Крыло Серафима. Ожидание

ПОВЕСТЬ

Часть первая

ОЖИДАНИЕ

– Женька! Томка! Где вы? – кричала мать со двора. Вихрастый мальчишка лет одиннадцати и шустрая, черноволосая девчонка с тонкими косичками лет девяти, сидели почти на самой верхушке тополя. Они любили взбираться на него, он укрывал их ветвями от посторонних глаз и помогал на некоторое время избавиться от вечно прилипающей к ним младшей сестренки Верочки. Они сидели, не шелохнувшись и смотрели тоскливым взглядом на дорогу, петляющую по лугу к железнодорожной станции.
 
– А я знаю, где они! – прошептала семилетняя Вера, подходя к матери. – Только если я тебе расскажу, они опять будут дразнить меня ябедой.
 
– Не будут! Я им покажу такую ябеду.., придумали чего! – уверила ее мать серьезным видом.

– Они на тополе сидят! – затаив дыхание, проговорила она.

– А, вот вы где! – прокричала мать, подходя к раскидистому дереву и высоко задрав голову, погрозилась жичиной.
 
 – Слезайте, окаянные, вихром вас сдуйта! Ишь чего удумала! Хуже малого, – постыдила она девчушку. – Не хватало тебе еще свалиться да разодраться в кровь! Не девка, а сатана, прости господи!
 
– Да мы отца высматриваем! – крикнул Женька. – Вдруг он сегодня с фронта приедет, а мы и не заметим, как. Может его под руки вести надо, сама говорила, что ранили его! – обиженным голосом оправдывался он, растревожив незаживающую рану на ее сердце.

Тоска сдавила горло, выдавив слезу. Уж скоро год, как кончилась война, а его все нет. Заждалась, истерзалась вся. Она отвернулась, машинально смахнула со щеки влагу и пошла в дом, опустив хрупкие, но выносливые плечи.
 
– Мам, че хотела-то? – крикнула вслед Томка.
 
– Насмыгать лебеду для хрюшки надо! – ответила мать, слегка повернувшись на зов.
 
– Ладно, насмыгаем! – в один голос прокричали дети. Слезая осторожно с дерева, Женька втихаря от матери показал Верке кулак.
 
– У, белоруска! – щелкнул он ее по лбу, пробегая мимо.
 
Она втянула тоненькую шейку в маленькие плечи и, зажмурившись, провокационно, нараспев пропищала: «М-a-a-м...».

– Только и знаешь за нами следить да жаловаться, толку от тебя никакого нет! – дернула ее за рукав быстрая Томка и побежала догонять брата.
 
В хлеву резко пахло навозом. За дощатым загоном хрюкала свинья. Женька распугал мирно копающихся в курином помете кур. Они закудахтали и бросились врассыпную. В углу курятника стояли два ржавых ведра. Он схватил их и на выходе стремглав, выдернул красивое перо из хвоста петуха. Тот в страхе шарахнулся в сторону, смешно захлопав крыльями.
 
– Это тебе! – как бы невзначай сказал Женька Томке, и ловко воткнул перо в ее волосы. Они о чем-то разговаривая, поплелись к ферме, где на навозных кучах росла густая лебеда.

Рыдая от обиды, Верочка вбежала в дом.
 
– Мам, почему меня называют белоруской? Ведь я не белоруска, правда? – с затаенной надеждой заглядывала она в глаза матери, сидящей у стены на лавке.

Девочке так не хотелось быть белоруской. Она думала, что это, что-то очень плохое, если ребята постоянно дразнят ее таким словом.
 
Мать ласково обняла её и посадила к себе на колени. Хрупкую душу ребенка охватило чувство покоя.
 
– Есть на нашей земле такая страна и называется она Белоруссия, – слегка покачиваясь из стороны в сторону, заговорила мать. Твой папка там служил в Красной Армии. За хорошую службу начальство наградило его отпуском. Потом родилась ты. Вот все и говорят, что он привез тебя из Белоруссии. Но мы-то с тобой знаем (подмигнула она дочке), что ты родилась здесь, вот и в метрике написано! – она поставила девочку на пол и достала из сундука узелок, где хранила документы и нашла зеленую бумажку, сложенную книжечкой.
 
– Ты пока не умеешь читать, но в ней написано, что Клокова Вера Серафимовна родилась двадцать девятого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года в поселке Новомосолово Шелуховского района Рязанской области.

 
– Ура! Ура! Я не белоруска! – захлопала она в ладошки, притоптывая ножками, обутыми в ботиночки, доставшиеся ей от старшей сестры.
 
– Иди поиграй! – сказала мать и достала с печки тряпичную куклу почти с плоской головой.
 
– Мам, а ты еще сошьешь мне куклу? Я ее Маней назову, а то Катьке скучно одной. Правда дочка? – прижимая по-взрослому к груди игрушку, обратилась она к ней, будто та живая.
 
– Сошью обязательно, – пообещала мать.
 
Стараясь не уронить куклу, Верочка осторожно перешагнула через высокий порог и довольная разрешенным вопросом, пошла на улицу, где за домом торчал огромный пенек, который в данный момент будет служить ей воображаемой сценой, для воплощения фантазий при игре в дочки-матери.

***

– Тась, Тасюшка... – тихим, слабым голосом звала ее из горницы больная свекровь.
 
– Чего тебе, мамань? – откликнулась она.
 
– Поди суды, помоги мне слезть.
 
Тася резко встала с лавки и быстро вбежала в горницу. Свекровь сидела на краю кровати. На ней была надета длинная рубаха, из-под которой торчали сухие, в синих прожилках ноги, редкие седые волосы слегка свалялись и упали на плечо. Она держала исхудавшее тело тонкими с отвисшей кожей руками.  Опираясь кулаками на постель, застеленную самотканой дерюгой, пыталась слезть с кровати.
 
– Подведи меня к окну, хочу на белый свет поглядеть!
 
Тася натянула на ее ноги шерстяные носки, осторожно взяв за локоть обняла за талию, и подвела свекровь к окну.
 
Облокотившись на подоконник, мать мужа долгим прощальным взглядом глядела на пожухлый луг и узенькую тропку, сбегавшую к малому озерку. Рядом с домой, в земле копошились куры, у озерка гоготали и хлопали крыльями чьи-то гуси.
 
– Ох, Батюшка Белый Свет! Какой же ты красивый! – сказала она таким тоном, что у снохи защемило сердце
.
– Чтой-то она? Иль помирать собралась, не приведи господи, – подумала Тася.
 
– Все,  веди меня скорей на место, устала я, – сказала старая женщина и зашлась в надрывном кашле.

Она умерла тихо, под самое утро. Томка, вынырнув из-под лоскутного одеяла, нащупала на полу старые чуньки – обрезанные валенки, впрыгнула в них и пошлепала на двор. Проходя мимо бабки Федоры, ей показалось, что та как-то неестественно запрокинула голову, открыв рот. Она на цыпочках подкралась к ней, толкнула в бок и шепотом спросила: «Бабуль, ты чего?  Почуяв неладное поняла, что случилось то страшное, чего она боялась больше всего на свете и во всё горло заорала – ма-маа, бабуля померла...»

– Ты че говоришь-то?– повернулась на бок мать и спросонья безумными глазами уставилась на дочь, которая явно была не в себе.
 
Подбежав к свекрови, убедилась, что та поднялась вчера с постели перед смертью.
– Ой, ой! – запричитала мать. И на кого ж ты меня оставила. Как же я теперь жить-то буду... Чего, Симке-то скажу?

От крика проснулись Женька с маленькой Верочкой, заражаясь плачем друг от друга, дети вопили на разные голоса, облепив со всех сторон, теперь единственную, мать, которая будет для них опорой на всю жизнь.
 
Опомнившись и приласкав детей, Тася велела девочкам забраться на печь, чтобы не мешались, а Женьку послала к Ереминым.
 
– Сбегай, сынок, за теть Параней, пусть придет, поможет бабушку обмыть.
 
Женька надвинув ботинки, что есть духу помчался к соседям через несколько дворов.
 Небольшая избушка в два окна подсказала раздвинутыми занавесками, что обитатели давно встали.
 
– Кто там? – открывая засов, спросил мужской голос.
 
– Дядь Петь, теть Параню позови!
 
– Случилось что-то?

– Бабуля померла.
 
– Тьфу ты! Когда ж беды-то закончатся? – сухо плюнул хозяин дома и крикнул: «Паша, иди, Тася зовет, горе у них!»

– Какое горе? – испугалась миловидная, черноволосая женщина с прямым пробором на голове, быстро повязывая клетчатый платок.
 
– Бабуля померла... – заплакал он, подрагивая худыми плечами.

От жалости, взяв его за руку, подруга матери, добрая тетя Параня прижала рыдающего мальчика к груди, достала из кармана припрятанный кусочек сахара и положила ему в с потевшую ладошку.

К восьми часам утра тело бабушки было убрано в заранее сшитый саван и положено на лавку в переднем углу под образами, до тех пор, пока деревенский плотник Кузьма не изготовит тесовый гроб.
– Парань, чем поминать-то не знаю? – спросила тоскливым голосом теперешняя хозяйка дома – Тася.
– У Галкиных возьми квасную гущу да навари квасу! – посоветовала та.
– И правда... Так и сделаю, – успокоившись, согласилась она.

В трех километрах от деревни Клоковка и пятистах метрах от поселка Липецкий, на взгорке расположился погост. Там и похоронили на третий день после смерти любимую бабушку Федору по прозвищу «Бабка Трактор», за неимоверную силу и здоровье, сгоревшую в считанные месяцы от крупозного воспаления легких. Федора простыла, растаскивая навоз по огороду на обманчивом весеннем солнышке. Было ей шестьдесят семь лет. Свежий холмик вырос рядом с могилкой ее деспотичного мужа Клокова Федора Егоровича, который умер четырьмя годами раньше от паралича, но об этом позже…

Помянув покойную скудной окрошкой, забеленную молоком, припасенной на всякий случай самогонкой – соседи, перекрестившись со словами «Упокой ее господи! Пусть земля ей будет пухом!» – расходились по домам, оставив одну Тасю с кучкой малых детей (до прихода с войны находившегося где-то в далеком краю на излечении тяжелых ран – ее мужа Клокова Серафима Федоровича).
 
Вечерело. Наступила пора встречать корову. Женька и Томка пошли с прутиками на выселки навстречу стаду и без всяких пререканий взяли с собой младшую сестренку, чему та была очень рада. Вложив свои маленькие ладошки в ладони брата и сестры, она браво шагала между ними. С сегодняшнего дня беда, объединившая их, научила на долгие годы по-настоящему любить друг друга.
Намаявшись за эти три бессонные ночи, читая молитвы по умершей свекрови, Тася с детьми улеглась спать на печи и, едва сомкнув веки, провалилась в бесчувственный сон, но уже с первыми петухами была на ногах. Растопила печь, поставила в чугунках варить картошку в мундире, щи из кислой капусты, бросив в них соленый кусочек мяса, с вечера отмоченный в воде. Взяла подойник и пошла доить корову. Впереди было много работы. Надо успеть разнести почту, накопившуюся за три дня и обежать три деревни: Малиновку, Липецкий поселок и Клоковку.

Была середина августа. Небо налилось насыщенной, холодноватой си-невой. Солнце то и дело пряталось за ослепительно-ватными облаками. В садах пахло созревающими яблоками. Тася шла по пыльной дороге, на боку висела тяжелая сумка с письмами и газетами. Длинный пятикилометровый путь уводил ее мысли в далекое прошлое...

 Далее "Сватовство"