Последний полет

Теплый мутный свет падал с высоких фонарных столбов, выстроенных возле широкой, но совершенно пустой трассы. Он с трудом проходил сквозь плотный морозный воздух, цепляясь за маленькие хрустальные снежинки, отливавшие в нем серебряными каплями, и растворялся, не долетая до глубоких сугробов на обочине. Сокрытые темнотой они все равно поблескивали своими ледяными, без единого зазора корочками льда. Издали они могли напомнить ночную непроглядную даль небес, с рассыпанными на ней, как на ковре, алмазными хрусталиками звезд.
За сугробами, стоило ступить два шага, сразу же начиналась кромешная темнота, и только пушистые верхушки припорошенных снегом елей, выделявшихся на общем фоне тоненькими очертаниями иголок по краям, можно было сказать, что земля там не обрывается. Асфальт тоже, как и сугробы, был покрыт ледяным панцирем, только уже не ровным, а бугристым и рельефным. Комочки, глыбки и целые пласты накладывались, наслаивались друг на друга, вырисовываясь в красивый орнамент, отдаленно напоминая старинный античный барельеф, высеченный из белого мрамора умелыми руками мастера. Звуков практически не было, поэтому среди шуршаний еловых иголочек и скрипучих постанываний старых стволов, хруст снега под чьими-то шагами  можно было сравнивать по громкости с выстрелами. Черные плотные валеночки, облепленные комьями снега, ровно, словно по метроному, вышагивали вдоль дороги. Снег уже давно засыпался внутрь голенища, из-за чего непокрытая носками кожа раскраснелась и припухла. Тонкие изящные ноги в махровых, но совсем не спасающих от лютого мороза пижамных штанах, наспех натянутая прямо на футболку широченная отцовская кожаная куртка, у ворота и на плечах уже сильно припорошенная снегом. И, наконец, вязаный шарф, обмотанный вокруг толстыми неаккуратными полосами, все еще ярился и силился противостоять ледяным снежным вихрям, однако преуспел в этом не сильно. Резвые порывы давно уже выведали все прорехи куртки и теперь радостно вихрились и, пританцовывая, залетали прямо в них, полностью обволакивая судорожно сжимающееся тело, выкачивая из него последние крупицы тепла. Ветру быстро надоедало это, он злился и рвался наружу, приподнимая края и то и дело распахивая куртку. Но сколько бы он не пытался оторвать полы ненавистной ему куртки, руки, одетые в добротные, обитые с внутренней стороны кожей варежки, каждый раз подхватывали их и с силой прижимали обратно к телу. Снег все равно успевал вместе с порывами ветра забраться под куртку, и-за чего тонкая ткань футболки в некоторых местах намокла и неприятно липла к коже.
Скрип снега прекратился. Тревожный момент в преддверии  оглушительного звука, казалось, длился не меньше нескольких минут. И эти минуты, утонувшие в вязкой тишине и липком тягучем ожидании стали для девушки худшими, ведь что может быть хуже оттянутой на секунды неизбежности, которая, играючи, позволила тебе посмотреть прямо в ее темную всепоглощающую суть перед встречей с неизбежным? Остановившись прямо под одним из серых обшарпанных столбов, девушка чуть пошатнулась, а затем совершенно неожиданно, даже для себя,  рухнула в сугроб на обочине. Голова моментально вжалась в плечи из-за резкого колкого, но непродолжительного страха, но грома не последовало. Тихое потрескивание корочек льда под телом слилось с продолжительным тягучим плачем древесных стволов вдалеке, и смутно напомнило девушке хруст желтоватых чуть сладких карамелек из детства. Хрупкая идиллия зимней ночи не разрушилась, и девушка тихонечко вздохнула с облегчением.
Она не спешила вставать. Все также сидя на снегу, она запрокинула голову вверх, позволив спутанным, в желтом свете фонарей казавшимся желтыми, локонам волос свободно спадать по спине. Через силу, из-за слипшихся с колким инеем  ресниц, девушка распахнула воспаленные, слезящиеся из-за ветра и холода глаза и уставилась в черноту зимнего неба. Темное бархатное покрывало плотным непроглядным куполом нависло над спящей землей, и только мириады мелких рассыпчатых звезд украшали его завихристыми узорами.  Снежинки падали оттуда прямо на горячий свежий румянец, тут же таяли и катились хрустальными капельками вниз. 
Шарф, закрывавший ранее нижнюю половину лица, спал, открывая чуть приоткрытые, покрытые мелкими темными трещинками, бледные губы. Вот они дрогнули и выпустили дымчатые язычки теплого воздуха. Они завихрились, закружились, переплетаясь между собой в изящные фигуры, а затем, отдалившись слишком далеко, попусту исчезли, поглощенные вязким морозным воздухом. Не успели они раствориться, как вслед за ними выскочили новые. Заплясали в ведомом только им захватывающем и согревающем душу танце, но затем также быстро исчезли, ушли вслед за своими собратьями, продолжая эту бесконечную и бессмысленную вереницу фигур.
Девушка зевнула, прикрывая ротик огромной темной, покрытой снегом варежкой. Старая плотная ткань промокла и заледенела, так что девушка скинула варежки одну за другой, обнажая темно красные, покрытые свежими царапинами потрескавшиеся руки с длинными тонкими, как узловатые соломины, паучьими пальцами.
Девушка с минуту просто глядела на них, будто не узнавая. Сжимала, разжимала окаменевшие скованные тягучей болью руки. Затем резко раскинула их в стороны, да так, что покоящиеся на рукавах снежинки вспорхнули обратно в небо, а потом плавно опустились обратно на землю, слившись в единую массу и затерявшись среди белоснежного покрывала. И девушка рухнула следом. Она лежала, вглядываясь в убаюкивающую спокойствием темноту и что-то искала. Она сама не знала что, но в ее судорожно вздымающейся груди возникло гнетущее, совершенно незнакомое и  дикое чувство опустошенности. В ее душе сияла глубокая всепоглощающая бездна, такая же бархатная и темная как сама ночь.
- Интересно, чего не хватает, правда же? – Прозвучал вопрос в пустоту. Девушка старалась держаться, но шуршащий и хрипящий голос заметно дрогнул.
Никто не ответил. Ни мягкое небо, ни бриллиантовые звезды, ни податливый рассыпчатый снег, и даже ни желтый мутный свет фонарей, обнимавший ее. Все они были близко. Настолько близко, что достать их не представлялось возможным. Они не услышат тебя, не бросят даже мимолетного взгляда. И ведь она понимала это, но все равно понадеялась на чудо. На то самое, про которое так часто рассказывают у камина и о котором сочиняют детские сказки.
Девушка рассмеялась. И этот смех, чистый, громкий, яркий и открытый, взмыл вверх, к небу, расталкивая снежинки, теплым паром продираясь сквозь колкий морозный воздух. Он долетел до темноты, расправил свои могучие плечи и прозвучал. Звонко, надрывно, и как-то печально поплыл он по темному бархатному покрывалу, среди мелких серебряных звезд над темными смазанными верхушками заснеженных елей, и также резко рухнул вниз с пронзительным птичьим свистом. Вернулся обратно, да так и застыл в улыбке на бледных, уже холодных губах.