Крест

У сынов твоих верных нет порою могил.
Кто за Русь и за Веру где - то заживо сгнил.
 Я за тех, кто не бросит. От тебя не сбежит.
 Кто на старом погосте с пулей в сердце лежит.

 Чистота православных, как в реке родники,
 Они Родину славят всем врагам вопреки.
 Вот и кланяюсь в пояс тебе, Матушка – Русь.
 Им, погибшим за веру, пред иконой молюсь…

Почему эти слова пришли в голову и зазвучали строками стихотворения, -  до сих пор не знаю.  Сколько безвестных могил разбросано по родной земле, преданных Родине и Вере в Господа, что рука сама тянется перекреститься и до земли им поклониться.

                Мой дед Михаил Никодимович жил в комнатушке с большим и светлым окном. Посреди,  белёная красавица- печка. Весело потрескивали берёзовые поленья.
 От тепла, стрекотни сверчков и запаха душистых трав, висящих под самым потолком, тянуло валяться на старой медвежьей шкуре, постеленной на доски кровати, и слушать спокойный,  размеренный дедовский голос.
    В углу  иконы с суровыми ликами святых, освещаемые  огоньком зелёной лампадки. Поглядывая на них с осторожностью, крепко прижавшись к груди старика, слушал очередную сказку.  Дед знал их превеликое множество, и умело рассказывал.

       Вера  в Господа и в помощь Божьей Матери была безгранична. Когда  на коленях и со слезами молился перед иконами:
 - Помяни, Господи Боже наш, и упокой души усопших раб твоих: Александра, Матрёны, Никодима…
        Я  волновался и старался не мешать. Осторожно прикрывал дверь, уходил на нашу половину и ждал.
 - Андрюшка, внучок, беги. Жду!
Услышав,  ноги сами несли  в дедовские тёплые  объятия.
 В то время разговоры о Боге  обществом не приветствовались. Дед  не навязывал, аккуратно обходил, оберегая от неприятностей. Умело находил ответы.
   Собираясь в храм, красиво и старательно выписывал  поминальный список.
-Антон - мой дедушка, Никодим – отец, а твой прадед…И о каждом  хотя бы словечко. Благодаря чему я узнавал многое о предках.
-Деда, а кто такой Александр? Ты всегда его поминаешь первым
-Это светлой души человек. Богоугодный, твердый в Вере. Сколько добра людям сделал!
Сколько света и тепла в души тёмные подарил, а вот где и когда захоронен, не знаю.
 Но настанет время, и вспомнят люди как о Святом.

Пришло время, и с благословения Божия  пишу рассказ о светлом, а ныне Святом человеке, основанный на воспоминаниях деда, отца, родственников и обнародованных документах.

***
                Поздняя осень 1927 года. Продовольственный кризис в стране.  Свертывание Нэпа. В деревнях недовольство насильственной конфискацией излишков хлеба.
Раскол внутри Православия. Организация Обновленческой церкви, подчиненной государству,  Это  послужило причиной возмущения со стороны крестьянства, лояльных церкви мирян и духовенства.
Что и привело к началу новых репрессий.

Здание тюрьмы построено в начале прошлого (девятнадцатого) века. Полумрак. Толстые сырые стены не пропускают звук, металлические крючья в потолке и на стенах наводят ужас. Сколько здесь загублено душ, пролито слёз и крови человеческой за всё время существования каземата.

       Очередной осмотр заключенных выявил двух больных тифом. Для предотвращения распространения инфекции возникла необходимость изоляции больных.
 
        Камера…. В арестантской одежде двое - изможденные болезнью, серые, небритые. Один на коленях перед окном молился Богу, из последних сил благодарил за прожитую ночку и просил благословения на предстоящий денёк.
Второй, прислушиваясь к словам молитвы, сдерживал дрожь в теле, безучастно смотрел в потолок и  вспоминал прошедшие годы…

         Серое, промозглое утро с трудом протиснулось сквозь прутья кованой решётки в маленькое оконце.  На мгновенье вспыхнуло солнце, вырвало из сумрака кусок овального потолка тесного каземата с кольцами и крючьями,  и скрылось.
   Душа в иссохшем, обреченном на смерть теле, содрогнулась. Из усталых измученных глаз потекли слёзы…

    Семен, бывший чекист, опальный следователь ОГПУ, повидавший много  на коротком веку, от чего и душа очерствела и сердце окаменело. А тут вдруг слёзы.
       Камера, в которую немощного арестанта затащили и бросили на тюфяк, знакома. Недавно, напротив двери стоял крепкий стол, за которым он, Семён, вёл протоколы допросов.

      Не получился из крестьянина ни каратель врагов, ни палач предателей страны Советов – потому и стал арестантом.
Верил в светлое будущее и во всемирную революцию, но выяснилось, что в глубине души, подспудно, больше верил в Господа...

 Изредка, приходя в себя, Семен отчетливо понимал безысходность состояния и скорую кончину. Сколько мог сделать доброго и светлого!  А что вместо этого натворил…
Снова бредил, видел старенькую мать, солнышко тёплое, травку зелёную, себя босоногим мальчишкой на берегу ласковой реки Кан. Очередной раз, вынырнув из состояния бреда, обратился ко второму узнику. Хрипящим, еле различимым шёпотом, произнёс:
 - Батюшка, ради всего святого… подойди, выслушай…
- Да какой батюшка? Заключенный Скворцов Александр Яковлевич. Раб божий, с радостью принимающий любое испытание, которым наделит Господь. Будь то радость или горе, скорби и лишения – приму с покорностью и радостью.
- Епископ Амфилохий, неужели не узнаёшь? Присмотрись, знаю, виноват и не только перед тобой… Ты вправе ненавидеть…
-Конечно, узнал. Только принесли тебя в бреду, пылающего. Посмотрел и сразу вспомнил. Правда, на прошлой встрече  выглядел  иначе.

-  Был епископом Красноярским Амфилохием, когда сидел перед тобой на допросе. Закашлялся и замолчал, передохнул и, набравшись сил, продолжил.
- Зла не держу. Чего хотел-то? - подумал,… пристально посмотрел в глаза Семёну и продолжил
 - Ладно, можешь не говорить, и так вижу. Ты на распутье. С одной стороны, хочется руки опустить. Сколько бы ни вставал, а придется падать. С другой - покаяться в непомерных грехах перед Господом. Смиренно склонить голову в надежде на прощение.
 Примириться с жизнью в состоянии падения – страшное для христианина. Господь говорил апостолу Петру: «Нужно прощать прегрешения брата своего «до семижды семидесяти раз».
Надежда восстать и начать жизнь заново есть у каждого, как и Дух Святый данный при рождении».

           Просить прощение, и благодать вернётся. Главное - это любовь к Господу и просьба искренняя, без лукавства. Время есть - вспомнить и подумать. Как сердце готово будет к покаянию и вместить в себя благодать Божию, - помогу.

                Любящий Господа заповеди его соблюдает. Зачем помнить зло и носить эту кровоточащую занозу в душе? Блажен тот, кто не мучит себя завистью, ненавистью и воспоминаньями об оскорблениях. Мне в этом наш Спаситель помощником.


  Семён смотрел на Амфилохия широко раскрытыми просветлевшими глазами и по небритым щекам текли слезы.

- Слава Господу, что не оставил грешного. Благодарю батюшка, что не отказываешь принесшему столько горя. Что не держишь обиды. Только вот крестика нательного у меня с собою нет.
Батюшка порылся в карманах, достал тоненькие гладкие дощечки. Выбрал одну, любовно посмотрел на неё и погладил.

***
Было, что вспомнить Семёну. В пылающем сознании арестанта картины прошлой жизни менялись одна за другой…
      Отец промышлял извозом. День и ночь в разъездах, но зарабатывал так, что хватало и на еду, и на одежду. Этот труд не только тяжел, но и опасен, особенно на прииске. Единственная встреча с лихими людьми оказалась роковой.
        Не стало разом ни денег, ни лошади, ни отца. Следом за смертью пришли голод и холод. Не вынесла мать такого горя - иссохла, поседела и посерела.
                Проснулся Сёмка среди ночи от мамкиного пронзительного крика. Не узнал  при тусклом свете лампады, мечущуюся от жара и боли, в бреду. Как есть, в исподнем, босиком по снегу рванул за помощью к соседям - тетке Матрёне и Никодиму Михайловичу.
Послали за фельдшером. Страшный в ту пору диагноз «тиф» прозвучал как выстрел.
Понеслась тройка, увозя в санях укутанную тулупами болезную в тифозное отделение Канской больницы в безнадёжном состоянии.
-Не плачь, милок, не плачь, - прижимала тетка, Матрена светлую Семину голову, вытирала слёзы на  щеках тёплой шершавой ладошкой.
- Наладится, образуется! Только верь. Господь всемогущ, видит и поможет. А мы молиться за неё будем.
     Не побоялись болезни страшной, приняли как родного, за общий стол усадили, хотя семья и у самих не маленькая.
До изнеможения парил дядька Никодим в добротной баньке. Натирал дёгтем и снова проходил по телу веником берёзовым. Не привязалась хворь к мальцу горемычному и дом стороной обошла.
Каждый день с теткой Матреной ходил Сёмка в старинный деревенский храм, постройки ещё 1813 года. Со слезами вымаливал у Господа здоровья для матери. И не зря. Вымолил.

 Вернулась ближе к весне исхудавшая, изможденная болезнью.
Поклонилась в ноги соседям. Поблагодарила. Забрала сына и уехала в город к дальним родственникам в надежде на лучшую долю.   
***
Непривычно в городе парню крестьянскому. Встречные друг с другом не здоровались, не кланялись, и говор у них иной.
Постепенно смирился и приладился Сёмка к городской жизни.
Мать пристроилась на работу в прачечную и трудилась там с утра до ночи, чтобы свести концы с концами. Определила сына на учёбу в церковно-приходскую школу в надежде, что вырастит грамотным.
Учился прилежно, вникал во все хитрости наук до самой сути. Особенно нравились уроки словесности. Преподавателем оказалась землячка из родного села с казачьей слободы Краснова Евдокия Николаевна, которая окончила женское епархиальное училище, помнила Сёмкиных родителей ещё с детства.
Знаток русской литературы, прививала школьникам любовь к родине. Уроки словесности её воспитанники воспринимали как праздник. Каждый год Сёмка оканчивал с похвальным листом, тяга к знаниям радовала мать.

Начавшаяся русско-японская война нарушила планы многих.
Нехватка денежных средств для ее ведения привела к сокращению церковно-приходских школ.

Евдокия Николаевна уехала в родное село и вышла замуж за Михаила - старшего сына Никодима Михайловича, некогда спасшего Семёна с матерью.

С этого момента и завертелась, закружилась иная жизнь - подмастерье на заводе, рабочий. Первую мировую войну Семен прошёл в солдатской шинели. Потом пережил смерть матери, революции - одну за другой, гражданскую войну, вступил в партию большевиков, боролся с контрреволюцией в органах ВЧК.
В родной край вернулся следователем.   

***

                1922 год. Красноярский изолятор спецназначения. На рабочем столе стопа дел подозреваемых.
Взгляд молодого, но опытного следователя Семёна  Петровича остановился на верхнем. Обыденно звучащее обвинение «предательство совработников, содействие карательному отряду белых, организация дружины при Колчаковской реакции».
      Вдруг - место рождения Енисейская губерния, Канский округ село Ирбей. До боли знакомое имя- Михаил Никодимович, из дворян ссыльных.

        Следующая папка. Обвинение то же. Евдокия Николаевна, казачка. За такое преступление можно и под лёд в Енисей с пулей в лоб... А тут ещё - «из дворян» и «казачка». Если бы их не знал, поставил подпись, и не задумываясь, отправил дело в суд.

    Но вспомнилось детство. Больная мать. Никодим Михайлович с веником в баньке, выбивающий хворь из Сенькиного организма.  «Терпи малец, будешь здоровым и сильным, не раз ещё вспомнишь добрым словом…».
      Шершавые руки тетки Матрёны - «всё наладится, образуется! Только верь. Господь всемогущ, видит  и поможет. А мы молиться за неё будем».
Серые, распахнутые, глаза Евдокии Николаевны, звонкий голос: «Наш великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин сказал…».
      Семён взъерошил волосы на голове и приступил к изучению дел.

…На протяжении всего времени нахождения белогвардейского отряда в селе Ирбей в доме Евдокии жили шесть казачьих офицеров. Готовила пищу, стирала и прибирала в комнатах.
(Где же стать на постой, как ни в самом добротном доме, у своей же казачки? Разве откажешь, когда детей двое?)

…Я, Михаил Никодимович, подтверждаю, что вступил в дружину колчаковской армии, в которой пробыл трое суток. ( Оружия в руках не держал. Братоубийственную войну не приемлю, с какой бы стороны не начиналась.) потому и  дезертировал в партизанский отряд Щетинкина, где находился до полного освобождения Красноярска. (Коротко, но ясно).

Три прошения крестьян из соседних сёл с просьбой об освобождении Михаила Никодимовича.«…Спас от расстрела за уклонение от службы в армии Колчака…». «…Помог бежать вместе с семьёй и укрыл у себя в доме…».
        Чем дальше вникал Семён в дела, тем больше понимал, что вины нет. Но и сделать ничего не мог. Был в белой армии? Три дня, но был. Стирала, готовила, прибирала? Значит,  содействовала.

 Единственно,   что смог, - изменил запись «из дворян» на более скромную «из крестьян». Подумал, и вместо «казачка» вывел «из мещан».
Супруги на допросах виду не подали, что узнали.
 А он краснел, пытался объяснить, что ничем помочь не сможет. Если бы это дело попало сразу к нему,… а теперь поздно.

В ответ слышал одну и ту же фразу, будто сговаривались: «На всё воля Божия!»   
***
 Заседание проходило в нетопленном переполненном народом зале. В многоголосом гуле толпы слышались выкрики с мест, отборный мат в сторону обвиняемых и карающего правосудия.
 Суд напоминал базарную площадь. Попытки председательствующего успокоить присутствующих, оказались тщетны. Создавалось впечатление, что уличная дикая толпа собралась сюда, как в далёкие средние века, с жаждой крови и зрелищ.

    От холода или нервного напряжения появился озноб. Удушливый запах махорки вызвал у Евдокии головокружение. Отсыревшая в камере одежда не согревала. Она схватилась за руку супруга и крепко сжала – стало легче.
 Как знать, сколько судьбой определено прожить на этом свете?

 Молодых, чубатых казаков приговорили к расстрелу под одобрительное улюлюканье толпы: «Туда их…пулю в лоб, под лёд уродов, в Енисей…». Смертников одного за другим увели в камеру тюрьмы под конвоем красноармейцев с винтовками. Скорая погибель их не пугала.

Душа болела за детей: «Как там мальчишки? Хорошо, что во время ареста их не было. Не видели, как толкали винтовками в спину, как бросили лицом вниз на солому и увезли.
За что такое? Понятно – время смутное, чёрное. Очередная проверка на вшивость. Сильна ли вера в Господа? Устоишь ли перед соблазном, светла ли душа? Никому ничего плохого не делали. Только помогали, а в результате…».

      Вдруг капелька тепла волшебным мотыльком выпорхнула из обозленной толпы. Необъяснимая радость проникла в душу  Евдокии. Взгляд выхватил из пелены тумана родное лицо. Сердце дрогнуло и сжалось.
По щекам потекли горячие слёзы… Сынок…Мишутка…Обнять бы, поцеловать напоследок….   
***
     Двести вёрст бежал, шёл и снова бежал подросток вслед за родителями от родного села до Красноярска. В изорванной одежде, в стёртой обуви, холодный и голодный, но добрался. Никого, не зная в городе, зашёл в кафедральный собор помолиться, попросил у батюшки благословения. Тот выслушал и приютил в храме.

Две недели Мишутка напрасно обивал пороги тюрьмы в надежде на свидание. Дождался суда...
            Мир изменился. Паренек удивленно смотрел на окружающих и не верил, что совсем недавно они были добропорядочными и рассудительными. Впитавши в себя веру в бога и православие вместе с материнским молоком. Радовались звону колоколов, улыбались, целовались в престольные праздники… А теперь обливают имя Господа грязью бранных слов…

             И в природе происходит так же…. Снег ложится, радуя глаз путника серебристыми шапками. Горы светятся великолепием ярких вершин. Невозможно надышаться и нарадоваться покою и благолепию окружающего. Но красота обманчива, первозданный мир хрупок и   беззащитен.
       Один неосторожный шаг,…  хруст сломанной ветки отражается многоголосым эхом в ущелье. Гул неуправляемой лавины моментально поглощает и величие, и благолепие, и умиротворенную тишину, превращая всё в один животный страх.
Горе тому, кто окажется на пути природной стихии. Только чудо может спасти. Пройдут день-два, снова нарядятся вершины серебристыми шапками и наступит покой.
     Вот и случилось нечто подобное, только не с горами, а со страной. Не обошло горе семью Мишки, неизвестно, чем кончится для него и родителей. Может статься, так же, как и для трёх молодых чубатых казаков, ушедших под конвоем.
             А после….    Пройдет день, и забудется: и он, и семья, и добрые дела. Будет светить солнышко, проплывут льдины по ласковой речке Кан. Склонится белая нежная черёмуха над берегом, залюбуется отражением и опоит округу хмельным духом. Но уже без Мишутки, матери и отца, и младшего братишки Котьки. Как ни крепился, потекли слёзы по щекам…

***
                Вспомнил, что вчера случайно встретил друга отцовского Баркана. Рассказал  об аресте родителей. Появилась надежда на помощь. Тот на коня вскочил и помчался сломя голову, на прощанье крикнув: «Крепись, спасем семейство, – Господь поможет!». Напрасно крутил головой по сторонам Мишутка в надежде увидеть отцовских друзей. Видимо, не судьба, не успели с помощью….

А дальше всё происходило, как в кошмарном сне.
Подняли родителей, зачитали материалы дела. По залу поползли разговоры: «Ну, этих  в Енисей под лёд отправят».
Огласили приговор: «За участие, содействие и пособничество приговорить Михила Никодимовича и Евдокию Николаевну к трём годам лишения свободы…»
      Хлопнула входная дверь, и в зал ворвались около десятка человек в папахах с красными околышами. Баркан поднялся на сцену и вручил председателю мандат, подписанный самим командиром партизанского отряда Щетинкиным с печатью и распоряжением Реввоенсовета об амнистии отца и матери.
Часа через три семейство, обнявшись, дремало на сене в санях Баркана. Полозья радостно пели по снегу. Топот копыт и довольное фырканье коня успокаивало.
Горные вершины сияли серебристыми шапками.
   
***

После происшедшего невмоготу было оставаться в родном селе.
Не хотелось смотреть в глаза тем, кто накарябал доносы. И в одночасье собрались, несмотря на уговоры окружающих, оставили: дом, пасеку, скотину. Загрузили необходимое в сани и тронулись в Красноярск.

Устроиться по специальности учителем словесности Евдокии так и не удалось. Михаил Никодимович был  принят на должность секретаря епископа в Красноярский кафедральный собор, там же нашлась работа для Мишутки…

   
 
Михаил Никодимович и Евдокия Николаевна
1903, 1926 гг.

***
Прошло четыре года, и перед Семёном, опытным следователем ОГПУ, лежат новые дела. И опять знакомые фамилии. Нет, что за люди? Никак не могут жить спокойно эти земляки.
Михаил Никодимович – место и дата рождения без изменений. А вот это уже новое - Священник, член церковно-приходского совета. Секретарь епископа Амфилохия.
Обвинение: "активный член монархическо-черносотенной крамольной группировки, созданной вокруг епископа Амфилохия (Скворцова), хранение и распространение литературы крамольного характера, попытка организовать защиту арестованного епископа Амфилохия"
Евдокия Николаевна -  из мещан, русская.
В 1922-1925гг вместе с мужем член общины православных староцерковников, с 1924г окормляемой иеромонахом Платоном (Шкарпицким).
В конце февраля 1925 г. выехала в Москву к Патриарху Тихону, будучи делегирована общиной, просить в Красноярск православного (староцерковного) епископа.
Москва 02.1925- 03.1925
Красноярск 23 марта 1925 г вернулась с новорукоположённым епископом Амфилохием (Скворцовым), который стал главой общины.
Обвинение: «член монархическо-черносотенной крамольной группировки, созданной вокруг епископа Амфилохия (Скворцова), хранение и распространение литературы крамольного характера».

И ещё два десятка папок с таким же обвинением. В каждой - судьба человека. И от решения его, Семёна, зависит, судьба семьи, где детей не один- два, иной раз и за десяток карапузов зашкаливает.
Вот, попробуй, разберись тут с ними. И начались допросы день за днём, месяц за месяцем. Менялись следователи, методы, время допросов,… а люди оставались те же – уверенные в себе и в вере.
 Все стали на защиту епископа Амфилохия. Ни одного Иуды среди них не нашлось.   Подтверждений в распространении крамольной литературы нет.
 Несколько книг Акафистов ещё прошлого века, рукописная Библия да Новый Завет в потёртой картонной обложке.
Список на двух листах с подписями в защиту опального епископа.
Никаких доказательств вины нет, да и быть не может.

Семён в душе завидовал этим простым, но твёрдо стоящим на своём крестьянам. Не было у них ни злата, ни серебра - лишь одна твёрдая вера в правоту и в Господа. Захотелось встать рядом с ними. Ни жены, ни семьи. Чего бояться? Только за себя. Взял да и отпустил более половины обвиняемых по этому делу за недоказанностью.

Разборки были быстрыми,  уже через три дня оказался на нарах.



***
 


        Лежал у окошка, кровушкой умытый, и только жалел об одном, что остальных выпустить не успел во главе с епископом.
 А то, что морда разбита, – даже в радость. Зато не Иуда - людей от мучений спас.
 По горячим следам запустили погоню за освобождёнными. Да только напрасно. Их след простыл – Господь сподобил Семёна на прощанье говорить:
-Бросайте всё! Бегите вместе с детишками, пока ноги носят.

-Шкура ты последняя, изменник революции. Предателей, таких как ты, необходимо карать и днём, и ночью. К расстрелу и только к расстрелу, - распылялся начальник, брызгая слюной. Но судьба оказалась благосклонной. Шесть лет тюремного заключения для бывшего следователя ОГПУ – таков приговор.
  Давно бы отправили,  по решению трибунала, в сторону Нарыма, но подвела болезнь. Могли бы за угол завести да хлопнуть за попытку к бегству - и нет проблем!

-Не надейся, - кричал бывший начальник, - здесь, в мучениях покрутишься и подохнешь! Всё  припомнится! Ещё вымаливать будешь, чтобы пулю в лоб получить. А я на тебя буду изредка поглядывать для собственного удовольствия.
Вот и разделили камеру и болезнь поровну два узника - бывший следователь и опальный епископ. Оба перенесли страшные муки. Состояние бреда и галлюцинаций для обоих стало нормой.
***
                Впервые за долгое время Семён очнулся с ясным взглядом. Холодно и сыро. А хотелось солнышка яркого сквозь решётки кованые, да неба синего, но не мы распоряжаемся судьбой. Понимал, что настали последние часы, а может и минуты пребывания в этом мире…
-Батюшка! Слышишь ли? - тихим, хриплым голосом позвал, ища по сторонам взглядом Александра.
-Благослови грешного. Хочу перед дорогой дальнею покаяться в грехах,  Их так много, что не счесть. Только вот загвоздка одна - нет даже крестика нательного.

Амфилохий достал из кармана маленький деревянный крестик и повесил на грудь Семёна.
-Кто в Господа верует и живёт по заповедям, тот крестик не на груди носит, а в сердце.

Слова священника стали доходить до глубины сознания.
- «Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое…»
Исповедь длилась долго. Вспоминал грехи, скорбно шептал и шептал в надежде на прощение. Хрипло, не спеша, звучали  слова разрешительной молитвы.
Её Семён с детства знал наизусть. Старательно повторял слова священника. Лицо светлело, и душа радовалась освобождению от грехов и скверны. Коснувшись губами креста для целования, собранного Амфилохием из тоненьких струганных дощечек, неожиданно почувствовал терпкий сосновый запах. Легкое тепло коснулось тела и разлилось трепетным облегчением.
Будто сам Господь погладил и простил. Слёзы благодарности потекли по заросшей щетиной щеке.

              В крохотное затянутое решёткой окошко ворвался яркий солнечный луч и заиграл, запрыгал многочисленными зайчиками на стенах камеры. Вдалеке звенел колокол, как-то особенно нежно. Голубь завис снаружи на фоне яркого синего неба, отразившись тенью на противоположной стене….
     Охранники, пришедшие за телом и знавшие  покойного, были удивлены и озадачены. На светлом лице застыла добрая детская умиротворенная улыбка.
 -Слышь, Алексей! Я его таким счастливым ещё никогда не видел, - сказал один. Рука непроизвольно протянулась к маленькому деревянному крестику на покойном, но как от ожога отдернулась. Переложили тело на носилки. Подняли... Губы непроизвольно прошептали: «Царствие небесное»…

***
 Александр Скворцов
(епископ Амфилохий)
        Весна выдалась ранней. Тюремные ворота нехотя открылись и выпустили узника. Прощаясь, проскрипели противным хриплым голосом: «На-пра-сно… на-пра-сно!»
-Слышь, Николай, смазать надоть,  - буркнул старший караульному.

Перекрестившись, бывший арестант шагнул за пределы изолятора.
- Отец… Лександр! А можа останеся? Видал, и ворота супротив. Не хотять отпускать. С таким харахтером… всё одно вернёсся….

 Молоденькая яркая травка, радуясь весеннему щебету птиц, потянулась к солнышку. Вольный ветер освежал лицо. Голова кружилась. Во всём чувствовалась радость и Божия благодать.
Шёл по улицам Красноярска в направлении вокзала. Встречные узнавали, кланялись и просили благословения, несмотря на одежду, мало похожую на облачение епископа.

 Александр Скворцов, (он же епископ Амфилохий) освобожден досрочно, доказательств вины найти не смогли, но запретили пребывание в городе. Проходя мимо Кафедрального собора, перекрестился с низким поклоном на купола, но не зашел. Не стал боль в душе бередить. Да и приход подвергать опасности права не имел.
        Узнав на вокзале расписание поездов, направился к речке. Присел на нагретое весенним солнышком бревно. Коротая время, с удовольствием наблюдал, как прозрачный до синевы Енисей несёт могучие воды. Ничто не в состоянии остановить его размеренный бег. Так же как праведная вера в Господа тверда и непоколебима.

          Вспомнил, как три года назад прибыл в Москву к Патриарху Тихону, как рукоположили в епископа Красноярского. Запомнились слова Святейшего:
 -Придётся и тебе гореть в огне душевной муки, с болью в сердце за дела церковные. Вся надежда на таких. У каждого своя Голгофа, но путь выбирать самому.
-Я выбрал. Пойду на любые муки и лишения лишь бы сохранить церковь такою, какою она была доселе. Пусть имя мое погибнет в истории, только бы польза была для Церкви.
           Амфилохий знал о заточениях и мучениях патриарха Московского, о неоднократных покушениях на  жизнь. В тяжкое время рукой Божией поставлен на патриарший престол первосвятитель Тихон. Раскол внутри государства и церкви, смута в душах людей…
      Каждый проведённый им день являлся подвигом по защите Церкви в чистоте Православия. Взгляд Святейшего источал участие и тепло, от которого душа наполнялась радостью. Через несколько дней, в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, с молитвой на устах, почил светлый человек – в миру Василий Белавин, он же патриарх Московский и всея Руси Тихон. Вся страна наполнилась плачем верующих...

          Озорные кудряшки облаков резвились в синеве, перегоняя друг друга. Весёлые солнечные зайчики прыгали с волны на волну, играя в чехарду.
 Захотелось, как в детстве, босиком в воду! Чтоб тысячи брызг до самого неба!
Быстро разулся, размотал обмотки, посмотрел по сторонам.  Хрустально  чистая вода, освободившаяся от ледостава, обожгла ноги, ладони и лицо, смывая боль и грязь, душевные муки и горькие слёзы.

 

          По-детски радовался жизни и не знал,  что ждало  впереди… Назначение епископом, викарием, увольнение за несогласие во взглядах на покаяние. Монастырь в Хакасии. Тюрьма при Минусинской колонии. Одно заточение менялось другим. Менялись отделения Сиблагов. Одна штрафная командировка сменялась другой.

 - Откажись от веры, преклони колени, покайся перед новой властью! Не упорствуй! Посмотри вокруг и согласись!
-Нет? Ты сам этого хотел!
 В штрафную группу, под землю, ближе к аду! Дыши угольной пылью, стучи кайлом. Грязь, духота, ад и ты. Вокруг воры, убийцы, насильники. Посмотрим, как запоёшь!

…А владыка Амфилохий бьет и бьет кайлом по блестящей угольной породе с молитвой на устах и не унывает, удивляя окружающих  упёртостью и крепкой верой в Господа.
Вера в Силе, а Сила в Вере.
Тяжёл долг пастыря в таких условиях, но исполнять обязан. Усердная молитва, постоянные беседы с заключенными…
И услышал Господь мольбы и просьбы, и дал силу, животворящую в руки владыки Амфилохия.
 Преобразились арестанты – просветлели лица, засветились взгляды радостью познания благодетели Божией….

Заволновалась администрация, выдвинула обвинение в создании контрреволюционной организации, запретила ношение крестов нательных для всех без исключения.  Возвращается со смены каждая бригада. Грязные, чёрные в угольной пыли, а вопреки запрету -  у каждого на груди крестик самодельный деревянный.
И срок окончен заключения. И справка выписана об освобождении на имя Александра Скворцова. Но как освобождать, когда за ним такая сила?!
-Отрекись! Преклони колени!... Нет?...

         Расстрелян по приговору тройки УНКВД по Западно-Сибирскому краю от 20 сентября 1937 года.... Погребён в безвестной могиле…

Сколько здесь, на Руси, безымянных могил,
тех, что небо подпёрли крестами
Их, кто Бога молил, … умирая любил.
И в душе навсегда вместе с нами…

…Прозрачная, хрустально  чистая вода  обожгла ноги, ладони и лицо, смывая боль и грязь, душевные муки и горькие слёзы...

- Кто такой Александр?
- Светлой души человек. Богоугодный. Твердый в Вере.
 Вот и настало время  узнать людям о нём, как о святом человеке…
 
 
P.S.
*В 1981 году епископ Красноярский Амфилохий решением Архиерейского собора Русской православной церкви канонизирован в лике исповедника со включением в Собор новомученников и исповедников Церкви Русской.
*в августе 2000 года причислен к лику святых ново мучеников и исповедников Российских
Светлая память ему и многим мученикам и исповедникам Российским...