Эволюция лирического героя в поэзии Веневитинова

                Введение в тему

         Творчество Веневитинова – явление в русской поэзии в значительной мере уникальное. Это обусловлено не только краткостью жизненного пути автора, а также совсем небольшим объемом оставленного им литературного наследия, но, главным образом, характером самого веневитиновского творчества, отличающегося одновременно и внешней незавершенностью, и ощутимой внутренней цельностью, комплексной взаимосвязью, представляющей собой развитие нескольких идей и тем, новых для русской литературы той эпохи и которые были в дальнейшем по-своему восприняты, переработаны и развиты такими весьма несходными между собой крупнейшими поэтами, как Баратынский, Тютчев, отчасти Лермонтов.

         Как справедливо отметил известный критик и литературовед начала ХХ века Ю. И. Айхенвальд: «Перед нами – отрывок, несколько стихотворений, несколько статей, и по этим намекам должны мы теперь восстановлять прекрасный облик юного певца» [1, с. 532]. Но «намеки» эти настолько ярки, настолько гармонично перекликаются друг с другом, что существенно облегчают задачу реконструкции образа лирического героя, каким он предстает в стихах Веневитинова. Очень показательно в этом плане свидетельство близкого знакомого и на первых порах единомышленника Веневитинова – поэта и публициста А. С. Хомякова:

         «Хотя он умер очень молод и написал очень мало, значение его как поэта весьма замечательно; выражение его живописно и сильно, стих звучен и художественно отделан. Можно в нем иногда заметить неопытность молодости и даже неправильный оборот, но эти весьма редкие недостатки искуплены вполне необыкновенной ясностью и простотою, составляющею его отличительный характер; более же всего они искуплены определительностью и глубиною мысли, в которой ясно высказывается светлый и многообъемлющий разум. С Веневитиновым, бесспорно, начинается новая эпоха для русской поэзии, эпоха, в которой красота формы уступает первенство красоте и возвышенности содержания. Он умер в слишком ранней молодости и не совершив подвига, на который казался призванным; но его явление было утешительным признаком начинающегося более самобытного и зрелого просвещения в России, и самый успех его немногих стихотворений доказал, что великие требования его поэтической души были в ней поняты и оценены» [2, с. 395].       

         Таким образом, несмотря на явную необработанность многих стихотворений Веневитинова (особенно относящихся к раннему периоду его творчества, представляется возможным говорить о достаточно четко выраженной авторской позиции и ярко запечатленной модели лирического героя, последовательно развиваемой на протяжении всего короткого творческого пути поэта-любомудра. Эта модель не оставалась полностью неизменной, но она сохранила постоянными некоторые ключевые для идеи и концепции, которые оставались сквозными, проходя через все этапы литературной деятельности Веневитинова.

         Однако, помимо незыблемости основного мировоззренческого «ядра» лирического героя его поэзии, можно заметить также и некоторые признаки постепенной эволюции творческой манеры автора, заключающейся в целенаправленном стремлении к созданию максимально полного и завершенного образа поэта-философа. Поэтому, рассмотрев по возможности подробно основные вехи трансформации  героя веневитиновских стихотворений, особенно наглядно заметную при сопоставлении «раннего» и «позднего» в условном наименовании) периодов его творчества, в заключении работы будут выделены и обобщены те черты художественного единства, которые роднят и сближают качества лирического героя как в начале, так и в преждевременном финале развертывания творчества Веневитинова.

                I. Начальный период поэтического творчества Веневитинова

         К раннему, «додекабрьскому» этапу творческого пути молодого поэта, относится около двух десятков стихотворных текстов, среди которых нас будут больше всего интересовать различные произведения, написанные в весьма широко распространенном тогда жанре дружеского послания. Самым первым из таких стихотворений является послание «К друзьям», созданное Веневитиновым в 16-летнем возрасте.

         Сразу же обращает на себя внимание чрезмерная риторичность этого послания, нашедшая свое выражение в обилии восклицательных интонаций, что в дальнейшем отнюдь не было свойственно поэтическому стилю Веневитинова. Автор послания основывает свою позицию одновременно и на решительном отрицании общепринятых, суетно-житейских ценностей, и на крайне настойчиво повторяемом утверждении главенства ценностей духовных – поэзии и дружбы, олицетворяемых образами «лиры» и «верных друзей». Для лирического героя этого стихотворения первостепенное значение имеют не «шумные страсти», а спокойные, мирные, глубоко интеллектуальные интересы – занятия поэтическим творчеством, дружеское общение с близким ему по духу людьми.   

         Необходимо отметить знаковую деталь – отказ от страстей, именуемых «шумными». В последующие годы Веневитинов будет настойчиво подчеркивать свое пристрастие к душевной тишине, молчаливому самоуглублению, полной сосредоточенности на внутреннем мире. Как видим, начало этой тенденции было положено уже в пору юности. 

         К вышеназванному посланию примыкает написанное через два года стихотворение «К друзьям на Новый год». Ему также свойственна избыточная риторичность и щедрая россыпь восклицательных знаков. Даже композиционно она построено по аналогии с предыдущим дружеским посланием: та же трехчастная композиция с однотипным рефреном. Характерно и настойчивое варьирование прежней темы – утверждение приоритета духовных ценностей над соблазнами ничтожной мирской суеты:

                По-прежнему в год новый сей
                Любите муз и песен сладость... <...>
                ...Не забывайте звуков лирных,
                Занятий сладостных и мирных,
                И старых, искренних друзей [3, с. 14].    

         В этом новом послании так же, как и в предыдущем, лирический герой предстает главным образом как поклонник интеллектуального труда, высшим воплощением которого становится для него поэтическое творчество. Авторитетный исследователь русской философской поэзии Е. А. Маймин обоснованно констатирует: «В стихотворении о дружбе чуть скрытая в подтексте звучит, как вторая, главная тема – тема поэта и поэзии. И это тоже характерно для Веневитинова. О чем бы ни писал, он не может не коснуться самого для себя близкого и заповедного: темы поэта и мысли о поэте. Так в ранних его стихах, так будет и в последних его произведениях» [4, с. 25]. 

         Очень важно для уяснения позиции молодого Веневитинова также его переложение (вольный перевод) элегии Грессе, получившей у русского поэта название «Веточка». Интересна мысль заключительного четверостишия, причем аналог данного тезиса отсутствует во французском оригинале:

                Вот наша жизнь! – так к верной цели
                Необоримою волной
                Поток нас всех от колыбели
                Влечет до двери гробовой [3, с. 16].

         В этой сентенции раскрываются новые черты лирического героя веневитиновской поэзии – стремление проследить в явлениях природы и в человеческой судьбе общую закономерность, которой подчинено их течение; философский интерес к глобальным проблемам бытия, причем интерес этот окрашен тонами пессимизма, в чем-то даже и фатализма («необоримою волной»). Это – то новое, чего не было доселе в прежних дружеских посланиях Веневитинова. Здесь лирическим героем стихотворения выступает не просто восторженный юный стихотворец, патетически восславляющий радости дружбы, но поэт-философ, остро сознающий роковую бренность всего земного. По своей минорной тональности это отдаленно напоминает позднейшие стихи Баратынского эпохи его меланхолической книги «Сумерки».

         Следующими весьма типичными для раннего этапа поэтического творчества Веневитинова стихотворениями являются два неозаглавленных сонета 1824 года. Относительно них безусловно верным оказывается наблюдение Е. А. Маймина: «Поэзия Веневитинова строится на лейтмотивах. Его стихотворения – для него это является внутренним законом – представляют собой как бы вариации на близкие темы. Он идет в своей поэзии не вширь, а вглубь» [4, с. 29]. А самом деле, оба сонета дают сходный образ лирического героя. В первом из них (более «темном» и перегруженном отвлеченными понятиями) поэт предстает как существо, раздвоенное между земной «юдолью заточенья» и «небесными краями», где обретается некий «чистый дух, источник вдохновенья», к которому устремляется мысль поэта, движимая и окрыленная любовью. И хотя высшая тайна природы творчества вовек непостижима, все равно поэт останется до конца верен «любви с надеждою и верою святой».

         Лирический герой второго сонета обостренно ощущает горестную утрату гармонического мира поэтических фантазий и мечтаний юности, но все-таки старается сохранить верность им вопреки всем жизненным испытаниям (изображенным по-байроновски непримиримо-враждебными по отношению к поэту), даже несмотря на то, что творческая «страсть» оборачивается гибелью его самого:

                Но что сравнить с певцом, когда он страсти полн?
                Прости! питомец твой тобою погибает,
                И, погибающий, тебя благословляет [3, с. 26].

         Это – логическое завершение намеченной еще в первых дружеских посланиях тенденции явного предпочтения и противопоставления «звуков лирных» всему обыденно-житейскому. Но такие декларации, конечно же, являются поэтическими крайностями, невольным преувеличением. В чуть более позднем послании к Скарятину Веневитинов делает как бы поправку, «заземление» чрезмерно выспреннего пафоса предыдущих сонетов:               

                Ты избрал поприще, покрытое трудами,
                Я захотел зараней отдохнуть;
                Под мирной сению оливы
                Я избрал свой приют; но жребий мой счастливый
                Не должен славою мелькнуть:
                У скромной тишины на лоне
                Прокрадется безвестно жизнь моя,
                Как тихая вода пустынного ручья [3, с. 24].

         Как видим, никакого пафоса гибели и упоения неотвратимым трагизмом судьбы. Однако внутренняя связь с лирическим героем сонетов, ценящим превыше всего на свете вдохновенный поэтический экстаз, тем не менее сохраняется:

                Не думай, чтоб во мне погас
                К высоким песням жар! Нет, он в душе таится,
                Его пробудит вновь поэта мощный глас,
                И смелый ученик БайрОна,
                Я устремлюсь на крылиях мечты
                К волшебной стороне, где лебедь Альбиона
                Срывал забытые цветы [3, с. 23].

         Здесь та же, свойственная сонетам, романтическая коллизия бегства от действительности в мир мечты; и если в случае с первым сонетом этот поэтический мир имеет идеальный, воображаемый вид («небесные края»), то в послании к Скарятину функции желанного поэтического прибежища выполняет овеянная байроновским ореолом Греция; но сама суть коллизий остается сходной, а вместе с ней и образ лирического героя – восторженного поэта-романтика, вынужденного жить в чуждом ему мире, однако пылко стремящегося мечтой/мыслью в заветную область поэтического вдохновения.

         Тогда же, на исходе первого, додекабрьского периода творчества Веневитинова, им написана «Импровизация», в которой явственно отразился свойственный той поре боевой, оптимистичный, торжественный настрой многих поэтов, чаявших близкого часа освобождения; этот мотив – доминанта стихотворения. Но в то же время (и эта пророческая направленность в высшей степени характерна для поэзии Веневитинова) здесь впервые прозвучала нота предчувствия неизбежной скорой смерти поэта:

                Мне – пеною выкипеть в праведном бое,
                А вам – для свободы созреть, как вино! [3, с. 226]

         Помимо всего, перечисленного ранее, юношеский период творчества Веневитинова включает еще два поэтических послания – К. И. Герке и Н. М. Рожалину. Первое из этих посланий варьирует уже привычные и типичные для Веневитинова мотивы главенства мечты над повседневностью, утверждение автономности воображаемого бытия:

                ...Читай, мечтай – пусть пред тобою
                Завеса времени падет,
                И ясной длинной чередою
                Промчится ряд минувших лет! [3, с. 34]

         Отличительной особенностью лирического героя этого стихотворения является то, что он ощущает себя наставником других в сфере приобщения их к миру красоты («прекрасного») и высокой поэзии. Е. А. Маймин верно подметил присущий лирике Веневитинова некоторый налет дидактизма: «Мысль заметно внушается поэтом. Стихотворение звучит отчасти как урок. В своих стихах – даже ранних – Веневитинов постоянно чувствует себя наставником в делах добрых и истинных. <...>

         Жанр [дружеского послания] приобретает у него новое качество: из традиционно условной литературной формы свободной и многотемной “беседы” он становится формой тематически ограниченной и целенаправленной и, главное, дидактической» [4, с. 26].   
         
         Вот и первое из «Посланий к Рожалину» вновь трактует типичную для раннего веневитиновского творчества тему дружбы, но, в отличие от остальных дружеских посланий, здесь образ лирического героя наделен узнаваемыми байроновскими романтическими чертами тотального разочарования в жизни и мире:

                Обманут небом и мечтою,
                Я проклял жребий и мечты... [3, с. 36]

         До сих пор в столь явном виде байронические свойства вовсе не были характерны для лирического героя Веневитинова, но зато концовка стихотворения опять возвращает читателей к прежнему тематическому диапазону веневитиновской поэзии, воспевая пылкую дружбу и чарующую мечту:

                Тебя с восторгом я обнял,
                Поверил снова наслажденьям,
                И с хладной жизнью сочетал
                Души горячей сновиденья [3, с. 36].

         Романтическая коллизия неизбывной противоположности мечты и жизни дополнительно усилена контрастностью эпитетов: хладная жизнь и горячая мечта, что не оставляет никакого сомнения в авторском предпочтении.   

         Итак, в первый период творчества лирический герой Веневитинова – типичный герой-романтик, да еще к тому же и поэт, чуждый житейской суеты и преклоняющийся перед красотой и гармонией, высшим воплощением которых для него является поэтическое вдохновение. Показательно в этом отношении стихотворение «Любимый цвет», посвященное сестре поэта: его герой патетически декларирует свою любовь к «цвету денницы молодой», видя в нем символ абсолютной чистоты и полнейшей душевной невинности, т. е. всего того, что было наиболее значимо для поэта по шкале его эстетических ценностей. Таким идеалистом-энтузиастом предстает лирический герой ранней поэзии Веневитинова.

                II. Завершающий этап поэтического творчества Веневитинова

         Второй, последекабрьский период его творчества открывается программным посланием к Пушкину. Об этом произведении хорошо сказал Ю. И. Айхенвальд: «...благоговейный друг и слушатель Пушкина, он замечает ему, “доступному гению”, что тот недоплатил еще своего долга Каменам, что Пушкин не склонился еще перед Гете... Знаменательно, что Веневитинов звал к Гете, поэту мудрости, поэту глубины, что юноша указывал на мирового старика» [4, с. 533].

         Это – дальнейшее развитие свойственного лирическому герою ранних стихов Веневитинова почтения и преклонения перед носителями высших духовных ценностей; только если раньше внутренним ориентиром для молодого поэта была страстная, свободолюбивая лира Байрона, то теперь он отдает предпочтение спокойной, величавой, интеллектуальной Музе «мирового старика» Гете. Но, как показывает Ю. И. Айхевальд, одним лишь веймарским олимпийцем избранный круг кумиров для Веневитинова отнюдь не исчерпывался: «В пантеоне человечества есть у этого юноши и другие любимые герои... и характерно, что он отождествляет их со своими личными, реальными друзьями. Он Шекспира называет верным другом и на каждого писателя смотрит как на своего собеседника. Если вообще писатель и читатель соотносительны, то в применении к Веневитинову это особенно верно, так как он всякую живую книгу читает написанной именно для себя. При этом книги не подавляют его духа; восприняв у Шекспира так много опыта, он не утратил непосредственной живости» [4, с. 533].

                В его фантазии богатой
                Я полной жизнию отжил
                И ранний опыт не купил
                Восторгов раннею утратой [3, с. 45], –

пишет Веневитинов во втором послании к Рожалину. Это стихотворение интересно тем, что его лирический герой предстает в нем как человек, непримиримо враждебный пошлому миру и обывательской толпе. В стихотворении отчетливо проводится мысль об особом избранничестве поэта и вместе с тем о роковой губительности для искусства внешних влияний мертвящего светского общества:

                Здесь лаской жаркого привета
                Душа младая не согрета.
                Не нахожу я здесь в очах
                Огня, возженного в них чувством,
                И слово, сжатое искусством,
                Невольно мрет в моих устах [3, с. 44].

         Враждебность окружающего мира закономерно приводит веневитиновского героя к замыканию в себе, к самоуглублению, к мечтательной, умозрительной жизни в сокровенном мире собственных мыслей и чувств:

                Не ищет вчуже утешенья
                Душа, богатая собой [3, с. 43].

         И всё это дополнительно усложнено по-прежнему сохраняющимся налетом байронического разочарования, горделивого одиночества и внутренней мизантропии:

                Встречай ее [толпу] с душой булатной
                И не страшись от слабых рук
                Ни сильных ран, ни тяжких мук [3, с. 43].

         Таким образом, в сознании лирического героя второго периода творчества Веневитинова активно борются между собой влияния, идущие от увлечения в юности поэзией Байрона, и более поздние, порожденные внимательным знакомством с немецкой поэзией и философией. В дальнейшем именно эта прогерманская литературная ориентация будет всё больше и всё заметнее нарастать. Но и байроновское вольномыслие и духовное бунтарство все-таки не исчезнет совсем из зрелых стихов Веневитинова, громко заявляя о себе, например, в «Новгороде»:

                Ответствуй, город величавый:
                Где времена цветущей славы,
                Когда твой голос, бич князей,
                Звуча здесь медью в бурном вече,
                К суду или к кровавой сече
                Сзывал послушных сыновей... [3, c. 40]

         Символично, что славу Новгорода Веневитинов напрямую связывает с республиканской вольностью, идеалом которой являлось, в его глазах, вечевое устройство знаменитого города.

         Однако преобладающими на втором этапе творческой эволюции Веневитинова становятся всё же не социально-политические мотивы, а общефилософские вопросы. Наиболее показательно в этом плане стихотворение «Жизнь», проникнутое тональностью глубинного романтического разочарования в человеческой судьбе. Главная идея стихотворения – художественное развертывание метафорического образа всякой жизни как одной и той же сказки, дважды рассказываемой «усталому пред часом сна», – позаимствована Веневитиновым у Шекспира, но решение этой проблемы у русского поэта свое собственное, в чем-то перекликающееся с заключительным четверостишием «Веточки». Как обоснованно отметил Е. А. Маймин: «Вечный трагизм и “обман” жизни – этот основной мотив стихотворения – является одной из постоянных, сквозных его философских и поэтических идей» [4, с. 44].

         Да и вообще лирическому герою Веневитинова независимо ни от каких внешних влияний свойственен глубоко пессимистический взгляд на жизнь, причем это не просто какой-нибудь меланхолический скепсис, а проницательный взгляд поэта-философа, тщетно ищущего утешительный ответ на неразрешимые загадки бытия.

         Попыткам решения трагической проблемы обреченности человеческой жизни посвящены два веневитиновских стихотворения со сходной тематикой, озаглавленные редакторами первого посмертного издания его сочинений как «Утешение» и «Жертвоприношение». Их идейно-мировоззренческий лейтмотив – декларация готовности посвятить все свои силы не всяческим случайным житейским мелочам, а самоотверженному и неустанному служению тому,

                ...что в душевной глубине,
                Того не унесет могила:
                Оно останется во мне [3, c. 59], –

то есть вечному и бессмертному искусству, в том числе и в первую очередь – поэзии.   

         Лирический герой всецело отдает себя не «лживой жизни», а «поэзии святой», к которой устремлены все его заветные чувства и сокровенные помыслы, и эта добровольная жертва становится для него искуплением всех пережитых им «тайных мук», возникающих из-за обостренного ощущения томительной житейской тщеты. И все-таки, вопреки трагизму бытия, он благословляет свой трудный и горестный удел на земле:

                Блажен, кому судьба вложила
                В уста высокий дар речей,
                Кому она сердца людей
                Волшебной силой покорила [3, c. 59].

         А далее выражается уверенность в искупительном характере этого дара, который придает единственный действительный смысл короткой земной жизни поэта:

                Мне было в жизни утешенье,
                Мне тайный голос обещал,
                Что не напрасное мученье
                До срока растерзало грудь.
                Он говорил: «Когда-нибудь
                Созреет плод сей муки тайной
                И слово сильное случайно
                Из груди вырвется твоей.
                Уронишь ты его не даром;
                Оно чужую грудь зажжет,
                В нее как искра упадет,
                А в ней пробудится пожаром» [3, c. 59–60].   

         В тесной взаимосвязи с осознанием жертвенности своего творческого подвига стоит убеждение в своем избранничестве и, как следствие – в необходимости соответствия высочайшим моральным требованиям, предъявляемым к себе. Этой идее посвящены такие стихотворения, как «Поэт» и «К любителю музыки», по-разному варьирующие одну и ту же тему, причем первое из них дает положительный идеал истинного жреца искусства, а второе развенчивает ложное представление о мнимом «ценителе» прекрасного. Здесь опять проводится излюбленная Веневитиновым мысль о молчаливой сосредоточенности художника как его внутреннем долге и своего рода категорическом императиве:

                Его богиня – простота,
                И тихий гений размышленья
                Ему поставил от рожденья
                Печать молчанья на уста [3, с. 37], –

тогда как, напротив, ложно понятое «любительство» и легковесный дилетантизм отмечены неприемлемыми для истинного поэта чертами:

                Молю тебя, не мучь меня:
                Твой шум, твои рукоплесканья,
                Язык притворного огня,
                Бессмысленные восклицанья
                Противны, ненавистны мне.
                Поверь, привычки раб холодный,
                Не так, не так восторг свободный
                Горит в сердечной глубине [3, c. 58]. 

         Идеал лирического героя находит у Веневитинова художественное воплощение в образе человека, стремящегося к соединению со всем миром и человечеством на основе братства, любви и преклонения перед святыней красоты:

                ...Но ты б в углу, уединенной,
                Таил вселюбящую грудь.
                Тебе бы люди были братья,
                Ты б втайне слезы проливал
                И к ним горячие объятья,
                Как друг вселенной, простирал [3, c. 58].

         Однако и в этом случае сохраняется всё та же романтическая коллизия роковой отъединенности поэта от внешнего мира, ибо, затаившись в своем углу, пусть даже будучи преисполнен лучшими чувствами, поэт в среде реальной действительности, а не в отвлеченных сферах возвышенной и бесплотной мечты, остается по-прежнему одинок и непричастен ходу общей жизни. Путей выхода из этого противоречия романтическая поэзия указать не может, и вместо попыток сближения поэта с людьми лирический герой стихов Веневитинова предпочитает в очередной раз совершить бегство в область творческих фантазий, в идеальный мир чаемой красоты, каковым становится для поэта Италия (где ему, к сожалению, так и не довелось на самом деле побывать).

         Как уже говорилось ранее, уникальной особенностью поэзии Веневитинова является ее чрезвычайная насыщенность ясно выраженными мотивами предчувствия скорой смерти; этому целиком посвящены такие программные для него стихотворения, как «Завещание» и «К моему перстню». В них также разрабатывается единая тема, но она получает различное преломление. Так, герой «Завещания» убежден, что и после своей смерти он все равно останется душой неразрывно связан с оставленной им в земном мире возлюбленной; он верит в бессмертие своего чувства к ней. А вот герой второго стихотворения, наделенный автобиографическими чертами самого Веневитинова, выражает надежду на то, что завещанный им перстень сумеет сберечь свойства магического талисмана даже в могиле и что именно посредством этого перстня душа поэта сможет в состоянии из-за гроба продолжать передавать свою любовь чьей-то чужой, еще неведомой душе.

         Никогда раньше у Веневитинова так обостренно не ощущались мистические настроения. Они явились тем существенно новым, чем дополнился образ лирического героя его поэзии последекабрьской эпохи.

         И еще один немаловажный компонент, вошедший в художественный арсенал веневитиновских стихов, – это прямое и артикулированное выражение любовных переживаний, воссозданных со всей силой и страстью, на которые только было способно лирическое искусство. Любовь героя – чувство всеобъемлющее, неотступное, крайне мучительное для него самого, но он все-таки не может отказаться от следования влечениям сердца, несмотря на все причиняемые этим глубокие и неутолимые страдания:

                Но этот огнь томительный, мятежной,
                Он не горит любовью тихой, нежной, –
                Нет! он и жжет, и мучит, и мертвит,
                Волнуется изменчивым желаньем,
                То стихнет вдруг, то бурно закипит,
                И сердце вновь пробудится страданьем [3, с. 68].

         В стихотворении «К моей богине» любовь воспринимается героем в таинственно-мистической ауре, сродни сакральному религиозному чувству. Образ возлюбленной воссоздается как образ неземного божества, всецело владеющего душой поэта:

                И, если б ум неблагодарной
                На небо возроптал в бедах,
                Твое б явленье, ангел милой,
                Как дар небес, остановило
                Проклятье на моих устах.
                Мою бы грудь исполнил снова
                Благоговения святого
                Целебный взгляд твоих очей,
                И снова бы в душе моей
                Воскресло силы наслажденье,
                И счастья гордое презренье,
                И сладостная тишина [3, c. 70].

         Все самые заветные надежды на возможность нравственного возрождения и духовного преображения связаны с силами всемогущей любви, исходящей от «моей богини». Поэт согласен даже на собственную гибель, если этого потребует воля его любимой. Но эти отчаянно-самоотверженные мотивы все-таки не составляют главного, смыслообразующего центра личности лирического героя; его определяющей характеристикой по-прежнему остается емкий образ мыслителя, напряженно исследующего сокровенную сущность человеческой жизни и пытающегося в метафорической форме выразить ее внутреннюю трагическую противоречивость.

         Интересная попытка такого раскрытия тайн бытия представлена в поэтической миниатюре «Крылья жизни», очень компактной по форме и глубокой по содержанию. Вообще, интеллектуальность – одно из ведущих качеств образа лирического героя у Веневитинова. Здесь не лишним будет привести оценочное суждение Ю. И. Айхенвальда о коренной особенности личности романтического поэта-любомудра:

         «Художник, он был и философ... Поэту сродним именно размышленье. Рыцарь безмолвия, великий молчальник, он хранил в себе “неразгаданные чувства”, и если так прекрасны его немногие вдохновенные слова, то именно потому, что они рождены на лоне молчания... Искреннее любопытство к жизни, гимн ее цветам – и в то же время работа философского сознания: это соединение “разума с пламенной душой” наиболее существенно для молодого поэта, “в нем ум и сердце согласились”, и такое согласие он и теоретически признавал условием творчества...» [1, c. 533–535].

         Правда, молодость все-таки дает себя чувствовать, и в стихотворении «Три участи» герою (неожиданно!) наиболее завидной представляется участь «беспечного питомца забавы и лени», но, что весьма показательно, ему также вполне понятна притягательная сила целеустремленной деятельности законодателя («счастливца, кто века судьбой управляет») и вдохновенного поэта. Более того, автор начинает строго укорять себя, если хотя бы на короткое время забывает о своем высоком и ответственном жизненном предназначении. Вот и в стихах «На новый 1827 год» (оказавшийся последним в судьбе Веневитинова) он клянется обязательно воплотить в творениях искусства все свои творческие замыслы и наверстать упущенное по рассеянности время.

         Кстати, «Три участи» построены по той же трехчастной композиции, которая была характерна для ранних дружеских посланий, и в этом наглядно проявляется внутренне единство его литературной манеры.

         Наконец, подлинной вершиной поэтического творчества Веневитинова стали его последние стихотворения – «Я чувствую, во мне горит...», «Поэт и друг», «Последние стихи». В них получает полное, окончательное, всестороннее воплощение образ лирического героя веневитиновской поэзии. Первое из них, «Я чувствую...», освещает тему развития личности поэта, проводя мысль о том, что существует два последовательных этапа в его творческой эволюции. Начальная эпоха – это пора максимальной открытости восприятия поэта непрерывному потоку текущих жизненных впечатлений:

                Теперь гонись за жизнью дивной
                И каждый миг в ней воскрешай,
                На каждый звук ее жизни призывной – 
                Отзывной песнью отвечай! [3, c. 72]

         А затем приходит время творческой зрелости, благословенная пора «ясного спокойного взгляда», когда поэт уверенной рукой «покров... тайный подымает» с природы и постигает глубинные загадки мироздания.

         Более сложен образ лирического героя в стихотворении «Поэт и друг» – своеобразной авторской декларации и литературно-философском манифесте Веневитинова. Трехчастная композиция (каждый из участников диалога по три раза вступает в спор) сближает этот поэтический текст со стихотворением «Три участи». Однако тематически это произведение отличается гораздо большей многоплановостью и концептуальной глубиной, на что справедливо обратил внимание Е. А. Маймин: «Они [поэт и друг] размышляют, ведут спор о самом сокровенном и вечном: о человеке и искусстве, о жизни и смерти, о поэте как средоточии духовного начала и потому способном преодолеть суетность жизни и самое смерть» [5, с. 99].

         Диалогичность стихотворения, принципиальное противопоставление альтернативных мировоззренческих позиций помогает лучше и яснее выявить авторскую точку зрения, совпадающую с позицией Поэта, о чем тоже четко и определенно высказался Е. А. Маймин: «Хотя в стихотворении попеременно звучит то голос Друга, то голос Поэта, они явно неравнозначны и неравноправны. Голос Поэта ведет мысль, голос Друга поддерживает видимый спор, вызывает на ответ, обусловливает диалектическое развитие темы. Голос Друга и его слова имеют значение явно подчиненное. В речи Поэта вся полнота смысла, в ней единственно главная для Веневитинова мысль. Может быть, именно поэтому слова, принадлежащие Поэту, несут на себе приметы и формального “главенства”: в них заметна особая отточенность, почти афористичность выражения. Стихотворение “Поэт и друг” в некотором отношении более одноголосое, монологическое, нежели двухголосное. <...>

         Внутренней “одноголосости” стихотворения соответствует “однотонность” словесной живописи, некоторая однообразная условность поэтического словаря. Слова, лишенные всего характерного, похожие по своей стилистической окраске, даже когда они произносятся от лица разных героев, создают ощущение единого голоса, своеобразного лирического монолога, который только наружным образом походит на диалог» [5, c. 104].   

         Зато именно в этом стихотворении веневитиновский лирический герой максимально полно и разносторонне раскрылся как тонкий мыслитель, беззаветно преданный идеалам прекрасного, ценностям творчества и искусства и, помимо всего прочего, наделенный уникальной способностью сквозь «тайный покров природы» воочию провидеть судьбу всего живого:               

                Душа сказала мне давно:
                Ты в мире молнией промчишься!
                Тебе всё чувствовать дано,
                Но жизнью ты не насладишься. <...>

                Судьба в дарах своих богата,
                И не один у ней закон:
                Тому – процвесть с развитой силой
                И смертью жизни след стереть,
                Другому – рано умереть,
                Но жить за сумрачной могилой! [3, c. 74–75]

         Появляется и еще одна новая черта в характеристике лирического героя – это надежда на посмертное торжество того дела, которому поэт посвятил всю свою жизнь:

                Мне сладко верить, что со мною
                Не всё, не всё погибнет вдруг,
                И чтО уста мои вещали:
                Веселья мимолетный звук,
                Напев задумчивой печали
                Еще напомнит обо мне,
                И сильный стих не раз встревожит
                Ум пылкий юноши во сне,
                И старец со слезой, быть может,
                Труды нелживые прочтет;
                Он в них души печать найдет
                И молвит слово состраданья... [3, c. 76].

         Лирический герой Веневитинова (по сути дела, представляющий собой alter ego самого автора) одновременно с гордостью и с горечью говорит о себе: «Как знал он жизнь, как мало жил!» [3, c. 77]. Это ключевой лейтмотив всего позднего творчества поэта, эпилогом к которому стали «Последние стихи», восславляющие идеал жреца искусства – «истинного пророка»

                ...С печатью тайны на челе,
                С дарами выспренних уроков,
                С глаголом неба на земле [3, c. 78].

         В этом величавом образе находит свое итоговое и окончательное воплощение извечная романтическая коллизия: поэт как бы связывает собой два полярно противоположных мира – землю и небо; именно в этом соединении заключается предназначение поэта.

                III. Сквозные мотивы веневитиновской поэзии

         Таким образом, при подробном рассмотрении стихотворений Веневитинова, принадлежащих к обоим периодам его творческой деятельности, можно выделить и проследить несколько сквозных мотивов, проходящих практически через всю его лирику. Это, прежде всего, идея об особом избранничестве поэта и об искусстве как высшей ценности в мире. Лирический герой веневитиновской поэзии страстно устремлен душой к прекрасному, в область чистой и нетленной красоты, поэтому он вправе отстаивать оптимистический тезис: «Прекрасному пределов нет!» По верному замечанию Ю. И. Айхенвальда: «Веневитинов, этот Ленский нашей поэзии, “с лирой странствовал на свете”; но талисман красоты он не только любил – он его и понимал... Он хотел бы поднять покров “с чела таинственной природы” и погрузиться “в океан красоты”...» [1, c. 533].      

         Другой магистральной темой является поэтическая передача ощущения мира как одушевленного, но негармоничного, внутренне противоречивого целого, а высшую и незыблемую гармонию  призван внести в него поэт, что и старался осуществить своим творчеством Веневитинов, как об этом свидетельствует Ю. И. Айхенвальд: «...мыслитель и поэт, он скоро, после первых минут удивления, уверовал в том, что мир сам стройной системой, великим целым симпатически войдет в его, родственное миру сознанье, сольется в единый образ и из души его, приветливой души, исторгнет высокую хвалу, прекрасные гимны. Мир и сердце поэта имеют одни и те же струны, – они поймут друг друга и сольются в песне поэта» [1, c. 535]. 

         Помимо вечных ценностей настоящего искусства (восторженный гимн которому пропет Веневитиновым в стихотворении «Италия»), для него сохраняли постоянную значимость и такие чисто человеческие свойства, как любовь и в особенности дружба. Символично, что Веневитинов начал свой творческий путь с обработки жанра дружеского послания и завершил его программным стихотворением «Поэт и друг».

         Неизменным для лирического героя Веневитинова остается также философское отношение к жизни, напряженный поиск универсальных законов бытия. Как аргументированно утверждал один из ведущих исследователей литературы русского романтизма Ю. В. Манн: «Элегические мотивы всё больше приобретают у него философскую окраску: любитель искусств, скромного уединения становится выпытывателем тайн природы...» [6, c. 414]. И далее он обобщающе констатирует, что творчество Веневитинова на всем его протяжении было ярко отмечено «стремлением к философской системе, к выработке основания положительного для всех суждений о жизни и искусстве...» [6, c. 414].

                Краткое резюме

         В заключение данной работы, подводя итоги рассмотренной эволюции лирического героя в поэзии Веневитинова, можно предложить следующую условную схему основной направленности: от байронического субъективистского типа героя ранних стихотворений – к гетевскому типу универсального поэта философа поздних, последних стихотворений. Но все-таки самое главное – это вовсе не внешние влияния, сколь бы сильны они ни были, а собственно веневитиновские, глубоко индивидуальные черты персонажной характеристики. Лирический герой его поэзии оригинален, неповторим, сразу же узнаваем по сочетанию интенсивной одухотворенности и масштабного интеллектуализма. В этом качестве Веневитинов выступил как прямой и непосредственный предшественник Баратынского и Тютчева, заложив прочные основы и плодотворные традиции направления «поэзии мысли» в русской классической литературе XIX века.          

                Литература

    1.  Айхенвальд Ю. И.  Силуэты русских писателей. – М.: Республика, 1994. – 602 с.
    2.  Хомяков А. С.  О старом и новом: статьи и очерки. – М.: Современник, 1988. – 461 с.
    3.  Веневитинов Д. В.  Стихотворения. Проза. – М.: Наука, 1980. – 608 с.
    4.  Маймин Е. А.  Русская философская поэзия: Поэты-любомудры, А. С. Пушкин, Ф. И. Тютчев. – М.: Наука, 1976. – 189 с.
    5.  Маймин Е. А.  Д. Веневитинов. Поэт и друг // Поэтический строй русской лирики. – Л.: Наука, 1973. – С. 96–107.
    6.  Манн Ю. В.  Веневитинов Дмитрий Владимирович // Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 1. – М.: Сов. энциклопедия, 1989. – С. 413–415. 

        Декабрь 1996