de omnibus dubitandum 119. 716

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.716. ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫЕ МАНИПУЛЯЦИИ…

    К 22 декабря на основном — Шулаверском — направлении армяне максимально продвинулись в сторону Тифлиса, дойдя до реки Храми, а после того как на следующий день (23 декабря) части генерала Цулукидзе, прорвав окружение, отошли из Садахло, под армянским контролем фактически оказалась вся спорная территория Борчалинского уезда, исключая колонию Екатериненфельд.

    24 декабря главнокомандующий всеми армянскими войсками на борчалинском фронте генерал "Дро" (Драстамат Канаян) послал грузинскому командованию ультиматум, который содержал требование немедленной передачи Армении Ахалкалакского уезда.

    В случае отклонения ультиматума Дро угрожал немедленно перенести боевые действия к северу от реки Храми, что было равносильно угрозе захвата грузинской столицы.

    Правительство Грузии отвергло ультиматум, одновременно назначив командующим всеми грузинскими войсками на шулаверском направлении генерала Г. Мазниевa (Мазниашвили). Грузинское командование начало создавать предпосылки для перехода к более активной фазе боевых действий.

    24 декабря утром грузинская кавалерия при огневой поддержке с бронепоезда пересекла Храми и отбила станцию Ашаги-Сераль, а спустя несколько часов перешедшие следом через реку части грузинской пехоты заняли село Малые Шулаверы и железнодорожный мост в селе Имир.

    В тот же день один батальон грузинской армии занял высоту, отделяющую Ашаги-Сараль от Шулавер. Штаб грузинской группировки переехал со станции Сандар на станцию Ашаги-Сераль — ближе к месту боевых действий, где и пребывал до самого конца войны.

    Армяне начало перебрасывать практически все имевшиеся силы на оборону Шулавер. Там же, в Шулаверах и вокруг них, полковником армянской армии Корольковым была объявлена мобилизация местного армянского населения.
Тем временем на станцию Сандари начали подходить эшелоны с подкреплениями для грузинской армии: сперва батальонами из Кахетии, а затем — из Западной Грузии (общей численностью до тысячи штыков).

    24-го декабря, после отправки 2-х батальонов 5-го полка на правый фланг для действий против Шулавер по новому направлению, я получил известие, что идут из Тифлиса эшелоны Самтредской Гвардии в 500 человек под начальством ген. Чхетиани и пеше-конные эскадроны. Вообще мне сообщили, что войска станут ежедневно подходить, так как мобилизация всюду заканчивалась.

    В отношении предстоящих действий ген. Мазниашвили и я стали совершенно спокойны и стали приводить в исполнение задуманный нами маневр. Одновременно с этим продуманным планом у меня назрел другой, рискованный, но плодотворный по своим последствиям; но я об этом ничего не говорил Мазниашвили, ибо согласно этого другого плана, надо было окончательно привязать армян к Шулаверам, заставить их побольше подтянуть туда сил и затем приступить к исполнению задуманного мной плана.

    Развитие действий на нашем правом фланге нисколько не противоречило этому, а если б этим приводимым в исполнение планом разбили противника и взяли бы Шулаверы, то и слава Богу. Мой новый план, как я сказал, рискованный был бы уместен именно в том случае, если бы наша атака Шулавер по намеченному направлению не удалась бы и этим доказалось бы, что противник сильно сосредоточился в самих Шулаверах. К крайнему сожалению, наш план действия против Шулавер справа знал Ладо Джибладзе, который ездил с нами на позиции. Говорю к сожалению, ибо его вмешательство помочь этому помешало взять Шулаверы раньше.

    Вот в чем дело. Эшелон с Самтредской Гвардией стоял в Сандари, на предыдущей станции; он получил приказание следовать на Ашаги-Сераль. В Сандари оказался Ладо Джибладзе или он ехал вместе с этим эшелоном, кажется, второе вернее, факт тот, что вместо эшелона приехал Ладо Джибладзе с ген. Чхетиани, вследствие чего терялось драгоценное время. Их паровоз занял очередь и не дал возможности отправить эшелон.

    Он, Ладо Джибладзе, мотивировал свой приезд тем, что, зная наш план действий справа, хотел предложить нам, не лучше ли высадить эшелон в Сандари и оттуда повести его прямо на Шулаверы. По существу, конечно, можно было бы так поступить, если бы у нас была твердая уверенность, что противник не рванет за это время по нашему центру или по левому флангу; для отражения неблагоприятной этой для нас случайности и необходимо было этому эшелону прибыть сначала в Ашаги-Сераль и отсюда приступить к действию по своему назначению.

    Пребывание его у Ашаги-Сераля давало нам возможность двинуть его на подкрепление в случае появления вышеуказанной неблагоприятной для нас случайности. Когда же этот эшелон уходил бы на правый фланг, то к этому времени подходил бы следующий эшелон из Тифлиса и у нас вновь образовался бы резерв. Конечно, все эти соображения не могли прийти в голову человеку, мало знакомому с ведением военных операций и, вообще, с военным делом. Когда Ладо Джибладзе приехал в Ашаги-Сераль, я сказал, что эшелон должен ехать сюда. Не могу сейчас сказать, в силу каких соображений и железнодорожных манипуляций, но мы никак этот эшелон не могли получить до ночи. Благодаря этому все 24-е декабря мы по существу оставались без резерва, имея его в Сандари. Слава Богу, армяне не проявили инициативы, и кризис вновь прошел благополучно. Вот пример вреда вмешательства не в свою компетенцию людей, даже страстно желающих помочь делу.

    Ген. Чхетиани было приказано объединить командование своим эшелоном и батальонами 5-го полка, уже выдвинутыми, и ударить по левому флангу противника, обходя Шулаверы; ему придана была артиллерия, довольно могущественная по нашему масштабу, именно несколько батарей, а вперед выслана единственная конница, разведческий эскадрон подп. Эристави с целью разведки и освещения того района, по которому ген. Чхетиани должен был совершить подход к полю сражения. Опоздав на целый день, ген. Чхетиани мог начать атаку только 26-го утром, а не 25-го, как было предначертано и что было сбито задержкой эшелона у Сандари. 

    26-го утром Самтредская Гвардия, обходившая фланг армян, овладела высотами, командующими над городом Шулаверы, и вечером мы получили от ген. Чхетиани донесение, что завтра, 27-го утром, он спустится в Шулаверы. Как потом говорил этот боевой генерал, он никогда в своей жизни таких донесений не посылал, но позиции, взятые им, были настолько крепкими и решающими для взятия города, что он окончательно уверился в успехе и позволил себе в донесении уверенно говорить о будущих действиях.

    За это время нами принимались меры к упорядочению центра ген. Сумбаташвили в смысле управления, связи на участке, укреплений позиций окопами и усилению артиллерии и пр. Надо сказать, что участок ген. Сумбаташвили включал в себя до 12 единиц различного наименования. Из армейских частей у него были 2 роты 6-го полка и офицерская рота, а также почти не способная к бою рота пограничников из состава бывшего отряда полк. Цулукидзе. Остальное были добровольческие отряды.

    26-го декабря ночью мы получили от ген. Чхетиани весьма неприятное донесение. Он доносил, что Самтредский батальон с наступлением темноты бросил позиции без боя и спустился вниз к штабу участка; он добавлял, что завтра с утра вновь произведет атаку. Атака нашим правым флангом, рассчитанная на неожиданность для армян, не удалась; теперь надо было ломить в открытую.

    Подтвердив ему приказание атаковать, я на другой день утром решил доложить ген. Мазниашвили свой план действий, о котором говорил выше. Атака ген. Чхетиани привлекла внимание армян, а его повторная атака несомненно оттянет силы армян в этом, совершенно неопасном для нас направлении, что мне и нужно было. Предварительно я пригласил ген. Сумбаташвили и сказал ему, что я хотел предпринять. Выслушав мой план, ген. Сумбаташвили сразу преобразился, лицо его повеселело, он вскочил и стал оживленно говорить: "План великолепный, вот именно он удастся, я понимаю его, он не может не удаться; он будет неожиданным для армян, и мы всех их залапаем в Шулаверах". Я был очень рад. Исполнитель плана был на лицо. Самый лучший исполнитель всякого плана есть или его создатель, или тот, который этому плану сочувствует и которому таковой нравится.

    Я был рад и как составитель, ибо получил одобрение боевого генерала, которого опыт и боевые заслуги не могут не заслужить к себе самого высокого уважения. "Георгий Иванович", – продолжал уже с комизмом Сумбаташвили, – "этот план так мне нравится, что я, бросив давно курить, разрешу себе покурить, дайте одну папиросу". Я просил его поддержать меня при моем докладе ген. Мазниашвили; при этом я добавил, что ему придется исполнять эту операцию. Он выразил полную готовность и был очень рад. Доложили Мазниашвили. В это время мы уже имели в резерве один батальон 5-го полка, 5 конно-пеших эскадронов и еще один батальон 1-ой дивизии; кроме того, ожидались ежечасно еще подкрепления. План состоял в следующем. 

    Пользуясь тем, что противник на правом берегу р. Дебеда-чай совершенно не обнаруживался, я стянул силы к Шулаверам, согласно этого плана надо было атаковать Садахло, которое являлось тылом для армян, находившихся в районе Шулавер, и пунктом связи с подходившими к ним подкреплениями. Овладев их тылом и разорвав их связь, а это было очень легко, так как в Садахло у них почти ничего не было, можно было быть уверенным, что Шулаверцы, почувствовав себя отрезанными с тыла и теснимыми с фронта и со своего левого фланга (атака ген. Чхетиани), принуждены были бы уступить позиции, причем им пришлось бы или попасть в плен, или рассеяться в направлении на юг по горам.

    Ген. Мазниашвили отклонил этот план, несмотря на наши уговоры; он говорил, что у него мало останется в резерве. Я его не виню. Действительно, одно дело советовать, другое брать на себя ответственность. Конечно, доля ответственности лежала и на мне, но так сказать чисто нравственного порядка; но ответственность за общее дело, за его благополучный исход, за жертвы, ответственность служебная лежала на нем всецело. Я по опыту знаю, что значит быть начальником штаба и что значит быть ответственным начальником.

    В этой ответственности за исполнение и заключается главная разница между этими должностями. Мазниашвили решил взять один батальон 5-го полка, лично повести на правый фланг и там добиться успеха. Он так и сделал. Но, к несчастью, успеха не последовало. 5-му полку приходилось наступать по совершенно открытой местности, а туман, мешавший нашей артиллерии стрелять с успехом, не позволял достичь успеха. Между тем к вечеру 27-го мы получили донесение, что Самтредцы с утра атаковали брошенные ими накануне высоты, овладели ими и даже взяли два пулемета.

    Опять назревал общий успех, но ночью последовало разочарование. Ген. Чхетиани донес, что с наступлением темноты Самтредцы вновь оставили позиции и спустились назад, и что он просит себя отозвать, так как не желает командовать такой недисциплинированной частью. Опять неудача. На правом фланге успеха, так горячо всеми ожидаемого, нет; на удар по Садахло Мазниашвили не соглашается, да и предназначенные для этого силы наполовину израсходованы для подкрепления правого фланга. Надо придумать что-нибудь новое. Тогда на другой день с утра я пригласил к себе ген. Сумбаташвили, рассказал ему всю обстановку и сказал, что надо рвануть ему в центре.

    Против нашего центра была одна высота, взятие которой решало бой на этом участке. "Что ж", – сказал я, – "Гиго, валяйте; ваше положение прочное, у вас много артиллерии, даже гаубицы; соберем туда весь огонь и хлопнем; атаку произведем стойкой частью, как например, ротами 6-го полка; сделаем ее перед наступлением сумерек, когда армяне будут себя считать обеспеченными от всякой нашей атаки в этот день и в то же время, если возьмем гору, наступление сумерек и темноты помешает армянам открыть артиллерийский огонь по этой горе".

    Ген. Сумбаташвили присоединился к возможности успеха атаки и отправился делать соответствующие приготовления. Час был назначен 3 часа дня; в 4 в это время года уже начинает смеркаться. Между тем я вновь докладывал Мазниашвили, что необходимо ударить по Садахло, тем более что начали подходить батальоны 1-й дивизии. Надо добавить, что теперь обстановка несколько уже изменилась; на железнодорожном направлении появились армяне, вероятно почуявши болезненность для них этого направления; они заняли одно из селений на этом направлении в верстах 3–4-х от ст. Ашаги-Сераль, поставили там пушки и целый день обстреливали ст. Ашаги-Сераль, т.е. штаб и резервы.

    Правда, огонь был безрезультатный, но производил нехорошее моральное впечатление. Он согласился. Я сейчас же составил отряд, который должен был выступить еще до решения у ген. Сумбаташвили. Ген. Сумбаташвили, занятого своей атакой, к сожалению, уже нельзя было назначить начальником этого отряда. В это время при штабе отряда ген. Мазниашвили состоял полк. Г. Цулукидзе.

    Как я выше указывал, он был отчислен от командования и отозван в Тифлис, причем причиной к его отозванию в Тифлис было, по-видимому, его отступление и, вообще, его неудачное ведение военных действий. На этих последних днях он распоряжением ген. А. Гедеванишвили был командирован в распоряжение ген. Мазниашвили. Какая цель была его присылки, я не понимаю.

    Если над ним висело обвинение в неправильных действиях, то его не следовало присылать на фронт впредь до полной его реабилитации; если он оказался правым, то кто это расследовал. Если его отставили от командования и отозвали, не имея достаточных данных, то ясно, что надо было его восстановить в своей должности, а не присылать в распоряжение ген. Мазниашвили. Во всяком случае присылать его на фронт, где отстранение от должности подорвало его авторитет, было недопустимо.

    Ген. Мазниашвили назначил его, я протестовал. Но ген. Мазниашвили сказал, что он был в Садахло, знает эти места и, вероятно, приложит все усилия, чтобы себя реабилитировать.

    С места же я убедился, что это назначение было неудачное. Передав ему письменный приказ, я ему объяснил и на словах все, что от него требуется, дабы не было бы какой-либо неясности при чтении приказа. При этом я просил его торопиться со сбором отряда и выступлением, так как ему придется переходить р. Дебеда-чай, которую лучше перейти засветло. Я приходил к нему несколько раз, но никак не мог заставить его проявить необходимую спешность; я даже ген. Мазниашвили привлек к этому.

    Ничего не помогло, и он с выступлением опоздал. Когда я был у него, он, смотря на карту, все время говорил, что будет очень трудно перейти р. Дебеда-чай. Я чувствовал, что он этой реки не перейдет; между тем движение по правому берегу было необходимо. Как только он выступил, я сейчас же организовал еще один отряд под начальством подп. 6-го полка Джапаридзе и приготовил его для перехода на другой берег в течение ночи; поручил саперам немедленно отправиться к реке и организовать хотя бы облегченным способом переход этого батальона; найти броды, достать арбы и пр.

    Итак, командирование полк. Цулукидзе в распоряжение ген. Мазниашвили стихийно вызвало его назначение, которое чуть не закончилось трагически для нас и чуть не сорвало всю Шулаверскую операцию. Ночью он донес, что перейти через Дебеда-чай ему не удалось и он пошел на Садахло вдоль железной дороги, а не по правому берегу р. Дебеда-чай.

    Мое предчувствие оправдалось, но меры парировавшие уже были приняты. Ему было отвечено, чтобы он продолжал наступление на Садахло, сбив противника, находящегося по пути и обстреливавшего ст. Ашаги-Сераль артиллерийским огнем; в то же время он предупреждался, что по правому берегу р. Дебеда-чай будет наступать батальон, который имеет задачей также содействие ему при его продвижении на Садахло и что этот батальон подчиняется ему по приходе в Садахло. Кстати сказать, этот батальон ночью перешел реку и даже с пушками.