Три письма

Привет, Сергей!
Ты интересуешься состоянием своего товарища. Пишу. Утро. Скоро на трудовую вахту, вечером сил нет добраться до компа и ответить. Выматывают заботы.
Вчера у твоего Феди случился приступ. Кровь пошла горлом. Желудочно-кишечное кровотечение — естественная история для последней стадии рака желудка. УЗИ, проведённое накануне,  высветило ещё одну онкологию — первичный гепатоцеллюлярный рак. Диагноз, правда, не подтверждён гистологией ткани печени, но на фоне существующей смертельной патологии ЖКТ это уже не имеет значения. Излишние хлопоты .
Однако в опасности товарищ. Надо вытаскивать из могилы. Оказываю посильную помощь, но ему она, как припарки покойнику. Наша контора приспособлена только под консервативную медицину, а тут требуется полостное вмешательство. Звоню в хирургию. Там спрашивают:
—Он транспортабелен?
—Не в коме пока.
Хирург:
—Ага. То есть очень близко.
—Практически на краю.
—В таком состоянии нужен покой. Это самая эффективная мера. Лучше не кантовать. От этого и умирают чаще всего.
Логично, хотя и не знал. Не сталкивался.
Звоню в «Скорую» — те тоже отказывают:
—Пусть умирает дома. В больнице и так мест мало.
Что делать? Пробую разное, но толку заметного нет.
Надежд мало. Только две — хирург или Скорая.
Если совесть у кого-нибудь из них проснётся.

2
С добрым утром, Степаныч! Извини, что суечусь. Извёл тебя поди своими вопросами. И всё же — что с Фёдором? Выживет?
Вообще, мы с ним везунчики. Всю войну петляли по лезвию топоров, бритв, ножей и — хоть бы хны. Ни даже царапины. Но у судьбы тоже есть мера. Ровно за месяц до дембеля в Кандагаре попали в засаду. Виной всему наша наивность. А может, случайность. Хотя на войне иногда между тем и другим разницы нет.
Весь день сопровождали колонну наших грузовиков с топливом, боезапасом, продуктами и медикаментами для окрестных гарнизонов. Под вечер возвращались домой. Устали. От жары трескались губы. Голодная слюна заменяла воду. Мысль только одна  — быстрее бы в часть и шлафен. На общем совете решили не петлять по горам. Двинулись через город. Напрямую. Это было рискованно, но не страшней, чем игра в русскую рулетку. 
Я командир. Вглядываюсь в темноту из своего люка на башне. Ни черта не видать. В Кандагаре в ту пору была только одна единственная лампочка. Она освещала только ворота тюрьмы. Вероятно, поток желанных и нежеланных гостей не иссякал здесь ни днём, ни ночью.
Но спокойно всё вроде. Кажется так. Надеюсь на то, что духи уже спят и просто не успеют вовремя организовать нам достойную встречу.
Опасно недооценивать врага. Местные давно уже научились на нюх определять шурави, то есть нас..
Дальше не помню — сознание снесло моментально. Только очнувшись, сообразил, что нас обстреляли из гранатомёта, самоходка потеряла ход, внутри остались только мы с механиком. А жив я ещё только потому, что Федя по рации сообщил о ЧП и успел задраить все люки. Хотя у самого были перебиты обе ноги и правая рука. Бабаи что-то орали снаружи, но, видимо, от бессилия. Гранаты, наверное, закончились. Нечем было нас окончательно добить Да и боялись, что примчится подмога.
Судьба остальных открылась только утром, когда на выручку прибыли наши. Из других членов экипажа и десанта, сидевшего на броне, в живых не осталось никого. Всех перестреляли басмачи с крыш окружающих мазанок.
Затем госпиталь. Я со своей контузией лежал в обычной палате, Федя — в реанимации. Осколками, отколовшейся от брони после взрыва гранаты, он был нашпигован, как кекс изюмом. Уже тогда врачи слабо верили, что он выживет.
Да вот же! И прожил потом двадцать лет почти в полном здравии.
Но тут на тебе — рак. Опять Кандагар…
Неужели нет бога? Помоги, дружище! Должна же быть какая-то справедливость на свете!

3
Сергей. привет! Ситуация, которую я тебе изложил накануне, получила развитие. Федя твой ночью умер. Умер в отделении проживания. Это грех смертный для лечащего врача, меня в частности. Но что терапевт может сделать там, где требуется хирургическая операция и просто милость судьбы? Врачи не боги. Некоторые из нас даже и на людей не очень похожи. Страдания больного — мелочь. ничто для многих соратников по цеху. Не более чем повод вытянуть с родственников гонорар, соответствующий собственным представлениям об истинной благодарности.

Никто не хочет брать на себя ответственность бескорыстно. Риск тоже не нужен никому. Тот же хирург: умри твой Федя у него на руках, — это ж скандал. А то и до суда дело дойдёт. Теперь все эти радости достанутся исключительно мне.

Ещё со времён незабвенного СССР нас учили, что между рабочими и их руководством противоречия есть, но они не содержат в себе никакого классового антагонизма, потому и пряники и кнуты делятся между ними поровну. Сейчас иные времена: социальное неравенство стало дикой явью.

О больном теперь думает только он сам. Врач размышляет о помощи, которую ему стоит оказать без боязни пострадать от начальства. Отсюда расписки ото всех сопричастных сторон: мол, в случае чего претензий не имеем. . Начальство думает о статистике. Всякая дополнительная смерть во вверенном ему подразделении пилит сук под дальнейшей карьерой.
Такой вот идиотизм снизу, сверху и вокруг.

После заключения патанатома случай со смертью Фёдора будет разбираться на общем собрании. Крайним, по мнению администрации больницы и всей прогрессивной общественности, будет,  естественно, лечащий врач. То есть я.

Судьба причудлива, Ждать от неё можно чего угодно. Но жизнь только тогда имеет смысл. Когда, несмотря ни на что, ты надеешься на лучшее.