Рассказы о войне ветерана 546

                Д А Л Ё К И Е  К О С Т Р Ы

                Повесть

                Автор повести Олесь Гончар.

  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).
 
Продолжение 25 повести
Продолжение 24 — http://proza.ru/2020/12/07/1400


  Багрянцем осени покрылись леса, дни стояли солнечные, по всей опушке могучие дубы располыхались, будто огромные багряные парашюты раскрылись и не закрываются.
Тяжёлая тоска заполнила Ольгин мир.
После того случая на лугу, когда Василёк был так напуган выстрелом неизвестных лесных людей, мальчик несколько ночей метался во сне, и Ольга повела малыша к бабке в соседний хутор. Знахарка повертела над головой у ребёнка мисочку с растопленным воском, пошептала поблекшими губами какие-то заклинания, и — к удивлению Ольги и её превеликой радости — Васильку дома полегчало, вернулся сон (может, эта знахарка, простая женщина, владела гипнозом?).
Коротает теперь Ольга дни со своим маленьким защитником в тёткиной хате, где в последнее время произошло столько событий...

  Летом, перед самой войной, приезжал в отпуск тёткин сын-пограничник и с ним его товарищ, тоже командир, мастер парашютного спорта. И хотя у Ольги не было ни малейшего намерения искушать его, однако этот Олег-парашютист, стройный чубатый парень, с первого же дня вспыхнул к ней таким чувством, что вскоре предложил Ольге выйти за него замуж. Впервые она поняла тогда, какая существует разница между влюблённостью и любовью... Пробовала молодая женщина остудить юношеский пыл отпускника, отговаривала, что стоило бы подождать, проверить себя в чувствах, однако парень оказался до крайности настойчивым, при тётке целовал Ольге руки.
— Падам до нуг1 Женимся, женимся! Через месяц вернусь и насовсем заберу тебя с Васильком к себе, в город Самбор!..
Тётка наедине тоже уговаривала Ольгу:
— Чего тебе ещё ждать? И чём не жених: вся душа на виду! И лицом пригож. Да это, может, тебе — после пережитого — счастье послано!..

  Съездив с женихом к своим родителям за советом, Ольга спросила потом ещё и Василька, хотел бы он иметь себе такого отца, и горячее согласие Василька едва ли не всё решило: «Он меня плавать научил.. Мы с ним и рыбу ловим... Олег такой хороший, мама. Бери его».
Пошли в сельсовет, расписались. Ирина, объявившись ради такого события, потанцевала с хлопцами под патефон, а через четверо суток... война.
Не отбыв отпуска, кинулись молодые командиры к поезду, и с тех пор от них — ни слуху ни духу. Слабое сердце тётки не выдержало потрясений, и уже через месяц после начала боёв на границе Ольга похоронила эту добрую душу, дорогого для неё человека. Оставшись теперь вдвоём с сыном, спрашивает по ночам у тёмного потолка совета: как быть дальше? Самой первой мыслью было: в партизаны! Но где они? И как ей к ним — с ребёнком? Есть вроде бы в лесах люди «оставленные», для них якобы ещё с лета оружие и продукты припасены, в ямы заложены, а тем временем весь хутор уже гомонит о том, что база их раскрыта и разграблена, и что предатель-братопродавец не очень и прячется, за что ему достался в награду бочонок смальца — иудина премия оккупационных времён—

  В те дни недостаточно было сочувствовать «оставленным», надо
было попытаться помогать им. Ольга понимала, на какой риск идёт,
когда, сев на велосипед, впервые отправилась будто невзначай
прогуливаться по лугам вдоль опушки, надеясь привлечь к себе внимание,
вызвать из лесу кого-нибудь из тех, кому она хотела передать услышанное от соседки-лесничихи о возможной засаде.
И как это часто бывает с людьми, сначала сделала, а уж потом испугалась; испугалась более всего за Василька, ведь в случае чего — что будет с ним! Ведь он для неё сейчас — всё! Только тем себя и подбадривала, что в эти дни миллионы людей рискуют собой — кто больше, кто меньше...

  О том, чтобы вернуться к родителям, сейчас не могло быть и речи:
мать, навестив однажды Ольгу, рассказала, как свирепствуют в рай-
центре оккупанты, хватают даже ни в чём не повинных людей. Поэтому не советовала она Ольге с Васильком срываться с места, ведь здесь,
в стороне от дорог, будет им безопаснее переждать эти непрочные
оккупационные времена.
Особенно тягостно стало на душе, когда начались дожди. Леса сбросили листья, потемнели, тяжёлые тучи низко виснут над хутором, моросящие дожди идут и идут, будто зарядили навек. Не радует ничто, тревога не покидает, встретишь человека где-нибудь в поле и невольно хочется обойти его стороной.

  Однажды под вечер, когда Ольга, подоив корову, пробегала через
двор к хате, от калитки её внезапно окликнула какая-то незнакомая
шапка:
— Молодица, на минутку!
Поставив в сенях подойник и выскочив снова на подворье, Ольга
глазам своим не поверила: от калитки с палкой в руке, в промокшей
полуоблезшей заячьей шапке к ней медленно приближался... одноглазый! Тот самый, который когда-то приходил в «Красную степь» и всё допытывался: имеет ли он право писать? Ольгу он, кажется, не узнал, хотя она его, приметного, запомнила, да ещё как. Он спрашивал тогда, спросил и сейчас, только уже с другой миной:
— Не нужен ли тебе, молодица, сторож?
— Вот те раз! Кто же вы?

  Она взглядом измерила его — от шапки до испачканных в грязи сапог.
— Из соседнего хутора, десятником меня сюда прислали, со временем, может, назначат и сотским — служба покажет... — Только сейчас Ольга заметила, что он пьян. — Хата у тебя близко от леса, так не боишься ли одна ночевать? Вот и был бы тебе квартирант и сторож в одном лице, — бельмастый криво и многозначительно улыбнулся.
— Вот такой — мне? Да вы посмотрите на себя!
— Сейчас и такие в ходу... Хата у тебя, говорят, на две половины, а ты одна...
— Говорят, что кур доят. Хата у меня чистая, а на вас вон сколько грязи...
— Сейчас грязь всюду... Ну, так что — сварим кашу?
— Ничего не выйдет из вашей затеи!
— Подумай хорошенько...
— Уже подумала, — и приблизившись к нежданному гостю, Ольга открыла калитку, указала рукой за двор:
— Убирайся, чтоб глаза мои тебя не видели.

  И когда он, пятясь, оказался на улице, Ольга хлопнула за ним калиткой так, что ворона, сидевшая на соседском курятнике, удивлённо повернула голову.
Одноглазый, ныряя в улочку, утопая в дождевой грязи, ещё раз оглянулся:
— Пожалеешь.
— Было бы о чём, — бросила Ольга вслед.
Просто не узнавала она себя. Комком подкатывались к горлу обида и злость, и эти чувства были сейчас сильнее страха.
Из сумерек, склонившись над тыном, с ней тихо заговорила соседка:
— Смелая ты, Олька... Вот так вытурила предателя со двора.
— А чего им в зубы смотреть?
— Это же он, бельмастый, говорят, и выследил укрытие, донёс оккупантам... Пьяный сам проболтался, как подстерёг своего родича, когда тот ночью на машине бочки возил в лес для будущих партизан.
— Христопродавца расплата найдёт, — выслушав соседку, промолвила Ольга.

  После появления у неё на подворье одноглазого неприятный осадок несколько дней угнетал Ольгину душу. Однако постепенно освобождалась она от этой подавленности, отдавшись обычным домашним хлопотам. Любознательность сына, детская тяга к чтению всё больше склоняли мать к занятиям, на которые прежде у неё всё не хватало времени. По вечерам, хорошенько занавесив одеялами окна, при слабом свете прикрученной керосиновой лампы они иногда допоздна засиживались над какой-нибудь из тех книг, которые приносила Ольга. В этом у неё не было затруднений: неподалеку в одиночестве доживала свой век старая, ещё земская учительница, и доступ к её библиотеке для Ольги был всегда открыт.
Кроме учительницы Ольга ни к кому сейчас не ходила, почти нигде не бывала. Иногда наведается к ней помочь соседка тётка Мелашка, принесёт ворох разных, один страшнее другого, слухов, а когда соседка уйдёт, снова лишь ветер будет баловаться верхушкой осокоря над хатой.

                Продолжение повести следует.