За стрижкой в Париж. Путевые заметки

...
Мне было некогда, а он вступил в права.
Мне было недосуг ловить его на слове.
Рутина прячет главное от вас –
напор её ничем не остановишь.
Я все же наступлю на горло ей, заброшу дел клубок на антресоли –
освобожусь, чтоб наблюдать свой день, его спектакли, праздники, гастроли.
Прольётся ль тёплый дождь – из-за кулис
ему тактичная листва зарукоплещет,
солирует ль известнейший артист,
что постоянно в поднебесье блещет.
Дорога ли бежит за поворот –
а там – там всё, что кажется знакомым,
но нет – всмотрись – как раз наоборот:
там столько новостей, и по-другому
сегодня день обычный свет прольёт
на мир, что развернул по-птичьи плечи.
Послушный арендую самолёт,
умчусь, куда глаза глядят, далече.
К нему навстречу мчать хочу и внове
ловить свой день хочу на полуслове.
Ксения Окская

  Размышляя над материалом к этому очерку, мысленно перебирая общеизвестные фразы о Париже, тематически подходящие для эпитета, я намеренно, дабы не погасить настоящую мысль погружением в чужие цитаты, не стала обращаться к вечному источнику помощи всех и вся, интернету, а, вычленив из запасников памяти свои воспоминания разных лет, предлагаю вниманию читателя мысль собственную: Париж должен быть в жизни каждого.
Париж должен быть в жизни каждого, должен пройтись по судьбе любого, неважно как и надолго ли, но обязательно.

Я узнала этот город ещё в юности со страниц романов,
которые, озарённые тусклым светочем фонарика, читала, таясь под простынёй, в надежде оставить незаметным бдительному коммунистическому оку родителей свой затуманенный идеей европейского романтизма любопытствующий взор. Даже описания правдоподобных до отвращения сцен и запахов Парфюмера Зюскинда не приглушали аппетитных моих мечтаний, в которых я, вслед за прозорливыми Голонами, Анной и Сержем, конструировала миры, населяла их персонажами, где главная роль принадлежала УгадайтеКому.
...
Мне сегодня исполнилось сорок.
Сорок лет. Сорок лет на земле.
Сколько зим? По зиме будет сорок,
ну а вёснам и счёт по весне.
Не замечу грядущую осень,
в день рожденья себя не обижу.
Как душа сорок лет уже просит,
день рожденья отмечу в Париже.
(Париж, 20.07.2007)

Тогда, 20 июля 2007 года, в день своего сорокалетия, абсолютно счастливая я, впервые очутившись на пике своей когдатошней мечты, в Париже, на Эйфелевой башне, задувая свечи на торте, гадала над очередным желанием. Я и сегодня прекрасно помню, что держала тогда в сердце – под сердцем же я носила новую жизнь. Ту поездку подарил мне муж, полагающий, что беременная женщина не должна ни в чем терпеть отказа.
...
Ты меня любишь, как дитя,
И я никак не повзрослею.
Капризничаю, как умею,
Уж два десятка лет спустя.
Ты меня видишь, как икону,
И я нисколько не мешаю –
Смотреть мне в душу разрешаю
С поклоном или без поклона.
Я – твой натруженный мозоль,
А ты совсем не возражаешь,
Когда собою вынуждаю
Болеть. Люблю тебя, как соль.
...

Скажите, что вам дарят, и я скажу, любят ли вас. Любовь. Сколько же о ней сказано и сложено! Но, увы, и этого не достаточно. Потому как каждый, кто имеет данность быть человеком, находит своей естественной потребностью чувствовать счастье. Последнее, по канонам человеческим же, базируется на положительных эмоциях. Вы скажете, что любить – не значит постоянно испытывать радость – это и томление, и страдание, и печаль.. Всё так. Но квинтэссенцией всех переживаний является удовлетворение желания чувствовать себя счастливым. И Париж удивительно этому способствует.

Я где-то читала, что счастливой в Париже ощущает себя именно русская женщина. Ведь приехать в Париж (особенно впервые) – это, словно, вернуться в юность. Большинство любовных романов, на которых выросла она (юность наша), французские. И вот, оказавшись на тех самых улицах со страниц тех самых романов, ты забываешь мгновенно о возрасте, но ощущаешь себя снова девчонкой, которая знает, что вся ещё жизнь впереди, а вместе с тем – мечты, в которых главное место отведено любви..
На деле же, как бы кому, из упомянутых выше, не хотелось осудить чувствительность русской женской души, Париж – город любви и мечты, безусловно, не только для «нашего брата». Нам кажется, что мы целуем в уста Францию, когда нас любят в Париже.

Во все времена здесь искали вдохновения величайшие художники и музыканты (лишь редкие не находили его), а поэты и писатели, воспевая Париж, слагали о нём легенды. Какой только провинциал не мечтал жить здесь! Ведь в Париже была очень насыщенная культурная жизнь. В столицу ехали, чтобы найти издателей, слушателей, почитателей, и – чтобы умереть, в конце концов. Это на самом деле так – стоит только посмотреть на количество известных поэтов, похороненных на кладбищах Пер-Лашез, Пикпус, Сен-Венсан, Монмартр и Монпарнас. Поэты рождаются в провинции, чтобы умереть в Париже.

В Париж нельзя не влюбиться с первого взгляда. Необычайно красивый город, история которого насчитывает более двух тысяч лет с периодами и упадка, и рассвета. В разные времена и эпохи здесь жили короли, творили величайшие гении и умы Франции. Здесь происходили бурные революции, которые несли с собой великие перевороты. И каждая эпоха запечатлена этим удивительным городом в архитектуре и скульптуре. Это памятники, постройки, площади, улицы и, конечно, мосты. Достопримечательностей Парижа не сосчитать. Не знаю, которую из них именовать главной, но излюбленным местом всех и вся является Эйфелева башня.

В нынешний визит, который выпал на конец августа 2018 года, мы остановились в шаговом достижении Лувра, но с непременным видом Эйфелевой башни из окон номера отеля. Говорят, за всю историю на неё посмотрело более трёхсот миллионов человек. Нам хотелось, чтобы роскошный вид самого узнаваемого символа мира принадлежал только нам одним, без вездесущего плеча вечного соглядатая-туриста, хотя бы на несколько дней и ночей. (Вообще, главная проблема башни – это её мировая известность, а значит, популярность, а следовательно – огромное количество посетителей.) И вот с наступлением темноты ты расположился в уютном кресле с бокалом шампанского, и она, вожделенная, «переодевается» в блестящую одежду, состоящую из двадцати тысяч лампочек разной величины, и остаётся до самого утра один на один с тобой. Но и в лучах рассвета её заметная фигура, коричнево-эйфелевого цвета, не теряет блеска своей значимости ни для мира, ни для тебя.
Лувр и себя на его фоне в этот раз удалось сфотографировать
без посетителей. Поделюсь рецептом: вторник, утро. В этот день у музея выходной, утренний час выбирайте ранний, пока Париж ещё потягивается в кровати.

Смешаться с толпой нам всё же повезло при посещении музея днём позже. Но обо всём по порядку. А пока, чтобы не терять драгоценного времени – замечу: сколько бы дней и ночей ты ни провёл в Париже, всегда недостаёт ещё нескольких – мы сразу после фотосессии на фоне неожиданно безлюдного Лувра «вверили себя заботам» хорошо известного туристу экскурсионного автобуса Hop-on-Hop-of, забравшись на верхний открытый этаж которого, выбрали места в самом начале салона. Такая удача тоже возможна – повторюсь: Париж и гости его ещё спали. А мы
тем временем впечатлялись необыкновенными видами полупустого утреннего Парижа и в течение последующих трёх часов внимали ёмкому сопровождению гида, вещавшего из наушников на родном наречии.

В один из последующих дней выдвинулись к Елисейским полям, воспетым в романах классиков литературы и песенках неунывающих парижских шансонье. Тронулись пешим ходом от отеля сразу после завтрака в простеньком кафе, которое я заприметила из своего же окна, когда разглядывала сверху золочёный монумент Жанне Д’Арк. Кафе
это, в отличие от соседнего, изобиловало народом. О кафе упоминаю намеренно: здесь подают самые вкусные круассаны Парижа. Все последующие дни нам, возымевшим теперь утреннюю охочесть к круассанам, хотелось экспериментировать с другими кафешками, чтобы открывать новые любимые точки на карте Парижа, но, к сожалению, больше ни одно из них не выдержало соревновния, и даже известное всем Laduree. Дело даже не во вкусе самого рогалика – он узнаваемый, дело в том, что последний, вернее сказать, первый именно растаял во рту и.. на глазах, которые сомневались изначально, что я его, огромный, осилю. Кафе это осталось в моей памяти без названия.

Теперь однако о менее аппетитном, но не менее знаковом для Парижа. О крысах. Уж извините за столь резкий переход, но мы условились, что следовать я намерена по порядку, отвлекаясь лишь на лирику, посредством которой читатель может заглянуть в под покров всевышнего. В этой статье, вы заметили, изменился жанр повествования. Сначала я хотела использовать форму путевых заметок (как уж повелось в предыдущих номерах), потом поняла, что это неинтересно, если мы говорим о Париже: что посмотреть, где поесть, читатель разберётся и без моих наущений. Здесь мне важно было поделиться своими эмоциями и переживаниями по ходу моего путешествия, и я решила повествовать в жанре лирического очерка с элементами путевых заметок.

Итак мы после чудесного парижского завтрака направляемся пешим ходом по Rue de Rivoli к Елисейским полям. Проходим полностью всю улицу вдоль, минуем шикарный особняк американского посольства и вступаем в парк, о котором не
устаёт упоминать уважаемый Владимир Познер, когда говорит о Марселе Прусте. Именно вступаем, потому как внезапно мощёно- асфальтированный путь обрывается, и я ловлю себя на мысли, что обувь для подобных прогулок должна быть на удобном ходу и непременно светлая, лучше всего подошли бы «винтажные», видавшие виды кроссовки (к тому же потёртый шик в тренде
теперь). Я вдруг начинаю смотреть под ноги, выбирая, куда ступать, чтобы не испачкать черные балетки. Путь наш к Елисейским полям проходит по парковой зоне, задуманной задолго до дедов наших прадедов. Под ногами мелкий светлый (как и было века до нас – такова задумка сегодняшнего дня: ничего не менять) пачкающий гравий, переходящий в меловую пыль, кое-где островки травы, в сердцевине которых произрастают многовековые необъятные деревья. Мне хочется обнять широкие их стволы, постоять под сенью, прильнуть всем телом к этой великаньей могучести. Она зовёт и манит меня. Помнится, я так и сделала в первый раз, в 2007. Теперь, одиннадцать лет спустя, я, обняв этих древесных богатырей взглядом, поспешила за успевшей устать от пешей прогулки дочкой, чтобы присесть, прильнув к ней, на одну из скамеечек, опоясывающих огромным кольцом клумбу с дикорастущими кустами. Спиной к последним расселись уставшие раньше нас, погружённые в свои занятия парижане и туристы. Кто перекусывал, кто читал, не ведая, что делается у них за спинами. Мы, приближаясь к заветному островку отдыха, с каждым шагом всё лучше и лучше усматривали хаотичное движение в кустах. «Белки», - вслух подумала было я, и мы ускорились, чтобы быстрее позабавить взор. Как странно, но эти грызуны-верхолазы с пышными хвостиками не вызывают никакого отвращения, скорее наоборот, умиляют, в отличии от их чешуйчато-хвостатого крысиного собрата, которого мы и лицезрели в кустах, когда подошли к скамье. Десятки серых разновеликих крыс шныряли в кущах меж жёстких стволов
и прутьев и вершили своё какое-то дело, не обращая ни малейшего внимания на человека. Усталость как рукой сняло, и мы, подстёгнутые вязким чувством брезгливости, в едином, так сказать, порыве понесли свои ноги вон из парка Пруста. Я напоследок окинула ласковым взором моих могучих богатырей и посочувствовала этим великанам: как жаль, что в их пышных кронах не живут белки.
Ну вот... добавила ложку дёгтя в бочку с парижским мёдом. И на солнце бывают пятна...

Чтобы следующий день получился не утомительным, а увлекательно-музейным, мы доверили его заботам экскурсовода и не прогадали. Лувр в этот раз не показался огромным – наоборот, немного знакомым и на удивление откровенным.

В музее Орсе мы были впервые, хотя о нём, конечно же, были наслышаны как об одном из главных хранилищ полотен импрессионистов. Однако помимо коллекции скульптур и картин европейских мастеров середины 19 – начала 20 столетия, заполняющей промежуток истории живописи между Лувром и Центром Жоржа Помпиду, нам всё же интересно было поглядеть ещё и на первый в мире электрифицированный железнодорожный вокзал. Я не ошиблась, нет, дорогой читатель, – всё так. С D’Orsey отправлялись когда-то поезда в направлении Орлеана, Тулузы и Бордо. Для удобства пассажиров в здании вокзала даже был построен отель на 370 номеров, с ресторанами и конференц- залами. Однако здание, созданное в 1900 году, оказалось малогабаритным для длиннющих современных составов, и в 71-ом году его решили снести, но Жорж Помпиду, который на тот момент был президентом Франции, высказал идею о преобразовании вокзала в музей.
К музею Орсе (этот музей на левом берегу Сены) мы (я намеренно, вы поймёте, отматываю ленту повествования чуть назад) добирались из отеля
пешком через парк Тюильри, где нас гостеприимно встретил Оранжери (Musee de L’Orangerie), который не входила в планы этого дня, он не входил в планы вообще. Однако именно Оранжери задал, собственно, планы дню следующему.

Итак, музей Оранжери. Вы, конечно же, видели и причём неоднократно репродукции Лилий Клода Моне. И я – не исключение. Этакие небольшие, нечёткие, размытые, словно через пелену, изображения известных плавучих цветов. (В общем-то, будучи
лишь праздным любителем, отнюдь не профессиональным ценителем искусства, именно так, как упомянуто выше, я и воспринимала в своём сознании манеру импрессионистов изображать действительность: через призму тумана.) Но увидеть эти полотна воочию мне представилось именно по пути в упомянутый выше музей Орсе. И я не смогла
не воспользоваться удачной возможностью, а оценила её как счастливый случай. Сам парк Тюильри провёл нас дорожками с тем же пачкающим гравием (вдоль Сены по правому её берегу) и вывел к Оранжери, после которого и значился мост, ведущий нас на левый берег. Я бы и не задержалась взором на Musee L’Orangerie (вокруг такое количество грандиозных строений, благодаря барону Осману (Haussmann), который в течение 17-ти лет без дня отпуска руководил обновлением лица города и отстроил Париж, который мы видим сегодня), если бы не репродукция тех самых Лилий на фасаде музея, приглашающая всех желающих взглянуть на них подлинных, писаных кистью самого Клода Моне.

Я не устаю благодарить счастливый случай за то, что в очередной раз была поймана его объективом, посредством чего без долгих искусствоведческих изысканий мне вдруг стала до простого понятна идея метода изображения действительности, названного импрессионизмом. Хотя, кто знает, может быть, родоначальник этого уникального метода – Клод Моне ничего и не имел в виду, он просто писал, вдохновлённый тем, что лицезрит.
А мы, вырванные из подобного визуального контекста, ограниченные малюсенькой репродукцией, не подозреваем, глядя на неё, ни о масштабе полотна, ни о его шедевральности, лишь, принимаем на веру мировое признание, порой, недоумевая, отчего в действительности слова «Моне» и «money» означают же одно и то же, лишь пишутся по-разному.

В Оранжери происходит волшебство: этакое проникновенное объяснение художественной идеи, поражающее на месте. Здесь становится и непрозорливому понятно, что помимо мастерства, трудолюбия и таланта, дело заключено в гениальности художника, ибо только гений способен на такое. Это грандиоз! Смотрите сами. Если не увидите через фото, езжайте в Париж, чтобы попасть под откровенное впечатление от этого уникального метода. Только представьте себя на секундочку, стоящим у полотна размером в огромную стену, вырисовывающим мелкими мазками то, что распознать можно лишь издалека. Это какое надо иметь видение фотографической перспективы, находясь вплотную к необъятному рабочему
полотну, чтобы воссоздать своими руками точную копию реальной действительности! Я отходила подальше и приближалась, чтобы запечатлеть в памяти и кусочки, и изображения целиком, затем, углубляясь в проходы, возвращалась взором снова и снова – какие же пейзажи и картины открылись моему (откроются и вашему, гарантировано) вниманию!

Мне, лицезрящей подлинник, немедленно захотелось увидеть собственными глазами, что называется вживую, оригинал: и эти лилии, и этот тёмный пруд, отражающий синие небеса (оттого и он сам такой ясно-синий), и любующиеся своим отражением же в живописном зеркале вод плакучие ивы. Мне захотелось пройтись и по мосткам
и теми тропами, по которым ступал сам Клод Моне. И мы отправились в Живерни, что стало темой нашего следующего дня.

В августе парижане в отпусках, уезжают на юга, а турист, как правило,
в конце этого месяца уже готовится встречать осень, сидя у себя дома. Мы, так получилось в этот раз, не планировали путешествие заранее, что противоречит семейным правилам, а решили нырнуть в неизвестность на удачу, и, сами того
не ожидая, не ошиблись. Город будто почувствовал нашу в нём необходимость и освободился от всего лишнего: не было ни толпы, ни свойственного столице Франции последнее время напряжения. Париж оказал завидное гостеприимство, что тронуло нас до глубины души. Уезжать не хотелось. Вернее, хотелось увезти, запечатлев на себе, ещё одно лёгкое его касание, french touch – и я подстриглась.
Париж должен быть в жизни каждого, должен пройтись по судьбе любого, неважно как и надолго ли, но обязательно. Париж заряжает жизненной энергией, дающей силы для нового взгляда, взгляда в перспективу.

Путешествуйте! Как важно повидать мир не на картинке! Что может сравниться с тем, чтобы воочию увидеть Лондон, Нью Йорк, Париж!.. Только подобное восприятие, пропущенное через вкусовые рецепторы сознания, может позволить почувствовать душой и сердцем то, что ты видишь, и соотнести действительность с твоей и только твоей реальностью. Не иначе.

2018. Август