Сватовство

...Четырнадцать лет прошло с тех пор, как в ее дом постучали сваты.
     Была зима. В доме тихо постукивали спицы. В ловких руках вязальщицы с каждым рядом провязанных петель вырастала мужская перчатка. Мысли о неразделённой любви вытекали слезами, застилая опухшие глаза и нарушая схему рисунка. Тася страдала и была на грани срыва. Она прокручивала в голове события последних дней и думала: где допустила ошибку? Ведь всё так хорошо складывалось, и вдруг на тебе – измена!

    – Почему, почему, почему? Ведь ты говорил, что только я – единственная в твоём сердце, а сам за моей спиной с Нюркой шашни крутишь?! И та хороша! Подруга называется?! Врёт ещё, что ничего не было у них с Серафимом,  что он ей безразличен. Да кто ей поверит! Разве можно в него не влюбиться… Ведь он такой…такой… Даже объяснить невозможно, насколько он хорош! –   И вдруг, уткнувшись в готовую перчатку, уже осыпала её поцелуями горячих губ, представляя ладони того, кому предназначался этот подарок.

     Её привлёк посторонний шум. Она выглянула в окно и заволновалась. Схватила зеркальце, припудрила заплаканное лицо.
 
 Повозка, запряженная гнедой лошадью, тихо поскрипывая полозьями, остановилась у околицы.

– Кто там? – отозвалась она на стук в оконце, открыв дверь в сенцы.
– Люди мы торговые. Ездим по деревням да селам, товар добрый покупаем. Подсказали нам, что в этом доме как раз такой товар имеется. Ваш товар, наш купец!
 
«Ой, мамушка родимая!» –, схватившись ладонью за рот, соображала, что надо отвечать.
 
– Есть такой товар да слишком дорого стоит! – не растерялась семнадцатилетняя девушка.
 
– А ты открывай не томи, самим поглядеть охота!
 
Тася засуетилась, забегала по избе в поисках платка. Схватила с печи коричневую, окаймленную толстыми кистями шаль и выскочила в сени. Дернула щеколду и открыла дверь. На порожке стояли три человека: отец жениха, кум и дружка.
 
– Проходите, люди добрые! – пригласила она их в избу.
 
Войдя в дом, мужики сняли шапки. Федор Егорович перекрестился на образ Спасителя и, кашлянув в шапку, предложил одному из сватов:

– Ну, кум, говори ты!

Кум Иван помялся и без обиняков сказал:
– От Серафима мы... Сватаем тебя за него... Парень он хоть куда! Тракторист! Сама знаешь – не последний человек на деревне и гармонист, к тому жа! Да и ты девка знаем незряшная, хозяйка вон какая! Все у тебя на местах, чистоплотная! Че уж тут говорить – пара хорошая!
 
Дружок Петька понимал, что выполняет серьезную миссию и больше всех был заинтересован в положительном результате этого дела. Зная Тасин норов, боялся, что она скажет «нет», и тогда Симка, пожалуй, как пить дать, раздружится с ним, чего он очень не хотел и, впялившись глазами в Таську, гипнотизировал ее, требуя мысленно сказать «да».
 
«И за каким чертом его угораздило Нюрку ущипнуть за место ниже поясницы!» – ругал себя Петька. – Та дура как заорет и давай молотить его обеими руками. Симка, чтоб утихомирить разъяренную девку, ухватил ее руки и заломил их ей за спину, вплотную прижавшись к ее пышной груди. Со стороны можно было подумать, что он хотел ее целовать. И надо было в этот самый момент Таське вынырнуть из-за угла. Увидев такое дело, та резко повернулась и ушла прочь.

 Напрасно Серафим дежурил у ее ворот несколько дней. На его стук в окно она не подавала никаких знаков присутствия, а на плясках в избе тетки Вари весело хохотала с Илюшкой Апраксиным и пела задиристые частушки, намекая на его – Серафима – измену.
 
После очередной вечеринки Симка и Петька ждали на обратном пути от Тасиного дома расфранченного Илью. Он был один у родителей, и достаток, царивший в его доме, позволял добротно одеваться. На нем были надеты суконные брюки, заправленные в новые валенки, овчинный тулупчик до колен и шапка-ушанка. Илья думал о девушке, которая нравилась ему до боли в сердце. Все в ней ему было мило. Тонкая складная фигурка, длинная черная коса, спадающая до пояса, не давали ему покоя и снились почти каждую ночь. При встрече с ней он краснел и немел от смущения. Илья тайно любил ее и боялся подойти первым. А когда подруга возлюбленной – розовощекая Маня Бадаева, днем у пруда передала ему, что Тася хочет, чтобы он проводил ее сегодня до дома после посиделок, он не стал долго раздумывать и сразу согласился.
 
Тася замечала постоянно следившие за ней с потаенной любовью глаза Ильи и выбрала его объектом мщения.
 
– Что у тебя с Клоковым? – спросил он в первый день, провожая ее до плетня.
 
– Ничего! Что было, то былью поросло! – сказала она как-то неестественно бойко.
 
Еще тогда ему подсказало сердце, что его ухаживания за ней будут напрасными.

– Илья! – окликнул его Петька.
 
– Че надо? – откликнулся он на зов.
 
– Поди сюда! Тут к тебе разговор имеется!
 
Илья заволновался, но все ж таки пошел к амбару, где, пряча в карманах кулаки, ждал его с бойцовским видом Серафим.
 
– Ну че, жених, в морду захотел?..

– За что? – смело спросил Илья.
– А ты как будто не знаешь...
 
– Не знаю... Хотя, догадываюсь.

– А коль догадываешься, тогда предупреждаю. Если еще раз увижу тебя с Таськой, убью! – решительно прошипел соперник.
 
– Ну, это мы еще поглядим, кто кого! – уверенным тоном охладил он пыл Серафима. – Это не нам решать, а ей!
 
– Вот и посмотрим, как она решит! – Симка резко повернулся к проторенной в сугробе тропинке и зашагал с другом к своему дому в соседнюю деревню.
 
Придя среди ночи домой, Симка открыл незапертую дверь и осторожно, чтобы не разбудить домочадцев, прошел за шторку, лег на кровать и забылся тревожным сном. О женитьбе вопрос был решенным.

Утром распаренная в чугунке пшенная каша с кусочками ветчины была выставлена на стол заботливыми руками Симкиной матери. Прижав к груди круглый хлеб, она ловко отрезала ломти и раздавала едокам. Во главе стола сидел хозяин дома – Федор Егорович.
 
– Мать, как у нас с запасами, хватит до нового урожая? – спросил он.
 
– Хватит, хватит... Картошки полный подпол, полкадки ветчины, грибы сушеные и соленые, капуста кислая с мочеными яблоками да зерна пуда три в ларе будет... Симка-то, слава Богу, трудодней вон скольки выработал! – гордо произнесла мать. – Да и едаков-то у нас не ахти сколько много. Мотька в Москве на фабрике хорошо зарабатывав, вон ишо и нам подарки привозит! У Анны своя жизнь. Муж у ей мастеровой, хозяйственный.– хлопоча у печи, ворковала мать.
 
- Надо бы к ним в гости доехать, ребяткам орешков отвезть.

- Да орехи-то мы с тобой, им ещё на Сдвиженье, все и отвезли.

– Мам, небось устаешь по хозяйству-то?– вдруг в разговор вступил сын.
 
– Куда ж деваться, слуг у нас нету! – вздохнула она.
 
– Скоро помощницу в дом приведу, полегче тебе станет! – ошарашил он родителей.
 
Мать, сложив руки на груди, замерла, думая о какой-такой помощнице идет речь.
 
– Жениться я надумал, прошу вашего благословения!
 
Федор Егорович положил деревянную ложку рядом с миской, вытер указательным пальцем усы, встал и перекрестился на образа.
 
– Дела так дела... – проговорил он нараспев. – На ком же женисси? – полюбопытствовал он.
 
– На Тасе Правкиной с Малиновки.
 
– Ксенофонта Никитича дочь, что ли?

– Да она самая! – и не дав опомниться, протараторил: «Завтра сватов засылать будем, крестного предупреди!» – и, схватив шапку и пальто с гвоздя, выскочил в сени. Громыхнув дверью, он отправился в правление на разнарядку.

... – Ну че скажешь, согласна за Симку замуж идти, аль нет? – спросил настойчиво Федор Егорович.
 
От радости перехватило дыхание. Гордость не позволяла сказать торопливо – «да», и «нет» сказать было страшно. Вдруг они развернутся и уйдут навсегда, а ей останется пожинать плоды своей гордыни. Она и так казнила себя за то, что впутала в свою историю Илью и не знала, как распутать этот клубок. Ему она не позволяла даже обнять себя, не говоря уж о поцелуе в щеку. Как замирало сердце, когда на посиделках Симка разворачивал меха русской гармошки и красивым грудным голосом пел страдания. Ей так хотелось подойти к нему и на глазах у всех обнять, но тогда позору было бы на всю деревню. А мать, пожалуй, приехав из Ленинграда, и прибила бы. Зная ее норов, Тася в этом не сомневалась. Ведь кинула она однажды в старшую сестру Шуру лошадиным сушеным котяхом и новые ее туфли затоптала в свежем навозе. А все из-за того, что та самовольно истратила на эти вещи деньги, которые сама и заработала, нанимаясь копать картошку. Бедная Шура, как она горько рыдала, забившись на сеновале, оплакивая свою дорогую покупку…


Далее "Мать и Мачеха"