Красное небо Глава 4 - Управляемое падение

Пожалуй, что любой другой голос, раздавшись в этом месте, ничего бы не смог изменить. Да и, если не закричать, то никто и не узнает, что за страшное событие произошло там, за окном, потому что в темноте наступивших сумерек нельзя было бы увидеть этот полет уставшей от заточения птицы.
Только Оливия не решается исчезнуть прямо сейчас. Наконец, для этого еще есть время. Хотя, в то же время она и не торопится себя обнаруживать и спускается на этаж ниже осторожно, ступает аккуратно, чтобы никто не сумел услышать нечаянно звук ее шагов.
А снизу доносится преимущественно звонкий смех. Это точно голос Виолетты, хотя, нечасто приходилось слышать, чтобы она смеялась так громко. И все же, комсомолка может распознать голос подруги, а потому сомнения ни на миг не покрывают туманом эту догадку.
Скоро уже получается выглянуть из-за угла лестницы. Осторожно, не зная, стоит ли показываться, девушка присматривается и видит, что на первом этаже действительно ее подруга. Несколько фонариков уже лежат на полу, бросив круглые пятна света вперед на стену, и эти желтоватые следы электронных солнц, прилипшие к голым кирпичам, освещают слабыми лучами все помещение.
Фонарики оказываются довольно мощные, и их света вполне хватает, чтобы можно было спокойно разглядеть даже лица. Это удивляет, но сейчас Оливия не тратит на посторонние вещи слишком много внимания. Дело в том, что единственная подруга Виолетта оказывается в руках одного из незнакомцев, а это гораздо важнее мощности каких-то несчастных фонариков.
Подруга Оливии стоит рядом с одним из молодых людей. Она в юбке и блузке, но без пионерского галстука. Волосы, как всегда, собраны в хвост, девушка обвила руками шею юноши, он улыбается, а она смеется.
Впрочем, не это вынуждает Оливию забыть о том, что она только что собиралась сделать. Ведь, если подумать, какая ей разница, если ее самой уже здесь быть не должно? Однако есть причина для недовольства, и девушка нахмуривается сердито, заметив, как бесцеремонный юноша кладет руку на ягодицы Виолетты.
Та, смеясь, резко опускает руки вниз, ладони молодого человека поднимает выше, а затем шлепком ударяет его по плечу, демонстрируя свое недовольство. Затем несколько секунд продолжается негромкий разговор, который не удается разобрать, а после юноша вновь пытается свои руки примостить на комсомольской заднице.
Еще через пару секунд Оливия уже различает, что три юноши, окружившие ее подругу, говорят с сильным акцентом.
– Ну хватит! – протестует Виолетта, хоть и не слишком напористо, будто ругает за шалость маленького брата, стащившего очередную конфету. – Я понимаю, что у вас там свои порядки, но у нас так не принято.
– Ес, Ес! Ми пруосто… – отвечает юноша, но дальше разобрать его слова не получается.
Ужасно сильный акцент не дает сориентироваться и понять, о чем вообще идет речь, но спустя несколько мгновений уже можно заметить, что и Виолетта радуется такой компании все меньше. Она перестает смеяться так звонко, пытается объяснять, что ей что-то не нравится, но юноша упорно пытается схватить комсомолку за ягодицы, а затем это делает и второй.
– Ах! – вздыхает удивленная девушка.
Оливия тоже не сдерживается и спускается на лестницу. Перепугавшись, трое незнакомцев и подруга – все застывают, но только Виолетта распознает в темноте знакомое лицо, как тут же вырывается из неуверенных объятий юноши и бросается к подруге.
– Ох! Привет! А ты… что ты тут делаешь? – спрашивает она тревожным, взволнованным, но радостным голосом.
Девушка слегка даже забывается, но затем взглядывает на троих незнакомцев, застывших с недоумевающими лицами, и вновь хмурится.
– Ничего, – коротко и сердито отвечает она, глядя на юношей, а затем так же смотрит на подругу. – А ты что тут делаешь?
– Я? Э…
Подруга тоже теряется на миг, оглядывается, мнется, а сама не замечает, как вцепилась в руку Оливии, от волнения сжав ее довольно сильно, и невольно дав знать о своем беспокойстве.
– Я? Ничего, – признается она стыдливо.
Незнакомцы переговариваются о чем-то, стоя на проходе, и девушка решает не ждать, берет подругу и тянет к выходу.
– Идем, – говорит она с Виолеттой негромко. – На улице мой велосипед, по очереди будем везти, доедем.
Подруга не спорит, идет следом покорно, виновато опустив голову, словно вновь она маленькая, провинившаяся девочка, которую мать уводит из садика, обещая долгий и серьезный разговор. Только вот трое незнакомцев, похоже, не собираются отпускать девушек так легко, и один из них, тот, что лапал подругу, отступает на шаг в сторону, расставляет руки и загораживает проход.
– Стап! Стап! Уэйт! – трясет один из них руками. – Уай… э… кьюда ви? Ми же уесело, ес?
Оливия не сразу разбирает акцент, хмурится, но сдерживается и не позволяет себе нагрубить.
– У нас экзамены на носу, – отвечает она настолько вежливо, что даже сама тайком этому удивляется. – Нам вставать рано.
Девушка пытается тут же пройти и вытащить подругу на улицу, но юноша снова отшагивает и не дает проскользнуть.
– Уэйт! Подо;жди! Подо;жди! Э… а, фак! Дамб рашн битчес!
Вероятно, он предполагает, что девушки не могут понять его слов, но это верно только в отношении Виолетты, принявшей незнакомца за француза. Оливия же довольно легко расшифровывает это восклицание.
И все же, иностранец пытается улыбаться, но девушка уже не сомневается в его намерениях. Она все пытается увести подругу, но юноша не позволяет уйти, стараясь шире улыбаться и казаться дружелюбным.
– Весе;ло, ес? Весе;ло, андэрстэнд?
Оливия не реагирует, старается пройти, с каждым мгновением упорствует все сильней, но чем больше затягивается эта ситуация, тем более тревожной она начинает казаться.
Наконец, второй незнакомец не выдерживает.
– Оа! Фак дыс бичес! – заявляет он, не пряча недовольного, даже злобного лица. – Джаст фак зэм! Ху керс?! Ноубоди кен тач ас! Фак ит!
Оливия чуть не застывает от испуга, а затем резко бросается вперед, утягивая за собой и Виолетту. Только проскочить не удается.
– Пустите! Не смейте! – кричит она.
Затем вырывается совсем бесполезное «помогите!», но тогда уже и подруга, крайне обеспокоенная всем происходящим, начинает тревожиться гораздо сильнее, крепко держит подругу за руку, а иностранцев этот крик на миг заставляет все-таки остыть и отступиться.
Все трое умолкают.
– Хэй! Тишъе! Хорощьё, гуд, добро, окей?
– Что происходит? – жмется Виолетта к подруге.
Оливия с распущенными, криво постриженными волосами, крутит головой, часто дышит, выглядит испуганной, а сама взглядом отыскивает ближайшее окно и тут же угадывает выход.
– Быстрее! На улицу! – хватает она подругу.
Сама девушка подает Виолетте пример, тянет за руку до окна, а затем выскакивает через него на улицу, но едва подруга хочет прыгнуть следом, поняв, в чем дело, как ее хватает один из иностранцев, тот, который явно не собирался терпеть и предлагал действовать.
– Ви! – кричит испуганная девушка.
Только уже поздно. Схваченная подруга кричит, но ее уже потащили куда-то в сторону от окна, и ничего не видно. И сейчас наверняка выскочат двое оставшихся, чтобы найти и Оливию, все-таки успевшую сбежать на улицу, а потому остается только один выход – спасаться одной.
Комсомолка даже не раздумывает. Всего через секунду из окна выпрыгивает один из иностранцев, тут же получает ногой между ног и с хриплым, застрявшим в горле, почти беззвучным писком, сваливается на землю, а девушка запрыгивает в окно и вновь оказывается внутри.
– Ви! – зовет она.
Испуганная подруга, трепыхаясь в руках высокого юноши, начинает бить его локтями и пытается укусить, а на Оливию набрасывается еще один, собиравшийся лезть в окно. Правда, возвратившаяся назад комсомолка застает его врасплох, так что ей удается толкнуть незнакомца и броситься к подруге на выручку.
Девушка ударяет иностранца в подколенную ямку ногой, и ей удается выручить подругу.
Комсомолки обе тут же бросаются на второй этаж, в темноте не отыскав в стенах иного проема. Еще несколько окон на первом этаже могли бы послужить выходом, но с другой стороны, убежать от трех здоровых юношей даже и ночью может быть проблемой, так что девушки просто запутываются, ища выход из этой жуткой ситуации.
Наверху удается спрятаться в темноте, но ненадолго. На улицы опустилась ночь, и ее приход остался незамеченным, поскольку внимание было увлечено совсем другими вещами. И плохо это тем, что в здании, на втором этаже, куда не добирается свет фонариков, оказывается настолько темно, что двигаться приходится очень медленно, рискуя напороться на яму или штырь.
– Ступид битчес! Ай файнд ю! Ю, матхерф… – кричит вслед один из иностранцев, прежде чем вернуться обратно на первый этаж.
Взглянув на лестницу, он сразу понимает, что ничего не сможет разглядеть, так что возвращается за фонариком. Внизу раздаются голоса, а затем, уже так скоро, лучики электронного света падают широкими блинами на стену, начинают уменьшаться, но становиться все ярче, и становится ясно, что времени все меньше, и что всего через несколько секунд иностранцы уже тоже будут здесь.
Единственная возможность – это прыгнуть. Оливия тут же тянет подругу к окну, но вовремя успевает заметить, что внизу находится река. Тут же обе девушки бросаются в другую сторону, отправляясь к окнам у другой стены, которые только и выделяются среди кромешной тьмы чуть более светлыми, едва заметными пятнами.
Спрыгнуть они не успевают. Еще прежде, чем девушки успевают подойти к окнам, на второй этаж проникает свет фонариков, а затем, стоит испуганному взгляду неосторожно поймать солнечного зайчика этого искусственного солнца, как всего секундного ослепления хватает, чтобы снова оказаться в плену.
– Гача! – вскрикивает иностранец, которого не видно за светом фонарика.
Виолетта начинает визжать, и Оливия тут же бросается к подруге на помощь. Однако ее сваливает на грязный пол.
– Беги! Беги! – кричит подруга.
Ее плаксивый голос заставляет сердце вздрогнуть, но бежать все равно некуда.
Борьба в темноте продолжается, и чья-то рука вдруг оказывается под юбкой. Больно давит в грудь локоть, затем что-то ударяет в шею, а потом удается ногтями ударить в лицо, схватить за волосы и хорошо их потрепать.
Фонарик сваливается на землю, и взгляд тут же отыскивает в стороне небольшой проем, огороженный металлической клеткой. И Оливия совсем не думает, что ей в принципе должно бы быть все равно, что произойдет, ведь и часа не прошло с того мгновения, как она пыталась заставить себя шагнуть в бездну, но в то же время она знает, не раздумывая об этом знает, что хуже всего для нее – это не смерть, хуже всего – это не владеть судьбой.
Слезы не выходит удержать. Они сами начинают сыпаться из глаз, но девушка все же добирается до клетки, сумев отбиться ногами от вцепившегося в нее иностранца. На руках что-то влажное, а незнакомец кричит. Видимо, удалось больно его расцарапать, но вряд ли это надолго остановит юношу.
И так и получается. Едва Оливия прячется в небольшой лаз, как тут же она находит тяжелый, покрытый ржавчиной металлический уголок. Тут же она подпирает им клетку, съежившись в тесном пространстве, и тут же в решетку ударяется чья-то рука.
Решетка едва не открывается. Рядом девушка нащупывает и другие уголки. Пространства едва хватает, раненные коленки упираются в твердый пол, но бинты держатся на них крепко и хоть немного защищают. И все же, просунув через клетку руку, иностранец почти дотягивается до плачущей девушки.
– Ай факин кил ю! Хир ми! Ступид битч!
За клеткой светит в лицо мощный фонарик, не давая разглядеть ничего, что находится дальше. А перед его лампой только грязные, узкие стены какой-то дырки в стене, куда забралась Оливия, прутья клетки, подпертой уголком и рука.
Тут же иностранец перестает тянуться. Достать девушку он не может. А затем фонарик изменяет угол и светит вниз, и рука тут же бросается к уголку, чтобы отодвинуть его и раскрыть клетку.
– Нет!
С криком и визгом испуганная комсомолка начинает отбиваться ногами, судорожно хватается за другие уголки, которые тычут в бедра, в ягодицы и в коленки. Они валяются тут в большом количестве, но почти все слишком короткие, чтобы можно было подпереть клетку.
И все же, находится еще штук пять этих ржавых железок, которые тут же отправляются подпирать клетку. От прутьев до стены напротив всего метр или около того, но этого достаточно, чтобы спрятаться.
Впрочем, подруга не видит, что происходит с Оливией, а потому, услышав ее крик, даже забывает на миг, в каком положении она оказалась сама.
– Оля! Нет!
Тут же ее ударяет по лицу мощный кулак. Виолетта чувствует, как начинает тихо плакать, как слабеет от чувства бессилия, но тут же ей в лицо еще раз ударяет кулак, а затем еще, и продолжает бить, пока девушка не начинает закатывать глаза, едва не теряя сознание.
– Факин ступид битч!
Тот, который пытался достать Оливию вдруг остывает и больше не лезет внутрь. Девушка не может видеть, что он оглянулся из-за света фонаря. Сзади еще светит другой фонарик, но кроме маленького белого пятнышка за черным контуром, разглядеть ничего нельзя.
– Лук! Факин битч! – вдруг кричит иностранец.
Фонарик стремительно уносится в сторону, взгляд начинает привыкать к новому освещению, а затем Оливия замирает.
Ужасная картина мгновенно отпечатывается в уме. Неприятное зрелище вынуждает затаить дыхание, замереть, перестать двигаться, моргать, обратиться в камень. Даже слезы вдруг перестают скапливаться, но от этого не становится хотя бы капельку легче.
Виолетта лежит на спине с безразличным выражением. Небольшой синяк у виска уже успел проявиться, нос разбит, над губой кровавый след. А белая комсомольская блузка распахнута.
Схватившись за обе груди, иностранец бьется тазом в основание ног, разведенных в стороны. На его лице сумасшедшее выражение, распахнутые веки дают тусклому свету фонарика хорошо их осветить, рот открыт, а нижняя губа прикушена.
С каждым новым движением юноша будто пытается насквозь пробить лежащую на спине Виолетту. Несколько секунд Оливия не может себя заставить опомниться, но затем прикрывает ладонью рот, усевшись на уголках, чтобы их нельзя было отодвинуть в сторону, и уже хочет закричать, как вдруг ей в лицо снова ударяет свет фонарика, на мгновение ослепляя.
– Си?! – кричит яростно другой иностранец.
Просунуть руку через решетку он уже не пытается, да и фонариком долго не слепит. Даже наоборот, зачем-то он направляет свет на своего друга, насилующего Виолетту, а лишь затем объясняется.
– Лук, битч! Юр нэкст! Хир ми?! Факин слат! Юр нэкст!
Оливия не удерживается и выпускает стон, закрывает рот ладонью, хватается за волосы, но затем вдруг начинает дышать чаще и быстро успокаивается, а следом тут же ударяет ногой в решетку.
– Оставь ее! – кричит девушка. – Сволоч! Псих! Оставь!
Иностранцы обращают на девушку внимание, но лишь смеются. Впрочем, не очень долго. Желая причинить им как можно больше страданий, комсомолка не тянет с идеей, пришедшей ей на ум.
– Я оставила записку! Меня будут искать! – кричит она, но все же не выдерживается и добавляет злобно: – Чертовы вонючие недоумки! Уроды! Меня будут искать, слышите?! Я написала, куда ушла!
– Уота фак? – начинают беспокоиться иностранцы.
И даже сейчас насильник не останавливается, а только смотрит на друга с недоумением. Кроме того, к ним поднимается и третий, которого Оливия смогла ненадолго обезоружить.
– Ви! – плачет девушка, но затем продолжает давить на иностранцев. – Сволочи! Я буду ждать здесь, сколько понадобится! Меня найдут! И вы никуда не сбежите! Вы за все заплатите!
Она плачет, а затем срывается в приступ ярости и начинает кричать едва ли ни матом. Только привычка останавливает девушку от употребления грубых ругательств. И все же она не останавливается, снова и снова комсомолка напоминает, что преступники заплатят за все, что совершили, потому что Оливию им не достать и она непременно расскажет обо всем, что здесь произошло.
А затем девушка обращает взгляд к подруге и видит, как та жалостно, с трудом, едва заметно скорчила лицо. Во тьме едва можно увидеть хоть что-нибудь, но лица преступников и это выражение подруги девушка четко распознает даже в таком неприятном освещении. А затем Виолетта пытается рукой потянуться в сторону подруги, но в этот момент, кряхтя, насильник уже начинает долбить ее тазом с такой силой, что протаскивает по грязному полу.
Тяжело дыша, иностранец оканчивает свое грязное дело, а второй, стоящий у клетки, снова заговаривает.
– Си, факин битч? Уот у сэй? Ю нэкст! Ай факин кил ю!
Затем он снова отводит фонарик. Насильник, застегнув джинсовые штаны на пуговицу, выдохнув, пинает Виолетту по внутренней стороне бедра, а затем начинает смеяться. А после он спокойно поднимает девушку на руки, относит к ближайшему окну и бросает вниз.
– Нет! Ви!.. Ви… – быстро гаснет Оливия, выпустив болезненный, срывающийся на визг, крик.
– Уота фак, мэн?! – заговаривают иностранцы.
Они начинают о чем-то спорить, тычут в оставшуюся девушку, спрятавшуюся за решеткой, но комсомолка их не слушает и не слышит. Она тихонько плачет, и горькие мысли о подруге загораживают весь остальной мир. Звуки, теснота, жуткая ситуация, преступники, которые теперь непременно попытаются ее достать – все это не имеет значения. Девушка ведь и так собиралась исчезнуть, а теперь сложнее будет этого не сделать.
Впрочем, теперь все изменилось. Сейчас некогда обдумывать это, но сейчас ни за что нельзя сдаваться, и Оливия вполне это сознает, даже не пытаясь спорить с всплывающей в уме нитью мыслей. Главное выжить и дождаться милиции, рано или поздно, но они обязательно здесь появятся. Да и иностранцы не смогут вечно ее сторожить, а без воды и еды можно протянуть несколько дней, как минимум.
Хотя, конечно, не все так просто. Девушка уже и сама понимает, какие еще трудности могут возникнуть перед ней, но старается об этом не думать, ведь бежать отсюда у нее все равно не получится.
Да и преступники долго не ждут. Закончив спорить, все трое окружают узкий проход, закрытый подпертой уголками решеткой, начинают светить фонариками и теперь, когда становится ослепительно ярко и приходится отвернуть голову, девушка видит, насколько тесной оказалась ее клетка.
Здесь едва можно развернуться, что и так было ясно даже в темноте, но теперь, когда стены освещаются фонариком, то даже выходит, что места даже еще меньше, чем казалось.
Иностранцы тоже это понимают лишь сейчас. Они посмеиваются, ругаются, что-то говорят, но Оливия уже не слушает.
– Идите к черту! – выкрикивает она единственный раз, не вытерпев, да и то, тут же снова думает о подруге и вновь тихонько плачет.
Только худшие мысли быстро приходят в голову не ей одной. Сначала иностранцы пытаются выбить уголки и как-то открыть решетку, чтобы вытащить комсомолку из укрытия, но затем быстро додумываются притащить сухие ветки, листья и начать разжигать костер.
Иностранцы снова начинают разговаривать, посмеиваться и что-то говорить. Они будто и не понимают, что натворили, ведут себя так, будто ничего не произошло, и от этого особенно жутко. Ведь самые отвратительные и ужасающие поступки совершает именно тот, кто не видит в них ничего ужасного.
Не проходит и десяти минут, как дышать становится тяжелей. Дыма постепенно становится все больше, и выбор предстоит не легкий: или выбраться и попасть в лапы иностранцев, или же задохнуться от дыма. И трудно сказать, какая из двух участей принесет меньше страданий.
Когда горло начинает драть кашель, а легкие в груди будто сжимаются, пытаясь втянуть больше воздуха, но вместо него получая очередную порцию дыма, терпеть становится настолько тяжело, что Оливия едва не бросается наружу. Тут же с другой стороны решетки раздается смех, и девушка, продолжая кашлять все сильнее, отступает назад, задыхаясь, прибивается к стене, обещая себе, что ни за что не достанется этим жестоким людям.
И в какой-то миг даже становится легче дышать. Вдруг, устав сжиматься с болью, легкие постепенно распускаются, а дым спокойно заполняет их с неприятным, но терпимым чувством. Затем тут же становится легче, в глазах темнеет, пропадает свет этих несчастных фонариков и на миг ум проглатывает сон.
Потом вдруг происходит что-то очень странное. Нога сама как-то дергается, но все это уже словно во сне. Все забывается, вся прежняя жизнь не имеет значения, ее будто вовсе никогда не было. Нет ни чувств, ни памяти, ни боли. Только нога как-то странно дергается.
А затем становится больно. Грудь ужасно болит. Потом начинают болеть еще и бедра, а следом и руки, и живот. Раскалывается голова. Наконец, глаза открываются и снова начинают глядеть на мир вокруг сквозь туман.
Правда, несколькими мгновениями позже становится ясно, что это вовсе не дым. Глаза застилает туман, но не дым костра. Какие-то силуэты, движения, чувства, а затем Оливия приходит в себя и лишь тогда, да и то постепенно, осознает, что же все-таки произошло.
Внезапно потеряв сознание, девушка не видит и не чувствует, как иностранцы все же не стали ждать, когда она задохнется, и едва комсомолка отползла к стене, тут же они убрали костер и воспользовались девичьей ошибкой. Теперь уже им не составило труда отодвинуть подпирающие решетку уголки, схватить комсомолку за ногу и вытащить из укрытия.
Очнувшись, девушка не сразу, постепенно начинает различать силуэты и черты, угадывая, что происходит. Что-то сильно давит на ногу, еще что-то на живот. Кроме этого, руки с болью сжимают чужие ладони, а сверху нависает отвратительная рожа одного из насильников.
Оливия начинает биться в истерике, перебарывая слабость пробуждения, чувствует, как сильнее упирается в бедро чужое колено, а затем что-то сильно бьет по животу, и кричать больше не получается.
Колено ударяет в пах. Задирая юбку, насильник не стесняется причинять боль. Его товарищ, выбросивший подругу из окна, держит за руки, не позволяя вырваться, а третий стоит рядом и светит фонариком.
Воняет дымом. На миг удается вырваться, но только чтобы сделать маленькую царапину на лице иностранца и тут же вновь оказаться в руках преступников. За это юноша не стесняется ударить комсомолку кулаком по лицу, а затем, ругаясь, еще и смачно плюнуть.
Сил не хватает даже на то, чтобы заплакать. В какой-то миг девушка просто отворачивает голову, пытается глядеть в сторону, отыскать хоть что-нибудь, за что можно зацепиться взглядом, подумать о чем-то, лишь бы пережить эти отвратительные мгновения, лишь бы вообще ничего сейчас не чувствовать, но, как назло, осязание становится ее глазами.
Оливия точно видит, как грязная рука ползет по ее ногам все выше, как комкается и задирается испачканная юбка, как нависают над ее беззащитным телом двое насильников, как хватают за грудь, как свинскими взглядами беззастенчиво облизывают молодое, красивое тело. Девушка видит все это, хотя и глядит совсем в другую сторону: ощущения не позволяют обманывать себя и притворяться, будто бы тело ничего не чувствует, не дают покинуть это место хотя бы в воображении.
А затем что-то щелкает. Сильно, будто рядом упал с большой высоты металлический шарик, ударился в асфальт и пробил в нем вмятину. И чувства удается обмануть.
Первым исчезает слух. В ушах звенит, но этот неприятный звук превращается в едва заметный писк. Следом тело перестает ощущать чужие прикосновения, да и выходит это очень интересным образом: сначала перестают ощущаться руки, затем живот. Больше никто не трогает его, не бьет в него кулаком. Затем ноги тоже будто немеют, и кажется, что их уже никто не трогает и не разводит в стороны.
А потом Оливия закрывает глаза и уже готовится исчезнуть. Лишь бы все это закончилось поскорее.
Как вдруг раздается новый щелчок. Громкий, оглушительный, он снова рождает звон в ушах. И даже это можно было бы проигнорировать, но внезапно что-то теплое и вязкое ударяет в щеку, а после девушка открывает глаза и перед ней на тускло освещенный фонариком пол сваливается простреленная голова насильника.
По щеке скатывается теплая капля чужой крови, вымазывая нос. Девушка застывает от испуга, не понимая, что случилось. В пах что-то ударяет, но несильно. Не удержавшись, Оливия все же поворачивается и видит чужую голову, упавшую к ней на живот.
В темноте становится трудно что-нибудь разглядеть. Третий иностранец, державший фонарик, упал прямо на него, а остальные два преступники выключили раньше, не став оставлять их на земле. И девушка сразу догадывается, что и третий преступник тоже мертв.
Перепуганная, она первым делом оглядывается, ищет кругом следы движения, но взгляд ничего не может распознать в такой плотной тьме. Едва свет пропадает, как девушка уже ничего не может увидеть.
Рядом есть какое-то шуршание. Что-то происходит, но в то же время бедра начинают мокнуть.
Что-то влажное и теплое стекает с живота на ноги. Комсомолка чисто инстинктивно поворачивает голову, хотя разглядеть все равно ничего не может, но это будто бы даже помогает. Во всяком случае, девушка тут же судорожно и торопливо выбирается из-под свалившегося на нее мертвеца, сбрасывает с ног его тело, но поздно, и Оливия чувствует, как вымочила в крови руки, как кровь стекает по ее ногам, как бедра неприятно скользят от теплой, застывающей жижи.
Впрочем, некогда подолгу отвлекаться. В такой беспокойной ситуации девушка мгновенно забывает думать про чужую кровь, от которой потяжелела юбка и намокли живот и ноги. Ее отвлекают совсем другие мысли. Теперь становится ясно, что это был за оглушительный бой, который породил этот звон в ушах, до сих пор не желающий исчезать. Это прозвучал выстрел. Где-то совсем рядом есть кто-то другой, кто вооружен и может быть еще опаснее.
– Эй, ты в порядке? – зовет из темноты голос.
Испугавшись от неожиданности, Оливия тут же начинает кричать, но звук не успевает даже вырваться изо рта, как к губам уже припадает чья-то ладонь, плотно укрыв их вместе с носом.
– Тише ты! – строго велит голос. – Услышат!
Девушка лишь больше пугается. Схватившись за чужую руку, она не знает, пытаться ли выбраться, теряется на мгновение, но и незнакомец не пытается ее обездвижить, а потому и сама комсомолка не предпринимает никаких действий. Впрочем, только миг, а затем, когда уже Оливия хочет что-нибудь сделать, как минимум, убрать от рта чужую руку и узнать, кто находится с ней в темноте, то незнакомец уже заговаривает сам, опережая ее мысль.
– Не кричи, я покажу удостоверение, – говорит он почему-то тихо. – Я из… органов. Вот.
Одно лишь слово «удостоверение» уже внушает комсомолке доверие и она соглашается повиноваться. Миг назад на спасение нельзя было и надеяться, а теперь одно это слово уже вызывает желание нащупать в темноте служителя закона и обнять его покрепче, броситься на шею и заплакать от радости.
Впрочем, комсомолка сдерживается. Наоборот, она вытирает рукавом слезы, но тут же понимает, что одежда вся перепачкана, что на щеке остался след от песка или грязи, или чего-то такого, что девушка не может определить точно на ощупь.
Еще миг спустя вновь загорается свет фонарика. Подняв его, незнакомец освещает на мгновение черную кожаную куртку и темные брюки, а затем направляет свет на раскрытый документ, в котором Оливия может различить только фотографию.
А впрочем, ей этого хватает. Спасение пришло вовремя, с девушки не успели даже снять одежду, но не успевает комсомолка обрадоваться, как вспоминает лицо подруги, когда та тянула к ней руку.
Тут же снова глаза просятся налиться слезами. Девушка пытается их сдержать, отчаянно стараясь выдавить из себя объяснение и рассказать стражу порядка о том, что случилось с ее подругой.
Правда, сделать этого не выходит, поскольку суматоха, которая целый час не дает покоя ни уму ни телу, оказывается, все еще не окончена.
– Как же ты так… черт, – со странным разочарованием в голосе произносит служитель закона.
Комсомолка даже снова начинает волноваться, но не успевает ничего сказать, незнакомец вновь не дает этого сделать. Выключив фонарик, он пододвигается ближе и кладет руку на плечо.
– Слушай внимательно, ладно? – говорит он добродушным, тихим, спокойным голосом.
И хотя слова мужчина проговаривает слегка торопливо, но все равно, наверное, благодаря очень приятному тону, кажется, будто бы произносит он их размеренно и спокойно.
– Тебе нужно будет делать ровно то, что я говорю, – продолжает мужчина. – Мы выслеживали их давно, но…
Сделав паузу, он заставляет Оливию вновь начать волноваться, но, с другой стороны, она с еще большим вниманием прислушивается к каждому новому слову, проникаясь напряженной атмосферой и будто бы угадывая, что сейчас крайне важно ничего не упустить.
– Тебе придется мне довериться, – продолжает блюститель закона быстрее. – Скоро они будут здесь. Мы должны уходить.
Оливия не выдерживает. Перестав окончательно понимать, что происходит, она не замечает, как уже ей начинает казаться, что лицо с фотографии удостоверения почти можно разглядеть впереди. Не замечает девушка и того, как чувствует будто кругом все покрыто мраком, темным и холодным, бездушным и даже злым, мраком, готовым проглотить и уничтожить всякое живое существо, и единственное что не ощущается частью этого мрака – он, этот незнакомец. И комсомолка даже не обращает внимания на то, что сама начинает тянуться к нему руками, лишь бы спрятаться от тьмы, лишь бы почувствовать, что рядом есть человек.
– Кто «они»? – спрашивает девушка.
Незнакомец в ответ лишь вздыхает.
Ладони Оливии ложатся на рукава кожаной куртки, отчего комсомолка в другой ситуации могла бы даже смутиться, но сейчас не до этого. Сейчас уже пропало окончательно то странное настроение, которое заставило девушку так бесстыдно вести себя с водителем, который ей помог. А впрочем, в любом случае, нет времени об этом раздумывать.
– Ты должна мне довериться. Ясно? – говорит незнакомец.
И девушка кивает по привычке, лишь после озвучивая свою мысль тонким, слегка дрожащим от волнения голосом.
– За мной, – тут же командует мужчина.
Он не отпускает, помогает ориентироваться в темноте, но фонариком пользоваться отказывается.
– Может… – хочет Оливия предложить взять один из них, но договорить у нее не получается.
– Живо, пригнись, – резко, полушепотом командует мужчина, и приходится тут же свалиться на пол.
Незнакомец толкает комсомолку, явно чего-то опасаясь. Сам он валится на землю еще быстрее, падает, а следом утягивает девушку. Комсомолка сваливается головой к нему на грудь, чувствует, как мужчина обхватил ее одной рукой и прижимает к себе, и девушка вдруг замирает, даже затаив дыхание.
Миг тишины приводит мысли в порядок.
– Моя подруга…
– Тихо.
Оливия, перебарывая смущение, пододвигается еще ближе, чтобы подползти к самому уху, не встречает сопротивления, но все же заговаривает очень тихо, настолько тихо, насколько только может.
– Моя подруга здесь, – объясняет девушка так, что сама почти не различает собственного голоса, только какое-то шуршание. – Ее выбросили из окна. Ей нужна помощь.
– Тихо, – встряхивает комсомолку незнакомец, взяв ее за плечи. – Доверься мне. Сейчас это самое главное.
Оливия не желает поддаваться.
– Но…
– Молчи, – снова перебивает мужчина. – Пять минут, а затем ты все расскажешь. А пока молчи, прошу тебя.
Такая настойчивость вынуждает девушку повиноваться. Что ей и самой кажется странным, но ласковый и в то же время напряженный голос незнакомца не позволяет расслабиться и подумать, что все окончено. Наоборот, он будто бы и сам чего-то опасается, и комсомолка решает довериться спасителю, ведь нет никаких оснований его подозревать.
– Не двигайся, – шепчет он на самое ухо.
Девушка не сразу понимает, что мужчина выбирается из-под нее а затем она даже не хочет его отпускать, боясь оставаться в темноте, здесь, рядом с теплыми мертвецами, которые лежат где-то рядышком. А впрочем, теперь уже зрение начинает привыкать к беспроглядному мраку, и становятся видны очертания чуть более светлых окон, которые в сути представляют собой простые дыры в стенах.
К одному из окон и подползает страж порядка. Очертания его головы можно заметить на фоне темного ночного неба. И все же, среди окружающей темноты оно не кажется таким мрачным. Только сразу же его голова пропадает, а звуков мужчина почти не издает, отчего становится даже жутковато.
Еще и ночь безлунная, как назло. С трудом можно видеть какие-то очертания, но не больше, верхушки деревьев слегка выделяются на фоне небосвода, но то, что ниже, все сливается единым мраком, будто бы земли и вовсе не существует.
Да и видно из окна немного. А затем уже становится боязно, что незнакомец ушел. Всего несколько мгновений без него в кромешной тьме превращаются в нестерпимый ужас, и Оливия даже не сознает, что оставаться в задымленном углу ей было легче, умирать от дыма и кашля, задыхаясь, ей казалось проще, чем оставаться в темноте одной, потеряв близость незнакомого человека.
– Эй, – шепчет она совсем тихо, боясь нарушить просьбу незнакомца молчать, но в то же время не выдерживая больше ни мгновения.
Тут же в стороне раздается шорох. Кто-то мгновенно подскакивает и, конечно, это оказывается тот же самый мужчина, хотя он все равно пугает девушку своим внезапным подскоком.
– Тихо, – шепчет он в самое ухо, прижав девушку так близко, что она замирает от неожиданности. – Они уже близко. Нужно уходить. Ты…
Вдруг он делает паузу, немного отстраняется, держит Оливию за плечи, и девушке снова начинает казаться, что в темноте она может смутно различить его лицо, ну или хотя бы какое-то подобие слабо проявившегося в ночном мраке, но различимого образа.
– Послушай, ты должна молчать, ясно? – говорит он.
Эта просьба слегка путает, но девушка не перечит.
– Придется уходить быстро. Верь мне. Ты должна молчать, остальное я сделаю сам. Только молчи, не произноси ни звука, когда мы выберемся из здания, иначе они заметят, – продолжает незнакомец. – Готова?
И Оливия, сжавшись от волнения, кивает, а затем тихо добавляет: «Угу».
Тут же мужчина легко и непринужденно поднимает девушку на руки. Она едва удерживается, резко вздыхает, но прикусывает губу и заставляет себя молчать.
– Тише, – сразу замирает правоохранитель.
Впрочем, это только неожиданность заставляет комсомолку растеряться, так что она ничего не отвечает, готовая непременно исполнить обещание. Лишь бы выбраться и тогда уже решить, что делать.
Что бы ни вызывало беспокойство у самого спасителя, эта проблема кажется сейчас достаточно весомой. Да и ничего не видно, ничего не ясно, происходит какое-то сумасшествие, а едва стоило понадеяться, что оно закончилось, как выясняется, что все еще впереди.
Особенно эти мистические «они» вызывают опасение. Хотя трудно сказать, по какой именно причине. То ли разум и так слишком обеспокоен, то ли это странный тон незнакомца заставляет проникнуться его собственными волнениями, а может он даже и специально выделяет это «они» особенной интонацией.
В любом случае, хотя бы делать ничего нет нужды. Остается лишь ждать, что произойдет дальше. А мужчина, подняв Оливию на руки, похоже, действительно собирается делать все сам, причем, даже идти комсомолку не заставляет.
Девушка успевает лишь заметить, как впереди чуть более светлым тоном выделяется пятно с ровными границами, а затем незнакомец уже выносит ее в окно, почти так же, как недавно с этого же, третьего этажа бросили вниз ее подругу.
Комсомолка хватается за шею мужчины обеими руками, но почти сразу же понимает, что он выпрыгнул из окна вместе с ней. Крик пытается вырваться наружу. От страха его едва удается сдерживать, а скулы почти сразу начинают болеть от напряжения, когда комсомолка сжимает губы, пытаясь удержаться.
Обвив руками шею стража порядка, Оливия прижимается к нему со всей силой, но не чувствует меры.  Непривычные ощущения не позволяют сориентироваться и понять, что же происходит. Одно мгновение проходит за другим, но полет все еще продолжается. Низ спины и бедра начинает щекотать предчувствие столкновения, но уже несколько длится падение, и в спасение верится все меньше.
Еще несколько мгновений, и сознание просто отказывается дожидаться благополучного исхода. Когда еще несколько секунд приходится вжиматься в тело незнакомца, ощущая, как от силы объятий под щекой скрипит кожа чужой куртки, все просто исчезает.
Ветер перестает трепать подол юбки, становится легко и спокойно, объятия раскрываются, и кажется, будто поток теплой реки неспешно уносит куда-то, но куда – думать уже не хочется. А затем – мрак. Сон.
И такое же внезапное пробуждение.
Открыв глаза, Оливия взглядом тут же упирается в дорогу, уползающую под ноги. В окружении тьмы, ярко освещенная полоса асфальтированной трассы проносится мимо, уползая вниз мелькающими линиями дорожной разметки.
Кожаный салон продувает легким ветерком из щелей в приоткрытых окнах, едкий запах слегка дразнит обоняние, слева держится за большую, тонкую баранку совсем молодой человек в кепке-хулиганке и черной куртке из кожи.
На вид ему лет двадцать. Комсомолка застывает поначалу в недоумении, пытаясь сообразить, где и как она очутилась, а главное почему, но в голове не рождается ни одной идеи, которая бы смогла увязать все в единое целое.
– Что… где… кто вы? – тараторит она, не особенно тщательно выбирая слова и запинаясь.
Мысли путаются, взгляд перепрыгивает с одного предмета на другой, из-за чего очертания мира вокруг кажутся еще более размытыми. А затем быстро возвращается и память, и Оливия сразу же умолкает, перестав требовать ответа.
Водитель тоже не торопится заговорить. Девушка стихает, а он продолжает вести машину по ночной дороге, словно ничего и не слышал, внимательно и задумчиво всматриваясь в непробиваемый фарами мрак черной, безлунной ночи.
На этом участке дороги, где теперь редко проезжают машины, особенно темно по ночам. Фары бьют светом в черную пустоту, дорога стелется за капотом толстой полосой с мелькающей разметкой, но обрывается впереди, утопая в непроглядном мраке.
– Это же… ты, – тихо, несмело заговаривает комсомолка, немного успокоившись.
В темноте не видно красок, и почти удается не думать об окровавленной одежде, но силуэты можно рассмотреть. И этого оказывается достаточно. Кепка-хулиганка, уверенный вид, худые, острые плечи, высокий стан – Оливия быстро узнает, где видела все это раньше.
– Тогда, в переходе ты…
Она не договаривает, вдруг испугавшись, а водитель спокойно поворачивает голову, перестав следить за дорогой на целых секунд пять. Комсомолка теперь уже замирает от страха, жутко сидеть в машине, которая несется по ночной дороге, и глядеть в глаза водителя, который совсем не смотрит вперед.
А затем он поворачивается и отвечает тихим, спокойным, уверенным и безразличным тоном:
– Вы что-то путаете, гражданка. А теперь едем. Нужно вернуть вас домой.
И девушка, повинуясь, молча опускает голову.