -Я не смогу им рассказать, - пробормотала Наталья, открывая глаза, - как вы не понимаете? Им будет больно. Я не смогу…
 С ума сойти – задремала, сидя на лавочке! Разморило на мягком осеннем солнышке. Того и гляди скоро и она станет такой, как те старушки в садиках на скамейках: едва присядут, тут же начинают клевать носом. Она потрясла головой, возвращаясь в реальный мир, и медленно пошла в сторону автобусной остановки. Интересный сон ей приснился, надо его обдумать. Но был ли это сон – вот вопрос?
Дома стоял дым коромыслом: из Пскова приехали родители Любаши и деловито инспектировали квартиру. У Жени были с ними непростые отношения, потому что тесть с тёщей считали, что дочь принесла себя в жертву этому далёкому от театра человеку. Время от времени они пеняли за это молчаливому зятю. Любаша беспокоилась, сердилась на родителей, а Женя отмахивался, успокаивал её  и не думал обижаться. Что на них обижаться? У них свои представления, свои взгляды…
Первое замужество Любаши рассматривалось папой и мамой Синицыными как ошибка дочери по молодости. Кто не совершал в юности ошибок? Хорошо, что детей не было. Так что тут и печалиться не о чем. Но первый муж дочери был человеком театра, и никогда бы не сбил с пути, не заставил стать банальной домашней хозяйкой (Любашина мама выражалась крепче, она говорила, что её талантливая дочь стала сиделкой при блаженной бывшей своего нового мужа). Но что сделано, то сделано. Дочь уверяла родителей, что счастлива, к тому же со дня на день родится внук или внучка – и слава Богу! А зять… а что зять? Что с него взять? Конечно, хотелось бы помоложе да покрепче, а то ходит-хромает… Работа у него вроде неплохая, но, честно говоря, по понятиям Любашиной мамы, работа  пустяковая. Это что, дело для мужика – книжки читать?! Учиться, что ли, для этого специально надо?! Но любимая доченька Любашенька выбрала этого колченогого и вроде довольна – вот и пусть себе живут.
Взмыленный от хлопот Женя встретил Наталью вопросом, куда поместить тестя с тёщей. Наталья тут же предложила свою комнату, а сама перебралась к крайне недовольной этим Келке. «Надо с нею поговорить», - сказала себе Наталья, но тут её позвали в кухню.
 Родители Любаши навезли всяческих домашних вкусностей: консервированных помидорчиков, огурчиков, перчиков, полосатых псковских яблок, даже картошки прихватили, а уж о прочей мелочи и говорить нечего – благо своя машина. Да, не новый «жигулёнок», но всё же машина – свой транспорт. Поставили его во дворе рядом с Любашиной машинкой – пусть пока отдыхает. Пёстрые аккуратные банки с припасами, снабженные наклейками из белого пластыря и подписанные синей ручкой, определили на антресоли и в кладовку.
Тёща Анна Даниловна придирчиво осмотрела купленные Женей и Натальей кроватку с коляской и приданое, сморщила обгоревший ещё летом носик и махнула рукой, мол, сойдёт. На что тесть Олег Степанович (он называл себя «коренной пролетарий»), только досадливо хмыкнул. Кроткие Женины пояснения привели «коренного пролетария» к выводу, что зять – тряпка и что любезная Анна Даниловна справится с ним запросто. А заодно и со всеми остальными обитателями квартиры. Прежний-то Любашин муж, который актёр, едва Анна Даниловна открывала рот, напоминая, что надо бы в магазин за картошкой сходить, такое устраивал... Он вдруг становился в позу трагика из прошлого века и оглушал сварливую тёщу громогласным монологом из какой-нибудь пьесы. Анна Даниловна в ужасе хватала сумку и бежала прочь от вошедшего в раж зятя, а вслед ей неслось что-то вроде «достойно ли смиряться под ударами судьбы иль надо оказать сопротивленье». Дошло до того, что бедная женщина шарахалась в сторону не только от монологов Гамлета, но и от безобидных коньков-горбунков с зайчиками-попрыгайчиками, обильно населявших тюзовский репертуар и хорошо знакомых зятю-актёру. Так что после подобной «школы» возможность отыграться на безответном новом зяте она считала подарком судьбы и по-детски радовалась, когда каждый раз от души «макала» безропотного Женю.
На великовозрастных детей – Юрку и Келку, возникших в прихожей, чтобы вежливо поздороваться и помочь с вещами, Любашины родители недоумённо покосились и  больше не обращали на них внимания. А двойняшки переглянулись и решили сбежать на выходные от домашней суеты на дачу к однокурсникам. Беспокойная Наталья начала было возражать, «включив» свой синдром наседки, но Келка резко взбрыкнула в очередной раз:
-Хватит уже нас пасти! Нечего кудахтать! – получилось дерзко и развязно. Наталья отшатнулась, испуганно глянула на дочь, а та, скривив крупный рот в усмешке, забросила на плечо ремешок сумочки и прикрикнула на брата: - ты идёшь или нет?
Возмущённый Юрка,  виновато посмотрел на мать:
-Мама, не волнуйся, я присмотрю за нею, - Наталья, сглотнув комок обиды, кивнула.
На улице Юрка дёрнул сестру за руку:
-Не смей так с матерью говорить!
Та насмешливо глянула:
-А то что? По попе надаёшь?
-И надаю, да так, что сидеть не сможешь, - пообещал ей Юрка, и по его тону она поняла, что он именно так и поступит. А он уже мирно спросил: - чего ты злишься? Не понимаю я тебя: чего ты бесишься? Из-за Ладика своего? Но сама же говорила, что не нужен он тебе. А теперь на всех бросаешься. Выходит, всё-таки не забыла ты своего рыжего героя. Ты уж определись как-то.
Келка подошла к скамье на остановке трамвая, села, сердитая, злая.
-Юрка, я уйду к девчонкам в общежитие жить…
-Так тебе и дали место в общежитии, как же! Вот ещё новости! И с  чего это?
-Не могу я с нею… с мамой. И видеть её не могу. Она же всё время нам врала! А эти её «Женечка, Юрочка, Келочка»… С души воротит! Строит из себя благородную невинность…
-Ты что, сдурела?! – он плюхнулся рядом, - это уже не смешно. Что ты на маму взъелась-то? Неделю назад всё было хорошо – и вдруг?
-Мне тут кое-что рассказали, - она нервно заправила за ухо кудрявую прядь, - наша мамочка – этот образец чистоты и нравственности, о котором можно стихи сочинять, - она ещё в школе отличилась. Знаешь, как? Ты не поверишь. Это такая гадость, такая гадость… - и вдруг выпалила: - она с ними спала, со всеми! Ясно?
Юрка сдвинул брови:
-Ты думай, что говоришь…
-Ладно, расскажу тебе. Только не перебивай! Я вначале тоже не поверила, но потом разобралась. Она же ни с кем, кроме мальчишек, не дружила в школе.  Некоторые родители мальчиков даже ходили жаловаться директору школы, потому что Ростовы оставляли у себя их ночевать. Один папаша  тогда даже письмо в РОНО написал, мол, Ростовы дочь распустили и притон у себя устроили. Ростовых на педсовет вызывали и разбирали поведение их  дочери. На каждом родительском собрании об этом говорили, предупреждали, чтобы родители присмотрели за дочерью, что это плохо, когда девочка всё время с мальчиками крутится. Только поздно уже было, потому что она вовсю веселилась, и то с одним, то с другим…  Они все из-за неё перессорились. Вот она какая, наша любимая мамочка! Образец нравственности!..
-Хватит! – оборвал её Юрка, - как ты можешь?! Сгрести бы тебя сейчас в охапку да потащить под кран рот твой грязный с мылом вымыть… Где ты всё это взяла, дурища несчастная?
 -И не дурища! На почте открытки покупала, а там две женщины сидели в очереди за пенсией. Они замолчали и уставились на меня, а потом отвернулись. Демонстративно так отвернулись. И одна, которая помоложе, говорит другой древней совсем, мол, надо же, как чужие дети быстро растут. А древняя ответила, что да, святой человек Женька твой, не каждый  байстрючат кормить станет. Другой гнал бы взашей подлюку эту, не стал бы чужих детей на себя вешать. А помоложе ей в ответ, мол, правда твоя, Зина, добрый Женька наш, прикрыл собою её грех. И так громко говорили, специально, чтобы все слышали. Тётки-почтальонши прямо через прилавки высунулись, чтобы послушать, - Келка сунула руки в карманы куртки, - я из почты выскочила, не хотела шуметь там перед всеми, и снаружи дождалась ту, что помоложе. Говорю ей, мол, как не стыдно вам?
 И знаешь, Юрка, что она ответила? Она смерила меня таким гадливым взглядом и сказала: «Я своего сына имею право обсуждать, я его мать. А вот твоя мамаша беспутная даже не знает, от кого детей родила». Представляешь, это она мне говорит, Юрка. А дальше тётка говорит: «И сыночка, Женю моего, она настроила против родителей, из-за неё, девки гулящей, он с нами знаться не хочет». Тут вышла та древняя бабка и прямо сразу заорала: «Что ты с этой сучкой разговариваешь! Она такая же, как её мать-шалава! Это она, подлюка,  убила моего Витеньку! По мужикам тут шлялась, а моего Витеньку в Афган загнала… Из-за твари этой поганой парни погибли. Из-за неё проклятой!»… Вот тогда они вдвоём и выложили всё то, что я тебе рассказала.
Келка закрыла глаза, вспоминая, как глубоко ранила её вся эта гнусь.
-А ты сразу поверила? - он посмотрел в сторону, поковырял кроссовкой камешки под ногами.
-Не сразу. Я, Юрочка, целое следствие провела. Не могла я это так оставить и пошла в нашу школу. Там ещё работает та старая училка, Горчицына, она много чего помнит. Ух и понарассказала она! Оказывается, все родители класса постоянно жаловались на эту семейку и на то, что Ростовы позволяли своей дочери слишком многое – вольности всякие, а у той всегда  одни мальчики были на уме. Это я тебе словами той училки сейчас говорю. И ещё Ростовы всегда прикрывали свою доченьку, говорили, что та болеет часто. А на самом деле…
-Нет, я не верю! Это сплетни, грязные, подлые сплетни!
-Хорошо, пусть сплетни и клевета. Но если даже половина из всего сказанного правда, то ты сам-то понимаешь, что это значит? Юрка, ты не  понял? Папа нам не папа! Вот что главное! И кто наш отец, мы не знаем. Может, Голицын этот? Или Иващенков? А может, ещё кто? И я теперь поняла, почему она и слышать об Афгане не может. Это из-за неё убили тех двоих, вот она и точит себя, терзается. И папа чуть из-за неё не погиб! Юрка, я видеть её не могу!
 -Замолчи! – не выдержал Юрка, - что ты мелешь?! Думаешь, папа не знал, что с мамой было? Всё он знал. Врут эти тётки. Не так всё было. Мама сама тебе всё расскажет, если захочет.
-Ничего она не скажет. Столько лет молчала, и теперь не скажет.
-Скажет не скажет… Нечего гадать. И злишься ты зря. Ну не родной он нам, и что? Любить его будешь меньше?
-Дурак. Мне за него обидно. Ничего ты не понимаешь.
-Сама дура, - без злости, по привычке, тут же откликнулся  Юрка, - они нас вырастили, любили, а ты тут начала… Следствие устроила… Каких-то маразматичек наслушалась! Маме шестнадцать лет было, когда… когда всё произошло. А сколько ей всего досталось! Нет, врут эти бабки, - и оживился: - точно, врут! Сколько раз мы слышали, как мама говорила папе, чтобы он сходил к родителям, что стыдно так редко у них бывать, что они уже старенькие.
-Ну и что?
-Ты что, не понимаешь, что ли? Она говорила, что стыдно так редко у них бывать. Значит, папа ходил к ним. Просто мы об этом не знали, потому что его родители не хотели нас признавать своими внуками. Ясно?
-Юрка, давай не поедем на дачу? Что-то расхотелось веселиться.
-Мне тоже, - угрюмо кивнул он, - домой пошли.
Они молча подошли к своему парадному. Юрка остановился:
-Я тебе вот что скажу: они – мама и папа -  для меня родители, они всю жизнь обо мне заботились. А я теперь начну выкаблучиваться и носом крутить? И если ты этого не понимаешь, тогда ты полная дура, - теперь это прозвучало по-настоящему зло и обидно, - наслушалась старых идиоток…Ты не имеешь права хамить и предъявлять ей свои нелепые претензии. Не смей грубить маме! Поняла? Пиши письма своему Ласло, а от мамы отстань.
-Вот скажи, почему ты приказываешь, а я должна слушаться?
-Потому что я старше.
-Старше? Всего-то на пятнадцать минут…
Юрка только хмыкнул в ответ.

На кухне Любашины родственники воспитывали Женю, учили его, как нужно не упускать своего, а если что, так сразу рвать когти, чтобы не подставляться. Забившись в угол с чашкой остывшего чая в руках, Женька тоскливо слушал надоедливое зудение, стараясь думать о своём, о хорошем. Например, о том, как вернётся Любаша и они станут оба хлопотать над ребёнком. Он услышал, как щёлкнул замок в передней, потом донеслись голоса Юры и Келки, и удивился: вроде бы дети собирались на дачу к друзьям. И Наталья почему-то не показывалась, как ушла в свою комнату, так и застряла там.
-Извините, мне нужно поработать ещё, - он решительно поставил чашку на стол и поднялся.
-А чем займёшься? – поинтересовался тесть, - может, помогу чем?
-Спасибо. Но это издательские дела. Надо документы просмотреть и роман дочитать, - он ушёл.
-Ты слышала, Анюта? Роман ему надо дочитать! Что за работа такая - книжки читать? – и тесть плюнул.

Наталья постелила себе на раскладушке в своей прежней комнате, которая теперь принадлежала дочери. Легла. Всего-то десять вечера – детское время. Обычно в это время они собирались на кухне, пили кто чай, кто молоко, а кто и кофе. Всегда находилось, о чём поговорить, что обсудить. Но сейчас на кухне хозяйничала Анна Даниловна с мужем, да и, честно говоря,  не было настроения идти на люди. Наталья вспомнила злые глаза дочери, её грубость. Всё это так не похоже на её смешливую, ласковую девочку. Даже когда дети были мятежными подростками, они не позволяли себе подобных выходок. С чего бы вдруг этот рецидив буйного подростничества?
Наталья услышала возню в дверях, приподнялась на локте, вглядываясь в тёмное пространство комнаты. Келка вернулась! Она уже хотела было спросить у дочери, почему они не поехали на дачу, но спохватилась, что, возможно, снова вызовет у той беспричинный взрыв грубости и улеглась, скрипнув пружинами раскладушки. 
Дочь молча переоделась, вышла, через минут десять вернулась и юркнула в разложенную постель. До Натальи донесся мятный запах зубной пасты. Уличный фонарь подсвечивал потолок, отбрасывал кривые тени. Трамвай взвизгивал на повороте, урчали моторы машин – привычные звуки.
-Мама, - позвала Келка, - ты не спишь?
-Нет, - неохотно отозвалась Наталья, она сердилась, ждала извинений. И дождалась.
-Мама, мы хотим знать, кто наш отец, - потребовала дочь и продолжила: - только не выкручивайся, пожалуйста. Нам уже кое-что известно.
Наталья с минуту молчала:
-Могу я узнать источник ваших знаний.
-Конечно. Это не тайна. Папина мама много чего рассказала, а ещё бабка Иващенкова. И учительница -  Горчицына. Разве мало?
Наталья скривилась, но в темноте Келка не могла видеть выражения её лица. Женины родители всегда недолюбливали Ростовых, а уж о Витиной бабке и говорить нечего.
Келке, видимо, надоело ждать ответа, и она обрушила на хранящую молчание мать прорву вопросов-обвинений:
-Ну что же ты молчишь? Как красиво ты о дружбе всегда говорила… А сама? Так заигралась в дружбу с приятелями, что теперь не можешь вспомнить, кто наш с Юркой отец?
-Келочка, о чём ты? – озадачилась Наталья.
-Вот, просила же тебя – не притворяйся. Ты всё время врала нам, и сейчас врёшь! Думала, что все забудут, как ты ещё в школе куролесила с мальчишками? Как к директору бегали родители твоих одноклассников и просили принять меры, потому что в доме Ростовых настоящий дом терпимости…
-Не смей говорить гадости о твоих дедушке с бабушкой! Хочешь меня поливать грязью – поливай, а их не тронь!
-Значит, это всё правда, - прошептала Келка, - ты спала с ними всеми. И сама не знаешь, кто наш отец…
-Почему же не знаю? Знаю, - сдавленно ответила Наталья, - ваш отец – это тот, кто не спал ночами, потому что вы постоянно плакали. А у тебя болели ушки, и надо было носить тебя на руках. Всю ночь носить, иначе ты не спала совсем. Ваш отец – это тот, кто приходил вечером после занятий в университете, закатывал рукава, стирал и отполаскивал в ванне сотни пелёнок, подгузников, распашонок, ползунков. Это он варил вам кашку, если я болела, гулял с вами. Это с ним вы ходили в садик, потом в школу. Это с ним вы делали уроки, и это он всегда выслушивал от учителей рассказы о ваших проделках. Ты можешь назвать хоть один день, когда ваш отец повысил на вас голос? Или просто шлёпнул по попе? Хотя поводов было больше чем достаточно. Он нежно и преданно любил вас всегда… А теперь ты приходишь и задаёшь свой безумный вопрос!
Но Келка не сдавалась:
-Я так и думала, что ты всё переведёшь на мою нравственную глухоту, - с издёвкой ответила она, - всё, что ты тут наговорила – красивые слова. Мы любим папу, и ты прекрасно это знаешь. Твоя длинная речь - подтверждение, что папа не наш отец. Ну что ж, задам вопрос по-другому. Кто наш биологический отец? Или ты затрудняешься ответить на этот простой вопрос? Сколько правды в том, что говорили эти бабки?  - и вдруг голос её задрожал и она с отчаянной надеждой прошептала: - мама, скажи, что они всё наврали, что всё это неправда…
-Ты уже достаточно взрослая, чтобы самой, без подсказки, сделать выводы. Есть такие люди, которые даже в самом невинном видят грязь. Не понимаешь, о чём я? – Келка помотала головой, - я говорю о самых простых вещах. Говорю о тех, кто, видя, как мать кормит грудью ребёнка, скажет мерзкую скабрёзность. Вот только такие людишки могли сочинить грязь о  нашей дружбе.
Наталья потянулась к гномику-ночнику, включила его. Теперь в слабом свете она могла видеть напряжённое лицо дочери. Та сидела, обхватив коленки, бретелька ночной рубашки сползла с худенького плеча, тёмные глаза уставились на мать. Наталья перебралась на диван, села, опираясь спиной на стену с детским ковриком.
-Хорошо, видимо, пришло время тебе кое-что рассказать, - медленно начала она, - ты спросила, сколько правды в том, что плели эти старые женщины? Поверишь ли ты, если я скажу, что в их словах нет ни слова правды? Ты должна сама сделать выбор. Потому что их слово будет против моего.
-Мы были в первом классе, и наша Алла Фёдоровна нас воспитывала по-своему. Да, это та самая Горчицына, с которой ты поговорила в школе. Она не переносила шума в классе и сразу ставила нас, если кто-то ронял букварь или, не дай Бог, пенал. Мы стояли и стояли. Я была младше всех, ещё шести не исполнилось. И однажды я уписалась.
-В классе?
-Да, прямо там, при всех. Прозвище «мокрохвостка» возникло сразу и приклеилось бы, наверное, навсегда. Во всяком случае, на мой шестой день рождения никто не пришёл, хотя приглашали весь класс. Пришли, как ни странно, два мальчика. Они оба жили в одной коммуналке. Один из них – Витенька Иващенков - незадолго до этого отхватил ножницами мне косу, а другой – Женечка Азаров - вообще не обращал на меня внимания. У каждого из них была своя история. У Витеньки не было матери. Нет, она была, конечно, но родила его в тринадцать лет, подкинула бабушке и сбежала. Никто никогда не видел её. Об отце Витенька вообще ничего не знал. Дома у них было плохо: бабка была нормальной лишь неделю в месяц. Она получала пенсию - 46 рублей - и начинала пить. Деньги быстро заканчивались, а она постепенно приходила в себя, ходила по помойкам, собирала то, что из еды люди выкидывали. Этим они с Витенькой питались.
У Женечки всё было относительно неплохо: нормальные родители  кормили, одевали, беспокоились – короче, как все обычные родители. Только скучно. Папа приходил с работы, обедал и ложился на диван читать газету. Мама смотрела телевизор, штопала носки и следила, чтобы сынок Женя не читал тайком книжки. Она сама их не читала и терпеть не могла, когда заставала сына с книгой в руках.
После того моего шестого дня рождения мальчики стали часто бывать у нас. Папа умел с ними говорить. Твой дедушка занимался астрофизикой, читал лекции, и ему нравились эти мальчишки, их интерес к звёздному небу. А мама – ей всегда хотелось иметь большую семью, много детей, но родилась лишь я одна. Так вот мама пекла всякие пироги, готовила потрясающие обеды, при этом играла на рояле, пела песни. Что ж тут удивительного, что мальчикам нравилось у нас? А когда приезжал из командировок папин брат, тут уж стоял дым коромыслом. Он знал всё, что касалось самолётов, брал нас на аэродром. Ребята дневали и чуть ли не ночевали у нас. Первыми возмутились Женечкины родители, они потребовали, чтобы Ростовы перестали заманивать их сына к себе. К ним присоединилась Витенькина бабка. Первый раз это произошло ещё в начальной школе, прямо на родительском собрании. Папа тогда сказал, что никогда никого не заманивал и что дети сами сделали свой выбор – пришли туда, где им интересно.
В седьмом классе у нас появился ещё один мальчик – Марк Голицын. У него была своя тяжёлая история. Круглый сирота, детдомовец. Была тётка, но она отбывала наказание за убийство. Марк был второгодником, переведённым из испанской школы, где у него ничего в табеле, кроме двоек, не было, - Наталья вздохнула: - каким образом папа смог разглядеть в вечно сонном, глуповатом на вид подростке то, что скрывала его маска – до сих пор не пойму. Но он увидел достоинство, смелость, незаурядность. Преображение Голицына началось, как ни странно, опять-таки с моего дня рождения. Дядя Петя признал в нём сына своих давних знакомых. Оказывается, он неплохо знал маму и тётю мальчика. Он взял его под опеку, и Марк поселился у нас. Теперь нас стало четверо.
Наталья рассказывала, замолкала, когда от жгучих воспоминаний перехватывало горло, но после паузы, сжав сердце в кулаке, говорила и говорила. Дочь не перебивала, молча слушала. Наталья себя не щадила, не старалась оправдать. Излагала события в их последовательности - спокойно и беспристрастно, как перед судом...
-Вот и всё, - просто закончила она свою повесть и переместилась на раскладушку. Келка посмотрела на мать огромными сухими глазами, вытянулась на постели и отвернулась к стене, укрывшись с головой одеялом.

Как сбежала в институт Келка, Наталья не слышала. После тяжёлого разговора с дочерью она заснула только под утро -  как в вату провалилась.
На кухне пили чай Любашины родители, видно было, что расположились здесь они прочно и надолго. Они дружно окинули Наталью осуждающим взглядом, а Анна Даниловна, глядя в окно, где капал дождик,  проворчала:
-Это надо же – все делами занимаются, а она, барыня, спит… - именно в этот момент Наталья пронзительно почувствовала, что она больше не у себя дома. Но она не хотела на радость им лишиться присутствия духа, поэтому мило улыбнулась:
-Доброе утро, - и направилась в ванную смывать с себя неприязненные взгляды.
Оставаться в доме, который постепенно из доброго и родного превращался в холодное обиталище, Наталья не захотела. Она прихватила этюдник и отправилась на Карповку, радуясь, что дождик закончился и выглянуло солнце. Возвратилась к вечеру и насторожилась, заслышав громкие голоса новых родственников. Женя, хмельной, сияющий, выглянул в переднюю:
-Наташенька! – счастливо улыбаясь, пошёл к ней обниматься.
Наталья мгновенно догадалась:
-Любаша родила? Кого? Женечка, да ты совсем пьяненький! - засмеялась она.
-Мальчик, сын! – он прижал её к себе и шепнул на ухо совершенно трезвым голосом: - мой сын! Наташенька, понимаешь?
Она погладила его по щеке, приподнявшись на цыпочки, поцеловала:
-Я так рада, Женечка! Поздравляю! Как Любаша?
-Всё хорошо, я уже ей записку передал и сгущёнку, чтобы с чаем пила для молока, ну чтобы кормить.
-Умница. Сейчас я ужин приготовлю, отпразднуем.
-Они там уже всё приготовили, - смутился Женя, - сейчас дети придут, и выпьем шампанского за новорожденного.
-Вот и замечательно, - согласилась она, решив сегодня не думать ни о чём печальном, - дождёмся детей.

Примерно через час появились Юра с Келкой, они о чём-то спорили. Раскрасневшаяся Келка встряхивала головой, как строптивая лошадка, а Юрка сердито поглядывал на сестру. Завидев мать, Юрка тут же с порога нажаловался:
-Мам, ты представляешь, эта идиотка… Келка…
-Юрочка, - тут же прервала его Наталья, - не забывай, ты говоришь о сестре!
-Вот-вот, - ткнула его в бок Келка, - только и слышу от него: дурища, идиотка… - она старательно избегала взгляда матери. Наталья нахмурилась, вздохнула – видимо, ночной разговор прошёл впустую.
-Так что же случилось? – попыталась она улыбнуться.
-Мама, она написала письмо Ласло, в котором просит его срочно приехать. И это после того, как неделю назад отправила ему послание с полным разрывом отношений! Нет, представляешь, вот он получает первое письмо, а в нём чёрным по белому значится, что он, деревенский увалень, будет здесь лишним и что у неё другие обожатели, которые прохода ей не дают и она с ними по ресторанам да казино шастает. Ну не дурища? – он возмущённо смотрел на сестру.
-А теперь я передумала, - Келка упрямо вскинула голову.
-Ты что, считаешь, что можно вот так запросто играть человеком? – он холодно смерил её взглядом.
-Неважно, что я думаю, - смахнула она со щеки непослушную кудряшку, - тогда так думала, а теперь иначе. И отстань от меня!
-Так вот я скажу тебе, что будет он последним болваном, если сюда примчится. Я бы ни в жизнь не поехал!
-Так я тебе и не пишу! – внезапно развеселилась Келка, - а что это за шум у нас на кухне?
-Любаша родила мальчика. Ждали вас, чтобы выпить шампанского.
-Мальчика! – взвизгнула Келка и помчалась на кухню. Там она бросилась на шею к едва устоявшему под её натиском Жене, - папочка, поздравляю!
Женя растрогался до слёз, он сгрёб Келку и подошедшего Юрку в охапку:
-Милые вы мои! Спасибо!
Легко хлопнула пробка, и шампанское полилось в старые ростовские бокалы. Все встали.
-За нового Азарова! – Наталья подняла искрящийся хрусталь.
-За нового Азарова! За нашего нового Азарова! – дружно отозвались Юра с Келкой.
-За внука! – улыбались тесть с тёщей, разом ставшие дедом и бабкой.
-За сына! За Марка Евгеньевича Азарова, - и Женя осушил до дна бокал.
Наталья смотрела на Женю полными слёз глазами: да, именно так и надо было назвать ребёнка. Краем глаза ей показалось, как в зеркале в передней мелькнула смутная тень в солдатской форме, и по выражению лица Жени она поняла, что и он видел эту тень. Женя поднял бокал и отсалютовал тому, кто заглянул к ним на праздник в честь крохотного Марка Азарова.

Анна Даниловна строго следила за кормлениями внука. Маленький Маркушка обычно спокойно спал в пока ещё огромной для него кроватке. Когда приходило время, он начинал тихонько кряхтеть, тогда Любаша уже привычным движением прикладывала малыша к груди. Тот крепко и надолго присасывался, а наевшись, почти сразу засыпал. Даже появившуюся теперь в Петербурге новинку – подгузники на липучках - он давал менять на себе, уже впадая в сонное состояние.
Забирали Любашу из роддома целой процессией, на трёх автомобилях. Наталья смотрела на взволнованного и невероятно помолодевшего Женю, и у неё прямо-таки руки чесались занести всё на бумагу и подписать: «Двадцать лет спустя». Бледненькая Любаша, вновь ставшая стройной и хрупкой, улыбалась всем усталой улыбкой, ревниво следила за ребёнком,  переходившим с рук на руки. Она поцеловалась с Натальей, шепнув ей: «Ну как наш муж?», чем сильно её озадачила. Это была не единственная странность. У Любаши часто менялось настроение, то она оживлённо  болтала, смешно показывая в лицах врачей, медсестёр, знакомых, то впадала в мрачную сонливость, раздражённо от всех отмахиваясь. Женя тоже обеспокоился этими перепадами настроения и даже тайком проконсультировался у знакомого доктора. Тот выслушал, покивал и объявил встревоженному приятелю, что скорее всего у его жены так называемая модная ныне послеродовая депрессия. И цинично добавил, что раньше бабы рожали и им было не до всяческих новых словечек – кормили ребёнка каждые три часа, пеленки стирали-гладили да ещё по дому всякими делами занимались – тут уж не до депрессий. Женя пропустил мимо ушей бесстыдный комментарий доктора, но о том, как вывести жену из чёртовой депрессии задумался.  Думал-думал, но ничего нового не придумал, как кроме нежного внимания и кроткого непротивления всем её капризам.
Любашины родители неплохо освоились у зятя, но хозяйство, брошенное на соседей, призывало вернуться. Накануне их отъезда, вечером, в гостиной решили накрыть стол для торжественного прощания. Стараясь особо не шуметь, чтобы не беспокоить уснувшую Любашу, Наталья доставала праздничную мамину посуду. Удивительное дело! Людей давным-давно нет, а тарелки, ложки, чашки, рюмки живут! Прячутся за дверками буфета, вопросительно позвякивают хрустальными боками, когда глубоко под землёй проносится поезд метро.
Когда в последний раз она доставала всё это? На Новый год? На дни рождения? Вроде, нет. Уже привыкли обходиться тем, что попроще и что разбить не жаль. И она дала себе слово отныне на все-все праздники обязательно доставать из буфета «фамильное серебро». Наталья присела на краешек стула и стала считать семейные праздники: во-первых, дни рождения – их теперь шесть, затем Новый год, февраль, март, май и особенный день - двадцать пятое декабря – Рождество с сочельником накануне. Они с Женей всегда дарили детям подарки именно двадцать пятого, в настоящий день рождения Юры. Был ещё один день – особый день для Натальи -  четырнадцатое ноября, но этот день она всегда предпочитала проводить одна, светло и грустно вспоминая тех, кто ушёл насовсем.
Наталья расставила тарелки и тепло улыбнулась. Вот здесь, с этого конца стола, всегда сидел папа, а рядом – мама. Она говорила, что ей так ближе к кухне. Справа от папы – дядя Петя, а уже дальше мальчики: Женечка, Витенька, Марк и рядом с ним – она, Наталья. Вот они все тенями вошли и устроились на своих местах, юные и живые. Наталья заплакала и тут же себя отругала: сейчас все веселиться будут, а она тут со своими настроениями. Она сама не ожидала, что простейшие действия по накрыванию стола вдруг так вывернут душу. Но, видимо, внутреннее беспокойство, напряжение с детьми, какая-то недоговорённость в отношениях с Любашей, да ещё и собственная неустроенность – всё это сложилось в странный душевный конфликт – отсюда и слёзы. Она тряхнула головой – ещё успеет наплакаться, когда останется одна.
-Мама, - позвала мать Келка и замерла, увидев, как та тыльной стороной ладони утирает глаза, - мам, ты чего? Болит что-нибудь?
Губы Натальи задрожали от наивного детского вопроса. Болит? Ещё как болит…
-Всё хорошо. Это просто настроение… - ответила она дочери.
-Ну ладно, если настроение… - успокоилась Келка, - там пришли эти…
-Кто?
-Ну эти, папины родственники.
-Какие родст…Ты хочешь сказать, что пришли Женечкины родители? – поразилась Наталья.
-Они хотят на внука посмотреть, там в кухне Синицыны их уже угощают…  Так что ставь ещё две тарелки, - она не стала говорить матери, как насторожилась при виде старших Азаровых, ожидая от них очередной порции приятностей. Но те с порога, лишь робко попросились взглянуть на внука. Тут Любашин отец - Олег Гаврилович - сунулся в переднюю, мгновенно вычислил новых родственников и потащил их в кухню обмывать новорожденного. Поэтому к возвращению Жени с работы и Синицыны, и Азаровы были уже в изрядно весёлом настроении.
Женя сдержанно поздоровался с родителями, взглянул на Наталью – та пожала плечами. Он кивнул и пошёл мыть руки.
Анна Даниловна выставила на праздничный стол свои произведения. В хрустальных салатницах нежились помидоры и помидорчики всех видов: в собственном соку, маринованные, в виде ассорти с огурчиками и сладким перцем. Строго откалиброванные огурчики расположились солдатиками в менажнице, заполняя все её отделения. Икра по-гречески дразнила обоняние чесночным духом, вызывая желание немедленно съесть её. Рассыпчатая картошечка с укропом и зелёным луком исходила паром. Олег Гаврилович любовно определил  пару бутылок запотевшей «Столичной» поближе к себе. Для дам была предназначена наливка, опять же своего производства. Когда все разместились за столом, отец Любаши встал, повернулся к дочери:
-Ну вот, Любаша, мы собрались, чтобы ещё раз поздравить тебя! Ты сама ещё не понимаешь, какой подарок нам с матерью преподнесла. За тебя, доченька!
Любаша подняла навстречу отцу чашку чая с молоком, чокнулась с ним.
-Вообще-то это и папин ребёнок, -  тихонько бросила Келка брату, тот тут же отозвался:
-С новорожденным тебя, папа!
Женя благодарно улыбнулся сыну. За месяц гостевания Любашиных родителей он как-то утомился от их постоянных подколов и намёков на никчёмность такой пустой работы, как выпуск книжек. И мечтал хотя бы о небольшой паузе в общении с ними.
-Спасибо, Юрочка! – он глотнул приторной наливки, поморщился. Водку он не пил – как-то давно, много лет назад, он с друзьями-афганцами отмечал встречу и они выпили, видимо, что-то палёное, с тех пор он даже запах её не переносил, предпочитал коньяк или сухое вино.
-Что это ты, зятёк, бабье пойло тянешь? Ты ж мужик! – Олег Гаврилович  надвинулся с бутылкой водки, норовя налить её  в рюмку зятя.
-Пожалуйста, Олег Гаврилович, - вступилась Наталья, - Женечка не пьёт водку!
Тот пьяно глянул на женщину, которая своим присутствием раздражала его весь месяц пребывания в гостях у дочери.
-Ты тут при чём? Чего голос подаёшь? У него своя жена есть. Любаша, что молчишь?
-Папа, успокойся. Наташа правильно сказала, Женя не может это пить, - она дёрнула отца за рукав, и тот плюхнулся на стул.
Тут оживился Азаров-старший:
-Сыночек, мы так с мамой обрадовались, когда узнали о рождении внука. Это такое счастье! Такое счастье!
-Да, Женечка, - присоединилась Женина мать, - столько лет ждали, и вот, наконец, дождались.
Она ещё что-то пыталась говорить, не обращая внимания на то, как напрягся её сын, он закусил губу, слушая пьяненький лепет матери.
-Спасибо, мама, - коротко прервал он её.
-Чего-то я не поняла, - вмешалась Анна Даниловна, - ты уж так его поздравляешь, уж так кланяешься, будто здесь не сидят двое твоих же внуков? 
-Так теперь же свой народился, - брякнула Азарова и испуганно глянула на сына.
Женя, разом побледневший и осунувшийся, резко поднялся:
-Любашенька, по-моему, Маркуша плачет. Не пора ли покормить его?
Любаша недоумённо взглянула на мужа:
-Сейчас посмотрю, с чего бы ему плакать? – и вышла. Женя с каменным лицом повернулся к родителям:
-Я думаю, вам уже пора домой! Время не раннее, а завтра тебе, папа,  на работу.
-Да-да, уходим, - поднялся с места Александр Евгеньевич и потянул за собой жену.
-Ты куда, Евгеньич? Завтра ж воскресенье?! И ты ж пенсионер… – пьяно потянулся к гостям Олег Гаврилович. Но те бочком-бочком – и выбрались из-за стола. Женя молча проводил их в переднюю, молча открыл входную дверь, дождался, пока они вышли, и захлопнул её, щёлкнув замком. Постоял, переводя дух и смиряя часто забившееся сердце, надел на лицо улыбку. Вошёл в комнату, где тесть с тёщей тихонько, чтобы не разбудить внука, напевали про задумчивый голос Монтана и парижские каштаны. Дети встретили его радостными возгласами, они с Натальей чокались наливкой:
-Папа, давай к нам! – Келка протянула ему полную рюмку, и он принял её.
-За тебя, папа! – Юрка звякнул своей рюмкой о бочок его рюмки, да так, что густая жидкость плеснулась через край.
-За нас, за нашу полную до краёв жизнь! – отозвался Женя, и они выпили сладкое вино.

В этом году Наталья отказалась отмечать свой день рождения. Женя неприятно удивился:
-С чего бы это? Неужели из-за Маркуши?
-И это тоже. Ну посуди сам, Женечка, нам нужны сейчас гости? Когда ребёнок такой маленький, зачем чужие люди в доме?
-Что-то раньше, когда наши были маленькими, ты не боялась звать гостей…
- То раньше… И что тут праздновать, скажи? Вот уж радость-то – женщине тридцать шесть стукнет!
-Вот это-то и праздновать! Не сто шесть, а всего лишь тридцать шесть. Кстати, и сто шесть отпразднуем, дай дожить только.
-Я тебе серьёзно, а ты дурачишься. И потом, Любаша…
-Так и знал, - огорчился он, - Любаша.
-Ты подожди, не спеши делать выводы. Я всего лишь хотела сказать, что Любаша, да и ты тоже, ещё не отошли от визита её родителей. Их надо принимать в «небольших дозах», как гомеопатию. Они хорошие люди, но немного утомительные. Извини, если обидела, - он согласно кивнул и махнул рукой – мол, ничуть не обидела, - так что лучше в этом году пропустим.
-Ну как хочешь, - сдался он, - но торт к чаю должен быть обязательно!
Наталья не стала огорчать Женю тем, что у неё что-то не заладилось с Любашей в последнее время. Тонко чувствуя настроение людей, Наталья стала замечать за его женой то брошенное вскользь колкое словечко, то непонятное раздражение в свой адрес. И это от Любаши - добрейшей, безотказнейшей, безобидной! Она с непонятной ревностью не подпускала Наталью к малышу, с упорным постоянством отказываясь от её помощи. И ещё она стала нетерпимо относиться к Жениному дружелюбию по отношению к бывшей жене. Её просто бесило, когда Наталья по многолетней  привычке заканчивала день за чашкой кофе на кухне, а напротив сидел Женя со своим любимым чаем и они вместе обсуждали издательские дела или планы на следующий день. Раньше Любаша всегда присоединялась к ним, но теперь из-за усталости предпочитала лишний раз прилечь хоть на полчасика.
И Наталья сделала выводы. Теперь она старалась не пересекаться на кухне с Любашей. Для этого рано вставала, готовила на всех завтрак. Когда появлялся взлохмаченный после сна Женя, она накладывала ему в тарелку овсянку, ставила бутерброды и чашку чая и уходила к себе. Раньше они болтали, завтракая вместе и ожидая появления заспанных детей. Теперь она выходила на кухню только после щелчка замка на входной двери – знака, что Женя отправился на службу. Отправив детей в институт, она ставила на поднос завтрак для Любаши и на цыпочках подходила к закрытой двери. Легонько постучав, входила. Маркуша обычно спал после утреннего кормления, а Любаша, недовольно глянув на вошедшую Наталью, благодарила холодным кивком.
Любаша жила по своему расписанию, поэтому они почти не встречались. Когда та выходила на кухню, Наталья уже заканчивала готовить обед и исчезала. Она прекрасно понимала, что течение её жизни нарушилось, внезапно и, возможно, непоправимо. Надо было что-то предпринимать, но это самое «что-то» было неприятным, беспокойным и в чём-то даже оскорбительным.
К седьмому ноября теперь в стране было иное отношение: праздник вроде был, но без демонстраций, плакатов и транспарантов. Раньше они с мамой готовили много-много всего, накрывали торжественный стол. Тогда все ещё были живы. А потом настали странные времена, когда за каждой баночкой майонеза надо было выстаивать часовую очередь. А синие страшные цыплята – знаменитые голенастые «синие птицы»?! Их никто не брал по одной штуке, продавец – обычно это был крепкий дядька в грязном фартуке – орал, чтобы не занимали очередь, потому что всем не хватит, и что в одни руки только два цыплёнка отпускаются. Синие птички смотрелись так, словно бы их заморили голодом, и они печально пытались друг друга согреть в морозильной камере. Денег не хватало катастрофически, Женя репетиторствовал за копейки, давал уроки математики и русского языка, а потом вычитывал тексты в редакциях опять-таки за копейки. А Наталья укладывала детей в коляску для близнецов и тащилась на Невский, там устраивалась на складном стульчике и ждала «клиентов» - тех, кто желал запечатлеть себя на бумаге. Таких художников-конкурентов тогда было полно вдоль всего проспекта, и работа подворачивалась  нечасто. Но, как написано на кольце царя Саломона: «Всё пройдёт. И это пройдёт». Действительно, прошло.
        И хорошо, что теперь в магазинах можно купить любые продукты, не выстаивая часовые очереди за каждой ерундой. И Наталья решила, что, даже если она не станет отмечать свой день рождения, всё равно побалует своих чем-нибудь вкусненьким. И, конечно, торт. Пойдёт в «Север» на Невском или на Чкаловском и добудет там любимый Женечкой «Полёт» и «Ленинградский набор» для детей.  Но это не раньше шестого, а сегодня только четвёртое. И она решила съездить туда, где не бывала довольно давно – к месту, где когда-то был домик Голицыных. Она знала, что домика уже нет и там выросли новые многоэтажки, но место было то самое и её туда тянуло.
Трамвай громыхал совершенно так, как и двадцать лет назад. Только не было рядом удобного плеча, на которое можно склонить голову и ехать в дребезжащем вагоне сколь угодно долго. Наталья прикрыла глаза, изредка взглядывая в окно, отыскивая знакомые детали прежней жизни.
На месте «родового гнезда» Голицыных был небольшой пустырь, с остатками давно сгоревшей постройки. Но сад, через который они с Марком однажды бежали, спасаясь от местной шпаны, всё ещё жил, корявыми кривыми стволами тянулся к хмурому ноябрьскому небу. Наталья пошла к деревьям, дотрагиваясь до их холодных стволов. Странно, этот сад ей тогда казался огромным, чуть не бесконечным. Как это ей могли показаться лесом всего-то несколько хилых деревьев? От прежних времён осталось только громыхание трамвая на конечной остановке.
Какой-то мужчина в удлинённом пальто из верблюжьей шерсти и шляпе с широкими полями подошёл со стороны остановки к пепелищу. Стоял, смотрел, потом снял шляпу и замер с закрытыми глазами. Луч солнца пробился сквозь сероватую массу, клубящуюся наверху, и облил фигуру мужчины золотистым светом.  Наталья затаила дыхание: Марк! Она шагнула, отлепившись от ствола дерева, в которое вцепилась ледяными пальцами. Хрустнула ветка под ногами. Мужчина открыл глаза, взглянул на неё, улыбнулся и, кивнув ей, надел шляпу. А Наталья обругала себя: в который уже раз ей видится знакомый силуэт. Знает же, что не может этого быть, а вот ведь, всё равно никак не успокоится. И как ей могло показаться, что это Марк? Мало ли высоких, худощавых мужчин с тёмными кудрявыми волосами? Сколько угодно. И она решительно пошла к остановке.
Задумавшись, она пропустила свою остановку и выскочила из трамвая, услышав брошенное вслед «у-у, оглашенная!». Теперь надо пройти через всю территорию медицинского института, чтобы выйти к мосту через Карповку. У въездных ворот охранник с грязно-жёлтой дворнягой увлечённо наблюдал за действиями сидящего на корточках мужчины. Он что-то пытался выловить из Карповки, то чертыхаясь, то ласково кого-то уговаривая. Мужчина был тот самый, с «усадьбы» Голицыных. Наталья сунулась ближе: в Карповке бултыхался кот. По тому, как несчастный задирал вверх усатую мордочку и изредка жалобно мяукал, Наталья поняла, что силы кота на исходе. Мужчина пытался дотянуться до животного рукой, и его положение говорило, что он сам может в любой момент соскользнуть в мутную холодную речку с довольно быстрым течением. У Натальи уже был опыт извлечения тонущих из Карповки. Не проходило и года, как какая-нибудь собачка выскальзывала сквозь решётку и очумелая хозяйка бегала вдоль набережной, норовя сигануть за любимицей. Бывало, Юрка вытаскивал из воды и самих хозяев. Поэтому она не растерялась, поискала глазами палку и увидела брошенную лопату. Она схватила её и соскользнула по остаткам травы к поребрику. Теперь бы дотянуться до бедного кота и не утопить его этой самой лопатой! Мужчина мгновенно отреагировал: он сбросил пальто и шляпу, забрал у Натальи лопату и, не жалея одежды, лёг прямо на гранитный поребрик, пытаясь подхватить кота снизу, чтобы выбросить его на берег. Кот уже даже не мяукал, он вяло водил лапами, из последних сил вытягивая голову из воды, течением его относило на середину реки. Но мужчине удалось дотянуться и подцепить кота, он подволок его к берегу, и тут Наталья, встав на колени, вытянула его за шкирку из воды. При этом лопата вырвалась из рук мужчины и пошла на дно.
Мужчина довольно легко поднялся и протянул руку Наталье, помогая ей подняться с колен. Мокрый кот жалким комочком трясся у неё на руках, а тут ещё дворняга охранника, видимо, вспомнила о своих далёких благородных предках-охотниках, подскочила к Наталье и клацнула зубами возле её рук. Котик тут же ощетинился и зашипел, но не сделал никакой попытки сбежать с рук.
-Фу!  Фу! – мужчина заслонил собою Наталью с бедным котом.
-Ваша одежда! – ужаснулась она при виде его мокрых испачканных брюк и джемпера. Он удивлённо глянул на вдрызг мокрые рукава и грязевые потёки по вельветовым брюкам:
-Да, некрасиво, - признал он. Голос мягкого тембра – то, что принято называть «бархатистый», и акцент, довольно ощутимый, - ничего, как-нибудь доберусь до гостиницы.
-Конечно, нет, - тут же решила Наталья, - мой дом в двух шагах отсюда, обсохнёте и почиститесь. Да и этого несчастного поможете мне отмыть от карповской грязи.
-Эй, господа хорошие, - вмешался охранник, - вы тут кота спасали, а лопату мою утопили. А она денег, между прочим, стоит…
-Как не стыдно! Да она у вас брошенная была и просто так валялась, - возмутилась Наталья.
-А вот это уже не ваше дело, дамочка! Утопили имущество, так платите! 
-Он хочет денег? – спросил мужчина у Натальи и уточнил: - за лопату? - мокрыми руками он полез во внутренний карман пальто, достал бумажник и сунул в лапу охранника двадцать долларов, - этого хватит?
-Хватит, хватит, - уверила его Наталья, испепелила ухмыльнувшегося охранника взглядом светло-голубых глаз и полезла, оскальзываясь, по склону наверх.
Они поднялись в квартиру, причем кот доверчиво прильнул к Наталье, как ребёнок к матери. Любаши дома не было, она теперь с Маркушей в любую погоду  обязательно выходила на прогулку в ботанический сад. Гуляла там по четыре часа, даже кормить устраивалась на скамейке в тихом уголке. У Любаши теперь была тайна, и доверить её она не могла никому, даже Жене. Тайна заключалась в том, что она разыгрывала перед Маркушей целые сцены из разных спектаклей.  Теперь её привлекал Чехов, и она на разные лады повторяла: «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. Я – чайка…». Уже было довольно прохладно, и поэтому в саду народ навстречу почти не попадался. Иначе её громкие монологи, взмахи руками и эффектные позы привлекли бы внимание и показались чем-то нездоровым.
Они искупали кота, действуя дружно и на удивление слаженно. Кот так натерпелся в грязной Карповке, что без единого звука позволил себя дважды намылить детским мылом и ополоснуть. Потом Наталья дала коту, оказавшемуся молоденькой кошечкой, тёплого молока и определила в коробку от обуви, постелив туда старый пуховый платок и пристроив к горячей батарее.
-Теперь займёмся людьми, - улыбнулась она, глядя на такого же, как кошка, мокрого мужчину. Тот взглянул на себя в зеркало и рассмеялся:
-Угорелый кот, да?
-Вот что, я сейчас дам вам одежду сына, он по росту и комплекции такой же, как и вы. А потом напою вас чаем. Или вы кофе предпочитаете?
-Могу чай, но лучше кофе, - от улыбки на его щеках появились ямочки, и Наталью опять кольнуло воспоминание, - а я не представился. Извините. Пако Вильегас, я путешествую.
-Вильегас? Испания? Наверное, это часто встречающаяся фамилия?
-Возможно, как-то не интересовался. Но сейчас я живу в Англии. А вы, как вас зовут?
-Наталья Николаевна Азарова-Ростова.
-Ростова? – задумчиво повторил он, - кажется, так звали в «Войне и мире» главную героиню?
-Да, в школе мне доставалось из-за этого. Прошу вас, господин Вильегас…
-Пожалуйста, не надо так официально. Просто и без церемоний - Пако, хорошо? – не ответить на его обаятельную улыбку было невозможно.
-А вы меня зовите Наташа, - блеснула глазами Наталья.
Пока он плескался и переодевался, Наталья тоже сменила мокрую одежду на сухую и занялась кофе, посмеиваясь над своей привычкой влезать в разные истории. Но в Пако Вильегасе было столько обаяния, что, несмотря на его возраст, а Наталья определила на глаз, что ему ближе к шестидесяти, любой молодой человек мог бы ему только позавидовать. Да, этот господин являл собою воплощенного испанского синьора с великолепным вкусом и безупречными манерами.
Он появился, до смешного похожий на Юрку. И Наталья подумала, что, наверное, Юрочка, когда состарится, будет выглядеть именно так, как этот всё ещё очень привлекательный мужчина. Пако прошел в уголок - любимое место Юрки – и уютно там устроился, принюхиваясь к разогреваемому на газе супу.
-Вы, кажется, задумали угостить меня не только кофе?
-Вы угадали. Я подумала, что время обеденное. А когда вы ещё до своей гостиницы доберётесь… Значит, вы турист из Испании? Первый раз в Петербурге?
-Турист, - согласился он, улыбнувшись глубокими тёмными глазами, - в Петербурге в первый раз, но в Ленинграде был. Я когда-то учился здесь. Правда, не очень долго. Вот и брожу по тем местам, где когда-то бывал. За сорок лет многое изменилось… - он попробовал суп, - о, очень вкусно!
-Вы очень хорошо говорите по-русски.
-Когда-то у меня была такая строгая учительница! Моя однокурсница. Она пыталась учить испанский, но он ей никак не давался. И тогда она потребовала, чтобы я выучил русский язык. Мы учились в медицинском институте. Там, где мы сегодня вытащили нашу утопленницу…
-Так вы медик.
-К сожалению, доучиться не получилось. В молодости бунтовал, из дома ушёл… ну вы слышали: хиппи и всё такое: выйти из общества, в которое нас не пускают… От родных отказался,  с отцом смертельно рассорился, - он задумался, -  когда здесь оказался, радовался, как ребёнок, - свобода полная! А то, что среди наших на курсе были ребята, скажем так, излишне бдительные, которые, возможно, по собственному желанию регулярно писали отчёты об иностранных студентах в соответствующее место, - об этом я не задумывался.  Целый год прожил в зашоренном состоянии, - он посмотрел на сидящую напротив женщину: умеет слушать!
 -За девушками ухаживал, - он усмехнулся, - тогда они все мне казались красавицами. Но моя однокурсница сумела навести порядок в моей беспорядочной жизни. Дивной красоты была девушка! Глаза – огонь, и сама подвижная, как ртуть. Я звал её «королева». Не знаю, почему я в неё не влюбился? В такую-то красавицу...  Вот тогда-то я и понял, что всегда был дурак полный. И знаете, кто меня образумил? Сестра «королевы». Их и сёстрами-то было трудно назвать, настолько они были разными. По своей привычке давать новые имена всем, я назвал её Инес – то есть «невинная». У неё было другое имя, но это было такое  хрупкое, нежное, трепетное и доверчивое создание, что имя Инес ей очень шло. Мы встречались тайком от всех, прятали своё счастье от чужих недобрых взглядов. И, представьте, я женился. Её мать  потребовала, чтобы мы венчались. Смешно, да? Я – социалист по убеждениям, состоял в молодёжном коммунистическом союзе – и вдруг венчание. Но с моей, как это сказать по-русски? – тёщей - спорить по некоторым вопросам было бесполезно. И ничего, обвенчались, конечно же,  тайком от всех. Даже сестра жены об этом не знала. Так вот для Инес всегда самым большим сокровищем был её дом. Не в смысле  - каменные стены, крыша. Нет.  Дом как понятие…
-Семейный очаг, - подсказала Наталья.
-Точно. Семейный очаг. Она обожала своих родных: мать, сестру. В ней столько было тепла и любви, что даже частички этого хватило бы, чтобы переделать сотню таких балбесов, как я. И постепенно я стал менять своё отношение к оставшимся на родине близким, особенно к отцу, с которым мы не общались уже несколько лет. Поэтому когда пришло сообщение, что мой отец тяжело заболел и просит меня вернуться, чтобы хотя бы проститься, именно она, моя Инес, настояла, чтобы я туда поехал. Я успел проститься с отцом… и даже дал ему слово, что поеду в Испанию, в наш старый семейный дом. Но дому в Мадриде предстояло ждать моего появления ещё двадцать лет. Дурацкий донос  и затем арест: меня обвинили…чёрт их знает, в чём только меня не обвинили, даже в подрывной деятельности. Через десять лет «особо опасного преступника» выпустили – власть сменилась. Пока приходил в себя, власть вновь сменилась, и началось… Мне ещё повезло. Одному моему знакомому все кости переломали… Так что они у меня украли ещё десять лет, оставив эти следы на руках... – он поддёрнул рукава джемпера и показал свои дивной красоты  руки, которые даже застарелые следы от наручников не могли испортить. 
-А ваша семья? – Наталья подлила ему ещё кофе, но он не стал пить, отвернулся к окну и молчал. Одинокий, он почему-то показался Наталье сейчас беззащитным, как малое дитя.
-Моя семья исчезла.
-Как? – от неожиданности она села на стул, - как исчезла?
-Вот так. Пока был в заключении в первый раз, пытался писать письма Инес и передавать их через родственников. Потом выяснилось, что они их сразу сжигали – боялись за себя. Короткий промежуток между первым и вторым сроком я метался, пытаясь через советское посольство разыскать жену и ребёнка, которого никогда не видел. До сих пор помню их поразительные ответы: «такие не числятся, данных нет». Как это может быть? «Данных нет»? – он посмотрел внезапно заблестевшими глазами, - недавно кое-что удалось узнать, но это такие крохи…  они мало что дают для дальнейших розысков, - он помолчал, - простите, что обрушил на вас эту давнюю историю…
-Хотите, завтра пойдём гулять по городу? – вдруг предложила Наталья, - и я вас буду рисовать. Ведь я художник-иллюстратор. У вас изумительное лицо – лицо идальго…
-Идальго на пенсии, - рассмеялся он, - с удовольствием погуляю по Петербургу.
Щёлкнул замок, и до них донесся Любашин голос:
-Наташа, ты дома? Подержи Маркушу, пожалуйста. Я не привязала коляску.
-Конечно. Уже иду, - она улыбнулась синьору Пако и поспешила в переднюю.
-Кто это у тебя там? – шёпотом спросила Любаша, передавая кукольный свёрток с ребёнком.
-Один очень хороший человек, - ответила Наталья, укладывая Маркушу удобнее на левую руку.
-Интере-е-сно, - пропела Любаша, скрываясь за дверью. Раньше они просто оставляли коляски внизу – так всегда делали Натальины родители, так делала она сама, пока дети были маленькими. Но теперь нужно было «припарковывать» коляску к батарее и приковывать её специальным замком, иначе только бы её и видели.
-Спасибо за вкусный обед, - синьор Пако возник в передней, - о, какая куколка!
-Не угадали, синьор Пако. Это не куколка, это наш маленький мужчина пришёл с прогулки! – она откинула уголок одеяльца, продемонстрировав «мужчину», который завозился во сне, причмокивая крохотным ротиком.
-Как все мужчины, он мечтает хорошо покушать, - его тёмные глаза заискрились синим. Наталья отвела взгляд.
Любаша проводила глазами вышедшую на площадку из их квартиры статную фигуру высокого мужчины в дорогом пальто, он улыбнулся ей, надел шляпу с широкими полями и легко побежал вниз по лестнице.
-Полезные  знакомства завязываешь? – между прочим поинтересовалась она у Натальи, которая на кухне прибирала посуду.
-Все знакомства полезны. Это уж как посмотреть, - отозвалась Наталья. Она не хотела сейчас никаких разговоров, тем более, что с Любашей в последнее время все разговоры носили странный подтекст. Вроде кажется всё безобидным, но одно словечко или тон, каким это словечко сказано, сразу придавали сказанному двусмысленный оттенок. Поэтому Наталья постаралась скорее вымыть посуду и сбежать в свою комнату. Ей нужно было ещё раз перебрать в памяти то, что рассказал синьор Пако. Что-то тревожило её, и она хотела за карандашными набросками спокойно подумать обо всём.
Женя хотел постучать в дверь, но замер. Что-то не ладилось в последнее время между Любашей и Натальей. Дошло до того, что он стал ожидать худшего, и от этого сердце в тревоге замирало. Наконец он тихонько приоткрыл дверь.
-Можно к тебе? – прозвучал тихий вопрос.
-Входи, Женечка! Когда же тебе было нельзя? – радуясь ему, откликнулась Наталья.
Женя, припадая на раненую ногу, прошёл к своему обычному в этой комнате месту – креслу возле рабочего стола Натальи. Кресло было занято.
-Это кто же тут у нас? – восхищенно воскликнул он, разглядывая изящное пушистое создание, свернувшееся клубочком и не обращавшее на него никакого внимания. Он взглянул на Наталью: - всегда мечтал иметь кошку.
-Но никогда не говорил об этом. Почему?
-Ну, как-то неловко: мужик должен вроде бы о собаке служебной  мечтать, а я -  о кошке… - смущённо отвёл он глаза.
-Женечка, - изумилась Наталья, - ты просто чудо!
-Ладно тебе смеяться над старым больным человеком, - ещё больше смутился он, поднимая кошку, садясь в кресло и устраивая её у себя на коленях,  - ты лучше скажи, какого гостя принимала сегодня?
-Уже доложили? – она постаралась спрятать раздражение за улыбкой.
-Доложили, - спокойно согласился Женя, - так что за господин навестил нас?
-Навестил нас синьор Пако Вильегас из Лондона. Мы с ним выловили из Карповки вот это самое создание, которому ты так нежно сейчас почёсываешь ушко.
И она рассказала все обстоятельства появления в их квартире Пако Вильегаса.
-Вильегас… - задумчиво проговорил Женя, - знакомая фамилия.
-Ещё бы! – кивнула Наталья, - вспомни, какая фамилия значилась в свидетельстве о рождении Марка? Вильегас. Наверное, в Испании этих Вильегасов, как у нас Ивановых… Он несчастный человек, Женечка. Потерял всю семью, в заключении провёл двадцать лет. Ужас! И он очень красивый человек.
-Жалеешь его, Наташенька? – лукаво взглянул на неё Женя, в голосе его послышались заинтересованность и лёгкое удивление.
-Жалею. А ты бы не пожалел? Ты вон кошку жалеешь, а это человек. Завтра мы с ним договорились погулять по городу. Ты не возражаешь? - усмехнулась она.
-Кто я такой, чтобы возражать? – очень серьёзно ответил Женя, но тут же мягко улыбнулся, - а что ты рисуешь?
Наталья повернула к нему блокнот.
-Опять Марк? Нет, постой, это не Марк… Неужели это синьор Вильегас?
-Он самый, - внимательно разглядывая собственный рисунок, ответила Наталья, - так ты говоришь, он похож на Марка? Странно. Я рисовала именно Пако Вильегаса.
Теперь она поняла, почему таким привлекательным ей показался этот мужчина: он напоминал Марка. И самое поразительное то, что сходство было не только внешнее: в редчайшем цвете глаз, в нежном изгибе губ, в разлёте тёмных бровей, в трепетании тонко вырезанных ноздрей, в повороте головы, в нетерпеливом движении плеч – сходство шло как бы изнутри, настолько ощутимое для неё, что холодок шёл у неё по спине и мурашками покрывались руки.

Для Келки наступил трудный период. Её раздирали противоречия. То, что было в далёких Карпатах, ныне виделось ей как странное и забавное приключение, как волшебное влияние экзотической обстановки. Все эти полуразрушенные замки, феерические сады, странные колдуньи-мольфарки – всё теперь казалось лишь обаятельной сказкой непривычного для неё места.
И загадочный Ласло представлялся теперь ей всего лишь органичным приложением к местной экзотике. Нет, она не относилась к тем легкомысленным особам, для которых девизом было «с глаз долой – из сердца вон». Но дни проходили, и, к её огорчению, образ карпатского юноши стал понемногу стираться из памяти. К тому же Келка каждый раз обижалась на немногословного молодого человека, когда получала от него открытки с детскими гномиками или c роскошной белой розой, подписанные двумя словами: «Желаю удачи»» или «Будь здорова». «И это всё? – возмущалась она и гадала: - не о чем писать? Или не умеет писать нормальные письма? Или не хочет?!». Обиды накапливались. Сама она вначале писала ему по две-три страницы чуть ли не каждый день, потом количество страниц сократилось до одной на письмо. Результат был тот же: ничего не изменилось. Ласло присылал милые открыточки всё с теми же смешными картинками и припиской, сделанной корявым почти детским почерком. И тогда Келка вовсе перестала писать ему. Какой смысл писать что-то, если человек никак не реагирует на то, что ты пишешь?
Она написала последнее письмо - прощальное, где накопленные обиды вылились в бесконечном количестве отчаянных упрёков. Так бескомпромиссная Келка высказала наболевшее. А чтобы у равнодушного красавчика Ласло не возникло никаких сомнений на её счёт, она в конце с жестокой логикой объяснила бессмысленность его приезда в Петербург. Сухо и надменно растолковала, что надежды на поступление в институт у него нет и не может быть, потому что он не сдаст экзамены, даже если сутками станет штудировать учебники, даже если умрёт над этими учебниками. Другими словами, здесь будущего у него нет. И зачем он ей такой – человек без будущего? И холодно добавила, что их наивная увлечённость друг другом была глупой ошибкой, всего лишь любовь, что называется, «на безрыбье», и не стоит об этом вспоминать. Потому как ей уже сейчас стыдно вспоминать некоторые эпизоды в их отношениях.
Келка специально сходила на почту и отправила письмо заказным с уведомлением. Письмо он получил: она долго вертела в руках уведомление об этом. Но не ответил. Даже дурацких гномиков не прислал.
Через несколько дней она опомнилась и написала коротенькое покаянное письмо - болезненный крик отчаявшейся души. И в постскриптуме пылко просила простить её и немедленно приехать. Он опять не ответил.  Целый месяц молчания! Тогда она стала накручивать себя, рисуя всевозможные ужасы: от страшного падения со скалы, до жуткой автомобильной аварии. Писем по-прежнему не было: ни дурацких гномиков, ни белых роз – ничего. И Келка впала в глубокое уныние. Юрка пытался отвлечь сестру, таскал по концертам, выставкам, друзьям-приятелям. Она ненадолго оживала, становилась прежней смешливой хорошенькой девушкой, но потом сдувалась как воздушный шарик и тоскливо пялилась в окно. Музыка на концертах оглушительно била по барабанным перепонкам, вызывая тошноту. Выставки поражали скучным дилетантизмом, а друзья-приятели просто казались пошлыми уродами.
У беззаботного Юрки тоже начались свои сложности. Он легкомысленно закрутил пылкий роман с куколкой-лаборанткой на кафедре английского языка. Девушка уже отучилась в их институте, была постарше Юрки, к тому же в далёком Норильске у её мамы был оставлен на воспитание сын, о котором она с удовольствием всем рассказывала. Длинноногая лаборантка снимала комнатёнку в коммунальной квартире возле киностудии, регулярно выясняла отношения с соседями и была полна житейского оптимизма.
На музейном отделении – у музейщиков – мальчиков числилось не так уж и много, а те, что были, не отличались особой привлекательностью – обычные заурядные пареньки из провинции. Красавец-блондин Азаров среди них был приятным исключением, как лебедь среди стаи гусей. На него заглядывались не только студентки всех курсов и факультетов, но и дамы-преподаватели. И если на экзаменах от этих дам девочкам доставалось по полной программе и многие выбегали со слезами, то сияющий Юрка всегда выходил из аудитории с неизменной пятёркой в зачётке. Обычно все его романы и романчики заканчивались быстро и легко, но не в этот раз. Светочка буквально вцепилась в него мёртвой хваткой. Она даже заключила перемирие с соседями по квартире, чтобы они случайно не вспугнули «дичь».
Если бы Келка была не так погружена в свои переживания, она бы, конечно, обратила внимание на некоторые несуразности в поведении лаборантки Светочки и они бы с Юркой вместе посмеялись над её попытками  завлечь его. У лаборантки была трогательная и не один раз испробованная на особях противоположного пола манера говорить жарким полушёпотом с придыханием, опуская глазки и освещая кукольное личико смущённой улыбкой. Тоненькая до невозможности, она подчёркивала поясочком свою невероятную талию, откидывала пышную гриву тёмных волос за спину, доверчиво взглядывала снизу вверх на Юрку фарфорово-синими глазами, ожидая от него незамедлительных рыцарских подвигов.
 Однажды на занятиях она неутомимо сновала, помогая преподавательнице, разносила стопки кассет с записями.  Вдруг пошатнулась и как-то по-балетному изящно стала опускаться на паркетный пол, медленно теряя сознание. Студентки испуганно завопили, а Юрка, как единственный из присутствующих, способный поднять женщину на руки, подхватил невесомую даму и вынес в коридор к открытому окну подышать свежим воздухом. От помощи  врача нежное создание решительно отказалось, лишь попросило  глоточек воды. Конечно, Юрка остался возле бедняжки, которая цедила водичку, томно поглядывая на мужественного юношу и восхищаясь его силой. Тут же она, потупившись, призналась, что не ела уже двое суток, так как пришлось отправить всю зарплату маме в Норильск, чтобы она купила сыну Вадику тёплое пальтишко. Не восхититься такой материнской самоотверженностью было бы грешно. Юрка не только восхитился, но и проводил бедняжку домой, продолжая восхищаться её самоотречением и называя красавицей Фантиной (он только что дочитал роман Виктора Гюго «Отверженные» и находился под большим впечатлением от прочитанного).
Светочка на удивление быстро и умело «приручила» ничуть не глупого Юрку. Теперь он частенько бывал в комнатке возле киностудии и даже перезнакомился там со всеми соседями. И всё же, несмотря на все замечательные качества Светочки, он остро чувствовал, что его дурачат, но всё глубже и глубже завязал в ненужных ему отношениях, как муха в плошке с мёдом. К тому же Светочка время от времени проводила «лечебные вливания» в виде будто бы голодных обмороков, внезапных тихих слёз, либо трогательного рассказа о своём необыкновенно умненьком малыше. А недавно она, плющом обвившись и повиснув на Юркиной шее, горестно заявила ему, что больше так жить не может, что безумно устала бороться в одиночку и не лучше ли разом оборвать все нити. На что  Юрка со своим своеобразным чувством юмора предложил ей сбегать за тортиком к чаю, тогда и жизнь покажется слаще. К его удивлению, Светочка кротко согласилась и так нежно с ним попрощалась, словно он не за тортом уходил, а в автономное плавание на полгода. Он отсутствовал ровно столько, сколько надо было времени, чтобы сбегать в булочную на угол и купить там фруктовый торт, весь облитый блестящим желе и украшенный жёлтыми упругими черешнями и ломтиками персика.
Когда он вернулся, по квартире суматошно бегали соседи, все двери и окна  были открыты и влажный дождливый воздух вливался, вынося кислый запах газа. Светочка, тряпичной куклой, лежала на потёртом полу кухни, бледная, с закатившимися глазами.
-Что ж ты, парень, не досмотрел за нею? Ведь и помереть могла бы, кабы я не вышел чайник ставить, - укорил его мужик-сосед в драной майке на волосатом тщедушном теле.
Растерявшийся Юрка, обвиняя себя в жестокости и бездушии, опустился на колени возле потерявшей сознание девушки. Ей и в самом деле было плохо, а он по-дурацки шутил, смеялся над нею… Юрка отнёс бледную в зелень Светочку, постепенно приходящую в себя, в комнату, уложил на диван, укрыл стареньким пледом. Она никак не могла согреться, тряслась в жестоком ознобе. Тогда он стал растирать ей руки, согревать своим дыханием. Судя по всему, Светочка опять начала впадать в предобморочное состояние. Отчаявшийся Юрка вскочил, собираясь вызвать скорую помощь:
-Светочка, не теряй сознание! Я сейчас доктора вызову!
-Не надо доктора, - прошептала бледными губами бедняжка и тихонько заплакала, повторяя сквозь слёзы: - всё равно это не жизнь.
Конечно, Юрка нежно утешал страдалицу, и не успел опомниться, как наобещал целую кучу того, чего никак не собирался делать в ближайшие десять лет.
Он возвращался домой вечерними улицами, бездумно скользя глазами по ярко освещённым витринам и с тоской размышляя о данном им слове. Он вспомнил, как оживилась почти умирающая Светочка, когда он сгоряча уронил:
-Вот что, так жить нельзя. Так ты просто загонишь себя. Тебе надо замуж выйти. И если у тебя никого нет получше, то я предлагаю свою персону.
-Вот ты всё шутишь, - томно взглянула она из-под ресниц, - а для меня это слишком серьёзно.
-Ну и я серьёзно, - не совсем уверенно сказал Юрка, - давай поженимся…
-Ах, что ты такое говоришь! Ты ещё совсем мальчик, – с печальным укором бросила она, - ты даже не представляешь, насколько это взрослый поступок. 
-А я, по-твоему, ребёнок? – тут же рассердился он, - я – взрослый мужчина и имею представление, о чём сейчас говорю.
-Конечно, ты не ребёнок, - тонко улыбнулась она, запуская пальчики в его белокурые пряди, - но женитьба… Тебе надо поговорить с родителями, вдруг они не разрешат?
Глупая наивность этой фразы рассмешила и обидела Юрку. Он представил, как приходит домой и спрашивает у мамы и папы разрешение на женитьбу.
-Всё, решено: бери паспорт, и завтра идём в ЗАГС, подадим заявление. Я слышал, там месяц ждать надо, так что ты ещё успеешь двадцать раз передумать.
-Вообще-то у меня там подруга работает. Ждать не придётся, - и она гибким движением обвила руками его шею, шепнув на ухо: - и никому ни слова. Пусть будет сюрприз…
Неделю спустя Келка всё же изволила заметить регулярные Юркины загулы в сторону киностудии.
-Ты что, влюбился в эту куклу Барби? – удивилась она. На что Юрка резко оборвал её:
-Ты можешь вздыхать, как больная корова, по своему зеленоглазому красавцу, а я уж и влюбиться не имею права? И никакая она не Барби… Если хочешь знать, она… - но тут в аудиторию вошёл куратор их группы. Юрка замолчал.
Преподаватель сообщил, что решением деканата, открыли новый факультатив, недавно ставший популярным во многих вузах страны. Обычно из-за границы приглашали преподавателей и они читали лекции на иностранном языке. Прослушавшим этот курс зачёт выставляли «автоматом». Таким образом, вуз закреплял полезные связи с разными странами. Этот факультатив  был пробным, читался на английском. Приглашённый преподаватель обещал интересный курс, связанный с ювелирными предметами  – точнее сформулирует он сам, когда приедет. Аудитория тут же наполнилась гулом и шушуканьем. Желающих прослушать факультатив нашлось довольно много. Юра с Келкой, конечно, записались: посидеть два раза в неделю на занятиях и получить зачёт – разве это плохо?


Синьор Вильегас оказался чудесным попутчиком. Они с Натальей встретились у «Астории» и сразу решили уйти с затоптанной туристами тропы  на Васильевский остров. Правда, с погодой им не очень повезло, мелкий, похожий на туман дождик и порывистый ветер – не очень приятные спутники. Но мы же не в Крыму, решили они и храбро двинулись по выстроившимся правильными линиями улицам. И всё же холодный ветер и промозглость сделали своё дело: захотелось погреться и глотнуть чего-нибудь горячего. Между тринадцатой и четырнадцатой линиями светилось аквариумными стёклами кафе.
-Зайдём? – предложила Наталья, и он согласился не раздумывая.
Кафешка представляла собой странную смесь шестидесятых и девяностых годов. Там на паучьих ножках стояли столики с пластиковыми крышками и такие же ненадёжные на вид стулья с хлипкими подлокотниками. С высокого потолка  на длинных шнурах свисали несуразные светильники, света они давали мало, только пугали своими треснувшими плафонами. Пако опасливо взглянул на эти произведения стеклянных дел мастеров и повёл свою спутницу в дальний угол, ближе к аквариумному окну. К ним тут же подпорхнула милая девушка с замотанным шарфиком горлом:
-Что заказывать будем? – спросила она совершенно простуженным голосом, - есть мороженое, пирожные, минералка, шампанское, конфеты, коньяк…
-Вот и хорошо, - остановил её Пако, - коньяк, кофе, коробку конфет… И где у вас можно руки вымыть?
-У нас нет туалета для посетителей, - закашлялась девушка и пошла оформлять заказ.
-Сейчас попробуем по-другому, - пробормотала Наталья, направляясь за официанткой. Пако Вильегас развеселился: тут ничего не изменилось, всё так, как было сорок лет назад.
Наталье удалось договориться с официанткой с помощью небольшой суммы. Туалет не поражал воображение опрятностью, он ошеломлял небрежением к любым проявлениям чистоты. Но вода из холодного крана в ржавой раковине текла – и за это спасибо. Наталья было засомневалась, стоит ли так компрометировать отечество перед иностранцем, но потом вспомнила, что он многое повидал и страшненьким туалетом его не испугаешь.
Пока Вильегас знакомился с этой достопримечательностью общепита, Наталья, как обычно, занялась своим блокнотом. Вскоре он вернулся и с привычной неприхотливостью удобно устраиваться в самых неудобных местах, с удовольствием расположился на шатком стуле с паучьими ножками, взглянул в забрызганное дождиком окно:
-Здесь и тогда было кафе. Мы с Инес забегали сюда, когда я получал стипендию, а она зарплату. Тогда здесь подавали мороженое в таких широких металлических вазочках на ножках. Разноцветные шарики ассорти выкладывали горкой. Мы сидели, близко-близко придвинувшись друг к другу, и ждали, когда мороженое подтает. Она любила шоколадное и крем-брюле, - он взглянул потемневшими глазами на Наталью, - в двух шагах отсюда был наш дом. Я снимал комнату. Очень неудобную. Чтобы попасть к себе, надо было пройти через комнату квартирной хозяйки под её рентгеновским взглядом. Вы спросите, почему мы не нашли другую квартиру? По разным причинам. Но главная – это то, что нам тогда было не до поисков жилья, а хозяйка работала в больнице через сутки, и мы были предоставлены себе.
Наталья  водила карандашом по бумаге, поглядывая на Вильегаса.
-Вы говорили, что сестра жены ничего не знала о ваших отношениях. Почему?
-Тут всё очень просто. Это ведь она нас с Инес познакомила, ну а я… Сестра жены была редкой красоты: огромные чёрные глаза с поволокой, копна непокорных волос цвета воронова крыла, тонкая, смуглая – настоящая испанская королева. Я так и называл её. Самая красивая девушка нашего курса, или института. А характер!.. Порывистый, решительный, не терпящий возражений и, к сожалению, ужасно злопамятный. Она смелая была, первая подошла ко мне. Неимоверно гордая, не позволяла даже за руку её взять, так взглядом обжигала, что всякое желание повольничать пропадало. Всё свободное время мы проводили вместе, да и на занятиях были всегда рядом. Мой русский язык – её заслуга. А потом она повела меня знакомиться с мамой и сестрой. Когда я увидел её мать, понял: вот такой моя Королева станет лет через тридцать. Она очень походила на мать, только у той волосы поседели на висках. Жили они бедно в убогом тёмном домишке с подслеповатыми оконцами. Но появилась Инес, и домик осветился, словно внутри него взошло солнышко. И я пропал…
Помню тот день, когда мы с Королевой возвращались с практических занятий. К тому времени у нас с Инес уже всё было решено. Мы ехали в трамвае, собиралась гроза, а Королева, просунув руку мне под локоть и положив голову на плечо, не обращала внимания на пассажиров и громко строила планы на наше будущее. Так не могло продолжаться, это было невыносимо. И я со всей жестокостью молодости брякнул, что нет у нас будущего и что я люблю другую женщину. Она замерла, несколько минут молчала и выскочила на какой-то остановке, предварительно испепелив меня взглядом ненавидящих глаз. Если бы я был суеверным человеком, то подумал бы, что она в ту минуту прокляла меня и неизвестную ей женщину, в которую я был влюблён. Мы с Инес обвенчались и, как школьники, прятались от взглядов её сестры. В конце марта шестидесятого года мне пришлось уехать на родину. Вот так всё и закончилось. Иногда я думаю, а что если сказки о роковых проклятиях – не совсем выдумка? Как вы считаете?
Наталья задумчиво посмотрела на него:
-Не знаю. Но что-то, наверное, всё-таки существует, - она вспомнила встречу со старцем в Святых Горах и дотронулась до деревянного крестика, полученного от него. Потом вспомнила о Волшебном саде и повторила: - наверное, всё-таки что-то существует. 
Официантка, наконец, принесла заказ. Пако погрел рюмку с коньяком в ладонях, понюхал его и поморщился.
-А вылейте-ка его в кофе, тогда не так противно, - засмеялась Наталья. Вильегас послушался, попробовал кофе:
-Вполне терпимо, - кивнул он, – ну что ж, теперь ваша очередь. А то всё обо мне да обо мне.
- У меня были чудные родители, которые души во мне не чаяли, и росла я очень благополучным ребёнком, - беспечно улыбнулась она. Пако кинул в её сторону быстрый взгляд и занялся коробкой конфет с Летним садом на картинке, пытаясь снять золотистую ленточку. Наконец, ленточка сдалась, коробка открылась и они увидели маленькие гробницы с седым шоколадом.
-Да… - разочарованно протянул Вильегас, - наверное, эта коробка – ровесница Летнему саду… Натали, я не говорил вам, что всё-таки закончил университет? Наверное, я был самым старым студентом за всё время существования этого учебного заведения. Человеческий мозг, душа – вот самое загадочное из существующего в мире…
-Так вы – психиатр, – догадалась Наталья.
-Да, но в последние годы – психотерапевт. Бывает, людям надо выговориться, поделиться с кем-то своими переживаниями, сомнениями, страданиями. Они ждут помощи. Некоторые забывают, что ты врач. Они приходят не к доктору, они идут к другу…
-А с друзей ваши коллеги получают плату? – сверкнула она топазами глаз. 
Синьор Вильегас озадаченно уставился на неё, потом покачал головой и рассмеялся:
-Один – ноль в вашу пользу. Это мне, чтобы не пустословил и не заносился. В наказание без всякого почтения к возрасту съем одну из этих седых конфет. И будь что будет! 
-Ах, оставьте! Не приносите себя в жертву моей кровожадности!
Они ещё посмеялись, а потом Вильегас попросил разрешение взглянуть на рисунки:
-Тут я таким бодрячком представлен… вот уж точно: тазик на голову и айда крушить мельницы. Дон Кихот на пенсии!
-Да бросьте вы кокетничать! Говорят, хорошие люди красиво старятся. А вы такой живой и красивый и до старости вам ещё, как до луны. Поговорим о возрасте лет через двадцать, согласны?
-Кто из нас тут психотерапевт?! – понарошку возмутился он, перевернул листок: - а вот тут вы мне польстили. Согласен, что в молодости был недурён. Но так красив, как вы тут представили, никогда не был, - и он развернул к ней страничку с портретом.
-А это и не вы вовсе, - сухо сказала  Наталья, забирая у него блокнот, - это друг моей юности. И его нет уже почти двадцать лет, - похоже, он догадался о её настроении, и в его глазах мелькнуло сочувствие. Вильегас задал себе вопрос: что же такое могло произойти в её жизни, если в её светлых глазах появилось это странное выражение загнанного животного?
Они молча вышли из кафе и пошли в сторону пятнадцатой линии. Пако записал себе ещё единицу поражения в счёт: 2-0. Он размышлял о милой женщине, сосредоточенно шагающей рядом. Чем-то неуловимым она напоминала ему оставшуюся в далёкой молодости Инес: такая же светлая и чистая, полная пленительного изящества. Их ребёнку сейчас было бы примерно столько же лет. Он порывисто вздохнул, как всхлипнул. Наталья тут же остановилась, с тревогой глядя в его побледневшее лицо:
-Что? Вам плохо?
-Пустяки, пройдёт, - отозвался он, ощущая, как сердце противно забилось где-то в середине груди. Вздохнул – выдохнул. И предложил: - пошли завтра на выставку? Приятель сунул приглашение на открытие: отказаться было неудобно. В Манеже, возле гостиницы.
-Пошли, - тут же согласилась она, и подняла руку, останавливая такси: - а на сегодня хватит гуляний. У меня уже ноги отваливаются.
Синьор Пако принял её маленькую хитрость с благодарностью, в самом деле, хотелось отлежаться в номере.

Она не стала возвращаться домой на такси, отпустила машину у Дворцового моста, к тому же водитель попался болтливый, всё время что-то спрашивал и травил водительские байки. Наталья не была заносчивой и, наверное, поболтала бы с шофёром, но не сегодня. Сегодня ей необходимо о многом подумать и делать это лучше в одиночестве.
Она постояла на мосту, глядя, как маслянисто лоснится Нева в стремительно накатывающихся ноябрьских сумерках. Ощутимый ветер прогнал её на Васильевский остров, опять пошёл злой дождь. У неё был зонт, но доставать его смысла на было, потому что его хрупкие прутики ветер с удовольствием тут же вывернул бы наизнанку. Надвинув капюшон, она побрела к себе на Петроградскую.
От того, что ей предстояло сделать, у неё щемило сердце. Бедный синьор Вильегас! Он всё ещё надеялся на встречу с пропавшей женой. Какая насмешка судьбы! Сорок лет жить надеждой, и в один миг всё потерять. Наталья ещё вчера заподозрила, что этот человек имеет отношение к Голицыным, и не только из-за его поразительного сходства с Марком. Ох уж это сходство! Сколько раз Ирина Васильевна Голицына с непонятной ненавистью глядя на племянника, озлобленно сверкая цыганскими глазами, бросала тому в лицо: «Весь в него, в мерзавца». Сколько проклятий услышал юноша в свой адрес и в адрес своего пропавшего отца – не счесть.
Теперь Наталья не сомневалась, что Пако Вильегас – это Эдуардо Франсиско Вильегас, отец Марка. Слишком много совпадений: их встреча возле «родового гнезда», потом у мединститута. Допустим, это всего лишь случайные совпадения, но его имя и фамилия? Пако – это же сокращенное от Франсиско. Сестру жены он называл королевой. Дядя Пётр, полжизни влюблённый в Ирину Голицыну, говорил, что её имя какой-то испанец переделал на свой манер и называл её Рейна – королева, то есть. А Ирина всю жизнь ненавидела человека, который предпочёл ей – жгучей красавице – её бледную тень, сестру Галочку, считала, что тот предал её.   
Наталья размышляла, нужно ли говорить синьору Пако о гибели его семьи? Каким ударом это станет для него! Он так раним и так одинок, и уже совсем не молод. И да, она своими руками перережет ту милосердную ниточку понимания, которая протянулась между этим человеком и ею, потому что, когда он узнает, что она натворила, он никогда её не простит и знать не захочет. Потому что нельзя простить убийцу собственного сына…
 Да, у неё есть для него спасительное лекарство, но сможет ли оно поддержать этого замечательного человека? Не разрушит ли его устоявшуюся, пусть и одинокую, жизнь? И сама себе ответила: конечно, нет. И всё же Наталья решила посоветоваться с Женей. Только он, деликатнейший из деликатных, сможет всё правильно оценить и дать необходимый ей сейчас совет.
На кухне Любаша что-то шумно выговаривала мужу. В последнее время тихая Любаша стала почему-то излишне шумной, у неё поменялся тон, появился откуда-то ненужный натиск. Она словно бы пыталась самоутвердиться.  Обычно, когда Любаша начинала эти свои семейные экзерсисы, все разбегались, оставляя на поле боя вынужденную жертву – терпеливого Женю. Он забивался в угол кухни, молча выслушивал очередные Любашины претензии, говорил дежурное «хорошо, я поговорю с детьми» или «хорошо, я постараюсь всё исправить», обнимал расстроенную жену и уводил в их комнату. Женя считал, что это послеродовая депрессия вызывает приступы её раздражения, и потому всё ей прощал: и злые слова, и несправедливые упрёки, и даже странные намёки. Больше всех доставалось Наталье. И Женю это приводило в отчаяние, потому что ещё совсем недавно обе женщины были лучшими подругами. Всё отчётливее вырисовывалось неприятное решение, выход из создавшегося положения: нужно разъезжаться. И он даже начал присматривать адреса, где сдавались квартиры.
-Женя, - выговаривала Любаша, прислушиваясь, не заплачет ли малыш, - ну как ты не понимаешь? Это же неприлично! Она завела роман с каким-то старым иностранцем, он же лет на тридцать старше её.
-Ну и что? – вяло отбивался Женя и пытался отшутиться: - я вот тоже старше тебя. Но ребёнка мы родили, и, Бог даст, родим ещё не одного…
-И не надейся, - жестко остановила его мечтания Любаша, и детские хвостики волос с цветным резиночками согласно качнулись, - хватит, я уже нахлебалась этой радости по нашим больницам. И потом, Женя, ты считать-то умеешь? Наш Маркуша ещё только школу станет заканчивать, а тебе уже под шестьдесят будет. То ли отец, то ли дедушка на выпускной приползёт.
Ему хотелось встряхнуть жену, чтобы вернуть ту милую, забавную, ласковую выдумщицу Любашу, которая словно бы съела заколдованное червивое яблоко и превратилась в базарную тётку, мелкую и ограниченную. Но вместо этого он отвернулся к тёмному окну, в которое ветер настойчиво швырял дождевые капли, и они скатывались светящимися потёками, оплакивая его надежды.
-Так вот, - не унималась Любаша, - ты только посмотри, она же о детях забыла. Келка совсем свихнулась с этой своей любовью или нелюбовью. Она же вот-вот во все тяжкие кинется, и тут уж все мы получим по полной программе. Ты что, хочешь, чтобы твоя дочь глушила водяру и ширялась по притонам?  А ты, дорогой папочка, даже ухом не ведёшь.
-Любаша, - попытался в очередной раз остановить её Женя, - Келочка – умная девочка, она сама должна разобраться в своих чувствах… И никто не должен…
-Вот-вот, доиграетесь, Азаровы, со своей деликатностью. Мать должна быть с дочерью. Но куда ж нам? Мы же иностранцами увлечены! А может, она хочет замуж за него выйти и умотать отсюда? Ну что ты так смотришь? Может же быть такое? – она вдруг замолчала, что-то напряжённо обдумывая, - слушай, что мне сейчас пришло в голову… Это даже хорошо, что она крутит роман с дедулей-иностранцем. Она выйдет за этого дедулю, уедет – нам же только лучше. Дедуля, конечно, долго не протянет. Тогда мы с тобою быстренько разведёмся – фиктивно, конечно, - ты опять женишься на Наталье, уедешь к ней за границу. Там ещё раз развод, и мы ещё раз женимся. Как тебе такой план? 
-И это всё, чтобы сбежать отсюда? Любаша, то, что ты тут нафантазировала, чудовищно. В здравом уме такое не произносят.
-Может, и не произносят, но зато делают! Ладно, это  сейчас не к спеху. Да, я тебе ещё о Юрке хотела сказать.
-Что с ним не так? – устало отозвался Женя.
-С ним всё не так! Ты посмотри на него, он же сейчас как драный мартовский кот. Это нормально, по-твоему?
-Любаша, я уже говорил тебе: дети взрослые, они сами разберутся. Просто у Юрочки возраст такой. А увлечённость девушками – совершенно нормально для нормального мужчины.
-Нет, всё-таки вы, Азаровы, блаженные какие-то! Ладно, дети твои, сам с ними разбирайся. Я же тут всего лишь вторая младшая жена. Главная жена у нас – госпожа графиня - изволили завести интрижку… Женя, она нас поссорит. Вот увидишь!
-Ещё новости! Что за ерунда?
-Она целыми днями тут. И ночью я знаю, что она там, за стенкой. Я не сплю, слышу её там. Обнимаю тебя, а она там, на своём диванчике сидит. Между нами сидит. Женя, я так больше не могу! Пусть она уйдёт!
-Любаша, это у тебя пройдёт. Доктор говорит, что после родов у многих женщин бывает. Послеродовая депрессия. Это моя вина: я всё время на службе, мало помогаю. А ты устала, малыша кормишь, не высыпаешься… - он обнял её, - всё у нас будет хорошо! Ты же умница у меня!
Но Любаша вывернулась из его рук, её лицо покраснело:
-Пусть она уйдёт! Женя, ты меня ещё плохо знаешь! Или я сама уйду. Заберу Маркушу и уеду к родителям. Я не хочу, чтобы она вертелась возле тебя…
-Хорошо, Любаша, - сдался он, - мы переедем на другую квартиру. Так тебя устраивает?
-И ты станешь мотаться к ней каждый день, чтобы проверить, пила ли она сегодня кофе или не забыла ли она выключить свет в ванной? - язвительно отозвалась его жена. И раздельно повторила: - я хочу, чтобы её не было. Не было! Нигде!

Наталья стояла в передней, закусив губу. Она услыхала конец разговора. Подслушивать стыдно, сказала она себе и щёлкнула выключателем. На кухне тут же замолчали. Потом показалась Любашина голова со смешными косичками-хвостиками:
-Ну как свидание? – бросила она и, не дождавшись ответа, скрылась в кухне.
И опять она глотала вечерний воздух у открытого окна. Ещё бежали машины по набережной, ещё волокли на поводках вдоль Карповки своих несгибаемых хозяев собаки всех пород, но ночь уже брала своё, создавая другие декорации. На пустом небе – ни единой звезды! – возникла больная жёлтая луна и уставилась на Наталью воспалённым глазом, подтверждая приговор, не подлежащий обжалованию. Она вынесла его себе много лет назад, и всю её жизнь сопровождало наказание, растянутое во времени. Поэтому Любашина злость уже не стала чем-то новым, просто это следующий этап её пожизненного долга.
Лёгкий стук в дверь и голос Жени:
-Наташенька, к тебе можно? – её тонкий силуэт застыл у окна - «образ нежности в печали» - иголочкой царапнул по сердцу, - дети звонили. Сначала Келочка спросила разрешение остаться у подруги. Я не стал возражать. Правильно? – Наталья кивнула, - потом отзвонился Юра, чтобы мы не беспокоились. Он придёт завтра.
Женя стал рядом, поднял лицо к желтому глазу луны:
-Выросли дети… - вздохнул он, - а мы стареем…
-Кто бы говорил, - блеснули топазами её глаза, - сильный, красивый мужчина, полный гремучей смеси робости и обаяния… Не кокетничай, Женечка!
Он привлёк её к себе, привычно целуя в висок:
-«Что было – не было, что было – сгинуло. Прошу за всё простить меня. Как тихо в комнате, как пусто в комнате. И вы лицо моё не сразу вспомните…», - скороговоркой пробормотал он.
-«И вы лицо моё не сразу вспомните…», - прошептала Наталья, устраивая голову у него на груди, - там у Рождественского ещё есть строчка: «Прошу меня не узнавать, когда во сне я к вами приду…». Скажи, они тебе снятся?
-Недавно Витька приснился. Тогда ещё Любашины родители здесь хозяйничали. Так он, представляешь, говорит мне, мол, гони их к чёртовой бабушке… А сам такой, каким был двадцать лет назад – совсем мальчишка, только в гимнастёрке…
-И босиком…
-Точно, рваная гимнастёрка и босиком.
-А Марк? Он приходил?
-Нет, - коротко ответил он.
-И ко мне никогда…
-Зачем к тебе во сне приходить? Мы все всегда рядом. Только они -  там, а я… я пока ещё здесь…
-Здесь… - эхом отозвалась она и по тому, как он напрягся, поняла, он догадался. Женя всегда обострённо чувствовал, когда она хотела сказать что-то очень важное.
-Что? – его рука сильнее сжала её плечи.
-Хочу поехать к Жукову в Святые Горы. Поживу у него, поработаю в тишине. Ты же дашь мне задание?
-Задание? Сколько угодно. Если бы перекупить у того карпатского издательства права на автора… И твои иллюстрации! Мы бы быстро раскрутили эту историю. Зачем тебе уезжать куда-то? Можешь не отвечать. Сам знаю. Это, конечно,  из-за Любаши. Ты прости её, пожалуйста…
-Женечка, мне нечего прощать. Ей сейчас очень трудно. Я хочу помочь, но она не позволяет. Гонит от Маркуши, нервничает. Ей трудно понять нашу историю. Но когда-нибудь она всё спокойно обдумает и поймёт. А сейчас мне лучше уйти. Я уеду, и ей станет легче. А потом всё наладится и я вернусь, - она усмехнулась: - дядя Петя сказал, что надо разменять квартиру и нечего жалеть это «дворянское гнездо».
-Когда сказал? – не понял он.
-Не пугайся, я не сошла с ума. Это мне привиделось, когда я на кладбище ездила. Они все: папа, мама, дядя Петя, даже Бэлла. Слышал бы ты, как они спорили, как лучше разменять все эти комнаты!
-Это твой дом, - твёрдо сказал он, - мы ничего не станем разменивать. Я найду выход, - он уткнулся носом в её волосы, еле слышно прошептал: - не уезжай…
-Так и знала, что тебя надо здесь искать, - вспыхнувший свет заставил их поморщиться. Любашина кривая улыбка не сулила Жене ничего приятного, она чётко выговорила: - пора Маркушу купать, - и демонстративно осторожно прикрыла за собой дверь.
-Иди, Женечка, иди. Не стоит сердить её, - Наталья подтолкнула его к двери, - иди, - и вспомнила важное: - я же тебе хотела рассказать… но это уже завтра. Сейчас иди к Любаше.

Почти бессонная ночь дала о себе знать – Наталья задремала уже под утро и проспала самым бессовестным образом свой «дежурный» час подъёма. Поэтому подскочила и, ещё плохо соображая со сна, метнулась в ванную. Если бы она проснулась как следует, то не допустила бы ошибки: чуть-чуть подсушив феном вымытые волосы, она распустила их по плечам, и они укрыли её густой волной до талии. В таком безобразном виде, с точки зрения ковыряющейся на кухне Любаши, Наталья появилась, чтобы налить себе чашку чая, где уже допивал свой кофе Женя.
-Ты прямо настоящая Ундина, Наташенька, - заулыбался он ей навстречу.
-И такая же бездушная и холодная, - тут же выдала Любаша, нисколько не церемонясь. Женя поморщился, а Наталья попыталась превратить всё в шутку:
-И не бездушная, и не холодная! Самая обычная, - и пропела: - «Так же как все, как все, как все, я по земле хожу, хожу, и у судьбы как все, как все, счастья себе прошу…»
-Да ты уж получила своё! Сколько тебе ещё нужно-то? Мужики вокруг прямо как пчёлы вьются. Келка все уши прожужжала о твоём романе в Карпатах, теперь новый романчик – с иностранцем? Что ты их перебираешь? Не пора ли остановиться?
-Любаша! Пожалуйста, – нахмурился Женя, - это тебя не касается…
-А тебя, Женя? Тебя касается? – не унималась Любаша.
Наталья встала:
-Я не знала, Любаша, что должна давать отчёт о моей личной жизни кому бы то ни было. И уж если ты хочешь знать интимные подробности обо мне, я, чтобы больше никогда не слышать мерзких предположений в свой адрес, скажу тебе то, чего никогда не говорила. В моей жизни, дорогая Любаша, был только один мужчина. Поняла? Только один! – и, сверкнув глазами, вышла.
-Ну да, только один… А морячок-курсантик? А студенты-художники? - пробормотала Любаша, но тут её глаза встретились с презрительным прищуром Жениных глаз, - это не я выдумала… Ну ладно, ладно – она у нас святая… Ну что ты так смотришь?! Да, да! Знаю, знаю, что сейчас скажешь. Казни меня, убей! Не надо морщиться, не отворачивайся! Что мне с собой поделать?! Прости, не удержалась! Это театральное бабство вылезает, прямо само прёт! Сама не знаю, что происходит: меня, будто чёртик какой толкает изнутри. Знаю же, что гадость говорю, а ничего не могу с собой поделать! Так и хочется ляпнуть этакое, зловредное… Прости, Женя, меня, глупую-неразумную… - она скорчила умильную рожицу, обняла мужа, - прощаешь? Нет, ты не уворачивайся, не уворачивайся! Скажи, что прощаешь…
   
Торжественное открытие выставки намечалось на восемь вечера. Давая вчера согласие синьору Пако на встречу, Наталья позабыла спросить, чему посвящена выставка. А после выставки синьор Пако намечал закончить вечер в ресторане. Не очень-то ей этого хотелось. На Наталью всегда нападала беспричинная робость в подобных заведениях. Женя подсмеивался над нею и удивлялся её небогемности. «Ты же художник, - говорил он ей, - художественная элита. Откуда такая застенчивость?» Наталья не жаловала расплодившиеся в последнее время всевозможные ресторации  из-за прямо-таки вводящей её в ступор высокомерной снисходительности ресторанной обслуги. А ещё больше её отпугивало истекающее искусственным мёдом  дружелюбие персонала, граничащее с панибратством. Другое дело – кафе. Там можно и столики сдвинуть, если все не помещались за одним, и не морочить голову с неподъёмными, как старинные фолианты, одетыми в тисненую кожу книжками меню. И даже – какая смелость! – попросить сделать музыку потише, потому что из-за неё не слышно собеседника. Да и с выбором наряда можно не заморачиваться. Так что Наталье совсем не хотелось идти под хрустальные люстры ресторана.
Она распахнула створки шкафа – всё такое обычное-преобычное. Может, у Келочки что-нибудь позаимствовать? Они раньше часто менялись одёжками, но теперь дочь переросла маму и её вещи были безнадёжно велики Наталье. Мягкая воздушная ткань нашла её руку – синий шифон. Двадцать лет этому синему чуду, сшитому мамой на школьный выпускной вечер. Наталья придирчиво оглядела его: бывают же фасоны, которые не устаревают!
Этот шифон густого синего цвета не сразу привлёк её внимание в магазине на Большом проспекте. Марк как обычно встретил её возле музыкальной школы, и они решили чуть-чуть погулять. Холодно было – жуть! Они заходили отогреваться во все магазины подряд. Магазин «Ткани» не был самым любимым, но мама дала Келке задание купить ткань на выпускное платье.
-Что-нибудь светлое и лёгкое, Тусенька. Помнишь, мы кино смотрели? Там все так красиво кружились под вальс «Ты надела беленькое платьице…»
-Нет, мамочка, совсем не так, - засмеялась Наталья и, подхватив Марка, закружилась по кухне, напевая: «Ты надела праздничное платьице, в нём сейчас ты взрослая вполне. Лишь вчера была ты одноклассницей, а сегодня кем ты станешь мне?», - руки Марка легко и осторожно придерживали её за талию.
…Они влетели в жаркий магазинчик, где весь пол был усыпан жёлтыми опилками, а там, где ноги покупателей сгребли их в сторону, тут же набирались лужицы подтаявшего снега. До выпускного вечера ещё целых полгода, но попробуй найди себе самую-самую безукоризненную материю, да ещё и фасон придумай, да ещё и сшей – хлопот невпроворот. Мама говорила, что всё надо продумывать заранее. Вот они с Марком и заскакивали в такие места, куда их обычно даром не заманишь. Раскрасневшиеся после мороза, они бродили глазами по высоким полкам, где покоились толстые рулоны самого разного цвета.
-Ну что, молодой человек, - как обычно не замечая стоящую рядом Наталью, засветилась улыбкой в сторону Марка продавщица в сером атласном халате. Её в дубовую кору склеенные лаком «Прелесть» начёсанные волосы и голубые до бровей тени произвели на Наталью должное впечатление, - так что, молодой человек, покупаем или так, смотрим?
-А что вы можете предложить для выпускного платья? – ничуть не смущаясь, спросил Марк. Он давно уже привык к заигрываниям и кокетству дам разного возраста и умел не обращать на это внимание. Продавщица окинула небрежным взглядом оробевшую Наталью и ткнула деревянным метром в крепдешин цвета электрик в ярких розах:
-Вот крепдешин. Но я бы, - и она двинулась вдоль полок, - взяла кримплен. На кого шить будете? На тебя, что ли? – она искоса глянула на Наталью, - смотри: платье-рубашка с силуэтом «трапеция» - тебе всего-то одну длину надо. Ну добавь на всякий случай ещё десять сантиметров. Смотри, какой кримплен: польский! Бледно-голубой – тебе под глаза. Завтра уже не будет, всё расхватают. Нам его специально под конец месяца дали, чтобы мы план выполнили. Бери, не раздумывай!
-Он же тяжёлый и в нём жарко летом, - робко подала голос Наталья.
-Ну как знаешь, - потеряла к ней интерес продавщица.
-Подождите. А что там? – Марк показал на полки, где вальяжно возлежали однотонные рулоны всех цветов радуги.
-А это тебе не по карману, - бросила через плечо продавщица, но Наталья уже увидела то, что под умелыми мамиными руками превратится в её выпускное платье. Судя по ценникам, приколотым булавками к рулонам, это было очень даже дорого. Но мама выдала денег с запасом – так, на всякий случай, и если отказаться от покупки новых туфель, то должно хватить.
-Покажите, пожалуйста, вот тот синий, - попросила Наталья.
Продавщица усмехнулась и потянула на себя длинную колбасу василькового цвета.
-Нет, не этот, - остановила её Наталья, - тот, что ниже…
-Так он же почти чёрный! – изумилась продавщица, - куда в нём на выпускной? Разве что на поминки… - но всё же вытянула рулон и плюхнула его перед ребятами. Наталья осторожно подсунула кисть под лёгкую материю: шелковистая, глубочайшего сапфирного оттенка, ткань отливала благородным матовым блеском – нежная кожа засияла синим ореолом.  Она перевела взгляд на Марка – он одобрительно кивнул.
И пока он ходил к кассе с выписанным чеком, продавщица ловко накрутила на деревянный метр нужную длину, отчикала ткань устрашающих размеров ножницами, деловито и одобрительно подмигнула Наталье:
-А ты сообража-а-ешь! Не к своим бесцветным глазёнкам подобрала. К его. Да, редкой красоты глазки у парня. Но, жаль мне тебя, подруга. Уведут у тебя этакого красавчика, уведут. Тут держи не держи – не поможет, - добавила сочувственно: - как пить дать, уведут!
Дома мама ахнула, взглянув на синее чудо. Она накинула на плечи  дочери сапфировые полотнища, восхищённо поцокала языком:
-Ну что ж, будем шить платье для Наташи Ростовой, - рассмеялась она, - только с небольшим секретом…
  И Дарья Алексеевна стала «собирать» платье: нашла плотный шёлк  для чехла, тон в тон совпадающий с шифоном. Наталья ожидала, что мама скопирует платье актрисы из «Войны и мира». Ан нет! Она сумела превратить классический ампирный силуэт в нечто упоительно женственное, утончённое и даже чувственное. И тут же, словно бы спохватившись, она приглушила привлекательную телесность, укрыв сапфировой дымкой хрупкие плечи дочери. Струящаяся ткань в несколько слоёв создавала глубину, охватывая воздушными волнами тоненькую фигурку Натальи, свободно спадая и драпируясь от сильно завышенной талии.
Розу нежнейшего оттенка подарил ей в день выпускного вечера Витенька Иващенков. Она приколола её к корсажу, добавив прекрасный штрих к изысканному образу. Конечно, она хотела бы надеть то самое ожерелье, которое, по словам Марка, Ирина Васильевна выбросила. Как можно было выкинуть такую дивную бижутерию?! Не очень-то Наталья поверила Марку. У них тогда был трудный период в отношениях. Всё началось, когда она, кажется, это была химия, где они сидели не за партами, а амфитеатром, как студенты, учуяла знакомый аромат. Наталья повела носом и определила, что пахнет пиджак Марка. Он сидел справа от неё и внимательно слушал учителя. Почувствовав её пристальный взгляд, вопросительно посмотрел.
-Духи, - одними губами прошептала Наталья, - от тебя пахнет духами…
-Ну и что? В трамвае кто-то прислонился, – так же прошелестел он в ответ, и румянец залил его щёки. Наталья насторожилась. У Марка новая пассия? И он тщательно это скрывает? Странно. Обычно мальчики делились с нею своими сердечными переживаниями, и Наталья давно к этому привыкла. С чего бы Марку от неё таиться? Очень странно. Она стала вспоминать, где уже унюхивала этот аромат. Не вспомнила до тех пор, пока они не собрались перед кабинетом литературы. Мимо прошла Бэлла Герасимовна, и от неё повеяло обаятельно-нежным, лёгким.
-Бэлла Герасимовна, - позвала Наталья, и та остановилась, дружелюбно глядя на девочку, - у вас такие чудесные духи. Как они называются?
-Это «Клима», друзья подарили на день рождения. Стойкие до невозможности. Если попадают на одежду – никогда не выветриваются, только стирка помогает. Но мне всё равно очень нравятся, - и тут она сделала то, чего Наталья никак не ожидала. Бэлла Герасимовна открыла сумочку, достала синюю с золотом коробочку, сняла крышку и показала Наталье флакончик с притёртой пробкой, - протяни руку…
И не успела Наталья отдёрнуть руку, как она мазнула донцем крышечки по тонкому запястью.
-Ну вот теперь будет пахнуть, пока руки не вымоешь, - улыбнулась она.
-С-спасибо, - запинаясь, поблагодарила Наталья. Она бы прямо сейчас помчалась в туалет смывать Бэллин запах, но прозвенел звонок на урок. Витька тут же стал принюхиваться, нервно дёргая ноздрями:
-Да что же это такое! – возмущённо пробурчал он, - везде этот запах! Голицын, опять от тебя духами воняет!
-Это меня Бэлла Герасимовна мазнула своими духами, - обернулась к нему Наталья, краем глаза замечая, как опять наливаются жаром смуглые щёки Марка. И она женским чутьём догадалась, что неспроста пиджак её приятеля хранит этот восхитительный аромат. Вот с того момента и началось отчуждение в их прежде таких простых и доверительных отношениях. Причём Наталья совершенно несправедливо перенесла холодность сразу на всю троицу друзей.
 
…Теперь сапфировый шифон просился к ней, желал обнять, окутать её воздушными волнами. Почему бы нет? И Наталья, вынув платье из шкафа, повесила его перед открытой форточкой – пусть пообвеется осенним  воздухом.
Проводя щёткой по волосам, она обратила внимание на то, что волосы вроде бы посветлели. Вот ещё новость! Наталья подошла к окну. Осеннего солнца хватило на то, чтобы сделать неутешительный вывод: седина. Как, вот так сразу?! Что ж это она раньше-то не замечала? И всего-то только тридцать шесть стукнет! Вот именно, что стукнет: уж стукнет, так стукнет! Наталья вздохнула, седина – это не страшно. Седина украшает… Кого? Мужчину? Возможно. И вспомнила безупречные черты Антиноя Браски – не юноши, но мужчины. С волнистой гривой серебряных волос. И почему-то горько стало. Там, в Карпатах, ей на короткое время показалось, что этот невозможный человек способен понять её. Она вспомнила его сочувственное молчание, когда рассказывала то, что никогда и никому не доверяла. Его крепкое плечо под своей головой, такое тёплое и отчего-то знакомое, его тонкая сильная кисть у неё на плече. Наталья помнила, как смущение потом долгие дни бродило в ней. Она поймала себя на том, что господин Галич вызвал интерес к своей персоне. Это у неё-то! Женечка всегда шутил, называя её Спящей красавицей. И что же? Получается, не совсем спящая. Или, во всяком случае, почти проснувшаяся. А потом началось странное недопонимание с дочерью и вновь Спящая красавица уснула – стало не до личных переживаний.
Наталья аккуратно сплела французскую косу, свернула её набок, потянула пряди, распушила и закрепила шпильками. Синий шифон привычно окутал фигуру, кнопочки воротника-стойки защёлкнулись. Сейчас бы ту розу, что принёс ей смущённый до заикания Витенька… Но сегодня она наденет то, что не смогла надеть на выпускной. Она коснулась камня, поднесла к глазам: вот она - та самая знаменитая царапина. Наталья представила юного мужа девочки-жены, его восхищение безупречной её красотой, ревнивый блеск его карих глаз и  искушающую  призывную улыбку. Совершенная красота камней не имела права соперничать с красотой очаровательной женщины - его женщины. И он совершил галантнейший из поступков – нанёс царапину на боковой камень: никто не смеет быть прелестнее его возлюбленной, даже сияющие сапфиры, – вот о чём говорил этот жест. Она решительно защелкнула замочек, полюбовалась переливчатой игрой: потрясающая работа ювелира-копеиста, идеальная имитация наследственного колье, всего лишь высокопрофессиональные стразы. Но красиво до умопомрачения!
Звонок в передней сообщил, что пришёл синьор Пако. Любезно улыбающаяся Любаша проводила его в гостиную.
- Пако, пожалуйста, дайте мне ещё пять минут! – крикнула ему Наталья, высунувшись из-за двери.
-Не торопитесь! – отозвался он, - такси ждёт внизу, и я предупредил шофёра, что это не менее получаса.
-Как вы предусмотрительны!
-Не волнуйся, Наташа, я займу синьора Пако, - сияла Любаша радушием.
-Как ваш малыш? – завёл светский разговор синьор Пако. И молодая мать тут же вылила на гостя свои восторги и заботы:
-Это такой умный ребёнок, представляете, он узнаёт меня и улыбается! - защебетала она.
-Да что вы? – удивился синьор Пако, - какой молодец!
-Да, да! – горячо подтвердила Любаша, - он замечательный! Только почему-то сегодня плакал всю ночь…
-Хотите, я посмотрю его? Я доктор для взрослых, но отличить больного ребёнка от здорового могу.
Любаша тут же вцепилась в Пако и потащила его за собой к Маркуше.
Малыш беспокойно спал в прелестном гнёздышке, устроенном для него мамой, в свете ночничка хорошо были видны капельки пота на покрасневшем лобике. Жарко и душно. Пако огляделся: окна плотно завешены портьерами, поэтому и дышать трудно.
Любаша включила бра и переложила ребёнка на кровать, осторожно распеленала его. Пако терпеливо ждал, пока она развернёт сначала тёплое одеяло, потом толстую фланелевую пелёнку, затем тонкую пелёнку, отстегнёт подгузник, снимет фланелевую распашонку, потом батистовую, развяжет завязки тёплого чепчика и снимет насквозь пропотевший вышитый батистовый.
-Я так боюсь простудить его, здесь везде сквозняки, дом-то старый, - пожаловалась она, ревниво наблюдая за бережными движениями сильных рук доктора.
-Да, да, - пробормотал тот, легонько ощупывая-осматривая младенца. Пако уже было ясно, что дело тут совсем не в ребёнке. Конечно, малыш будет беспокоиться и кричать – сказать-то он пока не может. Да и кто бы не вопил, если бы его, как капусту, замотали в тысячу тряпок, наглухо законопатили окна и не давали свежего воздуха. Распеленатый Маркуша тут же успокоился, почмокал ротиком и заснул.
-А у вас всегда так жарко? – распрямился доктор.
-Разве жарко? – удивилась Любаша, - просто тепло. Мы окно специально завесили одеялом, чтобы не дуло.
-Но комнату необходимо проветривать… Малыш здоров. Он беспокоится, потому что ему жарко. Открывайте форточки и не укутывайте так его. Иначе он у вас будет простужаться от любого ветерка. Видите, как сейчас ему хорошо?
-Так он здоров? – обрадовалась Любаша.
-На мой взгляд, совершенно здоров.
-Ах, спасибо вам, доктор! – радовалась Любаша, она сменила на Маркуше влажные от пота одёжки на сухие и не стала его заматывать в одеяла.
-Да не за что! – отмахнулся Пако, - всё это вам сказать могла и Натали. У неё достаточно для этого опыта, - и поразился, как изменилось выражение лица Любаши – оно точно окаменело. Доктор растерялся: - я что-то не то сказал?
-Не то, - подтвердила она и выпалила: - вам бы хотелось, чтобы к вашему ребёнку приближался человек, из-за которого двоих убили, а одного покалечили?
-Не понимаю, о чём вы?
-Из-за этой женщины мой муж стал калекой, а ещё двое погибли в Афганистане. И всё это лишь из-за её дурацкого каприза. Она заявила, что настоящие мужчины сейчас воюют в Афганистане и что только маменькины сынки отсиживаются по домам. Трое одноклассников на спор с нею бросили институт и пошли в армию. Она – убийца. Как вам такое? – Пако молчал, - теперь понятно, почему я не подпускаю её к Маркуше? Я просто её боюсь.
- Пако, где вы? – раздался из-за двери голос Натальи.
Пако поспешил к выходу.
-Вы что, мне не верите? – удивилась Любаша, перекладывая малыша в кроватку и укрывая его фланелевой пелёнкой. Она вышла следом за доктором, окинула взглядом уже одетую в пальто Наталью:
-Вот, Наташа, доктор не верит, что трое твоих одноклассников воевали в Афганистане и что попали они туда из-за тебя, - и зажмурилась от удовольствия при виде бледнеющего на глазах лица Натальи, - подтверди. А то он ещё подумает, что я лгунишка.
-Пожалуйста, - сочувственно взглянул на Наталью синьор Пако, - не нужно никаких подтверждений…
-Но это правда, - опустила она голову, - я виновата…
-Это дело прошлое, - решительно взялся он за пальто, - а нас ждёт такси, и мы можем опоздать. Пойдёмте!
Они вышли из парадного. Возле дома столкнулись с возвращающимся со службы Женей.
-Наташенька! – радостно окликнул он её и осёкся, увидев бледное расстроенное лицо: - что случилось? Ты здорова? Дети? Любаша?
-Всё хорошо, Женечка. Вот познакомься. Это синьор Пако Вильегас, - слегка припадая на раненую ногу, Женя приблизился, всматриваясь в испанца, - синьор Вильегас, это мой старинный друг Евгений Азаров.
Мужчины протянули для пожатия друг другу руки. Они внимательно вглядывались друг в друга.
-Рад познакомиться. Наташенька рассказывала, как вы героически вместе спасали нашу кошку. Дивное животное: ест и спит, спит и ест - совсем как младенец.
-Женечка, ты извини, но мы уже совсем опаздываем, - её невесёлая улыбка беспокоила Женю. Он смотрел, как они садятся в такси, где злой из-за получасового ожидания шофёр нервно поглядывал на пассажиров и сразу рванул машину с места, едва только захлопнулась дверца. Наталья молчала всю дорогу до манежа, и Пако не лез к ней с вопросами.
Уже выйдя из машины, Наталья повернулась к Вильегасу:
-Любаша сказала правду: они погибли из-за моей глупой гордости, а Женечка, вы видели только что его, получил тяжёлые ранения. Самое малое, что я заслуживаю, - это презрение. Вы вправе сейчас попрощаться со мною…
-Не моё дело – осуждать вас. Это, во-первых. Во-вторых, только что я видел, как заботлив и нежен с вами ваш друг Евгений. А уж он-то - один из тех троих и имел бы право на упрёки. Значит, не всё в словах Любаши соответствовало истине. Вы много лет живёте в конфликте с собою, разрушаете себя. Так нельзя. Это я вам как психиатр говорю. Если захотите, поговорим об этом позже. Если захотите. А сейчас мы идём на открытие выставки и прочь все дурные мысли. Улыбнитесь. Вот так.
Он добился её бледной улыбки и повёл вверх по ступеням к ярко освещённому входу, над которым красовалась надпись: «Блистающий мир – 1999».
 -Что это? – удивилась Наталья, - литературный салон?
-Почему вы так подумали?
-У нашего писателя Александра Грина есть такой роман – «Блистающий мир». Там спорят между собой мир мечты и мир рационального.
-А блистающий мир – это, конечно, мир приземлённого богатства?
-Примерно, так. Другими словами, не всё золото, что блестит.
Синьор Пако предъявил пригласительный билет на входе, и Наталья успела заметить надпись «на два лица» и ещё что-то добавленное в нижнем правом углу по-английски, но это она уже не разобрала. Они сдали пальто и направились в обширную выгородку, которая, видимо, служила чем-то вроде холла. Здесь уже собралось довольно многочисленное общество. Мужчины в большинстве в смокингах либо в классических костюмах, а дамы в коктейльных платьях. Наталья подумала, что, возможно, её выпускное платье вполне сойдёт в качестве платья для коктейля. Она взглянула на Пако, он тоже надел костюм, но без традиционного галстука, воротник он не застегнул и выглядел не так напыщенно, как некоторые здесь.
-Вам очень идёт это платье, - склонившись к ней, тихо сказал синьор Пако, - а сапфиры – просто бесподобны.
Он с задумчивым видом разглядывал драгоценность у неё на шее.
-Спасибо. Всего лишь хорошая бижутерия, - улыбнулась Наталья, - под шифоном это трудно заметить. - Так на какой выставке мы оказались?
-Непростительно с моей стороны не объяснить этого. Это международная выставка драгоценностей. «Блистающий мир» - мир бриллиантов, рубинов, изумрудов и сапфиров. Мои приятели-художники в этом году не смогли присутствовать на открытии – вот и передали свой пригласительный. Но, надо вам сказать, я почти каждый год бываю на подобных выставках. Камни – драгоценные, полудрагоценные, поделочные – всегда привлекали нашу семью. Так что это у нас семейное – увлечение блеском, игрой граней, красотой природных творений. Как подумаешь, что камешек, который держишь в руке, природа создавала  миллионы лет, так просто дух захватывает.
-Да, правда. У меня тоже всегда возникает почтение перед кристаллами. Но никаких драгоценностей, кроме маминого янтаря, у нас нет. Я знаю, что янтарь не относится к драгоценным камням, но он бывает настолько красив, что глаз не отвести.
-Судя по каталогу, который нам вручили у входа, в этом году организаторы решили отметить конец века особой экспозицией. Интересно!
Какие-то важные лица начали проводить церемонию. Видимо, это были деловые люди, поэтому они не стали мучить всех длинными речами. Под сдержанные аплодисменты они деловито перерезали символическую ленточку и пригласили всех пройти в экспозиционное помещение.
Судя по каталогу, экспозиция делилась на несколько разделов, между которыми были воздвигнуты внушительные перегородки из живой зелени – настоящие изгороди из вьющихся растений и деревьев в огромных кадках. Народ разбрёлся по этим лабиринтам, застывая у витрин и заглядывая на страницы каталога. Собственно витрин как таковых не было. Были дамы и господа в соответствующих эпохе нарядах, они располагались в выстроенных декорациях,  свободно общаясь с посетителями. Наталью позабавила дама в королевском платье с целой гроздью сверкающих подвесок на оголённом плече. Она ослепительно улыбалась господину, по виду англичанину, камзол которого был усыпан мелкими бриллиантами. Эта парочка подходила к гостям, мило беседовала с ними, и странно было видеть роскошь королевского наряда рядом с голыми коленками современных дам. Дамы нынешнего века, несмотря на их замысловатые платья и причёски, явно проигрывали веку минувшему.
-Анна Австрийская и лорд Бекингем, - догадалась Наталья, - видимо, устроители выставки решили поводить нас по страницам знаменитых книг.
Действительно, в очаровательных будуарчиках, трельяжных беседках, крошечных гостиных располагались персонажи Дюма, Гюго, Голсуорси, Фицджеральда. Таким образом они представляли разные эпохи и стили ювелирного искусства.
Второй раздел предлагал ожившие полотна известнейших живописцев. Наряды дам и кавалеров представляли собой точнейшие копии нарядов  лиц, изображённых на картинах. Дамы улыбались, лёгкий ветерок колебал разноцветные перья в их причёсках, кавалеры поднимали свои бокалы, приветствуя публику.
Как оказалось, эти музейные изыски были лишь прелюдией для самой выставки. В огромном пространстве манежа разместили прозрачные стенды-витрины, где за хрустальными стёклами под безжалостными лучами ярких ламп искрились, сверкали и переливались самые невообразимые произведения ювелиров. Через полчаса Наталья поняла, что уже устала восхищаться блеском и игрой камней. Они все стали ей казаться однообразно-восхитительными, и это утомляло.
Пако заметил её состояние:
-Что, после устриц и шампанского чёрного хлебушка захотелось? – хитро прищурился он.
-Захотелось, Пако, захотелось.
Они отошли в сторону, где к ним тут же подлетел официант с подносом и предложил шампанское. Они взяли по бокалу, и Наталья даже отвернулась от сияния витрин.
-Чёрт! – услышала она досаду в голосе своего спутника, - этот человек здесь!
-Кто? – удивилась Наталья. Обычно Пако Вильегас был сдержанным на эмоции.
-Его жена была моей пациенткой в течение трёх лет. С ним мне тоже приходилось встречаться и, честно говоря, приязни между нами не возникло. Она была чудной, милой, самоотверженной женщиной. До сих пор не могу понять, что она могла найти в этом холодном самоуверенном типе? Разве что красоту античной статуи?
-Что? – вскинулась Наталья, - вы сказали «красоту античной статуи»? Где он? Покажите!
-Да вон он. У витрины с абалонским жемчугом. Высокий красавец в чёрном…
-Что такое абалонский жемчуг? - она поискала глазами «красавца в чёрном». Среди похожих на пингвинов мужчин в чёрных костюмах с белой грудью сорочек, этот мужчина был кляксой на листе бумаги. Волнистые серебряные волосы, отброшенные назад с высокого лба, очки с затенёнными стёклами, гордая посадка головы и широкий разворот плеч – господин Галич собственной персоной! У него на локте повисла умопомрачительно длинноногая  красавица, которой он смеясь что-то говорил.
-Абалонский жемчуг? – Вильегас пытался поймать ускользающий взгляд Натальи, - это то, что пока не научились выращивать наши умельцы. Это природный перламутр совершенно невероятной окраски, - он вздохнул, - не очень-то хочется идти туда, но, видимо, это единственная витрина с абалоном. А этот господин со своей дамой прямо-таки приклеились к ней.
-Нет! – дёрнулась Наталья, - не нужно. Пусть они отойдут. А этого господина я знаю. Это управляющий одного санатория в Карпатах. Мы с детьми были там, но в начале сентября землетрясение там всё разрушило...  Он помог нам выбраться оттуда.
 -Тесен мир! – покачал головой Пако и добавил огорчённо:  - но, кажется, он нас заметил…
Внимание Галича привлекло резкое движение женщины в тёмно-синем платье. После яркого света витрин сложно было разглядеть в слабо освещённом пространстве лица людей. Но не узнать врача-психотерапевта  Вильегаса, у которого лечилась Камила, было трудно. Высокий, статный, то, что называют «породистый», он разговаривал с миниатюрной дамой в синем. И Галич, оставив у витрины свою спутницу, предложенную ему на вечер в качестве сопровождения, двинулся к доктору Вильегасу. Галич не очень жаловал Пако Вильегаса из-за того, что тот считал его выскочкой и авантюристом. Но Галич высоко ценил профессиональные качества доктора и теперь, когда санаторий «Илатан» перестал существовать, он задумал новый проект. А для этого ему нужны были такие профессионалы, как доктор Вильегас.
Он приближался к застывшей паре, и любезная улыбка медленно сползала с его лица. Вот уж кого он не ожидал увидеть рядом с психотерапевтом так это Наталью Азарову. Но это была она. И - чёрт побери! – в до  боли знакомом платье.
-Тесен мир! – опять «надел» он светскую улыбку, - рад видеть вас, Наталья Николаевна, - и перешёл на английский: - добрый вечер, господин Вильегас. Рад встретить вас здесь.
-Вы совершенно правы: мир тесен. Именно это только что сказал синьор Вильегас.
-Ну что ж, Натали, теперь вы можете увидеть абалон, - русский язык Вильегаса озадачил Галича, но он сумел скрыть своё изумление.
-Не знал, что вы, господин Вильегас, говорите по-русски, и весьма неплохо. А вы, Наталья Николаевна, всё ещё интересуетесь жемчугом? Помнится, в Карпатах вам понравилось что-то подобное, – всё с той же дежурной улыбкой спросил Галич.
-О да, такая тонкая работа не могла не понравится, - она повернулась к Вильегасу: - это была брошь неправильной овальной формы чудного переливчатого перламутра: фиолетового, синего, зелёного, чёрного оттенков, мастер окружил её чёрными сверкающими камешками – необыкновенно красиво!
-По вашему описанию, похоже на абалонский жемчуг, - удивился Вильегас, - пойдёмте осмотрим витрину. Может, увидите что-то знакомое?
Несколько метров до витрины Наталья прошла в полном смятении под конвоем двух привлекательных мужчин. Она почему-то особенно остро чувствовала присутствие Галича. В бульварном романе сказали бы, что его мощная аура производила на неё неотразимое действие. Но Наталья не чувствовала себя персонажем бульварного романа, тем более она их никогда не читала. Она краем глаза видела его классический профиль, сильную фигуру и ей казалось, что она чувствует тепло, исходящее от него. Она вспомнила, как прижималась головой к его плечу в тёплом нутре машины, как рассказывала в полумраке свою историю, почти исповедуясь ему. И к своему ужасу, почувствовала, как её щёки заливает безобразно-жаркий румянец. Так и подошла с пылающим лицом к сияющей витрине, встретив удивлённый взгляд девушки из эскорт-услуги.
Здесь было на что смотреть, в этой хрустальной горке. Наталье приглянулись небольшие серьги с нежно-розовыми овальными жемчужинами в окружении бриллиантов, к ним прилагалось колье словно бы вьющееся по шее и тоже играющее оттенками пастельного розового цвета.
-Это жемчуг конк, - пояснил Галич, - довольно редкий.
-В этой витрине нет ничего не редкого, - восхитился Вильегас, - а вот и то, чем вы, Натали, интересовались, тот самый абалон, - и он указал на колье в виде колокольчика, переливающегося розовато-зелёно-голубым оттенками.
Наталья приблизила лицо к витрине и почувствовала настойчивый взгляд мужчины в смокинге, который явно готовился направиться в её сторону. За его локоть цепко держалась дама в пышной юбке. Через минуту  довольно странная пара присоединилась к ним, и Наталья смогла их получше разглядеть. Моложавый мужчина с блестящей, как бильярдный шар, лысиной, напоминающий хомяка со своими усиками щёточкой и странно опасливым взглядом, полным очевидного интереса. Его спутница  - ветхая дама с голыми плечами и пышной юбкой над старенькими бледными коленками. В её немолодых ушках сверкали каскады бриллиантов, а пальцы украшало всего одно кольцо, но камень там был такой величины, что взвешивать его надо было бы на магазинных весах с большими гирями. Во всяком случае, так показалось Наталье. Пара раскланялась с Вильегасом и Галичем, небрежно мазнула взглядом эскорт-даму и надолго зависла взглядом на Наталье, а точнее на её ожерелье.
-Не понимаю, как удалось подобрать две почти одинаковых жемчужины мело? – обратился лысый к Вильегасу, вскидывая периодически глаза к Натальиным сапфирам, - тут за одну надо целое состояние отдать… Вы, конечно, слышали, недавно на аукционе почти пятьсот тысяч отдали за одну такую, а здесь их целых две штуки!
-Пятьсот тысяч рублей?! – ужаснулась Наталья.
Ветхая дама посмотрела на неё, как на не совсем нормальную, а лысый господин виновато потупился:
-Не рублей, а долларов, - и опять проехался взглядом по её шее.
-Ах, ну да, - сконфузилась Наталья, - конечно, долларов.
И пока ветхая дама что-то щебетала синьору Вильегасу, она тихонько спросила у Галича:
-Какой из этих жемчуг мело?
-Вот тот, оранжевый. Нравится?
-Честно говоря, не очень, - призналась она, - но я в этом совсем не разбираюсь.
-А скажите, милочка, - вдруг повернулась к ней ветхая дама, и Наталья мысленно передёрнулась от этого её «милочка», - скажите, давно у вас это ожерелье?
-Да, - тут же присоединился к своей даме лысый, - это очень интересно. Видите ли, это колье относится к так называемым историческим конфузам.
-Почему? – тут же напряглась Наталья, ей вспомнился «грибоедовский» бал и как такой же настырный дяденька выяснял происхождение её ожерелья, - почему исторический конфуз?
-Это очень просто, милочка, – старая дама усмехнулась, - коллекционерам (Наталья тут же подумала, что называть владельцев баснословно дорогих украшений коллекционерами, по крайней мере, смешно) хорошо известна история этого украшения. А началась она ещё в восемнадцатом веке, потом оно появилось на портрете одной светской красавицы и стало называться голицынским – по фамилии владельцев. Эти сапфиры и бриллианты - безупречны. Впрочем, как и работа ювелира, собравшего его. Правда, на левом камне есть царапинка – отличительный знак этого украшения. После революции оно исчезло и осталось легендой, о которой, конечно, известно всем, кому интересны драгоценности. Милой легендой – и только, - она снисходительно улыбнулась тонкими губами.
-И вот вдруг мы видим голицынское ожерелье на вашей очаровательной шейке, - ухмыльнулся лысый, - вот и возникает законный вопрос: откуда оно у вас?
-Ох уж это праздное любопытство! Докучливое и навязчивое… - сверкнул стёклами очков Галич, - вы можете не отвечать, Наталья Николаевна, но, зная неувядающий интерес к этому украшению, лучше всё же ответить. И если позволите, это сделаю я, - он повернулся к лысому и взглянул  на того тяжёлым взглядом: - это мой подарок. Что ещё вы хотели бы узнать?
-Нет-нет, ничего, - тут же стушевались лысый и дама, - конечно, если это ваш подарок, тогда никаких вопросов, - и они, поклонившись, отошли к другой витрине. Галич проводил их вежливым холодным кивком.
-Ваш подарок? – задумчиво переспросил Вильегас, но Наталья не дала ответить Галичу:
-Конечно, нет. Оно не может быть подарком господина Галича. Это ожерелье пролежало в нашем доме двадцать лет, а до этого оно принадлежало семье моего друга. Но я очень благодарна вам, господин Галич. Вы избавили меня от этой странной пары. Как она сказала это своё - «милочка»! Будто я горничная, стащившая у барыни украшения.
-Эдди, мы сегодня ещё будем что-нибудь смотреть? – раздался тоненький голосок эскорт-девицы, и они все повернулись к ней.
Галич досадливо скривился:
-Пойдём, я провожу тебя. Извините, - обратился он к Наталье и Вильегасу, - возможно, мы ещё увидимся.
Они ушли. Наталья взглянула на Вильегаса, тот был задумчив и молчалив:
-Вы устали? – коснулась она рукава его пиджака, - я так точно устала от всего этого блеска. Так много всего сверкающего, что уже просто утомительно.
-Да, вы правы, хочется на воздух, - отозвался без энтузиазма Вильегас, потом он встрепенулся, - но ведь у нас с вами запланирован ужин в ресторане. Я себе никогда не прощу, если обману ожидания дамы!
Но в его тоне Наталья уловила вопрос и поняла, что ужин в ресторане – всего лишь предлог для продолжения вечера: у господина Вильегаса есть, что спросить, и ей придётся дать ответы. И она заранее ужаснулась предстоящим страданиям этого чудного человека.
От манежа до Астории – всего ничего. Дойти можно за три минуты. Они шли уже больше пятнадцати минут и молчали. Кажется, каждый из них оттягивал момент, когда станет ясным то, что пряталось долгие годы. Проходя через крохотный сквер, Наталья не выдержала:
- Пако, простите, но я не могу сейчас идти в ресторан! – вырвалось у неё. Он взглянул в обращённое к нему бледное лицо, отметил, как судорожно она цепляется за ремешок своей сумочки, тяжело вздохнул:
-Видимо, мы оба хотим поговорить о таких вещах, которые не выносят ресторанной суеты?
-Да, - согласилась она, - не выносят. Давайте присядем здесь, - она огляделась: всего-то две скамьи и, к счастью, нет дождя. А ветер, налетающий время от времени и выдувающий тепло из-под пальто, - можно перетерпеть. Да и кого в Петербурге пугает холодный ветер? Гуляющий вдоль гостиницы полицейский гарантировал спокойный разговор и не позволил бы кому попало пристать к ним. Во всяком случае, Наталья надеялась на это.
Они сели спиной к Астории. Исаакиевский собор поблёскивал старинным золотом купола, и рваные облака плавно проплывали над ним, то и дело открывая глазастую луну. Слева Император гарцевал на своём постаменте, привычно скрывая лицо под козырьком каски с двуглавым орлом.
-Вы помните то место, где мы встретились с вами впервые? – решилась начать разговор Наталья. Она так нервничала, что периодически её губы начинали дрожать, не давая возможности произнести ни слова.
-Да, конечно, мы спасали кошку возле медицинского института…
-О, нет… В этот же день, но чуть раньше. На кольце трамвая…
Он наморщил лоб, припоминая:
-Точно, вспомнил. Вы стояли у деревьев в погибающем садике. Впрочем, там всё уже погибло: домики, старые дворики, даже крохотные огороды – уже сплошная застройка многоэтажками. Те несколько фруктовых деревьев чудом сохранились. Как же я забыл, что видел вас там? – удивился он.
-А зачем вы туда ездили?
-Сентиментальные воспоминания, знаете ли. Там когда-то были домики, похожие на старые дачные развалюхи. Отца моей жены арестовали и расстреляли, хотя он был очень талантливым человеком, знал несколько языков, был военным переводчиком. Но он имел несчастье по происхождению быть из княжеского рода. И тогда его вдова не стала ждать, когда придут за нею и дочерьми. Она бросила всё, что у них было, и уехала в Ленинград. Инес рассказывала, что они ехали в товарных вагонах, прячась от всех. А в Ленинграде в первое время ночевали на пляже возле Петропавловской крепости. В общем, нахлебались…  Потом удалось продать кольцо от гарнитура, и они купили покосившийся домишко. Там и обосновались. Они называли его «родовым гнездом». Это было место нашего с Инес знакомства, когда Рейна привела меня к себе.
-Инес, Рейна… - это ведь вы дали им такие имена? Но они же были русскими, и, значит, их звали по-другому. Как?
Вильегас помолчал:
-Да, у них были обычные имена, но я переделал их в испанский вариант. Мне казалось, что так они лучше отражают суть каждой девушки. Мою жену звали Галина. Галина – Галинес – Инес, сестру жены звали…
-А её звали Ириной, да?
-Да, - теперь он не сводил тёмных глаз с неё, - её звали Ирина.
Наталья судорожно сцепила пальцы:
-Теперь моя очередь рассказывать… Правда, я не очень многое знаю о том, что было до семьдесят пятого года. Так, обрывки. Мой дядя - Пётр Николаевич - познакомился случайно с Ириной Васильевной почти сорок лет назад. Он бывал в том домике-развалюшке у трамвайного кольца. В ноябре шестидесятого сестра Ирины родила мальчика… его назвали Марком.
Она с тревогой взглянула на Пако. Тот закрыл глаза и сидел, подняв лицо с заострившимися чертами к лохматым дымчатым облакам. Наталья сглотнула и продолжила:
-В свидетельстве о рождении Марка написано, что его отец - Эдуардо – Франсиско Вильегас. Это свидетельство лежит у нас дома.
-Родился сын… - прошептал Пако бесцветными губами и потребовал: - что было дальше?
-Я плохо знаю эту историю, но дальше случилось совсем непонятное. Через несколько лет Галину Васильевну внезапно арестовали…
-Господи! За что можно было арестовать самого кроткого и безобидного на земле человека?!
-За бриллианты.
-Что?! Какие бриллианты?!
-Якобы она занималась контрабандой драгоценных камней.
-Чушь. Господи, какая чушь! Так вот почему я никак не мог найти её… Но она должна была когда-нибудь выйти из тюрьмы?
Наталья молчала: сейчас она обрушит на него ещё один удар, и не последний…
-Галина Васильевна не вышла из тюрьмы. Её не стало буквально через несколько дней после ареста, - и замолчала.
-Продолжайте, - глухо проговорил он.
-Дальше я знаю со слов Ирины Васильевны. Она вернулась в Ленинград, когда уже не стало её сестры и мать была при смерти.
-А сын? Марк?
-Бабушка сдала его в детский дом.
-Детский дом… - прошептал Вильегас, - зачем?!
-Они обе хотели рассчитаться с тем мерзавцем, из-за которого не стало Галины. Мальчик мог помешать им. Ирина Васильевна похоронила мать и нашла того негодяя… Её арестовали, потом судили. Долгие годы в колонии изменили её. Она вернулась, когда мы уже учились в десятом классе. К тому времени Марк жил у нас четвёртый год. Мой дядя Пётр Николаевич стал его опекуном.
-Подождите! – он зажмурился и сидел так несколько минут, потом открыл глаза, ставшие огромными чёрными ямами: - ваш рисунок…  тогда, в кафе… Вы сказали, что это друг вашей юности… и… и его уже нет двадцать лет. Это вы о Марке?
Она опустила голову. Он задыхался, рука шарила в кармане пальто в поисках лекарства, но пальцы никак не могли его нащупать. Наконец он поймал скользкий флакон, сдёрнул крышечку и брызнул под язык сразу двойную дозу. Сидел не двигаясь, ожидая, когда подействует нитроглицерин. В голове у него начало стучать молотом, но в груди отпустило. Он шевельнулся:
-Я хочу знать всё, - чёрные ямы глаз отливали синевой, серые губы сжались в тонкую линию. Он повторил: - я хочу знать всё!
-Он был очень красивым. Ирина Васильевна ненавидела его за потрясающее сходство с вами. Она почему-то решила, что отец Марка бросил её сестру, и обвиняла во всех грехах Марка. Утверждала, что это из-за него погибла их семья. Ему было очень трудно, но он выхаживал тётю так, как ни одна сиделка не станет выхаживать. Он словно бы назначил себе послушание. Знаете, как в монастырях бывает… Потом мы закончили школу. Он поступил в институт. А затем была дурацкая ссора, и Марк бросил институт. Они оба повторили это за ним, мои дорогие мальчики. Теперь они подпадали под призыв. И Женечка с Витенькой тоже. Так втроём – все мои друзья – осенью оставили меня одну. А потом наши ввели войска в Афганистан и мальчики оказались там. Вернулся один Женечка. Но если бы не Марк, и он не выжил бы. Марк спас его. Поэтому он назвал сына в его честь.
-Это конец, - прошептал Вильегас, - конец надеждам…
-Теперь вы понимаете, почему Любаша обвинила меня в их гибели? – безжалостная к себе, Наталья хотела всё объяснить, - если бы мы тогда не поссорились… Если б я не вторглась так бесцеремонно в его жизнь…
-Ерунда, - вдруг отозвался он «докторским» голосом, - что это вы такое говорите? «Вторглась в его жизнь…»  и при чём здесь ваша нелепая ссора, если решение о вводе войск принимало правительство? Это было совпадение. Роковое совпадение. Успокойтесь, Натали. Насколько я понял, мой Марк, - тут голос его слегка дрогнул, - мой Марк из тех людей, кто следовал  зову своего сердца. Такие люди всё решают сами. Пошёл ли он в военкомат или ещё чего надумал бы – вы тут абсолютно ни при чём.
И тут Наталья заплакала: этот несчастный человек, который только что узнал о потере семьи, пытался поддержать её, чисто по-докторски вытащить из глубочайшей многолетней бездны вины. Она уткнулась ему в плечо, всхлипывала и дрожала, рыдая так, как даже в детстве не рыдала. Чутким своим сердцем он прочёл всю её недосказанную историю, почувствовал её боль и одиночество. Он прижал её к груди, гладил по содрогающейся от рыданий худенькой спине и не замечал, как по его лицу текут слёзы безнадёжной потери. Его губы шептали что-то, Наталья различила:
-Конец надеждам… Опять один… - она не имела права молчать, вынула из сумочки носовой платок, высморкалась, промокнула глаза, совсем забыв о потёкшей туши. Выпрямившись, она взглянула топазовыми глазами в чёрном ореоле на Вильегаса, за несколько минут постаревшего на сто лет:
- То, что я сейчас вам расскажу, никто, кроме Женечки не знает. Но прежде дайте слово, что никому, слышите, никому этого не расскажете!
Он устало и безнадёжно вздохнул:
-Даю слово!
-Это касается вашего сына, - он тут же весь подобрался, - да, это касается Марка. Нас было четверо: Марк, Женечка, Витенька и я. Марк – старше всех. Ему шёл девятнадцатый год, Женечке и Витеньке – восемнадцатый, а мне – шестнадцатый. Дружба наша была многолетней и проверенной не один раз. Мои родители считали мальчиков своими детьми и могли доверить им самое дорогое – свою дочь, то есть меня. И для меня они были братьями. Все, кроме одного. И когда у него, взрослого уже юноши, случился роман, даже передать вам не могу, сколько терзаний мне это принесло. Притом, что никогда, слышите, никогда бы я не призналась ему в своих чувствах. Меня оскорбил тот его роман. Знаете почему? Потому, что это был роман с нашей учительницей литературы. Она была старше, бывшая актриса, потрясающая женщина. Но и она не смогла устоять перед обаянием Марка. Они тщательнейшим образом скрывали свои отношения – позорные отношения учительницы и ученика. В апреле всё кончилось. Она знала, что Марк не любит её и отпустила его. Это он сам так сказал: «отпустила».
И вот тут, дорогой Пако, начинается совершенно невозможная история. Мой дядя Пётр Николаевич вдруг взял и женился на ней, на нашей Бэлле Герасимовне, а в декабре якобы раньше срока у них родился сын.
-Вы хотите сказать, - заволновался Вильегас, - хотите сказать, что у Марка есть сын?
-Да, именно это я хочу сказать. Судьба хранила его, потому что, когда военный грузовик налетел на машину, в которой были его родители, Бэлла успела выбросить из автомобиля ребёнка. Мальчик упал в снег и не пострадал.
-Внук! У меня есть внук… - теперь его синие глаза сияли, - где он?
-Завтра вы его увидите. Но помните, вы дали слово!
-Ничего не понимаю! Мыльная опера какая-то! Почему я не могу обнять собственного внука, сына моего единственного сына?! Вы ещё не всё рассказали?
-Он не знает, кто его настоящий отец, - тут Наталья задумалась, - хотя в последнее время мне кажется, что он уже всё знает, только скрывает это. В общем, у нас всё так запуталось, что распутать можно, лишь разрубив этот узел. А так как мы все очень-очень друг друга любим и боимся случайно обидеть, узел затягивается сильнее и сильнее.
-Но какое отношение вы имеете к моему внуку? – он с таким видимым удовольствием произносил это «мой внук», что Наталья, несмотря на серьёзность разговора, невольно улыбнулась.
-Да самое прямое отношение. Мы с Женечкой его усыновили. Ну да, это наш Юрочка.
-Вы с Женей…
-Мои родители погибли в январе, я осталась совершенно одна. И крошечный Юрочка остался у меня на руках, он мне очень помог, потому что нас с ним было двое. Я тогда ещё не знала, что жду ребёнка. Тут привезли раненого Женечку в госпиталь, и мы стали навещать его. А когда его выписали, мы расписались. В августе родилась Келочка. Так как дети были близки по возрасту, мы переделали документы Юрочки, и у нас получились двойняшки: Юра и Маркелла.
-Маркелла? – повторил он, - странное имя… Постойте, вы хотите сказать, что Маркелла – дочь Марка?
-Да, - подтвердила она.
-Господи, благодарю тебя! – он истово перекрестился католическим крестом: слева направо, - правду говорят, что когда закрывается одна дверь, судьба открывает другую...
-Пако, помните, вы дали слово! – опять напомнила Наталья.
-Значит, Женя – ваш муж? А Любаша?
-Я же сказала, что у нас всё так запутано… Женечка всегда был самым большим другом для меня. Он удивительный отец, и души не чает в детях, а они отвечают ему тем же. Никто, даже Любаша, не знает всю нашу историю. Вот теперь вы знаете. А мы с Женечкой развелись, потому что с моей стороны было бы крайне эгоистично лишать его нормальной семьи. Теперь у него появился сын – Маркуша.
-Получается, Натали, вы жена моего сына…
Она помотала головой:
-Я вдова вашего сына, - с горечью поправила она его и помахала левой рукой с тоненьким золотым колечком, - но, знали бы вы, как я благодарна судьбе, что он был у меня.
-Бедная моя девочка! – прошептал он, обнимая её.
Негромкое покашливание поблизости заставило их повернуть головы в сторону высокой фигуры.
-Поразительный вечер, не правда ли? – в бархатистом голосе Галича звучала леденящая любезность, - вечер нечаянных встреч…
-Вы правы, господин Галич, - поднимаясь и подавая руку Наталье, отозвался Вильегас, - я совсем заморозил бедную Натали, - он заботливо подул на её холодные пальчики, - надень перчатки, дорогая. В какое время удобно завтра нанести визит?
-Когда хотите, хоть с самого утра. Но обычно мы собираемся к вечеру.
-У меня машина, я могу отвезти вас домой, Наталья Николаевна, - предложил Галич. Она поблагодарила кивком.
Они двинулись в сторону гостиницы, у дверей которой представительный швейцар кланялся и открывал двери перед постояльцами. Прощаясь, Пако поцеловал Наталью в щёку, при этом она ему шепнула, чтобы он не забыл о данном слове. Галич, глядя на это трогательное прощание, прямо-таки кипел весь. Он никак не мог уловить связи между этими двоими, а предположить можно было что угодно.
-Как трогательно! – язвительно бросил он, когда за Вильегасом закрылась стеклянная дверь, - прямо любящий папенька…
-Вот только не начинайте фантазировать, - улыбнулась она, ища глазами его машину, - где же ваш монстр? Или вы успели завести другое чудовище?
-Где уж мне за миллионерами гоняться? – не очень понятно ответил он. Но Наталья так устала, так вымоталась, что не обратила внимания на его слова, а он не спешил заводить мотор. Всмотрелся в её лицо, хмыкнул и повернул к ней зеркальце, - это что, теперь у женщин такая мода - раскрашивать лицо в стиле пьяная панда?
Наталья глянула на себя и ахнула: в самом деле, бледная панда с чёрными кругами размазанной туши вокруг глаз. Она тут же стала приводить себя в порядок. Конечно, следы туши всё равно остались, но хоть не так явственно. Когда она закончила, Галич тронул машину. И теперь она сидела, заворожено глядя на его красивые сильные руки и ругая себя почем зря, за то, что не может не любоваться им. И тут до неё дошло, что она же адрес не назвала!
-А куда это мы едем?
-Как куда? – удивился Галич, - на Петроградскую, к вам домой. А что?
-Так ведь я вам адрес не сказала? – подозрительно уставилась она на него.
-Конечно, сказали, - уверенно соврал он, - когда боевую раскраску смывали – вот тогда и сказали. 
-Да? – неуверенно протянула Наталья, из-под полуопущенных век наблюдая за ним.
-Точно, точно, - покивал он, - для такой почтенной особы и такая девичья память…
-Почему это «почтенная»? – обиделась Наталья, - всего-то тридцать шесть завтра исполнится.
-А так вот куда напросился господин Вильегас? На ваш день рождения?
-И ничего не напросился. Я сама пригласила его.
-А мне можно прийти? – он покосился на опешившую от такой бесцеремонности Наталью. Но она быстро взяла себя в руки:
-Почему бы и нет? Приходите. Только вам будет скучно у нас – «а мы… ничем мы не блестим, хоть вам и рады простодушно», - усмехнулась она.
-Вот только не делайте из меня этого дуралея Онегина, да и вы – не Татьяна. Останемся в нашем добром двадцатом веке, хотя он уже вроде бы заканчивается.
Он подвёз её прямо к парадному.
-Вот уж этого я вам точно не говорила, - удивилась она.
-Это моя знаменитая интуиция, - отмахнулся он.
Наталья поняла, что он просто дурачит её, но не стала ничего выяснять, потому что не просто устала от эмоционального напряжения сегодняшнего вечера, она уже валилась с ног. И даже не удивилась, когда он открыл перед нею дверь и проводил на нужный этаж, постоял, дожидаясь, пока она войдёт в квартиру, и только тогда привычно и легко побежал вниз по лестнице.

Это уже стало традицией: дети приходили поздравлять её с днём рождения в несусветную рань. Поздравить самыми первыми, даже раньше папы,  превратив момент поздравления в забавную игру. Обычно они приносили какой-нибудь цветок в горшочке и затем ревниво следили за состоянием листиков и цветов. Так в доме у них прекрасно прижились кремовые розы, малиновые цикламены, синие гортензии, а уж о разных «крапивках» и говорить нечего – они красовались на самых солнечных местах в квартире.
Конечно, после такого тяжёлого вечера заснуть ей удалось не сразу. Она лежала, уставившись в потолок и рассматривая узоры света, образующиеся от фар проезжающих машин, вспоминала трагическое лицо Вильегаса, и сердце сжималось от сострадания и жалости к нему. А потом перед глазами появилось другое лицо – прекрасное лицо античного героя. И оно тоже было исполнено трагизма и печали. И не было в уголках его губ ни иронии, ни насмешки – только глубочайшая скорбь и бесконечная любовь в чёрно-синих глазах. И тогда Наталья поняла, что она спит и видит прекрасный сон.
Она проснулась, не желая отпускать дивное видение и сожалея, что нельзя вновь закрыть глаза и увидеть тот же сон, но за дверью её чуткое ухо уловило возню,  и она поняла: пришли дети. Она тут же притворилась спящей. Тихо-тихо отворилась дверь, по полу прошлёпали босые ноги, спящая у неё под боком кошка подняла голову и внимательно следила за приближающейся на цыпочках парочкой.
Келка погрозила кошке кулачком: вот только попробуй мяукнуть! Юрка тащил что-то большое и круглое. Они переглянулись. Спит? Спит. Подобрались вплотную: Юрка сел на пол в изголовье, а Келка невесомо опустилась рядом с матерью, ещё раз сердито зыркнув на полосатый меховой клубок, и вдруг хихикнула. Действительно получилось смешно. Юркина голова возвышалась над диваном, и кошке почему-то показалось, что она представляет для неё опасность. Одним неуловимо быстрым движением она на всех четырёх лапах взлетела вверх, зашипела, плюхнулась на живот Келке, оттолкнулась от неё, перескочив через Юркины длинные ноги, сиганула под кресло. Тут уж Наталья решила «проснуться»:
-Что это? Где-то змея шипит? – изобразила она пробуждение спящей красавицы, - а кто это тут рядом?
-Мамочка, - Келка приподнялась на локте и заглянула ей в лицо, - это мы с Юркой…
-Ой, а я и не услышала, как вы вошли, - игра продолжалась, - совсем старая стала, глухая…
Тут они все расхохотались. Келка обняла мать, навалившись на неё, расцеловала и взвизгнула, потому что Юрка, подхватив сестру под мышки, опустил её в кресло:
-Ты тут не одна, - буркнул он ей и плюхнулся рядом с Натальей:
-Надо за ушки тянуть, да? - он ткнулся носом ей в щёку – такой большой-большой щеночек, - с днём рождения, мамочка!
Видеть, как Юрка оттеснил её от Натальи, Келка не могла. Она с приглушённым воплем обрушилась на Юрку, ввинтилась между ним и матерью, беспардонно выпихнув его снова на пол:
-Мы принесли цветок, - гордо объявила она, - Юрка, покажи…
Это было небольшое деревце с круглой, как шар, кроной и мелкими блестящими листиками.
-Это мирт. Говорят, он приносит счастье… Ему здесь понравится у тебя на окне. 
-Спасибо, - Наталья обняла их обоих и притянула к себе, совсем как маленьких несмышлёнышей много лет назад. Келка засопела, завздыхала, - что? Келочка, что-то случилось?
Юрка хмыкнул, и Келка пнула его пяткой в бедро:
-Эй, чего ты пихаешься! – возмутился он и на всякий случай отодвинулся.
-Мамочка, можно я поеду в Карпаты? – накручивая на пальцы мамину косу, спросила Келка, - куплю путёвку и поеду туда на Рождество? В этот, как его, Ужгород?
-Чудесная мысль, - отозвалась Наталья, - вы там на лыжах покатаетесь, горным воздухом подышите. И ты же, наверное, захочешь навесить там знакомых, - она лукаво глянула на дочь, - Юзефу, например.
-Да, Юзефа – это хорошо. Но, мама, я к нему поеду, к Ласло. Я хочу увидеть его и спросить, почему он не ответил на мои письма? Пусть бы обругал, обозвал… но хоть словечко написал бы! Вот приеду и потребую: в лицо пусть говорит всё, что думает. Знаю же, что заслужила хорошей выволочки – вот пусть и скажет всё-всё. Потому что я сейчас, как цепями, связана. Если я не нужна ему, пусть так и скажет. Вернусь, начну жить по-новому. Я ведь знаю, что обидела его…
-Да уж, - проворчал Юрка.
-Да чем же ты так его обидела, Келочка? Ну написала глупость, всякое бывает… Сорвётся слово…
-Ты не знаешь, мамочка, - прошептала Келка, - я та-а-кое написала… Я написала, что не хочу видеть его здесь, потому что он мне будет напоминать ручную обезьянку на цепочке, которую показывают публике инвалиды…
Наталья ахнула: написать такое искалеченному болезнью человеку!
-Мамочка, я, когда это писала, совсем забыла, что у него рука больная… У него нормальные руки: здоровые и красивые. Вот я и забыла! Что же мне теперь делать? Застрелиться?! И я решила, поеду, сама всё у него спрошу. Буду прощение просить. А если прогонит, значит, заслужила.
-Да, конечно, в письме о таких вещах не напишешь. Тут надо лицо видеть, глаза… - согласилась Наталья, - езжайте в Карпаты.
Юрка многозначительно покашлял, а Келка вздохнула и отвернулась:
-Пусть он сам тебе скажет, - прошептала она, и Наталья вопросительно глянула на сына.
Юрка помялся, повздыхал, что было для него нетипично, наконец решился:
-Мам, ты только не переживай! Я сразу хотел сказать, - начал он невнятно, - но Светка говорила, что пусть лучше будет сюрприз, что так веселее и интереснее. Она сегодня хотела как бы подарок на день рождения сделать… Но я подумал, что это неправильно и лучше заранее…
-Юрочка, ты хочешь познакомить нас с твоей невестой? – попробовала перевести Юркино смущённое бормотанье на нормальный язык Наталья.
Он отчаянно замотал головой:
-Нет, мам, не с невестой, - и бухнул: - с женой. Я женился, мама. Ты не сердишься?
-Женился?! – не поверила своим ушам Наталья, - но почему тайком?
-Так Светка хотела, - и ещё раз спросил: - ты не сердишься, нет?
-Юрочка, как тут можно сердиться? Наверное, всё же тебя надо поздравить, - неуверенно ответила она, и Юрка расплылся в довольной улыбке.
-Мы придём сегодня вместе, хорошо? Ты только пока папе не говори. Пусть хоть чуть-чуть Светкин сюрприз получится.
-Да, уж сюрприз так сюрприз! То-то папа обрадуется, – пробормотала Наталья.
Дети убежали собираться в институт, а Наталья, набросив халатик, подошла к ещё тёмному окну. Миртовый шар уютно устроился на подоконнике, она наклонилась, понюхала: что-то свежее, горьковато-зелёное и, несомненно, знакомое. Сквозь запутанные веточки растения ей привиделись зелёные склоны, покрытые миртовыми рощами, беломраморные статуи римских богов, среди которых вечной молодостью блистал Антиной Браски. Она улыбнулась. Да, теперь для неё навсегда этот аромат – горьковато-травяной – станет символом прекрасного юноши.
По лёгкому стуку в дверь она догадалась, что это Женя.
-С днём рождения, Наташенька, - он обнял её, целуя в висок, - как твой вчерашний вечер?
-Женечка, ты не будешь против, если к нам сегодня кое-кто придёт?
-Конечно, нет, удивился он, - почему ты спрашиваешь? Господин Вильегас, да?
-Да, Женечка, он. И ещё Галич. Мы вчера его на выставке встретили. Но главное – это, конечно, Пако Вильегас. Женечка, это такое совпадение! Представляешь, это отец Марка!
Он так и сел в кресло, а серая кошка сразу вспрыгнула ему на колени.
-Может, это совпадение? – он машинально погладил сразу заурчавшую довольную кошку.
-Нет, не совпадение. Знал бы ты, как мы вчера с ним долго-долго разговаривали! Боже мой, какой же он несчастный и одинокий! И я не смогла не сказать ему. Женечка, он всё знает. Всё-всё.
Он растерянно молчал, потом потёр висок:
-Наташенька, мы столько лет … А дети, - встрепенулся он, - а детям ты не говорила?
-О том, что придёт их дедушка? Нет. Но всё остальное, мне кажется, они уже знают. Во всяком случае, в общих чертах. Мы не будем сегодня им ничего говорить, пусть пока познакомятся, присмотрятся друг к другу. А через день-другой соберёмся все и расскажем, хорошо?
-Да, это правильно. А ты знаешь, - он задумчиво взглянул на неё, - я вчера что-то подобное почувствовал. Вильегас так похож на Марка… нет, это Марк был очень похож на отца. А теперь Юрочка…
-Ты позабыл, что вас с Марком называли братьями – «негатив и позитив». Так что ты тоже похож на Вильегаса. Смешно, правда?
-Да, - кивнул он, думая о своём, - смешно. Я достану наш семейный альбом? Господину Вильегасу, наверное, будет интересно посмотреть.
-Достань, и не прячь его от меня. Не беспокойся, всё со мною будет хорошо.

Любаша встретила Наталью на кухне кривой улыбкой:
-Поздравляю! Женька, конечно, уже нанёс визит. Мог бы меня подождать. Но я поздравляю тебя, Натальюшка! Как подумаю, что и мне лет через пятнадцать тоже стукнет тридцать шесть, так прямо дух замирает, - в избытке чувств она закатила глаза.
Наталья оценила её поздравление по достоинству – чисто театральная выходка. Замечательное «Натальюшка» - многого стоило. А уж игра с возрастом – просто чудо. Если к Любашиным двадцати шести прибавить пятнадцать, совсем не получатся Натальины тридцать шесть лет. Ну что с неё взять – актриса!
-Спасибо, Любаша, - отозвалась Наталья, делая вид, что не заметила подкола. И обрушила на неё новость: - у нас сегодня соберутся несколько человек. Хочу на рынок сходить…
-Гости? – удивилась Любаша, - вроде ты не собиралась? – и добавила своим нормальным, прежним тоном: - я постараюсь помочь.
-Спасибо, - искренне поблагодарила Наталья, - помощь, конечно, нужна. Хочу пельменей налепить, пару лёгких салатиков и немного сладких пирожков. Правда, дети торт просили. Можно заскочить в «Север»…
-А что тебе в издательстве заплатили за рисунки? – тут же опомнилась Любаша и вернулась к ставшей привычной язвительности, - на Женьку не надейся – у него ничего нет.
Наталья вспыхнула. Она никогда не просила денег у Жени, он всегда сам давал ей «на хозяйство», причём без всяких напоминаний. Обычно Наталья тайком от него возвращала половину Любаше. У самой Натальи выплаты зависели от творческих заданий. Были задания – были неплохие выплаты. Но после недавнего финансового кризиса издательство всё ещё никак не могло прийти в себя. Зарплаты сотрудникам задерживали, а то и не выплачивали по два-три месяца подряд.
-Не беспокойся, - отозвалась Наталья и соврала: - у меня есть.
Время спрессовалось до невозможности: рынок, магазины, приготовление ужина, привести себя в нормальный вид и главное – деньги. Она бегло перебрала свои вещи – ничего интересного, кроме нового осеннего пальто,  которое она вчера еще, будто небрежно, сбросила на руки Пако Вильегасу, когда они пришли в Манеж. Так тому и быть! Конечно, её коричневая курточка искусственной кожи  - не самая тёплая вещь для осеннего Петербурга, но бывало и хуже. Только бы та комиссионка на Щорса была открыта, там деньги сразу выдавали.
Она аккуратно сложила пальто в большой пластиковый пакет, сунула его в объёмистую сумку и пошла по лестнице вниз, ещё раз пересчитывая деньги в кошельке. Дождь и порывистый ветер встретили её как самую старую знакомую, и Наталья сразу почувствовала разницу между тёплым пальто и курточкой на рыбьем меху. Она подняла капюшон и подтянула выше шарф, а вот перчатки она, как обычно, забыла – досадно. Какая-то машина сигналила и сигналила короткими гудками, она  дёрнула плечом и почти побежала в сторону моста.
-Эй, вы что, не слышите? – сильная рука в кожаной перчатке прихватила её локоть.
Галич. Вот только его сейчас и не хватало.
-Доброе утро, - подняла она к нему своё озабоченное лицо. И вежливо добавила: - рада вас видеть.
-Куда это вы летите? – он рассматривал её с невозмутимым видом, сразу отметив и покрасневший от холодного ветра кончик носа и отсутствие перчаток на красных лапках. И разозлился: что это, интересно, Женька думает о себе? Он отлично же знал, что Наталья всегда была мерзлячкой. Почему же не одеть жену (жену!) хотя бы в тёплое пальто?!
-Да вот вышла кое-что к столу прикупить, - шмыгнув носом, как можно независимее ответила она, - а вы, что вы здесь делаете?
-Гуляю, - ответил он точно так же, как двадцать пять лет назад на этом самом месте ответил настырной и смешливой девчонке. Только тогда она потащила его с собой в магазин, а сегодня…
- Ну что ж, гулять – приятное занятие, - кивнула она, - но вы извините, у меня много дел. Надеюсь, увидимся вечером.
-Ах, да, - спохватился он, - я же вас не поздравил. С днём рождения, Натали!
Она вздрогнула, потом улыбнулась:
-Спасибо.
-Если вы в магазин за покупками, то вам нужна помощь. И не вздумайте отказываться. Я всё равно бездельничаю, и у меня машина.
Она минуту размышляла, взвешивая все «за» и «против». Решилась:
-Хорошо. Хотите быть личным шофёром, значит, будете. Но теперь уж, чур, не жаловаться!
Первым местом, куда они подъехали, оказался новый магазин, недавно открывшийся в здании бывшего рынка. Галич припарковался у садика напротив входа с растянутыми рекламными баннерами, сулящими райские покупки за ничтожные деньги. Наталья настойчиво попросила его подождать в машине, подхватила свою несуразно огромную сумку и побежала через дорогу. Какие-то идиоты стали прямо перед капотом его машины, и он на секунду выпустил её из виду. Но тут он приметил за витриной соседнего магазина коричневую курточку. С чего бы ей покупать продукты в занюханной комиссионке? И какие продукты могут быть в комиссионном магазине? Он вылез из машины и, обойдя придурков, обсуждающих достоинства его автомобиля, пошёл за Натальей. Он рассуждал, примерно, так: если она собирается покупать много всякой всячины и захватила такую объёмистую сумку, значит, будет тяжело. И Наталья, как муравей, потащит свою неподъёмную ношу. А он будет в это время спокойно сидеть в машине? Она надрывается, а он сидит! И тут же, уже в который раз, разозлился на Женьку: он что, не мог ей сегодня помочь? Ведь знал же, мерзавец, что она побежит по магазинам. 
В крохотном полутёмном «зале» магазинчика на двух ярусах висела на стойках одежда: пальто, куртки, плащи. Наталья стояла спиной ко входу и не могла видеть Галича. Перед нею было разложено тёмно-серое пальтишко из ворсистой ткани, и она была занята тем, что подписывала какой-то листок. Потом она этот листок отдала продавщице, а та ей отсчитала несколько бумажек.
- Пальто покупаете? – он видел, как тут же напряглась её спина. Она быстро переглянулась с продавщицей:
-Да, вот хотела себе на день рождения подарок сделать, но размер не подошёл, - она проводила грустным взглядом продавщицу, определившую на плечики пальто и подвесившую его на второй ярус. Но вспомнила о зажатых в кулачке бумажках и повеселела, - что же мы стоим? Время идёт…
-Идёт, просто бежит, - согласился он.
На Сытном рынке они купили разной зелени, фруктов. Постепенно сумка заполнялась. Дальше Наталья велела ехать к винному магазину. Едва завидев, как она приглядывается к яркой этикетке какой-то самоделки, Галич заявил, что выбор напитков не женское дело и отправил её подышать воздухом. Непримиримым взглядом он пресёк её попытки сунуть ему деньги за вино, и Наталья стушевалась, стыдливо спрятала свой кошелёк.
-Ну как, набег на лавки закончился? – определяя звякающий пакет в багажное отделение, поинтересовался он. Она задумалась, ещё раз перебирая в памяти все пункты своего мысленного списка.
-Вроде бы всё… - неуверенно сказала она, устраиваясь на пассажирском сидении впереди. Он вырулил машину на Чкаловский проспект, и тут она завопила: - торт! Я забыла купить торт!
От неожиданности он чуть не ударил по тормозам, вильнул рулём, сразу получив несколько ругательных сигналов от автомобилистов.
-Вы не могли бы выражать свои эмоции несколько спокойнее? - процедил он сквозь зубы и тут же пожалел об этом. И так-то тоненькая и хрупкая, она заледенела, сжалась в комочек, и ему показалось, что она теперь занимает всего-то шестую часть сидения. Так было всегда: не приученная родителями к грубости и окрикам, она болезненно реагировала на резкий тон и сразу замыкалась в себе, пряталась внутрь, как устрица в раковину. Он вздохнул, подрулил к поребрику: - куда прикажете ехать?
Она посидела какое-то время, глядя на приборную доску и не видя её, потом повернулась к нему и, глядя своими невозможными светлыми глазами, тихо проговорила:
-Извините. У нас только Любаша водит машину, поэтому я не часто езжу.
-И вы извините, я не должен был рычать на вас, - искренне повинился он.
Наталья всмотрелась в его блеснувшие синим за стёклами очков глаза, улыбнулась:
-А обещали не жаловаться! Нам нужно в «Север», это назад, - она махнула рукой, показывая, куда именно назад.
Он проехал немного вперёд, развернулся и покатил к «Северу». «Севером» оказалась фирменная кафешка на ступеньках. В двух витринах красовались торты самого привлекательного вида. Дама в белой кружевной наколке на волосах тут же стала обхаживать Галича, предлагая ему разные пирожные и тортики. Она равнодушно мазнула взглядом по хрупкой фигурке Натальи в дешёвенькой курточке и снова повернулась к вызывающе привлекательному мужчине. Наталья мысленно усмехнулась: везёт же ей. Точно так продавщицы реагировали на яркую мужественность Марка, на неотразимость Жени и на броскую внешность Юры. И никогда не замечали её – серенькую уточку рядом с ослепительными кем: селезнями? лебедями? павлинами? И она совершенно неприлично хихикнула. Они оба синхронно - продавщица в кружевной наколке и импозантный Галич – недоумённо и вопросительно повернулись к ней.
Наталья тут же надела на лицо сосредоточенное выражение:
-Будьте добры, «Полёт» и большой «Ленинградский набор».
Пока дама в наколке на пышных волосах ловко перевязывала тесьмой прозрачную коробку с тортом и приматывала к ней «Ленинградский набор», Галич приметил в зале кофе-машину и ещё одну витрину со всякими сладостями. Там уже хозяйничала другая вальяжная дама в кружевной наколке, она милостиво приняла у него заказ и стала нажимать на всевозможные кнопки и рычажки.
-Вы что, хотите кофе попить? – Наталья подошла с огромной коробкой в руках, он кивнул, принял поднос с чашками и тарелочками, остановился в нерешительности, но Наталья подсказала: - там есть ещё один зал.
Они прошли в полутёмное помещение без окон, где всего-то три человека уже пили свой кофе с пирожными. Они устроились у стенки на диванчике. Пока Галич относил в машину торт, Наталья успела в туалете вымыть руки.
-Там есть туалет и можно помыть руки, - сказала она Галичу, когда он вернулся. Она уже расставила чашки, отметив, что он взял себе и ей двойной капучино и увесистые кубики малиново-йогуртового пирожного. Вообще-то она недолюбливала всё, что было связано с малиной, ей всегда казалось, что там вместе с ягодами сварились насекомые. Но она ничего не сказала Галичу, лишь придирчиво присматривалась к прозрачному желейному слою. Он, конечно, заметил:
-Что это вы так разглядываете несчастное пирожное, будто надеетесь там обнаружить сокровище? Не хотите - не ешьте. А, по-моему, это вкусно. Ну, хорошо, я сейчас пойду и возьму вам что-нибудь другое…
-Вот уж ни к чему. Мне и кофе достаточно, - потом подумала, - лучше я сама себе куплю то, что понравится. Сидите, я сама, - приказала она, и он остался.
Пока Наталья ходила за пирожным, Галич достал как обычно забытое лекарство и запил таблетку глотком кофе. Но Наталья в этот момент обернулась и увидела, как он глотает лекарство. Она сделала вид, что ничего не заметила, но любопытство тут же дало о себе знать, она решила выяснить, что это такое он принимает.
-Как поживает Юзефа? – светским тоном произнесла она.
Он рассеянно водил ложечкой в чашке, и Наталья поймала себя на том, что зачарованно уставилась на его крепкую, сильную руку.
-Юзефа? Хорошо. Она дома вместе с Ладиславом. Он у нас немного приболел, но сейчас всё нормально.
-Что-то серьёзное? – обеспокоилась Наталья. Ласло или Ладислав, как называл его Галич, нравился ей и то, что натворила Келка, её очень беспокоило, как и упорное молчание молодого человека.
Галич снял очки, отложил их в сторону, потёр переносицу пальцами и серьёзно глянул на Наталью:
-Всё сразу навалилось. Он очень тревожно перенёс ваш отъезд. Мне показалось, что у них с вашей дочерью возникла взаимная привязанность. Он рвался за нею в Петербург, но я уговорил его, отложить поездку на несколько недель. Он послушался. Они переписывались, правда Ладислав не мастер писать письма ручкой. Это из-за его старой болезни. Он нашими совместными с Юзефой усилиями прекрасно владеет обеими руками, даже на фортепьяно играет. Но пишет коряво и стесняется этого. Ему удобнее печатать на машинке, и он вообразил, что Келла обидится, если получит напечатанное на машинке письмо.
-Боже мой! Вот почему это были забавные открытки с двумя словами от руки. Какое недоразумение! – она не заметила, как сжала его руку, - какой ужас!
Галич кивнул:
- А потом он получил письмо. Я не читал его, но Ладислав сам сказал мне, что не поедет в Петербург. Не поедет, потому что там его будут демонстрировать как инвалида с дрессированной обезьянкой на цепочке. Вроде так было сказано в том письме.
-Господи! Что за глупость!
-И это было как раз в то время, когда умирал Волшебный сад…
-Не-ет! Не может быть! Почему? – её топазовые глаза налились слезами. Сидящие за соседним столиком с любопытством обернулись. Но Наталья не обратила на них внимания, она вцепилась в руку Галича и с болью уставилась на него, - он не может умереть! Это же сад! Он всегда живой!
Галич покачал головой:
-Иногда мне кажется, что он решил не жить, чтобы жил кто-то другой.
-Вы хотите сказать, что он принёс себя в жертву, ради того единственного для кого существовал? – её голос задрожал.
-Да, - подтвердил он.
-А если бы он так не сделал, - она говорила о саде, как о живом и страдающем существе, - если бы он так не сделал, мог умереть тот человек, который был им выбран и признан как друг, как брат? – он молчал, - и этот человек – вы,  - у неё по щеке скатилась слеза.
-Вот только  не надо меня оплакивать! – неудачно пошутил он, - как видите, я жив и здоров.
На её губах появилась едва уловимая улыбка, а в глазах мелькнуло что-то обиженное и жалобное одновременно – жалкое лицо потерянного ребёнка. И Галич не выдержал. Он привлёк её к себе и сжал так, что она пискнула. Наталья уткнулась носом ему в плечо и затихла, как кошка, которая нашла наконец своего дорогого хозяина.
Люди за соседним столиком шумно поднялись и, бросая любопытствующие взгляды в их сторону, стали одеваться. Теперь в полутёмном зальчике они остались одни. Он осторожно и нежно гладил её по худенькой спинке, ощущая под ладонью хрупкое сложение её миниатюрного тела. Она потихоньку успокаивалась в его тёплых руках. А он, прильнув щекой к её пушистой голове, думал о том, как всё запуталось в его жизни. В то же время он ощущал в груди какую-то нечаянную радость, потому что её не умеющие лгать глаза сами всё сказали. И пусть Женька Азаров убьёт его, но он не отдаст ему Наталью, потому что она, несмотря ни на что всегда была его Натальей. В нём шевельнулась дурацкая ревность к тому, ушедшему навсегда Марку Голицыну, и даже стало чуть-чуть обидно за него, потому что теперь его место в её сердце занял совсем другой человек - Эдуард Галич. И он даже на мгновение взревновал Наталью к самому себе.
Наталья пошевелилась, и Галич с неохотой отпустил её.
-Простите, я вымочила вам свитер, - извинилась она, он отмахнулся, - вы не досказали, что же потом случилось с Ласло?
-Он замкнулся, переживал. В общем, было что-то вроде нервного срыва и депрессии. Теперь, слава Богу, он переболел, - он задумчиво крутил в пальцах кончик её косы.
-Но разве Ласло не получил другое письмо? Я не оправдываю дочь, она поступила глупо и жестоко. И мне ли не знать, как бывают порой нелогичны и нелепы поступки обиженных женщин… Но, поверьте, она раскаялась и написала ещё одно письмо, в котором просила прощение и умоляла его немедленно приехать.
-Не знаю, мы не получили больше ни одного письма. Возможно, переадресация не сработала, потому что мы переехали в другое место? Может быть такое?
-Что же теперь делать? Им надо как-то помочь, - она с надеждой посмотрела на Галича.
Он помотал головой:
-Пусть сами разбираются. В таких делах легко можно навредить.
-Да, вы правы, - признала Наталья, взглянула на часики: - спасибо за кофе, но мне ещё многое надо успеть сделать.
Галичу не хотелось уходить из этого темноватого зальчика, но она уже встала с дивана, и он тоже поднялся, чтобы помочь ей надеть курточку.
Ни он, ни она не заговорили о том мгновении, когда вдруг выплеснулись наружу их чувства, не заговорили, словно бы этого и не было. Они молча возвращались домой. Всю дорогу он оставался невозмутимым, меланхолически насвистывал. Уже на Карповке Наталья повернулась к Галичу и ошарашила его вопросом:
-Как это вас угораздило родиться с таким именем? – от неожиданности он чуть не подпрыгнул на своём месте.
-И чем же вам моё имя не нравится? – осторожно спросил он.
-Оно вам не подходит, - отрезала Наталья, - Эдуард – это тяжело, монолитно, многотонно.
-Некоторые зовут меня Эдди, - поддразнил он её.
-Вот только не Эдди! Похоже на собачью кличку.
-Так как же вы назвали бы меня? – и вдруг догадался, что она скажет, и затаил дыхание.
-Я бы… я бы назвала вас… - она замолчала, не желая продолжать, потому что, несомненно, обидела бы его, скажи она сейчас, что ничего другого, кроме имени Марк, ей в голову не приходит. Она вздохнула: - нет, пусть остаётся всё так, как есть.
Он молчаливо согласился.
Галич выгрузил возле её парадного покупки и потащил их наверх. Наталья бестолково рылась в сумочке, чуть не выронила её, наконец нашла звякающую связку ключей. Галичу было странно и тяжело переступать порог квартиры, где прошли лучшие годы детства и юности. Пока Наталья раскладывала всё по полкам, он прошелся по квартире, отметив, что кое-что изменилось. Комнаты детей, гостиная, а в кабинете заметил свой портрет, явно написанный Натальей. Проскочил, не заглядывая, мимо спальни и возник на пороге кухни. Огляделся, будто в первый раз видел её. Привычно прошёл к своему месту, сел и с удовольствием вытянул длинные ноги.
-Чай, кофе, молоко? – улыбнулась Наталья, догадываясь, что он предпочтёт, и не ошиблась.
-Молоко, и не надо его греть.
Тут завозился ключ в замке, дверь открылась и приглушённый Женин голос позвал:
-Наташенька! Я пришёл. Представляешь, сбежал – и всё. Теперь буду помогать тебе.
Галич весь напрягся и подобрался: Женька!
-А у нас гость, Женечка, - отозвалась Наталья, и Галич скрипнул зубами.
Заинтригованный Женя, прихрамывая, вошёл в кухню. У окна кто-то сидел – высокий, широкоплечий, в уже подзабытой, но такой знакомой, свободной позе. Свет из окна подсвечивал гостя сзади, создавая тонкий ореол вокруг его головы. Женя замер:
-М-Марк… – прошептал он дрожащими губами. С тяжёлым звяканьем разлетелась выпавшая из рук Натальи чашка, молоко растеклось по полу. Галич поднялся.
 -Женечка, это Эдуард Петрович Галич, - болезненно щурясь, проговорила Наталья.
Галич переступил через осколки чашки и лужицу молока, протянул руку:
-Рад познакомиться, Евгений Александрович, - потом повернулся к Наталье: - ну что ж, мне пора. Если приглашение ещё в силе, увидимся вечером. 
Потом он минут двадцать сидел, положив вздрагивающие руки на руль машины, не в силах стронуться с места. И только когда более-менее успокоился, завёл мотор. Он заехал в комиссионный магазинчик и выкупил серое пальтишко. Его обслуживала не та продавщица, что принимала пальто у Натальи:
-Это хорошая покупка, - заверила она Галича, - его только сегодня сдали на комиссию. Видите, совсем новенькое. А размерчик не ходовой, - и ответила на его безмолвный вопрос: - фасон типично женский, а размер почти детский – не каждому подойдёт. Да и недёшево, прямо скажем.
Потом он покатил на Мойку, где снимал квартиру в старинном доме рядом с музеем Пушкина. Там запирались ворота, и во дворе можно было поставить машину, а вход был, как и во многих таких домах, не через парадное, а через бывшую дворницкую. Квартирка во втором этаже состояла из двух комнат окнами на Мойку, длинного коридора, необходимых удобств и неожиданно просторной кухни с видом на мощеный брусчаткой двор. Галича здесь всё устраивало, кроме появившихся недавно на лестнице бутылок и жестянок от кильки в томате. Правда, ночные обитатели подъезда пока ему не попадались – и то хорошо. Он заехал во двор дома. Вылез из машины, глубоко подышал сыроватым осенним воздухом и побежал к себе на второй этаж.
Квартира встретила его настороженной тишиной. Он присел в кресло и уставился в окно, ничего там не видя. Серебристая прядь упала ему на лоб, Галич смахнул её и вспомнил, как задрожали губы Женьки, когда тот увидел его… Он совсем не изменился, его школьный друг. Нет, конечно, возмужал, стал шире в плечах. Что тут удивительного? Мужику уже под сорок. Даже, кажется, стал ещё привлекательнее, значительнее – женщинам такие нравятся. Вспомнил: «Наташенька – Женечка» и зажмурился от злости и тоски.

Наталья вытирала молочную лужицу, Женя молча стоял у окна.
-Что ты знаешь об этом Галиче? – спросил он. Рука с тряпкой замерла. Она взглянула снизу вверх на напрягшегося Женю:
-Совсем мало. Он был управляющим в Усадьбе  и санатории. Был женат, овдовел. Сын есть, но мы его не видели. Наша Юзефа знала Галича много лет и говорила, что он – незаурядная личность… Да, ещё: он был женат на англичанке. Вроде всё. Вчера мы с Пако встретили его на выставке.
-А что делал управляющий, по сути – завхоз, на международной ювелирной выставке?
-Не имею представления. Но знакомых там у него было много, - она поднялась, - Женечка, он тебе не нравится?
Женя вгляделся в её лицо:
-Это важно? Нравится он мне или нет?
Она подошла и ткнулась лбом ему в плечо:
-Не знаю. Но мне хотелось бы, чтобы он тебе не был неприятен. И ещё. Женечка, юноша, тот самый, с которым Келочка переписывалась, был болен. Видел бы ты его! Такой большой сильный ребёнок с зелёными глазищами. Мне он показался таким спокойным, таким уравновешенным… А он, оказывается, настолько тяжело переживал Келочкино письмо, что заболел. Другое её письмо, покаянное с извинениями, он не получил. Вот такое недоразумение. Что делать? Как ты думаешь?
Он недолго размышлял:
-Мы не должны вмешиваться. Пусть сами разбираются. В таких делах легко можно навредить, - она даже рот открыла от удивления: это надо же, именно эти слова она сегодня услышала от Галича. Как одинаково они восприняли эту ситуацию!   
Хлопнула входная дверь,
-Женька, вижу ты уже здесь. Я на секунду. Беги вниз, я там в коляске Маркушу оставила. Быстрее, слышишь! Я только переоденусь и назад, - она сунулась на кухню, - представляешь, какой-то гад грязью обдал! Всего-то одна лужа была на дороге. И надо же было мне в этот момент проходить! Сейчас почищу или лучше переоденусь. Дай мне своё пальто, Наташа, пожалуйста.
-Машина не чёрная?
-Нет, серый «жигуль». А почему ты спросила? Так дашь пальто?
-Нет пальто. Я его сегодня сдала на комиссию.
-А, вот, значит, откуда всё это… Небось, уже всё потратила?
-Хочешь, надень мою куртку, - предложила Наталья, - и, пожалуйста, не говори ничего Женечке и детям.
-Твоя куртка – летом от комаров укрываться, - проворчала Любаша, - лучше я в своём пойду. А пятно потом отчищу.
Вскоре прибежала из института Келка. Женя удивился, что опять одна, без Юры. Наталья уже хотела было всё объяснить ему, но вспомнила данное сыну обещание не портить сюрприза и промолчала. Втроём они налепили пельменей, потом Келка занялась салатами. Они отпустили Женю помогать Любаше с ребёнком, а Наталья занялась крохотными сладкими пирожочками, как мама говорила, на один зуб.
Первым появился Вильегас. Наталья сразу поняла, что он крайне взволнован, но изо всех сил старается не показать этого. Он принёс букет чайных роз и подарочный пакет, в котором оказалась глубокого вишнево-коричневого цвета кожаная сумочка и точно в тон к ней лайковые перчатки.
-Мне кажется, это подошло бы к твоему пальто, Натали, - смущаясь, сказал он.
-Это чудесный подарок, - она расцеловала его, - пойдёмте, я вас проведу по квартире. Там у нас кухня, а здесь был кабинет. Он в этой комнате жил, - шепнула она Пако. Тот кивнул.
Они вошли в кабинет, и глаза Вильегаса сразу впились в небольшой акварельный портрет на стене.
-Марк? – он стоял перед портретом сына, как перед иконой. Наталья кивнула и достала из ящика стола документы.
-Ваши бумаги… - он открыл свидетельство о рождении сына, прочёл своё имя в графе «отец», потом дрогнувшей рукой взял фото:
-Инес… А у меня даже фото её нет, - жалобно сказал он.
-Мы обязательно сделаем копии, - ей было нестерпимо жаль его, - пойдёмте. Юра ещё не пришёл, но Келочка в гостиной.
Келка уже закончила накрывать на стол, с любопытством повернула голову к новому гостю.
-Вот, Келочка, это Пако Вильегас – тот самый, кто спасал нашу кошку.
-Здравствуйте, - улыбнулась девушка, внимательно разглядывая высокого привлекательного мужчину с таким знакомым лицом и не понимая, почему у того вдруг повлажнели глаза.
-Вы очень похожи на свою маму, - Пако постарался справиться с волнением, чтобы не пугать излишними эмоциями девочку, - такая же красивая…
-Я и на папу похожа, конечно, не так, как Юрка – это мой брат, но, говорят, что-то есть.
-Келочка, покажи Пако наш семейный альбом, ему будет интересно, - попросила Наталья.
Келка с готовностью ухватив толстый альбом, устроилась на диване, кивнув на место рядом с собой. Она листала страницы, называя своих родственников:
-А вот мама за партой, видите? Это она уже в седьмом классе…
-А это кто? – заволновался Пако, - такой красивый мальчик?
-Да это же папа, - засмеялась Келка. Они с мамой десять лет за одной партой сидели.
-Ваш папа? – почему-то удивился Пако, и Келка уставилась на него: чему тут удивляться?
-Здесь много фотографий и папиных, и маминых, и их школьных друзей. Она перевернула страницу, хотела ещё отлистать одну, но  Пако задержал её руку:
-А это кто?
-Это папа и его школьный друг – Марк Голицын. Тут они уже в десятом классе. Правда, красивые?
-Да, правда. И даже похожи друг на друга.
-А их иногда за братьев принимали. Это папа рассказывал. Говорят, у всех есть двойники. А вы верите в это? Вот вы, например, тоже на папу и на Юрку похожи. Правда, странно?
-А может, мы все родственники? – вымученно улыбнулся Пако.
Звонок -  и хлопнула входная дверь. Келка прислушалась к голосам в передней. Голос ей показался знакомым.
-Ой, там пришли… - она сунула Вильегасу альбом и поспешила в переднюю.
Там Галич вручал Наталье плетёную корзинку, полную васильков и ромашек:
-С днём рождения, Натали! - и приложился к её зарумянившейся щеке.
Та в изумлении разглядывала цветы:
-Полевые цветы? Поздней осенью?
-И ещё вот… - он смущённо протянул плоскую прямоугольную коробку, - мне показалось, что вам это понравилось…
-Что это? – она открыла коробку и ахнула. В чёрном бархате утопала неправильного овала брошь, её поверхность переливалась дивными переходами от чёрного к лиловому, зелёному, синему с розоватыми просветами перламутру, и всё это великолепие обрамляла оправа из чёрных блистающих гранями камешков. Рядом в гнезде красовалось кольцо, перламутровый узор которого образовывал чудную розу в обрамлении таких же сверкающих камней.
-Господи, красота-то какая! – восхитилась она. Но тут она вспомнила, что это должно немало стоить и подняла сияющие глаза на довольного Галича: - это же очень дорого… Вы не должны были…
-Ни слова больше, - улыбнулся он, - не в цене дело. И не будем об этом! Вам нравится? Вот и славно. Дайте я вам кольцо надену…
Он взял её руку, вынул кольцо из гнезда и мягким ласкающим движением надел ей на палец. Потом наклонился и легонько коснулся губами её руки:
-С днём рождения, - ещё раз сказал он таким глубоким, полным нежности голосом, что у Натальи мурашки побежали по позвоночнику.
-Эдуард Петрович, - подала голос Келка, - а Ласло приехал?
Галич отпустил руку Натальи, повернулся к девушке и сурово глянул на неё:
-Нет. Ладислав не приехал, - и отвернулся.
-Эдуард Петрович, - чуть не заплакала она, - я знаю, что виновата…
-Знаете что, Маркелла Евгеньевна, - поморщился он, – если что-то натворили, умейте сами исправлять свои промахи. А ко мне с этим не подходите.
-Вы же ничего не знаете! – бормотала ему в спину Келка.
-Пожалуйста, прошу вас, - взмолилась Наталья, и Галич тут же забыл о страдающей рядом Келке, - приколите брошь…
Он окинул взглядом Наталью, примериваясь, куда удобнее приколоть брошь, и осторожно, едва касаясь ткани серого жакетика, пристроил её на лацкане. 
Поправляя галстук, вышел из спальни Женя, за ним наполовину высунулась из дверного проёма полуголая Любаша. Она отвела Женины руки, расправила  ему воротник и галстук, тут она увидела стоящих в коридоре, испуганно вскрикнула и захлопнула дверь.
-Это Любаша, - как ни в чём не бывало пояснила Галичу Наталья. Тот ничего не понял, но тут же обозлился на Женьку, который всегда, ещё в школьные годы, любил полюбезничать с девицами. И даже теперь не утихомирился – вон что вытворяет на глазах жены и дочери!
А Женя, проходя мимо Келки, чмокнул её в подставленную щечку, подошёл с приветливой улыбкой:
-Всем добрый вечер! Келочка, ты нашего гостя одного оставила? Нехорошо это. Вы же с ним наш альбом смотрели…
Келка спохватилась и исчезла в гостиной, где Вильегас стоял у окна, грустно наблюдая за шумной набережной.
-Уж не о семейном ли альбоме сейчас шла речь? – поинтересовался Галич, - я бы тоже посмотрел.
-Конечно, конечно. Проходите, пожалуйста, - Женя повёл гостя в гостиную.
Наталья взглянула в зеркало. Обычно бледное её лицо порозовело, глаза сияли. Она дотронулась до шелковистой поверхности броши, улыбнулась – та ей ответила нежным теплом. Роза на кольце распускала хрупкие лепестки. Ей вдруг вспомнился давнишний сон, в котором Марк Голицын протягивал ей ослепительной белизны розу, и она чернела на глазах, осыпаясь на кафельный пол больницы. «Это совсем другая роза», - сказала она себе и направилась на кухню. 
 А в гостиной Женя и Келка давали пояснения к семейным фотографиям. Келку прямо-таки сразило, как заинтересованно и Вильегас, и Галич  их разглядывали. Она как раз рассказывала гостям трагическую афганскую историю:
-Их всё время обстреливали. Представляете? Папа за камнями прятался, и они все тоже. Вертолёты кружили-кружили и улетели, потому что радиста убили. А папу уже ранили тогда. Да, папа? Так было? – она посмотрела на отца. Тот стоял у стола, открывал бутылки с вином, с удивлением рассматривая этикетки.
-Так, так было, - рассеянно ответил Женя, вытягивая штопором из горлышка слабо взвизгнувшую пробку.
-А потом душманы напали. И один гад хотел пристрелить папу, но тут вот этот, - она ткнула в фото пальцем, - Голицын -  как прыгнул на этого душмана, как врезал ему, тот так и покатился…
-Надо же… - пробормотал Галич, - так и покатился…
-Вы что, не верите? – тут же взвилась Келка, - душман покатился, а Голицын дрался с ним! Вы же там не были и не знаете! Па, скажи…
-Вообще-то я ничего этого не видел, - немного смущённо отозвался Женя и посмотрел на Вильегаса, - тот гад из автомата полоснул. Если бы не Марк, вряд ли я сейчас стоял здесь.
-А что было дальше? – глухо спросил Вильегас. И Галич с удивлением увидел, как подрагивают его губы.
-Больше я его не видел. Утром наши забрали раненых и убитых. Нашли гимнастёрку Голицына, там было фото и начатое письмо.
-Но тело… тело не нашли? - заволновался Пако, - как вы это объясните?
Женя медлил, ему не хотелось это говорить, он вздохнул и нехотя продолжил:
-Говорили, что там ещё было пепелище с чьими-то останками…
-Господи! – Пако осенил себя крестом, - бедный мальчик!
Женя с тревогой посмотрел на Вильегаса. Бледный, с полными слёз глазами, он пытался взять себя в руки.
-А может, это вовсе и не его сожгли, - вмешался в разговор Галич, - его могли душманы с собой уволочь…
-Вы думаете? – и такая надежда прозвучала в тоне Вильегаса, что Галич уставился на него с недоумением, - он, может быть, жив…
-Ещё неизвестно, что лучше, - ровным голосом отозвался Галич и повторил: - ещё неизвестно, что лучше: сразу всё закончить или попасть к ним и постепенно терять человеческий облик.
-И всё же, если он попал к ним, возможно, он жив. И надо всего лишь найти его!
-Слушайте, Пако, - покачал головой Галич, - вы хоть представляете себе, что такое хотя бы один год пробыть в виде забитой рабочей скотины?
-Эдуард Петрович, пожалуйста, не будем больше говорить об этой истории, - попросил Женя, - всё-таки сегодня Наташенькин день рождения. Ей тяжело всё это вспоминать. Для неё Марк Голицын был очень близким человеком, - и быстро поправил себя: - как и для меня.
Шум в передней возвестил о приходе Юрки. Они вошли в гостиную – Юрка и выглядывающая из-за его плеча робкая глазастенькая брюнетка. Наталью за этими двумя высокими молодыми людьми совсем не было видно.
-Мама, папа, - торжественно провозгласил Юрка, - это Светочка. Моя жена.
Света выдвинулась из-за Юрки, потупила глазки, длинные руки покорно повисли вдоль тела – вся такая несчастная-несчастная, кроткая, смиренная.
Женя подумал, что ослышался, недоумённо взглянул на Наталью:
-Как ты сказал, Юра?
-Это моя жена, папа, - покрываясь румянцем, повторил Юрка, - мы недавно расписались.
-Здравствуйте, папочка, - прошелестела Света, - не сердитесь, пожалуйста.
-Здравствуйте, - машинально ответил Женя, он смотрел на Юру, всё ещё пытаясь понять, что же такое ему только что сообщил сын, - Юрочка? Я, видимо, что-то не понял… 
-Всё ты правильно понял, Женечка, - вмешалась Наталья, пытаясь перевести Женину растерянность в смешную плоскость, - наш Юра женился и сделал это на целый год позже тебя. Когда ты женился, тебе шёл девятнадцатый год, а Юрочке уже двадцатый идёт. Ну что ж, мы рады. Как раньше принято было говорить, совет вам да любовь! Поздравляем! – и она ткнула Женю локтем, чтобы тот наконец пришёл в себя.
-Да-да, конечно, поздравляем! – опомнился Женя и повторил следом за Натальей: - совет да любовь! Надо шампанского, где оно у нас?
Он поискал глазами бутылку с серебристым горлышком, нашёл на подоконнике, хромая прошёл к окну, взял бутылку. Пробка отскочила с лёгким хлопком, из горлышка потянулся дымок. Он налил в подставленные фужеры вино, причём рука, удерживающая бутылку, не дрогнула. Галич отметил одобрительно: Женька быстро пришёл в себя. Они отпили глоток, и Келка вдруг смеясь выдала:
-Фу, какое горькое! Мама, оно горькое!
И все, даже Вильегас с Галичем, подхватили:
-Горько! Горько!
Светочка ещё больше потупилась, а Юрка, покрасневший до самых ушей, забрал у неё бокал и поставил на стол, потом обнял её и под одобрительное Келкино «у-у-у» поцеловал жену. Сюрприз, задуманный Светочкой, удался.
Тут Любаша торжественно провозгласила в лучших театральных традициях:
-Кушать подано! Прошу всех за стол!
Все заняли свои места за столом.
-Юрочка, я не познакомила тебя… - Наталья подошла к Пако. Юрка, несмотря на волнение и смущение, успел заметить незнакомого ему человека. Он искоса поглядывал на этого высокого тёмноволосого импозантного господина с таким знакомым лицом. То, что он никогда не встречался с ним, - он знал наверняка. И тем не менее он был ему знаком. И тут его осенило: фото. Он видел этого человека на старом фото: Франсиско Эдуардо Вильегас. Это имя стояло в свидетельстве о рождении Марка Голицына. Как во сне,  еле передвигая ноги, он встал и двинулся к отцу своего отца. Тот тоже поднялся. Сейчас Пако видел перед собой красивого юношу, поразительно похожего на портрет его сына, - живое воплощение погибшего. Для Вильегаса слились воедино оба: навсегда потерянный сын и обретённый внук. И вместо того, чтобы дружески пожать протянутую руку, Пако раскрыл объятия и прижал к груди нисколько не растерявшегося юношу. И Юрка догадался, что Вильегас знает, кем он ему приходится.
-Как же я счастлив, дорогой мой, - тихо, так, чтобы слышал только Юрка, проговорил он, запинаясь от избытка чувств. У Юрки неожиданно увлажнились глаза, и он так же неслышно, одними губами шепнул ему на ухо:
-Дедушка, ты нашёл нас…
Галич с изумлением наблюдал эту непонятную сентиментальность, он взглянул на Наталью и поразился: у той по щеке скатилась слеза, она незаметным жестом постаралась стереть её. Тогда он перевёл глаза на Женю – тот был взволнован не меньше, разве что не плакал. Зато остальные – Келка, непонятная Любаша и жена Света – наблюдали картину прямо-таки родственных объятий со спокойным интересом. Да, странные дела тут происходят!
-Светочка, - громко обратилась к ней Любаша, - расскажи, как вы с Юркой познакомились.
Света внимательно посмотрела на Любашу, стараясь определить значимость той в семье. Она сразу отметила обманчивый вид хрупкого подростка – перед нею была «обманка»: её ровесница, опытная и явно неглупая.
-О, знаете, - начала, мило улыбаясь, с придыханием, своим шелестящим говорочком Светочка, и все невольно стихли, пытаясь расслышать, что она лепечет – привычная для неё реакция: - я упала в обморок, и Юрик на руках вынес меня из душного кабинета в коридор. Совсем как в кино получилось…
-Как это романтично! – закатила глаза Любаша. И Женя предостерегающе покашлял. Любаша бросила на мужа ироничный взгляд: - а ты, Женя, как ты познакомился со своей женой? Давайте, каждый расскажет свою историю!
Женя пожал плечами:
-Ты думаешь, это интересно?
-Интересно, папочка, очень интересно! - чуть не захлопала в ладоши новая Женина «дочка» Света. Он уже хотел было объяснить «дочурке», что для неё он всё же не папочка, а Евгений Александрович, но взглянув на сына, решил провести с невесткой воспитательную беседу в другое время.
-Ничего романтического не было, - поморщился Женя, - мы познакомились на остановке такси у Витебского вокзала.
Галич удивился. Какая остановка такси, если он точно знал, что Женька впервые видел Наталью первого сентября в школе? Он вопросительно взглянул на Наталью, но та лишь улыбнулась ему в ответ.
-Теперь вы, Эдуард Петрович, - напомнила Келка, - я веду подсчёт романтическим эпизодам по своим критериям и потом назову победителя.
-Это было в школе, - он скосил глаза на явно удивлённого Вильегаса и стёкла его очков предостерегающе сверкнули, - у неё в косе был синий бант… С тех пор это мой любимый цвет, - криво усмехнулся он, старательно отводя глаза от замершей Натальи. 
-Теперь вы, Пако. Ведь вы женаты? – Любаша обворожительно улыбнулась.
-Я вдовец, - просто ответил Вильегас. - с будущей женой меня познакомила её сестра – к сожалению, ничего такого, о чём пишут в романах…
-О, так вы ухаживали за одной сестрой, а женились на другой! И как же та, которую вы оставили?
-Она прокляла нас страшным проклятием, - отшутился Вильегас.
-Теперь твоя очередь, мамочка, - Келка посмотрела на мать, и та показалась ей юной и беззащитной.
-Двадцать четыре года назад, здесь на Карповке, - мы были тогда детьми, - она посмотрела на дочь, - он помог донести сумку с продуктами и остался на день рождения.
Галич в этот момент потянулся за бутылкой с минералкой. Его рука так и застыла. Он изумлённо уставился на Наталью, но она смотрела на дочь и не видела странного выражения его лица.
-Как интересно, - протянула Любаша, поглядывая на мужа, - а я-то думала, что вы ещё в первом классе познакомились… - тот отсалютовал ей бокалом с минералкой.
-Всё, я подвожу итоги. Итак, папа встретил свою будущую жену на остановке – извини, папочка, но это ничего особенного. Пако, вы выбирали из двух сестёр – обычная мелодрама, любовный треугольник. Эдуард Петрович поймал синий бантик в косичке – тоже банально. В общем, можно всех перебрать, и получается, что самая романтическая история у нашего Юрки. Обморок - и рыцарь тащит девицу на руках – блеск! Победа за самое романтическое знакомство присуждается новобрачным, и поэтому «горько!», - завопила Келка, и все зааплодировали.
Галич тоже хлопал в ладоши, спрашивая себя, что за нелепицы он только что выслушал. Женька встретил свою жену на какой-то остановке? Ну ладно, допустим. Могли же они где-то с родителями ещё детьми стоять в очереди на такси? Могли. Но Наталья-то рассказала совсем другую историю. А уж он-то очень хорошо знал эту самую историю. Вот ещё загадки! Марк Голицын никогда не был мужем Натальи Ростовой, а Евгений Азаров был. Он задумчиво потягивал вино, совершенно выпав из общего разговора.
-Интересную историю вы рассказали, Галич, - он вздрогнул от тихого голоса Вильегаса, взглянул в его отливающие синим глаза.
-А вы хотели, чтобы я поведал об афганских горах и рабстве у душманов? – процедил в ответ Галич.
-Я хотел бы понять, когда вы настоящий, Галич, - жестко глядя на него, ответил Вильегас, - хочу вас предупредить: я бесконечно люблю этих людей и не дам разрушить их жизнь какому-нибудь авантюристу.
 Галич тут же ощетинился, но взял себя в руки и с ухмылкой вскинул бровь:
-У вас есть полномочия?
-Есть, - твёрдо ответил Вильегас и отвернулся.
Наблюдая, как Света тоскливо уставилась на единственный пельменчик на своей тарелке - до этого она в ужасе отказалась, когда ей предложили полноценную порцию вкуснейших домашний пельменей, - Любаша, прошедшая всевозможные битвы в театральных гримёрках, почувствовала в Юркиной жене достойного противника. Да, этот скромный вид, опущенные долу глазки, связанные в простенький хвост волосы – воплощённая  юность и невинность.  Её творческая мысль тут же зацепилась за произнесённое мысленно слово «юность». Очаровательное создание сидело слева и рассмотреть  её не составляло труда.
-Миленькое платьице, - поставленным «актёрским» голосом начала «атаку» Любаша, поворачиваясь к Свете, - наверное, ещё с десятого класса сохранилось. Как это приятно, что даже спустя, - тут она помедлила, как бы высчитывая, - что даже спустя лет двадцать можно в него втиснуться…
Света замерла, оценивая выпад в свой адрес, погоняла вилкой по тарелке пельмень, подняла на Любашу простодушные глаза:
-Неужели, Любашенька, ты так давно закончила школу?! Никогда бы не подумала. Не печалься и не жалуйся, не надо. Подумаешь, животик вырос да второй подбородочек наметился! Сейчас такие, говорят, косметологи появились – чудеса творят, - и вновь скромно опустила глаза на засыхающий пельмень, успев заметить, однако, как вспыхнула её противница.
Эта пикировка не прошла незамеченной. Галич едва слышно пропел фразу из старого фильма про первоклассницу:
-«Кто дежурная? Я дежурная, самая дежурная, главная дежурная…»
Женя глянул на него понимающим взглядом и ответил:
-«Полюбили мы друг друга, за подруг стоим горой, и со мной моя подруга переходит во второй».
И они дружно рассмеялись, совсем, как в старые добрые времена. Света искоса глянула на раздосадованную Любашу и рассмеялась:
-Не сердись, Любаша. Ну да, я старше Юрика на несколько лет… И что такого? – она так весело и доброжелательно смотрела на Любашу, что та кивнула и улыбнулась в ответ.
Возле Любаши стояла симпатичная коробочка, похожая на портативный радиоприёмник. Галич давно поглядывал на коротенькую антенну с жёлтой нашлёпкой. Когда неожиданно из нутра коробочки послышалось странное кряхтение, а Женя тут же насторожился и хотел встать, но его опередила Любаша, которая резво сорвалась с места и унеслась прочь, Галич поинтересовался:
-Это что такое? Для чего?
Женя  посмотрел на коробочку, улыбнулся, взял её в руки и поднёс ближе к Галичу. Тот услышал нежное Любашино воркование, что-то вроде «тише-тише, наш Маркушенька спит…».
-Это беби-ситтер, - пояснил Женя, - такой прибор, что-то вроде рации для ребёнка.
-Беби-ситтер? – переспросил Галич, - а, понял. Радио-няня для младенца. Там у вас ребёнок?
-Сын, - гордясь своим статусом, ответил Женя, - в октябре родился. На днях месяц исполнится!
-Поздравляю, - без всякого энтузиазма пробормотал Галич.
У него голова пошла кругом. Он уже ничего не понимал. Значит, когда Наталья в конце августа приехала в санаторий, ей до родов оставалось всего-то ничего. А он не заметил никаких изменений в её фигуре… Не больно-то он искушён в этих делах, но разве так бывает? Теперь ему стало понятно, почему она в обмороки падала да эмоции её захлёстывали. Ему вдруг стало обидно чуть не до слёз, и он тут же разозлился на себя, на свои дурацкие надежды, на то, что раскис и дал волю мечтам. Столько лет он гнал от себя прошлое, не то что вспоминать, даже думать о тех годах запрещал себе. И вот  стоило лишь ей появиться в Карпатах, как выкованная им с таким тщанием искусная броня тут же вся покрылась трещинами. Он прищурился, словно пытаясь увидеть далёкое прошлое, и его взгляд встретился с яркими глазами Натальи. Вильегас ей что-то тихонько говорил, она улыбалась и кивала ему, но смотрела при этом на Галича. Как она  могла так смотреть на него?! Он тут же принял решение немедленно уйти. Вот как только будет перемена блюд, так сразу и уйдёт.
Женя удивлённо наблюдал за Галичем, силясь понять, почему это после только что, казалось бы, полного взаимопонимания лицо этого мужчины приняло такое презрительно-отчуждённое выражение. Из беби-ситтера звучала уютная Любашина колыбельная: «Спи, мой мальчик, мирно, сладко…». Замолчала Келка, болтающая об институтских делах с Юркой и Светой. Умолк Вильегас, прислушиваясь к нежному голосу, и на лице у него появилось трогательное выражение.
Когда через несколько минут Любаша появилась в гостиной, её встретили аплодисментами. Она вначале не поняла, но потом, взглянув на приборчик в центре стола, догадалась, смущённо улыбнулась и послала мужу воздушный поцелуй.
-У нас в семье детям всегда пели про маленького мальчика-бродяжку, у которого ничего, кроме тамбурина, не было, - Вильегас улыбнулся своим воспоминаниям, - тамбурин – это такой вытянутый небольшой барабан. Мальчик зарабатывал себе на жизнь, играя на этом барабане. Он принёс его к святому младенцу, и Господь улыбнулся мальчику.
- «El Tambrilero», - вырвалось у Галича. Он какими-то новыми глазами смотрел на Пако Вильегаса.
-Да, именно «El Tambrilero», - подтвердил Вильегас.
Наталья встала со своего места, подошла к пианино, подняла крышку и тихонько наиграла мелодию:
-Эта?
-Да, да, эта, - кивнул Вильегас и попросил, - сыграйте!
Наталья оглянулась на Женю, тот понял её без слов, вышел и тотчас вернулся с гитарой, отделанной перламутром. Наталья дала ему ноту ля, он чуть подстроил гитару и осторожно тронул струну. Два инструмента слились в одно звучание.
Это было больно и мучительно – слушать, как два голоса трогательно выводят мелодию его детства. С этой песней двадцать четыре года назад он вошёл в дом Ростовых, практически ничего не помня и не зная о своих родных. Благодаря безмерной щедрости этих людей, их трепетному и нежному отношению друг к другу он нашёл своё прошлое, нашёл свою семью. И этой семьёй для него стали, прежде всего, Ростовы. Это от них, из-за своей безграничной любви к Наталье он бежал, спасая их от проклятья, всю жизнь преследовавшего его. «Ты убил Голицыных, а теперь хочешь уничтожить Ростовых?! Будь ты проклят!» - кричала ему Ирина, тыча пальцем в лицо. Неужели всё повторилось?! Но ведь давно нет Ирины, он, Марк Голицын, прошёл через ад, превратился в человека без лица…  Волшебный сад принял на себя его проклятую судьбу; умирая, жертвуя собой ради него, вытолкнул его в продолжение жизни. Так неужели же и сейчас он опасен для всех этих людей? Он сдёрнул очки, закрыл лицо рукой.
Баюкая гитару, Женя искоса поглядывал на Галича. Тот как-то странно себя вёл. С первыми аккордами песни его лицо исказилось, как от сильной боли, а потом он спрятал глаза за ладонь, но по тому, как подёргивались и дрожали уголки его губ, у Жени создалось впечатление, что тот мучительно страдает. И ему стало жаль этого сильного красивого мужчину, он вдруг почувствовал его боль так, как будто сам был частью этого человека, - страдающей его половиной.
В овальном зеркале над инструментом, как в раме отражались сидящие за столом. Но взгляд Натальи был прикован только к одному человеку – к Галичу. Ему было плохо. Но почему? Неприятная песня? Не нравится исполнение? В чём причина? Очень сдержанный на выражение чувств  человек, прикрывает своё лицо, не желая, чтобы видели его болезненную гримасу? Она уловила его боль – боль израненного человека,  смертельно раненного животного, всем сердцем почувствовала её. И пальцы сами перевели историю маленького барабанщика в нежнейшую, полную безмерной тоски и страсти, мелодию безответной любви. Она заметила, как дрогнула и опустилась его рука, усталые глаза загорелись синим блеском.
-Ах краса, краса, ты подошла, в сердце у меня ты секрет нашла. Я любил тебя с детской чистотой, ты ушла, и я сам теперь не свой. Ах увижу я вдруг в один из дней: ты в печали вся и в тоске своей. Другом стану я, руку протяну, не оставлю я милую одну, - незамысловатыми словами её мягкий голос доверчиво просил не держать зла, умолял простить за утраченную любовь и позволить принять на себя боль несчастной души.
Из ниоткуда появилась фигура в рваной гимнастёрке. Из узких глаз Витьки текли слёзы, он вытер глаза грязным рукавом и стал за спинкой стула Галича. Пальцы Натальи легко касались клавиш, ноты складывались в трепетную мелодию любящего сердца. Она видела в зеркале Витьку и послала ему грустную улыбку. Перевела взгляд на Галича и вздрогнула: не было Галича. На его месте сидел обнажённый по пояс, загорелый до черноты, израненный незнакомый человек. Его свалявшиеся тёмные волосы наполовину закрывали чудовищно изуродованное лицо в кровоподтёках и гноящихся шрамах. Сквозь грязные космы светились бездонным синим огнём знакомые глаза.
Наталья резко обернулась. Галич слушал, запрокинув голову и закрыв глаза, лицо его было прекрасным и спокойным.
-Ты что, Наташенька? – заволновался Женя.
-Всё хорошо, Женечка, - успокоила она его, - так, привиделось что-то…
-Какая милая песенка! – некстати захлопала в ладоши Света и зашипела – Юрка не рассчитал и довольно сильно наступил ей на ногу.
Из беби-ситтера опять раздалось кряхтение, а потом жалобный мяукающий звук.
-Ох, простите, - подхватилась Любаша, - Маркуше пора ужинать, - и убежала. Вильегас улыбнулся ей вслед.
 -Благодаря вашему совету, Пако, Любаша теперь вообще не закрывает форточку. И знаете, ребёнок стал лучше спать, - Женя встал, чтобы помочь Келке отнести собранную грязную посуду на кухню.
Юрка оставил свою красавицу и переместился к Вильегасу.
-Хотите посмотреть мою комнату? – предложил он. Вильегас кивнул, и они ушли. Света наблюдала, как Наталья достаёт чайные чашки из старого резного буфета. Та становилась на цыпочки, тянулась, но как всегда не могла дотянуться до верхней полки. Галич пришёл ей на помощь.
-А что, теперь младенцев сразу переводят на искусственное вскармливание?  - невинно поинтересовался он, передавая ей чашки.
-С чего вы взяли? – удивилась Наталья, - пока есть молоко, женщины всегда стараются кормить грудью. Знаете, какая это защита для ребёнка?
-А вы? Почему вы не кормите?
Наталья подумала, что он спрашивает, кормила ли она своих детей.
-Странный вопрос… - она взяла у него блюдца, - нет, я почти не кормила. Женечке досталось тогда. Нигде не было ни «Малютки», ни «Малыша». Он по всему городу рыскал. Мы тогда столько коробок накупили! А потом приспособились и сами все кашки варили, оказалось, что не так уж и сложно. Просто у нас ни бабушек, ни дедушек не было – подсказать и показать некому.
-Но у Жень…  у Евгения Александровича, кажется, родители, к счастью, живы. Или у вас с ними не сложилось?
-Вот именно, не сложилось, - не стала она ему ничего объяснять.
-Да, теперь проще. Доверили ребёнка няне – и слава Богу. Ваша Любаша вроде бы по-настоящему беспокоится о ребёнке. Как его зовут? Маркуша, кажется?
-Маркуша, - подтвердила Наталья, - Женечка назвал сына в память о погибшем друге. Так что он у нас Марк Евгеньевич. И как-то странно вы говорите о Любаше. Конечно, она беспокоится о ребёнке. Это же естественно для матери…
-Марк Евгеньевич…Думал ли Голицын, что в его честь станут детей называть? – криво усмехнулся он, потом уставился на Наталью и как-то неуверенно спросил: - что-то я не понял: Любаша – няня малыша?
-Нет, - засмеялась Наталья, - Любаша - мама малыша.
Он подумал, что выпил слишком много вина. До него никак не доходила схема семьи Азаровых.
-Э… постойте, Жень… Евгений Александрович – отец маленького? – она кивнула, - Любаша – мать ребёнка? – ещё один кивок, - а вы – жена Евгения Александровича…
- Ну, теперь ясно, - совсем развеселилась Наталья, - вас смутило то, что мы живём в одной квартире. Это, наверное, со стороны кажется странным. Всё очень просто. Мы с Женечкой были женаты, но потом развелись. Потому что… неважно почему. Развелись – и всё. Любаша уже к тому времени давно жила здесь, у нас. Они расписались, а теперь родился Маркуша. Ясно?
Он молча поставил сахарницу на стол:
-Пойду умоюсь, - и сопровождаемый её недоумённым взглядом, вышел. В ванной он умылся холодной водой, вытер лицо и уставился в зеркало:
-Жена друга… - пробормотал он, - она не его жена! Чёрт, чёрт! Ничего не ясно.
Светочке надоело сидеть за пустым столом. Она разозлилась на Юрку, который бросил её здесь одну и куда-то слинял. Сначала Светочка наблюдала за таинственным красавцем рядом с «папочкой». Его дорогой костюм, прекрасного качества сорочка, в манжетах которой отливали шелковистым белым металлом явно не серебряные запонки; его худые, великолепной формы руки, горделивая осанка, густые, в крупных завитках, седые волосы, чёрно-синие глаза – всё привлекало и интриговало.
-Это кто? - спросила она у Юрки, кивнув в сторону красавца.
-Это Галич. Мы в Карпатах познакомились, - шепнул тот в ответ.
Её рассмешила сентиментальность сорокалетнего мужика во время «музицирования» Натальи и Евгения. Ей-то сбоку хорошо было видно, что он чуть слезу не пустил. Это надо же так разнюниться из-за песенки! Потом он с её свекрухой что-то обсуждал, но Свете всё уже жутко наскучило, и она лишь краем уха уловила, что речь идёт о каких-то детях. Наконец он вышел из комнаты, и Светочка поплелась к Наталье. Она остановилась у края стола, наблюдая, как свекровь расставляет десертные тарелочки.
-А знаете, мамочка, - прошелестела она, - я совсем не переживаю, что мой Вадик живёт в Норильске…
Наталья озадаченно взглянула на неё:
-Вадик – это… - она пропустила мимо ушей «мамочку».
-Вадик – это мой сын. Ему уже восемь лет. Бесшабашная юность – вот и результат, - ничуть не смущаясь, поведала она свекрови, - конечно, можно было не рожать, но мамуля сказала, что аборт с первым ребёнком вредно делать. Вот я и родила. И ничуть не жалею.
-Как можно жалеть о рождении ребёнка? - согласилась с нею Наталья.
-Вот-вот, и мамуля так же мне сказала. Знаете, - доверительно наклонилась она к Наталье, - мне так Юрик понравился! Он самый красивый мальчик у нас в институте. Девочки-лаборантки прямо обзавидовались. А я сразу сказала, что выйду за него. Они даже поспорили со мною на духи от «Дзинтарс».
-Всего-то? Надо было на французские спорить. Они, конечно, проиграли… Получили рижские духи?
-Естественно. Конечно, мне пришлось поволноваться. Тут уж одним обмороком не обошлось… Я собиралась в аспирантуру поступать, но всё как-то не получалось: то одно, то другое… Юрику надо перейти на заочное, вы же понимаете, что иначе нам материально не протянуть. Он устроится на работу… Папочка не откажется взять его к себе в издательство? А лучше пусть официантом в ресторан. Там и еда, и чаевые, правда?
Наталья только диву давалась: то ли девушка глупа, то ли  цинична до  предела. Или это игра такая?
-Мы теперь здесь жить будем, - продолжала делиться планами её удивительная невестка, - зачем снимать комнату, платить за неё деньги, если есть своя квартира. Правда? Я Юрику так и сказала, что, мол, твои родители сами молодыми были, знают, как сложно молодой семье.
-И что ответил Юрочка?
-Что он мог ответить? Сказал, что у него прекрасные родители и, конечно, они всё поймут. Разве это не так? – и она уставилась на Наталью фарфоровыми глазками, - ведь вы рады, что Юрик будет рядом с вами?
-Безусловно, рады, - согласилась Наталья.
-Вот и хорошо, - обрадовалась Светочка, - пойду-ка я в туалет, а то ужасно писать хочется…
Наталья проводила её задумчивым взглядом: такая раскованность ей была внове. Кто же ты, Светочка? Как могло случиться, что при такой откровенной, прямо-таки патологической пустоголовости, ты смогла привлечь совсем не  глупого Юру?
-А где Светка? – влетел в гостиную Юрка. За ним шёл размякший от полноты чувств Вильегас.
-Вышла, - кратко ответила Наталья, - как вы, Пако?
-Я счастлив. Вы даже представить не можете, какую радость доставили.
-Я показал дедушке фото, - он помедлил, - ма, ты не сердишься? Я рассказал ему всё-всё…
-И правильно сделал, - она погладила сына по щеке.
Постепенно все вновь собрались за столом. Разговоры – оживлённые, шумные. Любаша с гордостью вспоминала театральное прошлое, Пако Вильегас неожиданно рассказал о мадридском доме своих предков и, смущаясь, признался, что был бы рад видеть всех Азаровых у себя в гостях.
-Ой, как это замечательно! – обрадовалась Светочка и почти пропела своим вкрадчивым мелодичным голоском: - Юрик, мы поедем в Испанию!
Галич больше слушал, чем говорил. Он дивился воцарившемуся за столом родственному единению. 
-Любаша, - попросила Наталья, - почитай нам что-нибудь…
-Ну как я могу сегодня отказать тебе? – спросила Любаша сама у себя, выждала паузу, дожидаясь тишины:
-О, нет! не расколдуешь сердце ты ни лестию, ни красотой, ни словом. Я буду для тебя чужим и новым, всё призрак, всё мертвец, в лучах мечты…
Она хорошо читала  -  не по-актёрски, а как-то по-человечески просто, донося до слушателей значение каждого произнесённого слова.
-…А я умру, забытый и ненужный, в тот день, когда придёт твой новый друг, в тот самый миг, когда твой смех жемчужный ему расскажет, что прошёл недуг…
С первыми словами блоковских стихов Наталья вздрогнула: что толкнуло Любашу выбрать именно это стихотворение?
-…Забудешь ты мою могилу, имя… и вдруг - очнёшься: пусто; нет огня; и в этот час, под ласками чужими припомнишь ты и призовёшь – меня!
Как исступлённо ты протянешь руки в глухую ночь, о, бедная моя! Увы! Не долетают жизни звуки к утешенным весной небытия.
Ты проклянёшь, в мученьях невозможных, всю жизнь за то, что некого любить! Но есть ответ в моих стихах тревожных: их тайный жар тебе поможет жить.
-Что-то больно мрачно, - шепнула Света Юрке, но он отмахнулся, и та насупилась. Но тут же решила воспользоваться наступившей паузой: - не знала, что у вас любят такую мрачную тематику… Тогда я тоже  кое-что прочту…
-Не надо, Светочка, - дёрнул её Юрка.
-Это ещё почему? Ты же никогда не слышал, как я читаю стихи.
-Конечно, прочти, - влезла Келка, - отстань от неё, Юрка! Читай, Светик!
Света встала, сделала «мечтательное» лицо и, глядя в лучистые серые глаза Жени, прочла на одном дыхании:
-Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король. Вечер осенний был душен и ал, муж мой, вернувшись, спокойно сказал: «Знаешь, с охоты его принесли, тело у старого дуба нашли. Жаль королеву. Такой молодой!.. За ночь одну она стала седой». Трубку свою на камине нашёл и на работу ночную ушёл. Дочку мою я сейчас разбужу, в серые глазки её погляжу. А за окном шелестят тополя: «Нет на земле твоего короля…»
-Мда, - среди всеобщего молчания пробурчала Келка, - умеешь ты выбирать стихи…
-А тебе уже и Ахматова не нравится? – обиделась Света.
А Галич фыркнул и неожиданно для всех рассмеялся:
-В двенадцать часов по ночам из гроба встаёт барабанщик… - и так у него это потешно прозвучало, что все засмеялись.
Они ещё посмеялись, вспоминая всякие страшилки. Усталая Любаша зевала, стараясь делать это незаметно. Женя взял её за руку и улыбаясь сказал:
-Пойду уложу её, а то она заснёт прямо за столом, - и увёл совсем сонную жену.
-И в самом деле, уже поздно, - поднялся Вильегас.
-Пако, я сейчас вызову такси, - Наталья пошла к телефону.
-Юрик, я тоже хочу спать, - потянула мужа Света, - пойдём в нашу комнату, - она так многозначительно выделила «нашу», что Келка только головой покачала. Она посмотрела на Галича, всё ещё сидящего за столом и ушла к себе.
Галич, оставшийся в одиночестве, усмехнулся: все разбежались, интересно, кто займётся уборкой и мытьём посуды? Почему-то он ни секунды не сомневался, что это будет Наталья. Она заглянула в гостиную, оценила пустынный пейзаж и одинокую фигуру у окна:
-Сейчас я провожу Пако и вернусь. Мы ещё чая попьём, хорошо?
-Я с вами, - ответил Галич, - не стоит вам одной в темноте стоять.
-Я не одна буду, а с Пако, - возразила Наталья, - но, конечно, пойдёмте. Втроём веселее.
Долго ждать машину не пришлось. Они усадили Пако в такси, причём он ласково расцеловался с Натальей, договорившись увидеться на днях. Галича эти нежности немного раздражали. Постояв несколько минут на холодном ветру и видя, как ёжится в куртёшке Наталья, он полез в багажник своей машины и достал свёрток:
- Заберите ваше пальто, - и сунул ей пакет.
-Да что же это такое! – возмутилась она, -  с какой такой стати вы делаете барские жесты?!
- А нечего сдавать хорошие вещи в комиссионку… Вы что, думаете, я не узнал пальто, в котором вы вчера были одеты? В этой вашей клеёнке, которую вы называете курткой, разве что мусор выносить…
-Ну знаете! – обиделась Наталья, - нормальная куртка. Только холодная.
-Вот и наденьте пальто без всяких выламываний, - приказал он. Ветер растрепал ему волосы, сделав ещё более явным сходство с его мраморной копией.
-Мы же чай идём пить? – с сомнением глядя на него и отмечая эту вопиющую схожесть, спросила Наталья и усмехнулась, глядя в сторону.
-Что это вас веселит? – подозрительно спросил он. Наталья лишь дёрнула плечиком. А он вдруг предложил: - поехали кататься!
-Кататься? Сейчас? Там посуда осталась немытая…
-Глупости. Келка и эта дылда Светочка всё приберут. В конце концов, у вас сегодня день рождения. Имеете вы право хоть чуть-чуть, хоть пару часов пожить только для себя? Поехали.
-Поехали, – решилась она, - только меня в машине немного укачивает…
-Ничего, не укачает, - он помог ей снять куртку и надеть пальто, открыл переднюю дверцу: - садитесь.
Она влезла в высокую машину. На сидении валялся аптечный пузырёк.
-Это что такое? – подхватила она бутылочку с таблетками, поднесла ближе к глазам и прочла латинское название, - это чьё? Ваше? Зачем? Вы что, больны?
Он с крайне недовольным видом отобрал у неё лекарство:
-Сколько вопросов! А если и моё, то что? – с вызовом спросил он.
-Любой человек может заболеть. Что тут обидного? – удивилась Наталья, - вы же не из железа сделаны. Кстати, железо тоже ржавеет… Так что это за таблетки?
-От аллергии, - буркнул он, заводя мотор.
-От аллергии? Так, может, вам заливную рыбу нельзя было есть? - намекнула она на популярный фильм.
-Всё мне можно. Отстаньте.
Она не обиделась. Точно так обычно отвечал Женя, когда она начинала носиться возле него, напоминая о непринятом ещё сегодня лекарстве. Женя тоже говорил, чтобы она перестала кудахтать и носиться с ним, как курица с цыплёнком. При этом всегда обнимал и целовал в макушку.
-А поцеловать? - вырвалось у неё. Галич притормозил у светофора и с изумлением уставился в её смеющиеся глаза. Она объяснила: - Женечка обычно так же, как вы говорит, когда я, как наседка, кудахчу над ним, а потом извиняется.
Галич кивнул:
-Приму к сведению.
Она поёрзала на сидении, устраиваясь удобнее:
-Всё же надо было остаться и помыть посуду, - глядя на дождевые брызги на лобовом стекле, проворчала Наталья, - Келочка ничего не разобьёт, а вот Света…
-Бросьте, это всего лишь стекляшки. Подумаешь, дворянское гнездо!
-Ну вот! И вы туда же! Так мой дядя недавно сказал: «Надо разменять квартиру. Подумаешь, дворянское гнездо!»
-Ваш дядя? Его уж больше двадцати лет нет. Как он мог недавно это сказать?
-Сказал. На кладбище сказал. Я всегда на Покров к ним хожу. Там они все: папа, мама, дядя Петя с Бэллой. Сидела на скамеечке, задремала – вот и привиделось. Мне часто что-то видится… И сегодня я одного из своих друзей видела. Витеньку Иващенкова. Он тоже в Афгане погиб. Он за вашим  стулом стоял, когда я песню играла. А на вашем месте… - она передёрнулась, замолчала.
-А на моём месте? – ровным тоном спросил он.
-Не знаю, почему это было… но мне показалось…  там сидел другой человек - ужасный, весь в язвах, синяках, какой-то чёрный. Потом он пропал, и Витенька тоже. Страшно, да?
-Ерунда. Просто вы много вина выпили.
-И не пила вовсе, - обиделась Наталья, - так хотела попробовать вашего дорогущего… А теперь молодёжь всё вылакает, забудет о бедной мамочке… - демонстративно пригорюнилась она.
-Ну, это дело поправимое, - он поехал медленнее, высматривая открытый магазин, - хочу попросить вас. Проводите меня туда. К ним.
-Куда?
-Ко всем вашим: папе, маме, дяде … Бэлле…  Хорошо?
-Хорошо. Но зачем вам-то? – недоумевала она.
Он не ответил. Подрулил к поребрику:
-Сидите. Я быстро.
Пока Галич выбирал в магазине вино, Наталья достала новенькую «Нокию» - Женин подарок -  и позвонила ему:
-Куда ты пропала?! – Женя явно был сердит, - мы уже собирались идти тебя искать.
-Не волнуйся, Женечка. Мы проводили Пако, а потом Галич пригласил меня покататься. Так что не волнуйся. Как там у вас? Подскажи Юрочке, чтобы он взял новое постельное бельё. Посуду не трогайте, просто сложите её в кухне. Я завтра вымою.
- Ну да, без тебя не сможем помыть, - проворчал Женя, - ну-ка, дай телефон этому Галичу, я скажу ему пару слов.
-Его нет сейчас в машине, он пошёл покупать вино.
-Какое вино?! Он же за рулём!
-Это для меня. Я ни глоточка не сделала сегодня и хочу попробовать.
-Приедешь домой и попробуешь. Наташенька, когда тебя ждать?
-Не знаю, - беспечно отозвалась Наталья, - да, кстати, мне тут попалось в руки лекарство со знакомым названием, может, ты знаешь, что это, - она сказала латинское название.
Женя секунду помолчал:
-Что-то похожее принимал наш консультант по юридическим вопросам.
-Да, точно, ты ещё говорил, что он забыл пузырёк у тебя в кабинете. Бедняга бегал по всему издательству, искал его…
-Он принимал это лекарство после автомобильной аварии. Там что-то с работой мозга связано и, кажется, с давлением. Или нет? Уже не помню. Дорогущее лекарство, ему привозили из Англии, - он помолчал, потом мягко поинтересовался: - это ты у Галича видела? Можешь не отвечать. Просто поосторожнее там с ним, ладно?
-Ладно. Ну всё, целую. Не беспокойся.
Галич видел, что она говорит по телефону, поэтому не спешил, дождался, пока она закончит разговор:
-Предупредили своих, что вас похитил злодей?
-Не злодей, а заколдованный Звёздный мальчик, - поправила она его.
Он польщено хмыкнул:
-Тогда уж не мальчик, а Звёздный дядька. Вот вино и даже хрусталь, - он показал деревянный пенал, внутри которого пряталась бутылка, и одноразовые пластиковые стаканчики, - сейчас попробуете то, что вам сегодня не досталось. Держите хрусталь.
Наталья прочла на футляре:
-Villa Matilde… - она пожала плечами, - Матильда какая-то…
Галич только усмехнулся и занялся бутылкой:
-Конечно, пить вино в автомобиле из пластиковых стаканчиков – не самая лучшая мысль… Сюда бы хороший сыр ещё. Но у них не продаётся.  Классическое фалернское должно быть золотистым и густым. Но времена меняются, - он плеснул себе, налил ей, - с днём рождения, Натали!
Она осторожно попробовала: сладковатое, шелковистое, вкусное и разом допила:
-Почти как у Понтия Пилата, - она подставила стаканчик, - лейте, не жадничайте, о, трижды романтический мастер!
-Осторожнее, эти вина бывают коварными, - на это Наталья отняла у него бутылку.
-Вы хотели покатать меня, так везите. Господа желают веселиться!
Галичу смешно было видеть, как Наталья изображает разгулявшуюся барыньку. Как-то под Новый год она поспорила, что выпьет целую бутылку ликёра и не опьянеет. Женька стащил у матери, работавшей в родильном отделении медсестрой, и которую вечно одаривали мужья рожениц всякими напитками, ядовитого лимонного цвета бутылку. Наталья сразу заявила, что просто возьмёт и выпьет это. И надо было знать её характер: если она что-то решила, то уже не отступала. Вначале мальчишки посмеивались, потом стали уговаривать её бросить и забыть о дурацком споре. Но она устроилась с ногами в кресле, глядя в экран телевизора светлыми глазами, где шла какая-то пьеса из английской жизни, и, не обращая внимания на притихших мальчишек, цедила липкую сладкую гадость мелкими глоточками, невозмутимо подливая себе из бутылки с расплывшимися лимонами на этикетке. За час с небольшим она опорожнила всю бутылку. Хорошо, что никого из старших Ростовых не было дома, иначе они устроили бы всем «героям» такую трёпку, что те навсегда забыли бы о подобных спорах. Мальчишки тогда сделали важный вывод: Наталью нельзя подначивать и провоцировать, потому что она умрёт на месте, разобьётся в лепёшку, но докажет своё. Но главное, к  их неописуемому удивлению, Наталья ничуть не опьянела. «Автомобильный» тест – пройти по прямой линии и не покачнуться – она сдала блестяще. И ещё: им никогда не было так стыдно, как в тот вечер, когда их подруга напивалась у них на глазах. Витька тогда вышел из парадной Ростовых, сплюнул и смачно выругался, потом посмотрел на Женьку раскосыми глазами:
-Чтоб я сдох, если ещё раз устроим такое! – и Женька с ним молчаливо согласился, - ну и задаст нам Марк за это…
Голицына тогда в Ленинграде не было, его забрал на каникулы к себе Пётр Николаевич. Но когда Марк вернулся и узнал об их споре, надавал по шее каждому из них, а с Натальей они поссорились и целую неделю не разговаривали.
И вот теперь вино с четырнадцатью градусами. Всего-то! Это не то что лимонный ликёр советского производства, хотя и там-то было всего двадцать пять градусов отравы.
-Тридцать шесть… - пробормотала Наталья, глядя на дождевые слёзки, текущие по лобовому стеклу.
-Что, жалко себя стало? – он скосил на неё глаза: сидит, баюкает бутылку на коленях, но больше не наливает.
-Юрочка женился, - не слушая его, бормотала она себе под нос, - у Женечки сын, Келочка, Бог даст, уладит свои проблемы… А я? Хотела стать художником – стала. И кому нужны мои работы?
Галич прислушался. Это она о своей ненужности говорит, о своём одиночестве, догадался он. Всю жизнь при муже и детях – и одиночество. Странно. Он вырулил на Мойку.
-Это мы где? – Наталья огляделась, - вы что, меня к Пушкину привезли?
-Почти. Сейчас поставим машину во двор и я покажу вам свой дом.
-Вот ещё! Это неприлично шататься ночью по квартирам малознакомых мужчин. Никуда я не пойду, - и демонстративно поудобнее устроилась на сидении.
-Что за пошлость вам пришла в голову? – его глаза сузились, - вы никак за свою добродетель переживаете? Можете не беспокоиться, я приставать к вам не собираюсь и вы не станете «жертвой моих низменных наклонностей», - вспомнил он персонаж «Лимонадного Джо», - вылезайте, приехали.
-Тоже мне ковбой нашёлся, - проворчала Наталья, выбираясь из машины.
Квартира Галича ей понравилась: Мойка за окном, Дворцовая рядом и машины не шумят.
-Сейчас увидите мой дом, только… - он с сомнением посмотрел на её осенние туфли, - там немного другая погода. Вам будет холодно в туфельках.
-Не на Северный же полюс мы идём? И потом, разве не это ваш дом?
-Здесь я снимаю квартиру для себя и сына, он через неделю приедет, - объяснил он, порылся в шкафу, нашёл варежки и вязаную шапочку, - вот, наденьте хотя бы это. И валенки – суньте ноги внутрь, не снимая туфель. Пройтись по двору будет достаточно, гулять по улицам будем в другой раз. Ну что, готовы? Прекрасно. Только, пожалуйста, не отходите от меня ни на шаг.
Наталья припомнила, что давным-давно точно так Марк строго приказывал ей быть рядом, когда они собирались на грибоедовский бал. Она вздохнула: вернуть бы всё!
Он взял её руку в варежке и повёл через длинный коридор к чёрному входу, открыл дверь, и они перешагнули порог квартиры.
-Да когда же так всё снегом завалило! – Наталья погрузилась в сугроб почти до колен, - Галич, посмотрите, настоящая зима, а сегодня только седьмое ноября!
-Подождите, не двигайтесь! А то вы сейчас полные валенки снега наберёте, - он подхватил её на руки и, перенеся через огромный сугроб, поставил на выметенную, мощённую булыжником дорожку.
-Послушайте, но это же не Петербург, - она оглянулась на него. Галич довольно улыбался, - Галич, прекратите эти ваши штучки! Мы уже их достаточно нахлебались в Карпатах.
-Ни в жизнь не поверю, что вы боитесь, - его улыбка – улыбка кота, получившего миску сливок, - стала шире, - никогда не поверю, что вы не захотите посмотреть, что там за поворотом.
Конечно, он был прав. Любопытство всегда было дурной чертой характера Натальи. Или всё-таки не дурной? Она смерила его ладную фигуру взглядом, пытаясь придать лицу выражение безразличного презрения. На это он лишь расхохотался и пошёл вперёд, Наталья двинулась за ним, оскальзываясь валенками на мёрзлых камнях. Галич тут же подхватил её под руку, не давая шлёпнуться. Одно за другим стали оживать окна домов, мягко светясь желтоватым светом. Здесь, за этими окнами, жили люди, их силуэты мелькали на шторах. Галич довёл Наталью до угла.
-Сейчас вы увидите сказку, - пообещал он, крепче прижимая к себе её локоть.
Небольшая площадь, открывшаяся им, светилась массой огоньков. Везде вдоль аккуратных, чистых тротуаров, стояли небольшие зажженные плошки, вокруг которых подтаял снег. В центре площади высилась живая ёлка, вся увешанная раскрашенными деревянными игрушками: лошадками, снежинками, барабанчиками, солдатиками, балеринами, паровозиками. Вокруг ёлки зажженных плошек было побольше. Дети в тёплых капорах и вязаных шапочках  возили за верёвку санки, несколько молодых мужчин в пальто с пелеринами толкали перед собой финские сани, в которых мило улыбались, пряча руки в муфточки, дамы в кокетливых шляпках с пучками перьев.
На срезанном углу, выходившем на площадь, в ярко освещённую высокую стеклянную дверь то и дело входили и выходили люди. Над дверью мраморные красавицы в развевающихся одеждах держали раззолоченный свиток, по полю которого шла надпись: «Весёлого Рождества!».  От стеклянной двери расходились обильно украшенные нарядные витрины, где на бархате густого чёрно-синего цвета и на бархате молочно-сливочного оттенка  сверкали дивные драгоценности. За сияющими окнами витрин улыбающиеся люди покупали пирожные и торты. Наталья видела, как солидный продавец в жилете и с галстуком-бабочкой, подпоясанный белоснежным передником, ловко перевязал цветной лентой коробочку с пирожными и с поклоном вручил покупку солидному господину в цилиндре. Господин вышел из кондитерского отдела, сел в ожидающие его сани и извозчик неслышно покатил его по укатанному снегу.
 Из-за угла выехали узенькие сани, впряжённая в них лошадь с белоснежной гривой и хвостом в лёгкой рыси грациозно переступала тонкими ногами. В санях сидела дама, пушистый мех её шубы и капор сверкали от запорошивших их снежинок. Мороз окрасил нежным румянцем её прелестное лицо, тонкой и, видимо, достаточно сильной рукой она держала вожжи, направляя лошадку вокруг площади.  Словно в замедленном кадре проплыли мимо Натальи сани с красавицей, на губах которой играла лёгкая улыбка.
-Снежная королева… - прошептала Наталья, – мы в сказке, да?
Мелкий снег сверкал в жёлтом свете фонарей. Наталья поймала на варежку снежинку, подняла голову к небу – там под ветром уносило прочь рваную кисею облаков.
-Нет, Натали. Мы не в сказке. Мы у меня дома, - шепнул он ей и повёл в узенький переулочек, - здесь за углом мой дом.
За ажурной чугунной решёткой ворот светился окнами изящный домик в два этажа, над черепичной крышей поднимались каминные трубы с курившимся над ними дымком.
-Нам сюда, - сказал Галич, открывая калитку. Полукруглый двор с засыпанной снегом клумбой и чашей каменной вазы, полной снега, подводил к двустворчатой двери – входу в дом.
-Там кто-то есть? – кивнула на освещённые окна Наталья.
-Там всегда так. Дом ждёт нас, - пожал он плечами, - вечер прохладный, зябкий, и он приготовил ради тепла и уюта горящее в камине полено. Дерево потрескивает, сыплет искрами, но в стенах этого старинного дома всегда царит покой.
В доме было умопомрачительно тепло, пахло пчелиным воском, смешанным с лимоном, и чем-то уж совсем непередаваемо домашним, уютным. В камине в самом деле потрескивали поленья, газовые рожки в круглых белых шарах подсвечивали комнаты золотисто-перламутровым светом.
Наталья вылезла из валенок и, совершенно очарованная, пошла осматриваться. Она прошла через обшитую резным деревом прихожую, где обитые потёртым зелёным бархатом стулья стояли по сторонам двух пузатеньких комодиков с фарфоровыми вставками. Галич шёл за нею, не давая никаких пояснений, но с ощущением полного счастья, и от этого губы его растягивались в блаженной улыбке.
-А наверх можно? – показала она на деревянную лестницу.
Там оказались связанные общим внутренним балкончиком с деревянными балясинами четыре небольшие комнаты. Три уютные спаленки  - и тут Наталья удивлённо обернулась к Галичу:
-Но ведь это…
-Детская, - подтвердил он, немного смущённо.
-А… - понимающе кивнула она, - для вашего сына… Но, мне казалось, вы говорили, что он уже взрослый? Хотя в такой милой комнатке и взрослому приятно находиться.
Он промолчал, лишь бросил на неё задумчивый взгляд.
Они спустились вниз и расположились в просторной кухне. Наталья сразу облюбовала кресло-качалку – довольно странный предмет на кухне, но ужасно приятный. Её взгляд скользил по чёрно-белым плитам пола, по начищенным медным ручкам плиты, сковороды и сковородки всех размеров украшали стену напротив высокого буфета тёмного дерева с открытыми посудными полками.
-Почему у вас нет электричества? - прислушиваясь к шипению газовых рожков, спросила Наталья. Она покачивалась в кресле, и брошь на её лацкане играла камешками.
-Здесь ни у кого нет электричества, только газовый свет, - Галич снял с плиты закипевший чайник и стал заваривать чай. Достал из буфета чашки, на толстеньких боках которых красовались сизые вкусные сливы. Поставил вазочку с суворовским печеньем, сахарницу. Налил чай в чашку и передал её Наталье. Пристроил возле неё низенькую скамеечку и сел, опираясь спиной о  кресло-качалку.
Наталья грела руки о чашку и задумчиво рассматривала её пузатенькие бока:
-Такие чашки когда-то были у нас дома. Постепенно все разбились, кроме одной. Это была любимая чашка Марка… Теперь из неё пьёт Юрочка, - тут она вспомнила о вине, - Галич, а где моё вино?
-Кажется, в машине забыли.
-Ну вот, - огорчилась она, - всего-то два глоточка сделала… - на что Галич иронически хмыкнул и закинул голову ей на колени:
-Вас всё ещё раздражает мой облик? – неожиданно спросил он.
-С чего бы мне раздражаться? Слишком много чести. И потом бывают всякие природные аномалии.
-А… так, по-вашему, я природная аномалия. Вы мне льстите.
-Слушайте, Галич, - она заглянула ему в лицо, - по-моему, вы флиртуете? Нет?
-Флиртую, - согласился он, ничуть не смущаясь, - а что нельзя? Или вы связаны обетом верности и клятвенно обещали блюсти мужнею честь?
-Ах, прекратите! Откуда такой дурацкий тон? Этакий киношный донжуанчик-красавчик… Не портите мне мой день!
-Ну вот, так и знал, что вы не примете всерьёз мои пылкие признания, - огорчился он, но смеющиеся глаза выдали его. Наталья улыбнулась в ответ.
-Неужели это всё настоящее? – вдруг спросила она, глядя, как за окном медленно-медленно кружатся огромные, похожие на мультяшные, снежинки, - и там за окнами домов живут люди?
Он повозился затылком о её колени, перехватил её руку и, разглядывая цветущую розу в кольце, серьёзно ответил:
-Почему вы сомневаетесь? Вот кресло, - он стукнул кулаком по подлокотнику, - жёсткое дерево, настоящее. Вы сидите в нём, не падаете…
-Там, в Карпатах, тоже всё было настоящим и одновременно, нет. А как замок рушился и камни летели, вы сами знаете. Настоящие камни, и они могли прибить нас. А уж о тех ужасах, что были, когда вас кнутом стегали гайдуки, Келочка подробно рассказала. Она видела, как вас эти гадёныши исполосовали… - Наталья помолчала, – и всё же там ничего реального не было…
-Вы ошибаетесь, - перебил он её, - там всё было реальным. Так же, как здесь. Вот послушайте, я расскажу вам одну давнюю историю, - он осторожно и задумчиво перебирал её пальцы, - мне тогда лет десять-двенадцать было. Вывезли нас в летний лагерь. Знаете, такие домики, похожие на бараки, и все удобства далеко от корпуса. Проснулся я рано-рано и пошёл искать эти самые удобства. А когда обратно шёл, не туда свернул и вышел на берег озера. Там такая благодать была, что я, совершенно очарованный этой красотой городской мальчишка, уселся на камешки и замер. Лучик солнца упал в воду, и она стала чистой и прозрачной, тронутая лёгкой голубизной, - Галич закинул голову, всматриваясь в её глаза, - точно такого цвета, как ваши глаза, – кристально-чистый топазовый цвет…
… На берег вышли олени – целое стадо. Они пили воду. Фыркали и не обращали на меня внимание. Тишина бесконечным куполом накрыла всё озеро и меня заодно. И тут я почувствовал, что уже не сижу на острых камнях. Меня как бы затягивало вверх, я парил над озером – чудесное ощущение. И мама улыбалась в солнечных лучах. Я плакал и смеялся – такое счастье меня тогда наполняло, - он замолчал.
Наталья отвела волнистые пряди с его лба.
-И что? – шёпотом спросила она.
-Меня нашёл наш воспитатель. Он потом рассказывал, что случайно вышел к озеру и увидел присыпанный снегом холмик, из которого торчал кусок голубой майки. Это была та самая природная аномалия: летние заморозки со снегом. Представляете, снег в июне?
-Вы же могли умереть! – она погладила его по голове, и он зажмурился от удовольствия.
-Мог, наверное. Но, как видите, не в тот раз.
-И всё же то, что вы рассказали, - это видения замерзающего в снегу ребёнка. Это не было реальностью. Ранним утром мальчик, оторванный от дома, заснул на берегу под снегом… Ещё немного и музыка Грига зазвучала бы…
-Когда я вышел из домика в одной лишь маечке да трусиках, тепло было, даже жарко. И у озера солнце пригревало…
-Бедный маленький Галич, - она накручивала кольца его волос себе на пальцы, а он жмурился и улыбался. Наталья пригляделась к его блаженной улыбке и вдруг спихнула его голову с колен. Он чуть не свалился со скамеечки:
-Эй, вы что?!
-А то, что это типично мужские приёмчики! – сердито сказала она, - эх вы! Думали, вас не разгадают, да? Ошиблись, друг мой, ошиблись. Обычная схема: заинтриговать даму, поинтересничать, а потом обрушить на неё жалобную историю. Вроде «слышал я, как бедная кенгуру-мама плачет, когда кенгурёнок теряется – закроет лапами морду и плачет, плачет…» Так, да? И женщина уже от жалости, как спелое яблоко, сама в руки падает.
Галич с минуту не сводил с неё обиженных глаз, а потом захохотал:
-Ах, вы старая тюзовка! Конечно, вспомнили горинскую пьеску «Нет, я не Байрон…». Вас не проведёшь!
-Да ладно вам! – она встала, - проводите, пожалуйста, меня домой. Если только вы сами помните, где тут у вас двери домой… А то шагнёте и окажетесь где-нибудь в Риме времён Нерона или ещё кого похуже…
 -Не беспокойтесь, дорогу я помню, - он с сожалением поднялся.
Они довольно споро прошли обратной дорогой, оставив позади игрушечный городок и  погружённую во мрак квартиру на Мойке. Уже высаживая Наталью во дворе её дома, Галич невесело сказал:
-Значит, вам не понравился мой дом…
Наталья посмотрела в бледное в свете дворового фонаря лицо, вздохнула:
-Мне очень понравился ваш дом, Галич. Но, видите ли, у меня есть мой дом.
Он посмотрел на светящееся окно кухни в её квартире:
-Да, у вас есть ваш дом и там вас ждут.
Они медленно поднялись по лестнице. На площадке с двух сторон окна на медальонах улыбались гипсовые рожицы с рожками. Обычно все, кто был выше среднего роста, дотягивались до них и фамильярно трепали по рожкам. Вот и Галич, проходя мимо, привычным жестом коснулся крутого рога фавна, на что Наталья только фыркнула.
-Спасибо вам, Галич, - искренне поблагодарила она, - это был чудесный вечер.
Она порылась в сумочке, добывая ключи из её глубины, выудила их. Но открыть дверь не смогла – Галич положил ладони на дверь с двух сторон от Натальи. Она замерла в кольце его рук, потом взглянула на него через плечо.
-Вы… - он наклонился и легко коснулся губами её виска, - ну вот… - растерянно прошептала она, поворачиваясь к нему.
Щелчок дверного замка заставил её отпрянуть от Галича. Женя высунулся на площадку:
-Я услышал голоса… Входи, Наташенька,  - он хмуро посмотрел на Галича, - спокойной ночи, Эдуард Петрович.
Наталья обернулась:
-Спокойной ночи, Галич.
-Ваше вино, - Галич достал из кармана куртки бутылку, - глотните на ночь. Говорят, помогает уснуть.
Она взяла бутылку и зашла в квартиру. Галич уже собрался сбежать вниз по лестнице, но Женя остановил его:
-Одну минуту, Эдуард Петрович, - он вышел на площадку, прикрыл за спиной дверь. На лестнице было довольно холодно, и он невольно поёжился в своей тонкой сорочке. «Простудится, дурень, - подумал Галич, - кажется, Женька собирается драться. Вот уж глупее не придумаешь!»
-Я хотел вам сказать, - начал Женя, - возможно, вы не в курсе, что жизнь Наталью Николаевну не всегда баловала. Не хотелось бы говорить… - тут он придвинулся к Галичу и прихватил в кулак мягкий рукав его щегольской куртки, - короче, если вы нарочно или случайно обидите её, я вас…
-…вы меня прибьёте, - закончил за него фразу Галич и положил руку на крепко сжатые на своём рукаве пальцы Жени.
Но тот криво усмехнулся:
-О нет, Эдуард Петрович, если вы её обидите, я не прибью вас, нет, - и чётко и раздельно, глядя в лицо Галичу, произнёс: - я не прибью, а убью вас.
Галич спокойно выдержал взбешённый взгляд серых глаз, с лёгким усилием разжал Женины пальцы:
-Какая мелодрама! Вы, наверное, в школе хорошие сочинения писали? Может, даже в школьных спектаклях играли? – и уже спускаясь по лестнице, бросил: - идите в квартиру, а то простудитесь.

Сидя в своём уголке, Наталья задумчиво потягивала вино. Женя молча сел рядом. Он посмотрел на отсутствующее выражение её лица, вздохнул:
-Интересно, если его раздеть и поставить в музее, примут его за копию античной статуи?
Наталья скосила на него глаза, налила ему вина, добавила хорошую порцию себе:
-Согрейся, Женечка. На площадке было холодно.
Он взял бокал, поболтал вино по его стенкам, понюхал – отличный аромат.
-Не может быть, чтобы тебе он нравился из-за своей мраморной внешности, - пробормотал он и сделал глоток.
-Меньше всего меня интересует его внешность, - фыркнула Наталья, - давай, как в школе? За какие качества мне нравится этот герой? Загибай пальцы. Он смелый, умный, добрый, решительный, ироничный (это не всегда хорошо), ловкий, сильный, красивый, душевный, рассудительный, дерзкий, воспитанный, образованный и очень славный.
-Слишком много  - пальцы закончились. И ни одного отрицательного качества?  - и добавил, не сдержав отвращения: - не человек, а ходячая добродетель.
-Ничего подобного. Отрицательных качеств у него хватает, как у каждого нормального человека. Просто хорошего в нём больше.
-Наташенька, - он повернул её лицом к себе, - он настолько нравится тебе?
Она растерянно встретила взгляд его лучистых серых глаз, помолчала:
-Не знаю, Женечка. Но, понимаешь, я будто бы спала все эти годы. Или по-другому: была, как лягушка, в анабиозе. Он пришёл, и я стала оживать, оттаивать. Это хорошо? – и такая надежда прозвучала в её голосе, что Женя привлёк её к себе, погладил по плечу:
-Ты всегда была у нас царевной-лягушкой. Пора сжигать старую шкурку и становиться обычной царевной.   

Светочка занималась перетаскиванием вещей со старой квартиры на новую. Машину она категорически отказалась нанимать из-за того, что это дорого, поэтому в качестве рабочей лошади использовался Юрка. Он делал по две ходки за вечер, и надоело это ему смертельно.
-Светик, зачем тебе эти старые кастрюли? – он поддал ногой связку почерневших алюминиевых кастрюль, и те обиженно отозвались, - у нас дома полно всяких. Зачем это тащить? Их и нести-то стыдно: грязные, мятые… И потом в алюминии нехорошо готовить, говорят, вредно. Мама никогда в алюминии ничего не варит. Давай соседям оставим?
-Ещё чего! – её ангельский голосок обрёл неожиданную твёрдость, - да я сожжённую спичку этим паразитам не оставлю! А ты говоришь - кастрюли… Конечно, у твоей мамы есть всё, что нужно. Как ты можешь сравнивать нас?! Она старая женщина, всю жизнь прожила на одном месте. А я? Ни кола, ни двора…
Юрка обиженно засопел:
-Ну мне-то ты можешь не втюхивать про свой возраст, Светочка. Мама всего на семь лет старше тебя… - он подхватил гремящую связку, закинул очередной тючок, ловко привязанный к стулу, на плечо и поволок, чертыхаясь, домой.
У Светы был удобный для неё график работы: утро-вечер через день. Утром она убегала вместе с Юркой и Келкой в институт, а если по графику выпадала вторая половина дня, она с удовольствием отсыпалась, потом шла на старую квартиру. Там она складывала, связывала, упаковывала сильно побитые жизнью тазики, кастрюли, чашки и чайники, к расшатанным стульям она привязывала узелки с одеждой или с постельным бельём. Связки книг – в основном словари – образовывали неподъёмные объекты, которые тем не менее беспощадно взваливались на Юрку. Вечером он приходил встречать её к институту и они вместе перебегали через Кировский мост, влетали в пропахшую кислой капустой коммуналку, смеясь пробирались между старыми велосипедами и выварками для белья, но Юрка ничего, кроме своей Светочки, не замечал. А потом они тащились на Карповку, причём Юрка напоминал уставшего ослика, а Светочка весёлого погонщика.
Каждый вечер у них дома появлялся Пако Вильегас. Они собирались на кухне, пили кофе или чай с пирожными из «Севера» или «Метрополя», которые приносил Пако. Наталья с блокнотом забивалась в свой уголок, и карандаш её летал по бумаге. Женя брал гитару и тихонько наигрывал испанские мелодии. Иногда выходила Любаша – она почему-то невзлюбила эти посиделки и с нетерпением ждала, когда уже Вильегас уедет в свою Англию или Испанию – всё равно куда, лишь бы побыстрее.
Келка, или как окрестил её Пако – Маркелита, садилась рядом с ним, подпевала гитарным переборам, заглядывая в аристократическое лицо Вильегаса. Юрка, ставший с лёгкой руки Вильегаса Хорхе, вглядывался в лицо деда и видел другое прекрасное лицо – лицо своего отца, и у него сердце сжималось от жалости к одиночеству этого человека. Юрка прекрасно понимал, что Вильегас, как драгоценности, складывает в свою копилку-память эти минуты, проведённые рядом с Натальей и внуками. А что потом? Пако говорил, что собирается покинуть Лондон и вернуться в свой мадридский дом. Юрка представил, как дед ходит по огромному дому, где уже много десятилетий никто не живёт: дом-призрак. Старинная мебель, обтянутая бархатом, портьеры и жалюзи, кованые люстры и фамильные портреты – всё затянуто, словно саваном, в полотняную ткань, чтобы мерзкая вездесущая пыль не попортила семейное достояние. И никого. Пустой дом, пустые комнаты и старый человек, переживающий в памяти снова и снова лучшие моменты своей жизни. Юрка видел, с какой жадностью дед вглядывался в лица на фотографиях в его комнате. Он уже сбегал в фотоателье и заказал копии этих снимков для деда.
У Келки с Вильегасом тоже было полное взаимопонимание. Они прятались от всех в её комнате, и Келка рассказывала всё, что происходило в её жизни. Он умел слушать, умел сказать нужное слово, утешить, ободрить. Он никогда не торопился, сидел в кресле, опираясь на его спинку, и молчал, только глаза его блестели, играли синими оттенками. И ей становилось спокойнее, легче. И не только потому, что он сказал немудрёное, что если любит, то поймёт, поймёт и простит. Келка поверила, теперь она ждала обещанного Галичем приезда Ласло со спокойной уверенностью, что всё у них будет как надо.
Как-то после последней пары они с Юркой ждали на улице Пако, чтобы идти за подарками для Маркуши, тому на следующий день исполнялся месяц, и Любаша затеяла маленькое семейное торжество. Стоя у Лебяжьей канавки, они разглядывали убранную в фанерные ящики скульптуру.
-Надеюсь, Галич на себя такое не станет надевать, - пошутила Келка, - иногда прямо оторопь берёт, когда на него смотришь: настоящий мраморный бог. Юрка, по-моему, он маме нравится. Ты заметил? У неё глаза блестят как у девочки, когда он рядом.
-Когда это ты успела всё заметить, если он у нас лишь один раз был, на мамин день рождения?
-Вот тогда и заметила. А ты только своей Светочкой любовался…
-Не только … - он виновато посмотрел на неё, - я хотел тебе сказать… Ну, в общем, Пако Вильегас – мой дедушка. Родной дедушка, он отец Марка  Голицына. И мою маму, настоящую, звали Бэллой. И мы с тобой совсем не двойняшки, потому что я родился на восемь месяцев раньше тебя. Получается, что мы с тобою даже не родственники, - добавил он огорчённо.
Келка на удивление спокойно слушала. Юрке даже стало обидно: такая новость, а той хоть бы хны.
-Дурак ты, Юрочка, - усмехаясь, ответила она, - во-первых, я всё это давно знаю. Мне мама всё-всё рассказала. Я только ждала, когда же ты соизволишь мне эту историю поведать.
-Ах, вот оно что! – тут же разозлился Юрка, - она, видите ли, ждала!
-Но не всё ты, Юрик, знаешь, - торжествующе посмотрела она на него, - Пако Вильегас – и мой дедушка. Да, да! Потому что Марк Голицын и мой отец. Ясно тебе? Так что не получилось у тебя избавиться от такой противной родственницы, как я. Дошло? Повторяю для особо понятливых. У нас с тобою, Юрка, разные матери, но один и тот же отец. И дедушка говорит, что мы с тобою очень похожи, сразу видно, что мы брат и сестра.
-Это мама тебе сказала? И ты молчала! Я тут совсем извёлся, а она молчала! – никак не мог опомниться Юрка, но тут до него дошло: - я всегда говорил тебе, что я старше. И ты должна меня слушаться, потому что я старший брат.
-Ладно, отстань, зануда! Вон дед идёт. Слышишь, Юрка, наш с тобой дед! – и она понеслась навстречу Пако. 
 
Утро было шумным и суматошным. Женя уже уходил на службу, когда из своей комнаты выскочила Келка, на ходу расцеловала отца и с радостным воплем заняла ванную. Из спальни высунулась Любаша с сердитым «нельзя ли потише». Потом появился взъерошенный смущённый Юрка, под насмешливое Келкино «голубок и горлица никогда не ссорятся, мирно живут» он мгновенно слопал свою овсянку, запил её кружкой молока и убежал переодеваться.  Проводив детей, Наталья сварила себе кофе и присела, чтобы спокойно его выпить. Не получилось. Из Юркиной комнаты лебедем выплыла Светочка в умопомрачительном почти прозрачном неглиже. Зевая, она села за стол и вопросительно уставилась на Наталью.
-Хотите кофе? – поняла та и отдала Юркиной жене свою чашку.
Света приняла это как должное:
-Не пойду сегодня на работу, - заявила она, - хочу прибраться…
-А по-моему, вы очень неплохо выглядите, - миролюбиво улыбнулась Наталья жене сына, - особо и прибираться-то не нужно. Разве что переодеться…
-Вы что, мамуля? Не стану же я возиться в пыли в пеньюаре? – она возмущённо оглядела себя.
-А, - догадалась Наталья, - так вы комнату прибрать хотите? А я-то подумала, что … Ну, в общем, неважно. Прибрать комнату – никогда не помешает. Иногда Юрочка устраивает там беспорядок, но вообще-то он очень аккуратный мальчик и не разбрасывает вещи.
-Видели бы вы его, когда он торопится…
-Конечно, много раз видела.
-Не, я не о том, - она многозначительно посмотрела, - когда он по-другому торопится… всё летит: рубашка, брюки…
-Ясно, ясно, - щёки Натальи порозовели, - пожалуйста, расчищайте пространство по своему вкусу. Если у вас возникнут вопросы, не стесняйтесь, спрашивайте. Я буду у себя, мне надо немного поработать. А потом надо помочь Любаше. Вы не забыли? У нас сегодня приём в честь Маркуши.
-Глупость это, - вдруг отозвалась Света, - он же ничего не понимает ещё. Только деньги тратить на гостей. Я сразу маме сказала, чтобы она никаких праздников и дней рождения моему Вадику не устраивала. Пустое это!
-Вы думаете? – Наталья с сожалением посмотрела на невестку, - конечно, сейчас Маркуша ещё очень мал и ничего не запомнит. Но мы-то запомним. Каждый месяц он будет подрастать, меняться, и мы будем это видеть.
-Велика радость! – передёрнулась Светочка, - баловство одно.
-Возможно, - миролюбиво согласилась Наталья, - но у нас так принято. И потом к нам заглянут только самые близкие люди. Не так уж их и много.
Под скептическим взглядом невестки Наталья отправилась к себе. А Светочка решила разобрать кучу перенесённых из той квартиры вещей и разложить их по своим местам. Но сначала она решила переодеться. Выдернула из довольно высокой горки тряпок шортики и футболку, собрала волосы в хвост и приступила к решительным действиям. Часа два она грохотала дверцами шкафа и ящиками письменного стола, передвигала – и откуда силы взялись? – меняла местами мебель, перебирала Юркины вещи, выкидывала то, что считала ненужным.
-Наташа, - засунула голову в приоткрытую дверь Любаша, – ты видела? Там наша молодая жена всё повыкидывала.
-Что значит всё? Ты ошибаешься, Любаша, – не поняла Наталья, - она просто приводит в порядок комнату.
-Да? Ты так думаешь? – усмехнулась та, уходя, - ну тогда ладно, пусть наводит порядок.
Прозвенел звонок в дверь, и голос Светочки отозвался:
-Я открою.
Она щёлкнула замком. На пороге стояла колоритная пара: высокая темноволосая женщина и кругленький по плечо ей мужичок. Они уставились на дивное создание с модельной внешностью. Первым опомнился мужичок:
-Ты кто такая? – требовательно спросил он.
-Светочка, - ответило дивное создание еле слышным голоском и переступило длиннющими ногами, - а вы кто?
-А мы дед Пихто, - некрасиво пошутил мужичонка, отодвигая длинноногое создание в сторону.
-Очень остроумно, - поморщилась Светочка и вдруг гаркнула: - мамуля, тут какие-то гопники явились!
-Гопники-и-и! Ах, ты дылда голозадая! – взвыла Анна Даниловна, - Любаша! Да где же ты, доченька? 
Любаша выскочила на шум:
-Мама! Папа! Ой, как хорошо, что вы приехали!
-Кто это? – сурово спросил Олег Гаврилович, указывая на Светочку.
-Так, никто, - отмахнулась Любаша, - это Юркина жена. Не обращайте внимание.
Светочка глазами сверкнула, повернулась и походкой манекенщицы отправилась к себе. Олег Гаврилович только сплюнул ей вслед.
Наталья высунулась поздороваться с супругами Синицыными и спряталась. Теперь её помощь в приготовлении праздничного ужина не понадобится. Вот и хорошо. В последнее время ей стало трудно терпеть Любашину язвительность и нападки. Но она молчала, чтобы не расстраивать Женю. А теперь приехавшие родственники всё возьмут в свои руки. Так что пусть сами всё готовят, а она займётся  как всегда посудой.
Уже пятый день не давал о себе знать Галич. Вот как расстались они тогда возле двери их квартиры, так больше он и не показывался. Не звонил, не приходил – никак не проявлялся. Наталья места себе не находила, переживала, сердилась, винила себя неизвестно за что, почти не ела, не спала толком. Любаша только хмыкнула, когда услышала, как обеспокоенный Юрка спросил у матери, что с нею такое. Может, заболела? Наталья улыбнулась сыну, успокоила его, объяснив, что ничего страшного, просто, видимо, съела что-то не то. Пройдёт! Закрылась в ванной и выплакалась под шуршащий звук душа. Она сделала для себя неутешительный вывод: она – взрослая женщина, далеко не девочка - не просто увлеклась этим человеком – она влюбилась в него по самые уши. Как школьница, влюбилась.
И тут она уставилась на себя в зеркало. Там, из его холодной  глубины на неё пялилось до невозможности огромными прозрачно-голубыми  глазами с выражением ужаса на лице существо, предавшее свою единственную любовь. Изменница и предатель – вот кто она. Она сжалась в комочек на кафельном полу ванной комнаты. Двадцать лет – целая жизнь прошла: ровная спокойная, без увлечений. Для неё всегда одним единственным мужчиной её жизни был Марк, и только он. Двадцать лет она была его женой, его вдовой, хранила верность его памяти. И вдруг пришёл этот, другой… и она, как мотылёк, полетела к огню. Лягушка в анабиозе начала оттаивать, просыпаться. Оказывается, это и больно, и странно. Ну что ж, наказание за предательство   должно быть болезненным. Наталья поднялась с пола, смазала рукой по своему отражению. Она твёрдо решила прекратить все глупости.
Дверной звонок в очередной раз огласил квартиру. Светочка вылетела открыть дверь – ей, видимо, нравилось появляться в откровенных шортиках и шокировать гостей.
-Не, так не пойдёт, - заявил с порога новый гость, - где же сапоги на шпильках?
-Сейчас специально для вас надену, - кисло улыбнулась Светочка Галичу и стукнула кулаком в дверь комнаты Натальи, - мамуля, это к вам…
-Войдите, - отозвалась та, уверенная, что это Вильегас. И замерла: - вы?
-Нет, тень отца Гамлета, «мамуля», - тут же съязвил Галич. Наталья смерила его взглядом: ах, вот как, он изволит веселиться!
-К такой внешности – такие пошлости, - тут же отыграла она «подачу».
Внешность – его болевая точка. И он тут же свёл идеальные брови в недовольную мину:
-Там у вас дым коромыслом, а вы забились в тёмный угол и не желаете из него выходить? – он прошёл к её рабочему столу и вольготно расположился в кресле.
-Там и без меня набралось достаточно народа, - и пояснила: - приехали родители Любаши из Пскова, и меня изгнали.
-Так вы королева в изгнании? Замечательно. Тогда я похищаю вас. В  Мариинском дают «Жизель».
-«Жизель»! – её глаза зажглись и тут же потухли, - ничего не выйдет.
-Это почему же? Неужели, кроме этого миленького ситцевого халатика, вам нечего надеть? И вы оставите беднягу принца в одиночестве оплакивать соблазнённую им девицу?
-И не думал принц соблазнять несчастную девушку, он нарушил данную ей клятву…
-Может, лучше бы он её соблазнил?.. – его глаза за стёклами очков смеялись, - и она не стала бы плакать о том, чего между ними не было?
Она пропустила шутку мимо ушей:
-И надеть мне, кроме халата, представьте, есть что. И я с удовольствием пошла бы в театр, тем более, что я там уже сто лет не была, но сегодня не могу. Вот скажите, Галич, где вы все эти дни пропадали? Что за манера не давать о себе знать, потом заявиться и сразу тащить куда-то?!
-Виноват. Не смог заранее позвонить. Покорнейше прошу прощения, - улыбнулся он, рассматривая свой портрет на страничке блокнота.
Не мог же он ей сказать, что три дня пролежал в частной клинике под капельницей. Несколько дней назад позвонил его приятель, имевший клинику в Лондоне, и напомнил, что осень – не самое лучшее для Галича время года, как, впрочем, и любое другое, но об этом приятель не стал говорить. Он порекомендовал ему приличную клинику в Петербурге и настоятельно советовал немедленно показаться очень неплохому неврологу. Галич пообещал, что обратится в клинику при условии, что его больше, чем на три дня не задержат. Диагностический центр оказался оснащённым даже томографом, что ещё было редкостью в городе. Галича прогнали через всё, что только можно было сделать в его случае, он сдал неимоверное количество анализов и даже тестов. Отлепливая с его груди присоски после стресс-теста, кардиолог окинула его одобрительным взглядом:
-С такими данными надо на конкурсах красоты выступать, а не по беговым дорожкам в лечебницах бегать.
-Вот и я твержу им: пустите на конкурс, пустите на конкурс! Не пускают! Может, в суд на них подать? – задумчиво глядя на докторшу, сказал он. Та обиженно хмыкнула и стала быстро стучать по клавишам клавиатуры.
Три дня он отлежал в своей одноместной палате, больше похожей на хороший номер в гостинице. Меланхолически наблюдал, как из капельницы поступает в его вену лекарство, и вспоминал сияющие топазовые глаза. В кабинете врача ему сообщили, что в данный момент его состояние в стадии ремиссии.
-Я бы сказал, что даже в состоянии полной ремиссии, - доктор одобрительно покивал, - если бы речь шла о комиссии по нетрудоспособности, уверяю вас, инвалидность сняли бы непременно. Даже не сомневайтесь.
-Так у меня её никогда и не было, - озадачился Галич.
-Ну это там, у вас в Англии, не было. А у нас бы обязательно была. Сейчас вы здоровы, - и доктор постучал костяшками пальцев по крышке стола, - но не стоит перенапрягаться, нервничать. Здоровье – оно такое: сегодня есть, а завтра… Так вот: обследоваться, хотя бы раз в год, – обязательно.
-А таблетки обязательно пить? – с надеждой посмотрел он на врача.
-Таблетки? Это вам пожизненно, дорогой мой. Тут уж ничего не поделаешь: с таким-то диагнозом… То, что сейчас у вас ещё бывают головокружения, помутнения в глазах, - это пустяки по сравнению с тем, что могло бы случиться, если бы умные доктора почти два десятка лет назад не приняли нужные меры.
Галич с удовольствием вышел на пахнущий прелыми листьями двор клиники, добрался до дома, привёл себя в порядок, изгоняя прочь больничный дух, и помчался к Наталье.
-Так что же сегодня такое? Почему вы не можете осчастливить Мариинский театр своим посещением?
-Сегодня у Маркуши маленький день рождения. Ему исполнился месяц. А до года детям всегда отмечают каждый месяц, как прожитый год.
-Хороший обычай, - одобрил он, - и подарки дарят? А что можно подарить такому малышу? - поинтересовался он.
-Что подарить? – удивилась она, - а что вы дарили своему сыну, когда он был маленьким? Погремушки, конечно. Всякие мобили…
-Это что такое? – не понял он.
-Мобиль – это такая музыкальная каруселька на кроватку. Она крутится и играет. Ребёнок видит над собой яркие игрушки, слышит музыку и быстро засыпает. Говорят, они бывают даже с подсветкой – тогда его можно и как ночник использовать. Здорово, правда?
-Здорово, - согласился он, - а я могу на это семейное торжество остаться? Может, даже буду чем-нибудь полезен?
-Конечно, можете остаться, мы всем рады, - добавила она, хитро глянув на него, - слышите, шум в передней? Дети пришли, и Пако с ними. Сейчас идите в гостиную, ведите светскую беседу, а мне надо переодеться. Потом поможете мне накрыть на стол. Воспользуюсь преимуществом вашего роста: будете доставать посуду из буфета. 
Но Галич, раскланявшись с Вильегасом и двойняшками, не пошёл в гостиную. Он постучал в дверь Жениной комнаты, откуда доносилось умильное дамское воркование. Три женщины склонились над кроваткой, где барахтался ребёнок не больше куклы. Он молотил крохотными кулачками воздух, словно сражался с кем-то, а маленькие пяточки в ползунках лупили по матрасику. Женщины обернулись, и Галич узнал Клавдию Степановну -  мать Жени. Она похудела, как-то съёжилась, но всё так же настороженно и внимательно вглядывались в вошедшего её карие глаза. Ещё одна женщина – крупная, грузная, с косой вокруг головы, вопросительно уставилась на него,  по отдалённому сходству с Любашей Галич узнал её мать.
-Добрый вечер, дамы, - он улыбнулся всем троим сразу, - вот пришёл поздравить с первым юбилеем, - и вынул из-за спины коробку в нарядной обёртке с синими лентами.
-Это Эдуард Петрович Галич, приятель нашей Натальюшки, - отрекомендовала его Любаша, принимая подарок. Она развязала ленточки, сняла обёртку. Там оказалась продолговатая сафьяновая коробочка с застёжкой. Любаша открыла замочек. На атласной подушечке лежала серебряная погремушка в виде обезьянки на лиане. Всеми четырьмя лапками и даже хвостом она цепко держалась за ветку с экзотическими цветами и бубенчиками. Погремушка издавала нежный серебряный звон, -  как же это красиво! Чудо просто! Спасибо, Эдуард Петрович!
Он вышел под серебристый перезвон бубенчиков и аханье женщин.
На кухне в полном взаимопонимании общались отцы. При виде Галича один из них тут же спрятал под стол бутылку с водкой:
-Фу ты! Я думал, наши женщины идут, - толстячок достал уже полупустую бутылку, налил до краёв в гранёный стаканчик-стопку и двинул к  Галичу, - давай, за внука!
Галич протиснулся на своё любимое место, лихо тяпнул водку и занюхал хлебом. Мужики одобрительно кивнули.
-А ты кто? – спросил толстячок, - я – Олег Гаврилович, это Александр Евгеньевич, и повторил: -  а ты кто?
-А я Галич, приятель Жени, - и откинулся на спинку стула.
-Ну ясно, - махнули на него рукой. Галич прикрыл глаза. Вообще-то он не очень любил водку, коньяк – другое дело. Но водка! У него сразу стало ломить висок и он, чтобы мужики к нему больше не приставали, сделал вид, будто задремал.
-Ты гляди, Евгеньич, уже спит! Во мужики пошли! Слабаки против нас! Так что ты там говорил про сына? Слушай, а чего это он такой хромой-то?
-На войне он был, в Афганистане. С дружками в армию пошёл. Представь, в институт поступил, всё хорошо. А тут этот сучонок, что с ними учился, подбил их в армию поступить. Да ещё барыня эта  - Наташка - подначила их. А те дураки, парни молодые… она перед ними всё хвостом вертела. Вот и довертелась. Они на спор и сунулись в военкомат, а там их сразу прибрали да в Афган и отправили. Один только наш Женя и вернулся, а те там так и остались. Женя весь израненный, болел долго – тут эта барыня и подхватила парня.
-Да, история… Книжки всё время читает – говорит, работа такая. Хорошая работа: лежи на диване да книжки читай! Говоришь ему: мусор вынеси. Берёт ведро и хромает по лестнице. И всё молча. У Любаши первый муж был, так знаешь, ему слово, а он тебе десять, да так облает, что и не сунешься. А твой - всё молчком, всё молчком. Странный он у тебя какой-то. Тонкий да высокий, опять же блондинистый. На кого похож – не пойму. Ни в мать ни в отца, как говорится. О, знаешь на кого похож Женюрик твой? На этого, которого Юрка привёл, только тот чёрный.
Александр Евгеньевич нахмурился, засопел, потом оглянулся на дверь спальни, глянул на спящего Галича и понизил голос почти до шёпота:
-Это такая история…  Как в кино! У нас с Клавушкой детей не было, свинкой я болел в детстве…
-Да ты что! А как же Женюрик?
-Она же больше сорока лет в медине отработала, опытная была в своём деле. Так вот приводит однажды их студентка, что практику у них на кафедре проходила, под утро свою сестру рожать. А той чего-то так плохо было, что решили кесарево делать. Это после ноябрьских праздников было. Докторица там была, то ли от праздников ещё не отошла, то ли уже решила, что смена кончается, вот и хлопнула коньячишки. Там же всегда родственники таскают в благодарность, значит. А девке совсем плохо, не разродиться никак. С хирургии не позвать никого – нашу докторицу как пить дать выгонят. И решили, что оперировать станет эта студентка-стажёрка, а та, полупьяненькая, ей советы станет давать.
-О бабы! Чего только не придумают! – восхитился Олег Гаврилович, - и как?
- Как? А вот так: двойня там была. Такие здоровые мальчишки. Даром, что мамашка их хилая да дохлая. Моя Клавушка прямо обзавидовалась. И этой стажёрке и говорит, везёт же некоторым: тут одного родить не получается, а эта сразу двоих принесла. То-то папаша обрадуется! А та и отвечает, что, мол, никакого папаши и в помине нет, сбежал паразит, бросил девку беременную. И как теперь её сестра с двумя этими байстрючатами крутиться будет – никто не знает. Вот тогда моя Клавушка и говорит: отдай, мол, одного мне. И знаешь, что та ей ответила? Я бы тебе обоих отдала, да сестру жаль, убиваться сильно начнёт. Вот так у нас Женюрик и появился. А уж мы потом документы ему выправили, знакомых-то у медиков полно, вот и помогли.
-Так, значит, Женька не твой сын?! Теперь понятно, почему он ни на кого из ваших не похож. А что же его мать? Настоящая? Она-то как?
-Ничего не знаю, да и знать не хочу. Вот ты говоришь: не мой он сын… Да мы с Клавушкой его с первого дня растили… как же он не наш сын?! Только ты, это, никому ничего, слышишь?
-Ладно, ладно. Ну и рассказал ты мне сегодня!
-Что рассказал? – подозрительно впилась в мужа карими глазами вошедшая  Клавдия Степановна, - уже налакался! И где ты только нашёл её?
-Мы только по чуть-чуть, - оправдывался Александр Евгеньевич, Олег Гаврилович ему поддакивал.
Галич решил, что пора «проснуться». Он открыл глаза, похлопал ресницами, потянулся:
-Я что, заснул? – «удивился» он, вылез из-за стола и сунулся в ванную.
Он никак не мог прийти в себя после того, что услышал только что. Этот рассказ подвыпившего отца Жени – что это было? Пьяный трёп или совпадение, выпадающее одно на миллион? Медичка приводит сестру, не подозревающую, что та ждёт не одного, а двоих младенцев. Такое может быть? Вряд ли. Нет, наверное, в старые времена крестьянки могли и не знать, что ждут двойню. Какая тогда в деревне была медицина, да и кто из них бегал по врачам? Но чтобы во второй половине двадцатого века, в большом городе женщине при посещении врача в консультации не определили, кого она ждёт… - такое невозможно. Столько Женькин отец всего наворотил! И пьяная докторица, и стажёрка, оперирующая собственную сестру! И бездетная акушерка, забравшая ребёнка! Нет, не забравшая, а укравшая! Жуть какая-то! Пьяная болтовня. Но разобраться надо.
Галич умыл пылающее лицо и заглянул в гостиную, где у стола хлопотала Наталья.
-Где вы ходите? Я тут уже … – встретила его Наталья, но осеклась: - что с вами? Что-то случилось?
Он посмотрел на неё немного виновато:
-Можно я сейчас уйду? Вы простите, что не оправдал ваших надежд на буфетную помощь, но, пожалуйста…
-Галич, вы здоровы? – встревожилась она, и попыталась скрыть свою тревогу за  улыбкой: - у вас такое лицо, будто вы страшную тайну узнали…
-Всё может быть, - пробормотал он, снимая куртку с крючка, - я завтра заеду. Хорошо?
Коснулся пылающими губами её щеки и вышел за дверь. На площадке второго этажа столкнулся с Женей, тот в левой руке тащил огромный пакет, из которого торчали хвосты зелёного лука, укропа и петрушки, а правой тяжело опирался на трость.
Галич замер, раздумывая, не предложить ли  помощь и не обидит ли он Женьку этим предложением.
-Добрый вечер, Евгений Александрович, - миролюбиво начал он, - позвольте вам помочь?
Яростный блеск серых глаз ответил без слов:
-Добрый вечер, Эдуард Петрович, - высокомерно-вежливо отозвался  тот, - вы очень любезны. Но ваша помощь мне не нужна, - и прошёл мимо, стараясь сделать это легко и независимо.
Галич проводил его взглядом: «Неужели Женька – мой брат?! Не может быть.  Нет, пьяный бред и совпадения – вот, что это такое». Он сел на заднее сидение в машине – всё равно сейчас из него водитель никакой. Всё внутри у него было перебаламучено, встревожено, взбудоражено. Надо подумать обо всём, и память настойчиво стучала: вспомни, вспомни…  Он закрыл глаза и отпустил свою память в далёкое прошлое.

Женя устал. Не так он представлял себе первый маленький праздник своего сына. Он хотел посидеть за бокалом вина в компании дорогих ему людей. В это окружение входили, конечно, Наталья, дети и Любаша. Неплохо вписался в его круг и деликатный Вильегас, Женя даже ничего не имел против Юркиной жены. Но приезд шумных и бесцеремонных Любашиных родственников и пьяненькое бормотание собственного отца под гневные тычки матери его совсем не обрадовали.
А ещё он устал от приставаний начальницы из городского Управления культуры, которая уже полгода не давала ему прохода своими недвусмысленными намёками. То она вызывала его к себе из-за какой-нибудь ерунды и долго беседовала ни о чём, то сама прикатывала на служебной машине с шофёром решать якобы срочный вопрос, а затем загоняла его в угол предложением пообедать в ресторане. Хорошо, ещё в издательстве выделялись для таких начальственных «набегов» представительские суммы, а то разорился бы Женя на гурманские запросы начальницы. Женин заместитель, видя его увёртки от назойливой дамы, как-то сочувственно ему посоветовал:
-Слушай, ну что ты ерепенишься? Сколько ей надо, бабе этой? Минут пятнадцать хватит? И всё! Может, тогда и отстанет?
Женя брезгливо морщился и не вступал в обсуждение этой темы. А дама наседала, теперь уже не намекая, а впрямую грозя экономическими последствиями. Правда, была и хорошая новость: пронёсся слух, что активную даму могут  забрать в Москву. Женя надеялся, что она не успеет окончательно испортить ему издательскую жизнь и мечтал, чтобы на её место прислали нормального мужика, а не молодящуюся тётку.

За столом было шумно. Старшие Синицыны нашли полное взаимопонимание с Азаровыми. Женя сразу оценил смущённый вид Вильегаса, забившегося в уголок рядом с Натальей и Келкой, сердито-виноватые взгляды Юрки, которые тот бросал на невозмутимую Светочку. Его место было занято, и он присел возле Пако, втиснув табуретку между ним и Келкой.
-Я сейчас встретил на лестнице Галича, - сообщил он Наталье, - какой-то он был тихий и вежливый.
-Мне кажется, он приболел: щёки прямо-таки пылали, - Наталья нахмурилась, - он же и в мороз нараспашку ходит в своей курточке.
-Наташенька, никак ты и его под своё крылышко прибираешь? - засмеялся Женя.
-Ну да, такого приберёшь… - проворчала Келка, - а ты видел, что он Маркуше подарил? Нет? Любаша, покажи погремушку.
Пока Любаша ходила за подарком, Келка похвасталась, что и они с Пако и Юркой купили серебряную ложечку «на зубок» с хорошеньким котиком на черенке, да ещё  гравёр число сегодняшнее поставил:
-Вот так и будем каждый месяц дарить по ложке, везде числа ставить и наберётся целая дюжина, - объявила Келка.
-Баловство это, пустая трата денег, - шепнула Светочка Юрке. Тот только глянул на неё и отвернулся. Когда он вернулся сегодня домой и увидел свою преображённую комнату, сначала впал в ступор, потом яростно набросился на жену.
-Ты что, с ума сошла? – тихо, так чтобы не услышали домашние, прорычал он, - ну ладно – мебель переставила. Это ерунда. Но зачем фотографии убрала? Где они? Верни всё на место!
-Не ори на меня, - прошелестела Светочка, - я так старалась, хотела порадовать тебя. А ты… Что тебе эти старые снимки? Какие-то незнакомые люди…
-Где они? - надвигаясь на неё, повторил вопрос Юрка. 
-Выбросила! Сложила в коробку и к мусору поставила, - призналась Светочка и потянулась к мужу.  Юрка отбросил её протянутые руки и помчался в кухню, где рядом с мусорным ведром нашёл картонную коробку, из которой торчали уголки рамок. Притащил коробку в комнату:
-Вот, завтра всё вернём на место! Ясно тебе? – Светочка не ответила. Она упала ничком на кровать, плечи её сотрясались от беззвучных рыданий. Юрка сразу почувствовал себя грубым, мерзким хамом, он беспомощно посмотрел на жену, присел рядом:
-Эти фотографии очень важны для меня. Понимаешь? – Светочка продолжала рыдать, и Юрка тут же изгрыз себя:  - Светик, ты прости. Я не должен был так грубо… Ну пожалуйста…
… Любаша принесла сафьяновую коробочку, вынула из неё тонко и нежно зазвеневшую серебряную игрушку и передала её по кругу.
-Дивная английская работа, - Пако повертел звенящее чудо в руках, - ей лет сто, не меньше.
-Так она старая? – испугалась Анна Даниловна, - Любашенька, она, может, заразная? Выкинь её к чёрту! Ещё заразится Маркуша чем-нибудь…
-Ну ты даёшь, Анюта, кто ж такую вещь выкидывает? Лучше снесём её в скупку. Много, конечно, за такую мелочь не дадут, но всё же не даром отдавать!
-Вы напрасно беспокоитесь, - улыбнулся Любашиной матери Пако, - вещица чистая. Видите, металл блестит? Это серебро самой высокой пробы, и младенцу не повредит. Но уж если вы беспокоитесь, то сполосните игрушку в тёплой мыльной водичке – и всё.
Наталья баюкала в ладонях погремушку, любовалась задумчивой мордочкой обезьянки, крохотными пальчиками цепляющейся за лиану:
-«Отчего ты, мартышка, грустна и прижала к решётке головку?», - улыбнулась она Жене. Он кивнул:
-«Ширь родных кукурузных полей и мартышек весёлые лица…»
 Любаша тут же насупилась: она терпеть не могла этих переглядываний, этих ниточек памяти, которые связывали Наталью и Женю. Поэтому она выдернула из рук Натальи жалобно прозвеневшую игрушку и унесла её назад в спальню.
Через пять минут засобирался домой Пако, здесь ему было сегодня не очень уютно. Наталья хотела вызвать такси, но он сказал, что хотел бы пройтись, подышать воздухом. Она всё поняла, виновато опустила голову. Пако пожелал ей спокойной ночи, коснулся сухими губами её щеки и пошёл вниз по лестнице. У парадной он достал из кармана перчатки, но тут большая чёрная машина подмигнула фарами, и из неё вышел Галич.
-Вильегас, идите сюда, - позвал он Пако, - я подвезу вас. Не стоит поздно вечером в вашем шикарном пальто бродить одному.
-Вы очень любезны, Галич, - принял он предложение. Галич вырулил со двора на улицу и не спеша повёл машину к Исаакиевской площади, - я смотрю, вы здесь неплохо освоились…
-Это мой родной город, Вильегас, - отозвался тот.
-Да, правда. Что-то такое говорила бедняжка Камила.
-И что же она обо мне говорила? – сквозь зубы процедил Галич.
-Вы забываете, что Камила была моей пациенткой, - взглянул на него Пако, - и я никогда не стал бы никому пересказывать то, что мне было доверено. Но и тогда, и сейчас я говорил и говорю, что у вас авантюристические наклонности. Уж не знаю, почему Камила считала вас сверхсложной личностью… Что там такое непостижимого она видела за вашим театральным образом – одной ей было известно.
-Вы думаете, этот «театральный образ», как вы изволили выразиться, всегда был моим?
-О чём вы? Не понимаю.
-Камила была сама доброта. Она могла бы на своём фамильном гербе написать: «Милосердие и сострадание»…
-Но вы не любили её? – Пако видел, как дрогнул уголок его рта.
-Я ни с кем не обсуждаю своих женщин, - он притормозил на светофоре, - но вам скажу: я всю жизнь любил только одну женщину. И тут уж ничего не поделаешь.
Пако молчал, потрясённый безнадёжной тоской его тона. И вдруг до него дошло:
- Нет! Не может быть! Вы сейчас сказали о Натали?! – Галич не ответил. Он остановил машину у входа в гостиницу, подождал, пока из неё выберется Вильегас:
-Спокойной ночи, Вильегас! - и укатил прочь.

В субботу Наталья ждала Галича. Вот так прямо с самого раннего утра начала его ждать. К двенадцати она уже расставила всю вымытую и перетёртую посуду по шкафам и буфетам, протёрла пол в гостиной и на кухне, растолкала Келку и велела ей забрать к себе Маркушу, чтобы дать выспаться Жене после вчерашних посиделок с Синицыным.
Если старших Азаровых Любаша как-то хитро выпроводила около половины первого ночи, то своего папашу ей никак не удавалось уложить. Анна Даниловна, оценив состояние мужа, махнула рукой и пошла спать в комнату Натальи, которую уже привычно выставили в Келкину светёлку.  Олег Гаврилович, прихватив за рукав зятя, потащил его на кухню, где они устроились в уютном уголке с припрятанной от Азарова-старшего бутылкой водки.
-Ты пей, пей! Чего нос воротишь? – настаивал тесть. Женя делал вид, что пьёт противный ему напиток, выплёскивал его в многострадальный кактус на подоконнике, но не уходил. Олег Гаврилович между очередными приёмами горячительного сказал что-то такое, что удивило и насторожило Женю, и теперь он хотел навести тестя на нужную тему, чтобы кое-что для себя уяснить.
В два часа Келка встала в туалет, вернувшись, она зевая сообщила открывшей глаза Наталье, что там на кухне до сих пор идут разговоры.
-Мам, этот дядька Синицын совсем папу замучил. Представляешь, бубнит и бубнит себе под нос.
-Пойду посмотрю, что там можно сделать, - встала Наталья и потянулась за халатиком.
-А Юрка сегодня свою Светочку воспитывал, - наябедничала Келка.
-Не надо так говорить, Келочка, - попросила Наталья, - Свете трудно сейчас, она попала в новую семью, ей предстоит привыкать. А Юрочка должен быть мягче, терпеливее…
-Вот никогда ты не видишь всё по правде. Всегда всех оправдываешь. Пиранья, эта наша Светочка – вот кто.
-Келочка! Если твой брат полюбил её, значит, он видит в ней самое хорошее. И не доверять его выбору было бы оскорбительно для него.
-Получается, что он уже и ошибиться не может?
-Может. Но чувства – это такая тонкая материя, что… Ну вот, ты меня совсем заговорила, а папа там уже, наверное, валится от усталости.
На кухне, уронив голову на руки, лицом в стол сидел Синицын, рядом с каменным выражением на лице ссутулился Женя. Он поднял на вошедшую Наталью белые от усталости глаза:
-Наташенька… - пробормотал он.
-Женечка, тебе немедленно надо лечь. Так нельзя! Ты уже на тень становишься похож.
Тут «ожил» Синицын:
- Эт-то кто? – повёл он на Наталью мутными глазами, - ты здесь вообще никто! Слышь, ты, бывшая! Пошла на место!
Женя взял за шиворот размякшего тестя, хорошенько встряхнул его:
-Не забывайтесь, Олег Гаврилович, - и ещё раз тряханул, тот заверещал, попытался вырваться из руки зятя, но тот держал крепко, - не беспокойся, Наташенька! Сейчас я этого бурбона свалю под тёплый бок тёщи и пойду спать. Завтра суббота, отосплюсь ещё… - и улыбнулся, успокаивая её. 

И вот наступила суббота, время шло, а Галич всё не шёл. Прошлёпала сонная Любаша в комнату Келки, чтобы покормить Маркушу, и вновь юркнула в тёплую постель, поближе к Жене. Тот, не просыпаясь, обнял Любашу и придвинул её к себе.
Юрка со Светочкой перехватили оставшихся после вчерашнего банкета вкусностей и побежали на старую квартиру разбираться с хозяйкой, которая не хотела возвращать заплаченные вперёд деньги. В час дня Наталья выпила кофе с кусочком торта и села у кухонного окна с блокнотом. Она зарисовывала по памяти игрушечный городок, где был придуманный «дом» Галича, и выглядывала во двор на каждый стук автомобильной дверцы, на шум  каждой подъехавшей машины. Это был кто угодно, но только не Галич. Отправив Келку с Маркушей на прогулку, она переоделась в строгую блузу с воротником-стойкой, аккуратно приколола подаренную брошь. Посмотрела на себя в зеркало: типичная барышня девятнадцатого века  - и ещё эта коса через плечо... Потом подумала, что барышней, наверное, её можно назвать, если не очень ярко светят лампы да ещё и человек подслеповатый. Упрямо вздёрнула голову: тридцать шесть лет – это ещё не приговор.
В три часа на кухню выползла Анна Даниловна, нацедила рассолу в стакан и понесла мужу освежиться. Женя, умытый, выбритый, заглянул, чтобы предупредить, что ненадолго уйдёт. Потом разнежившаяся Любаша позвала её обедать. Но Наталья представила, что сейчас надо будет выслушивать банальщину от Синицыных, не пошла, сославшись на то, что не голодна. Она по-прежнему ждала Галича. Теперь она вспомнила его лихорадочно горящие глаза, пылающие щёки – все признаки гриппа. Сейчас, в середине ноября, говорят, уже полно заболевших каким-то очередным вирусом. А если он один в пустой квартире с высокой температурой? И никто даже воды не даст? Она подхватилась, собираясь бежать на Мойку, чтобы помочь ему. Но тут ей пришло в голову, что он мог сбежать в свой сказочный дом, куда ей без него дороги нет. Она заметалась по комнате, не зная, на что решиться. Сидела и заторможено наблюдала, как собирается в театр Келка. Её и Юру с женой пригласил в Мариинский Пако Вильегас.
-Ма, ты чего такая? – наконец заметила та её состояние.
-Так, как-то… - вяло отозвалась Наталья.
-Пойдём с нами! – она всмотрелась в бледное лицо матери и догадалась: - ты Галича ждала? Да? Он обещал прийти?
-Обещал, - эхом отозвалась Наталья.
-Что-то ему помешало. Так бывает, ты же знаешь.  Может, он простудился, - ляпнула она и тут же об этом пожалела, потому что Наталья оживилась.
-В том-то и дело, что он мог заболеть. Вчера убежал внезапно, а самого трясло, как в лихорадке. Может, ему врача надо вызвать?
-Если бы он заболел, он бы позвонил, - рассудила Келка, а Наталья ещё больше обеспокоилась:
-С высокой температурой человек не всегда до телефона доберётся.
-Так ты позвони ему!
-Я не знаю номера, - Наталья покусала губу, - вот что: я подожду ещё, а потом съезжу на Мойку. Это не сложно: туда и обратно. Всё узнаю.
-Ма, не делай этого! – Келка села рядом, - а вдруг он не хочет видеть нас, - она специально сказала «видеть нас», но Наталья поняла, что дочь имела в виду «не хочет видеть тебя».
-Ну и пусть, - ровным голосом ответила она, - не хочет и не надо. Но я для себя должна знать, что он здоров и с ним всё хорошо.
-Давай сделаем так: мы вернёмся из театра, возьмём такси, и ты, я и Юрка съездим к нему на Мойку. Хорошо?
-Я подумаю, - рассеянно улыбнулась ей Наталья, - иди, а то опоздаешь.
-Нет, не опоздаю. Дед обещал заехать за нами.

Галич не мог прийти к Наталье. В тот момент, когда она места себе не находила от беспокойства за него, он валялся в полной отключке на пыльном  полу в старом чулане, служившим Азаровым кладовой.
Заснуть после того, что он узнал на кухне Ростовых, конечно, не получилось. Поэтому он решил с утра пораньше нанести визит Клавдии Степановне, тёте Клаве, как они звали Женькину мать в детстве. Он предполагал, что та не захочет выложить правду малознакомому человеку, но было универсальное средство, способное помочь. Правду можно было купить, а тётя Клава всегда радостно встречала дополнительные доходы. И он придумал открыть счёт на предъявителя в ближайшей сберкассе. Пока он занимался формальностями, поторапливая невозмутимую даму в форменной блузке с зелёной косыночкой в виде пионерского галстука, выстрелила пушка в Петропавловской крепости.
-Слушайте, нельзя ли побыстрее? Уже двенадцать часов! – взмолился он.
Дама посмотрела на него пристальным взглядом:
-Вы чего хотите? Чтобы я ошиблась? – Галич заверил её, что и в мыслях такого безобразия у него не было, - ну так стойте и не мешайте, - отрезала дама и заново начала пересчитывать деньги. И Галич покорился.
Знакомой лестницей он поднялся на четвёртый этаж. Прежде чем позвонить в звонок он остановился на лестничной площадке, прислонился лбом к прохладному стеклу. Сейчас он всё узнает, в предчувствии беседы неровно билось сердце. Он глубоко вздохнул и позвонил Азаровым. Открыл дверь Александр Евгеньевич и отступил, удивлённо улыбаясь.
-Извините, могу я  поговорить с Клавдией Степановной? – с ледяной вежливостью обратился к нему Галич.
Женькин отец ещё больше удивился, но пригласил Галича за собой. При этом его круглое лицо выражало фальшивое дружелюбие. Впрочем, его поддельное дружелюбие не произвело впечатления на Галича.
 Квартира – старая коммуналка – ещё больше обветшала: сломанные стулья, детский трёхколёсный велосипед, доисторический телефон на стене в прихожей – время здесь остановилось. По ободранной некрашеной двери да по застоявшемуся запаху мочи Галич определил комнату бабки Иващенковой. При Витьке так не воняло, он отмывал полы и отстирывал бабкины тряпки чуть не каждый день.
А у Азаровых было как всегда чисто прибрано, стерильно, словно в операционной, и скучно до зевоты. Клавдия Степановна не терпела беспорядка, истово приучала мужа и сына жить по её правилам и, не дай Бог, кто-то из них нарушал заведённый порядок. Тут следовали «карательные» меры. С мужем она могла неделями не разговаривать, молчала тяжело и напряженно, вглядывалась в беднягу смурным взглядом и скорбно вздыхала. С Женькой было проще, его она просто не кормила, сквозь зубы приговаривала: «Вот начнёшь зарабатывать – тогда и делай что хочешь».
Всегда, даже в лютый мороз, форточка настежь, тонкое одеяло – никаких нежностей, никаких излишеств. Конфеты – обычно это были скрипящие на зубах кислющие барбариски - раз в неделю и только тогда, когда, как она говорила, сынок это заслужил. Между окон на стене висел в рамочке аккуратным Женькиным почерком переписанный распорядок дня, за нарушение которого тому влетало по первое число. Подросший Женька постоянно нарывался на изобретательные «штрафные» санкции, придуманные Клавдией Степановной. Только не помогали ей её придумки, потому что каждую свободную минуту Женька старался провести в доме Ростовых.  Вечно голодный, он страшно смущался, когда Дарья Алексеевна подсовывала ему пирожок и наливала в большую чашку сладкого какао.
У Азаровых ничего не изменилось, разве что не хватало рамочки с распорядком дня между отмытых до зеркально блеска окон. Клавдия Степановна удивлённо уставилась на Галича, которого мельком видела вчера у сына в гостях. Она его узнала - это тот самый мужчина, что подарил серебряную погремушку внуку Маркуше, и подумала, что лучше бы денег дал, чем всякую ерунду дарить. И чего ради он заявился? Что ему надо? Оказалось, что нужно было ему всего-навсего  уничтожить привычно текущую сонную пенсионерскую жизнь. И началось то, что иначе как кошмаром назвать было нельзя.
-Клавдия Степановна, - начал непрошеный гость, - вчера я стал невольным слушателем одной занятной истории.
-Какой истории? – она подозрительно посмотрела на мужа, - какой истории? Что вы слышали?
Её острые глазки прямо-таки вонзились в неприятного гостя.
-Сразу хочу вам сказать, что никаких действий против вас я не собираюсь предпринимать, - сказал Галич и понял, что допустил ошибку. Не с этого надо было начинать. Но слова уже вырвались, теперь надо было идти до конца, - ваш муж сказал, что Евгений не ваш сын.
Женщина охнула и прижала руку ко рту, с ужасом глядя на Галича.
-Это… это неправда, - пробормотала она, потом глянула на мужа – тот заёрзал, но понуро молчал, - он был пьян, болтал невесть что… Саша, скажи!
Александр Евгеньевич отошёл к дивану и тяжело опустился на него:
-Клавушка, - жалким голосом пробормотал он, ей стало ясно: гость не врёт.
Клавдия Степановна перевела тяжёлый взгляд с мужа на гостя:
-Зачем вам это? Кто вы такой? Почему вам это нужно?
-Давайте я отвечу так: мне это интересно – и всё. Ну, может быть, у меня хобби такое – собирать разные интересные истории? Вот, считайте, что встретили коллекционера, - Галич отодвинул стул от стола, укрытого клеёнкой с гигантским виноградом, сел, демонстративно огляделся, - у вас бедненькая комнатка в вонючей коммуналке. А наверное, хотелось бы пожить так, чтобы не отмывать за кем-то уборную? Купить себе квартирку где-нибудь в зелёном районе и пожить в своё удовольствие, без соседей-грязнуль? Или, может, хотелось бы приобрести удобный домик где-нибудь в пригороде, чтобы был садик и внука на лето забирать к себе? Признайтесь, хотели бы?
По заблестевшим глазам Александра Евгеньевича, по его напряжённой позе Галич понял, что тому разговор стал очень интересен. Но Клавдия Степановна слушала и всё более и более мрачнела.
-Что вам от нас нужно? – обожгла она его взглядом.
-Мне нужна правда, - просто ответил Галич, - правда о появлении в вашей семье Евгения. Давайте договоримся: вы рассказываете всё, без вранья. Получаете сберегательную книжку с очень неплохой суммой на предъявителя в обмен на ваше письменное свидетельство, и больше мы не встречаемся. Подходит?
-Не знаю, о чём вы, - она отвела взгляд, - а ваши деньги нам не нужны. Саша, скажи!
Александр Евгеньевич завозился на своем месте, но ничего не ответил. 
-Ну что ж, тогда мне придётся обратиться в определённую организацию, - задумчиво сказал Галич и с сомнением посмотрел на Азарову, - вы же понимаете, что в подобном случае многое потеряете? Во-первых, ваш сын кое-что узнает нелицеприятное о своих приёмных родителях, во-вторых, прокуратура быстро размотает это дело и тогда чем всё для вас кончится – трудно предсказать. Но дело можно уладить совсем просто: вы рассказываете правду и получаете неплохое вознаграждение.
-Не нужно угрожать, - зло прищурилась Клавдия Степановна, - ничего  нам не грозит. Ясно? А усыновление – не преступление.
Галич понял: дело сдвинулось.
-Усыновление, конечно, не является преступлением. Тут вы правы. Ну а как насчёт воровства детей? Или подделки документов?
Женщина молчала. Сгорбившись на стуле, она погрузилась в свои мысли.
-Смотрите, сколько всего набежало. Можно поднять документы, затребовать дела в архивах. Конечно, это займёт время, но, уверяю вас, доказать можно. Или поступить ещё проще: выложить всё вашему приёмному сыну – пусть сам разбирается.
Клавдия Степановна встрепенулась и презрительно фыркнула:
-Он всё равно бы узнал об этом. Чего нам бояться?
-То, что вчера поведал ваш супруг, - эта занимательная история об украденном у матери младенце, - думается, привлечёт внимание вашего сына. Вряд ли он сможет после этого встречаться с вами как ни в чем не бывало. И о внуке вам тоже придётся забыть. Ну хотите, я напишу вам расписку, что ваш рассказ не причинит вреда никому из членов семьи Азаровых?
-А деньги? – шевельнулся Александр Евгеньевич.
-Можете забрать их хоть сегодня. Вот, смотрите, - он достал серенькую книжицу с гербом и открыл её, - видите, на предъявителя. А на этой странице указана сумма. Всё без обмана. Хотите сходить в сберегательную кассу и навести справки? Пожалуйста,  давайте сходим вместе. Прямо сейчас и сходим.
Александр Евгеньевич вопросительно глянул на жену – та кивнула. Они с Галичем отправились на площадь Льва Толстого, где в доме с башнями располагалась сберкасса. Несмотря на субботу, народ собрался в длиннющую очередь, будто сразу всем понадобилось забрать или наоборот положить на книжку сбережения. Наконец подошла очередь Галича и Азаров убедился, что его не обманули: книжка была настоящая с очень хорошей суммой вклада на предъявителя. Они вернулись в квартиру Азаровых, где их поджидала Клавдия Степановна. Лицо её хранило каменное выражение непреклонной решимости.
-Пишите расписку, - приказала Клавдия Степановна, она глянула на мужа, и тот подскочил с дивана, как подброшенный пружиной, взял с письменного стола тетрадку, вырвал из неё листок, покопался в ящике стола, нашёл ручку, и всё это выложил перед Галичем.
Галич секунду обдумывал безумный документ и наконец написал, что он, Э. П. Галич, никогда и ни при каких обстоятельствах не воспользуется предоставленной ему информацией во вред Азарову Евгению Александровичу. Написал и положил бредовый листок себе под руку:
-Жду вашего рассказа, - холодно потребовал он.
Клавдия Степановна ничего нового не рассказала, всё это Галич уже слышал в пьяной болтовне её мужа. Ему нужно было другое:
- Вы сказали, что свою беременную сестру к вам привела студентка медицинского института. Как её имя? – захотел уточнить Галич.
-Ириной её звали. Красивая была – все на неё заглядывались.
-Ирина, - повторил он шёпотом и кивнул, - а ту, которая рожала? Только не говорите, что не помните. В регистрационном журнале делалась запись…
-Я и не говорю, что не помню. Женщину звали Галиной. Галина Голицына. И в журнале записано, что она родила мальчика.
- Второго мальчика вы от неё скрыли. А попросту, украли, - Галич сделал вид, будто слегка сомневается в только что услышанном.
-Мне его Ирина отдала! – поспешно добавила Клавдия Степановна, - она, Ирина эта, сказала, что им не потянуть двоих, что сестра нагуляла младенцев от неизвестного мужика – вот, что она сказала. Да и не просто так отдала. Я ей потом шесть тысяч старыми деньгами дала… Она на следующий день за деньгами пришла.
-Вы хотите сказать, что Ирина Голицына продала вам ребёнка сестры – своего племянника?! – не поверил Галич, - за шестьсот рублей?!
-Тогда это были хорошие деньги, - заметил Александр Евгеньевич, - мы на мебельную стенку копили. Под внешним спокойствием у него в душе разыгрывалась буря, он мучительно искал выход из создавшегося положения.
  Клавдия Степановна поднялась, прошлась по комнате. На лице у неё выступили нездоровые багровые пятна, она подошла к старому буфету, порылась в ящике. Галич не обращал на неё внимания, он поставил локоть на стол,  опёрся подбородком на кулак. Здесь ему делать больше нечего. Он всё узнал и едва верил своим ушам. Ах, Ирина, Ирина! Как же далеко ты зашла в своей ненависти! Но такого он не ожидал: продала племянника…
-Ну что ж…  - начал он. Удар по голове мгновенно ослепил его, и он свалился на пол без сознания.
-Ты что?! – завопил Александр Евгеньевич, глядя как белые пряди  волос окрашиваются отвратительно красным цветом, - по-другому надо было! Зачем?!
-Затем, дурак, что он не оставит нас и всё выложит Жене. И у тебя не будет сына. Да что там сына?! Ничего у тебя не будет, кроме камеры с решёткой. Вспомни, кто подписи на документах подрисовывал? Не ты ли? Все документы поддельные! Да не ори ты! Жив он! Видишь, дышит? Свяжи его! Покрепче, вон бугай какой!
-Ну свяжем мы его, а дальше что? – воображение совсем отказало Александру Евгеньевичу.
-Я ему сейчас кое-что вколю. Есть у меня одна штучка крепенькая. На минут сорок он вырубится, а я сбегаю к девочкам на работу и ещё возьму. Такого зелья попрошу, что он не шевельнётся. А ночью…ночью в Карповку снесём. Тут всего-то дорогу перейти. Давай, руку ему держи.
Она ловко набрала из ампулы прозрачную жидкость, проколола пробку флакончика, ввела её туда, взболтала до растворения и вновь набрала получившуюся смесь в шприц.
-А сейчас куда его? – Александр Евгеньевич побледнел и отвернулся – он не мог смотреть на втыкаемую в вену иглу.
-В кладовую запихнём…
-Там же соседи!
-Никого нет. Зинка Иващенкова пьяная валяется, а те до вечера воскресенья уехали к родственникам в деревню. Так что сволоки его в кладовую и не забудь на задвижку дверь закрыть. Голову ему замотай, чтоб не наследил. Хотя крови-то немного натекло, я сейчас быстренько замою здесь.
Александр Евгеньевич затолкал Галича в кухонную кладовку, где стояли вёдра, старые кастрюли, швабры и прочий хлам. Он сбросил его на пол, проверил – дышит ли? – и закрыл дверь на щеколду. Ему не было его жаль. А чего жалеть-то чужого мужика?
Жили они спокойно с Клавдией, запрятав далеко в прошлое воспоминания о раннем утре четырнадцатого ноября шестидесятого года. Хитроумная Клавушка, едва получила младенца в руки, мгновенно придумала, куда его спрятать. Вот когда Александр Евгеньевич оценил присказку «не имей сто рублей…». Конечно, пребывание в Доме малютки влетело им в копеечку, но дело того стоило. Изобретательная Клавушка ходила по квартире вперевалку, изображая тяжёлую походку беременной, рассказывала соседям, как возится и толкается внутри ребёночек. И проделывала она это так артистично, что Александру Евгеньевичу иногда казалось, что она и впрямь вот-вот родит. В нужное время он составил нужный документ, нарисовал все подписи и даже поставил размытую лиловую печать – кто там особо станет приглядываться, что это печать его заводоуправления. Это потом уже они сделали сыночку настоящее свидетельство о рождении на основании справки, которую Клавдия Степановна выписала опять же сама себе. И крохотный Женя торжественно въехал в коммуналку на Петроградской стороне. Конечно, выдавать семимесячного малыша за новорожденного младенца потребовало от Азаровых дополнительных усилий и изворотливости, но и это осталось позади. Всё было хорошо, пока не началась школьная жизнь. Ростовых – всю их семейку – Азаровы-старшие ненавидели с первого учебного дня школы. Они так и не смогли понять, чем так притягательна для их послушного сына эта семейка с их лупоглазой дочкой-заморышем.
 Но самое ужасное началось, когда появился детдомовский выкормыш Голицын – темноволосая копия их белокурого Женечки. Но и это они пережили. Праздником стало для них известие, что остался навсегда Голицын в Афгане. И только-только отдышались они после возвращения израненного сына, как новая напасть обрушилась на них со стороны ненавистных Ростовых. Сынок Женя твёрдо и решительно обрушил на них новость: Наталья теперь его жена. И ничто на него не подействовало: ни угрозы и слёзы матери, ни уговоры отца, ни предъявление ультиматумов – они поженились и зажили отдельным домом, практически не встречаясь с Азаровыми-старшими, хотя дома стояли рядом. Лишь раз-другой в месяц забегал на пару минут Женя к родителям, чтобы повидать стариков.
Некого было Александру Евгеньевичу винить, кроме себя самого и своего длинного пьяного языка, в том, что произошло на днях. Хорошо, ещё Клавушка не особо вспоминает, из-за кого всё так безнадёжно нарушилось.

…Сынок Женя пришёл, когда они с Клавдией Степановной уже собрались выйти из дома по срочным своим делам. Женя устало присел к столу, хмуро наблюдая, как почему-то нервничает и суетится мать. В комнате пахло вымытым полом, что было удивительно, потому что мать никогда не мыла паркет, объясняя это тем, что дерево рассыхается и после этого страшно скрипит. Она обычно лишь протирала пол слегка влажной тряпкой, а потом Женька ползал на коленках и намазывал каждую паркетину жирной немецкой мастикой «Эдельвакс». И натирать пол тоже приходилось ему, но это было почти приятное занятие: скачи себе на одной ноге, а другой води щёткой вдоль паркетин. 
Женя посмотрел на родителей – сегодня они были какие-то слишком уж нервные. Он решил, что они просто устали после вчерашнего и возраст даёт знать о себе. Жаль их, конечно, но он должен был задать свой вопрос.
-Папа, мама, - начал он, и родители почти с испугом уставились на него, - ну что вы так напугались? Сядьте. У меня есть вопросы.
Азаровы переглянулись, сделали мужественную попытку принять беззаботный вид и стали ждать «вопросов».
-Только, сынок, нам срочно уйти надо, - Клавдия Степановна виновато посмотрела на Женю, - там девочки без меня не могут разобраться. Ждут уже.
Женя кивнул. Он знал, что мать время от времени зовут в отделение, где она помогает молоденьким медсёстрам.
-Мне неловко задавать этот вопрос, и хотелось бы, чтобы вы сами в своё время сказали мне правду. Но уж коли так вышло… В общем, вчера тесть намекал на то, что я у вас приёмный ребёнок. Это правда?
Родители молчали. Если бы они возмущались, кричали… – нет, они молчали. И Женя понял, что это правда. Его сердце заколотилось – не каждый день приносит такие известия.
-Ты был совсем-совсем маленький, только что родился, плакал. Беленький такой… - начала мать, чувствуя, что голос её вот-вот сорвётся, – а той женщине ребёнок не был нужен… она и смотреть-то на тебя не захотела.
Женя кивнул, так он и предполагал. Тёплая волна благодарности накрыла его: они взяли его к себе, вырастили, благодаря родителям у него был дом, семья. Он встал, подошёл к родителям, обнял их, прижавшись щекой к седой голове матери:
-Всё хорошо, папа, мама. Всё хорошо. Ничего не изменилось. Вы – мои родители.
Клавдия Степановна прослезилась, да и у Александра Евгеньевича глаза были на мокром месте.
-А кто она была? – спросил Женя, и Клавдия Степановна догадалась, что он спрашивает о своей родной матери.
-Мы ничего о ней не знаем, сынок, - Александр Евгеньевич взглянул на умильно улыбающуюся жену, - звали её, кажется, Алиной или Алёной. Молоденькая она была, не питерская. Написала отказную и уехала то ли в Архангельск, то ли в Актюбинск.
-Она и не кормила тебя ни разу… Но ты на неё не сердись, сынок, - Клавдия Степановна улыбнулась сквозь слёзы, - прости её – всё же мать родная… А нам…  нам с отцом Бог детей не дал – и вдруг ты, маленький, беленький…
-Ты прости нас, что мы не сказали тебе всего. Думали, что уж так и помрём с этим…
-Мне не за что вас прощать, – покачал головой Женя, - вы и только вы  – мои родители.
Он поднялся, взгляд зацепился за блеснувшие отражённым светом стёкла очков.
-Сынок, - попросила мать, - можно мы будем иногда приходить и с Маркушей гулять?
Женя улыбнулся:
-Ну конечно, мама. Когда хотите, тогда и приходите.

Женя вышел на Карповку, взглянул на часы: почти шесть. Уже стемнело: в ноябре к четырём часам становится темно, но народ всегда толпится на трамвайной остановке, бежит с работы, а сейчас, в субботу, на набережной ни души. Собачники лишь через пару часов потянутся выгуливать своих питомцев. Тихо плескалась вода, редкое безветрие, голые деревья – типично осеннее настроение. Внушительная чёрная машина показалась ему покинутым командой кораблём. Итак, кто же он? Человек без роду и племени? Нет, так нельзя думать, одёрнул он себя. Родители у него есть. Они вынянчили и вырастили его, дали свою фамилию и признали сыном. И спасибо им за это. А та, что родила и бросила своего ребёнка, как щенка, - разве она мать? Спасибо, что не утопила в той же Карповке…

-И как язык у тебя не отсох, - Клавдия Степановна сверлила мужа чёрными от злости глазами, - как мог ты рот свой пьяный открыть?
Они рысью летели в сторону территории медицинского института.
-Ладно тебе! Сама хороша! – огрызнулся непутёвый муж, - думаешь, сколотила бригаду из недоучек да платный абортарий устроила, так уж и деловой стала?!
-Я ещё разберусь с тобой… Некогда сейчас. Паспорт не забыл взять? А книжку? Беги в кассу, а то закроют её скоро. Я к девочкам сбегаю, там сегодня хорошие девочки дежурят. Ну что ты встал? Иди уже!
-Клавушка, я тут подумал… - он боязливо, боком придвинулся к жене, - если у нас всё получится…
-Конечно, получится, не сомневайся, - нетерпеливо перебила она мужа.
-Нет, ты послушай: возьми у них там несколько ампул…
-Это ты о чём сейчас? – прищурила глаза Клавдия Степановна.
-Тесно им там – в одной-то комнате: Жене с ребёнком да женой. А квартира большая. Правда, Клавушка?
-Правда, тесно, - она внимательно всмотрелась в раскрасневшееся лицо мужа и начала понимать, на что он намекал.
-Понимаешь, о чём я?
-Понимаю, - задумчиво произнесла она, кивнула: -  можно попробовать. Как это я раньше не придумала? Столько лет она из Жени жилы тянула. А тут так всё просто… Хорошо придумал.

Сквозь головную боль и розовые радужные шарики, которые роились не то в голове, не то под закрытыми веками, Галич слышал настойчивый голос:
-Проснись, Голицын! Открой глаза, чёрт драный! Проснись!
-Отстань, Витька! Дай поспать! – тяжёлое забытьё липким киселём наваливалось на него. Он осознавал, что спит, и знал, что спать ему никак нельзя, но никак не получалось заставить себя проснуться, - уйди, Витька!
-Проснись, зараза! Сейчас они вернутся, тогда ты уже ничего не сможешь сделать! Просыпайся, тебе говорят! Они сначала тебя утопят, а потом за Наталью возьмутся. Сейчас бабка придёт, она выпустит тебя. Да проснись же ты! 
Галич разлепил глаза, но ничего не увидел – полная темнота, и мышами воняет. Его бросили лицом вниз, хорошо приложив щекой к грязному полу. Тело ныло, руки, связанные за спиной, затекли, голова гудела. Он повозился, пытаясь поменять положение, но ничего не вышло, только из разбитой головы опять потекла кровь. Кладовка была узкая - не развернуться, но и лежать носом в пыли он не желал. И ещё страшно хотелось спать, глаза закрывались сами собой.
Возня снаружи насторожила его. Дверь открылась. Тусклый свет коридорной лампочки после тёмной кладовки показался ослепительно ярким. В дверях стояло горбатое чудовище с кудлатой головой и огромным кухонным ножом в хилой руке.
-Вот, Витенька, открыла. Правильно? – бормотало чудовище, заплетающимся языком. 
-Правильно, бабушка. Ты теперь верёвки перережь. Быстрее, бабушка, быстрее!
-Сейчас, сейчас, Витенька. Что ж ты не приходил-то?
-Вот, пришёл же. Ты режь верёвки-то!
Галич узнал бабу Зину Иващенкову и невольно подался назад – уж больно неловко она пыталась действовать ножом. Она наклонилась над ним, обдавая запахом перегара и мочи, пытаясь нащупать связанные руки. Нож ходуном ходил в её дрожащей слабой ручонке. Всё же верёвка поддалась, Галич нетерпеливо выхватил нож у старухи, перепилил бельевой шнур, которым ему связали ноги. Бабка выдвинулась в коридор, а Галич на четвереньках выполз из кладовки – встать ещё не было сил.
-Вот, Витенька, видишь, всё сделала, как ты сказал. Когда же ты теперь придёшь? Скоро я тебя увижу?
-Скоро, бабушка, теперь уже скоро…
Цепляясь за стену, качаясь, как дерево на ветру, Галич принял вертикальное положение. Теперь надо было дойти до входной двери. Сшибая всё, за что цеплялись его руки и ноги – огромный алюминиевый таз, детскую ванночку, велосипед, старые чемоданы – он упрямо пробирался вперёд. Тошнота подкатывала, и тогда он старался дышать открытым ртом, глаза никак не хотели полностью открыться, руки дрожали и тряслись от усилий. Мокрые джинсы – видимо, пока валялся без сознания, обмочился -  противно липли и, конечно, воняли. Ему показалось, что вместо ног ему в брюки напихали ваты – во всяком случае, ноги совсем не держали и стоять он не мог. Каким-то лихим способом он скатился с четвёртого этажа и вывалился из парадного. Тут он упал ничком, содрав ладони в кровь. На свежем воздухе он чуть продышался, и поплёлся, цепляясь за шершавые стены домов, к набережной, где оставил машину. Он ещё несколько раз сползал на землю, от него шарахались немногочисленные прохожие, принимая за пьяного в стельку забулдыгу. Но он поднимался и тащился в сторону речки.
Возле его машины, с недоумением разглядывая её и прижимая к уху мобильник, стояла Наталья:
-Женечка, я только съезжу к нему и сразу вернусь, если с ним всё хорошо. Но мне вчера показалось, что он заболел… Слушай, тут стоит машина, совсем такая, как у Галича. Ну и что, что таких машин много? Не все же они стоят почти у нашего дома? Ой… Галич… Женечка, я потом перезвоню…
Он подходил к ней пьяной походкой, свет фонаря упал на залитую чем-то тёмным рубашку, наполовину вылезшую из брюк и торчащую из-под распахнутой куртки. Неприлично мокрые штаны изляпались землёй и песком.
-Натали… - еле ворочая языком, пробормотал он, цепляясь за машину. Морщась и ругаясь сквозь зубы, он вытащил из кармана ключи, нажал на кнопку и машина отозвалась. Галич открыл переднюю дверцу и плюхнулся на пол – ноги совсем отказали ему, он привалился к сидению и закрыл глаза.
-Галич, вы пьяны? – не зная, что и думать, Наталья подвинулась ближе. Он, кажется, заснул. Тогда Наталья наклонилась и тронула его за плечо: никакой реакции.  От него не пахло перегаром, от него мерзко воняло грязным бомжом, а тёмные заскорузлые пятна на рубашке – теперь она это поняла – были пятнами крови.
Она всмотрелась в его лицо, потом обхватила его голову ладонями, стараясь разглядеть, где ушиб  –  он тихо застонал.
-Галич, что случилось? Я сейчас вызову скорую,  - он с трудом приоткрыл глаза, попытался сфокусировать взгляд:
-Не надо скорую… я сейчас проснусь… - и снова привалился к сидению.
-У вас голова разбита, наверное, сотрясение… Надо к врачу. Здесь рядом травма. Обопритесь на меня, вместе дойдём. Где это вас угораздило? Как вы голову разбили?
-Не помню, - соврал он, - с лестницы упал, наверное. Натали, там, в багажнике, пакет. Дайте мне его, пожалуйста.
-Зачем вам сейчас какой-то пакет? – она не сразу, но всё же смогла открыть багажник, нашла мягкий пластиковый пакет, - этот?
-Да, этот. Там брюки запасные, я переоденусь.
-Интересно, как это вы себе представляете? Будете здесь снимать штаны?
-По-вашему, лучше вонять мочой? – огрызнулся он, поднимаясь, - ничего, за дверцами машины и вашей спиной никто ничего не увидит. Нравственность Петроградской стороны не пострадает от вида моей голой… гм…  голого  тела.
Он уже понял, что, как только начинает двигаться, голова, хоть и болит, но немного проясняется, и не так неудержимо хочется спать. Пришлось натянуть старые джинсы, приспособленные для мытья машины, прямо на голое тело. Мокрые вонючие трусы и брюки он брезгливо затолкал в пакет и оставил у дерева. В машине была бутылка с водою, он жадно выпил сразу половину, остальную вылил себе на руки, смывая грязь. Из раны на голове уже не текло, но ясно, что без врача не обойтись. 
-Пошли в травмпункт, - и ухватился за её плечо.
Они доковыляли до поликлиники, в левом крыле которой работала травма. Галич сам, цепляясь за металлические перила, поднялся по убогой лестнице, ругая на чём свет стоит идиотов начальников, устроивших травму на втором этаже. В коридоре сидели несчастные: кто-то баюкал повреждённую руку, кто-то рассматривал в ручном зеркальце заплывший глаз – таких -  чем-то ударенных - здесь было полным-полно. Наталья заняла очередь и усадила Галича на свободный стул, сама пристроилась рядом. Он тут же положил голову ей на плечо и закрыл глаза. Так они просидели около часа, очередь почти не продвинулась.
-Галич, не спите, - дёрнула она его за руку, он промычал что-то неразборчиво. 
Из кабинета выглянула медсестра, её взгляд упёрся в окровавленную рубашку Галича, медсестра что-то сказала через плечо, и в дверях возник мужчина-врач. Он окинул взглядом запрокинутое лицо Галича:
-Травма головы? Заходите, - велел он Наталье. Кое-как она растолкала Галича, стянула с него куртку и затащила в кабинет. Ей тут же велели выйти.
-Что это он у нас такой сонный? – спросил врач, занимаясь Галичем. Они уложили его на кушетку, - ну, рассказывайте, что случилось?
До Галича голос врача доходил как сквозь вату, он попытался встряхнуться, но сильные руки удержали его, придавили к кушетке. Хирург попался любознательный: он всё время что-то спрашивал. То ему фамилия больного понадобилась, то год рождения, то адрес. При этом он всё время что-то делал: светил фонариком в глаза, считал пульс, мерил давление, даже сердце зачем-то послушал. Потом они занялись его головой. Медсестра выстригла ножницами волосы на затылке, чем-то смазала рану, и Галич зашипел – так его обожгло. Потом болеть перестало, или он опять отключился.
Доктор хмурился, ему не нравилась заторможенность пациента, его замедленная речь. Позвали Наталью.
-Вы родственница? – спросили её. Она подумала и кивнула, - так вот, надо бы его в больницу. Швы ему наложили. Здесь мы, конечно, рентгенографию черепа сделаем, надо бы посмотреть, есть ли костные изменения. Травмы головы - они такие выкрутасы устраивают… Есть интересные детали. Например, у него следы от верёвки на руках. Кто-то его связал, а потом вколол что-то. Всю вену разворотили. Мутная история какая-то. Он-то нам тут насочинял, что с лестницы свалился. Если бы он с лестницы слетел, то весь в кровоподтёках был. Но это не наше дело.
- Вы думаете, на него напали? – испугалась Наталья.
-Не знаю, но, думаю, вашего родственника ничего хорошего не ждало бы.
Пока оформляли запись в регистрационном журнале, водили заторможенного Галича в рентгенкабинет, ждали снимки, делали пробы, а потом, кололи противостолбнячную сыворотку, появился невропатолог. Он осмотрел больного, изучил снимки, предложил госпитализацию. Но Галич категорически отказался. Тогда им выписали справку, указали в ней, что у него «ушибленная рана затылочной области волосистой части головы», предупредили о необходимом покое в течение ближайших дней. Невропатолог отвёл Наталью в сторону и, понизив голос, объяснил ей, что травма головы - коварная штука, что ближайшей ночью больной «будет загружаться» и может не проснуться. Нужно, чтобы родственники проследили его состояние. Наталья обещала не сводить с него глаз.
В коридоре она набрала Женин номер. Он мгновенно ответил.
-Наташенька, мы места себе не находим. Где ты?
-Не волнуйся, Женечка, - попыталась успокоить его Наталья, - мы с Галичем в травмпункте. Хирург что-то с его головой делал. Представляешь, его по голове стукнули…
-Кого? Хирурга? – не понял Женя.
-Да нет же! Галича! Голову разбили, и ещё какой-то укол сделали, - путано и неуклюже рассказывала Наталья, - он всё время спать хочет. Прямо на ходу спит. Я сейчас такси вызову и отвезу его на Мойку, побуду с ним до утра. Так что вы не беспокойтесь.
-Как это не беспокойтесь?! – взвился Женя, - я сейчас приду в травму…
-Нет, никуда ты не придёшь! – приказала Наталья, - я сама справлюсь. Дети спят?
-Конечно, спят. Первый час ночи уже, - когда она говорила таким тоном, спорить с нею было бесполезно. Женя слишком хорошо знал её упрямый характер и смирился: - когда тебя ждать?
-Утром позвоню. Всё, заканчиваю. Вон Галич от врача выходит.

От услуг такси Галич категорически отказался.
-Я уже всё соображаю, не засну. Сейчас я вас провожу и поеду домой.
-Вот ещё, - фыркнула Наталья, - кто ж вас отпустит? Это я отвезу вас на Мойку и подежурю. Женечку я уже предупредила.
-И он позволил вам остаться на ночь у мужчины? Какое неблагоразумие.
-Прекратите паясничать, Галич. И где это вы тут видите мужчину? – прищурилась она, - не этот ли с бритой проплешиной на затылке? Тот, что в мокрых штанах ползал по набережной? Тот, который шлялся неизвестно где и крепко получил по башке?
Его глаза полыхнули синим, он помолчал, потом хмыкнул и поплёлся за нею по тёмной аллее институтского парка. Далеко они не отошли, потому что, как и предупреждал врач, на Галича сначала накатила тошнота, а потом он рухнул на колени и его долго и мучительно рвало. Наталья кинулась поддержать его, но он отпихнул её рукой, прохрипев между спазмами:
-Уйдите! Уйдите!
Она отвернулась, порылась в сумке, нашла влажные салфетки. Когда тошнота отпустила его, Наталья помогла ему встать, протянула салфетки:
-Вы не должны смущаться. Говорят, что такая реакция бывает на наркоз, когда его неправильно рассчитают или у человека непереносимость. Знаете, как Юрочку выворачивало, после аппендицита? Он тогда так побледнел, что весь зелёный стал.
-Так побледнел, что стал зелёным? Интересно было бы посмотреть, - криво усмехнулся Галич,  он весь взмок и теперь на ветру его начало знобить.
-Далеко ходить не надо: можете взять моё зеркальце и посмотреть на себя, - она промокнула капли пота на его лбу и достала мобильник, - я вызываю такси…
-Я могу вести машину, - не слишком уверенно ответил он, всё ещё сопротивляясь из чистого упрямства, - чёрт, очки где-то потерял!
-Можете, конечно, можете вести машину, самолёт, ракету, ступу бабы Яги... Кстати, почему бы вам не переночевать у нас? Не беспокойтесь, место найдётся.
-Вызывайте такси, боевая подруга, - смирился он, сотрясаясь от озноба.
Салатного цвета «Волга» с шашечками подкатила через пятнадцать минут к въезду на территорию института.
-Кто тут Ростова? – высунулся водитель из машины. Чего спрашивать, если, кроме них двоих, никто у ворот не маячил? Но завидев шаткую походку Галича, водитель заорал:
-Нет, так не пойдёт! Пьяных не вожу. Он же мне весь салон обгадит!
-Как вам не стыдно! – рассердилась Наталья, - он не пьяный, мы из травмы идём. Это лекарство так действует.
-А мне без разницы, - пожал плечами водитель, заводя мотор, - вон он какой белый… Видел я таких. Всё изгадит.
-Двойной тариф, - подал голос Галич, хватаясь за ручку дверцы. Водитель прикинул, согласно кивнул.
-Вы что, у меня может денег не хватить, - испугалась Наталья. Он  не ответил, опустил стекло и стал жадно хватать ртом воздух.
На Мойке, едва выгрузив пассажиров и получив обещанный двойной тариф, водитель тут же умчался, оставив их на дожде и ветру. Опираясь на плечо Натальи, Галич втащил себя на второй этаж и тут же сел на скамеечку для обуви. Видимо, он отключился на пару секунд, потому что очнулся от звука её голоса и обнаружил себя на скамеечке в прихожей, прижатым спиной к стене – чтобы не свалиться на пол.
-Душ, нужно немедленно в душ, - пробормотал он, пытаясь подняться.
-Сидите пока, - удержала его Наталья, - вам надо прийти в себя. Тошнит ещё?
-Нет, но трясёт, и я весь мокрый, прямо липкий какой-то, - с усмешкой он посмотрел на неё, - чего же вы хотите? Шлялся где попало – вот и получил…
-Обиделись? – кивнула она, – на мои слова о мужчине обиделись? Ну сидите тут и обижайтесь, а я пойду и лимонад вам приготовлю. Лимоны, надеюсь, у вас есть?
Она ушла, оставив его сидеть с бессильно поникшей головой. Потом всё же он поднялся, боясь лишний раз всколыхнуть себя, чтобы опять не началась мерзкая тошнота.  Удивительно, но его даже не замутило. Видимо, гадость, попавшая в его кровь, уже почти вся вышла. Он взял из шкафа одежду и пошёл под душ.
-Галич, - постучала ему в дверь Наталья, - не намочите рану! Вы помните об этом? Так что голову под воду не подставляйте!
-Помню, няня Наташа, - буркнул он, зная, что теперь Наталья разозлится. Пусть злится. Это лучше, чем жалость.
Пока Галич плескался под душем, Наталья нашла в холодильнике пару лимонов, нарезала их и залила холодной водой. С сомнением посмотрела на кусок сыра под прозрачным колпаком – нет, сейчас ему ничего не надо есть, а то опять тошнить начнёт. Пусть лучше пьёт подкисленную воду.
В его комнате был образцовый порядок: носки и прочие детали туалета по углам не валялись. Она разложила диван, обнаружив в его нутре постельные принадлежности, расстелила их.  И села у окна ждать его. Он появился, чистый и благоухающий, в домашнем халате поверх белой футболки.
-Ложитесь, - велела она ему, - и выпейте немного лимонада. Сразу много не пейте, а то мутить начнёт. Лучше по паре глотков, стакан воды растяните на час. Вы рану не намочили, надеюсь?
-Нет, не намочил, - его опять начало познабливать. Он глотнул кислой водицы, поморщился, потом сбросил халат и влез под одеяло, - а вы? Собираетесь сидеть всю ночь на стуле?
-А где, по-вашему, мне сидеть? Рядом с вами на диване?
-Натали, чего вы боитесь? Что я приставать к вам буду? Не буду. Ваш блюститель нравственности может быть спокойным.
-Охота вам молоть чушь, - огрызнулась Наталья. Она терпеть не могла этого ироничного тона, - я взрослая женщина и обычно сама решаю, кому позволять приставать ко мне, а кому нет.
-И часто вам приходилось… решать?
-А вот это уже не ваше дело, Галич, - она полезла в шкаф и добыла там пушистый шерстяной плед и диванную подушку, - можно, я возьму вашу футболку и какие-нибудь брюки?
-Берите, - пожал он плечами.
Она ушла. Галич с удовольствием вытянулся во весь рост. Тошнота и сонливость прошли, но теперь стала болеть голова и прежде всего в том месте, куда его долбанула Клавдия Степановна. Завтра он нанесёт им визит. Он представил, какое выражение лица у них будет, когда он предстанет перед ними. Кто бы сказал, что баба Зина вызволит его из чёртовой кладовки?! Баба Зина всегда терпеть его не могла, но вот же - помогла. И Витьку он видел, или это был наркотический бред? Что там Витька говорил насчёт Натальи? Вроде бы они задумали такую же операцию и с нею проделать? Дать по голове, потом вколоть гадость и сбросить тело в Карповку. И это Женькины родители! Тут он себя одернул. Ничего подобного. У них с Женькой другие родители. Это ещё надо переварить и к этому надо привыкнуть: Женька – его брат. Да не просто брат, а брат-близнец. Просто, чёрт возьми! И ещё надо свыкнуться с мыслью, что Наталья была Женькиной женой. Как всегда от этой мысли у него сжались кулаки и сделалось противно пусто в глазах.
Наталья вошла на цыпочках. Сердце Галича тут же затрепетало где-то на уровне горла, он смутился и от смущения притворился спящим, сквозь ресницы подсматривая за нею. Она подкралась и осторожно заглянула ему в лицо. Облегчённо вздохнула – он спал. Тогда она, боясь его разбудить, бережно подоткнула под него одеяло, прилегла рядом и накрылась пледом. Она смертельно устала. Вспомнила, как шёл ей навстречу шаткой походкой, залитый кровью Галич и всхлипнула от сострадания к нему. Он бы, конечно, страшно обиделся, если бы узнал, что она сейчас едва не плачет от  жалости к нему. Ох уж эта его безмерная гордость! Что же с ним произошло? Кто напал на него? Сказку, что будто бы он свалился с лестницы, пусть рассказывает кому другому. Вот и говори после этого, что не бывает предчувствия беды… Не зря она места себе не находила весь день – было из-за чего.
Галич пошевелился, и Наталья приподнялась на локте, тревожно вглядываясь в его бледное лицо с черными густыми полукружиями ресниц. Врач в травме предупредил, что за больным нужен присмотр. Может, у него температура поднимается? Она легонько приложилась тыльной стороной ладони к его лбу – вроде всё нормально. Галич поймал её руку и прижал к щеке.
-Ах, вот оно как! Вы не спали, вы притворялись. Вы – эгоистичная личность, Галич. Вы не держите своё слово. Что вы вчера сказали? «Завтра заеду». Я весь день, как дура, ждала, на звук каждой машины во дворе выглядывала. А вы и не думали  ехать… Прекратите целовать мою руку! – но он не выпустил её руки, нежно-нежно перецеловал каждый пальчик, поднимаясь по чуть-чуть к локтю. В сумраке болезненно блестели его глаза, отчаянная улыбка играла на губах.

Марк никогда ей не снился. Никогда. Но в эту ночь он ей приснился. На полыхающем маками лугу он, юный и прекрасный, звал её за собой. Она доверчиво вложила свою руку в его сильную ладонь, и пошла за ним. Алые цветы касались её белого платья, ветерок пробегал по цветущему морю, бросал на лоб Марку тёмную прядь волос, и он нетерпеливо откидывал её назад. Они шли по бесконечному лугу туда, где солнце опускалось в море. Белая  рубашка Марка постепенно окрасилась алым маковым цветом, его лицо изменилось. Чудовищные шрамы избороздили его. Это скорбное лицо она недавно видела. Его отражение мелькнуло в зеркале неделю назад. Она испугалась и попыталась выдернуть руку из его пальцев, но Марк не отпустил. Его разбитые губы сложились в жуткую улыбку: «Посмотри, это же я. Или такой я не нужен тебе? Ты уходишь?» И она услышала свой голос: «Никогда. Никогда!» И проснулась, будто кто-то выдернул её из жуткого сна. Наталья не сразу поняла, что уже не спит. Сердце заячьим хвостиком трепетало между рёбер.
Она минуту лежала, пытаясь справиться с дыханием. Галич спал на боку, повернувшись к ней. Она присмотрелась – на этот раз он спал по-настоящему, глубоко уйдя в сон. Светящийся циферблат часов показывал половину девятого. Она тихонько выбралась из постели и отправилась приводить себя в порядок. Потом занялась завтраком, догадываясь, каким голодным будет Галич, когда проснётся.  Поставила чайник на огонь, нашла «Геркулес», молоко.
-Вообще-то это я должен был приготовить завтрак и подать  вам в постель, - она чуть не подпрыгнула от неожиданности: он стоял, прислонившись плечом к притолоке, и с удовольствием наблюдал за нею.
 -Вы, как кот, подкрадываетесь. Так и в обморок можно упасть от неожиданности. Как вы?
-Прекрасно, - он помотал головой, - совсем не болит. И есть хочется.
-Хороший признак, - улыбнулась она, - сейчас овсянка будет готова.
Он подошёл сзади, обнял её, прижал к себе  и ткнулся носом в её волосы:
-У кого я должен просить вашей руки? – он поцеловал её чуть ниже уха.
Наталья неловко отстранилась:
-Галич, я не юная девушка, соблазнённая коварным обольстителем. Я сама себе хозяйка и ни перед кем не обязана отчитываться. И сейчас, заметьте, не девятнадцатый век, и вы меня нисколько не скомпрометировали…
-Сколько слов, - пробормотал он ей в ушко, опять притягивая её к себе, - так всё-таки, у кого я должен просить вашей руки?
Она вывернулась из его рук:
-Вы никому ничего не должны, - отчеканила она, и глаза её лихорадочно заблестели, - вы не обязаны предлагать свою руку каждой женщине, с которой… с которой провели время.
Он искренне удивился:
- Вы что же, считаете, что я предлагал выйти за меня замуж каждой женщине, с которой проводил время? - отошёл к окну и отвернулся, разглядывая старый облетевший клён.
-Пожалуйста, меня не интересуют ваши романы! – сказала она, глянув в его спину, тщательно маскируя беспечной улыбкой жалость к себе, бесконечную печаль по ушедшим годам и жгучую ревность к этим его «с которыми проводил время».
-И потом, - продолжил он после минутной паузы, всё так же пристально вглядываясь в окно:  - может, я всю жизнь ждал именно вас.
Теперь он старался заглянуть в её прозрачные глаза, но ему ничего не удалось прочесть в их топазовой глубине, кроме сочувствия.
-Это вы так объясняетесь в любви? – она насмешливо глянула, загасила синий венчик конфорки под чайником, - не рано ли? Один эпизод – и сразу любовь?
-Как цинично, вам это не идёт, - скривился он, наблюдая, как она заваривает чай и сухие чаинки сыплются в заварочный чайничек, - и потом, что вам не нравится в моём объяснении? 
-Мне, Галич, всё не нравится, - она поставила на стол тарелку с овсянкой, плеснула туда молока. Он терпеливо ждал, когда она соизволит продолжить, - ну что же вы? Садитесь, а то каша остынет.
Он послушно сел, но продолжал вопросительно смотреть на неё.
-Ну хорошо, хорошо, - сдалась Наталья, - я объясню. Только сначала завтрак. Мама всегда говорила, что серьёзный разговор на пустой желудок ведёт к язве.
Он кивнул:
-А вы? Я один есть не стану.
Она положила себе овсянки, села напротив, бросив взгляд на часы.
-Вы торопитесь? – он заметил её взгляд.
-У меня на час дня назначена встреча. Но пока есть время, - и замолчала, - извините, я только чай заварила. Я заметила, что вы любите чёрный кофе и там у вас на столе какой-то агрегат. Я подумала, что это кофеварка, но там столько кнопок… как в кабине самолёта. В общем, я побоялась её тронуть.
-Пустяки, я с удовольствием выпью чая. Может, вы уже расскажете, какие объяснения привыкли выслушивать от мужчин? – он посмотрел на неё поверх исходящей паром чашки.
Наталья проглотила колкость, кротко кивнула:
-Вот-вот, это как раз то, о чём я хотела сказать… Мы с вами, Галич, знакомы – посчитайте сколько? – всего-то два с половиной месяца. А теперь ответьте: сколько «мирных» дней мы с вами прожили? Не утруждайтесь подсчитывать: ни одного. Каждая наша встреча – это маленькое сражение. Вы, Галич, приучили меня быть постоянно настороже, я всё время жду от вас колкостей. Ирония кроется во всём, что касается меня, она появляется в вашем голосе, в насмешливо вздёрнутой брови, в надменном выражении вашего лица… И если я сейчас позволю себе вспомнить несколько чудесных мгновений, ваша саркастическая ухмылка сотрёт память об этом,  - Наталья защищалась, он сразу это понял, и ему стало больно за неё и обидно за себя.
Галич забыл о чае, слушал с каменным лицом. С каждым её словом у него внутри образовывалась и расширялась гулкая пустота. Она была права и не права одновременно. Вначале так и было: он испугался и защищался от неё. Двадцать лет тщательно выстроенной крепкой защиты рухнули в одночасье, едва он её увидел. И тогда он надел на своё новое лицо маску фальшивой иронии – и всё для того, чтобы она не разглядела в его глазах выражения безумной радости и счастья от сознания, что вот она здесь, рядом. Как актёр в театре, он создал, выстроил и играл образ другого персонажа, незнакомого ей, – Эдуарда Галича, каждое мгновение опасаясь, что она догадается, кем он является на самом деле. И тогда ему придётся неуклюже объяснять, почему он не вернулся. Но объяснить необъяснимое он был не в состоянии. Голос Ирины бился в голове: «Всех Голицыных извёл, теперь за Ростовых принялся…  Будь ты проклят!» И он был проклят долгие годы, душа его билась, разрываясь от мучительной боли. Волшебный сад не дал ему погибнуть, принял на себя проклятие. Возможно, именно тогда возродился похороненный двадцать лет назад Марк Голицын. Его несокрушимая безнадёжная любовь обжигала его всё больнее. Но он так долго был Эдуардом Галичем, что теперь не знал, как освободиться от власти его образа.
-Что же вы молчите, Галич? Вам нечего ответить? – сквозь шум в ушах он услышал её голос, упёрся локтями в стол, сцепил пальцы. Галич не  мог ответить, потому что в этот момент сердце его сжалось от горя, он поднял на неё затравленные глаза. Наталья испуганно отшатнулась: это был взгляд Марка из её ночного кошмара. Он мгновенно оказался возле неё, бухнулся коленями в пол, сжал её тонкие руки, заглядывая в отчуждённые прозрачные глаза:
-Вы всё неправильно поняли, -  и она заметила пульсирующую у него на виске жилку: - как же вам объяснить, что всю мою жизнь для меня существовала только одна женщина?
Наталья нежно прижала его голову к груди, пригладила густые встрёпанные пряди, посмотрела на повязку, прошептала:
-Ах, Галич, Галич! Какой же вы врушка! – и поцеловала в макушку, - а ещё предложение делаете! Эх, вы!
-Выходите за меня, - пробормотал он, нежась в её руках.
Наталья улыбнулась, и он почувствовал, как она помотала головой:
-Какое кроткое создание! Рассказать – не поверят. И потом, Галич, красивый муж – чужой муж…
-А, так вот чего вы боитесь! – он переместился на стул, - а как же ваш красавец Евгений?
Она посмотрела искоса:
-Боже мой, Галич! Да вокруг меня всю жизнь красивые люди. Да, да, именно красивые. Видели бы вы моих родителей! О Марке и Жене даже говорить не буду. А как хороши Юрочка и Вильегас? И вот теперь ещё и вы. В юности до смешного доходило. Если мы заходили в кафешку или магазин, на меня вообще никто не обращал внимание. Все сразу начинали строить глазки Марку и Жене.  Мы с Витей Иващенковым даже на спор бились, на кого первого тётки клюнут.
Он заинтересовался:
-И кто выигрывал?
-Я обычно на Марка ставила, а Витенька на Женечку. Чаще Марк выигрывал, хотя они с Женечкой были очень похожи. Но было что-то в Марке очень мужское, притягательное. Женя мягче, спокойнее.
-А если б вдруг - ну могло же так случиться? – кто-то из них изменился? Допустим, в аварию попал, разбился… Вы продолжали бы любить такого уродца?
-Ну вот, - огорчилась она, - вот видите, Галич, вы совсем меня не знаете. Разве, когда любишь, внешность – главное? Уж если на то пошло, ваш соперник здесь, - она ткнула в сторону своего сердца, - а такой пустяк, как внешность, вообще значения не имеет. И вряд ли у вас, Галич, получится вытеснить  того, кто там уже много-много лет.
Галич похолодел: неужели он должен, как она сказала, «вытеснить» Женьку?
-Он всё ещё вам небезразличен… - тоскливо протянул он.
-Видите, сколько условий и препятствий? – а ей вдруг захотелось, чтобы он стал уговаривать её, уверять, что все эти преграды она всего лишь  выдумала, потому что ничего о нём не знает. Но он угрюмо молчал, остановив взгляд на чашке с забытым чаем. Нужно было что-то сказать, но слова не шли.
Пропищал мобильник. Наталья поднялась, скрывая разочарование, беспечно бросила:
- Такси у ворот. Не провожайте. Я знаю дорогу. Спасибо за чай, - и двинулась к выходу.
Он догнал её у дверей, сорвал куртку с крючка.
-Вы совсем уже меня ни во что не ставите, - и мрачно посмотрел, - с кем вы встречаетесь в час дня?
-С Вильегасом, возле «Астории», - она шла впереди, поэтому не видела, как он замер на секунду.
-А я могу присутствовать на этой встрече? Или это страшная тайна?
-Можете, Галич. Никакой тайны нет. Сомневаюсь, что это будет вам интересно.
-Ну, это мне судить, - они подошли к такси, - в половине первого жду вас в машине на Карповке.
-Честное слово, не знаю, зачем вам это нужно. Лучше бы вы отлежались после ваших вчерашних приключений.
Он развернул её к себе:
-Лучше бы вы вышли за меня замуж, - и крепко поцеловал.

-Наконец-то! – Женя помог ей снять пальто, - голодная, уставшая? Что там случилось?
-Отвечаю по порядку: не голодная, не уставшая. А случилась гадость: Галичу разбили голову, связали и что-то вкололи. Он каким-то чудом сумел сбежать, но ничего не рассказывает. Вчера ему было очень плохо. Врач велел не прыгать, не скакать  после такого ушиба, но он никого не слушает. Поступает так, как находит нужным. Вот и весь мой отчёт. Теперь, Женечка, мне надо переодеться. Если помнишь, в час дня у нас встреча с Вильегасом. А потом мы, как всегда в этот день, соберёмся у нас.
Из полуоткрытой двери высунулся кудлатый Юрка:
-О, мама пришла! – и тут же получил от Любаши:
-Ты что там закрылся? Всё никак от своей малахольной оторваться не можешь? Ты на часы смотрел? Уже пушка грохнула – начало первого, а ты всё ещё в трусах? Ничего дома не делаешь! Даже за хлебом не сходишь! У отца на шее сидишь, так ещё и жену привёл. Тоже на него навесишь? Другие студенты сторожами устраиваются, дворниками, а ты? – Юрка спрятался за дверью.
-С чего это ты взяла, что Женя куда-то пойдёт с тобой? – Любаша в боевом настроении подбоченилась в дверях спальни и переключилась на Наталью.
-Любаша, зачем ты так с Юрой? - Женя укоризненно посмотрел на жену, - и потом сегодня четырнадцатое. Ты же знаешь, мы всегда…
-Если хочет, пусть она идёт. А ты тут при чём? Нечего болтаться по городу. Что у тебя дома нечего делать? А просто побыть с женой ты уже совсем не хочешь?! Что ты всё вокруг неё танцуешь? Наташенька то, Наташенька сё. Наташенька – русалочка, Наташенька, Наташенька…  - она развернулась к Наталье: - и как там у тебя с Вильегасом? Старику голову морочишь, да? Не больно-то нужна ты ему! Теперь ты за того, кто помоложе взялась. Расскажешь, как ночку провела сегодняшнюю? Ах, зачем эта ночь так была хороша… - дурным голосом взвыла она.
-Замолчи, Любаша! – вспыхнул Женя, шагнул к жене, сграбастал её и, несмотря на яростные протесты, уволок в спальню.
Наталья, ошарашенная внезапным нападением, побрела к себе переодеваться.
-Ма, - Келка сидела на подоконнике, обхватив коленки руками, - ма, это правда? То, что она сказала? О Галиче?
Наталья расчёсывала волосы, рука её задержалась у виска. Она посмотрела на дочь:
-Ты не хотела бы, чтобы мы с Галичем были вместе?
-А как же папа? – блеснули синим её глаза.
-Папа? – удивилась Наталья, - но у него своя жизнь…
-Не делай вид, что не понимаешь, - прищурилась Келка, - кто мой настоящий отец? Ты уже забыла его?
-Двадцать лет жизни - разве этого мало? Только дети, всегда дети, дети, дети.
-Конечно, дети, - убеждённо кивнула Келка, - а как ещё?
-Келочка, но ведь я не только мама, я ещё и женщина. За эти годы во мне всё женское отмирать начало. Теперь вы с Юрочкой выросли, у вас своя жизнь начинается. А я? Что со мною не так? Я кто теперь - наседка на пенсии, да? Ты думаешь, если в первый раз за двадцать лет появился человек, ставший мне близким и дорогим, это, значит, я памяти Голицына изменила? Как же это может быть, Келочка? И это говоришь мне ты, его дочь?
-Но ты же жила с папой Женей, он был твоим мужем?
-Последнее дело касаться интимных подробностей жизни родителей. Но ты задала вопрос, и я отвечу: наш брак с Женечкой всегда был фиктивным браком. И таким бы он оставался, если бы мы не решились на развод. Я ответила на твои вопросы? – она заплела две косы, как когда-то делала в школе, разве что бантики не завязала.
-Ответила, - уныло пробормотала Келка, - я не думала, что всё так непросто. Мне надо подумать, - и вдруг встрепенулась: - ма, но неужели за двадцать лет ни разу ни один человек тебе даже не понравился… ну, как мужчина?
Наталья помотала головой. В дверь стукнули, и на пороге возник Женя – уже полностью одетый к выходу, даже воротник куртки поднят:
-Наташенька, нам пора.
Келка спрыгнула с подоконника, подошла к отцу:
-Папа, ты такой у нас красивый! – и чмокнула его в щёку.

Они вышли на набережную. Судя по всему, хорошая осенняя погода кончилась: их привычно встретили дождь со снегом и ветер. 
Наталья подняла руку, чтобы поправить ему шарф, но Женя отстранился, и она увидела на его щеке красный отпечаток пятерни.
-Женечка, - прошептала она, - ты не должен ссориться с ней из-за меня.
-Ничего, это пройдёт. Она успокоится. Ты прости её, она …
-Она ревнует тебя ко мне, Женечка, - грустно сказала Наталья, - ты сказал ей, что я уеду в Святые Горы?
-Ты никуда не уедешь из своего дома, - рассердился он, - мы уже об этом говорили, и не будем начинать всё заново. Смотри, вон наш античный герой стоит у машины. Что-то мне не нравится его взгляд.
Галич, сдвинув брови, смотрел на приближающуюся пару. Он видел жест Натальи, когда она хотела поправить Жене шарф, и в нём тут же мучительно заворочалась ревность. Поэтому он, кивнув Азарову, открыл дверцу перед Натальей, приобнял её и быстро поцеловал, не обращая внимания на её рассерженное фырканье.
-Как ваша голова, не болит? – плохо скрывая ехидство, поинтересовался Женя.
-Нисколечко не болит, - отозвался Галич и бросил на него внимательный взгляд в зеркальце, - у вас, кажется, аллергия на крем для бритья? Какая причудливая форма… прямо настоящая пятерня…
Наталья чуть не зашипела: мало ей Любашиных выходок, так теперь эти двое начнут подкалывать друг друга. Взрослые мужики, а ведут себя как дети.
-Если вы не прекратите, я выйду из машины, - процедила она сквозь зубы, и получила в ответ совершенно безмятежный взгляд сверкнувших синим глаз. Далее они ехали молча.
Они приехали немного раньше, Вильегас ещё не спустился к выходу. У «Астории» Женя выбрался из машины.  Несмотря ни на что Галич ему нравился, и ему не хотелось цапаться с ним по пустякам. Как только Женя вышел, Галич тут же завладел рукой Натальи:
-Как бы вы не сопротивлялись, - он достал коробочку, - я делаю вам официальное предложение.
Он открыл коробочку: на бархате сверкнул фиолетово-синей искрой прозрачный камешек в белом металле. Очень простое и одновременно элегантное колечко для помолвки. Галич надел его Наталье на безымянный палец. Она полюбовалась игрой разноцветных искорок.
-Это очень красиво. Мне всегда нравился горный хрусталь, - повертела рукой, - я слышала, что раньше его называли слезами богов. Спасибо. Но, Галич, я пока не даю вам ответа, - она  улыбнулась, - но обещаю вам всегда снимать кольцо перед тем, как мыть посуду.
Галич поцеловал её руку, усмехнувшись про себя: спутать бриллиант в полтора карата с горным хрусталём могла только неискушенная в таких вещах Наталья.   
-Галич, - Наталья удержала его руку, - я хочу вас попросить…
-Всё что угодно, - обрадовался Галич, - хоть луну с неба.
-Нет, луну с неба не надо. Это очень простая просьба. Пожалуйста, Галич, не дразните сегодня Вильегаса. Для него это тяжёлый день. Понимаете, сегодня день рождения его погибшего сына.
-Какого сына? - не понял Галич, - у него не было детей.
-Это трагическая история, Галич. Он был женат на русской женщине. Давно, сорок лет назад. У них был сын. Пако вынужден был уехать на родину, а там его арестовали. В общем, он ничего не знал о своей семье, пытался разыскать их, но его снова арестовали. Я случайно встретила его там, куда мы сейчас поедем. Представляете, это от меня он узнал, что его сын погиб. Галич, вы меня слушаете? -  она с тревогой посмотрела на него: каменное лицо с закрытыми глазами, - да что с вами такое, Галич? Вам плохо?
-Всё нормально, - просипел он внезапно охрипшим голосом и крепко сжал руль. Потом губы его шевельнулись: - Пако Вильегас. Пако – это сокращённое от Франсиско? Его полное имя…
-Его полное имя – Эдуардо Франсиско Вильегас. Так вы обещаете не дерзить ему?
-А погибшего сына Вильегаса звали…
-Ну да, вы уже догадались, что звали его Марк Голицын, - она дёрнула его за руку, - вы обещаете? Галич?
Он кивнул. Пако Вильегас – его отец! Нет, не только его, а ещё и Женькин. Их с Женькой отец! Тот самый, которого люто ненавидела тётка Ирина, внушая, что мерзавец бросил беременную жену, и попрекала Марка феноменальным сходством с отцом. Возможно ли такое? Он тряхнул головой, и сразу заныла рана – тоненьким сверлом вкручиваясь в затылок.
-Вот он! – и Наталья выпорхнула из автомобиля. Галич достал из кармана  пузырёк, быстро вытряхнул таблетку на ладонь и глотнул, не запивая водой. Он смотрел на высокую фигуру Вильегаса, на его грустную улыбку, на то, как он расцеловался с Натальей и пожал руку Жене, и какое-то непонятное чувство прокрадывалось в его душу. Сколько криков и проклятий слала тётка Ирина в адрес этого испанца! Галич почему-то никогда не верил ей, не доверял её гадостным обвинениям. Но, когда так яростно и убеждённо талдычат одно и то же, невольно начинают терзать сомнения, кусать и подтачивать  сердце. И только разрозненная мозаика из крохотных детских воспоминаний, в которых мама говорила с ним по-испански, пела ему в виде колыбельной испанскую песенку про барабанщика, ласково что-то лепетала про papi querido y amado – папочку дорогого и любимого – только эти воспоминания не позволили ему отравить жёлчными обвинениями образ отца.
Сколько лет он знаком с Вильегасом? Где были его мозги, когда он встречался с ним? Было время, он насторожился, когда Камила назвала фамилию и имя своего психотерапевта. Галич хорошо помнил, как разозлили и раздосадовали его её визиты к нему. А потом она потащила его, Галича, на консультацию. Он хорошо помнил, как Вильегас исподтишка приглядывался к новому клиенту, а тот категорически отказался укладываться на диванчик, как это было принято у психотерапевтов, уселся в кресло и демонстративно закинул ногу на ногу. Не очень-то они понравились друг другу. И вот, как пишут в романах, прошли годы.
Он вышел из машины и двинулся в сторону маленькой группы. Наталья что-то сказала Вильегасу. Тот повернулся навстречу Галичу, приветливо улыбнулся, протянул руку. Галич вздрогнул от прикосновения его пальцев к своей руке, неосознанно крепко сжал его ладонь и сразу отпустил, заметив удивлённый взгляд Вильегаса.
-Ну что ж, - Наталья взяла Вильегаса под руку и повела к машине, - мы можем ехать. Правда, Галич?
Она усадила Пако сзади и сама села рядом, теперь Женя оказался на переднем пассажирском сидении.
-Нам надо выехать на Каменноостровский проспект, а там… - начал объяснять Женя, но Галич перебил его:
- Я знаю, куда ехать, - он уже догадался, что дорога должна была привести их к разрушенному временем «родовому гнезду» Голицыных. В зеркальце он видел, как близко склонились головы друг к другу Вильегаса и Натальи. Она что-то ему рассказывала, тот слушал, улыбался.
-Вы на дорогу смотреть собираетесь? –  ироничный тон Жени заставил его вернуться к обязанностям водителя, - что это за история с вами приключилась? То, что рассказала Наташенька, напоминает криминальную разборку… Может, помощь нужна?
Галич искоса глянул:
-Сам разберусь, - односложно ответил он, - всё нормально. Вот очки где-то потерял – это хуже.
-Вы, Галич, не храбритесь. Сами-то вы, конечно, справитесь, но не втягивайте в это дело Наташу.
-Да-да, - насмешливо скривился Галич, - помню: «не прибью, а убью». Не устраивайте мелодраму, Евгений. Наташа для меня не менее дорогой человек, чем для вас. И не забывайте, что вы в её жизни – пройденный этап.
-Да что вы можете знать о нашей жизни?! Вы – этап нынешний! - серые глаза вспыхнули льдистым морозом, - и не смейте так высокомерно рассуждать об этом.
-Успокойтесь, Евгений, и запомните: никогда я не причиню ей боли. Никогда.
Женя посмотрел на твёрдо сжатые губы, на сосредоточенный взгляд, на чётко очерченный классический профиль  - и ничего не ответил. Дальше они ехали молча. А на заднем сидении Наталья перешёптывалась с Вильегасом. Он, конечно, заметил сверкающее колечко на её руке и сразу определил, что оно означает.
-Вы осуждаете меня? – голос Натальи дрогнул.
-Нисколько, - Вильегас погладил её холодную ладошку, - он хороший человек, хотя и с авантюрной жилкой в характере. Но честь, достоинство, благородство – для него не пустые слова. Мне много рассказывали о нём… - он не стал уточнять, кто рассказывал, чтобы не обидеть Наталью, но она догадалась, что речь идёт о Камиле.
Галич без труда нашёл место, где прежде была их холупка. Он остановил машину напротив умирающего сада и остатков фундамента. Все молча выбрались из автомобиля и пошли в сторону груды кирпичей, бывших когда-то удобной русской печью. Не обращая внимания на сырость и холодный ветер, Пако присел на кирпичные останки. Наталья пристроилась рядом. Женя зачем-то поправил покосившийся камень и отвернулся: здесь у него всегда болезненно сжималось сердце, наворачивались слёзы. Галич обошёл бывшую печь вокруг, положил руку на кирпичи – ему показалось, что они нагреты внутренним теплом. Печь, в которой бабушка пекла пирожки, варила суп и кашу, грела воду, чтобы купать внука. Печь, на которую он малышом залезал зимою. Мама забиралась к нему, пела свои песенки, щебетала что-то ласковое по-испански, они оба согревались щедрым печкиным теплом, и он засыпал, окружённый как защитным коконом мамиными руками. А теперь ненужная и разваленная, стоит она на ветру, под снегом и дождём…
Всё-таки Наталья не выдержала - захлюпала носом. Пако достал носовой платок и протянул ей.
Галич поднял обломок кирпича в виде сердца, подержал его – от камня исходило тепло. Он подошёл к Вильегасу:
-Вот, возьмите, -  и положил кирпичное сердечко на ладонь Вильегаса. Тот погладил камень, побаюкал его в руках и спрятал во внутренний карман пальто.
-Поехали к нам, - предложила Наталья, - мы всегда отмечали день рождения Марка у нас дома.

Дома было тихо. Молодёжь отправилась в кинотеатр, о чём оставили на столе в кухне записку. В ней же они сообщили, что Синицыны ушли в гости к Азаровым-старшим. А Любаша спала, как и маленький Маркуша. Женя осторожно прикрыл дверь в спальню и вернулся на кухню. Галич расположился на своём месте. Женя только головой покачал, глядя на его вольготную позу, – надо же, как он привычно вписался в интерьер их кухни. Наталья достала оставшуюся от её дня рождения бутылку «фалернского» вина, тщательно припрятанную от родственников. Пили не чокаясь, молчаливо поминая всех ушедших.
-А помнишь, как Марк приучал Давлет Георгиевича не говорить гадости? – глядя на золотистое вино, вдруг вспомнил Женя и пояснил Вильегасу и Галичу: - Давлет Георгиевич – это был наш школьный физик. Витька называл его Омлет Георгиевич.
-Золотистые шарики? – улыбнулась Наталья, - как только Давлет начинал говорить что-нибудь обидное, а он любил посмеяться над теми, кто не понимал физику, так вот сразу же по полу начинали катиться золотистые стеклянные шарики. Давлет прямо багровым становился, когда их видел.
-Он сразу к Марку поворачивался: «Голицын, прекрати свои штучки!», - Женя засмеялся, - а Марк только плечами пожимал.
-И как? Подействовало? – улыбнулся Вильегас.
-Подействовало. Во всяком случае, у нас в классе он не позволял себе злых шуток.
Наталья сходила за большой выпускной фотографией:
-Вот, видите: это Давлет. Настоящий восточный князь. Правда?
-В самом деле, очень хорош.
-Недавно встретил его возле школы. Сильно изменился: усох как-то, ссутулился… Перепутал меня с Марком. Говорит, мол, что же ты, Голицын, в школу не заходишь, говорят, ты воевал где-то?
-За двадцать лет у него столько, наверное, учеников было… - подал голос Галич.
-Представляете, Пако, Марк тоже наших мальчиков воспитывал, - она лукаво прищурилась, - они в пионерском лагере влюбились в какую-то девочку с буратинским именем. Как её звали, Женечка?
-Да это сто лет назад было, я уже и не помню, - притворился Женя.
-Не верьте ему, Пако, - рассмеялась Наталья, - врёт он, прикидывается. Мальвиной звали её, а вы с Витенькой были как два Буратино – всё вздыхали да охали. Даже поссорились. Так вот Марк отбил у них эту девчонку за один вечер. Она, как увидела его, так больше на этих и не смотрела. Он доказал мальчикам, что не стоит из-за этой дурочки ссориться.
-Нам тогда её приятели хорошо влепили. А Марка они даже ножом полоснули по груди. Шрам у него остался  - такой почти крест. Мы в Афгане дочерна загорели, а у него две белые ниточки слева на груди не темнели.
-Да, мама тогда перепугалась… - и осеклась, растерянно глядя на Галича. Тот невозмутимо потягивал вино, он улыбнулся Наталье поверх бокала:
-Спойте что-нибудь грустное, - попросил он Наталью. Она всё ещё вопросительно смотрела на него, потом отвела взгляд:
-Да, сейчас принесу гитару, - и вышла под удивлённым взглядом Жени.
Долгие печальные гитарные переборы…  Наталья взглянула на Женю – как всегда тонко он почувствовал её настроение:
-Разлука смотрит на меня твоими серыми глазами. Вспорхнула птица между нами… вскочило сердце на коня и мчится поперёк огня, не уступая своеволью, переполняясь новой болью. За болью - даль, за далью – дым… а ты глядишь не отрываясь, как снег летит переливаясь на уходящие следы неразразившейся беды… И, если даже мир качнётся, – твоя любовь не обернётся.
 Пако всё никак не мог оторваться от школьной фотографии, присматривался к стоящим рядом юношам:
 -Какие юные! – пробормотал он, - скажите, Женя, у ваших родителей случайно не было родни среди Голицыных?
Женя покачал головой:
-Думаю, что нет, - он колебался: говорить или нет? Гитарные струны издали тревожный звук. И всё же он решился: - сейчас расскажу историю в духе латиноамериканских сериалов. На днях наши отцы – мой и Любашин – здорово перебрали, затеяли разговор, в результате выяснилось, что я – приёмный сын… - Наталья ахнула, - да, вот такая история. В тот же вечер дорогой тесть сообщил эту новость мне. Вчера я сходил к родителям, и выяснил, что это правда. Конечно, мама не хотела ничего рассказывать, боялась, что я буду к ним с отцом по-другому относиться. А история оказалась заурядная: моя родная мать отказалась от ребёнка в роддоме, и меня усыновили, - он улыбнулся невесёлой улыбкой, - так что сказать, какого я роду-племени, у меня нет никакой возможности.
-Мать отказалась… Что толкнуло её на этот ужас? – болезненно поморщилась Наталья.
-Кто ж теперь знает? – Женя взял бокал, театрально поднял его: - как там у Островского? «За матерей, которые бросают своих детей…» - и, отсалютовав бокалом, поставил его на стол, не сделав и глотка.
-Я бы не торопился с выводами, - медленно проговорил Галич.
-О чём это вы? – удивился Женя.
-Надо бы выслушать и другую сторону, - пожал плечами Галич, - я к тому, что не спешите осуждать.
-Пако, вы всё ещё никак не можете оторваться от старой фотографии, - Наталья пересела ближе к нему.
-Да, старые фото меня всегда привлекают. Всегда возникает вопрос – что стало с этими людьми? Как сложились их судьбы? Вот поразительное женское лицо… видите, оно светится тёплым внутренним светом. Я видел такие лица у женщин, ожидающих ребёнка. Знаете, такое наполненное, значительное выражение, как на картинах с Благовещеньем…
-Ах, Пако, - поразилась Наталья, - как вы всё видите! Женечка, смотри, о ком говорит Пако…
Женя глянул на фото:
-Это же наша Бэлла! Да, она была очень красива…
-О, так это и есть Бэлла, - Вильегас вгляделся в фото, - как жаль!
Галич слушал и удивлялся: как много знает Пако об этой семье. Видимо, Наталья и Женька старались изо всех сил помочь ему пережить печальную историю его семьи. Он открыл рот, чтобы спросить, почему Вильегасу жаль Бэллу, но тут в дверях появилась Любаша. Она окинула всю компанию неприязненным взглядом:
-Пьёте? Песенки играете? – она уставилась тяжёлым взглядом на Наталью: - друзей-товарищей приводишь? Грустные песенки поёшь? Весёлая вдова! Сидишь тут, мужиков вокруг себя собрала… Паучиха!
-Любаша! –  двинулся к ней Женя, - зачем ты так? Ты же знаешь, сегодня такой день…
Она даже не взглянула в его сторону, просто отмахнулась, как от назойливой мошки:
- Всё, господа хорошие, бар закрывается! У меня ребёнок из-за ваших песнопений заснуть не может.
Вильегас поднялся:
-В самом деле, мы засиделись…  - и пошёл к двери.
-Вильегас, - позвал его Галич, - я подвезу вас, -  проходя мимо Натальи, он шепнул ей, что вечером позвонит, коснулся сухими губами её щеки.

-Что это значит? – спросил он у Вильегаса, - Наташа говорила, что раньше Любаша такой не была.
Тот помолчал:
-Такое бывает…  после рождения ребёнка всякое бывает. Психика – загадочная вещь.
-Заест она Женьку, - вырвалось у Галича. Вильегас хмыкнул:
-От близких в такой ситуации требуется терпение и ещё раз терпение. Ну и любовь, разумеется.
-Если особых планов на сегодняшний вечер нет, хочу вас пригласить к себе на дегустацию кофе. На кухне стоит агрегат, как с космического корабля.
-Ну что ж, почему бы и нет? – согласился Вильегас, он догадывался, что дегустация кофе – лишь предлог. Видимо, Галичу нужно немедленно о чём-то переговорить.
 Они добрались до Мойки без приключений. Вильегасу очень понравилась квартира окнами на спокойную речку. Они дружно и заинтересованно повозились с кофемашиной, нажимая на кнопки разных режимов. Повеселились, когда она выдала им раз десять одну и ту же надпись на дисплее, но всё же освоили космическую технику и напились капучино.
-Вы хотели о чём-то поговорить, - мягко напомнил Пако, видя, что Галич никак не может решиться начать разговор.
Галич кивнул, прошёлся по кухне, остановился у окна – хмурый день переполз в хмурый вечер.
-То, что сегодня рассказал Евгений о своих приёмных родителях – это лишь часть истории, - он повернулся к Вильегасу, - так получилось, что я стал свидетелем разговора между Синицыным и Азаровым.
Вильегас отставил чашку, внимательно посмотрел на Галича. Тот волновался, что было для него нетипично, и Пако отчего-то занервничал, холодок пробежал у него по спине.
-Рассказывайте, - коротко бросил он.
Галич переместился на стул напротив Вильегаса:
-Евгений многого не знает, - начал он, зная, что сейчас причинит боль Вильегасу. Но одновременно с этой болью придёт и радость обретения.
Когда он назвал имя студентки – сестры роженицы, Вильегас подался к нему:
-Как вы сказали? Ирина? Её звали Ирина? А сестру? Как звали её сестру?
-Её сестру звали Галиной, Галочкой.
-Нет, - Вильегас помотал головой, - это невозможно. Это совпадение.
-Совпадение? – переспросил Галич, - хорошо, слушайте дальше. Галине было совсем плохо, она теряла сознание. Что-то там не получалось. Я не врач, объяснить не смогу. Медсестра по имени Клавдия бросилась за доктором, но та была, мягко говоря, не в форме. И тогда Ирина сама решила помочь сестре разродиться. Подвыпившая докторица была рядом, но толку от неё было мало. Когда Галина пришла в себя после наркоза, её обрадовали, что её черноволосый кесарёнок, живой и крикливый, уже просит поесть. Счастливая Галина через две недели покинула больницу, на выходе её встречали мама и сестра Ирина. Они приняли из рук медсестры Клавдии кулёк с новорожденным. Пока ничего необычного, правда? – он посмотрел на Вильегаса. Тот кивнул. А вот та часть истории, о которой никогда не узнала Галина, но о которой слишком хорошо было известно её сестре Ирине.
Дело в том, что у Галины была двойня. Да, детей было двое. Два мальчика. Второго ребёнка забрала медсестра Клавдия. Она слышала, как Ирина проклинала отца детей, как она в сердцах бросила, что отдала бы детей кому угодно, потому что нет у Галины ни сил, ни здоровья растить двоих. И Клавдия сказала: «Отдай одного мальчика мне». Ирина засмеялась: «Выбирай». Клавдия выбрала беленького близняшку. И заплатили Ирине шесть тысяч за ребёнка. Потом они с мужем проделали ряд операций с поддельными отказными заявлениями и прочими документами. В результате они получили сына, назвали его Евгением и были по-своему счастливы, постарались забыть, что фактически ребёнка у матери  они украли.
Галич с тревогой посмотрел на Вильегаса. Тот поставил локти на стол, сложил руки в замок и опустил на них голову. Он молчал, но по тому, как участилось его дыхание, как тяжело и со всхлипом он втягивал в себя воздух, Галич понял: ему плохо.
-Пако, может, вам стоит прилечь? – осторожно спросил он. Но Вильегас отрицательно мотнул головой и сдавленно произнёс:
-Продолжайте.
-Я захотел проверить, правду ли говорил пьяненький Азаров. Вчера отправился к ним. Клавдия Степановна всё подтвердила. Они оба страшно испугались, что я пойду к прокурору. И наделали глупостей. Вот такая история.
Вильегас поднял на Галича глаза и тот поразился: сухие воспалённые, но полные надежды, глаза сияли синими искрами.
-Я боюсь в это поверить, - прошептал он, - вдруг это всего лишь совпадение?
-Вряд ли, - покачал головой Галич, - я слышал, сейчас есть разные способы проверить родство людей. Вы же врач, наверное, сами знаете, как это делается.
-Да сейчас есть такие анализы. В прошлом году так идентифицировали останки царской семьи.
-Мой знакомый доктор заведует хорошо оснащённой клиникой. Можно у него спросить. Прямо сейчас. 
Галич вышел за телефоном, а Вильегас остался неподвижно сидеть за столом. У него было состояние воздушного шарика – дунь и полетит. Близнецы! Инес родила близнецов! И никогда об этом не узнала. Кем же ты была, Ирина?! Обожала сестру и ненавидела её, не могла простить ей нескольких счастливых месяцев. Но придумать такое! В голове не укладывается: продать ребёнка! Немыслимо!
-Пако, как вы? – Галич вернулся в кухню, - мой знакомый сегодня  дежурит. И они могут провести анализы. Правда, он предупредил, что это будет экспресс-анализ. Зато долго ждать нет необходимости. Мы можем прямо сейчас съездить к нему, только надо Женьку вытащить из дома.
Галич позвонил Жене, сказал, что нужно помочь Вильегасу с одним небольшим делом, причем срочно. Женя тут же согласился, несмотря на донёсшийся в телефон недовольный вопль Любаши. Через полчаса они, подхватив Азарова, уже направлялись в сторону клиники. Пако Вильегас смотрел на Женю и видел в повороте головы, манере пожимать плечами, улыбке с ямочками на щеках, в лучистых серых глазах -  черты Галины. Он боялся верить в то, что уже почти не нуждалось в доказательствах. И всё же они прошли через сбор материала для анализа. Галич оставил их двоих в коридоре объясняться, усмехнувшись выражению лица Жени. А сам попросил у доктора и у него тоже взять анализ. Оставалось подождать пару дней – и всё станет ясным.

Когда Юрка позвал Женю к телефону, Любаша насторожилась. Ей сразу не понравилось, что звонят в восемь вечера, а уж когда она услыхала, что муж должен куда-то уйти, она внутренне приготовилась бороться. Она сама не знала, почему для неё так важно было сейчас настоять на своём, во что бы то ни стало удержать Женю дома.
-Хочешь уйти? – подозрительно спокойно спросила она, - оставляешь меня тут одну?
-Любашенька, как же я оставляю тебя одну? Дети дома, Наташа дома, скоро твои родители из гостей вернутся… Ты совсем не одна.
-При чём тут твои дети? – чуть повысила она голос и передразнила: -  «Наташа дома». На что мне сдалась твоя Наташа? Мне муж нужен, а не чужая тётка. Кто тебя позвал?
-Звонил Галич, они что-то задумали с Вильегасом и просят помочь им.
-Вот-вот. Опять этот испанец! Это она, Русалочка твоя, привела его в дом, всё она …
Наталья выглянула из комнаты:
-Женечка, ты уходишь? Куда это на ночь глядя?
-Приду и всё расскажу, мне пора, - он протянул руку к куртке, но Любаша опередила его:
-Не дам! Ты останешься дома! Или нет: сейчас пойдёшь к своим и заберёшь оттуда моих родителей. Твой отец-пьяница спаивает моего отца.
-Любаша, мой отец не пьяница. А твои родители сами знают, когда им возвращаться. Дай мне куртку, пожалуйста. Меня ждут внизу, - он поискал глазами трость.
- Не вынуждай меня, Женя. Я тихо сидеть в углу не стану!
-Пожалуйста, не надо угроз, - устало посмотрел на неё Женя.
-Угроз?! – она швырнула ему в лицо куртку, схватила трость, наступила на середину и изо всех сил дёрнула на себя. Трость с треском переломилась, - а как теперь?!
-Да что же ты делаешь?! – Наталья подняла обломки, сложила их, - Женечка, может, их можно как-то примотать друг к другу? Как же ты пойдёшь?
-Ничего, я справлюсь.
Любаша торжествующе смотрела на мужа. И вдруг лицо её изменилось. Вместо злобной маленькой мегеры появилась та самая славная Любаша, худенькие плечики которой когда-то прикрыл своей курткой Женя на стоянке такси. Она беспомощно и обиженно взглянула на мужа, сделала к нему шажок, другой. Женя обнял её, прижал к себе, шепча ей что-то ласковое на ухо, поцеловал нахмуренный лоб и вышел из квартиры.
Женщины остались один на один в прихожей. Любаша скользнула глазами по Наталье, так и не выпустившей сломанную трость из рук, и ушла к себе. Несколько минут Наталья простояла, тупо глядя на обломки, с болью представляя, как Женя, хромая, пойдёт по улице. То, что происходило с Любашей, уже одной послеродовой депрессией не объяснишь. Нужно с ней поговорить и лучше прямо сейчас.
Она постучала в дверь спальни, не услышала ответа. Но всё равно решила войти. Любаша сидела на кровати, уставившись пустыми глазами на спящего ребёнка. Из открытой форточки вливался в комнату сырой прохладный воздух.
-Любашенька, - начала Наталья, присаживаясь рядом, - помнишь, как мы раньше дружно жили? Как всегда вместе ходили в магазин? А в театр, помнишь, на премьеры доставали билеты и как потом спорили о спектакле? Помнишь?
Любаша слабо кивнула, и Наталья обрадовалась: значит, слушает её.
-Ты себе что-то навоображала и мучаешься из-за этого. Женечка тебя очень любит. И это навсегда, на всю жизнь.
-Я устала, лечь хочу, - неожиданно сказала Любаша, - укрой меня.
Наталья набросила на Любашу одеяло, подоткнула его со всех сторон, и уже хотела выйти, но та остановила её:
-Нет, останься. Побудь со мною, - попросила она, - приляг рядом. Ты же устала сегодня. Только возьми в шкафу плед, а то замёрзнешь. Я теперь форточку всегда держу открытой, это из-за Маркуши. Он так спокойнее спит. Ты, Натальюшка, не сердись на меня…  - это была прежняя Любаша, добрая, отзывчивая. Если бы не ироничное «Натальюшка».
Наталья вздохнула, замоталась как в кокон в плед.
-Только не уходи, ладно? – ещё раз попросила Любаша сонным голосом.
-Не уйду, не уйду, не беспокойся, - она какое-то время поразмышляла, куда это отправился Женя, но усталость взяла своё, и Наталья задремала.
Ей показалось, что она проспала не больше десяти минут, но ночничок  освещал циферблат часов, а они уже показывали одиннадцатый час. Любаши в комнате не было, видимо, встала в туалет. Маркуша кряхтел и возился, тихонько похныкивая. Наталья подошла к ребёнку:
-Ну что, маленький, один остался? Сейчас мама вернётся, покормит малыша. Давай-ка я посмотрю, может, тебе памперс надо поменять? – она развернула одеяльце, - ну конечно, нашему маленькому не хочется в мокром лежать…
-Отойди от моего ребёнка! – Наталья вздрогнула от железного тона.
-Тише, не шуми. Ты же его испугаешь!
-Отойди немедленно! – не унималась Любаша. Она схватила Наталью за руку – прямо-таки впилась неожиданно сильными пальцами ей в запястье, - убирайся отсюда! Не смей входить в нашу спальню!
И с силой вытолкнула Наталью в коридор. Если бы Юрка не поймал мать, она бы здорово приложилась о тумбочку под зеркалом.
-Эй, ты что такое творишь?! – возмутился он, удерживая мать. И тут он увидел это, - мам, - неуверенно начал он, - ты чего это сделала? Зачем?!
Наталья не поняла, но потом до неё дошло, что с головой не всё в порядке. Вернее, с волосами. Она глянула в зеркало и в ужасе схватилась за голову. Вместо густых длинных волос во все стороны торчали коротенькие неровные пряди – словно здесь порезвился сумасшедший парикмахер.
-Упали косы душистые, густые, свою головку ты склонила мне на грудь, - дурашливо пропела сияющая Любаша, - ну что, русалочка наша, хвост-то тебе пообкорнали?! – и, вихляя тощим задом, скрылась за дверью.
-Келка, - в отчаянии позвал Юра, - иди сюда! Ма, ты только не плачь! Светка! Иди сюда!
Света выглянула и присвистнула:
-Вот это да! Ничего себе!
Келка вышла с недовольным лицом:
-Ну чего тебе? Я уже легла! Ой, ма! Ты чего это наделала, зачем?!
-Дура ты, Келка. Это Любаша сделала.
-Любаша? Она что совсем свихнулась? Ну, я ей сейчас… - Келка распахнула дверь спальни. Любаша спокойно повернула к ней голову:
-Ты что, не видишь? Я ребенка кормлю. Дверь закрой! – и Келка отступила.
Всё это время Наталья молчала, глядя с тупой надеждой в зеркало, ожидая, что её роскошные волосы вернутся на место волшебным образом. Ей тут же вспомнился Марк, которому нравилось заплетать ей косу, правда, получалось это у него неуклюже. И Женя помогал ей расчёсывать на ночь волосы, когда она с ног валилась от усталости, набегавшись с двумя детьми. И ласковые руки Галича вспомнила она, как он нежно пропускал длинные пряди сквозь пальцы. А теперь из зеркала на неё смотрело странное большеглазое лицо, отдалённо напоминающее какой-то знакомый образ. Вот только никак не вспомнить какой.
-Мам, - неуверенно проговорила Келка, - а ты знаешь, тебе даже идёт. Только подровнять, конечно, надо. Ты сейчас такая молоденькая стала… Светка и то старше выглядит.
Наталья непонимающе взглянула на детей и ушла в ванную комнату. Там, стоя под душем, она выплакалась. Пробежала в комнату, юркнула в постель и укрылась с головой. Она не вышла к вернувшимся от Азаровых родителям Любаши. Впервые за долгие годы не дождалась, сидя на кухне,  возвращения Жени, чему он страшно удивился. И даже не ответила на эсэмэску Галича, в которой он просил прощение, что не смог позвонить. Утром она потребовала от Юры и Келки, чтобы они ни в коем случае ничего не говорили отцу, и сбежала в парикмахерскую приводить голову в божеский вид.

Женя умчался в издательство, даже не позавтракав, молодёжь отправилась в институт, а Синицыны готовились к отъезду. Все были заняты своими важным делами и вообще не вспомнили о безобразном происшествии. 

На первое факультативное занятие «Искусство на английском» группа собралась в заново отремонтированном конференц-зале, где скамьи для студентов расположили амфитеатром. Здесь было удобно вести конспекты, потому что на спинках сидений были прикреплены откидывающиеся столики. За кафедрой преподавателя висел экран, стояла проекционная аппаратура – всё новенькое, иностранное. Этот конференц-зал был гордостью института, где обычно студенты приобщались к знаниям о культуре в ободранных аудиториях, и пускали сюда не так уж часто. Так что, можно сказать, им повезло.
-Ой, Юрка, смотри: Галич! Что он тут делает? Может, нас ищет? – Келка выбралась в проход и сбежала вниз.
-Здравствуйте, Эдуард Петрович! Вы нас с Юркой ищете? Что-то случилось? С мамой?
Он удивлённо посмотрел на неё:
-Почему с мамой должно что-то случиться? Она нездорова? - обеспокоился он.
-Нет, здорова, - как-то не очень уверенно ответила Келка, - так вы нас искали?
-И вас с Юрой я не искал. Думаю, вам лучше занять своё место. Кажется, это звонок на лекцию?
Преподаватель с кафедры английского языка торопливо вошёл в зал, одобрительно оглядел почти полную аудиторию:
-Ну что ж, начнём… - перешёл на английский, представляя специалиста по истории культуры Англии, гостя из Британии – Эдварда Галича, и вновь вернулся на русский: - а по-нашему – Эдуарда Петровича Галича. Оставляю вас, приятной работы, - и вышел.
Юрка с Келкой переглянулись. Галич из Англии? Вот это новость! А он начал занятие на безупречном английском, объяснив, что путешествовать по эпохам они будут прежде всего через знакомство с предметами быта, в частности они рассмотрят предметы ювелирного искусства. И для начала отправил по рядам несколько плоских коробочек со сверкающими украшениями: пара браслетов, ожерелья и серьги. Студентки прямо-таки застонали, завидев эту красоту. Кто-то даже спросил, не боится ли он, что кто-нибудь утащит что-нибудь. Галич засмеялся:
-Нет, не боюсь. Это же стразы. Другими словами, подделка. И кому в голову может прийти мысль, например, напялить на себя корону императрицы Екатерины и выйти в ней на Невский проспект? Эти изделия – копии слишком хорошо известных исторических драгоценностей.
Слушали его с интересом, первый час пролетел мгновенно. В перерыве Келка с Юрой подошли к Галичу. Он укладывал слайды в длинную коробку, искоса глянул на топтавшихся рядом молодых людей:
-Вы что-то хотите спросить?
-Я хочу спросить, - решилась Келка, - Ласло ещё не приехал?
-Нет, Ладислав ещё не приехал. Думаю, его надо ждать в конце недели, - он посмотрел на Келку, - послушайте, оставьте его в покое. Вам охота дурачиться, флиртовать… Ну так найдите себе такого же беззаботного, весёленького, с куцыми мозгами мальчишку и играйте с ним в ваши игры.
-Ничего себе! – обиделся за сестру Юрка, - да вы…
-Подожди, Юрка, я сама. Вы, Эдуард Петрович, почему-то решили, что можете позволить себе ответить за Ласло. Но, я уверена, он иначе думает. Не так, как вы. Он добрый, умный… А вы… да кто вы такой, чтобы за него решать?!
-Кто я? – усмехнулся Галич, - я его отец.
-Как отец? Кто? – не поняла Келка, - Юрка, ты слышал?
-Келла, - терпеливо объяснил Галич, - Ладислав – сын Камилы Мортон, моей жены. Он мой приёмный сын. И как отец я хочу, чтобы мой ребёнок был счастлив. Вас это удивляет? Думаю, нет. Вот и звонок - перерыв закончился. Всего хорошего.   
Еле волоча ноги, Келка поползла наверх, к своему месту. Ласло – сын Галича! И он яростно настроен против Келки. Юрка сочувственно посмотрел на сестру:
-Нос кверху! Прорвёмся! – шепнул он ей. Она лишь слабо улыбнулась.

Галича обеспокоила вырвавшаяся у Келки фраза: «Что-то случилось? С мамой?». Он позвонил Наталье, она не ответила. Он слегка занервничал. Тогда он позвонил Жене, тот объяснил, что в данный момент стоит возле двери в квартиру, желая в неё войти, и не знает, почему не отвечает Наталья. Галич бросил в трубку, что сейчас приедет, и отключился.
…Дома было тихо и спокойно, Женя облегчённо вздохнул. Из спальни выглянула Любаша:
-Маркуша только что поел и уже спит, - сообщила она, - папа с мамой уехали. Там у твоих в квартире соседка померла – Зина.
-Зина? Баба Зина… Это же Витькина бабка. Надо как-то помочь, у неё никого не было.
-Из каких средств собираешься помогать? – скептически глянула Любаша.
-Ничего. Я в школе должен получить за два месяца. Это, конечно, мелочь, потом за переводы – ничего наберём.
-Ну-ну, набирай, - она ушла на кухню.
Женя постучался к Наталье.
-Наташенька, можно? Ой! – он уставился на неё: аккуратная головка, словно в шапочку, одетая короткими русыми волосами, - это что, паричок такой? Тебе идёт, даже очень.
-Женечка, - она подошла ближе, - это не паричок…
-Но зачем? – он растерялся, оглянулся на Любашу, появившуюся в дверях. Она пропела уже сотый раз за вчера и сегодня: «Упали косы, душистые, густые. Свою головку ты склонила мне на грудь…» и засмеялась, увидев, как Наталья ткнулась носом в Женин пиджак. Он обнял её:
-Что-то случилось, я это чувствовал. Поэтому и уехал из издательства. Тебя обидели. Нет-нет, мы не будем хлюпать носом, - его прервал звонок в дверь, - это Галич, наверное…
-Я не хочу, чтобы он меня видел! – теснее прижалась к нему Наталья, прямо-таки зарылась в его пиджак.
-Ну вот ещё один утешитель явился, - усмехнулась Любаша.
-Добрый день. Я тоже вас люблю, Любаша, -  вежливо ответил Галич и удивился: - почему утешитель?
На что Любаша подбородком указала на открытую к Наталье дверь. Галич заглянул, и глаза его сузились.
-Не помешаю? – очень спокойно спросил он.
-Не помешаете, - ответил, не поворачиваясь, Женя. Тогда Галич подошёл к ним, легонько отодвинул Женю от Натальи, взглянул на неё и прижал к груди. Она, как испуганный зверёк, спряталась в его объятиях, пряча лицо и не смея поднять глаз.
-Упали косы, душистые, густые… - победительницей возникла в дверях Любаша и небрежно швырнула непонятную верёвку в Галича. Он машинально поймал, разглядел. Это были связанные между собою две длиннющих косы. Он осторожно, словно они могли разбиться, положил их на стол. Галич бережно поднял за подбородок пылающее лицо Натальи, всмотрелся:
-Вот кого вы мне всегда напоминали – «Пьету» Микеланджело, - он поцеловал её, - вот оно, это лицо с отчаянным выражением безмерного, бездонного одиночества. Натали, разве вы одна? А я? Я же с вами… Я уведу вас, и вы успокоитесь.
 Он подал ей пальто, тщательно замотал горло шарфом:
-Пойдёмте, - они стали спускаться по лестнице. Женя вышел на площадку:
-Галич, - позвал он, - пожалуйста…
 Тот остановился:
- Вам не о чем беспокоиться. Я люблю её, - и пошёл следом за Натальей.

-Занятно, - пробормотал Галич, но было видно, что ничего занятного в том, что произошло, он не находил.
Какое-то время он не трогал с места машину, ожидая, когда Наталья немного придёт в себя и перестанет стесняться своего нового облика. Наконец она вздохнула и вопросительно посмотрела на него. Тогда он завёл мотор.
Он вывел машину на Каменноостровский проспект, и тут, до этого молчавшая Наталья, оживилась:
-Галич, остановите здесь, - он притормозил и подрулил к поребрику, - как вы думаете, в Доме мод могут продавать трости?
-Трости? Это, наверное, в аптеках продаётся, - неуверенно ответил он.
-Нет, в аптеках – для тех, кто плохо видит или совсем не видит, а я хочу лёгкую, красивую и чтобы не ломалась, – и покраснела. Галич удивился её смущению, а потом вспомнил, что вчера Женя явно не совсем удобно чувствовал себя без своей палочки и хромал от этого ещё сильнее.
-Вы для Евгения? – она кивнула и отвела глаза в сторону. Он тут же захотел разобраться: - попробую догадаться: Женька сломал трость, выбивая дурь из Любаши? – она фыркнула, - нет? Тогда только обратный вариант: Любаша сломала трость об Евгения. Не хотела пускать его вчера с нами, конечно. Угадал?
-Почти. Она стала на неё и дёрнула – трость сломалась. А Женечке нельзя без опоры, у него и так сильные боли в колене, а без палочки будет ещё хуже. Ему предстоят печальные хлопоты, - и пояснила, - не стало соседки его родителей. Она пила по-страшному, но прожила долгую жизнь. Это Витенькина бабка, и у неё никого не осталось из близких. Любаша злится, что Женечка собирается потратиться на чужого человека. Баба Зина всегда нас терпеть не могла – всю нашу семью. Но мы должны её похоронить, хотя бы в память о нашем друге.
 -Значит, баба Зина умерла, - задумчиво произнёс Галич. Он остановил машину, - я загляну в магазин, ничего к ужину нет.
-Я с вами, вы не знаете, что нужно купить, - тут же откликнулась она.
-Хорошо, пойдёмте вместе.
Они выбрались из машины и вошли в магазин. Галич попросил Наталью присмотреть какой-нибудь сыр и фрукты, а сам отошёл, чтобы позвонить. Он говорил минут пять, что-то втолковывая и объясняя, потом присоединился к Наталье.
-Значит, гнев Любаши был ужасен? - он улыбнулся, -  Евгений ушёл, а она обкорнала ваши чудесные косы? – он помолчал, - не думаю, что в Доме мод продаются качественные аксессуары. Мы найдём другой магазин, хороший, и вы сами подберёте то, что нужно. Я помогу вам выбрать. Одно время мне тоже была нужна хорошая опора, так что в этом я кое-что понимаю.
 Галич подумал, что с Любашей как-то надо поговорить, но, судя по всему, здесь уже должна вмешаться медицина.
Когда они приехали на Мойку, Галич протянул ей ключи:
-Поднимайтесь, я поставлю машину и сразу за вами.
Наталье не понравилась пустая, без хозяина, квартира, хотя тут пахло его парфюмом да ещё кофе – без Галича ей показалось здесь неуютно. Она стояла, глядя на Мойку, и представляла ту, другую Натали, зябко кутающую дивные плечи в турецкую шаль, подаренную мужем.
Он подошёл как обычно неслышно, обнял её, прижав спиной к своей груди:
-О чём это вы задумались? – спросил он, блуждая губами вдоль её шеи.
-О Пушкине.
-О ком? О ком? – изумился он, разворачивая её к себе лицом.
-Они же жили здесь рядом. И Наталья Николаевна ждала его – вот совсем так, как сейчас я ждала вас. А он всё не шёл и не шёл.
-Но я… я же пришёл, Натали. Я здесь, с вами.

Женя смотрел, как Галич уводит Наталью, и ему стало грустно, словно бы сейчас у него отнимали часть его жизни – лучшую часть. Галич сказал, что любит Наталью. Женя усмехнулся - они её все любили: и Витька, и Марк, и он сам. Её нельзя было не любить. Такое фантастическое сочетание самоотверженности и гордости, честности и благородства, никакого пошлого кокетства, только широко открытые, полыхающие топазовым светом доверчивые глаза. Он вспомнил, как они с Витькой говорили о ней.
-Вот погоди, я выучусь, будет у меня хорошая квартира, - делился Витька своими планами, - не приводить же её в эту конуру, где бабка пьяная валяется? У нас будет огромная комната…
-Зачем?
-Для Наташиных занятий. Ты что, не понимаешь, что ли? Она станет художником, и ей нужна будет студия.
-Да, и рояль туда поставить. Знаешь, я видел красивый такой, блестящий, а  звук у него – застрелиться можно!
-Рояль – это правильно, - согласился Витька, - а на кухне будут всякие кастрюльки, сбивалки, тёрки…
-Так ты что, из неё домработницу сделать хочешь, - угрюмо бросил Женька, - может, тебе ещё и детей завести понадобится – штук десять?
-А что, дети – это разве плохо? – залился краской Витька, - и потом у нас была бы няня, кухарка и домработница.
-А крепостных ты себе не собираешься завести, барин? – захохотал Женька. Но Витька не рассмеялся, он грустно посмотрел в сторону:
-Только ни ты, ни я ей не нужны. Она уже выбрала…
Да, выбор Натальи был столь очевиден, что не бросался в глаза разве что полному идиоту. Самое смешное, что сама она себе в этом не давала отчёта. Но видно же было, какими беспокойными глазами она смотрела на Марка, как нервничала, когда он задерживался где-нибудь и как тосковала, когда Пётр Николаевич увозил его к себе. А потом случилась та история с Бэллой, и на Наталью стало больно смотреть – она прямо-таки почернела вся.
Потом они уходили в армию. Её отчаянный вопль «Женечка!» до сих пор звучал в ушах. Это же она тогда криком кричала, умоляла его что угодно сделать, только не уводить за собою Марка. Никто из них троих даже представить не мог, как отчаянно она любила, насколько мощным было её чувство. А потом двадцать лет жизни по монастырскому уставу. Двадцать лет!
И вот теперь появился этот Галич. Что в нём такого? Почему вдруг проснулось её замершее на долгие годы сердце, неожиданно открылось навстречу этому человеку? Женя вздохнул: ещё одна загадка непостижимого характера Натальи.
-Так и будешь стоять тут? – высунулась Любаша и приказала: - пойди погуляй с Маркушей. Хоть что-то для дома сделай!
-Конечно, Любашенька, с удовольствием, - отозвался Женя. Это было очень кстати. Он хотел зайти к родителям, чтобы договориться насчёт похорон бабы Зины и ссудить их хоть какими-то деньгами на первые печальные расходы. Потом он ещё добавит, но это когда дадут зарплату в издательстве.
Он прогулялся с коляской пару раз вдоль Карповки от монастыря до Большой Невки, потом позвонил родителям и договорился, что сейчас к ним зайдёт. Занёс Маркушу домой и похромал к родителям.
Клавдия Степановна ради прихода сына щедро насыпала свежего чая в чайничек – обычно из экономии она грела на газе с утра заваренный чай. Подрезала на тарелочку докторской колбаски и пошехонского сыра. Любимую Женей городскую – бывшую французскую – булку нарезала аккуратными ломтиками. Выложила в стеклянную вазочку на ножке яблочное повидло – признавала только его, потому что мазать на хлеб удобно и недорогое. Оглядела стол и спохватилась: сливочное масло забыла вынуть из холодильника. Добыла его, переложила в маслёнку с крышкой в виде лесных грибов, поставила чайник и стала ждать сына. Вот-вот должен был вернуться Александр Евгеньевич, он отправился в сберегательную кассу забрать то, что им досталось от Галича.
Когда в тот день они вернулись и не нашли своего пленника на месте, в первый момент их испугу не было предела. Они вздрагивали от каждого звонка – и в дверь, и телефонного. Но Галич никак не проявился, и они решили, что у того у самого рыльце в пуху и он не станет поднимать шум. Успокоились и даже повеселели. Синицыных, пришедших в гости перед их отъездом, встретили радушно. Рассказали им о том, что соседка-пьяница приказала долго жить  и посетовали, что её комната теперь достанется такому же забулдыге. А лучше бы прописать здесь Маркушу и попробовать выхлопотать эту комнату для него. Ну и что что коммуналка? Всё ж таки центр Петербурга – жилплощадь никогда лишней не бывает. Синицыны во всём согласились с ними и добавили, что вот если бы Наталья с детьми своими убралась из квартиры на Карповке, Любаше с Женькой там было бы очень удобно. Клавдия Степановна потом полночи обсуждала с Александром Евгеньевичем эту замечательную идею.
-Какой шикарный стол! – Александр Евгеньевич радостно потёр руки.
-Это для Евгеши, сейчас придёт, - объяснила Клавдия Степановна, - ну что, получил?
-Ты думаешь, такую сумму так сразу и дали! Заказал на среду, пойдём вместе и получим. А то даже боязно одному её нести.
-На среду - так на среду, - кивнула жена и опять уселась ждать Женю.  Вздрогнула от телефонного звонка, - ну сходи, не слышишь, телефон разрывается!
Александр Евгеньевич быстро возвратился:
-Странная история, - он выпятил губу, - кто-то заплатил за Зинкины похороны, даже поминки в ресторанчике заказал.
-Значит, у неё родственник объявился, - забеспокоилась Клавдия Степановна, - комнату займёт! Только откуда родственник-то? А если это её дочка? Сорок лет ни слуху ни духу – и на тебе. Не иначе дочка её.
Они ещё посудачили об этом, а потом пришёл Женя. Клавдия Степановна захлопотала, забегала вокруг сына. Женя есть не хотел, но от чая не отказался. Клавдия Степановна мазала маслом булку, укладывала сверху повидло и подсовывала сыну:
-Ешь, Евгеша, а то ты худой стал, одни глаза остались, - Женя улыбнулся: она всегда так говорила.
-Мы хотели бы помочь с Зиниными делами, - он полез за бумажником, но Александр Евгеньевич остановил его:
-Уже всё оплатили. Не спрашивай кто – не знаем. Мы с матерью думаем, что это Зинкина дочка пропащая объявилась. Так что деньги твои не нужны.
-Мама, ты теперь паркет прямо водой моешь? – принюхался он к сыроватому запаху мокрого дерева, - а говорила, что нельзя, что рассыхается он.
-Так это вчера Синицын тарелку супа опрокинул, вот пришлось с порошком мыть. Ничего, не рассохнется. Пей чай, Евгеша.
-Спасибо, - он уже нашёл глазами то, за чем сюда пришёл. Они лежали на буфете, сверкали дорогими стёклами, - это твои, папа, очки? Красивые какие…
-Да, сынок, знаешь, что-то стал видеть хуже. Старею, - он слишком поздно посмотрел на жену. Та старалась незаметно от Жени подать ему сигнал: молчи, мол, не болтай. Но слово вырвалось и вернуть его уже было нельзя.
-Не знал, что у тебя близорукость, раньше вроде бы дальнозоркость была.
Александр Евгеньевич что-то промямлил в ответ, но супруга его махнула рукой и бойко затараторила:
-Ну что ты болтаешь, скажи уже! Это он нашёл на улице очки, и стесняется сказать, что с земли поднял.
Женя взял очки:
-Я знаю, кто их потерял и отдам. Не беспокойтесь. Мама, а у тебя ключа от Зининой комнаты, случайно, нет?
-А зачем ключ? Зинка сроду ничего не закрывала. Да и что ей прятать? Всё пропивала. Домоуправ приходила, опечатала комнату. Но там бумажка сразу и отвалилась. Зайти хочешь? Посмотреть? Сходи, конечно. Мы не пойдём, уж больно воняет там.
Женя подошёл к комнате бабы Зины. В самом деле, бумажка с печатью болталась на честном слове. Он вошёл и чуть назад не выскочил от дурного запаха, пропитавшего здесь всё: скудную мебель, тряпьё на драном диване… Он щёлкнул выключателем – комнатушка озарилась сиротливым светом обсиженной мухами лампочки.
Письменный стол с подложенным кирпичом вместо одной ножки, за которым когда-то Витька делал уроки и за которым они с бабкой ели жидкий супчик, сваренный из десятикопеечной упаковки перлового супа с макаронными «звёздочками». Этот суп бабка Зина варила в огромной кастрюле, воды было так много, что даже запаха супа не оставалось. Если бы не Ростовы с их хлебосольством и добротой, Витька, наверное, заработал бы себе какую-нибудь болезнь на почве недоедания. Да и ему, Жене, обеды и ужины Дарьи Алексеевны очень помогали.
Он открыл форточку, постоял, глотая свежий воздух, и пошёл вдоль стен, оглядывая комнату. Витькино фото, присланное из Афганистана, висело в рамочке из ореха. Как это баба Зина не продала эту рамочку?! Он открыл шкаф – пусто. Только на полке для шапок толстенькая пачка потрёпанных конвертов. Письма? Может, от дочери?
Нет, это не были письма от матери Витьки. Это были письма из Афганистана, которые они втроём писали Наталье – каждый по странице. Писали почти каждый день, поэтому их набралось много. Женя растерянно уставился на пачку в его руках.
-Ну что ты уставился? – Витька прислонился к шкафу плечом в рваной гимнастёрке, - не получала она наших писем. Бабка прятала их.
Женя посмотрел на умершего друга: всё такой же, восемнадцатилетний, с худой шеей и смешным вихром на затылке.
-Наверное, я должен испугаться тебя? Креститься и кричать: «Чур, меня!», да?
Витька ухмыльнулся и ответил словами старого анекдота:
-А чего нас бояться? – потом став серьёзным, сказал: - отдай ей эти письма. Она должна их прочесть… Побереги её, против неё нехорошее задумали…
-Кто? Кто задумал? Галич? Это его она должна остерегаться? Что ты знаешь?!
-Мы там много чего знаем, только говорить не можем. Говорю тебе, побереги её!
-Витька, скажи яснее! – но тот уже пропал так, будто и не было его вовсе. Женя сунул пачку писем во внутренний карман. Почему Витька не сказал, кого должна остерегаться Наталья? Неужели Галича? Галича со всеми его уверениями, что он никогда не причинит ей боли?!
Женя вышел из вонючей комнаты, попрощался с родителями и в задумчивости отправился домой. Мобильник заиграл уже в двух шагах от дома. Звонили из клиники, где они вчера сдавали анализы. Медсестра с тысячью извинений сообщила, что в лаборатории произошёл непонятный сбой и что получилась явная ерунда: два анализа  - его и Галича – абсолютно идентичны, что говорит о том, что они – вот уж ерунда! – близнецы и оба они, тут она засмеялась, являются сыновьями Вильегаса. Так что, веселилась медсестра, им бы неплохо повторить анализы, но, так как она не может дозвониться до Вильегаса и Галича, она просит передать им, что их будут ждать завтра до двенадцати часов натощак и, разумеется, повторный анализ будет проведён бесплатно. Она рассыпалась в сотне извинений и попрощалась. Женя выслушал весёленькую сестрицу, пожал плечами – надо, так надо. Он совершенно не разбирался в медицинских вопросах, поэтому принял сообщение на веру. Сейчас его больше беспокоило предостережение Витьки.

Телефон весело и упорно наигрывал мелодию из мюзикла. Галич чертыхнулся про себя: надо было отключить настырный брусочек! Он осторожно вытянул руку из-под головы задремавшей Натальи, она недовольно заворчала и свернулась клубочком.
-Слушаю, - почти шёпотом произнёс он в трубку. Где-то в пространстве возникла пауза, потом раздался голос Вильегаса:
-Тысяча извинений за поздний звонок, - Галич покосился на часы: всего-то начало двенадцатого. Вильегас продолжил: - меня просил перезвонить вам Евгений. Он не смог дозвониться, вот я и выполняю его просьбу. Ему сообщили, что в лаборатории, где мы сдавали анализы, произошёл сбой в аппаратуре. Они просили нас повторить анализ. Если вас устраивает завтра к одиннадцати, мы могли бы там встретиться в холле.
-Хорошо, буду к одиннадцати, - тут же согласился Галич и отключился.
-Кто звонил? – подала голос Наталья, не открывая глаз.
-Вильегас назначил встречу нам с Евгением, - он подтянул её к себе и поцеловал.
-Вот это я хотела узнать, - она открыла глаза и засмеялась: - Галич, вы сейчас напоминаете смешного лохматого щенка.
-Может быть, старого шелудивого пса? – улыбнулся он.
Наталья пристроила голову ему на плечо:
-Какой же вы шелудивый пёс? Кокетничаете, Галич. Вон какой холёный, - она погладила его по груди, - настоящий выставочный экземпляр! Так куда это вы вчера Женю за собой утащили?
Галич поймал её тонкую кисть, легонько поцеловал:
-Вильегас хотел проверить, не его ли сын наш Евгений. Я отвёз их к знакомому доктору в клинику. Но только что Пако сообщил, что в лаборатории что-то не получилось и нужно сдать повторный анализ. Завтра мы в одиннадцать там встретимся.
-Как бы мне хотелось, чтобы они нашли друг друга! Но, скорее всего, это другая история, - она приподнялась, заглянула в глаза Галичу, - не могла Ирина Васильевна такую страшную вещь сделать! Я помню её. Да, с Марком она была суровой, с дядей Петей не хотела встречаться, а с мамой и папой смеялась, болтала о ерунде всякой: о ценах на картошку, о яблонях в саду…  И ко мне хорошо относилась. Нет, не могла она украсть ребёнка… да ещё деньги за него требовать!
-Анализ покажет, - пожал он плечами, дёрнулся крестообразный шрам на левой стороне груди. Наталья пальчиком обвела его:
-Откуда это у вас?
-В детстве подрался, - кратко ответил он и прижал её ладошку.
Наталья сосредоточенно думала о чём-то, потом опять заглянула ему в лицо:
-Скажите, там, в вашем сказочном городе всё ещё канун Рождества?
-Не знаю. Честное слово, не знаю. Там всегда всё по настроению.
-Как это может быть: город, дома, улицы, люди?! Это так фантастически звучит. Как вы это делаете? Это иллюзия?
Он помолчал:
-Вот скажите, когда вы берёте обычный карандаш и на белом чистом листе рисуете лес, речку, старую мельницу… Этого же тоже нет, но вы нарисовали, и оно появилось. Такое живое: у старой мельницы крутится колесо, журчит вода, ветер колышет ветки кривой сосны.
-Галич, но это же всё на плоскости, на бумаге. Здравый смысл…
-Ах, оставьте. «Здравый смысл…» Вам ли не знать, как в мире искусства ценится здравый смысл? Ну, хорошо. Когда у скульптора в куске глины вдруг проявляется прекрасное лицо, затем плечи, руки – таким образом рождается объём. Вы же можете обойти статую вокруг, можете рассмотреть её со всех сторон. Вас не пугает, что совсем недавно это был всего лишь бесформенный кусок глины? Или возьмите музыку. Композитор всего лишь из сочетания нескольких нот рождает дивную мелодию? Вы спрашивали у них, как это так получается?
- Это другое, - упрямилась она, продолжая думать о своём.
-Они пишут музыку, творят картины, статуи… Я тоже.
-Галич, а они, эти люди там, в вашем городе, они живые? Они сейчас живут? И вы ими управляете?
Он вдруг ощутил тесноту пространства, в котором находился. Настал трудный момент:
 -Конечно, живые. Там дружат, любят, общаются. Там рождаются дети, наступает весна, лето… Но, Натали, я не управляю ими. Они же живые!
Она села, взяла его руку, сжала:
-Галич, а если… если вдруг что-то с вами случится…- у неё мурашки побежали по спине.
Он нахмурился:
-Вот, что вас беспокоит… Что будет с ними всеми, если я умру? – он сел рядом, сделал глубокий вздох и, подавшись к ней, торопливо продолжил: - не знаю. Проверить это можно только одним способом, - его глаза сверкнули, - это интересная мысль. Хотите провести эксперимент?
-Вы с ума сошли! Как такая дикость могла прийти в вашу травмированную голову? – вспыхнула она и задумалась, взгляд её снова стал рассеянным.
Он посмотрел в её озабоченное лицо:
-Что это вы придумываете? – шутливо спросил он, при этом внимательно её изучая.
-А скажите, - не поддалась она его тону, - можно сделать так, чтобы появился определённый человек…
Он похолодел. Он знал, чьё имя она сейчас произнесёт. И поспешил опередить её:
-Вы хотите, чтобы в этом городе появился ваш Голицын? – она ждала ответа, уставившись на него, как на святого, в ожидании чуда. И тогда он холодно посмотрел на неё: -  нет, я не оживляю умерших. Как вам в голову могло только прийти такое?! Вы, видимо, Стивена Кинга начитались.
-Я подумала, каким счастьем для Пако Вильегаса было бы хоть на пять минут встретиться с сыном.
-А потом потерять его ещё раз? Какое жестокое предложение!
-Наверное, вы правы, - согласилась она и потянулась за халатом, - а помните, там в Карпатах у вас в санатории был юноша-певец…
-Это совсем другая история. У меня была прабабка, которая каждые именины своим детям устраивала поездки в разные страны. Она открывала дверь – и вот вам, пожалуйста, Африка, или Америка. Однажды у них в доме пингвины оказались, дворовые их потом по всей усадьбе вылавливали…
-Кого? Пингвинов? – засмеялась Наталья.
-А бывало,  она с мужем ко двору Людовика – не помню номер - отправлялась, или к матушке Екатерине. Иногда приводила с собой кого-нибудь, но потом назад отпускала.
-Теперь понятно, как тот молодой человек у вас оказался. Вы позволили уйти ему назад?
-И кто это говорит? Влюблённая в его голос девочка! – пробормотал он с тихой нежностью, - вы же сами видели фильмы с его участием. Значит, всё оказалось на своих местах.
-Какая странная у вас семья! Правда, не мне это говорить. Наш Юрочка, например, по фото может всё-всё сказать о человеке. Галич, пойдёмте пить кофе из вашей чудесной кофе-машины. Только я сначала умоюсь, - она собрала одежду и отправилась в ванную.
Тренькнул и оборвался дверной звонок и тут же резко ожил с новой силой. Кто-то вдавил кнопку и упрямо держал её.
Наталья выскочила из ванной комнаты, тряхнула недосушенными волосами:
-Кто это, Галич? – почему-то испугалась она.
-Сейчас узнаем, - и открыл дверь. Там стояли Света и Келка. Келку шатало, она беспорядочно хваталась то за Свету, то за дверной наличник.
-Где моя мать?! – громко и пьяно, глядя куда-то мимо Галича, спросила она, - слышите, вы? Куда вы спрятали мою мать?
-Келочка! – кинулась к ней Наталья, - что с тобой? – она подхватила дочь, ввела её в квартиру, при этом Галич молча отступил в сторону. Он уже понял, что девчонка чем-то упилась и явно не лимонадом.
-Мама, - с пьяными слезами бормотала Келка, - вот ты тут… с ним… А он врёт тебе. Он всё время врёт…
-Пойдём в ванную, тебе надо умыться, - потянула она упирающуюся Келку за собою, - Галич, чёрный кофе сварите, пожалуйста.
Галич всё так же молча прошёл на кухню, за ним потянулась Света, она огляделась:
-Не хило так себе! – уселась на стул и закинула ногу на ногу.
-Где Юрий? Почему он отпустил вас одних в такое время?! – он занялся кофеваркой, искоса поглядывая на развалившуюся на стуле Свету.
-Юрка спит. Мы нашли бутылку водки, которую спрятал Любашин папашка, ну и решили… Келка всё твердила, что она начало вашего факультатива отметить хочет. Такой маленький праздничек устроить. Юрка всего-то полстакана выпил и сразу вырубился. А говорил, что пить умеет… Я только чуть-чуть с апельсиновым соком глотнула. Не мой это напиток - водка. Я мартини люблю… Остальное Келка вылакала. Почти полную бутылку. Она всё о справедливости твердила, а потом брякнула, что пошли, мол, к Галичу. «Он маме голову заморочил, всё ей сейчас расскажу». Вот мы и сбежали.
Галич поставил перед Светой чашку с кофе, она понюхала, попробовала, одобрительно кивнула и стала пить маленькими глоточками.
Наталья ввела умытую Келку, усадила её на стул. Взгляд её фокусировался частично, она по-пьяному растягивая слова:
-Мама, он сказал, что у меня куцые мозги, что я дура, которая ничего, кроме как по углам обжиматься, не может, - ткнула она растопыренной пятернёй в Галича.
-Не может быть! – Наталья сердито посмотрела на Галича, - вы могли такое сказать девочке?
Раздражение у неё в голосе уязвило его.
-Да ничего подобно! – возмутился он, но Келка перебила его:
-Мама, он тебе врал. Он всё время врал. Спроси у Юрки, он скажет… Мы в башне видели… - она стала заваливаться, но Наталья поддержала её, - мы тогда видели… Юрка видел… фотографию видел… Там такой страшный дядька был, с его Камилой был. И Юрка взял фото в руки. Ты же знаешь, как Юрка может… И знаешь, кто это рядом с Камилой был? Этот страшный дядька? Это был Голицын!
-Кто?! – пролепетала Наталья, - кто там был?!
-Голицын там был. И Юрка сказал, что он живой. А этот, Галич, не хочет …
Она не договорила, тупо уставившись на рухнувшую ничком мать.
-Ах, ты дурёха! – ругнул девчонку Галич, рванувшись к Наталье, - Наташенька…
Он подхватил её на руки и понёс к себе в комнату, что-то виновато бормоча. Уложил на диван, заметался по комнате, соображая, чем можно помочь. Вспомнил об аптечке – там нашатырь. Намочил полотенце холодной водой, прижал к ушибленной щеке Натальи – приложилась об пол, когда упала. Потом дал ей понюхать нашатырь, она дёрнулась, завозилась, отстраняя его руку с пузырьком. Открыла глаза и уставилась на Галича:
-Это правда? Марк жив? Только не лгите мне! – потребовала она.
Он устало разогнулся.
-Не ждите от меня ответа, - он тоскливо посмотрел в сторону, - я ничего не могу вам сказать, - и поправился: - мне нечего вам сказать.
-Где это фото? Я хочу его видеть!
-Здесь его нет. Но я могу попросить выслать мне его по факсу.
-Попросите, - сказала она пугающе бесстрастно, а он перепугался, что она сейчас заплачет. Наталья не заплакала, она демонстративно ждала, глядя на свои стиснутые худые руки.
Он набрал нужный номер, отошёл к окну и переговорил с кем-то.
 -Через минут десять придёт, - угрюмо сказал он. Факс сработал уже через пять минут. Из аппарата выполз рулончик с чёрно-белым изображением. Галич оторвал лист и протянул его Наталье. Она жадно впилась глазами в изображение, потом подняла глаза:
-Это Марк? – она озадаченно взглянула на Галича. Наталья вглядывалась и  почти не узнавала в покрытом шрамами лице знакомые черты. Но глаза – большие, невероятно грустные, обращенные к нежно улыбающейся Камиле,  - это были глаза Марка.
Галич на мгновение прикрыл полыхающие синими искрами глаза, и это мимолётное движение убедило Наталью, что сейчас  прозвучит заведомая ложь.
-Она выкупила его у душманов. Для них он уже не представлял никакой ценности, его бросили умирать. Камила увидела, что он ещё живой и забрала его. Долго выхаживала. Выходила. Что с ним дальше было – не знаю.
-Знаете, - убежденно сказала Наталья, - знаете, но не хотите говорить.  Где он?
Галич пожал плечами:
-Зачем? У него другая жизнь.
-Я должна его найти, - она не слушала его. Потом глянула – тяжело, враждебно: - вы всё это время лгали мне и не только мне. Вы лгали Пако Вильегасу. Галич, вы видели, как тяжело переживает он потерю сына, и ничего не сказали. Какая патологическая жестокость! – она больше не скрывала ярости, - а я? Как смели вы скрыть это  от меня?! Да я полжизни отдам только за то, чтобы хоть раз встретиться с ним и сказать… спросить… Он всё объяснит. Вы думаете, меня напугали бы шрамы на его лице? Вы что же, считаете, что его любили за внешность?! Может, вы думаете, что и в вас меня ваша мраморная красота привлекала? Какая глупость! И не сомневайтесь, мы найдём его. А вас… вас я не хочу видеть. Слышите, жестокий вы эгоистичный человек, никогда больше не показывайтесь мне на глаза, - Наталья сняла с пальца кольцо, сверкнувшее прощальным блеском, и положила его на столик.
Она встала, пошатнулась, холодно отстранила протянутые к ней руки. Прошла на кухню, там Келка спала, положив голову на руки, а Света меланхолически допивала очередную чашку кофе.
-Вызовите такси, Света. Мы уезжаем.
Через пятнадцать минут дверь за ними закрылась. Галич не вышел проводить их, он вообще не показывался из комнаты. 

Утро началось с появления в комнате у Натальи смущённой Келки.
-Мама, ты прости! Я чего-то там вчера натворила. Мы выпили, и я почти  ничего не помню. Хотела у Светки спросить, но она ещё спит, а Юрка ничего не знает – только глаза таращит.
Наталья поморщилась: голова побаливала и ночь получилась бессонной.
-Ничего, Келочка, такое бывает хоть раз в жизни, но с каждым человеком. Ты извини, но лучше бы тебе никогда не повторять подобной глупости.
-Да мне как-то и не понравилось… - она повалилась рядом с матерью на диван, - я только помню, что мы куда-то поехали…
-Да, вы со Светой приехали к…  к этому господину на Мойку. Там ты рассказала, что уже давно с Юрой знали о Голицыне, - она нахмурилась, - почему вы мне ничего не сказали? Как вы могли молчать?!
-Мама, - заныла Келка, - а если Юрка ошибся? Вдруг там не Голицын? Юрка сказал, что там человек жутко изменившийся.
-Юра не ошибся, - бесцветным голосом отозвалась Наталья, - возьми листок на столе. Это через факс вчера прислали.
Келка схватила листок, стала рассматривать:
-Какой ужас! Лицо будто свёрнуто набок. Только волосы красивые –густые, светлые. Мама, а ты говорила, что Голицын был тёмненьким. А здесь он совсем белый.
-Да, он темноволосый, такого красивого каштанового оттенка. А глаза - как у тебя и Юры. Келочка, неужели так уж важно, какое у него лицо?
-Ну, не знаю, - неуверенно пробормотала Келка, - понимаешь, это для тебя он человек, которого ты знаешь сорок лет. А для нас с Юркой он чужой. И мы привыкли, что он другой, не такой… не такой страшный. Ты сама нас приучила, что он другой, что он на папу похож…
-Келочка, но он же твой отец! – её глаза наполнились слезами.
-Ну и что? Почему он не вернулся? Только не говори, что он стеснялся своего вида. Он не захотел вернуться. Ты на Камилу посмотри. Ничего не видишь?
-Что я должна видеть? – она покривила душой, потому что сама не желала замечать восторженно-влюблённого взгляда молодой женщины и мягкой ответной улыбки на изуродованном лице Голицына.
-Всё ты видишь, - проворчала Келка, - что ты теперь будешь делать?
-Буду искать его. Вильегас поможет. Только не представляю, как ему это сказать.
-Да, не каждый такое выдержит. Бедный дед! Мы сегодня с ним в театр идём. Скажи ему завтра, - попросила Келка.
Наталья с грустью посмотрела на дочь:
-И ты туда же! Что же за эгоистов мы вырастили? Только о себе… Нет, такое обещать не буду. Я приглашу его к нам  и всё скажу.
-Папа сказал, что сегодня поминки по соседке на его старой квартире. Ты пойдёшь?
-Баба Зина терпеть меня не могла. Но она Витенькина бабка, и я схожу туда в его память.
-А можно мы с Юркой не пойдём? И театр у нас…
-Можно. Идите в театр, маленькие эгоисты.
-Я надену твою брошку с перламутром?
-Нет. Не наденешь. Я хочу вернуть её этому господину. Не хочу никаких его подарков.
-Жаль, красивая штука. Ты совсем хочешь с ним порвать?
-Уже порвала. И не напоминай мне о нём, пожалуйста.
-А с нами ты тоже будешь рвать? Мы же с Юркой тебе ничего не говорили…  Мы не хотели тебя расстраивать…
-Как я могу порвать с собственными детьми?! Если бы вы ещё и думать научились…

В одиннадцать часов в холле клиники Вильегас уже дожидался Галича и Евгения. Вильегас волновался. Ему казалось, что в лабораторном сбое кроется какой-то мистический знак. Только он никак не мог ещё определить какой.
 Женя сегодня ещё не был в издательстве. По вторникам с утра у него были занятия в частном лицее, он там вёл уроки мировой художественной культуры.
- Что это вы такой встрёпанный? – пошутил Вильегас, - неужели от голода? Вы не забыли, что надо анализ сдавать натощак?
Женя вздохнул и посетовал:
-Учитель из меня никакой. Сегодня в седьмом классе девчонки бузить начали. Попросил одну из них выйти из класса. Отказалась. Я тогда взял её за руку и вывел. Знаю, что не должен был этого делать. Но вот сделал. Она пожаловалась классному руководителю, та директору. В общем, пригласили меня в кабинет и популярно объяснили, какая я дрянь – с детьми воюю. Потребовали, чтобы я извинился перед этой девочкой и всем классом.
-И вы?..
-Я отказался, - он вскинул голову, - я ничего плохого этому ребёнку не делал: взял за руку – и всё. Она сама за мною шла. А меня чуть ли не в насилии обвинили.
-Я так понимаю, что в этом лицее вы больше не служите? - усмехнулся Вильегас.
-Да, не служу, - согласился Женя и посмотрел на Пако: - может, надо было плюнуть, да извиниться?
-Вы правильно поступили. Достоинство на дороге не валяется.
Женя представил, как разозлится Любаша. Всё-таки лишние копейки в семейный доход – важная вещь. Но, с другой стороны, терпеть выходки глупых девчонок и не иметь права реагировать на них – это не для него. Он понимал мотивацию руководства лицея, которое не желало никаких скандалов. Там учились, причём за очень хорошие деньги, дети, как говорил директор, «элитных родителей». Женя передёрнулся: словно о поросятах речь шла – «элитные породы поросят». Ну да Бог с ними! 
-Евгений, вы не в курсе, что там в лаборатории напутали?
-Я не очень-то в этом понимаю. Позвонила такая весёлая медсестра: говорила и хохотала – просто цирк. Она сказала, что компьютер выдал почему-то одинаковые результаты мне и ещё одному человеку…
-А наши с вами результаты? – заволновался Вильегас.
-Судя по их данным, мы с вами совпадаем… - он посмотрел на Вильегаса, тот даже дыхание задержал, и Женя поторопился договорить: - но из-за сбоя результат аннулировали.
Вильегас перевёл дыхание, помолчал.
-А кто тот человек, с которым совпали ваши данные?
-Вы не поверите… Это Галич. Оказывается, он тоже анализ делал. С какой стати? Но глупая машина выдала то, что выдала.
Вильегас ничего не ответил. Сейчас он не мог здраво рассуждать, анализировать – что да почему. Пако был настолько взволнован, что выбросил все мысли из головы и приготовился всего лишь ждать. Он отошёл к окну. Там за стеклом был обычный петербургский двор-колодец с детской площадкой, на которую вывели гулять детей из детского сада. Они катались на качелях, лазали по всевозможным хитрым лазалкам и горкам, деловито ковырялись в песочнице. Две воспитательницы, стоя в углу двора, увлечённо обсуждали что-то своё, взрослое. Вильегас смотрел на детей и не видел их. Он гнал от себя все мысли и догадки, заставлял свой мозг отвлекаться на разные мелочи – вот хоть бы на этот детский сад. Но никак не получалось. Не давал покоя предварительный – неправильный – результат анализов. Скорее всего, всё подтвердится: Евгений – их с Инес сын. Какое же это счастье!
Галич опоздал на пять минут. Первое, что бросилось в глаза, - это его неестественная бледность. Он шёл, опираясь на трость. Женя протянул ему очки:
-Ваши? Отец возле дома нашёл, - Галич кивнул, взял очки, протёр стёкла и сразу надел. Но и Женя, и Вильегас успели заметить покрасневшие воспалённые глаза.
-Вы нездоровы? – участливо спросил Вильегас, - травма головы – не шуточное дело. Вам бы отлежаться…
-Спасибо, всё хорошо, - отозвался Галич, - это вам, - и протянул трость Жене. Женя взял её с лёгким недоумением:
-С какой стати? – он примерился: - идеально подходит. Спасибо. Но с чего бы такой подарок?
-Говорят, ваша трость сломалась? Считайте это подарком к прошедшему дню рождения. Если данные подтвердятся, теперь праздновать его вы будете четырнадцатого ноября.
-Замечательная трость, - одобрил Вильегас, - удобная, элегантная. Рукоятка из карельской берёзы, кажется? И инкрустация серебряной нитью с перламутром… очень красиво. Можете смело опираться на неё, она килограмм сто двадцать выдержит, не меньше.
 Галич позвонил своему доктору, и тот сам проводил их к лаборатории, смущённо объясняя, что подобный сбой – первый за всё это время. Доктору тоже не понравился нездоровый вид Галича, и он попросил его зайти к себе в кабинет. Галич кивнул и пошёл в лабораторию.
Закончив с анализами, они вновь собрались в холле, ожидая Галича. Его задержал доктор. Он внимательно осмотрел пациента. Не нашёл ничего опасного, но в привычной докторской манере попытался наставить того «на путь истинный»:
-Вам надо отдыхать, - читал доктор свою «проповедь», пока сестра меняла Галичу повязку, - гулять на свежем воздухе, нервничать совсем не нужно. Вы, Галич, сейчас на пороге нервного истощения. Уверяю вас, ни к чему хорошему это не приводит.
Галич покорно обещал взять себя в руки, не нервничать, гулять и отдыхать. На что доктор лишь скептически хмыкнул. Наконец Галич освободился от медиков и присоединился к Вильегасу с Женей. Все здорово проголодались, потому что анализы сдавать надо было натощак. Они решили вместе позавтракать.
Выбрали небольшой ресторанчик, из окон которого были видны тёмные купола с крестами массивного монастырского собора. Вильегас заказал себе омлет и кофе, а Галич с Азаровым, не сговариваясь, попросили блюдо, которого в меню не было: овсянку. Официант сделал недовольное лицо, но за дополнительную плату, согласился принять заказ.
-А ведь здесь сегодня будут поминки, - вспомнил Женя и пояснил Вильегасу: - не стало родственницы моего школьного друга, он погиб в Афганистане. Это была его бабушка. Всю жизнь она люто ненавидела семью Ростовых. Смотрите, что я вчера нашёл в её комнате, - и он вынул замохрившуюся пачку писем, - это наши письма к Наташе. Все здесь, она ни одного не получила.
-И вы пойдёте на это поминание? – удивился Вильегас, - после того, что она сделала?
-Пойду, - твёрдо сказал Женя, - в память о погибшем Витьке пойду. Я здесь с вами сижу – колченогий, хромой, но живой. А он там навсегда остался. Зачем это всё было нужно – посылать нас туда - теперь уже поздно обсуждать. Но ребята не вернулись. Да и те, кто вернулись, другими стали.
-Я тоже приду, - вдруг отозвался Галич, - у меня с Афганом свои счёты.
-Это там вы с Камилой встретились? – Вильегас всё время присматривался к Галичу, и холодок пробегал у него по спине. Тот сидел напротив, рядом с Женей, и тусклый свет из окна падал на их лица. Ничего общего в их чертах, кроме разреза глаз, но и здесь очевидная непохожесть: у одного глаза лучисто-серые – такие были у его матери, а у другого – сине-чёрные – такие у него, у Вильегаса. И всё же горделивая посадка головы, высокий рост, разворот широких плеч, тонкой лепки руки – настаивали на их схожести. И Вильегас вдруг испугался. Или он сам сходит с ума и теперь в каждом знакомом  мужчине начинает видеть потерянного сына, или интуиция подсказывает ему… Что она ему подсказывает? Он запретил себе об этом думать.
-Да, Камила нашла меня…  уже совсем никакого, - спокойно отозвался Галич, придвигая к себе тарелку с кашей, - выходила. Она всех выхаживала: своих и чужих. Для неё эти полулюди были всего лишь больными.
-Вам повезло, - кивнул Женя, - и в моей жизни была целая семья таких альтруистов. Для них чужого горя не было. Поразительные люди! Я говорю о Наташиных родителях. А брат Наташиного отца! Какой это был человек! Он трагически погиб, пытаясь прикрыть собою жену.
-Да, Натали рассказывала мне эту историю. Бэлла была красавица, она  спасла сына, а мне внука. Как она сумела понять, что надо выбросить ребёнка из машины, когда грузовик уже был рядом!   
Галич отставил тарелку и непонимающе уставился на Вильегаса:
-Почему внука?
-О, это такая история… - Вильегас улыбнулся и посмотрел на Женю, - я могу рассказать? – тот кивнул, - если в двух словах…
-Нет, - перебил Галич, - не надо в двух словах. Давайте подробно…
-Ну, пожалуйста, - согласился Вильегас, - вы, Женя, поправьте меня, если я что-то напутаю. Бэлла работала в школе, в которой учились Евгений, Натали и Марк. В конце последнего класса у неё были короткие отношения с Марком, продолжения они не имели. Они расстались. Потом Бэлла вышла замуж за дядю Натали. Я думаю, он всё знал и сознательно принял на себя обязательства. Благородный человек, он хотел помочь гордой и независимой женщине, оставшейся в одиночестве и положении.
-В каком положении? – не понял Галич.
-Ну, это так обычно говорят: в интересном положении, то есть она ждала ребёнка. И отцом этого ребёнка был мой сын Марк, - он посмотрел на Галича. Тот сидел с каменным лицом, только глаза пылали синими углями. – Так вот: мальчик родился, его отцом числился муж Бэллы. А потом случилось несчастье, они погибли. Но ребёнок остался жив. Его забрали родители Натали, но злой рок преследовал эту семью. Вскоре их не стало. И вся забота о младенце обрушилась на Натали, тогда ещё совсем девочку. Потом вернулся Евгений и усыновил Юрочку.
Галич помотал головой, до него никак не доходило то, что ему только что рассказали:
-Погодите! Я, видимо, плохо соображаю. Евгений, вы хотите сказать, что Юрий не ваш сын?
-А что тут такого? Я сам приёмыш. Как видите, это не исключительная ситуация.
-К чёрту ситуацию! Вильегас, вы сказали, что Юрий – ваш внук? То есть он сын Марка Голицына? Это правда?
-Правда, - подтвердил Вильегас, - вы так разволновались…
-Он разволновался, потому что считал Юру нашим с Наташей сыном, - улыбнулся Женя, - нет, Галич, тут вы ошиблись: у нас с Наташей не было детей, да и не могло быть. Но это вы у неё сами спросите. Если она захочет, расскажет наши семейные секреты.
Галич насупился:
-Не расскажет. Она смертельно обиделась на меня. И больше не желает видеть.
-Да что ж такого вы натворили? – прищурился Женя, - я вас предупреждал…
-Завтра, я скажу вам завтра всё…  Вы можете потерпеть до завтра? Вот и терпите, - он потёр лоб, Женька что-то ещё сказал, но он пропустил, мозг не зафиксировал. Что-то важное.
Выйдя из ресторанчика, они усадили Пако в такси, а сами пошли к машине Галича:
-Мне надо зайти к знакомым. Не могли бы вы, Евгений, сделать это вместе со мной? – Галич посмотрел на брата. Теперь Женя был не только его верным школьным другом, теперь рядом шёл, опираясь на трость, его родной брат – часть его самого, потому что они близнецы. И ещё Галич никак не мог осмыслить своё отцовство. И у него слёзы закипали на глазах от мысли, как много украл из его жизни Афганистан.
-Слушайте, Галич, давайте перейдём на «ты»? – предложил Женя. Галич кивнул.  И вдруг остановился:
- Я вспомнил! Вспомнил, что хотел спросить у тебя. Ты сказал, что у вас с Наташей не было детей? А Келка? – и похолодел, догадываясь, что сейчас ответит Женька.
-Келочка – дочь Марка, - просто сказал тот, - когда меня доставили в госпиталь, Наташа приходила с Юрочкой к нам в палату. И одна медсестра вдруг говорит мне, что же ты, паразит, тянешь, ей рожать скоро, а ты тут валяешься. Ну мы и решили, что вместе нам легче будет детей поднимать.
-Господи… - сквозь зубы простонал Галич, - Господи, нет мне прощения!
-Эй, ты чего это зубами скрежещешь? Расстроился, что ли? С чего бы это?
-Слушай, Евгений, хотел я завтра тебе сказать, но в очередной раз судьба посмеялась надо мною. Поэтому я сейчас тебе всё выложу. Первое: ты очки мои принёс, тебе сказали, что на улице их нашли. Нет, не на улице. Это в твоей старой квартире мне по голове дали и дрянь какую-то вкололи.
- Ты что?! – отшатнулся Женя, - что говоришь?!
-Я пошёл к твоим приёмным родителям, потому что подслушал разговор Александра Евгеньевича с Синицыным. Клавдия Степановна не всё рассказала тебе. У жены Вильегаса было двое детей – близнецы. Это ты знаешь. А то, что одного из них Ирина Васильевна – знаешь такую? – отдала Клавдии Степановне – это тебе известно? Просто украла у сестры и сплавила в чужие руки. Азаровы потом все бумаги подделали. За твою родную мать, которая о тебе и знать не знала, подписались, будто она от тебя отказалась. Ясно?
-Это пока только предположение…
-Хорошо, пусть предположение. Тогда объясни, почему, когда я к твоим заявился и выложил всё это, они мне по голове дали? Потом связали, сунули в кладовку и собирались в речку спустить - утопить, значит. Я тебе объясню. Они испугались, чудовищно испугались, до животного ужаса. И стали защищаться, потому что нет срока давности по статье за кражу ребёнка. А если бы я исчез, пропал, всё затихло бы. И они – благородные родители, которые взяли на воспитание чужого ребёнка, вырастили его в любви и заботе. За что тот должен им быть благодарен всю жизнь.
-Так оно и есть, они вырастили и любили как умели. А то, что ребёнка им криминально отдали, - ещё не доказано.
-Так ты оправдываешь их? Они человека убить хотели, а ты оправдываешь их?!
-Если они тебя связали, как ты смог выбраться? Развязался? – хмыкнул Женя.
-Нет, не развязался. Зря иронизируешь. Дальше чудеса начинаются. Они ушли куда-то. Я то просыпался, то опять без памяти валялся. Витька будил меня, проснись, говорит, зараза, вставай, чёрт драный, а то утопят тебя! И тут появилась баба Зина с ножом. Её Витька привёл, понимаешь? Она верёвки перерезала, и я выполз из этой квартиры. На улице меня уже Наташа встретила.
- Витька всегда, когда злился так ругался… Ты, прямо, будто знал его…
-А может, знал… - Галич отвёл глаза в сторону. Женя молчал, соображая, но что-то это у него не слишком хорошо получалось. Он поискал глазами скамейку: у него ноги вдруг стали плохо слушаться. Женя плюхнулся на влажную после дождя лавочку. Галич опустился рядом. Он терпеливо ждал, пока Женя соберёт мысли воедино и осознает услышанное.
-Ты что, тоже в Афгане был? – спросил Женя, но не этого вопроса ждал Галич. Он с досадой стукнул кулаком по колену.
-Был. И, когда в том клятом ущелье нас засада встретила, я там был. И, когда твоей ноге досталось, я рядом был. И, когда пристрелить тебя хотели, я тоже рядом был.
-Почему я тебя не помню? Тогда у нас почти всех выбило…
-Женька, ты всё ещё не узнал меня? – с грустной улыбкой он посмотрел на брата, - тебе же уже анализ доказал, кто я.
У Жени поплыло перед глазами. Галич обхватил его за плечи, тряхнул:
-Ну ты что? Перестань. Видишь, живой я. Не призрак, живой. Меня в горы тогда утащили, а потом… потом всякое было, - но до Жени слова не доходили. Он беспомощно хватал воздух ртом и бледнел прямо на глазах. Галич чертыхнулся, достал плоскую фляжечку, отвинтил крышку: - на, глотни.
Но у Жени тряслись руки, тогда он сам влил ему в рот коньяк и сочувственно смотрел, как тот медленно приходит в себя.
-Как ты? Оклемался? – Галич тоже приложился к фляжке.
-Азаров, среди бела дня неподалёку от школы спиртное распиваешь? – раздался насмешливый знакомый голос.
-Здравствуйте, Давлет Георгиевич, - Женя попытался приподняться, но не очень-то у него это получилось. Всё же он, тяжело опираясь на трость, поднялся с лавочки – привычная вежливость перед старшим, к тому же твоим школьным учителем, - теперь вы вспомнили меня…
-Да помню я всех! Кого-то - лучше, кого-то – хуже. Тебя и приятелей твоих хорошо помню. Иващенков… способный, хотя и хулиганистый мальчик был. В вашей компании заводилой был этот Голицын. Вот уж неприятная личность! Тоже вроде бы погиб, как и Иващенков. Ну туда ему и дорога!
- За что такая нелюбовь? – разглядывая постаревшего Давлета Георгиевича, холодно спросил Галич, - ученик, как все…
-Заносчивый, дерзкий… он как-то так умел молчать, что лучше бы он дерзил. Из-за него Бэллочка ушла из школы. Помнишь, Азаров, она у вас вела литературу? Это он, Голицын, почти довёл её до нервного срыва. Чудо, как хороша была! И что? Вышла замуж за какого-то офицерика, - он фыркнул, - что может быть банальнее?!
-Вы извините, Давлет Георгиевич, но нам пора, - Женя кивнул, прощаясь.
-До свидания, Давлет Георгиевич, - Галич протянул руку своему бывшему учителю. Тот, чуть удивившись, протянул в ответ свою, но Галич не пожал её. Он высыпал в ладонь Давлета горсть золотистых стеклянных шариков. Тот, как ошпаренный, отдёрнул ладонь, и шарики посыпались на мокрый асфальт, переливаясь золотыми серединками.
Одарив опешившего Давлета безмятежной улыбкой, Галич подошёл к своей машине и открыл перед Женей дверцу. Давлет Георгиевич, жалко и виновато улыбаясь, глядел им вслед.
-Золотые шарики как мера воспитания, - проворчал Женя, - кажется, я начинаю верить в невозможное.
Галич согласно кивнул, завёл мотор и вырулил в сторону Карповки. Они уже почти подъехали к старому Жениному дому, как тот вдруг попросил остановиться. Всё это время он молчал. Галич остановил машину.
-Пластическая операция? – глядя сбоку на него, спросил Женя, - зачем?
 Галич достал из бумажника несколько присланных факсом фотографий, протянул Жене. Тот стал разглядывать их, болезненно поморщился при виде изуродованного лица друга.
-Но почему этот облик из ватиканской коллекции?
-Это почти комическая история, - усмехнулся Галич, - здесь на фото я уже ожил. А когда Камила нашла меня на куче навоза, видок был ещё тот… Она, добрая душа, не просто выхаживала, она по микрону восстанавливала меня. Пластический хирург – её давний приятель, был с особым чувством юмора. Они с Камилой давно уже разбежались, но, видимо, обида на неё у него всё же была, и он, по-своему, пошутил. Она всегда просто бредила этим беднягой с нетрадиционной ориентацией. Их же много, Антиноев этих. Но любимым у неё был только один – Браски из Ватикана. Вот доктор и стал лепить меня. Как скульптор глину месил, так и он слой за слоем ваял свою статую. Вот, наваял. Хорошо, что не все иконографию Антиноя знают… Но, к сожалению, историю его знают многие. Вот и приходится время от времени отбиваться от разных предложений.
-Двадцать лет… - прошептал Женя.
-Что ты сказал? – не расслышал Галич.
-Я говорю; двадцать лет она себя в монастыре держала. А ты, сволочь, болтался где-то!
-Женька! Ты что?! – этого Галич не ожидал, - ты что, хотел, чтобы я вот таким заявился? Квазимодой этим?
-Да она тебя без рук, без ног приняла бы!
-Мне жалость не нужна, - он вскинул голову, - и потом, видел я на плёнке счастливое семейство: «Помаши дяде ручкой, доченька. Иди к маме, сыночек», - он повернулся к Жене, - ты не понимаешь, мне тогда кассету прислали с фильмиком, где ты и Наташа – весёлые, вполне счастливые и с двумя детьми. Что я должен был подумать?
-Ты мне тут мексиканский сериал не разводи! Гордость ты свою лелеял, вместо того, чтобы приехать, встретиться и поговорить. Выяснить всё – и точка.
-Женька, не нападай! Мне и так не сладко. Не мог я тогда приехать. У меня ничего не было: ни имени, ни фамилии, ни документов, только физиономия уродская да взгляды сочувственные исподтишка.
-И когда тебя «переделали»? Вчера? Что ж ты после не приехал. Не дал знать о себе? Гордость твоя чёртова не пускала?
- И гордость тоже. Но не это главное. Знаешь, как меня тётка Ирина называла? Сатаной.
-Она была больным человеком.
-Больным? Возможно. Но когда тебе день и ночь твердят, что из-за тебя вся семья погибла и что теперь это же ждёт Ростовых… Что надо было сделать? Надо было бежать. Подальше от них.
-И ты сбежал. Армия… - догадался Женя, - вот почему ты всё бросил тогда…
-А вы увязались за мною. Получается, что из-за меня погиб Витька, ты хромаешь… А могло быть всё иначе. Витька бы сейчас уже докторскую защитил, он же умница был. И ты не хромал бы.
-Это всё чушь. Случилось так, как должно было случиться. Да, мы за тобою пошли. Но это потому, что верили в дружбу. Ты всегда был главным среди нас, мы слушались тебя, подражали тебе. А то, что там произошло, - не твоя вина. Пусть эти гадёныши наверху отвечают перед такими, как наш Витька. Только им плевать на всё, - он помолчал, - ты бежал, чтобы не навредить Ростовым… Из них никого теперь нет. Это что, тоже твоя вина? А Наташа… Что ты знаешь о том, как она бродила по пустым комнатам с завешанными черным зеркалами? Как она с фотографиями разговаривала? Как она, шестнадцатилетняя девочка, Юрочку выхаживала? Помню, пришла она в первый раз в госпиталь: маленькая, тоненькая, и Юрочка, в одеяло завёрнутый, - как она только в руках его удерживала?! А потом, когда меня выписали, думаешь, ей легче стало? Я тогда ещё еле-еле шкандыбал, а у неё уже срок подходил…
Галич сжал руль до побелевших суставов, потом уткнулся лбом в скрещенные на руле руки.
-Почему она выгнала тебя?
-Потому что я – жестокая дрянь, которая знала, что Голицын жив, дрянь, которая видела, как тяжело его гибель переживает Вильегас и она сама, но ничего не сказал.
-Выгнала – и правильно сделала, - жестко сказал Женя, - а чего ты хотел?
-Чего хотел? – он усмехнулся, - я, дурень несчастный, всё время ревновал к самому себе. Не понимаешь? Чем больше она твердила, что самый лучший человек в мире – это Марк Голицын, тем больше меня бесило это…
-И ты добивался, чтобы она полюбила Эдуарда Галича… Но не принял во внимание, что это же Наташа, а не кто-нибудь другой. Ты не понимаешь, она двадцать лет ждала тебя, жила одним тобою, двадцать лет жила монахиней – никого к себе не подпускала. Теперь, конечно, она поедом ест себя за маленькое приключение с неким Галичем, в то время, когда, оказывается, Марк Голицын – кумир всей её жизни, жив и где-то болтается по свету. Она не простит тебя. Не простит, даже когда узнает, кто ты на самом деле.
-Я в лепёшку расшибусь, но добьюсь её прощения. Ты меня, братец, плохо знаешь.
-Братец… - задумчиво повторил Женя, - неужели ты мой брат? В детстве я очень хотел иметь брата, поэтому так и прилепился к тебе и Витьке.  Как всё странно… За несколько дней сразу всё: и отец нашёлся, и родной брат объявился…
-Женька, пожалуйста, ничего не говори Наташе. Я должен сам всё распутать. Обещаешь?
Женя посмотрел на измученного Галича:
-Обещаю.
-Теперь надо с твоими приёмными разобраться. Витька сказал, что они задумали для тебя жилплощадь расчистить. Квартирный вопрос многих испортил.
-Как это расчистить?
-Очень просто. Надо убрать Наташу, дети,  - он вздохнул, - дети сами съедут. Тогда у тебя будет нормальная квартира, и не нужно ютиться в одной комнатке среди кучи родственников.
-Что значит «убрать Наташу»? Ты думай что говоришь!
-Убрать можно знакомым нам способом. Тем более что он уже опробован.
-Ты с ума сошёл, - не верил Женя.
-Поехали, - Галич завёл мотор, - сейчас сам всё увидишь.
Но когда они позвонили в квартиру, никто не ответил.
-Странно, в это время они всегда обедают, - удивился Женя, доставая свой ключ от старой квартиры. Они прошли по коридору коммуналки, привычно уворачиваясь от висящих корыт и тазов с велосипедами. Дома никого не было. Как всегда стерильная чистота, и в очередной раз замытое пятно на  полу возле стола – и никого.
-Это здесь мне по голове дали, а сюда я со стула свалился, - Галич показал глазами на пятно на полу, - там, в буфете, она взяла из ящика какую-то штуку… - он открыл ящик буфета: в его нутре перекатывалась деревянная скалка, начисто выскобленная.
Женя подошёл:
-Этим? Да, скорее всего этим. Мамина любимая скалка. Она всегда говорила, что как раз ей по руке приходится, удобно тесто раскатывать. Тут ты валялся – это ясно.
-Она меня ненадолго вырубила. Я уже почти пришёл в себя, но ещё ничего не соображал. Хотя слух работал. Она велела Александру Евгеньевичу держать мою руку, и тот прямо-таки сел на меня. Дальше уже ничего не помню. Потом был как одурманенный: то приходил в себя, то опять проваливался.
-А это что? – Женя вытащил из открытого ящика серенькую тонкую книжицу, - сберкнижка… на предъявителя…  Ого, ничего себе! И уже всё сняли, причём сегодня, - он посмотрел на Галича: - кто им такие деньги дал?
-Клавдия Степановна описала на бумаге всё, что произошло 14 ноября 1960 года в роддоме, где она работала акушеркой. Там она даже внешность Ирины Васильевны и её сестры описала. И то, как та с радостью согласилась отдать ей ребёнка за шесть тысяч рублей, и то, куда она его спрятала, и то, как потом они документы подделывали – всё подробно описала. Не бесплатно. Потом они этот листок, конечно, вытащили у меня.
- Тут бумажник с валютой и рублями и ещё документы какие-то. Ого! «С почтением берут, например, паспорта с двуспальным английским лёвою». Странно, никаких двуглавых и двуспальных тут нет. По-моему, у Маяковского со зрением было что-то не так. Тут лошадь и лев.
-Дурень. Какая это лошадь? Не видишь, это единорог.
-Ну-ка, ну-ка… Ух, ты! Эдвард Галич-Мортон… Твой паспорт… - он потёр лоб, - значит, всё-таки они…
Женя осторожно обошёл пятно на полу и тяжело опустился на стул:
-Просто не верится, - пробормотал он.
-Ну что будем делать? Ждать их? – он спрятал в карман документы.
-У них же телефон есть! – встрепенулся Женя и стал набирать номер, - папа! Вы где? Я зашёл  к вам, а дома никого.
-Мы с матерью решили за город съездить, сынок. Давно тут не были.  Воздухом осенним подышать… грибы опять же…
-Глупости говорит он, - влезла Клавдия Степановна, - какие сейчас грибы? Уж собрали всё давно. Здесь водичка журчит, водопад есть – красиво. Может, в пещеры сходим.
-Так вы в Саблино укатили? На чём же вы добирались туда? На поезде?
-На машине, попутной… Связь плохая, совсем не слышно тебя, - звонок прервался.
-Связь прервалась, - он посмотрел на Галича: - водопады какие-то смотрят, на попутке добирались… и ребёнок заплакал. На Маркушин голос похож. Странно, они никогда особо природой не интересовались. Правда, отец давно, лет пять назад, подрабатывал – водил в тех местах туристов. Но это так, по-любительски. Это ещё когда у него машина была, потом они её продали: бензин жрала, и чинить не на что.
Он поднялся, озабоченно глянул на часы:
-Пойдём к нам – что-то мне неспокойно.
-Наташа выставит меня, - нахмурился Галич.
-И правильно сделает, - кивнул Женя, - а ты скажи, что не к ней, а ко мне пришёл, - он бодрился, но Галич видел, что Женя не просто обеспокоен – он нервничает, хмурится и явно думает о чём-то своём.
Они даже не стали садиться в машину, здесь всего-то два дома пройти. Лифт как обычно не работал, но Женя уже так наловчился взбираться к себе на третий этаж, что Галич едва за ним поспевал. Торопливо сунув ключ в замочную скважину, Женя провернул его, влетел в квартиру.
-Любаша!  - позвал он, но ответа не было.
Они пробежали по квартире – никого.
-Куда все подевались? -  процедил Женя, - сейчас надо ребёнка кормить… Не гулять же она пошла? Вроде нет. Коляска дома.
-Так позвони жене…
-У неё нет мобильника. Любаша считает, что они вредные, на мозги действуют, и не пользуется.
-Хм…разумно… Загляни к Наташе.
-Сам загляни, - Женя в задумчивости смотрел на пустую кроватку, - что-то не так. Когда говорил с отцом, был посторонний звук, вроде как мотор работал. Ну-ка, посмотри, там, во дворе у фонаря должен стоять жёлтый жигулёнок.
Галич выглянул – никаких жёлтых машин не было.
-Почему они сказали, что едут на попутке? – недоумевал Женя, - какая попутка?! И деньги сняли с книжки… Пойдём к Наташе.
Они постучались, не дождавшись ответа, вошли. Женя оглядел комнату и облегчённо вздохнул:
-Ну всё понятно, зря мы волновались. Она на этюды ушла. Видишь,  этюдник взяла. Наташа, когда нервничает, всегда на воздух убегает.
-Не поздновато ли? – засомневался Галич, - скоро темнеть начнёт.
-Вернётся. Пойдём, я тебя обедом накормлю. Наташа сегодня чуть ли не в пять утра встала и на кухне возилась. Я так думаю, что она и не спала вовсе. Изводит себя всякой ерундой, чтобы отвлечься. Здесь у неё иллюстрации к волшебным сказкам. Смотри, как она сюжет прописывает: у королевы венец и жемчужная  сеточка на лбу, меховая накидка – каждая ворсинка видна.
-Она очень хороший художник. Не из тех, которые косые рожицы за детские лица выдают. Видел я её блокнот… Слушай, не знаю, здесь её дожидаться или домой ехать?  - раздумывал Галич, потом решился: - останусь. Дождусь. Что-то неспокойно мне. Ты, Женька, иди поешь…
-Честно говоря, как-то не хочется. Я лучше кофе сварю.
Галич посмотрел на серую кошку, дремлющую вполглаза в кресле, и пошёл на кухню следом за Женей.
К четырём стемнело, Наташа всё ещё не вернулась. Они вышли из дома, чтобы зайти на несколько минут в ресторан, где были поминки по бабе Зине. Там собралось несколько старух со двора, они вели свои разговоры и встретили Галича с Женей подозрительными взглядами.  Мужчины выпили по стопочке не чокаясь, закусили блинчиком и сбежали домой. Дома опять варили кофе и сидели на кухне, выпили больше литра надоевшего  напитка. Женя рассказывал, как они тут жили, год за годом описывал их житьё-бытьё. Галич жадно слушал, представлял подрастающих детей и в который раз проклинал свою безжалостную судьбу.
В половине пятого вернулась Любаша, нервная, раздражённая, смертельно уставшая.
-У нас гости? – кивнула она Галичу и сунула ребёнка Жене, - возьми, а то руки отваливаются. Напрасно я пошла без коляски. Сама не знаю, что это мне в голову взбрело.
-Ты разве не на машине ездила? – удивился Женя, - мы смотрели – машины не было на месте.
-Женя, - закатила глаза Любаша, - не знаю, куда вы там смотрели, но «жигуль» как стоял у забора, так и стоит.
-Почему у забора? Ты же всегда его у фонаря оставляла.
-Переставила. У фонаря пацаны какие-то кучкуются, ещё поцарапают. Отстань от меня с твоими дурацкими вопросами, - раздраженно отмахнулась она, - дай руки вымыть и позови Наталью. Пора обедать.
-Наташи нет дома. Не знаешь, куда она пошла?
-Не знаю. Когда мы с Маркушей уходили, она ещё дома была.
Галич не хотел мешать им заниматься своими делами и ушёл в комнату Натальи. Там он устроился на диване, проигнорировав вопросительный взгляд кошки. Несколько раз набрал номер Натальи – абонент недоступен. Включил настольную лампу и стал набрасывать эскизы топазового гарнитура. Но работа явно не шла, он никак не мог сосредоточиться. Грохнула входная дверь, беззаботные голоса в передней означали, что вернулась молодёжь. Галич замер. Там в коридоре его дети: сын и дочь.
-Мама, - влетела в комнату Келка и замерла, уставившись на него: - что вы здесь делаете?!
-Добрый вечер, Маркелла, - Галич поднялся, он не хотел ссоры, - как видите, жду вашу маму.
-Она вас знать не хочет, видеть тоже не хочет, - возмутилась девушка.
-Мы с вашей мамой сами разберёмся, - он смотрел на Келку и видел тонкий овал лица – такой, как у Натальи, широко расставленные сине-чёрные глаза – это уже ей досталось от него.
-Что это вы меня так рассматриваете? Будто до этого не видели никогда? – зло прищурилась его дочь.
-Вы очень похожи на свою маму…
Келка фыркнула:
-Я ещё и на папу похожа…
-Да, у вас его глаза.
Юрка засунул голову в комнату:
-Мам… ой! – он как-то сразу набычился и стал в дверях, сунув руки в карманы, - вы здесь…
-Добрый вечер, Юрий! – отозвался Галич почти весело - так смешно выглядел сейчас этот высокий красивый юноша – его взрослый сын.
-Келка, ты сказала ему, что мама не хочет его видеть? – с вызовом повернулся он к сестре.
-Сказала, но он не хочет уходить.
-Он не уйдёт, пока не вернётся ваша мама, - усмехнулся Галич, - а вы вроде бы с дедушкой Вильегасом в театр собирались. Так поторопитесь. Не хорошо заставлять себя ждать.
-Ладно, сейчас нам некогда. Но потом я всё равно хотел бы с вами кое о чём поговорить, господин Галич, - процедил Юрка и потянул сестру за собою.
Галич улыбнулся: у него замечательные дети. Потом он, уже в который раз, набрал номер Натальи и получил стандартный ответ, что абонент недоступен. Вошел Женя с ребёнком на руках. Мальчик беспокоился, возился.
-Любаша так устала, что прямо свалилась и заснула, а Маркуша никак не хочет засыпать.
-Давай я подержу его, - предложил Галич, - сядь, отдохни.
Женя передал ему ребёнка, устало присел на краешек кресла. Кошка тут же полезла к нему на колени, он машинально погладил её, посмотрел на Галича, усмехнулся:
-Голову на сгиб руки положи, он же её ещё сам не держит, - Галич переложил ребёнка удобнее:
-Так?
-Так, - и уже без улыбки продолжил, понизив голос до шёпота: - от одеяльца пахло бензином. И машины во дворе не было. Я хочу спуститься и осмотреть автомобиль.
-Сиди, я сам. Ключи дай.
-Под зеркалом возьми. Смотри внимательно. И ещё, Марк, мне тогда показалось, что ребёнок плачет. Понимаешь? – тревожные серые глаза впились в Галича, - по-моему, они все ехали в одной машине. И все зачем-то лгут. Зачем?
-Разберёмся, - мрачно ответил Галич и вышел.
Он облазил всю машину. В складке переднего пассажирского сидения забился крохотный тюбик акварельной краски «умбра жжёная». Он смотрел на него, и холод сжимал его сердце. Наташа сегодня была в этом автомобиле. Где же она? Правда, была ещё мизерная надежда на то, что тюбик попал сюда не сегодня. Он взлетел на третий этаж.
-Женька, - тот шикнул на него, показав глазами на спящего ребёнка, - когда Наташа ездила в этой машине? Давно?
-Она не любит её и никогда в ней не ездит. Только  в случае крайней необходимости. Ты что-то нашёл?
-Вот, смотри, - он протянул Жене тюбик с умброй. Женя секунду-другую смотрел на него, потом взял, помял мягкий металл.
-Эту краску мы покупали неделю назад. Она недешёвая, фирменная, и Наташа покупает не комплектом, а тюбиками. Что надо, то и берёт, потому что разные краски по-разному расходуются: одни быстрее, другие медленнее, - он поднял погасшие глаза, - она была сегодня в этой машине. Что делать, Марк?
-Пойди положи ребёнка. Сейчас мы навестим твоих родственников.

На лестничной площадке они перевели дыхание, потом Женя стал так, чтобы, когда дверь откроется, его не было видно. Галич нажал на кнопку звонка. Минута, другая – и голос из-за двери:
-Кто там?
-Я, - негромко ответил Галич.
За дверью подумали, потом завозились с замком:
-«Я»... Кто «я»? – дверь открылась, - ты?! Что тебе надо?!
Александр Евгеньевич хотел захлопнуть дверь, но Галич не дал ему этого сделать.
-А вы думали, что дали мне по голове – и дело с концом? – Галич держал дверь, стоя на пороге, не двигаясь. Он специально задавал вопросы, чтобы Женя слышал ответы, - деньги получили, документы украли, убить хотели…
-Что ты болтаешь? Мы тебя знать не знаем! Какие документы?! Какие деньги? Я тебя в первый раз вижу…
-Ну, это вы врёте. Мы с вами уже встречались в квартире вашего приёмного сына. Хотите рассказать ему, как вы его младенцем у матери родной украли?
-Чего тебе надо?! – он всё дёргал и дёргал дверь на себя.
-Хочу в полицию пойти. Напишу заявление. Они пришлют криминалистов, с пола материал соскребут и в лаборатории проверят. Установить, что там кровь замывали – не трудно. А уж то, что это моя кровь, - раз плюнуть.
-Ну и иди. Подумаешь, напугал! Сберкнижку ты сам принёс – мы тебя ни о чём не просили. А то, что по голове получил, - так ты к моей жене приставал – отбивалась она от тебя. 
-Саша, кто это там? – Клавдия Степановна с горячей сковородой в руках подошла к двери. Она мгновенно оценила ситуацию: - вот оно что… Что ж на пороге стоять-то? Заходи.
-Я зайду, но вы идите вперёд, - Галич усмехнулся, - а то ещё шарахнете меня этой сковородкой.  Опыт у вас уже есть…
-О чём это ты? – ненатурально удивилась Клавдия Степановна, двигаясь по коридору, - мы всегда гостям рады…
Галич пропустил супругов вперёд, подмигнул Жене и пошёл за ними. В комнате он на всякий случай встал спиной к стене и дверь оставил приоткрытой. Он слышал, как Женя подошёл с той стороны.
- Насчёт нападения на меня, - Галич настороженно следил за Клавдией Степановной, она ему казалась более опасной, чем её муж, - пока говорить не будем. Меня сейчас другое интересует. Куда вы сегодня ездили?
-С какой стати мы будем перед тобой отчитываться? – вскинулся Александр Евгеньевич.
-А передо мной отчитаетесь? – Женя вошёл в комнату.
-Евгеша! – всплеснула руками Клавдия Степановна, - ты откуда…
И замолчала. По выражению Жениного лица она поняла: он знает. Её мысль лихорадочно заработала.
-Евгешенька, - вкрадчиво начала она, - мы с отцом повиниться должны. Нас этот, - она кивнула в сторону Галича, - запутал, запугал – вот мы и натворили глупостей. И всё из-за того, что не хотели тебе рассказывать. Давнее это дело, плохое. Некрасивое. А ты знаешь, как мы любим тебя. Ты бы всё узнал и перестал нас любить. Мы же тебя растили-растили, кормили-кормили, холили-лелеяли. От себя отрывали – только чтобы сыночка накормить да одеть. Разве ты не знаешь этого?
-Я всё знаю, - голос Жени дрогнул. Мать пыталась выкрутиться из трудной ситуации и врала напропалую. Жене стало жаль её.
-Так ты уж прости нас, дураков. Этот нас бумагу заставил написать, деньги за неё дал. Мы и подумали: чего ж не написать – дело-то давнее. А деньги нужны. Мы домик хотели купить, чтобы ты с Маркушей летом приезжал к нам. Огород бы развели, клубничку для внучка растили бы, помидорчики разные.   Мы и написали. Чего он надиктовал, то и написали. Так он ещё грозился, что всё тебе расскажет. Тут я и не стерпела: съездила ему по башке скалкой. Мы его связали да в кладовую запихали. Решили, что потом выпустим. А сами пошли в кассу за денежками. Вот вчера нам их выдали. Хочешь, мы всё ему вернём? Всё до копеечки!
-Ну, хватит, - Галичу надоел этот спектакль, тем более он видел, что Женька поддаётся на уловки Клавдии Степановны. Женьку всегда было легко разжалобить и задурить ему голову – здоровый уже мужик, а по-прежнему любой басне верит. – Это вы без меня тут сказки сочиняйте. Так куда вы ездили?
-Мы, Евгеша, - Клавдия Степановна обращалась только к сыну, игнорируя Галича, - поехали в Саблино. Что-то потянуло на природу. Там красота такая, прямо на картину просится… - она прикусила язык, спохватившись, что сболтнула лишнее.
-А Наташу зачем с собой повезли? – уверенно спросил Галич. Он блефовал, но чувствовал, что задал правильный вопрос.
-Она сама напросилась, - посмотрел на жену Александр Евгеньевич, - говорила, что хотела этюды писать. Говорила, что настроение плохое, нервы шалят…
-И где же она?
-Откуда нам знать? Мы с матерью гуляли, а она на полянке у водопада что-то рисовала. Потом говорит, вы езжайте, а я ещё хочу закат написать. Я, говорит, сама на электричке доберусь. Говорит, хочу ещё побродить здесь, нервы успокоить.
-И вы уехали?!
-Нет. Мы условились, что ещё полтора часа погуляем и у машины встретимся. Ждали-ждали её и подумали, что она на электричку пошла. А что, не приехала ещё? Так электрички редко теперь ходят. Приедет.
Галич посмотрел на Женю, тот кусал губу, хмуро глядя на приёмных родителей.
-На Любашиной машине ездили, да? Она машину вела? – спросил он.
-Так ты сам у неё спроси, что ты всё нас пытаешь? – вдруг обиделась Клавдия Степановна, - распустил ты жену, вертит она тобой, как хочет… - этого не нужно было говорить, но слово вырвалось. Женя прищурился, разглядывая мать:
-А ведь вы всё врёте, - вдруг ровным голосом сказал он, - но сейчас не до выяснений… В каком месте вы оставили Наташу? Только без вранья!
-Возле переката на водопаде, там ещё вид такой...
-Пойдём, Галич, - Женя посмотрел на брата – у того губы сжались в линию, глаза стали почти чёрными, - с ними мы потом разберёмся.

-Итак, что мы имеем? Наташа была с ними, но почему-то отказалась возвращаться, - Галич посмотрел на Женю, - набери её номер ещё раз.
Женя позвонил, но результат был прежний.
-Я знаю это место. Отец туда туристов водил. Нужны фонари, верёвка. У нас всё есть, - и опять они, уже в который раз за сегодня, пробежали той же  дорогой.
Любаша встретила их выразительным взглядом:
-Вообще-то девять часов уже. Маркушу купать пора.
-Наташа вернулась? – с надеждой спросил Женя.
-Нет, - тут же поджала губы Любаша и двинулась в сторону кухни, но Женя поймал её за руку и резко развернул к себе:
-Куда ты ездила сегодня?
-Никуда. Пусти, больно же! – она с обидой вырвалась из крепких пальцев мужа, - что ты пристал? Никуда я не ездила.
-Врёшь! Одеяльце Маркуши пахло бензином.
-Так оно и лежало в машине целую неделю – поэтому и пахло. И как это ты заметил, что бензином пахнет? Ты же ничего, кроме своей Наташеньки, не замечаешь! А то, что у нас машина стояла открытая и ключи на сидении валялись, - это ты знаешь? Мои ключи от машины! Кто их из квартиры вынес? Кто машину брал и бросил во дворе? Не твоя ли любезная Наташенька?
-Наташа не водит машину, и ты это знаешь, - процедил Женя, - ты заигралась, Любаша. И если я узнаю, что это ты возила Азаровых в Саблино…
-Так это твои родичи машину угнали? И Наталья с ними была? Вот дурища-то! Они же её терпеть не могут. Покататься ей захотелось?! И где же она? Сбежала? Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл… Колобок, Колобок, я тебя съем!
-Прекрати! – он полез в кладовую за фонарём и верёвкой.
-Ты совсем свихнулся на своей Наташеньке… Это что, нормальная жизнь? – окончательно разозлилась Любаша, - да пошли вы все… - и махнула рукой уходя.
Галич молча переждал эту неприятную сцену. Он уже понял – Любаша не имела отношения к загородной поездке, и слава Богу. У него заиграл телефон, Женя вопросительно уставился:
-Наташа?
-Нет. Это Ладик. Мой сын, - пояснил Галич, - Ладик, приехал? Очень кстати. Возьми большой фонарь и выходи минут через десять. Мы тебя подхватим. Да, случилось. Всё объясню по дороге.
Теперь нужно было добраться до водопада и пещер. Ночь – не самое лучшее время дня для поисков, но ждать утра, когда каждая минута несёт опасность, - слишком расточительно. Галич чувствовал, как всё его тело наполняется ледяными иголками, сердце билось так, что больно было в висках.


…Наталья сидела на сыром камне и с тоской следила, как догорает свечка. Её пламя освещало вокруг небольшое пространство: красноватый песок, бурые пористые стены и неожиданно зеленоватый свод пещеры. Именно этот восхитительный зеленоватый цвет, вспыхивающий в некоторых местах малахитовыми оттенками, завлёк её к прозрачному ручейку. Она шла, высоко поднимая свечку, любуясь переливами зелёного, буро-жёлтого, кирпично-красного и воображала себя Медной горы хозяйкой. Довоображалась!
Когда Александр Евгеньевич с хитрецой в глазах предложил посмотреть пещеру, она чуть не запрыгала от радости:
-Там такой вид, больше ты нигде этого не увидишь. Клавушка, помнишь, как в первый раз туда зашла? Евгеша ещё в школе учился. Ты, Наталья, с собой ничего не тащи, там темно. Так что твой этюдник ни к чему будет. И пальтишко жаль – об песчаник извозюкаешь так, что не отчистишь потом.
-Я у входа оставлю. Сейчас народ здесь уже не ходит, так что не пропадёт.
-А не замёрзнешь? - заботливо взглянула на неё Клавдия Степановна. Её забота выглядела так натурально, что Наталья застыдилась своего прошлого к ней отношения.
-Нет, у меня свитер тёплый. И мы же не очень долго там пробудем?
-Это уж как наш проводник решит, - Клавдия Степановна кивнула в сторону мужа. Тут бы Наталье насторожиться, потому что на секунду добродушное лицо Александра Евгеньевича исказилось гримасой ненависти, глубоко запрятанной, но очень сильной. Но легкомысленная Наталья лишь подумала о странной игре света на круглой физиономии Александра Евгеньевича.
- Вы вот что, дамы, держитесь возле меня и не отходите. Клавушка, возьми меня за куртку сзади, будем, как детсадовские на прогулке друг за друга держаться. Со свечками осторожнее.
Они вошли под низкие своды каменного коридора, держа зажжённые свечи в руках. Конечно, здесь было холодно, но не так, как на улице. Там дождь и ветер, а здесь тихо, и даже ничем вроде бы не пахнет. Только тьма, тягучая, вязкая, да тишина сразу по ушам ударила так, что хруст песка под ногами в голове отдавался. Они прошли длинный узкий коридор и вышли к небольшому уютному зальчику, стены которого исписали всякие дураки и дурёхи своими именами.
-Тут всегда разный народ прятался, - сообщил Александр Евгеньевич, сворачивая в боковой коридорчик, - найти ни в жизни никого не найдут, вот и шли сюда разные беглые. Правда, и выйти не всякий сумел бы. Эти коридоры на десятки и десятки километров тянутся. Так что вы, дамы, ежели кого незнакомого встретите, лучше не заговаривайте с ним. А то мало ли… А ещё плавни всякие… опять же пески зыбучие. А песчаник тут и красноватый, и белый, а там даже своды зелёные. Как тебе, Наталья, краски такие?
-Замечательно. Мне, Александр Евгеньевич, это замечательно. Вон, кажется, зеленоватый начинается. Смотрите, как он постепенно усиливается, - она тронула рукой камень и пошла, разглядывая своды, - а тут уже болотный оттенок примешался… Ой, опять зелёный! Да какой яркий! Александр Евгеньевич, Клавдия Степановна, вы только посмотрите на эту красоту!
Короткие коридорчики всё время вихляли в разные стороны – то вправо, то влево. А потом стены расступились, и даже своды поднялись повыше. Ручеёк – тоненький и прозрачный – убегал в темноту, слабо журча лёгкой водой. Молочно-кремовый ровный камень напоминал стол для гномов, несколько плит рядом, словно табуретки, предлагали посидеть на них. Видимо, здесь часто бывал народ, потому что и стены, и своды основательно подкоптили.
-Александр Евгеньевич, посмотрите, что я нашла, - позвала своих спутников Наталья. И тут до неё дошло, что уже несколько минут не слышит их голосов. Она так увлеклась переливами подземных красок, что, видимо, не заметила, как свернула в боковой ход. Наталья повернула назад и в растерянности остановилась: хилый свет свечного пламени высветил два или три – она не разобрала – тёмных прохода. По какому из них она шла? Она сунулась в один из них – не то, другие сочетания красок. Она своим зрением художника запомнила восхитительные переливы зелёных оттенков, но в проходе этого не было. Она вернулась и пошла в другой коридор – опять не то. Ещё одна попытка ничего не дала. Она покричала, зовя своих спутников. Голос её тонкий и жалобный потонул в густом мраке пещерки. Тогда она вернулась к гномовскому столу, поставила свечу рядом и села на «табуретку». Они будут её искать, Женин отец хорошо знает эти места. И нужно, как в лесу, сидеть на месте и ждать помощи. Ни в коем случае нельзя впадать в панику и сломя голову бежать куда глаза глядят.  Наталья достала телефон – отключился и не собирался оживать. Потом оплыла, мигнув в последний раз, свечка и золотистый огонёк растворился в темноте. Сразу на уши навалилась многотонная тишина, и ей тут же показалось, что по ногам проскочило какое-то животное. Наталья уверила себя, что это игра воображения, но на всякий случай на ощупь залезла на «стол» и села, обхватив коленки руками. Но сердце в этой тишине стучало больно и сильно.
Чтобы отвлечься, она решила петь песни, рассудив, что, если её будут искать, то найдут по голосу. А то, что искать её будут, она не сомневалась. Потом Александр Евгеньевич говорил, что здесь всегда много любителей лазать по пещерам бродит. Так что найдут. Даже если заночевать придётся. Наталью передёрнуло: всю ночь здесь, на этом столе… Потом ей пришло в голову, что ночью в пещерах могут бродить разные любители приключений и, наверное, лучше пока сидеть молча. Если бы ещё согреться…  Она слезла со стола и, держась за его край, попрыгала на месте. Это мало помогло, но всё же она чуть-чуть согрелась. Наталья несколько раз повторила эту разминку. Потом свернулась калачиком на столе и стала вспоминать хорошее. Так её когда-то учила мама. «Если станет совсем невмоготу, - говорила она, - вспомни что-нибудь очень хорошее, и тебе станет легче».
Ей вспомнился самый первый в её жизни школьный день. Какие молодые и красивые были её родители! Им ещё и тридцати тогда не было. С ума сойти, тридцать лет прошло! «Хороший мальчик» Женя Азаров с огромными серыми глазами и «плохой мальчик» Витя Иващенков с лохматым букетом пёстрых осенних цветов подрались чуть ли не на первой перемене.
-Ничего подобного, - свеча высветила блестящие раскосые глаза, - мы подрались не на первой перемене, а гораздо позднее. Ты всё перепутала.
Наталья села, уставившись на школьного друга светлыми даже в темноте глазами.
-Витенька, - прошептала она, и покачала головой: вот они галлюцинации, о которых предупреждал Александр Евгеньевич, - Витенька, ты пришёл…
-Конечно, пришёл, - кивнул он, - сидишь тут в темноте. Видишь, свечку принёс. Холодно тебе? Ты к свече руки протяни, погрейся хоть немного.
-А ты? Ты же опять босиком. Тебе не холодно?
Он усмехнулся:
-Мне уже двадцать лет не холодно.
-Ты знал о Марке? – она всмотрелась в его мальчишеское лицо. Он нахмурился, посмотрел в сторону. И Наталья поняла: он всегда это знал. – Тогда почему ты мне ничего не сказал?!
-Наташенька, это от меня не зависело. Ты подумай сама, где он и где я…
-Можешь дальше ничего не говорить. Мы не нужны ему были, - она выпрямилась, - да что это я пытаюсь сама себя обмануть? Это я… я ему не нужна. Вот он и остался там. Что там у него? Скажи, Витенька, ты же знаешь? Ну что ты молчишь? И это ты сказать не можешь? За двадцать лет ни звонка, ни письма, ни строчки – сразу всё забыл… Хоть намёк, хоть полнамёка, мол, жив – и всё. Ан нет! Не нужна стала. Это я, Витенька, ему не нужна стала...
-Сидит тут, сердце себе рвёт, - пробурчал Витька, - не мог он вернуться! Не понимаешь, что ли? Куда бы он вернулся? К тебе? Так ты счастливая да замужняя… двух детей родила… 
-Это я-то счастливая да замужняя?! – взвилась Наталья, - я?!
-Ладно, ладно, не кричи! Ему-то откуда было знать эти ваши семейные тайны?  Если хочешь знать, он только из-за тебя и выжил-то там. Его гнули, ломали, резали, а он помнил всё и этим жил. И вернулся бы, больной, изуродованный, но вернулся бы… Если б не подарок на день рождения.
-Какой подарок?
-Ему подарили кассету, на которой ты с Женькой и детьми в парке гуляешь: счастливое семейство – папа, мама и детишки. Ты думаешь, он после такого сунулся бы к тебе с объяснениями? Плохо же ты его знаешь.
-Ну и что? Пришёл бы, поговорили и всё выяснили. Так нет же! Думаешь, не знаю, как он эту кассету чёртову смотрел? Догадываюсь… Губы сжал, брови нахмурил, глаза прищурил, голову гордо вскинул – и отвернулся. Устроил мелодраму!
-Ты не знаешь ещё одной вещи, - Витька сел на каменный табурет, - тётка Ирина с утра до вечера внушала ему, что он проклят и красота его от дьявола. Она внушила Марку, что он обладает способностью разрушать всё, к чему прикасается. И ещё он знал, что Голицыны до сорока не доживают. Слышала такое? Он внушил себе, что не имеет права навязываться кому-либо, раз жить ему отпущено недолго.   
-Какая чушь! Кто в наше время в дурацкую мистику верит?
-Ну-ну… - ухмыльнулся Витька, - в мистику она не верит!  И потом это ты теперь говоришь, когда тебе уже за тридцать. А тогда, в девятнадцать лет, весь мир по-иному воспринимался. И сбежал он, если хочешь знать, в первую очередь, от тебя, потому что не хотел твою жизнь разрушить. Вот и суди его после этого.
-И всё наоборот получилось, - прошептала Наталья, - вся жизнь пошла прахом.
-Ты не должна так думать, - насупился Витька.
-Должна – не должна… Красиво ты рассказываешь, Витенька. Но всё гораздо проще. Другую он встретил – вот и всё. Видел бы ту фотографию, что мне Галич показал… Там эта женщина, эта Камила, такими глазами на него уставилась – сразу видно, что влюблена, - Наталья разозлилась: - смотри, что получается. Ей можно изуродованного человека полюбить, видит она в нём другие качества, внешность ей не важна. А мне в этом отказано. Я, дура такая, оказывается, только за красоту его любила…
-Ну и дурёха же ты, Наташенька! Сколько тебе говорить, что он мешать вам не хотел. Он же считал, что, как магнит, несчастье притягивает, он тебя оберегал… И хватит уже по десятому кругу ходить. Лучше спой мне что-нибудь!
-Петь? Сейчас? – она посмотрела в бледное лицо, кивнула: - «По Муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны. Он клялся и божился одну меня любить, на дальней на сторонке одною мною жить…»   
Витька помотал головой:
-Плохо поёшь. А потому что злишься… Ну и глупо.
-Глупо, - согласилась Наталья, - тогда слушай: О красавица, ты за грех какой сердца бедного унесла покой? Ведь любовь моя так чиста была, почему её ты предать смогла? Но столкнёшься вдруг с горькою судьбой – всю печаль твою разделю с тобой, и тогда уже, душа моя, никогда тебя не покину я.
При первых же словах песни Витька замер, потом отвернулся, закрыл лицо ладонями. Он согнулся, пламя свечи выхватывало вздрагивающие плечи и строптивый хохолок на затылке.
-И тогда уже, душа моя, никогда тебя не покину я, - прошептал он последние слова, - прости, Наташенька. Рыдать в моём положении – глупее не придумаешь… - он посмотрел на неё заплаканными узкими глазами, - только не надо жалеть меня!
И насторожился:
-Идёт кто-то, - он дунул на свечу, и от неё пополз дымок, видный даже в этой непросветной тьме.
-Это за мною, - обрадовалась Наталья, - Александр Евгеньевич ищет…
-Тс-сс, - шикнул на неё Витька, - быстро иди сюда.
-Зачем? Это же за мною!
-Нет, это кто-то чужой, я чувствую их. Скорее!
-Куда идти? Я же ничего не вижу!
-На мой голос иди.
Она двинулась на Витькин голос, почувствовала, что они свернули в очередной проход. Здесь Витька велел ей прижаться к стенке и ни в коем случае не давать о себе знать.
Двое мужиков в брезентовых робах и штанах с фонарями вышли к гномиковскому столу.
-Ну и где она? – тот, что повыше шарил вокруг фонарём, - дальше пошла?
-Не, здесь она, - второй в кепке рассматривал стол с оплывшими огарками, - воск на свечке ещё тёплый. Спряталась, стерва. Говорил Евгеньич, что хитрая она. 
-Это хорошо, так интереснее даже. Ничего, найдём. Не впервой! – он наклонился, высвечивая красный песок, на влажноватой поверхности которого отпечатались следы маленьких женских туфель.
Наталья услыхала, как Витька едва слышно ругнулся. Он заслонил её своей спиной, но из-за его плеча она видела, как световое пятно хаотично мечется в почти круглом проходе.
-Эй, девушка, - позвали мужики приторными голосами, - выходи! Дяденька ждёт. Выходи, вместе поиграем! Чего прячешься?
-Не двигайся, стой и не шевелись. Что бы ты не услышала, что бы не увидела, стой здесь, - шепнул Витька, - я попробую увести их.
-Витенька, осторожнее с ними!
-Что мне сделается?! – оскалился Витька и двинулся на свет фонарей.
Мужики медленно продвигались по следам туфель Натальи. В фонарном луче блестел красный песок, потом луч добрался до босой ноги, дёрнулся.
-О, чёрт! Это ещё кто?! – луч пополз выше, высвечивая невысокого юношу в рваной солдаткой форме, - ты кто?
-Конь в пальто, не видишь? – отозвался Витька, - чего надо?
Мужики молча рассматривали его: стоит, прислонившись плечом к стене, узкие глаза враждебно и пристально уставились на них, весь драный какой-то.
-Здесь наша пещерка-столовка, - тот, что в кепке, шагнул к незнакомцу, - слышь ты, чудило косоглазое.
Витька мгновенно наклонился, сгрёб сырой песок и швырнул тому в лицо. Мужик взвыл, выронил фонарь. Тот, что повыше, сделал короткое движение, и в Витькино плечо впилось лезвие ножа. Он посмотрел на торчащую рукоять, кивнул, словно одобряя действия мужика:
-Женщину ищете? Тогда пошли, - и вразвалочку двинул вперёд.
Мужики стояли, переминаясь, потом словно на аркане, пошли за Витькой. Они прошли в полуметре от скрючившейся в нише Натальи, не заметив её. Их глаза были прикованы к фигуре в рваной гимнастёрке. А Витька спокойно ступал босыми ногами по холодному песку, и его бесстрастное лицо менялось: появились скорбные складки у рта, гневно сдвинулись брови над выцветшими от боли глазами, когда-то жгуче-чёрные волосы растрепались седыми космами вокруг постаревшего лица. Он мурлыкал себе под нос любимую мелодию и всё дальше и дальше уводил мерзавцев от Натальи.
-Стой! – вдруг заорал один из мужиков, - дальше не пойдём.
-Где она? – влез второй.
Витька обернулся, и мужики отшатнулись: перед ними был не молоденький паренёк – перед ними стоял босой старик в рваной форме.
-А мы уже пришли, - отозвался он, - сколько заплатил вам Азаров за это дело?
-Ты… ты кто? – задрожал тот, что повыше, - чего тебе надо?
-Я совесть твоя, - пожал плечами Витька, - так сколько заплатил? Только не врать! Перед смертью врать нельзя.
-Какой смертью?! – дико озирался второй мужик.
-А вы, ребята, сейчас помрёте. Под ноги гляньте.
Мужики только сейчас заметили, что их ноги по щиколотку ушли в песок. Они рванулись, но провалились ещё глубже.
-Зыбучие плавни! – заорал тот, что повыше, - это зыбучие плавни. Мужик, помоги! Чего мы тебе сделали? Слышь?... Дай руку…
-Так сколько Евгеньич заплатил? – повторил вопрос Витька, - быстрее говорите, иначе не успею вытянуть.
-Пятьсот долларов, - они уже по пояс барахтались.
-Всего-то? А что, мужики, не в первый раз такое дельце делаете? Было уже?
-Было. Руку дай, сволочь!
-Не хами, а то передумаю, - Витька стоял совсем рядом, - вот никак не могу решить, кого первым тащить.
-Меня! – разом заорали мужики, продолжая тянуться к Витьке.
-Ну, быстро говорите, как перед иконой, говорите: пойдёте ещё на такое дело?
-Нет, нет, - орали мужики.
Так и быть, вытяну обоих, - решил Витька. – ну а дальше, как уж повезёт вам, душегубы. Отпустит вас пещерка, значит, искренне обещали вы. А уж ежели не отпустит, значит, так тому и быть, заслужили вы судьбу свою.
Он легко и без напряжения вытянул сначала одного, потом второго на твёрдую поверхность.
-Ну помните, мужики, вы слово дали, - Витька повернулся, чтобы уйти.
-У-у, зараза! – вдруг взвыл тот, что поменьше и кинулся на уходящего Витьку. Но промахнулся, зашатался, замолотил воздух руками, схватился за приятеля, и они вдвоём плашмя рухнули в плавень. Минута – и поверхность зыбучего песка выровнялась. Витька с брезгливым сожалением посмотрел на ровную поверхность, пожал плечами и устало двинулся прочь.
Он нашёл скорчившуюся Наталью там, где оставил её.
-Наташенька, - позвал он её, - это я, не бойся.
-А эти? –  ноги затекли, и она с трудом распрямилась, - они не вернутся?
-Не вернутся, - он подобрал фонарь, обронённый одним из бандитов, зажёг его, - надо выходить отсюда. Вот фонарик, свети себе под ноги… - он отворачивался от её взгляда.
-Витенька, какое у тебя сейчас лицо! – она посветила, но Витька прикрылся рукой, - у тебя лицо ангела.
-Ну ты и скажешь, - усмехнулся Витька.
-Да-да, Витенька. Только не простого ангела… А такого, который устал от…  не знаю, как слово подобрать… ангел, который смертельно устал – раненый ангел. Да, Витенька, у тебя лицо раненого ангела.
-Тебя уже ищут, Наташенька.
-Александр Евгеньевич? С Женечкой и Юрой?
-Нет, не Александр Евгеньевич, - поджал губы Витька, - разве ты не поняла, это же они с Клавдией тебя в пещерах бросили? Мешаешь ты им. И это они твоего Галича, - тут он улыбнулся, - «достойно» встретили.
-Он не мой! - тут же возмущённо отозвалась Наталья, - что ты такое говоришь, Витенька? Они почтенные люди, родители Женечки…
-Ну какие они родители, пусть тебе сам Женька рассказывает. Только «почтенный» Александр Евгеньевич пятьсот долларов заплатил тем двум охламонам, чтобы они… ну ты понимаешь.
Они вышли из пещеры и сразу звуки обрушились со всех сторон: шум ветра, моросящий по камням дождь – никогда Наталья не радовалась этим немудрёным звукам так, как в это мгновение. Она вдыхала влажный воздух, пахнущий прелыми листьями, смотрела на высоко летящие туманные облака и вслушивалась, вслушивалась. Её этюдник валялся у входа, пальто стало совсем влажным.
-Ну где эти следопыты? – озабоченно вглядывался в темень Витька, - ты же совсем окоченеешь. Ты фонарь-то не гаси.
-Вот, держу, - стуча зубами, ответила Наталья, - только ты не уходи!
-Пока не уйду, - пообещал он.
-Витенька, где же мне Марка искать? У него, наверное, уже своя жизнь, своя семья, - тут она всхлипнула.
-Не реветь! – приказал Витька, - искать Марка, говоришь? Поищи, почему бы и нет?
-Как было бы хорошо, если бы он пришёл. А может, он стеснялся, что у него такое сделалось с лицом? Только глупо это.  Потом я слышала, что сейчас хирурги-косметологи умелые, прямо чудеса творят, они любые дефекты исправляют. Правда, Витенька? Витенька?!
Она оглядывалась, искала Витьку, но он исчез. Только свет фонариков метался впереди, и знакомые голоса звали её по имени. Тогда Наталья закуталась в насквозь промокшее пальто, подобрала этюдник и побрела к своим.
Потом они долго и осторожно выруливали на шоссе. Галич стянул с Натальи мокрое пальто, закутал её в свою куртку и, сунув в руки фляжку с коньяком, велел:
-Пейте, - она было запротестовала, но он тоном, не терпящим возражений, приказал: - пейте, иначе простудитесь.
Наталья глотнула чуть-чуть, потом ещё. В желудке стало жарко, и ей это понравилось. Она стала тянуть коньяк крохотными глоточками, согреваясь изнутри и снаружи. Потом её потянуло в сон, мужские голоса витали над её головой, но смысл слов до неё не доходил.
-Не обманул старик, - Женя повернулся с переднего сиденья к Галичу, - хоть тут правду сказал.
-Она бы тут всю ночь сидела, - Галич прижал к себе закутанную по самые глаза в его куртку Наталью, - Ладик, не гони. Езжай аккуратнее. Как подумаю, что она могла в пещеру полезть, так прямо мороз по коже.
-Точно, могла. Она же любопытная.
-Там своды были зелёные, как глаза нашего Ласло, - пробормотала Наталья, - такой оттенок – «прусская зелёная» называется. Очень красивая.
-Спасибо, - отозвался с водительского места Ласло.
-Минуту, - Галич наклонился к Наталье, - вы хотите сказать, что были в пещере?
-Была, - устраиваясь поудобнее у него на плече, коротко ответила она, - мы вместе туда зашли, а потом они ушли. Свечка догорела, но Витенька принёс новую.
-Витька?! – не поверил Женя.
-Женечка, не кричи, - поморщилась Наталья, - я спать хочу. Витенька этих двоих, которые меня искали, увёл. Он – раненый ангел, седой мальчик.
-Это галлюцинации были. Я слышал. Так в пещерах бывает, - не верил Женя.
-Вот зачем ты так говоришь, Женечка? Ты же не видел его, а говоришь… Уберите ваши руки, Галич, - попыталась она слабо отпихнуть Галича, но он крепче прижал её к себе, - мы о Марке говорили. А потом Витенька вывел меня наружу…
Наталью совсем разморило. Она свернулась клубочком на сидении, пристроив голову на коленях у Галича, и заснула. Он погладил её по голове, и на её лице появилась лёгкая улыбка.
-А если они её в самом деле в пещере бросили? – Женя помотал головой, - нет, это невозможно…
Они уже пересекли Обводный канал, добрались до Фонтанки.
-Ладик, с моста сразу направо сворачивай, - подсказал Галич. Пустынная набережная, даже собачников не видно. Ничего удивительного: всё-таки почти три часа ночи.
-Вот он! – Галич напряжённо вглядывался в лобовое стекло, - тормози, Ладик!
Витька стоял на набережной, спокойно разглядывая выскочивших из машины друзей. Он отстранился от кинувшегося к нему Жени:
-Полегче, приятель! – потом взглянул на Галича, - ну как она, спит?
-Спит, - Галич внимательно смотрел на старого друга. Как Наталья сказала? «Раненый ангел»? Это она точно подметила: седой мальчик, раненый ангел.
-Женька, твой Евгеньич за пятьсот долларов душу свою продал, - мрачно глядя на друга, сказал Витька, - он вахлаков каких-то нанял, чтобы они в условленном месте Наталью нашли. Догадываешься зачем?
-Это невозможно, - побелел Женя.
-Ну да, невозможно, - ухмыльнулся Витька и кивнул в сторону Галича - а ему по башке съездить да дрянь в вену вколоть, возможно? Ты, Женька, живёшь как младенец – ничего вокруг не видишь. Они же Наташу всегда ненавидели. А уж когда ты женился, так совсем озверели. Они с бабкой моей покойной чего только не придумывали! Только ничего, кроме сплетен, не получилось у них. Это они здорово придумали – в пещере её оставить да для пущей верности вахлаков нанять.
-И где они? Вахлаки эти? – спросил Галич.
-Там, откуда не выходят, - он нехорошо усмехнулся, - это они сказали про Евгеньича…
-Может, врали? – с надеждой заглянул ему в блестящие черные глаза Женя.
-Не до вранья им было...  Одно скажу, родичи твои, Женька, от Натальи не отстанут. Да и от тебя, Голицын тоже.
-В полицию идти бесполезно, - подумал вслух Женя.
Марк задумчиво посмотрел на него:
-Кажется, я знаю, что нужно сделать…
-Но они… ты их… - заволновался Женя.
-Успокойся. Всё будет хорошо. Сам увидишь, - пообещал Марк.
-Смотри, кажется, Наталья проснулась. Иди к ней, Голицын, - Витька смотрел вслед Марку, потом повернулся к Жене, - ты бы вернул жену в театр, Женька. А то она от ревности извелась вся.
-Да к кому ревновать-то? Не к Наташе же?
-К ней. Именно к ней. И ты мне голову не дури. И себе не ври. Тут мы с тобою в одинаковом положении. Ничего не изменилось ведь. Да, Женька? - он помолчал, и вдруг нежно и страстно прочёл: - «Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам бог любимой быть другим». Помнишь, как Бэлла это объясняла? Любовь-самоотречение - это и есть настоящая любовь. Только мы тогда ничего не понимали, - он улыбнулся одними глазами, - как думаешь, простит она его?
-Марка? Конечно, простит, - уверенно ответил Женя, - вот разберётся со своим Галичем и простит.
 -Тогда пойду я… - Витька подошёл к машине, заглянул в окно. Наталья спала, прижавшись к тёплому боку Марка. Он поднял голову, кивнул Витьке. Тот прощально махнул рукой.

Юра с Келкой чуть не опоздали на первую пару. Сегодня был факультатив Галича, и ребята предвкушали очередные диковинки. В прошлый раз все увлечённо перебирали камешки, сегодня должны были говорить о парадном портрете девятнадцатого века и статусных украшениях. Возле преподавательской кафедры собрались студенты, они веселились, задавая неожиданные вопросы, далёкие от темы занятия. Галич отшучивался, отбиваясь от явно флиртующих девиц. Рядом его молчаливый помощник налаживал аппаратуру.
-Ласло! – кинулась к нему Келка. Он поднял голову от пульта, улыбнулся ей ничего не значащей улыбкой и вновь склонился к прибору.
-Ишь ты! – процедил Юрка, сразу обидевшись за сестру, ухватил её  за руку, - иди на место! Не видишь, не до тебя ему сейчас.
Следующий час показался Келке вечностью. Она почти не слушала лекцию, её глаза следовали только за Ласло. Какой он! Гордая осанка, безупречно элегантен, строгое сосредоточенное лицо…
-Хорошенький мальчик, - толкнула её в бок соседка, кивнув в сторону Ласло. Келка окинула её непонимающим взглядом и вновь уставилась на молодого человека. Она совсем не так представляла их встречу. Но, с другой стороны, они же довольно давно не виделись, а может, он совсем не захочет её вспомнить? А ещё эти её письма…  В перерыве она устремилась к кафедре.
-Ласло, я знаю, ты обижен на меня, - она заглянула в его зелёные глаза, - но я могу всё объяснить…
-Прости, Келочка, но я не совсем понимаю, о чём ты, - вежливая улыбка, показалось ей, приклеилась к его губам, - извини, сейчас у меня нет времени.
Келка не обратила внимания на его извинение, она подумала, что он не расслышал её слов в шуме аудитории.
-Как не понимаешь? – и  заговорила быстро, убедительно, горячо и сумбурно: - то письмо было нелепым, глупым… Я писала… писала его и, знаешь, даже не стала перечитывать, сразу отправила. Мне тогда было трудно, надо было решить… я хотела тебе рассказать… А ты не отвечал или присылал дурацких гномиков… И я подумала, что…  Но потом я поняла, что…
-О каком письме ты говоришь? – отстранённым вежливым тоном поинтересовался он и вопросительно приподнял брови. Её несвязное бормотание вновь вызвало холодный ответный взгляд, – я получаю много писем… Ах да… припоминаю, было что-то из Петербурга… Что-то смешное, незначительное…
-Смешное? Незначительное? – она хотела улыбнуться, но получилась нелепая гримаса, - это ты так обижаешься на меня, да? Ты нарочно так говоришь? Ты хочешь наказать меня? Ласло, миленький, ну поставь меня в угол! Или лучше не давай пирожных…
Келка всё ещё пыталась вызвать у него прежнюю милую улыбку вместо этого бездушного оскала.
-Вам не кажется, что сейчас не время для решения личных вопросов? – вмешался Галич и искоса глянул на приёмного сына, потом перевёл взгляд на стоящую рядом с несчастным видом девушку. Ему тут же захотелось взять Ладислава за шиворот и хорошенько его встряхнуть – взыграл родительский инстинкт: защитить своего детёныша. Но тут он напомнил себе, что и Ладик тоже его ребёнок. Так кого от кого надо защищать?! Плохой из него отец – тут же вынес он себе приговор.
-Так нам вроде бы нечего выяснять, - пожал плечами Ласло и светло глянул на Келку: - ну ладно, если ты так уж настаиваешь, после лекции можно сходить в кафе. Буду ждать тебя у решётки Летнего сада, - и отвернулся, чтобы не видеть, как она, еле передвигая ноги, поползла на своё место.
Вторым часом факультатива была практика. Студенты разделились на две группы. Одну вёл Галич, другую – Ладислав. Теперь по оживившимся рядам поплыли диадемы, браслеты, ожерелья, а на большом экране медленно менялись слайды с парадными портретами известных и неизвестных особ. Ребята должны были соотнести ювелирные изделия с живописью, составить приблизительное описание и предложить фантазийную историю, где действующими лицами были бы эти самые особы. Конечно, всё на английском.
Юрка подержал в руках закрученный в несколько хитрых спиралей увесистый браслет-змейку, с чудесной проработкой змеиной кожи и изящной головкой с изумрудными глазками. Россыпь бриллиантов по чернёной спинке создавала дополнительную игру света, почти оживляя безделушку.
-Ничего себе – бижутерия! – пробормотал он и стал живо что-то писать в тетради. Келка не глядя передала соседке браслет, сейчас ей было не до красоты цветных камешков. Вокруг девочки восхищенно ахали, крутили в руках сверкающие украшения, прикидывали на себя ожерелья, совали руки в браслеты, цепляли в волосы диадемы. Всем было плевать на несовместимость сверкающих вещиц с современной одеждой. Обаяние драгоценных камней было настолько велико, что терялось ощущение времени и пространства. Потом все затихли, сочиняя соответствующие драгоценностям и портретам истории. Конечно, фантазии хватило лишь на незамысловатые мелодраматические сюжетики, где все события вертелись вокруг графов и графинь, принцесс и королей – а кто ещё мог дарить такие сокровища? Читать вслух эти нелепые опусы было смешно, и девочки смущались, но потом оживились, осмелели и под смешки и фырканье уверенно излагали вслух свои сочинения. Поэтому, когда резанул слух звонок с лекции, все дружно заворчали – расходиться не хотелось.

Юрка проводил сестру к Летнему саду. Она никак не могла поверить в то, что Ласло – милый, улыбчивый, ласковый, всё понимающий Ласло – мог так жестоко её проигнорировать.
У великолепной решётки уже маячила ладная фигура Ласло.
-Дальше мы сами. Конвой свободен, - встретил их Ласло невинным тоном, но с язвительной ухмылкой.   
Юрка сразу весь подобрался, готовясь дать достойный ответ, но Келка умоляюще глянула. Тогда он небрежно бросил:
-Пойду к Светке на кафедру. Если что – звони, - расправил плечи и, насвистывая, двинулся прочь. 
-Пошли по саду погуляем, - предложила Келка, - там и маленькая кафешка есть.
Ласло согласился, только поёжился от невской сырости. Они сразу ушли с главной дорожки, где обильно гулял народ, на боковую и пошли вдоль Лебяжьей канавки. Здесь никто навстречу не попадался и трамвайный шум с Марсова поля не глушил слова. Кто-то слишком острожный давно уже вывез из сада больше половины скамеек, поэтому присесть было некуда. Они брели боковой аллеей и дошли до уютного закуточка за спиной Амура и Психеи, где на  удивление ещё осталась скамья. Ласло двинулся к ней, ему было неуютно под пристальным взглядом Келки, и хотелось, чтобы предстоящий неприятный разговор уже остался позади .
-Подожди, - остановила Келка молодого человека, - надо подстелить пакет, а то дерево совсем сырое, потом в мокром противно будет.
Она достала из сумки пакет с рекламой Мальборо. И хотя пакет был довольно большой, сесть пришлось очень близко друг к другу. Но Келка только порадовалась этому. Ласло же держался отчуждённо и старался отодвинуться как можно дальше. Наконец Келка не выдержала:
-Письмо…, - она робко покосилась на молодого человека, он тут же ответил:
-Да, письмо. Я что-то смутно припоминаю, - он наморщил лоб, делая вид, что с трудом вспоминает, - это не то ли письмо, где речь шла о том, как вы летели в самолёте? Нет, то было намного раньше… Кажется, вспомнил. Это то письмо, в котором ты описывала, как собираешься ходить по знакомым со мною? Да, конечно, то самое. Там ещё было такое смешное место о ручной обезьянке и калеке…
-Ласло! – чуть не плача попыталась остановить его Келка, - я, когда писала это, совсем не имела в виду тебя. Ты не так понял!
-Да всё я правильно понял! - отмахнулся он, - всё просто, как дважды два! Приехала смелая девица из столичного города в захудалую дыру деревенскую. Развлечься нечем, несчастная девица заскучала, а тут подвернулся деревенский парнишка, к тому же, - его пальцы сжались, - к тому же калека немой. Как интересно! Почему бы не поиграть с ним в эти несколько дней? И в девице взыграло желание просвещать, опекать, учить… даже в любовь поиграть захотелось. Весело-то как! Потом можно своим друзьям-приятелям рассказать и посмеяться. Парень-то провинциальный, сельский увалень.  Почему бы не повеселиться, не поиграть в добрую самаритянку? Это же ни к чему не обязывает. Вот она и веселилась, играла с обезьянкой, приручала её… А потом вернулась домой. В первое время - по инерции – потосковала по поцелуям да обнимашкам, но потом пошли толпой друзья-приятели – и прощай, деревенский смешной эпизод. И тут девица с ужасом вспомнила, что звала доверчивого увальня к себе! И как только эта дикая мысль могла прийти ей в голову?!  Ну, в самом деле, что ему – дураку немытому - здесь, среди её весёлых, образованных приятелей делать? Только позориться. Он же, обезьянка ручная, всё равно бы ничего не понял. Бедная девица уже представила, как она опозорится в своём рафинированном кругу: он же ни сесть ни встать не умеет, для него Рэмбо – герой для подражания, а об Антониони он от Райкина узнал. Тогда она придумала и написала письмишко, в котором, как это у вас говорят, отшила дуралея напрочь, - он недовольно дёрнул подбородком и кинул на неё сердитый взгляд.
Помолчал, ожидая возражений. Не дождался. Келка сидела молча, вытянувшись в струну. Он опять заговорил, быстро, горячо. Щёки его пылали, зелёные глаза сверкали из-под ресниц, рука в перчатке сжалась в крепкий кулак, выдавая жуткое нервное напряжение:
-Но ради справедливости надо признать, что не только тебе было весело в эти десять сентябрьских дней. Довольно забавно было изображать из себя карпатского Маугли, все приятели которого лошадь да коза. Уж как ты смешно о своей жизни рассказывала! Как вспомню твои рассказы о большом городе, так прямо от смеха не могу удержаться. Мы с Ванессой – Ванесса – это моя университетская подружка, так вот мы с нею здорово веселились, когда я рассказал ей эту историю, прямо обхохотались, - он опять помолчал, но Келка всё так же слушала, не выражая никаких эмоций. – Не скрою, сначала мне твоё письмо показалось вульгарным, но потом я подумал, что ничего серьёзного-то не произошло. Подумаешь, пообнимались чуть-чуть, поиграли гормонами – и всё.
-Правда? – подала голос Келка.
-Правда, - твёрдо и убеждённо ответил Ласло, - мы ничего друг другу не должны. Ну а то, что  обычно люди лепечут в порыве страсти, никто потом всерьёз не воспринимает. Надеюсь, ты достаточно взрослая, чтобы это понимать? Ты же не предполагала, что каждый мужчина после… гм… случайной связи – извини, но я называю вещи своими словами, - так вот после случайной связи станет предлагать руку и сердце? Ты раскованная, свободная, взрослая женщина… сама себе хозяйка. 
-Я всё поняла. Можешь дальше не объяснять. Так ты говоришь, вы смеялись, читая мои письма? Ну и правильно. Так и надо было. А теперь ты приехал – весь такой столичный-заграничный и решил, что я буду по старой памяти к тебе в друзья напрашиваться? – она встала и с сожалением посмотрела на него, - всё же ты очень долго прожил в глуши и плохо знаешь женский характер, - она снова повернула к нему голову и безмятежно посмотрела в его изумлённое лицо, потом побрела в сторону Невы.
 Ласло помедлил и пошёл за нею. Ему было тошно и муторно, кажется, он перестарался в своём желании проучить её. Они вышли на набережную и пошли вдоль гранитного ограждения.
-А знаешь, Ладислав Мортон, - Келка остановилась и глянула на него горящими сине-чёрными глазами, - из того, что ты тут мне наплёл, только кое-что правда. Да-да, не всё правда! Дело в том, что ты страшно обижен. И из-за своей воспалённой гордости не можешь простить мне то унизительное письмо. Думаешь, для меня это письмо было не унизительным? И даже если бы я сейчас в Неву бросилась, пытаясь доказать, что сама себя презираю за него, ты не поверил бы мне. Не волнуйся, я не собираюсь никуда бросаться. И травиться из-за тебя не стану, и вены резать тоже. Я умею признавать свои ошибки, и не стану придумывать сорок бочек арестантов – это выражение у нас такое - то есть не стану врать и выкручиваться. И уж тем более не стану сочинять мерзость, подобную той, что ты тут выдумал. Хотя могла бы, - добавила она мстительно, - но куда уж мне до твоих занимательных историй! Как смел ты вообразить такую глупость, что я стесняюсь твой болезни?! Да и чего там у тебя стесняться-то? Носишься со своими комплексами…  Красивый, здоровый парень кокетничает, предъявляя девицам свою нежную ручку в перчаточке... Короче, Ладислав Мортон, весь наш миленький разговорчик можно уложить в одну пошлую фразу: наше сентябрьское приключение закончилось. Тебе не требовалось так много и долго говорить об этом. Всё позади. И ты очень правильно подметил: у нас нет никаких обязательств друг перед другом. Тут я с тобой согласна.
Но, Ладислав Мортон, ты допустил серьёзную ошибку. Ты мог наворотить всю эту банальную пошлятину только от своего имени. То есть ты имел право говорить только за себя. Однако ты неосторожно позволил себе высказаться и от моего имени, насочинял целый бульварный роман, пошлый до оскомины на зубах. Что касается злосчастного письма… Того самого, которое вы читали и над которым безмерно веселились с твоей любимой Викусей…
-Ванессой…
-Пусть Ванессой. Так вот: то письмо было написано в трудное время для всей нашей семьи. О, как красиво я это сказала! И неправильно. Видишь ли, я тогда много чего узнала разного и о родителях, и о себе. Но не волнуйся, к тебе это не имело никакого отношения. Это мои дела. Смотри: я никогда не оправдывала себя. Да, виновата. Ещё сегодня утром я хотела чуть ли не на коленях просить у тебя прощения. А сейчас – нет! Твоя дивная «исповедь» подсказала, что ты не нуждаешься в моих извинениях. Ах, с каким удовольствием ты рисовал омерзительный образ барышни нетяжелого поведения в деревенском интерьере… Ну что, получил удовлетворение? Думаешь, я рыдать стану, биться головой, кататься по полу, доказывая, что это неправда? Наверное, случись со мною такое ещё в августе, весь мир крутился бы вокруг, все бы носились с утешениями. А теперь, Ладислав Мортон, многое изменилось. Я стала другою. Теперь я переживу твою смертельную обиду. Обиду, которую ты, мнительный мальчишка, нежно холил и лелеял, и так по-детски пытался отплатить за неё.
И вот что я скажу тебе напоследок. Я ухожу от тебя, Ладислав Мортон. Заметь, это не ты бросаешь меня, как ненужную тряпку. Это я оставляю тебя с твоими детскими комплексами и смешными обидами. Но, поверь, не будет тебе покоя, потому что ты обидел меня и иссушил моё сердце. Будешь звать меня, Ладислав Мортон, но ответа тебе не будет. Куда бы ты ни поехал, везде будешь помнить обо мне, горько помнить. И тогда станешь ты смертельно тосковать и, может быть, даже раскаиваться. Но, Ладислав Мортон, это не поможет, потому что ты меня потерял. Потерял совсем, навсегда… Мы, Голицыны, иногда бываем злопамятны… у нас, Голицыных, сказанные в гневе слова могут смертельно ранить.  Но я… я не хочу тебе ничего дурного, и  прощаю тебя, - тут Келка почувствовала неуместную театральщину своей речи и решила закончить «спектакль».
Она махнула проезжающей маршрутке, та остановилась и Келка не торопясь вошла внутрь. Маршрутное такси тронулось с места, оставляя Ласло ёжиться на холодном ветре. «Вот и всё, - уныло подумал он, - здесь мне делать нечего. Отец сам справится с факультативом».
Вообще-то у Ласло были другие намерения – мирные. Он всего лишь хотел немного поучить взбалмошную девчонку, но внезапно увлёкся  и его «понесло» в такие дебри, из которых он уже не смог достойно выйти. Он вспомнил, как ждал писем от Келки, как волновался, распечатывая очередной конверт. Пылкие, искренние послания постепенно становились сдержаннее и холоднее. Потом конвертики, подписанные чётким, библиотечным почерком стали приходить реже. Ласло подумал, что ей там грустно и одиноко в огромном городе без него, и он стал отправлять открытки с весёлыми зверушками, пытаясь развеселить её. И вдруг, как снег на голову, обрушилось то злосчастное письмо, написанное несвойственным Келке размашистым злым почерком. Ему даже показался её почерк разухабистым, дерзким, оскорбительным. Он долго разглядывал длинный белый конверт, не решаясь вскрыть его.
Ласло не ошибся: в письме говорилось, что ей надоела вся эта тягомотина с игрой в далёкую любовь, и далее  в таком же пренебрежительном тоне расписывались неловкие ситуации, в которые он по своей провинциальной недалёкости станет попадать, если надумает приехать. И, наконец, замечательный абзац про шарманщика-калеку с обезьянкой на цепочке – он даже зубами заскрипел, когда читал и перечитывал злополучный абзац. Как же он оскорбился и обиделся! До тошноты, до режущих болей в желудке. Но самым страшным для Ласло тогда стало понимание, что это конец мечтам, конец его вере в неё и что не нужен он ей, в первую очередь, потому что ей противно его физическое уродство.
Галич мгновенно распознал глубочайшую депрессию, в которую погрузился его приёмный сын, и срочно отправил его вместе с Юзефой домой в Англию, наказав обратиться к медикам. Те рьяно взялись за молодого больного, пичкали его дурацкими таблетками, проводили физиотерапию, заставляли часами гулять в больничном парке. Лечение помогло, и в Петербург Ласло приехал уже совсем в другом настроении. Вопреки всем советам медиков, он решил встретиться с Келкой и поставить все точки над i. Поставил.
Что за чушь несусветную он нёс?! Главное,  теперь не отыграешь назад. Как это у русских говорят, слово не воробей, вылетит - не поймаешь? Зная характер Келки, даже и пытаться не стоит. А она изменилась, его сентябрьская порывистая девочка. Два с половиной месяца их разлуки можно засчитать как два с половиной года – вот как она повзрослела. И ответила она ему достойно, по-взрослому. Правильно она сказала: «Станешь тосковать и раскаиваться». Получаса не прошло после их «эпохального» разговора, а он уже тоскует и раскаивается. Делать-то что?! Пойти к ней да на колени стать?!

   
Наталья спала почти до двенадцати часов. Её разбудила Любаша. Она поскреблась в дверь и, не дожидаясь разрешения, вошла.
-Наташа, Женя звонил. Он спрашивал, как ты себя чувствуешь.
-Я хорошо чувствую, - сквозь сон ответила Наталья, - дай поспать…
-Спи, - разрешила Любаша и пошла варить кофе для Натальи, потому что точно уж теперь та не заснёт.
Когда через пятнадцать минут она ещё раз заглянула к Наталье, та задумчиво стояла посреди комнаты, разглядывая вынутую из шкафа  одежду.
-Слушай, - Любаша согнала кошку с кресла и уселась – прямая и сосредоточенная, - «Ну, да… Ничего… Да… Он не верил в театр, всё смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить, и пала духом… А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького…»
- Любаша, ты что?! Ты о Жене, да? Он всегда верил… - Любаша скорчила ей гримаску:
-«Я стала мелочною, играла бессмысленно… Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я – чайка. Не, не то…», - она замолчала и торжествующе погрозила Наталье пальцем: - вот, видишь, ты поверила. Значит, я могу! Наташа, я хочу показаться в театре хотя бы с этим монологом. Как ты думаешь? Я смогу играть?
-Даже не сомневайся, - перевела дух Наталья, - конечно, сможешь. Так ты не в ТЮЗ хочешь?
-Нет, понимаешь, мне кажется, я переросла сама себя. А там опять кенгурушку играть? Хочется другого… И Женя говорит, что хватит сидеть дома, надо возвращаться к жизни. Вот только Маркуша чуть подрастёт, и тогда уже развернусь по полной.
-С Маркушей я могу посидеть, - тут же предложила Наталья, но Любаша скептически поглядела на неё:
-Ты о чём это, убогая? «Посидеть с Маркушей»… Ты со своими делами разберись сначала, - она почесала кончик носа и чихнула, - я другое придумала. Хватит моим во Пскове отсиживаться, в огороде кверху попами ковыряться. Я уже эти помидоры да огурцы солёные видеть не могу. От них пить хочется, а у отца только одна мысль при виде очередной банки, что маман закручивает: как бы выпить водочки, да поскорее. Вот я и придумала: пусть свой домик продают да здесь, у нас, квартирку покупают. А что? У них дом зимний, не какая-нибудь дача фанерная. И садик есть, и двор приличный, и огород. И до центра города – рукой подать. Сел на автобус – и вот уже возле Кремля стоишь. Купят квартиру, обживутся, а мы будем Маркушу подкидывать дедушке да бабушке. Как тебе такой план?
-Неплохой план, - согласилась Наталья, - только захотят ли твои сюда перебраться? Всё-таки уже люди они немолодые, а тут надо всё заново начинать…
-Ничего, привыкнут. Думаешь, я не вижу, что они оба – и мать, и отец – сами уже устали от своего хозяйства? Так что пусть лучше с внуком возятся.
-А к Азаровым ты не хочешь Маркушу отдавать? Всё-таки дед и бабка, хоть и приёмные?
Любаша задумалась, потом помотала головой:
-Нет, Азаровым ребёнка не отдам. И не только потому, что они тебя чуть не угробили – это другой разговор. Женя сказал, что твой Галич пообещал с этим разобраться…
-Он не мой Галич, - дёрнула плечом Наталья. Но Любашу трудно было сбить:
-Не твой? А чей? Не мой же?! Так вот: Азаровы. Можешь  меня психопаткой назвать, но не верю я им. Не знаю почему. Вроде бы мне они ничего дурного не делали… - тут она заметила вещи на диване, - а что это ты разложилась?
-Я, Любаша, хочу уехать в Святые Горы. Тяжело мне что-то здесь. Тупик какой-то. И … и мешаю я всем…
-Уехать, - удивилась Любаша и фыркнула: - нашла выход… - и подозрительно посмотрела: -  мешаешь? Это ты на меня намекаешь? Да?
-Любаша…
-Нет, погоди. Вот скажи, каково тебе было бы, если бы твой муж только о своей первой жене говорил? Если бы ночью даже во сне звал тебя? Нравилось бы тебе это?
-Нет, не нравилось, - согласилась Наталья, - вот я уеду…
-И что? Он тут же тебя забудет? Да ты для него свет в окне! И никуда мне от этого не деться.
-Что же делать, Любашенька? Что мне делать?
-Не знаю. Но куда бы ты ни уехала, он мысленно будет не со мною, а с тобою. Вот такая у нас печальная действительность, - она стала возвращать на вешалки Натальины вещи. – Ничего, я справлюсь. Вот вернусь в театр и справлюсь. Только ты не устраивай таких весёлых вечеров, как вчерашний… Вот скажи, за каким чёртом ты с этими стариками Азаровыми потащилась в пещеры? Они же тебя терпеть не могут.
-Сама не знаю, - Наталья чувствовала себя виноватой: никогда раньше Любаша так не откровенничала, никогда не говорила, как ей тяжело из-за странной ситуации, в которой они все невольно очутились.
-Видела бы ты, как они вернулись. И что он, этот Галич, в тебе нашёл?  Этот твой еле дотащил тебя, а Женя уже совсем на ногу наступить не мог. Ты хоть что-то помнишь? Или совсем в отключке была после коньяка?
-Помню, как мы ехали в Саблино, потом пещера и Витенька был рядом…
-Ну, это у тебя галлюцинации были.
-Не знаю, - она в сомнении посмотрела на Любашу, - а как бы я вышла из пещеры? Нет, это Витенька меня вывел. Помню, мы в машине ехали, Ласло – это сын Галича – вёл её. Дальше не помню.
-Ой, ну и личико! – Любаша заметила факсовую фотографию на столе, - но есть в нём что-то знакомое… А дамочка-то как смотрит! Прямо лучится вся. Слушай, а это, случайно, не тот драгоценный Голицын, о котором легенды ходят?
Наталья взяла листок, в виске закололо, она потёрла лоб, нахмурилась:
-Да, Голицын… И Камила.  Надо что-то вспомнить… только я не помню, что именно.
Заиграл Любашин мобильник:
-Женя? – она послушала, - не может быть! Подожди, сейчас я Наташе это скажу. Наталья, у них с Пако Вильегасом все данные совпали в анализе. Это значит, что Женя – сын Вильегаса. Представляешь? - и снова в трубку: - она радуется, радуется. Сейчас дам ей трубку, - Наталья взяла телефон:
-Женечка, поздравляю! Замечательно! Давайте все сегодня у нас соберёмся? Вот и хорошо. Что? И Галич с вами рядом? Как хочешь. Пусть приходит. О! Вспомнила! Женечка, пусть он тебе продиктует телефон Ласло. Мне нужно с ним поговорить. Говори, я запишу, - она записала на листочке телефон Ладислава и передала трубку Любаше. Та пошла к себе, а Наталья уставилась на снимок Камилы и Голицына.
Что-то не сходилось. Так, во всяком случае, ей показалось. Она стала усиленно вспоминать всё, что ей рассказывал Галич. Он говорил, что сыну Камилы было шесть лет, когда Галич его усыновил. Простой подсчёт даёт вполне определённый ответ. Сейчас Ласло двадцать четыре года. Если отнять шесть лет, получится восемнадцать, а если по годам, то совпадает с восемьдесят первым годом. Камила стала женой Галича в 1981 году, или примерно так. А на фото она с Марком. Что не сходится? А вот что: выходит, этот взгляд влюблённой женщины предназначался не Галичу, а совсем другому человеку? И тем не менее она вышла замуж за Галича? И всё это в один и тот же год! Ласло должен что-то помнить.
Наталья набрала номер:
-Ласло? Да, это я. Вы можете со мною встретиться? Сейчас. Приходите к нам. Нет, Келочка ещё не вернулась. Хорошо, я жду вас.
Ей показалось, или в голосе молодого человека в самом деле прозвучали виноватые нотки?


Они вышли из клиники: Вильегас, внезапно обретший сына, и Галич, смущённо прячущий глаза от настойчивого Жениного взгляда. Этот взгляд требовал немедленно признаться Вильегасу, но Галич никак не мог решиться. Ему казалось, что он таким образом сворует у Жени кусочек радости. И ещё: он боялся, хотя и стыдился признаться себе в этом. Боялся, что Вильегас презрительно посмотрит или скривит губы в холодной усмешке: ведь у него теперь есть хороший сын, не запятнавший себя семейной трагедией. Зачем нужен ещё один, да ещё с сомнительной репутацией?
-Позвони Келке, - вдруг попросил он Женю, - что-то мне неспокойно…
-Это с чего же такое? – удивился Женя и развеселился: - никак синдром старой наседки проявляется?
-Сам ты наседка. Просто они с Ладиславом пошли отношения выяснять…
-Маркелита умная девочка, - вмешался Вильегас, - она умеет держать себя в руках.
Женя не стал сопротивляться, он вызвонил дочь, и Галич только диву дался, как изменился и тон, и голос брата:
-Келочка, как ты? Ну и слава Богу. А мы данные анализа получили. Да, теперь у меня есть отец. Спасибо, милая. Сегодня празднуем. Кстати, ты где сейчас? Где?! А почему? Ты нездорова? – он встретил обеспокоенный взгляд Галича, - плановый визит? Тогда удачи! До вечера, девочка!
-И кто-то мне говорил о синдроме наседки! – усмехнулся Галич, - где это она?
-Сказала, что сидит в очереди к врачу.
-Что-то случилось? – забеспокоился Вильегас.
-Сказала, что это плановый визит.
-Подожди, - Галич покачал головой, - чтобы девчонки бегали по врачам? Странно… А какой, кстати, врач?
-Ну, какой врач в женской консультации?
-Какой? – не понял Вильегас и догадался: - гинеколог? Это хорошо. Молодец Маркелита, такие визиты лучше не пропускать.
-Женская консультация? – задумчиво повторил Галич, - надо так надо. Ты сейчас в издательство?
-Да, пора уже и на службе показаться, - засмеялся Женя. Сейчас ему было так светло на душе, что все недавние неприятности казались далёкими пустяками. Он обнял Вильегаса и тот, всё ещё плохо веря в свалившееся на него счастье, расцеловал сына, - до вечера, отец.
-Может, отвезти тебя? - предложил Галич.
-На метро быстрее. Тут всего-то две остановки.
-А вы, Галич, сейчас куда? – поинтересовался Вильегас. За эти несколько дней он уже не просто привык к присутствию этого не всегда понятного для него человека. Он испытывал смутное беспокойство в его присутствии. Словно бы он  регулярно что-то упускал при встречах с Галичем.
-Вот хочу зайти в одно специфическое заведение, - и пояснил: - хочу кое-что спросить у Келки. Насколько я помню, консультация всегда находилась в том огромном здании. Здесь мы её и подождём.
-Может, она уже ушла? – засомневался Вильегас.
-Мы сейчас всё узнаем. Насколько я понял, вы идёте со мною? Вот и хорошо. А то мне в этом дамском царстве как-то не очень ловко.
-Вас беспокоят отношения Ладислава с Маркелитой? Мне всегда нравился сын Камилы. Но я разделяю ваше беспокойство. Они ещё такие юные, такие беспечные… 
-Беспечные – это ещё мягко сказано, - согласился Галич.
Они прошли в подворотню и свернули к неприметной двери. Широкой лёгкой поступью Галич пересёк убогий обшарпанный вестибюль с гардеробом. Взглянув на выражение лица Вильегаса, Галич не смог удержаться от смеха. Пако недоумённо разглядывал протёртый до дыр линолеум на полу узкого коридора, страшненькие плакаты, призывающие отказываться от случайных связей, старые напольные весы с горизонтальной гирей, наполовину замазанные белой краской окна во двор. Тут глубоко беременная женщина, сбросив сапоги, влезла на шатающиеся весы, пошуровала гирьками и чуть не свалилась, слезая с них. Хорошо, что Вильегас оказался рядом, он подхватил беднягу и снял её с шаткой платформы.
Пока Вильегас озирался, Галич разобрался с расписанием врачей и их  участками. Нужный кабинет под номером десять оказался в двух шагах от низенького окошка регистратуры, куда совали головы женщины, сгибаясь пополам. Кажется, они опоздали. Келки возле кабинета не было, и очереди тоже не было. Приём закончился. Всё же Галич, стукнув в дверь и услышав  неприязненное «войдите», потянул за собой совсем потерявшегося Вильегаса.
Они вошли под удивлённым взглядом женщины средних лет. Поздоровались.
- Видите ли, - начал Галич, - только вы можете нам помочь, - врач с интересом смотрела на симпатичных оробевших мужчин, ожидая продолжения, - сегодня у вас была на приёме девушка – Маркелла Азарова. Мы очень обеспокоены. Очень. Это её дедушка, а я отец… её жениха…
-Дедушка… отец… - протянула врач, - и что вы хотите? Мы никаких справок не даём.
-Конечно, мы знаем. Но случилась очень неприятная история, - Галич болезненно улыбнулся, прежде чем продолжить, - видите ли, они поссорились. Глупо, нелепо… И мы боимся, что оба могут натворить непоправимых глупостей. Поэтому решились на визит к вам.
-Я уже сказала, мы справок не даём. Разбирайтесь сами с вашими детьми,  - она встала, давая понять, что разговор окончен.
-Скажите хотя бы, девочка здорова? – уже отчаялся Галич.
-Здорова ваша девочка, здорова, - усмехнулась врач, - а вы, дедушка, к июню прадедушкой станете.
-Вот оно что… - Галич умолк, до боли сжав губы, потом извлёк из кармана чудовищных размеров синюю плитку фазеровского шоколада, положил её на стол, - спасибо. Большое спасибо.
Они вышли из консультации и медленно пошли вдоль Карповки.
-Ну что скажете? – повернулся Галич к Вильегасу. Тот встретил его вопрос странным взглядом. Галич поёжился, - что вы так на меня смотрите? Вы не рады, что станете прадедушкой?
-Так чей вы отец? Его или её? Не пора ли уже назвать себя? - невесёлая улыбка исказила его лицо в ответ на возглас досады, который Галич не успел сдержать.
-А вы уверены, что захотите общаться с человеком, который причастен к гибели своей матери?
-Я слышал эту историю, - смуглое от природы лицо Вильегаса побледнело, - вы терзаете себя мазохистскими воспоминаниями, чувством несуществующей вины. Давно уже пора отпустить всё в прошлое и не жить мыслями о потерянном счастье. Живите настоящим.
-А какое оно, это настоящее? – он сцепил руки и опустил глаза на них.
Вильегас знал ответ, но хотел, чтобы этот настрадавшийся мужчина сам сказал, потому что тот никак не мог переступить через внутренние барьеры, которые сам для себя соорудил. 
-Когда мы с Камилой приходили к вам на приём, моё появление не приводило вас в восторг. Вы были профессиональны и никогда не давали мне понять, что я вам несимпатичен. Что вас так отталкивало? Неужели только то, что этот взявшийся ниоткуда авантюрист вскружил голову бедняжке Камиле?
-Да, вы правы. Вначале именно так и было, - Вильегас остановился,  достал лекарство и брызнул под язык. Галич обеспокоенно следил за его действиями. Пако поймал его взгляд, махнул рукой: - ничего, сейчас пройдёт, - они постояли молча пару минут, потом Вильегас продолжил: - однажды я поймал себя на странном чувстве. В очередной раз, когда вы привезли Камилу на приём, я долго разглядывал вас. Вы не знали об этом, сидели в приёмной, листали какой-то журнал. Я смотрел на ваши руки – они были копией моих рук, а ваши глаза – были моими глазами. Вы дерзко вскидывали голову – это был мой жест, за который мне в своё время влетало от отца. А потом вы как-то так подняли голову навстречу Камиле и выражение вашего лица, эта полуулыбка – было выражением лица моей жены. И тогда я испугался, что схожу с ума. Чужой человек своими движениями, выражением лица, даже интонациями напоминал потерянную Инес. То, как вы близко приняли к сердцу события в доме Натали, ваше к ней трепетное отношение, тщательно скрываемое от всех и всё же такое явное, - вернуло уже подзабытое за три года состояние узнавания. В кармане вашей куртки лежит документ, в котором для меня уже нет необходимости. И без этого результата анализа я обо всём догадался. 
Галич молчал. Он смотрел, как в их сторону двинулась по воде целая «флотилия» уток, видимо, они решили, что эти двое сейчас кинут им кусочки хлеба.
-Вы готовы принять… А как быть с этим? - он замолчал, потом раскрыл ладонь: бриллиант величиной с перепелиное яйцо сверкнул многочисленными гранями. Вильегас несколько секунд смотрел на камень, потом осторожно взял его, полюбовался игрой света.
-Да, это впечатляет. Инес много рассказывала о своей семье. И об этом даре тоже. Дивный камень! Королевская огранка… - он покрутил сияющую красоту в пальцах, потом размахнулся и швырнул камень в воду. Утки стрелой понеслись к чему-то булькнувшему и в недоумении завертелись на месте, разыскивая упавший предмет. Вильегас проследил полёт камня, повернулся к Галичу:
-На гербе нашего рода значится «fide sed cui vide»…
-«Верь тому, что видишь», - усмехнулся Галич, - у нас тоже есть латинская фразочка на гербе:  «nisi honoris»…
-Ну, вот и замечательно. «Ничего, кроме чести» вполне меня устраивает, - его губы улыбались, но глаза оставались серьёзными.
Они двинулись вдоль набережной, утки тут же последовали за ними.
-Мне надо навестить кое-кого в том доме, - Галич кивком показал на доходный дом, стоящий торцом к реке, - хотите пойти со мною? Это не очень приятный визит, но откладывать его нельзя. Как вы себя чувствуете?
Вильегас слабо улыбнулся:
-Кто-то сказал, что от радости не умирают. Как видите, всё в порядке. Времени свободного полным полно, у Натали нас ждут к вечеру. Но почему визит не очень приятный? – и догадался, - это связано с пещерами? Тогда, я думаю, нам лучше туда направиться вдвоём.
Уже возле входа в парадное Вильегас остановился. Галич взялся за ручку на входной двери, но оглянулся на Вильегаса, спрашивая взглядом, всё ли в порядке и почему тот остановился. Пако положил ладонь на руку Галича, сжал её:
-Я счастлив, Марк. Я очень счастлив, - и почувствовал, как под его рукою дрогнули пальцы Галича.
-Я тоже, отец, - просто сказал он и, пряча глаза, вошёл внутрь пахнущего кошками подъезда. 
Лифт, конечно, не работал. Они медленно поднимались по давно не мытой лестнице.
-Тут живут приёмные родители Женьки. Детьми мы катались по этим перилам, а жильцы нас гоняли.
Вильегас внимательно посмотрел на Галича:
-Другими словами: эти люди любили своего приёмного сына как собственного ребёнка? – Галич кивнул, - ну что ж, я им благодарен за это.
-И даже за то, что они согласились забрать у матери ребёнка? Купили себе младенца? За это вы тоже благодарны?
-Нет, за это нет, - Вильегас нахмурился.
-Эти люди несколько дней назад собирались бросить беспомощного  человека в реку. Утопить, как котёнка. И эти же люди вчера наняли двух мерзавцев, чтобы они расправились с Натальей, а до этого заманили её в пещеры…Отец, я не жажду ничьей крови. И мог бы забыть о своей разбитой голове. Но  Наталью…  Наталью я им простить не могу.
Вильегас обеспокоенно посмотрел на Галича:
-Марк, прошу тебя… Пусть этим займётся полиция.
-Полиция? – он скептически хмыкнул, - нет, отец, мы сами разберёмся. Не волнуйтесь, я не собираюсь никого казнить. Но какая-то справедливость всё-таки должна быть…
Дверь открыл Александр Евгеньевич. Завидев Галича, он попытался тут же её захлопнуть, но тот сунул ногу в щель. Азаров попятился назад, и Галич с Вильегасом смогли войти.
-А мы к вам с визитом, - почти весело сказал Галич, - проявите гостеприимство, не держите гостей на пороге.
Азаров молча пошёл к своей комнате, посетители двинулись за ним. Клавдия Степановна вытирала пыль в комнате. При виде незваных гостей она так и замерла с тряпкой в руках.
-Господа Азаровы, сядьте, - Галич строго посмотрел на супругов. Его тон сразу не понравился Клавдии Степановне, она строптиво подбоченилась, но под хмурым взглядом чёрно-синих глаз сникла и села на диван рядом с мужем, - так вот, граждане, меня вы знаете. А этот, - он указал на Пако, - уже знакомый вам гражданин Вильегас - это следователь. Догадываетесь, зачем он здесь?
Азаровы переглянулись и дружно замотали головой:
-Понятия не имеем, - Азаров смотрел невинными глазами – прямо младенец - и всё тут.
-А, вот как! – удовлетворённо кивнул Галич, другого он и не ожидал, - тогда я чуть-чуть освежу вашу память. То, как вы сторговались и украли ребёнка, - эту вашу замечательную сделку мы сейчас затрагивать не будем. И даже то, что вы собирались утопить меня в Карповке, - об этом тоже не станем говорить. Меня интересует вчерашний день. Вы увезли с собой Наталью, завели её в пещеры и бросили там. Вы наняли за пятьсот долларов двух негодяев для того, чтобы те убили её…
-Это неправда! – выкрикнул Азаров, - у вас нет доказательств!
-Вот видите, - Галич повернулся к Вильегасу, - я говорил вам…
-Да, вижу, - отозвался тот.
-Ну что ж, тогда вам придётся пройти с нами, - Галич подошёл к двери, возле которой висели пальто. Он снял одежду с крючка и положил на стул, - одевайтесь.
-Мы никуда не пойдём, - прошипела Клавдия Степановна, - где ордер? Или как там это называется?
-Ордера у нас нет. Но следователь Вильегас пока всего лишь приглашает вас добровольно отправиться в отделение для выяснения некоторых деталей. Или вы хотите, чтобы мы вызвали сюда наряд полиции?
Азаровы стали молча одеваться, потом выжидательно уставились на Галича. Тот открыл дверь:
-Проходите, - и отступил, пропуская их вперёд. Азаровы постарались как можно независимее пройти мимо Галича, тот придержал Вильегаса, двинувшегося за ними, и шепнул ему: - пожалуйста, не отходите от меня.
Они вышли из комнаты, но вместо ожидаемого захламлённого коридора коммуналки очутились на размытой дождями дороге. Перед ними маячил почерневший от старости забор с местами выбитыми штакетинами и болтающейся на одной петле калиткой. Бревенчатая избёнка, несмотря на свою явно не первую молодость, выглядела вполне сносно. Она сверкала отмытыми стёклами небольших окошек и горделиво светилась в сумерках свежевыкрашенной железной крышей. В метрах пятидесяти виднелись несколько покосившихся домиков. Старая берёза клонилась на ветру у колодца с журавлём.
Азаровы дико озирались, цепляясь друг за друга.
-Смотрите внимательно, граждане Азаровы, - Галич встал так, чтобы Вильегас  и дверь, из которой они вышли, были за его спиной, - привыкайте. Теперь вы будете здесь жить. Это ваш дом. Внутри есть всё, что вам нужно: уголь, дрова, печь, электричество, даже холодильник с едой. В эту полузабытую деревеньку иногда заезжает автолавка с продуктами, сможете покупать себе всё, что нужно. Соседей почти нет: так, пара старичков – и всё. Деньги у вас, насколько я помню, есть. Станете покупать себе необходимое, начнёте весной огородничать. Теперь это ваша деревня. Навсегда ваша. И не пытайтесь выбраться. Отсюда вам дороги нет.
-Что… что это? – они ничего не понимали, но жуткий страх уже  заледенил их, несмотря на тёплые пальто и шапки.
-Это, - терпеливо объяснил им Галич, подходя к двери, - ваше наказание за то, что вы натворили в вашей жизни…
Он взял за руку совершенно растерявшегося Вильегаса, открыл дверь и вывел его наружу. Дверь захлопнулась, они опять стояли в комнате Азаровых. Вильегас сел на стул, вытер рукой взмокший лоб:
-Что это было? Где эти люди? – он ничего не понимал, - галлюцинация?
-Не знаю, - пожал плечами Галич, - но это есть. Вы сами сможете убедиться, если захотите. Азаровы будут там жить и больше никогда не причинят никому вреда. Считайте, что их отправили под домашний арест или в  ссылку. Разве это плохо? Они ни в чём не будут нуждаться, но и здесь больше никогда не появятся.
-Сейчас я не могу осмыслить увиденного. Я, конечно, знаю, что у психиатров с возрастом могут проявиться психические отклонения…
-Бросьте, никаких отклонений у вас нет. Примите всё, что вы увидели, как данность.
 -Не так-то это и легко. К этому надо привыкнуть,  - медленно проговорил Вильегас, - но у меня вопрос: почему ты, Марк, имея такие фантастические способности…
-… не ушёл из афганского плена? – закончил за него Галич и вздохнул, - не мог, ничего не получалось, мне как будто закрыли дверцу на замок. Я много думал об этом, но ничего путного в голову не пришло. Разве что, - он посмотрел на отца с горькой улыбкой, - должно было случиться то, что случилось. В старину сказали бы, что должно свершиться предначертанное свыше. Греки придумали этому название - «роковая судьба». Так что ничего нового в этом мире нет. Просто я должен был отдать долг всем тем Голицыным, что были до меня. Всем этим полубезумным тёткам, дядьям, прабабкам, прадедам – всем, кто родился до меня с таким же врождённым «уродством».
-Какой долг?! Какое уродство?! Ты говоришь, а я вижу перед собой Ирину. Это она твердила, прямо-таки вдалбливала в голову Инес, что та виновата перед нею, потому что моей Инес досталось от предков нечто такое-претакое, за которое она в вечном долгу перед Ириной. Ведь у самой Ирины – так она считала – никакого наследственного таланта не было. Безумная женщина! Она не понимала, что её дар – это поразительная красота, которой наделила её природа. Но ей всегда было этого мало.
-И всё же она, по-своему, любила сестру. В чём была вина мамы? За что она её так?..
Вильегас закрыл глаза. Уходя в прошлое, сейчас он видел перед собою милое лицо, ласковые глаза, нежную улыбку:
-У твоей мамы был редчайший, исключительный дар. Она совершенно растворялась в тех, кто ей был дорог, жила ради них. Её дар заключался в том, что она беспредельно глубоко проникала в душу тех, кого любила… Инес была счастлива счастьем близких ей людей. И этим своим счастьем она наполняла пространство вокруг себя. Таких людей в старину называли чуть ли не блаженными.
-А Ирина? – вздохнул Галич.
-А Ирина любила, как бы это правильнее выразиться, для себя, это была любовь эгоиста.  Она и тебе вбила в голову, что из-за тебя случились несчастья. Из-за тебя – шестилетнего малыша! Ей нравилось обвинять. Вот ты и жил все годы с чувством внушённой тебе вины, подсознательно стремился наказать себя, возможно, даже уничтожить. Допускаю, что в конце концов от безысходности ты мог решиться на чудовищный поступок и разом прекратить все мучения. Были у тебя такие мысли? – Галич молчал, отвернувшись к окну. По его поникшим плечам, по его опущенной голове Вильегас с болью и горечью понял, как он правильно всё угадал. Он встал, подошёл к сыну, полуобнял его жесткие плечи, - а знаешь, что удержало тебя от последнего шага? Её, моей Инес, любовь. 
-Мне иногда снилось, что она рядом, - глухо проговорил Галич, - я помню её руки, её голос, даже запах помню… Даже там, в вонючей яме, где нас, пленных, держали, она приходила ко мне. Когда уже совсем плохо было и уже руки леденели, она отогревала меня своим дыханием. Боль проходила, и я оживал.
-Как-то Камила рассказала, что увидела светлую фигурку женщины, которая поманила её за собой и привела к брошенному умирать человеку. Так она нашла тебя. Я тогда не поверил, подумал, что это бредни экзальтированной влюблённой женщины. Но теперь верю: Инес привела её к тебе. Её щедрая на любовь душа… она рядом. Я чувствую это.

Они вышли из квартиры, предварительно погасив свет и аккуратно замкнув комнату Азаровых. Ключи Галич собирался отдать брату, им с Женей ещё предстояло не один раз навестить «сосланных».
На дворовой скамейке скорчилась одинокая печальная фигурка.
-Маркелита… - замер Вильегас, кинул взгляд на сына: - что будем делать?
-Прежде всего, её надо увести отсюда. Замёрзнет же, простудится. А сейчас это ей ни к чему. Вот скажите, отец, что за парадоксальная ситуация у меня?! Не успел отцом побыть, как уже становлюсь дедушкой…
Вильегас улыбнулся:
-Так и у меня так же! Только я скажу тебе, Марк, будь ты хоть десять раз дедушкой, всё равно навсегда останешься отцом. Даже если твоим детям будет по семьдесят лет, они для тебя дети. 
Келка подняла голову и увидела стоящих рядом деда и Галича.
-Дед… - попыталась она улыбнуться, но губы задрожали. Мужчины переглянулись и сели по обе стороны от неё. Пако взял холодную руку внучки, погрел в ладонях.
-Почему такое грустное выражение, когда столько радостных событий? – заглянул он в её полные безнадежности глаза.
Галич стянул с шеи шарф, замотал ей открытое всем ветрам горло.
-Нельзя же так, - неловко пробормотал он, - простудишься…
-Простужусь, - согласилась Келка, - простужусь, умру…- и мстительно добавила: - тогда он узнает…
-Ерунда, - убеждённо возразил Галич, - никто таким образом ничего не узнает.
-А что он вместе со своей Викусей, или как там её, - Ванессой - смеялся над моими письмами?! – пожаловалась она Галичу.
-С кем он смеялся? – поразился Галич, - с Ванессой?!
-Да, с Ванессой! – всхлипнула Келка, - смеялся, хохотал…
Галич притянул дочь к себе, погладил по плечу:
-В первый раз слышу, чтобы собака смеялась. Вообще-то Ванесса – это наш кокер-спаниель.
Келка минуту сидела не двигаясь, потом до неё дошли слова Галича. Она отстранилась:
-Кокер? Это точно? – глаза её мгновенно высохли, - так, может, это ваш кокер мне открытки с гномиками слал?
-А… обиделась, значит, что Ладислав не писал тебе по десять страниц? Так вот, дорогая девочка, не мог он писать, потому что тяжело ему ручку удерживать. А на машинке письмо набивать он не хотел – считал, что это обидит тебя.
-Это вы так говорите, чтобы оправдать любимого сыночка, - не сдавалась Келка.
Галич помолчал, потом посмотрел на отца:
-Сказать ей? – тот кивнул. Галич притворно вздохнул: - вот ведь, отец,  какая странная ситуация складывается: кого мне оправдывать – сына или дочь? Даже не знаю. А может, ну их, эти оправдания? Что скажешь, дочь?
-Как вы странно говорите: «дочь»… - Келка искоса посмотрела на него, потом замолчала, соображая, - подождите, что вы сейчас сказали?
-Я сказал, что не знаю, кого из вас оправдывать.
-Нет, не то. Как вы назвали деда? Вы сказали: «Вот ведь, отец, странная ситуация». Отец? Почему вы назвали деда отцом?
-Потому что Эдуардо Франсиско Вильегас – мой отец, - и улыбнулся тому лукавой улыбкой.
-Нет, вы ошиблись. Это папа – сын. Скажи, дедушка!
Вильегас погладил Келкину ладошку:
-Ты же знаешь, были близнецы. Марк и Евгений. Жизнь была щедра ко мне, Маркелита, оба моих сына теперь рядом.
-Ты хочешь сказать, что этот человек – Галич, – на самом деле не Галич? Ты хочешь сказать, - тут её голос упал до шёпота, - что он – Марк? Мой отец?! – и по тому, как расплылись в счастливой улыбке губы Вильегаса, угадала ответ. Дальше случилось то, чего они не ожидали: Келка заревела в голос. Она уткнулась носом в колени и рыдала с судорожными всхлипами, втягивая с шумом в себя воздух. В окнах появились заинтересованные лица жильцов дома. Мужчины растерялись. Они начали наперебой успокаивать девушку.
-Что происходит?! – они повернулись на холодный голос Ладислава.
-Вот, никак не можем успокоить, - отозвались мужчины.
Ласло присел на корточки возле Келки, отвёл её руки от зарёванного лица: - что они тебе наговорили?! Келочка, не плачь, хорошая моя, не надо. Я с тобой, слышишь? Прости меня! Я виноват. Прости!
Ласло сел рядом с Келкой, она придвинулась ближе к нему, и он тут же привлёк её к себе.
-Кажется, тут нам делать нечего, - Галич поднялся, - Ладислав, веди её домой, она замёрзла. Об остальном потом поговорим. Сегодня нас здесь ждут к праздничному столу.
-Эй, что это за собрание вы тут устроили? Почему слёзы? – Юрка в  обнимку со Светой подошёл к группе у скамейки, отпустил жену и, подозрительно глянув на Ласло, стал на него надвигаться, - это из-за тебя, искусствовед, она слёзы льёт? 
-Юрка, оставь Ласло в покое, - она подняла к брату заплаканные глаза, - ты всё время искал Голицына. Помнишь?
-Ну…
-Конечно, помнишь, - и кивнула подбородком в сторону Галича: - вот он! Марк Голицын – наш отец.
Юрка поднял со скамьи сестру, сунул ей носовой платок:
-Вытри нос, Келка, - угрюмо глянул на Галича: - я догадывался. Ещё там, в Карпатах, догадывался.
Вильегас и Галич ничего не понимали. Такая странная реакция…
-Дети… - совсем расстроился Вильегас, - такой день: оба сына нашлись, а вы…
-Дед, мы рады за тебя и за себя, - Юрка тронул Вильегаса за рукав, - у нас есть отец – твой сын Евгений. Зачем нам какой-то пришлый дядька? Пусть убирается в свою Англию. 
-Как мы маме скажем?! – с болью прошептала Келка, - бедная мама! Сколько ей досталось… А теперь появился этот и говорит, мол, вот он я. Любите меня и жалуйте! Вы тут все измучились, изрыдались, истосковались – ну и ладно. Двадцать лет он жил без нас, Юрка, а теперь пришёл… - она повернулась к Галичу: - опоздали, господин Галич, у нас есть отец. Тот, который каждый день был рядом. А вы, где вы были? Жили там в своё удовольствие? А тут жизнь рушилась – мамина жизнь. Из-за вас, господин Галич! Вы разбили бОльшую часть её жизни. Она весёлая, счастливая могла быть…  А вы сделали её больной и несчастной. Вы - вор, господин Галич! Праздничный стол, говорите, ждёт вас? Нет, никто вас не ждёт. Мама вас ненавидит и знать не хочет!
Галич молчал. Лицо его делалось мраморно-белым, руки он сунул в карманы куртки.
-Марк, - сделал движение к нему Вильегас, но Галич отрицательно помотал головой:
-Вот видите, отец, как оно сложилось? Вам не кажется, что здесь сейчас среди нас Ирина? Нет? А я слышу её голос… «У тебя талант разрушителя», - повторяла она. Разве она в итоге оказалась не права? Но вы не беспокойтесь, я не буду, как вы недавно сказали, «подсознательно стремиться наказать себя, возможно, даже уничтожить». Теперь у меня есть вы, отец, есть Женька…
-А я? – тут же подал голос Ласло.
-А у тебя есть она, - показал он на Келку, - мне же сейчас всего лишь хочется побыть одному, - он открыл дверцу машины, потом обернулся, достал из кармана ключи от квартиры Азаровых, протянул их Юрке: - вот, отдай их отцу, -  сел за руль и выехал со двора.
-И как это всё сказать маме?! – повторила Келка с тоской.
-А никак, - пожала плечами Светка, – никак не надо говорить. Пусть сама догадается. Чего-то, мне кажется, вы, ребята, не в своё дело влезли. Как вы, дедушка, думаете? Не должны они были так этого беднягу гнать. Каково ему теперь? Он там, в своей Англии, не от хорошей жизни оказался, не на экскурсию поехал. Ты, Келка, его личико на фото видела? Спроси деда, он же психиатр, всё тебе объяснит, каково это с таким квазимодским лицом по улицам ходить. Тут здоровый свихнётся, а что об этом бедолаге говорить, после Афгана-то? А операции? У нас на кафедре одна тётка нос выравнивала. То ещё удовольствие! Она ночи не спала, так всё ныло-болело, саднило в голове. А ему всё лицо перекроили…  Заелись вы, ребята! Отец живой вернулся…  Радоваться надо. Только подумайте: много нас теперь - я, дед, отец, ещё отец, мама, даже Любаша с Маркушей – какая семья получилась! Все живы-здоровы, а вы кукситесь да обиды свои лелеете. «Что сказать маме»? Она сама с ним разберётся, с этим вашим новым папой. Чего сейчас переживать заранее? Так что заелись вы, ребятишки, а попросту - зажрались!
-Света права. Я думаю, ничего Наталье говорить не придётся, - мрачно проговорил Ласло, - она сегодня уже мучила меня вопросами. Всё выясняла, когда и как появился у нас Голицын и куда потом делся. Кажется, она поймала меня на датах. Не состыковывались они никак.
-Дед, пожалуйста, - Юрка просительно посмотрел на Вильегаса, - не говори ей пока ничего. Ладно? Мы сами как-нибудь выкрутимся…

Наталья позвонила Жене и попросила купить апельсинов, яблок и вина. Немного, одну бутылку. Во-первых, у Жени денег было в обрез, а во-вторых, тащить всё в одной руке, другой опираясь на трость, прямо скажем, не слишком-то удобно. А в-третьих, они не пить соберутся вечером, они все придут, чтобы порадоваться сказочному везению, которое наконец-то пришло в их дом. Отпустив Ласло после  долгого и трудного для него разговора, Наталья села за свой рабочий стол. Перед нею лежали две фотографии: одна -  Камила и Голицын, другая – Камила и Галич. Второй снимок она выцыганила у бедного Ласло, который даже взмок, пытаясь ей объяснить, что был он в те давние годы совсем маленьким ребёнком и поэтому ничего не помнит. Он облегченно выдохнул, когда она отпустила его. Сказал, что подождёт Келку на улице, и не успела Наталья слово сказать, как его уже и след простыл.
Итак, вот уже три месяца её водили за нос. Наталья прислушалась к себе. Что там внутри? Злость, ревность, досада, обида? Нет, ничего подобного. Тогда что? Жалость, сочувствие, сострадание? Да, пожалуй. Она вгляделась в первое фото. И неистово позавидовала этой незнакомой ей женщине. Как она смотрит на Голицына! Не замечает ни страшных шрамов, ни сбитого носа, ни искажённого лица! Только любовь – и ничего более. И второе фото – у Камилы то же выражение влюблённых глаз. Она влюблена и не скрывает этого. Даже если бы он остался со своим прежним лицом – она бы любила его таким, каков он есть. И тут противно шевельнулась, уколола иголочками  ревность, потому что назвать ответный взгляд мужчины на фото равнодушным мог только подслеповатый дурень. Ревность поскреблась острыми коготками и затихла. Наталья кончиком мизинца коснулась лица Камилы. Она, эта женщина, имела право на такой нежный признательный взгляд, потому что благодаря ей Марк выжил. И Наталья сказала себе: да пусть в его жизни были бы сотни таких влюблённых Камил, только бы он был жив! 
Это прошлое. Молчи, грусть, молчи! Новая жизнь началась для Натальи! Ах, как хотелось бы, чтобы и для него, Галича-Голицына, было так же!
Но возникает новый вопрос. Почему? Почему надо было морочить голову три месяца, почему не признаться сразу? И пусть этот мраморный красавец не ломает комедию с бредом, что он не хотел разрушить «счастливое существование» её семейной жизни. Развёл мыльную оперу какую-то! Это в дурацких сериалах люди ходят вокруг да около, глаза закатывают от «невыносимых страданий», руки заламывают, вместо того, чтобы взять и всего лишь поговорить друг с другом начистоту. Так что берегитесь, господин Галич, вас ждут очень для вас неприятные вопросы. И не сомневайтесь, господин Галич, Наталья сумеет добиться правдивых ответов. Никуда вы теперь не денетесь!
Жизнь с чистого листа… Кажется, она замечталась. Вдруг Наталья вспомнила: она же прогнала его, прогнала навсегда – ужас! И рассмеялась: вот дурища-то. А кто, когда  потерялась она в пещерах, ринулся спасать её? Кто тащил её на руках на третий этаж по крутой лестнице?
Значит, новая жизнь с чистого листа… Какой из «чистых» листов выбрать? А вот какой: сегодня ей, Наталье, всего лишь шестнадцать лет. Вчера они все вместе сидели в кафешке у бедного памятника Попову с голубями на голове, лопали мороженое, больше похожее на замороженную молочную водичку, и по-детски спорили, кто красивее – Ален Делон или Женечка Азаров? Глупые, наивные мальчишки! При чём тут Делон со своей киношной красотой, когда рядом он, живой и единственный Марк Голицын? Подумаешь, красота! Да и на что ей его красота? Ласковый взгляд, сильные нежные руки, благородное сердце – разве этого мало?
Она достала из шкафа своё синее выпускное платье, голицынское сапфировое  ожерелье – сегодня её вечер. Ей не тридцать шесть, а шестнадцать, и сейчас придёт Марк, который пока ещё не знает, что ему всего лишь девятнадцать лет и что счастливая жизнь его только начинается.


Марк не пришёл. Сначала потихоньку в квартиру просочились Келка с Ласло, потом без обычного шума появились Юрка со Светой и тут же ушли к себе. За ними на пороге возник безмерно уставший Пако Вильегас. Наталья, ещё не успевшая переодеться в своё сапфировое платье, кутаясь в халатик, впустила всех и озадаченно выглянула на лестницу – там никого не было.
-А где же Галич? Он же был с вами с утра, - посмотрела она в серое лицо Вильегаса.
-У него дела, - неопределённо ответил тот. Наталья не удивилась: у Галича всегда были какие-то свои дела. Ничего, придёт, надо лишь подождать. Двадцать лет ждала – так неужто полчаса не подождёт? Но Вильегас выглядел плохо, и она решила дать ему возможность немного отдохнуть. Наталья настояла, чтобы он прилёг на диван в её комнате, укрыла его двумя пледами.
-Вам надо чуть-чуть поспать. Сейчас я корвалола накапаю в рюмочку, вы выпьете  и отдохнёте.
Потом она убежала в ванную комнату переодеваться. Когда Женя пришёл с полным пакетом всякой снеди и явно не с одной, судя по звяканью стекла о стекло, бутылками вина, Наталья с Любашей уже в полном параде пили кофе на кухне.
-Какие же вы красавицы! – восхитился он и спросил: - а где все?
-Тихо, не шуми, - цыкнула на него жена, - дети разбежались по своим комнатам, твой отец отдыхает. Пусть хоть часик поспит. Мой руки, сейчас дам что-нибудь перекусить. Ужинать будем позже, когда Галич придёт.
-Наташенька, ты прямо совсем как девочка в этом платье. Больше шестнадцати лет никак не дашь!
-На крыльце стоит молода жена – двадцати годов словно не было: ни морщинки нет на щеках её, ни сединки нет в косах девичьих… - тут же пропела Любаша, ставя перед мужем тарелку и приборы.
-Про косы это ты точно сказала, - хмыкнула Наталья, и Любаша тут же застыдилась.
Наталья то и дело поглядывала на циферблат часов. Минутная стрелка неслась как угорелая, раз – и полчаса пролетели. Она то застывала у окна, глядя во двор, то вскакивала и шла смотреть, как там Вильегас.
Пока Женя ел, Любаша рассказывала, как они сегодня гуляли с Маркушей и как потом она звонила родителям и потребовала – прямо так и сказала «я требую!» - потребовала, чтобы они немедленно переехали в Петербург. Отец сначала молчал, а потом  обрушил на неё свою новость. Оказывается, они уже домик-то свой продали! Они с мамой давно мечтали возле внука пожить. Теперь они вещи укладывают да пакуют. На первое время у Азаровых остановятся, а потом и себе квартирку подберут.
-У Азаровых? – нахмурился Женя, кинув взгляд на Наталью, но она не обратила на него внимания, - это хорошо придумано. Пусть приезжают.
Появился Юрка с ключами:
-Па, это тебе Галич велел передать. Ключи от квартиры Азаровых, - Женя взял ключи, недоумённо повертел их на пальце.
-А почему он сам их не отдал? – спросил он, - он же должен сейчас прийти…
-Он, наверное, не придёт… - отводя глаза в сторону, буркнул Юрка.
Наталья вскинула голову. Ей не понравился виноватый вид сына.
-Почему это не придёт? Ты что-то знаешь, Юрочка? Что случилось?! – взволновалась она.
-Ты не волнуйся, ма. Ничего не случилось. Сейчас я Келку позову, а то мне одному… - он исчез.
-Ты что-нибудь понимаешь? – уставилась на Женю Наталья. Тот отрицательно помотал головой:
-Днём я их оставил у клиники – отца и Галича. Сначала позвонил Келочке, это Галич настоял, он что-то волновался. Келочка сидела в очереди к врачу… Потом я пошёл на службу, а они там остались.
-Какой врач? Какая очередь? – забеспокоилась Наталья. Она всмотрелась в лицо появившейся дочери, - ты нездорова?
Келка покраснела, оглянулась на Ласло, тот шагнул вперёд:
-Наталья Николаевна, вы отдадите Келочку за меня? – и заторопился: - вы не думайте, это мы не потому, что… Вы понимаете, мы хотели вам сказать… Келочка не хотела говорить, но… - он совсем запутался и неожиданно  выпалил: - скажите ей! Она не должна! Она отказала мне!
-Та-ак! Из этой пламенной речи я должна сделать вывод, что Ласло сделал тебе предложение, а ты, Келочка, ему отказала. Так? – девушка кивнула, с нечастным видом глядя на мать, - правильно, так и надо!
-Что вы такое говорите, Наталья Николаевна?! – взвился Ласло.
-Говорю, что вижу. Ты глупый, ветреный, ленивый, скучный. В тебе нет ничего привлекательного. И внешность самая заурядная. Ничего примечательного – глаза зелёные, волосы гнедые – примитив… Кто на такого посмотрит? Да, Келочка? Не нужен он нам!
  Все с изумлением слушали Наталью, а Келка вдруг нагнула голову, как козленок, собирающийся бодаться:
-Он не ветреный, он серьёзный! Он работает с утра до вечера! С ним интересно и весело! И он красивый. Посмотри на него, ты же художник: у него редкого цвета глаза. Не знаю, как такая краска называется, но у тебя был целый тюбик, и я себе на листочке квадрат этой зеленью нарисовала, чтобы любоваться. Потому что это цвет его глаз!
-«Прусская зелёная», - невозмутимо подсказала Наталья.
-Да хоть прусская, хоть австрийская – всё равно он самый лучший! – почти плакала Келка. Ласло обнял её, и она уткнулась ему в грудь лицом.
-Келочка, ты не поняла… Мама шутит, - прошептал он ей в ухо. Секунду Келка молчала, потом отпихнула Ласло, повернулась к матери:
-Ты шутила? – обиженно шмыгнула носом, потом вдруг засмеялась: - ну и хитрая ты, ма!
-Так что же мне ответить молодому человеку, Келочка?
-Скажи ему, что я подумаю, - начала свою игру Келка, - мне надо о многом подумать, - она задумчиво посмотрела на Ласло.
-Вот глупая, - влез Юрка, - думай-думай, но быстрее, а то скоро в платье не влезешь!
-Ма, вот всегда он так! Теперь все подумают, что я согласилась из-за этого!
-Минуту, - Женя переглянулся с Натальей, - во-первых, никто ничего о тебе плохого не подумает. Во-вторых, Юрочка, на что это ты намекаешь?
-Ну вы, прямо, совсем дети с Натальей, - усмехнулась Любаша, - он не намекает, он тебе открыто заявляет, что скоро ты станешь дедом, а ты, Наталья, бабкой.
-Ой! – одновременно вырвалось у Жени и Натальи.
-Вот вам и «ой!», - Любаша отправилась кормить Маркушу.
-Если это правда, - начала Наталья, - то мы с папой очень рады. А ответ Ласло ты сама должна дать. Только, по-моему, он уже его знает. Да, Ласло?
Молодой человек взглянул на Наталью счастливыми глазами и притянул Келку к себе.
-Ма, это не всё, - Юрка посопел носом, ему не хотелось портить настроение матери, но она должна была всё узнать, - Галич не придёт, потому что мы прогнали его.
Улыбка медленно сползла с лица Натальи.
-Как это «прогнали»? Вы с ума оба сошли?
-Он не тот, кем называется. Он не Галич, - Юрка посмотрел в спокойные глаза матери и удивился – почему она не волнуется? И догадался: - ты уже знаешь…
-Знаю, - кивнула Наталья, - я многое знаю. А теперь, добрые заботливые дети, расскажите, почему вы прогнали своего отца?
Келка взглянула на брата, высвободилась из рук Ласло:
-Ты так странно говоришь, мама, словно бы нас осуждаешь. А мы, между прочим, с Юркой о тебе думали. Зачем он тебе нужен, этот «наш отец»? Сколько ты из-за него плакала? Мало, что ли? А он где-то с другой женщиной в это время развлекался. Ты тут болела из-за него, а он в это время… Зачем тебе такой?
-Мама, он тысячу раз мог приехать сюда, - Юрка смутно ощущал, что они с Келкой делают что-то неправильное, даже недостойное. Но он привык во всём поддерживать сестру, даже когда её «заносило» совсем не в ту сторону. Характер у Келки был такой: порывистый, противоречивый, горячий. Она часто могла сболтнуть сгоряча что-нибудь обидное, потом долго терзалась из-за этого, прощение просила. Сколько раз Юрке приходилось улаживать её отношения с одноклассниками, мирить с подругами. Вот и сейчас он внезапно понял, что они причиняют матери не просто обиду, а скорее нестерпимую боль. Только мама владеет собой, за эти годы научилась скрывать, как ей тяжко. И тогда Юрка насупился и замолчал.
Келка с недоумением посмотрела на него, пожала плечами:
-Он нам не нужен, - категорично заявила она, - мы знать его не желаем. И тебе он не нужен. Пусть убирается в свою Англию.
Келка говорила, а у Натальи плыли тёмные круги перед глазами, ей не верилось, что говорит ЭТО её маленькая Келочка, её заласканная девочка. Она как-то слабо улыбнулась в пространство над головой дочери, и Женя встревожился:
-Наташенька, они многое не знают… Болтают глупости, думают, что защищают тебя, - Наталья прикрыла глаза, ей показалось, что под веки попал песок. Хотя откуда здесь песок? Она поднялась.
-Женечка, зайди к Любаше, пожалуйста, скажи ей, что нам нужно уйти. Срочно. Мы вернёмся к ужину, вернёмся втроём.
-Мама! – возмутилась Келка, - он так поступил с тобой, а ты!..
-Ты, Келочка, так ничего и не поняла. Он так поступил, потому что всегда безмерно любил и дорожил нами. А я… я, дорогая моя, на коленках поползу за ним, лишь бы он вернулся.
Уже стоя в дверях, Наталья посмотрела на Ласло:
-Вы смолчали. Вы всё время молчали… Уж вы-то хорошо знаете вашего приёмного отца. Неужели вам нечего сказать этим глупым максималистам?
Ласло ответил прямым взглядом зелёных глаз:
-У меня есть что сказать. Возвращайтесь все вместе к чаю.

Они добрались до Мойки за полчаса. Всё близко, рядом: пять минут до метро, пятнадцать минут до Невского и десять минут до Мойки – вот и вся дорога. Фонари отражались в маслянисто-чёрной воде, в квартире Пушкина  ярко светились окна, видимо, последние посетители ещё не успели покинуть экспозицию. Но в окнах соседнего дома света не было, стояла полная темнота. Наталья тревожно оглянулась на Женю:
-Ещё не пришёл? Где он может быть?
Женя достал ключи, которые ему дал Ласло:
-Может, спит? Сейчас узнаем.
В квартире никого не было. Они быстро прошли по комнатам, заглянули на кухню, в ванную комнату – никого.
-Будем ждать, - решила Наталья, - хочешь, я сварю тебе кофе?
-Вари, - согласился Женя и устало расположился в креслице, с недоумением предварительно осмотрев его и бормоча: - что за хрень такая… не то стул, не то табурет… ещё и крутится!
-Тут у них такая хитрая машина для кофе, кнопок понаставили, как в космической ракете. Джезвы нет, я тебе сварю в ковшике. Какая разница, в конце концов? – она возилась, разыскивая кофе по шкафам, потом искала сахар, чашки. Женя догадался: Наталья страшно нервничает и пытается любым, пусть даже таким банальным способом, занять и отвлечь себя. Он добыл из внутреннего кармана пиджака потрёпанную пачку писем.
-Вот, смотри, что я нашёл в комнате у бабы Зины.
Наталья всмотрелась, тихо ойкнула. Притулилась в уголке кожаного  кухонного диванчика, подобрав под себя ноги, и зарылась в листочки. Женя встал, дохромал до плиты: успел, кофе не сбежал. Он глянул в окно: там уже стало темным-темно, и от мутного дворового фонаря было мало толку. Он налил себе и Наталье, но она не обратила внимания на дымящуюся чашку. Она с головой ушла в события двадцатилетней давности. Читала и перечитывала, улыбалась и огорчалась – жила жизнью дорогих ей мальчиков. Потом сидела молча, поглаживая кончиками пальцев исписанные листочки.
-Какая странная история… Нам всё время кто-то мешал быть вместе. Даже баба Зина прятала ваши письма от меня. Ирина Васильевна с её дикой неприязнью к Марку…
-Ирина Васильевна – это особая история. Мы с отцом немного поговорили об этом. У него своя теория выработалась. Я полностью с ним согласен. Разве что мистику выкинуть надо. Правда, после встречи с Витькой на обратной дороге из Саблино, я уже и в инфернальное готов верить.
-Так что же за теория у твоего отца?
-Ты слышала, конечно, о программировании? Хотя бы в компьютерах? Так вот отец провёл параллель между программированием и теми, кого в старину называли колдунами. Правда, их и сейчас развелось в немереных количествах… Подумай, что такое порча, которую наводили на людей эти «специалисты»? Это же самое настоящее программирование на жизнь, болезнь, любовь и даже смерть. Все эти заговоры, обряды, свечи, черепа – вся атрибутика колдовства – не что иное, как антураж для того, чтобы дать человеку установку, то есть заложить в него программу.
-Ну, если бы это было так просто…
-Конечно, не просто. У кого-то получалось, а у кого-то – нет. Так ведь и не каждый психиатр владеет гипнозом, хотя их, наверное, этому обучают. Но умеют же они вводит людей в транс, человек сам себя не помнит, живёт будто в другом мире. Не зная ни одного иностранного, кто-то начинает свободно говорить на десятках языков. Не имея музыкального слуха, кто-то начинает абсолютно верно воспроизводить сложнейшие музыкальные отрывки. Да что я тебе рассказываю? Ты сама это по телевизору сто раз видела. А теперь представь, что кто-то, с какой-то непонятной целью, давным-давно «запрограммировал» целый род. Может, они мешали ему? Или земли их были нужны – не знаю. Или завидовали? И вот прозвучало: Голицыны не доживают до сорока лет. Так и получалось – в те давние годы люди часто уходили из жизни молодыми: болезни, войны – да мало ли? Кого-то на дуэли застрелили, а слухи ползли, что вот, мол, из тех Голицыных, что до сорока не доживают. Голицыных сторонились…
-Ничего подобного, - возразила Наталья, - столько известных, как сейчас говорят, публичных людей… Одна «пиковая дама» чего стоит! И, кстати, прожила она больше сорока лет!
Женя озадаченно посмотрел, потом усмехнулся:
-Так она же была урождённая Чернышёва. Она не настоящая Голицына. И потом, этих Голицыных был пруд пруди – там и не разберёшь. Может, наши Голицыны какая-нибудь захудалая ветвь или внебрачные дети, или ещё чего… Мало ли этих князей развелось тогда! В общем, не перебивай меня, а то я собьюсь и забуду что-нибудь. Помнишь, как Марк доставал Давлета золотыми стеклянными шариками? Мы тут его недавно встретили – Давлета – и, представляешь, его опять понесло куда-то не туда. И Марк на прощание ему полную горсть этих шариков насыпал. Видела бы ты лицо Давлета…
-Могу представить, – хмыкнула Наталья.
-А я задаю вопрос, где он их брал, эти шарики? Не в карманах же носил? А цветы? Орхидеи чёрные? Знали наши Голицыны какой-то притягательный секрет, из-за которого им завидовали. И, мне кажется, у Марка был такой дар или талант – называй как хочешь – он умел создавать сказку. Ты не удивлена?
-Нет, - покачала головой Наталья, - не удивлена. Помнишь грибоедовский бал? Теперь-то я понимаю, что это была не съёмочная площадка. И потом мы на многое насмотрелись в Карпатах.
-Вот-вот, Карпаты… То, что вы рассказывали, на сказку похоже. Но это же было! А теперь представь, каково было восприимчивому, впечатлительному Марку слушать дикие вопли и проклятия Ирины? Она же ему чуть не с рождения внушала, какой он подлый выродок. А почему? Она дико завидовала. Страшно, тяжело, до ненависти завидовала этому ребёнку, вся вина которого была лишь в том, что его отец безмерно любил мать Марка. Отец говорил, что мама ничего не рассказывала своей сестре. Слишком хорошо она её знала.
-Нет, не сходится, - Наталья бросила взгляд на часы: уже семь, а Галич ещё не вернулся, - не сходится, потому что ваша с Марком мать любила свою семью, и Ирина Васильевна любила свою сестру.
-Да, ну и что? У мамы был талант – любить своих близких, даже зная их недостатки.
-Ничего себе – недостатки! Украла ребёнка у сестры!
-И, тем не менее, это так. Видишь, у мамы был талант любить, а у Ирины – был талант ненавидеть. Она потихоньку, помаленьку разрушала психику маленького Марка, а когда он вырос и они снова встретились, она сызнова взялась за своё. Она и меня бы изничтожила, если бы я жил с ними. Знаешь, как она приглядывалась ко мне? Всё выспрашивала, кто мои родители, и смотрела  - как расстреливала своими чёрными глазищами.
-Хорошо, это ясно. Но при чём тут программирование?
-Ты ещё не поняла? Так она же как бы задавала ему программу с полным набором голицынских штучек. До сорока не доживёшь – это раз, из-за тебя все Голицыны погибли – это два, ты рождён быть разрушителем – это три, из-за тебя умрут Ростовы – это четыре, все, кто тебя полюбит, будут несчастны – это пять. Я думаю, можно ещё много чего насчитать.
-Но почему? Всего лишь зависть?
-Да, зависть. Она страшно, мучительно завидовала своей сестре, её счастью, потом она так же завидовала своему племяннику. Мне кажется, у неё было что-то с психикой. Она патологически не выносила счастливых людей возле себя. Ей не дано было любить – она просто не знала, что это. Не было у неё в мозгу такого центра, который отвечает за любовь.
-Ты ошибаешься. Она страстно любила и проклинала Вильегаса.
-Это ты ошибаешься. Разве то было любовью? Это было отношение владельца к собственной вещи: хочу - поиграю, хочу - сломаю – вот какая у неё любовь. И Марка она ненавидела, потому что он был сыном своего отца, она сломала бы его, если бы прожила дольше. Но всё же она была Голицына, и, кроме таланта ненавидеть, ей было дано умение проклинать. Её гнетущие проклятья - ощутимые и тяжёлые – достигали цели. Вот такой она была, наша тётя Ирина.
-А ты знаешь, что Волшебный сад погиб? Галич рассказал. Он сказал странную вещь, что Сад погиб, спасая его, - Наталья поёжилась, вспомнив, что Галич при этом добавил: «Мне кажется, я тогда умер».
Женя рассеянно смотрел в тёмное окно:
-А у меня никаких талантов нет. Будто я и не Голицын совсем…
-Глупый ты, Женечка. У тебя замечательный талант – ты умеешь любить свою семью, по-настоящему, бесконечно. Это тебе досталось от мамы.
Женя растроганно посопел, потом выглянул в окно:   
-Наташенька, посмотри, это, случайно, не его машина стоит?
Наталья посмотрела. Под окном блестел чёрным лаковым бортом «монстр» Галича.
-Где же он? – уже испуганно взглянула она на Женю, - ушёл гулять? После всего, что ему наговорили глупые дети? Надо ещё раз осмотреть квартиру. Женя, глянь, его куртка в прихожей? Не мог же он уехать?
Она задумалась. Неужели круг замкнулся, и он опять сбежал от неё? Нет, так мог поступить тот, прежний Марк Голицын – порывистый, обидчивый, девятнадцатилетний. Нынешний - взрослый, многое повидавший и испытавший мужчина, так не поступил бы. Слишком дорого ему досталось осмысление жизни.
 -Женечка, - вдруг подхватилась Наталья и потащила его в прихожую, - одевайся. Кажется, я знаю, где он.
-Хотелось бы верить…
Она провела Женю по всему коридору до чёрного хода.
-Ты только не удивляйся. Он выстроил себе воображаемый настоящий город…
-Как это может быть: воображаемый, настоящий?
-Может, может. Сейчас увидишь. Он там за дверью, этот город. Там снег, ёлки, Рождество, лошади, сани. Там его дом за чугунной оградой, там дымятся трубы каминов, светятся окна домов, в которых живут люди. Он мне как-то сказал, что, мол, ты же рисуешь на бумаге дворцы, а я их строю в своём воображении – вот они и появляются.
Наталья осторожно взялась за дверную ручку, повернула её и толкнула дверь. Там оказалась обычная лестница чёрного хода, и пахло так, как обычно пахнет на не очень чистой лестнице, по которой когда-то дворники таскали в кухню дрова и уголь, а кухарки носили провизию с рынка. Женя разочарованно вздохнул:
-В этот его придуманный город, видимо, кому попало вход закрыт. Туда только для него дорога открыта. И для тех, кого он сам туда позовёт, - он с сожалением закрыл дверь, - всё же я какой-то ненастоящий Голицын…
Наталья чуть не плакала, она опустила голову и тоскливо смотрела, как в щель из-под двери метёт снег.
-Женечка, - прошептала она и взглянула на него огромными светлыми глазами, - Женечка, смотри…
Женя вначале не понял, потом присвистнул и осторожно коснулся ручки двери. За дверью мела лёгкая позёмка, с бесконечного бархатного неба летели, сверкая и кружась, мелкие снежинки. Наталья переступила образовавшийся сугробик и потянула за собой Женю.
-Женечка, у тебя получилось! Ты тоже можешь! Ты самый настоящий Голицын! – смеялась она, глядя в его растерянное лицо.
Они вышли на уютную площадь, где возле высокой ёлки играли дети, ледяные плошки живым огнём освещали тротуары, газовые фонари светили  неярким светом. Солидные дамы и господа катили в санях, которые тянули лошади разной масти. Усатые кучера свысока поглядывали друг на друга.
  Женя потрясённо озирался, он никак не мог поверить, что это не игра воображения, что это всё настоящее. Он набрал в ладонь снега – пальцы, как и положено, тут же заныли от холода. Морозец куснул уши, и пришлось накинуть капюшон куртки. И тут он восхищённо замер, потому что из-за угла показались дивные сани, в них была впряжена белоснежная лошадка с длинной гривой и роскошным хвостом. Санями управляла женщина в пушистой  белой шубке. Ещё не разглядев её, Женя сразу решил, что эта женщина должна быть красавицей. А как же иначе?! Лошадка двигалась лёгкой рысью, грациозно перебирая копытами. Сани объехали площадь и остановились возле Натальи и Жени.
-Добрый вечер, сударь, - поздоровалась загадочная красавица. А Наталья чуть не расхохоталась. Повторялась обычная история: рядом с таким эффектным мужчиной, как Женя, её, как всегда, не заметили.
-Добрый вечер, сударыня, - лучистые Женины глаза встретили прозрачную зелень её глаз, и у него вырвалось по-детски восторженное: -  как же вы прекрасны!
Красавица польщенно засмеялась, потом перевела заинтересованный взгляд на Наталью:
-Всё ещё ищете своего Кая? – неожиданно спросила она.
-А вы знаете, где он? – не смутилась Наталья.
-Может, знаю, а может, и нет, - хитро глянула красавица. И опять обратилась к Жене: - не хотите ли прокатиться со мною, сударь?
Он поймал её лукавый взгляд – и очнулся. Несомненно, эта красавица в белом была чудо как хороша. Но хитрый взгляд, брошенный ею на Наталью, а затем лукавая усмешка, адресованная ему, вернули его с небес на землю.
-С удовольствием, - галантно ответил Женя и ослепительно улыбнулся, - но в другой раз.
Красавица с сожалением пожала плечиками в белом мехе, кивнула на прощание и тронула свою лошадку.
 -Ничего себе, - пробормотал Женя, - девушки тут ездят…   
-Видела бы сейчас тебя Любаша… - съехидничала Наталья.
-Да уж… пух и перья полетели бы! – засмеялся Женя.
Они прошли мимо яркой витрины с рождественскими подарками, возле которой в немом восторге замерли дети, и им обоим захотелось немедленно стать такими же малышами, чтобы с восхищением разглядывать коробки сладостей.
-Вот пойду и куплю самую большую коробку - ту, с зелёным бантом. Видела, какие там красивые конфетки? Зелёные шарики, обсыпанные сахаром. Интересно, какими деньгами здесь расплачиваются в магазинах? – пробормотал Женя, оглядываясь на витрину.
-Успеешь ещё! Нам надо за угол свернуть, - потянула его за собой Наталья, - смотри…
За ажурной решёткой темнел окнами симпатичный особнячок. И хотя света нигде не было видно, из каминной трубы поднимался дымок.
-Милый домик, - одобрил Женя, - но, кажется, там никого нет.
-Но камин-то топится, - не согласилась Наталья.
Они прошли через расчищенный двор ко входу, Наталья тронула дверь, и она открылась. В прихожей за розоватым плафоном еле заметно трепетал язычок керосиновой лампы. Женя подкрутил колёсико, и перламутрово-розовый свет залил пространство.
-Там гостиная, - почему-то шёпотом сказала Наталья, - а сюда, - она двинулась направо,  – сюда в кухню.
-Никого… – так же шёпотом отозвался Женя, поднимая повыше лампу.
-Здесь он, здесь. Видишь, кофейник ещё горячий. Может, он в гостиной?
Они прошли обратным путём через тёмную прихожую, дверь в гостиную была плотно закрыта. Наталья осторожно нажала на ручку и дверь бесшумно приоткрылась. В гостиной слышались голоса, там разговаривали двое. Но как бы тихо не действовала Наталья, её услышали.
-К тебе гости, - в молодом с хрипотцой голосе послышалась усмешка. Теперь таиться было нечего, и Наталья открыла дверь полностью. Розоватый свет лампы выхватил из темноты погашенный камин, два кресла возле него. В одном щурился на свет Галич, в другом расположился Витька, и в чёрных узких глазах его отражались сразу две лампы. Между ними на кофейном столике лежала плоская коробка величиной с ладонь. Витька встал.
-Что за чёрт! – растерянно заморгал Женя. Внезапно он услыхал вой ветра за холодным стеклом окна, но ни на секунду не усомнился: ночная метель не смогла бы пробиться в эту комнату с погасшим камином.
-Витенька! – обрадовалась Наталья, - ты здесь…
 Она потянулась к нему, но Иващенков увернулся от её рук, всё такой же, в рваной гимнастёрке и босой:
-Эй, потише! Не так резво! – и отошёл к морозному окну, - Наташенька, там на столике – это тебе. Посмотри.
Галич молчал, щурился на мерцающий язычок огня в лампе и думал, что безнадёжно увязает в собственном прошлом. Даже здесь, в его тщательно выстроенном убежище, все двери, казалось, вели в прошлое. А он-то мечтал закрыть их за собой. Закрыть навсегда. Пусть там останется его несчастливая реальность. А что касается будущего с его морем проблем, то каким бы оно ни было, надо распутать все узлы и кончить дело.
  Наталья, старательно делая вид, что не замечает Галича,  взяла коробочку, открыла. На сливочного оттенка бархате покоился поразительной красоты кулон. Фантазийной огранки огромный голубой топаз был оправлен в благородную платину. Она стекала по невероятному, горящему изнутри камню, словно бы оплавленная страстным огнём. Брызги чёрных бриллиантов сверкающими угольками притаились в тонких складках оправы.
-Немыслимая красота! – она потянула за цепочку, и кулон сияющим маятником стал отсчитывать секунды. Свет от лампы зажёг огонь внутри камня, и теперь он пылал, отбрасывая искры ей на лицо. – Откуда такое чудо?
Витька взглянул исподлобья на Галича, но тот по-прежнему молчал:
-«Любовь, любить велящая любимым, меня к тебе так властно привлекла…» - перефразировал он Данте и тут же сбил пафос: - надо же, никогда Данте не читал. Но откуда-то знания приходят… Смешно, да? Камень я нашёл, а он, - Витька ткнул пальцем в сторону Галича, - его оформил. Я хочу, чтобы у тебя хоть что-то осталось на память… - он не договорил, но и так ясно, что он хотел сказать: «На память обо мне», - ты будешь его носить? Хоть изредка?
-Конечно, Витенька, я буду его носить. Спасибо тебе, - она благодарно вспыхнула улыбкой и опять сделала движение в его сторону, но он покачал головой, и Наталья замерла. По сердцу царапнула когтистая лапка: какой же он юный, какой беззащитный. И ещё раз мягкая царапучая лапка болезненно прошлась по её усталому сердцу: не нужна уже Витеньке в этом мире защита. 
-Женька, пойдём на кухню. Кофе сваришь, а я понюхаю, - и Витька двинулся в сторону двери, - лампу им оставь, на кухне свеча есть.
Они вышли. Наталья прошлась по комнате, потом опустилась на диван. Она хмурилась, но понимала, что не до обид сейчас.
-Когда он тебе камень дал? – спросила она. Галич пристально смотрел на неё, и огонёк от лампы играл в его глазах, совсем так, как только что отражался в неживых глазах Витьки. Наталье стало зябко, она поёжилась. Галич поднялся с кресла, пересел к ней на диван.
-В сентябре. Это камень с того места, где…, - он помялся, не зная, как помягче выразиться, - с того места, где он погиб.
-Я догадалась, - у неё дрожали руки, она сцепила кисти в замок и опустила на них подбородок, - ты ничего не хочешь мне сказать?
-Дети… - он сглотнул, - дети считают, что ты должна ненавидеть меня…
-Ты прости их, они переживают за меня, обижаются, - она повернула к нему лицо, взглянула снизу вверх, пытаясь поймать его взгляд, - и хотя уже взрослые, многое ещё не понимают. 
-Мне нечего им прощать. В чём-то они правы…
-Двадцать лет назад ты ушёл… А сейчас ты тоже хочешь уйти? Скажи честно, Марк!
Он взглянул на неё, покачал головой:
-Я не Марк, я – Галич. Марк остался там, в Афгане, на вонючей куче нечистот. Марка переломали, перекроили, перелицевали. Зачем тебе это сконструированное заново чудовище Франкенштейна? Камила вернула к жизни другого человека.
-Марк…
-Я – Галич! Ты вообразила себе героически погибшего мальчишку  и двадцать лет жила его памятью. Ничего, кроме горя, тот девятнадцатилетний не смог тебе принести. Думаешь, с тех пор что-то изменилось? 
- И это говоришь ты… Ладно, оставим это, - она повернула к нему голову, - вот я смотрю на тебя и задаю себе вопрос: что ты такое, Голицын? Что такого ты о себе навоображал, что решил отвечать за все предыдущие поколения рода Голицыных? За какие такие прегрешения ты назначил себя на эту чудовищную роль – роль ответчика? А может, это потому что ты в своё время наслушался дикого бреда сгорающей от ненависти завистливой полусумасшедшей женщины? И  вот уже двадцать лет носишься с комплексом вины перед всем человечеством? – обидно усмехнулась она. Галич хмуро слушал, и брови его угрюмо сдвигались. Наталья намеренно не обращала внимания на выражение его лица: - глупо и нелепо! И я не верю, что все проклятия вашего голицынского рода сосредоточились именно на тебе. С какой стати? На тебе что, свет клином сошёлся?
-Может и сошёлся, - мрачно огрызнулся он.
-Не слишком ли много чести? – фыркнула Наталья, - По-моему, ты сейчас даже гордишься собою. И не хмыкай, не хмыкай! Огорчу тебя, Голицын: это не гордость. Это гордыня. Чувствуешь разницу? А это уже один из смертных грехов, Голицын.
Она устало замолчала, понимая, что не получился разговор, что не смогла она найти нужных слов, Наталья отвернулась к потухшему камину. Он еле слышно сказал:
-Вот видишь, ещё и этот грех. Разве не жили вы тихо и спокойно все эти годы? – она искоса взглянула: он что, всерьёз считает, что они двадцать лет тихо и безмятежно дремали в шёлковом коконе? Ей тут же захотелось встряхнуть его, да так, чтобы зубы стукнулись друг о друга. А Галич продолжал: - но вот появился я, и всё развалилось, распалось, разрушилось… Дети правы: ты должна меня ненавидеть!
-Не смей говорить за меня, не смей решать вместо меня! Должна – не должна… Я сама знаю, кому и что должна! Я уже не та беспомощная девочка, которую можно было бросить на улице перед военкоматом, - она помолчала и уже спокойнее продолжила: - что же тут поделаешь? Жизнь пошла так, как пошла. Назад её не повернёшь. За что мне тебя, Голицын, ненавидеть? Ну подумай сам! За Келочку, которая, наверняка, сейчас думает и переживает о нас с тобой? А может, за то, что ты живым вышел из Афгана и человеком остался? Говоришь, Камила вернула тебя? Камила! Да я руки ей за это целовать готова! И мне всё равно, как ты выглядишь. Антиной, Аполлон, Ахилл – мне всё равно, потому что вижу я тебя, Марк, и только тебя. А если что-то и оставалось ещё на тебе тёмного, то Волшебный сад принял это на себя. Уж он-то понимал толк в разных существах: и в людях, и в нелюдях. Не за пустоту никчёмную ушёл он, а за того, кого знал и любил – за тебя, Голицын. Так что не занимайся самоуничижением. Тебе уже не девятнадцать. 
Она поднялась:
-А впрочем, как пожелаешь. Я сказала детям, что мы вернёмся вместе, - он тоже поднялся, стоял рядом, опустив глаза в пол, - Марк, ты этого не хочешь? Честно скажи! Тебе нравится страдать тут в темноте, в пустом доме? Ты, наверное, думаешь, что справишься сам. За всех ответить хочешь… Большой сильный мужчина… Молчишь?  Ну что ж, это твой выбор…
Она хотела выйти из гостиной, но он удержал её, обнял и прошептал в пушистую макушку:
-Мой выбор… мой выбор…  В седьмом классе я поймал тебя за косу…. - его голос дрогнул, он замолчал, потом едва слышно шепнул: - если ты уйдёшь, я умру…

На кухне Женя, сидя в кресле-качалке, перебирал струны гитары – и где он её раздобыл?! Витька пристроился рядом на табурете. Между ними остывали две чашки кофе. Женя взглянул на вошедших, удовлетворённо кивнул, напевая любимую Витькину песню.
-Витька, а почему бы тебе не поселиться здесь, в этом доме? – вдруг предложил Марк.
Витька скорчил уморительную гримасу:
-Наше доброе привидение… Нет уж. Я к себе пойду, в бабкину комнату.
-Так туда, наверное, новых жильцов вселят…
-Ничего, - ухмыльнулся Витька, - они мне не помешают… Ну что, ребята, не пора ли всем по домам?
И они разом уставились на Наталью. Она оглядела своих дорогих мальчиков, трогательно улыбнулась:
- Давно пора. Наверное, отец волнуется, и дети ждут.