Дети Небесного острова. том 2. глава 49

"Пламенная правда"

Осилив длинные протяжённые ступени, переступив порог и с непостижимым усилием захлопнув за собой массивные двери, не давая себе повода и отдышаться, старик-часовой понёсся далее.
Больное сердце неудержимо рвалось из груди, пока он поднимался по нескончаемым лестницам и плутал в запутанных коридорах, в панике дёргая ручки различных запертых дверей трясущимися мозольными руками. В затуманенной голове его истерично билась лишь одна мысль – успеть отыскать будущее Небесного острова, его мудрую правительницу, пока ослеплённый возмездием народ не опередил его.
 Перед ним мелькали всё новые и новые двери, но он, чуть ли не плача от обрушенного на него давления безысходности, понимал: все они не те…
Миновав первый этаж дворца, стена которого были сплошь завешаны канделябрами и настенными свечами, умиротворённо горящими в полутьме, тщательно и бережно хранимыми полотнами с портретами предшествующих господ Небесного острова и прочей старинной реликвией, тем наследием острова, плывущего по облакам, что прошло сквозь глубины незапамятных веков, неуклюжим вихрем метнувшись мимо двух тяжёлых, украшенных поистине дорогой, искусной позолотой, туго затворённых створок зала с витражами, где, по обыкновению своему, любила коротать редкие и мимолётные времена покоя и свободы всемилостивая госпожа Анн, неловко, но стремительно проковыляв мимо более простой по своему строению, но не менее тяжёлой и внушительной дверки, знаменовавшей начало тернистого и несколько утомительного пути в древнее пристанище подавляющего большинства небесных архивов – дворцовой библиотеки, он продолжал бежать. Упрямо и неукротимо, напрочь забыв обо всех своих прежних недугах и слабостях, потеряв знание своего почтенного возраста, даже тогда, когда и до того медленное, хриплое дыхание его, стало неумолимо обрываться, когда истощённое сердце принялось колоть и щемить до помутнения в глазах.
Сквозь бледную, прозрачную поволоку, накрывшую его взгляд, он мог видеть бесчисленные линии других, самых многообразных комнат, но понимал, что не в силах найти то, что ищет, и на душе у потерянного, истерзанного страхом пожилого слуги становилось лишь больнее.  Так было до тех пор, когда изнеможённый взгляд его расплывчато не запечатлел широкую дверь с позолоченной ручкою, к которой на время ночи было приставлено два недвижимых стражника.
Плечистые, высокие мужчины, как и обычно абсолютно сдержанные и холодные, предваряли вход в изысканную утончённую комнатку, непоколебимо и уверенно сжимая свои грозные орудия – могучие, острозаточенные, натёртые до блеска, хоть и малость искривлённые алебарды – в одной руке, а другую держа у широкого пояса из толстой кожи, по разным сторонам которого были закреплены ещё несколько дополнительных приспособлений, что должны были помочь при непредвиденных обстоятельствах – в случае безотлагательной защиты госпожи: по огромному мечу, щедро обсыпанному позолотой с драгоценными камнями, несколько кинжалов, самых разнообразных видов и форм и по одной сабле на каждого. Взгляд их был ясен и чёток, будто они заступили на службу, совсем недавно очнувшись от глубокого сна, но в то же время казался весьма задумчивым и напряжённым, но глаза стражей были непроницаемы – сквозь них оказалось невозможно разглядеть и понять самую крошечную их мысль.
Несмотря на кажущуюся отчуждённость от дворца, от всего того изобильного убранства, что они охраняли, уравновешенные непреклонные стражники заприметили приземистую, спешную, но неловкую фигуру старичка-часового ещё издали и с уважением кивнули ему, когда прислужник правительницы Небесного острова стремглав ринулся к ним, стирая проступившие капли пота с покрасневшего лица.
Отставив прочь все дворцовые порядки и уклад, он резко остановился перед ними и тут же схватился за сердце, которое, как чудилось ему тогда, давно было готово разорваться в его немощной груди. Когда неумелые его ноги, обутые в простую крестьянскую самодельную обувь из прочного тёмного волокна, наконец-то убавили свой поспешный ход, старик в один момент смог ощутить всю печаль и уязвимость, какая была послана ему прожитыми долгими годами: на болезную спину почти сразу навалился невыносимый груз, что мгновенно, с завидным упорством принялся клонить его к земле, слабые лёгкие сдавило страшной тяжестью, похожей на увесистый камень, так упрямо не дававший ему вдохнуть, сбросить с себя эту суровую помеху, в сощуренных глазах, и без того с солидным возрастом начавшие безвозвратно и жестоко терять свою прежнюю достойную остроту, внезапно зародился тёмный туман, который ему с неописуемым усилием удалось стряхнуть со своего взгляда.
Хотя, это вряд ли ему помогло, поскольку перед его оторопелым взором продолжали мелькать расплывчатые картинки, размытые приглушённые пятна, посредственные очертания дворцовых стен, предметов, величественно их украшавших, и двух обеспокоенных стражей, которые разом нагнулись к бедному уморённому господскому прислужнику и стали с опаской вглядываться в его сморщенное бледное лицо. Несмотря на весьма явное выражение тревоги, они предпочли не разрывать уже прочно устоявшуюся в пределах дома правительницы тишину, так и не промолвив ни слова, способного тотчас прояснить ситуацию, и не решились прекращать своё безмолвие, терпеливо ожидая того мига, когда часовой всё-таки придёт в себя и сможет объяснить свой нежданный и неожиданный ночной визит.
В то же время, несчастный старик, предвестник опустившийся на владения госпожи бури, собрал внутри себя все оставшиеся крупицы сил в своём ослабевшем и неслаженном теле, запасы которых таяли и истощались с невообразимой скоротечностью. Торопливо смахнув прозрачные слёзы, застывшие на его ресницах, вскинув вверх просветлевший взгляд, он почувствовал неимоверное облегчение, от того, что сумев поднапрячь зрение, ему наконец-то удалось в полной мере рассмотреть черты верных господских стражей, кои, всецело удостоверившись, что пожилой часовой постепенно возвращается в действительность, аккуратно отстранились от него.
Борясь с собственным бессилием, физической и моральной истощённостью, он вопреки всему смог совершить долгожданный глубокий вдох, сбросив с себя всё лишнюю кладь, безумно тяготившую его. Какой-то необычный наплыв внутренней радости и света поразил преклонного служителя госпожи Анн, когда он с непередаваемой жадностью взялся глотать ртом бесценный воздух, но, не переставая помнить о том, что сейчас – далеко не лучшее время для отдыха, вскоре отмёл от себя это занятие, возвратив себе былую расторопность.
Проделав было несколько мелких шажков к стражам, старик к своей досаде ощутил, что вновь теряет контроль над собой, что опять его бренной оболочкой овладевает нестерпимая усталость, заново начиная заполнять собой его беззащитное нутро. Однако для себя он уже давно решил, что отступать не намерен и обязательно должен донести горькую новость до повелительницы Небесного острова, его непревзойдённой госпожи и приложить все свои возможности к тому, чтобы обеспечить ей стабильную безопасность – иначе чем он будет отличен от тех бунтовщиков, вломившихся на территорию священных угодий госпожи и со всей мощью своей пылающей ярости поражавших сейчас благородную и жертвенную гвардию небесного двора?..
Переступая через себя, подступая к дверям заветных покоев, старик, как только мог, старался не думать об откровенных проблемах и изъянах, неудобствах, которые он испытывает в силу многих своих лет – в мыслях его звучало лишь желание поскорее, преодолевая всё, поравняться со стражами и попросить их доложить о его приходе госпоже, но с каждым его движением, возраст всё больше посылал ему напоминаний о себе, полусогнутые ноги неисправимо заплетались между собой, скользя по мраморному полу, блистающему в сиянии канделябров, усеивавших стены, и преданный слуга, едва не потеряв равновесие, с надеждой уцепился трясущимися окоченевшими пальцами, в первое, что попалось ему на пути –  в алебарду, что держал в руках один из охранников.
Судорожно вздохнув, он осторожно поднял голову вверх, смущённо узрев, что немало встревоженные стражи теперь смотрят на него почти в упор, вопросительно изогнув хмурые брови. Столкнувшись с их пытливыми взглядами напрямую, неловкий старик даже отпрянул на два шага назад от робости, но понял, что медлить более нельзя, неправильно и просто опасно.
- милостивые судари! Я прошу! Умоляю! Позвольте мне увидеться с госпожой! Это дело безотлагательной, жизненной важности!! - чуть не задохнулся старик, распаляясь перед господской охраной в трепетном беспокойстве, кое ему было уже неподвластно скрывать.
Склонив голову в потупленном смятении, безустанно сражавшемся в его чувствительном сердце с небывалым упрямством и настойчивостью, он оказался не намерен дожидаться их дозволения, ведь душа его так и порывалась ворваться в сокровенную опочивальню, он вновь подался к стражам, набрав в грудь побольше воздуха и, вытянувшись во весь свой возможный рост (который, к сожалению, так и остался весьма приземистым), и  упорно кряхтя от натуги,  попытался собственноручно раздвинуть неуклонно перекрещенные алебарды.
Оба несгибаемых служителя госпожи Анн совсем не обрадовались его дерзкой неуважительной выходке, которую, дряхлый старик-часовой сумел позволить себе лишь единожды за все его почтительные годы, и осторожно, практически вполсилы оттолкнули его от себя, постаравшись всё же не нанести ему серьёзного вреда, припоминая его заслуги перед госпожой, в услужении семьи которой тот состоял несколько больше, чем полвека, перед всем Небесным островом.
- наша прославленная госпожа сейчас отходит ко сну, не велено пускать, - хладнокровно и безжалостно отрезал страж, стоявший по правую сторону от двери – если желаете, мы можем доложить о вашем спонтанном приходе и прошении этим утром, после её пробуждения. Возможно, она сочтёт ваш приём необходимым и выслушает вас за завтраком.
Окончив своё гордое предупреждение, бесстрастный и жёсткий отказ, он кратко обменялся взорами со свои соратником, расположившимся напротив и до сих пор хранившем удивительную тишину. Старик тоже обратил на него свой глубокий, полный тоскливого ожидания и надежды на понимание взор, стараясь сохранить в отягощённой болью и страхом душе пусть ничтожную горстку, пусть одну ускользающую искорку истинной веры. Каково же было его разочарование, когда с некоторым усилием сфокусировав своё зрение, уже много лет не являющимся таким проницательным и зорким, каким оно служило ему в годы его далёкой юности и миновавшей зрелости, он, наконец, смог увидеть в его глазах чёткое уверенное одобрение мнения товарища. Он осознал, что поддержки ему сыскать неоткуда.
Хотя ответственные за покой и безопасность властительницы Небесного острова ясно видели тот нервозный панический испуг, ту необыкновенную резвость, что была вовсе не свойственна спокойному и меланхоличному старому слуге, отдавшему значительную часть своего бытия ныне мелодичным ноткам сладостной ностальгии по давешним временам и эпохам, относящимся к его юности и зрелости, неотвратимо канувшим в прошлое, которые так согревали и трогали его сущность, но один только их превосходящий взгляд, тусклое, но вполне отчётливое пламя, дало понять ему предельно чётко – они не посмеют ему подойти к правительнице Небесного острова и на расстояние пушечного выстрела, если тот заранее не посвятит их в суть настолько взбудоражившей его проблемы.
И он бы хотел им всё рассказать и объяснить, но с этой же, на первый взгляд, простой и вполне здравой, верной мыслью к нему пришло осознание того, что он просто не знает, с чего начать своё повествование, не менее пугающее, чем это неблагоприятное событие, положенное в его основу, пожилой прислужник не ведал, как наиболее правильно подойти к плачевной ситуации, второму в неизмеримой истории Небесного острова народному восстанию, и оттого в его пересохшем горле возник неприятный плотный ком, который он едва сглотнул.
Но тут же волнительный взгляд его упал на маленькое, красиво сделанное окошко, изящно обложенное мраморной каймой, поделённой на небольшие кусочки-плиты, словно составляющие белой мозаики. В поблёскивающем, очерченном на четыре части стекле он первоначально не узрел ничего, кроме опустившийся на Небесный остров беспросветный мрак, да очень приглушённый, почти и незримый свет редких звёзд, нечасто пробивающий решительную линию обороны ненастного щита, полностью отгородившего его от благодатного лунного сиянья – в кромешной тьме было не видно ни идеально круглого диска, ранее регулярно серебрившего необъятные небеса расслабляющим холодным сверканьем своих кратеров, ни прекрасного умиротворённого месяца, что также обыкновенно зависал над засыпающими небесными землями могучим вострым серпом…
Однако ощущение пронзительной настороженности и подозрительности отнюдь не собиралось отступать в нём и взыграло лишь сильнее, когда он увидел контрастно проявившиеся на фоне сумерек облачка густого блёклого дыма и яростные щепки расплавленного огня, брызгавшие по разным сторонам рыжеватыми, кроваво-алыми, а порой и жёлтыми россыпями. Он тут же догадался: это был огонь. Огонь, что густо источался из вероломных факелов обозлённого, неконтролируемого небесного народа, какой, вероятно, вопреки всем обещанным официальным заверениям дворцовой гвардии, судя по всему, всё-таки смог своим свирепым упорством и решительностью пробиться через главную линию обороны господских владений.
Сердце старика горестно сжалось, когда он попытался мысленно представить себе тот неслыханный беспорядок и произвол, те бесчувственные бесчинства, которые в сей же миг происходили у крыльца дворцовой резиденции: ясно, будто видя это в этот же миг наяву, он со сдавленной ненастьями грудью ярко и правдоподобно представил себе, как несколько крепких и мощных крестьян, одурманенные подстрекательством высокомерного торгаша-изменника, со всех ног кидаются в самую гущу защитников владений госпожи, злорадно грозя им пылающими факелами, оружие верных слуг Анн сильно истрепалось и погнулось, и их командующему не оставалось ничего иного, кроме как отдать приказ об отступлении, им же пришлось удручённо подчиниться. Несколько мятежников, во главе с торговцем-дроворубом, то и дело мелькали под сводами дворца, с огромным громоздким бревном на плечах, разя и разгоняя прочь некоторую группку молодых стражей, в коих ещё бурлила воинственная юношеская кровь – их последнюю серьёзную преграду на пути к дворцу и царствующей монархине, попавшей к ним в немилость.
С многочисленными ранами, порезами и ожогами внешняя охрана дворца была вынуждена отойти ближе к фасаду дворцовой резиденции, но злоумышленникам, видно, это было только на руку, ведь, отгоняя стражников, они всё дальше простирали свои корни, проникая вглубь господского двора…
Часовой еле опомнился от этой мучительной думы, раздиравшей его преданный дух и неукоснительную верность изнутри, растерзанный дух был готов взвыть истошным воплем от ужаса, обуявшего его. Ему казалось, что по прошествии двух-трёх минут он и сам, не изводя своих ушей, сумеет с лёгкостью услышать все крики, все восклицания и стоны людей, упрямо опустившихся на узкие протяжные ступени, выстилавшие дорожку к широким торжественным дверям пристанища владычицы Небесного острова.
Времени что-либо раскрывать хранителям покоев госпожи у него почти не было, но и оставаться в укоризненном бездействии он тоже не желал. Неторопливо, но храбро переведя свой взгляд с окна на двух стражей, он неожиданно для себя заметил тень недовольства, опустившуюся на их строгие лица, и так же внезапно ощутил странный всплеск возмущения, заколыхавшийся в его сознании. Отчего они не могут просто-напросто поверить ему, прекрасно зная о его безграничном благоговении к великодушной Анн, об их взаимном доверии с повелительницей? Почему не могут бескорыстно исполнить свой самоотверженный труд?..
Так или иначе, упёртый в своих убеждениях и предназначении старик-прислужник вновь вытянулся в росте, настойчиво и требовательно двинувшись навстречу своей цели – во что бы то ни стало, он почитал своим беспрекословным долгом предупредить Анн!..
- не велено! – уже более грубо и сурово пресёк один из стражников, в его укрепившемся, рокочущем тоне, ставшем на порядок громче, послышался прохладный перезвон железа. Насквозь видя подпитываемые стремления неуёмного старика, он быстрым и неумолимым рывком заслонил дверь величественной опочивальни своей спиной, лишь сильнее вцепившись пальцами в высокую наточенную алебарду.
- вам ясно было сказано! – жёстко прикрикнул другой охранник, слегка потеснённый своим товарищем, грозно замахнувшись своим оружием – раньше завтрашнего рассвета госпожа не сможет вас принять!..
Их безжалостные и прямолинейные заявления глубоко впились в разум часового, ужалили и задели его чистые помыслы. Его неустойчивые ноги в который раз подкосились, не совладав с равновесием и он в бессилии своём упал на колени, не ведая, что и думать, что чувствовать…
- да поймите вы!.. – хрипло, но искренне воззвал к ним он, протянув к ним морщинистые ладони – то, о чём мне нужно известить госпожу, очень срочно и не терпит никаких отлагательств! Это дело высшей, жизненной необходимости!! На кону судьба нашей госпожи, да и не только – вся история Небесного острова сейчас зависит оттого, отопрёте ли вы мне эту тяжёлую дверь, или нет! Внемлете, услышьте меня хоть в этот раз: госпожа, её дворец, слуги и государство – мы все сейчас находимся в чудовищной опасности!!
Когда он умолк, вкратце передав всё то, что так долго нёс в себе, сердце его опять страшно заколотилось, он уже не мог успокоить, дыхание практически прервалось. Через мутную пелену, снова застелившую ему очи, он смог распознать, что равнодушное неудовольствие в глазах стражи быстро сменилось на взволнованное удивление.
 Два служителя округлили свои щепетильные, прежде спокойные и даже несколько томные глаза, и, чуть склонившись пред стариком, видно, собираясь что-то уточнить и прояснить из его лаконичного, но очень эмоционального признания, однако внезапно до них донёсся скрип опрятной скромной дверки, что при блеске свечей озарялась напротив, и вскоре их вопросы опередил озабоченный, немного подрагивающий нежный голос:
- в какой такой опасности?!
Старик оторопело дёрнулся, повернувшись на звук, а стражники моментально приняли смирную стойку, будто готовились к войсковому смотру. Все они невольно замерли, и, с опаской обнаружив распахнутую белую створку небольшой, но уютной спаленки, тут же приковали к ней свои взоры. Присмотревшись к её расплывчатым тёмным очертаниям, что вмиг осветились порывистым огоньком, они очень скоро вздохнули с неимоверным облегчением, различив в ясном блеске пламени хрупкий девичий силуэт.
То была советница господского двора, младшая и горячо распекаемая дочь Анн, прелестная Люселия. Вероятно, очнувшись ото сна из-за посторонних криков, она вышла к ним в совсем простом ночном платье из шёлка, держа подставку со взволнованно тлеющей свечой на вытянутой руке. Волосы её, отливавшие медным оттенком в полыхании зажжённого огонька, что практически всегда были аккуратно приглажены к голове, ныне оказались непривычно спутаны при неожиданном пробуждении, глаза, первоначально блиставшие неярким светом сонливости, быстро переменились, когда в них отразилось сияние язычка ночной свечи – теперь в них зародилась боязливая, немного недопонимающая тревога.
Лицо старика немедля озарилось настоящей радостью, когда он смог распознать черты кровинки госпожи, осторожно парящей походкой прошествовавшей в их сторону, скользя миниатюрными балетками по сверкающему полу, но он не стал дожидаться, пока она подойдёт к ним вплотную, а сам с необычайной прыткостью кинулся к ней навстречу и в молении упал на колени, вызвав у молодой девушки подлинное негодование.
- Люселия, ясный светоч мой! – старый прислужник цепко схватил её свободную беленькую ручку, из-за чего та так и ахнула, весьма опешив и растерявшись – как вовремя ты пришла, моя милая девочка! Наконец-то эти двое перестанут препятствовать благу госпожи, уж к кому-кому, а к её законной дочурке они обязаны прислушаться!.. – эту свою фразу он процедил сквозь стиснутые зубы, не намереваясь прятать свою искреннюю неприязнь к недоверчивым стражам, в его взгляде на полсекунды загорелась какая-то странная вызывающая искра, когда он краем глаза вернулся к двум исполинам, смотревшим на него с большим недоумением чуть поодаль.
- я глубоко извиняюсь пред вами, судари, но я ничего не понимаю… - как можно более мягко и учтиво произнесла советница госпожи, неназойливо освободившись от хватки старика. Затем она поспешно опустилась к пожилому слуге, и, осторожно поставив возле себя подставку с пламенеющей свечой, заботливо взяла его за плечи, открыто и внимательно посмотрев в его глаза – я прошу вас, дядюшка Энри, успокойтесь. Расскажите обстоятельно, почему вам так необходимо повидаться с нашей госпожой, это точно не может ждать? Неужели нас постигло какое-то несчастье?..
- ничего от тебя не сокрыть, дорогой мой лучик!.. – поразился Энри, вытерев пальцами вновь повлажневший взгляд – нет, эта проблема ждать не может, поверь, моя чистая душа, я бы очень хотел этого. Скажи, дорогая Люселия, уж не я тебя воспитывал с младенчества, уж не мне, никчёмному старичку, госпожа поручила твоё обучение и не я ли с пелёнок тебя наставлял? Как я могу солгать тебе, гордость Небесного острова, если за всё твоё детство я привязался к тебе, учил тебя и готов был считать своей дочкой?.. – сделав тяжкий вдох, он опустил печальный взор, но договорил –вот, что я желал, чтобы ты знала… чтобы вы все знали, - поправился он, помявшись, и, пересилив себя, развернулся и шагнул к стражникам – нам нужно срочно выбраться из дворца, иначе госпоже нашей славной, как и нам самим придётся совсем туго!.. вы должны мне отворить! – громко, почти повелительно вскричал он и указал на окошко, в коем обжигающими брызгами разливалось пламя, придавая тучному щиту багровые оттенки, издали был слышен сдавленный хрип.
- ах! – скованно воскликнула господская дочь, испуганно прикрыв губы ладонью при виде бешеного неуправляемого огня её глаза широко распахнулись.
Ни теряя ни минуты, она подхватила на руки подставку со свечой и сорвалась с места, бросившись к стражникам. Стараясь выглядеть собранно и естественно, они раз за разом принялись отбивать ей поклоны, но взор их выдавал, что они перенеслись в истинное замешательство.
Будучи очень застенчивым и мягкосердечным человеком, Люселия не слишком любила демонстрировать своё достаточно высокое положение и дворянские корни, воспитание, что ей привили, велело ей быть тихой и деликатной, никогда не проявлять высокомерие, обязательно ценить и прислушиваться к окружающим людям, но, по-видимому, на этот раз, настала та исключительная пора, когда миролюбивой девушке взаправду следовало напомнить о себе и о выделенном ей статусе.
Потому она так быстро оборвала все их попытки объясниться и оправдаться, и сложив руки на груди, довольно величественно проговорила:
- я – Люселия София леди де Грассия, дочь великой госпожи Небесного острова Анн, её провозглашённая советница, и я приказываю вам отпереть эти двери!
Выдвинув такой неприкосновенный приказ, Люселия весьма смутилась, даже испугавшись на мгновенье самой себя, так как на её памяти не было ни одного подобного случая, когда ей приходилось так возвышать свой голос, чтобы все всё поняли. В следующую минуту её охватил лёгкий озноб и ощущение того, что в данной ситуации она пошла неверным путём, однако похвальная улыбка на милом сморщенном лице преданного Энри, растившего её с пелён, что торопливо засеменил за советницей и быстро поравнялся с ней, чрезвычайно ободрили её и помогли справиться с этими противоречивыми чувствами. Да, и похоже, её излишняя, но необходимая требовательность благотворно повлияла на охранников госпожи, которые в спешке отвесили ещё один поклон и всё-таки потянулись к дверным ручкам.
Правда, в этом, уже не было никакой нужды, поскольку не успели они и дотронуться до них, как ручки сами вдруг вздрогнули, и створки отошли прочь – дверь распахнулась с внутренней стороны.
Стражи так и отпрянули от удивления, встретившись со строгим взглядом пробудившейся правительницы острова, плывущего по облакам – встрепенувшись и уложив свои растрёпанные золотистые кудри, она блеснула округлёнными фиолетовыми глазами и изогнула дугой тончайшие брови, явно ожидая объяснений насчёт потревожившего её шума.
- что здесь за крики?.. – её обеспокоенный вопрос, действительно, не заставил себя ждать. Досконально обведя взором всё окружное пространство, она остановила его на своей дочери – Люселия, может объяснишь, что здесь происходит?..
Оцепеневшие от неожиданности стражи не смогли и должно поклониться ей – старик Энри, счастью которого не было предела в тот момент, едва не сбил их с ног сломя голову подскочив к госпоже. Распластавшись перед ней на полу, он закрыл своё лицо шёлковым подолом её изящного пеньюара, едва не рыдая от горя, чем весьма обескуражил госпожу, взглянувшую на него с крайним изумлением.
- о, сжальтесь надо мною, милосердная госпожа! – вскричал он, запрокинув голову и пронзив её унылыми чертами безысходности – выслушайте своего ничтожного слугу…
Госпожа было опять обратилась взглядом, полным нефальшивого непонимания к молодой советнице, но тут же прочла неизмеримое переживание и взбудораженность в её светлом личике, которые практически сразу отмели все её сомнения в настоящей важности его скоропалительного доклада. Медленно вернув взор на изнеможённого часового, она аккуратно нагнулась к нему, ласково похлопала его по плечу и помогла подняться.
- ты много послужил мне и моей семье, и я очень ценю твою мудрость, преданность и усердие, добрый Энри, - постаралась убедить его Анн – я слушаю тебя, о чём ты хотел меня оповестить?..
Старик Энри с благодарностью посмотрел на свою госпожу, от её искренних слов на душе у него по-настоящему потеплело. Однако в тот же миг он сильно помрачнел, резко напомнив себе о цели своего прихода…
- беда!.. – без капли снисхождения воскликнул он, взмахнув руками – катастрофическая беда настигла наш великий остров! Боюсь, ваш непревзойдённый дворец оказался зажат в стальных когтях свирепых бунтовщиков!
- бунтовщиков?! – всплеснула руками Анн – что ты такое говоришь?..
- клянусь вам: целая толпа небесного народа подошла к воротам нашего двора, снаряжённая пылающими факелами, их предводителем оказался какой-то торговец с рынка. Я пытался отговорить их от этой пагубной затеи, но глаза их были налиты кровью, все они как будто жаждали мести, и сейчас вознамерились захватить дворец. Я призвал вашу гвардию, но я чувствую, что их силы на исходе, они не сумеют отразить этот страшный удар – противников слишком много… вы должны в незамедлительном порядке покинуть дворец, госпожа! Они уже пробились к сводам, здесь вы не будете в безопасности!..
Анн, оказавшаяся в откровенном замешательстве после его слов, на несколько мгновений, казалось, отгородилась от реального мира, почти полностью замерев, словно изящная статуя, и только глаза её, округлённые и блестящие, выдавали в ней непосредственную жизнь. Оцепенев и похолодев, она принялась без устали обдавать своих приближённых острым взглядом, в коем сияли отчётливые, подчас резкие всплески рьяного непризнания. Пристальным фиолетовым блеском глаз, она скрупулёзно отмеряла черты каждого из тех, кто сейчас находился пред ней и присутствовал при сбивчивом рассказе её верного часового – она просто не могла поверить в то, что счёл немедленным сообщить ей Энри, скольким бы ни было её давнее уважение и расположение к этому честному и отзывчивому старичку, и теперь всем своим чутким сердцем надеялась отыскать в образах своих слуг подтверждение обратному, а особенно внимательно остановилась на светлоликой Люселии – её вечной отраде и непоколебимой опоре.
Тем больнее было внимательной матери разглядеть неутешительную слезу печали и обеспокоенности, притаившуюся на её белой щеке, слегка потемневшей от болезненного румянца. Переменив же свой взор на стоявшие напротив юной девушки стражников, что уже практически справились со своей растерянностью и чувством вины перед расторопным часовым, тут же проявившимся в их совсем недавно холодных, на вид почти безразличных глазах – теперь в них заблестела неподкупная опаска и волнение, поспешно оттесняемые однако иной, более стойкой и уверенной эмоцией – решимостью сделать всё, от них зависящее, будь то возможное или же невозможное, но отвести эту предательскую, вероломную напасть от своей правительницы, прекрасной госпожи, укрыть её от неё, уберечь, пусть даже ценою собственной крови…
Скоро Анн вновь вернула свой взор к пожилому часовому, чей страх, с застывший в потухших суженных глазах, не посмел вызвать у никого сомнений, превосходя все прочие по своей силе. Но, нет, то был страх вовсе не за свою, уже, собственно, прожитую жизнь, на закате которой коротал свои отведённые дни – на морщинистом лице давнего своего друга Анн сколь не пыталась, не сумела найти не единого оттенка зацикленных мыслей, что нередко бывают присущи многим людям, в том числе и из её аристократического, но при этом ничуть не безгрешного окружения – в на первый взгляд абсолютно непроницаемых, рассеянных дебрях его искажённых старостью и глубоким испугом черт, если хорошенько приглядеться, можно было достоверно угадать отклики ласковой и самозабвенной заботы, с коей он уже не первое десятилетие служил дворянскому роду де Грассия и которой не собирался изменить.
Несмотря на всю свою внешнюю настороженность, какими были затуманены очи старого прислужника, смотревшего на неё с большим почитанием и мольбой, сквозь их стянувшуюся пелену всё-таки сумел пробиться один чистый и искренний лучик – лучик несломленной отваги, стремление бороться и защитить свою покровительницу, которое, наверное, восстало в слабом теле старика впервые за изрядные годы и с незыблемой настойчивостью звало её за собой, требуя неотложного побега.
Казалось бы, все неоспоримые доказательства, всецело вещавшие о наступлении тяжкой и неотвратимой беды были собраны перед Анн, но у той до сих пор не получалось правильно перенести это потрясение, что пугало придворных людей не меньше, чем опасность подошедшего бунта.  После неожиданного окаменения, госпожа так же резко оживилась, начав замешано покачивать головой, руки и пальцы её скованно задрожали, а в фиолетовых глазах проснулась странная искра, так что у её слуг создалось впечатление, будто две равные половины, две противоположные частицы сути госпожи стали вести между собой ожесточённую внутреннюю борьбу: с одной стороны пылала упрямая натура мудрой правительницы, бесстрашной защитницы вверенного ей народа, убеждённая в его взаимной верности, противостояла же ей хрупкая и нерешительная простая женщина, которая потерялась среди жалящих зарослей лжи, нестабильности и неуверенности в завтрашнем дне и теперь совершенно не понимала, кому ей поверить, как поступить и как выпутаться из этого сложного положения. Фиолетовый блеск, что в одночасье стал ярче всех свечей и канделябров, в этот момент достаточно передал её неуравновешенные ощущения, всё то смятение, в которое она поневоле оказалась ввергнута, засветившись почти что жалобным сиянием, отчего и Энри, и Люселия одновременно почувствовали, как тоскливо и тяжело сжимаются их сердца, в ответ на бессловесные терзания и просьбы госпожи.
 В её взгляде ясно читалось, что она очень бы хотела поверить им, согласиться и покинуть дворец, но… она не могла. Анн останавливало самое нелёгкое и громоздкое бремя, которое только смело выпасть на долю человека, и оно было гораздо важнее и выше её личных побуждений и проблем – долг правительницы, что не позволял действовать в угоду собственным интересам и нравам, призывал отречься от всего и действовать лишь на благо остальных людей. Этот закон был настолько велик, необъятен и твёрд, что уже давно перерос из настоятельного утверждения в серьёзное убеждение Анн, цепко укоренился в её сердце и стал неотделим от неё самой. Долг монарха Небесного острова свято и нерушимо гласил: иногда правителю надо отказаться от чего-то, ради счастья своего народа.
- то есть, вы хотите сказать, что мои подданные стали мне врагами?.. – спустя некоторое время напряжённого молчания всё же подала тихий осудительный голос госпожа Анн – что они подняли бесчестный мятеж, окутали Небесный остров чёрной смутой, а сейчас стоят у самых стен дворца и лелеют сместить меня с престола?.. нет!.. – её тон, ранее звучавший весьма хрипло и глухо, будто сорванный, вдруг укрепился и возвысился над ними, словно она желала кричать, от переполняющих её эмоций, боли и разочарования – я уверенна, небесный народ не может так поступить!
Услышав её резкое мнение, Энри с виноватым видом простительно наклонил голову, рефлекторно попятившись назад. Люселия, доселе предпочитавшая сохранять безмолвие, слегка выступила вперёд, надеясь что-то выговорить, но захваченная какими-то своими мыслями госпожа, отвернулась от неё, приподняв ладонь, тем самым дав знак, что не намерена слышать ничего более.
Затем Анн медлительно развернулась назад, намереваясь вернуться в свои покои, но ноги её внезапно пронзила странная подкашивающая дрожь, очень скоро сковавшая всякое её движение и ей, чтобы ненароком не упасть наземь, пришлось ухватиться за створки изящных дверей, выполненных с непередаваемой аккуратностью и кропотливостью, что были распахнуты настежь.
Это отнюдь не скрылось от щепетильного взора нежной Люселии, тотчас же угадавшей у госпожи очередной приступ её невыносимых болей, которые были ни чем иным, кроме как отголосками криков ужаса и страданий, неслышно для чужих ушей испускаемого самой землёй великого острова, измученного всем тем недоброжелательством, что настолько тесно сомкнулось вокруг него в последние недели. Заботливая дочь уж думала сию же минуту подбежать к Анн, взять её за руки и самолично провести в опочивальню, чтобы хоть чем-то облегчить тот непосильный груз, что возложила на неё родная держава, но, вспомнив ретивое упрямство матери, её искреннюю растерянность и отказ верить честным словам часового, всё же не осмелилась прошагать к ней, оставаясь на месте.
Слуги с трепетом и каким-то тяжёлым, душным волнением пронаблюдали за тем, как Анн, выждав немного времени для того, чтобы превозмочь свои муки, непростое бремя каждого без исключения правителя острова, что плывёт по облакам, неловко входит обратно, в свою спальню, прижимая тонкие пальцы к кружащейся голове, как неспешно принялись раскачиваться створки дверей, отпущенные ею. Примерно полминуты они выделили себе для того, чтобы с глубоким, даже слегка нервным вздохом собрать воедино все разрозненные и смешанные думы свои, а затем осторожным, расчётливым, но весьма бодрым шагом немногочисленной вереницей проследовали за ней.
  Едва переступив порог её покоев, Люселия и Энри сразу отыскали элегантный, великолепный силуэт прекрасной госпожи – та стремительным шагом, словно лёгкая и нежная пушинка пронеслась к излюбленному окну, что возвышалось по центру комнаты и обладало весьма обширным, удобным и приятным для неё обозрением, одним быстрым движением-рывком раздвинула струящиеся полупрозрачные занавески, вероятно, чтобы раз и навсегда, лично подтвердить свою правоту и благополучно успокоиться, однако, направив свой затуманенный волнительный взор в чернеющую даль устоявшийся ночи, в то же мгновение снова застыла недвижимо…
Господские советница и прислужник недолго оставались стоять у самого входа: немного уняв, утихомирив возросшую в них тревогу, они одновременно приняли решение ускорить свой ход, параллельно услышав аккуратный, приглушённый хлопок за своими спинами – то зашедшие следом за ними стражи деликатно заперли за собой дверь, вскоре пустившись за ними вдогонку, однако гораздо более медлительно, представительно и степенно.
Анн, которую они узрели, подойдя немного ближе, была крайне плоха: из изящной, приветливой и этичной женщины, уж четвёртый год представляющей интересы древнего и могучего Небесного острова в небесном мире, будто выветрилась вся та гордость, величественность и стать, которая с избытком текла по её аристократическим венам, как представительницы многовекового и многогранного рода де Грассия, всегда ласковые и мягкие черты лица её, регулярно дополняемые толстыми слоями традиционного царственного грима, бывшим для неё уже настоящей привычкой, вдруг сильно исказились в каком-то странном выражении, в один миг став видимо жёстче, чем обычно, кожа её была почти такой же белоснежной, как при обыденном нанесении белил, если не бледнее.
Только что ретиво отстаивавшая свою убеждённость госпожа, теперь же, отнюдь, ровным счётом никак не отреагировала на их приближение, даже не повернув головы и не шелохнувшись, воздух трудными хриплыми выдохами вырывался из её груди, в потемневших, не так давно таких ясных и рассудительных очах окаменел сущий испуг.
Прочтя искреннюю растерянность и непонимание в её немигающем взгляде, Люселия вплотную подошла к подоконнику и, отложив в сторонку свой стремительно тающий потускневший светильник, опёрлась на его гладь расправленными ладонями и начала беспокойно вглядываться вперёд, взором своим изо всех сил пытаясь достигнуть той самой точки, на которой так зациклилась её мать. Энри, приподнявшись за другой, противоположный свободный краешек подоконника, стараясь как можно значительнее распрямиться в рост, взялся за то же дело, хотя и знал, что его зрение уже никогда не сможет похвастаться былой орлиной остротой.
Поначалу, они не заприметили ничего необычного, напрягала лишь суровая кромешная мгла, ставшая практически всеобъемлющей и действовавшая на них сродни удушью – ни одной звёздочки не было видно над владениями Небесного острова – громадный и нагромождённый облачный щит, предназначенный для защиты поникших приволий, затянул своим угольно-серым, почти как цвет корпусов вражеских дирижаблей, весь раскинутый над драгоценной обителью купол небосвода, почти полностью залатав свои просветы, раньше ещё дававшие надежду…
Весь Небесный остров оказался деспотично и бессердечно погружён во тьму, многие постройки, превосходные образцы искусства, флористики и скульптуры, что располагались в границах господского двора, просто пропали в ней и стали неразличимы. В первую пору, они считали, что пространство, окутывавшее дворец и прилегающие территории было абсолютно тихо и беззвучно, что даже вечный проказник-сверчок, известный своими неподражаемыми ночными трелями, не осмелился подать его сегодня вновь, отгородившись в своём укрытии, однако затем до их слуха стали доходить странные крики и гомон – изначально они были довольно тихи и больше напоминали осторожные перешёптывания, но затем сила их принялась нарастать с невероятной скоростью. Это были десятки – нет! – сотни различных голосов, в отзвуках которых находил свой отклик бурный спор. Они постоянно твердили наперебой, перекрывая и обрывая друг друга, хотя с возрастанием мощи их смысл часто оставался неразборчив, но зато тем чётче слышалось в их перекличках нечто иное – неприкрытый, буйный протест. Очень быстро Люселия и Энри узрели, как всепоглощающий мрак стала оттеснять рыжая кайма – искры от факельного огня и отвратительный запах дыма.
С нескрываемым ужасом они тотчас опустили глаза свои вниз и увидели достаточно солидное число людей, гурьбой прорвавшихся к стенам самого замка, воинственно и решительно покачивавших своим пламенным оружием. Очутившись вблизи своей главной цели, они ринулись врассыпную, хитро рассредоточившись по её внешнему периметру, хотя большая их часть всё-таки уверенно остановилась под окнами госпожи и, поделившись на некоторые внушительные группы, начали откровенно обсуждать промеж собой свои общие дальнейшие действия, порой вступая в резкие и громкие дискуссии.
Все их разногласия и расхождения слегка поутихли, только когда к ним вышел сравнительно невысокий и смугловатый костлявый человек, имевший в целом вид довольно хрупкий и одетый в видно потрёпанную, потёртую одежду, какая судя по всему не так давно обладала существенной яркостью, но со временем выцвела. Советница и старик-часовой моментально заметили, каким бесспорным авторитетом он пользуется у распалённой толпы, с каким доверием и трепетом глядели на него жители, уступая ему дорогу – их взоры, как один, несли в себе храбрость и твёрдость, но при этом где-то среди них Люселия отыскала новый, несколько иную вспышку, найти которую она и вовсе не надеялась – чистую, всецелую наивность, подкреплённую верой в справедливость и светлое безоблачное будущее. Заметив в подступивших бунтовщиках эти честные, ничем не смущённые осколки, Люселия даже отшатнулась, опешив – они что, действительно думают, что, свергнув госпожу, в ту же секунду положат конец всем бедам острова?..
Предательский торговец одобрительно кивнул головой своим последователям и, так же, как и завербованные им сподвижники, пока не обратил внимание на открытое наблюдение Люселии и Энри за его действиями. Он торопливо поравнялся со стенами дворца, с упоением прикоснулся к ним освобождённой от пылающего факела, словно недостойный корыстолюбивый победитель, наслаждавшийся незаслуженно полученным призом. Вскоре на лице его вытянулась страшная ухмылка, он опять повернулся к сторонникам и громогласно заговорил:
- эй, кто половчей! Несите люда охапки соломы и щепок: обложим ими дворец, поднесём факелы и подожжём!..
Сердце господской дочери упало куда-то вниз, когда она услышала со всех сторон оглушительные возгласы поддержки, она мгновенно перестала ощущать его биение, и невольно покосилась на мать, что продолжала оставаться необычайно неподвижной. Глаза госпожи как будто превратились в замёрзшие льдинки или же в прозрачное безучастное стекло, что заставило Люселию ещё сильнее насторожиться. Энри в смятении съёжился, вновь пригнувшись к земле и убавив в росте, став за момент ниже длинного подоконника, но всё ещё держась за него оцепеневшими пальцами…
Мятежник, по всей видимости беззастенчиво возомнивший себя огромным владыкой, тем временем и не прекращал раздавать указания и яро настаивать на них. Вся толпа тут же зашевелилась, встрепенулась, несколько человек охотно подались к выходу со двора и спешно возвращались обратно, толкая заранее подготовленные нагруженные телеги. Работа закипела и у бедной девушке, жившей во дворце, горько защемило сердце, обливаясь кровью, когда она, не всегда в состоянии совладать с ворохом гнетущих эмоций, буквально через силу глядела на то, как под старинный фундамент великого, ставшего ей родным, истинным домом дворца, запихивают мотки соломы, щедро обсыпая щепками для лучшего горения. Не сумевший стерпеть это, слабый и больной старичок, с глухим аханьем закрыл глаза руками.
Нетерпеливый изменник же никак не мог дождаться своего триумфального торжества, с трудом подавляя в себе приступы истеричного смеха. В то время, как более половины восставших были заняты работой, к нему подошёл один мужчина, его непосредственный конкурент – владелец ковровой лавки на рынке. Заведя руки за спину, он с восхищением осмотрел безупречный и по-настоящему царский облик дворца и вздохнул:
- а госпожа, наверное, сейчас дремлет в своей постели, посмеивается и горя не знает…
- пускай радуется, пока ещё можно! – злорадно процедил торгаш – очень скоро мы омрачим её радость и развеем по ветру. Пусть узнает, что будет, если не считаться с нашим мнением…
- Митчелл, на самом деле, у меня неспокойно на душе… - рассеянно обернулся к нему товарищ, но быстро прикусил язык, встретившись с его укоризненным взглядом – удивительно, как ты только смог собрать такую громадную толпу!..
- ничего удивительного, - пренебрежительно отозвался тот – иногда одна маленькая искра способна родить неподдельное пламя, - он ненадолго замолчал, затем добавил – пламя, которое уже не остановить.
Несколько секунд его собеседник провёл довольно задумчиво, выразительно всмотревшись в грубые черты торговца-бунтовщика, перекошенные злобой и ясным предвкушением своей чёрной победы, затем медленно и рассудительно кивнул.
- мы не прекращаем оказывать давление на оставшуюся кучку дворцовых гвардейцев, обороняющих вход ко дворцу, но всё-таки значительная часть защитников, на которых так полагается наша госпожа, уже оказались обожжены пожаром масштабного людского гнева. Скоро и эти бедолаги сдастся к нам на милость и уступят нам дорогу, - серьёзно доложил он, и, отступив поодаль, скрылся в шумящей гуще людей.
- что же, замечательно, - негромким, но излишне самоуверенным рокотом оценил Митчелл.
Удовлетворённо, но в то же время весьма подозрительно, он совсем недолго поглядел своему товарищу, уже успевшему затеряться, раствориться в сотнях бликах мерцающих огоньков, вслед, а после вновь сосредоточил своё внимание на расторопной подготовке к поджогу дворца – соломы и щепок всё прибавлялось…

Прошло ещё несколько мигов, прежде чем Люселия, отчаянно боровшаяся с подступающей паникой, судорожно глотавшая ртом сгустки спасительного блаженного воздуха вперемешку с отвратительным зловонием дыма, набиравшего свою чрезмерную, невыносимую удушливость, услышала неожиданный, едва уловимый стук. С тяжёлым сердцем отвлёкшись от ужасающей картины свирепого неуправляемого бунта, она обнаружила, что этот тихий, едва ли слышный звук есть ничто иное, как маленькая, сверкающая словно чистый жемчуг, серебристая слезинка, торопливо прокатившаяся по бледным щёкам Анн, её дорогой матери, и с мягким, но настойчивым шумом упавшая на ровную поверхность подоконника, вдребезги разбившись на десятки капель.
- матушка… - опечаленно протянула преданная дочь, загоревшись желанием хоть раз посмотреть в её проницательные глаза, услышать ласковый и заботливый голос, но просто нес могла подобрать нужных слов.
И вдруг госпожа сама повернула к ней измученный лик. В распахнутом фиолетовом взгляде наблюдательная девушка немедленно угадала блистанье проступивших слёз, которые той с гигантскими усилиями приходилось сдерживать. Сквозь прозрачное плотное полотно, застлавшее её прекрасные, будто остекленевшие сейчас, очи солёной водой, мелькало острое непонимание, разочарование и грусть, предчувствие беды.
- но я не понимаю… - чуть шевеля губами, в растерянности прошептала она – как они, мой верный возлюбленный народ, моя поддержка, опора и утешение отважились пойти на такое? Что побудило их отвернуться от меня, что подтолкнуло их к такому недостойному преступлению! Чем я заслужила их гнев?.. мои глаза отказываются поверить в то, что видели. Я не понимаю, просто не понимаю!..
 - нам неизвестно, о, благороднейшая из господ!.. – поспешно промолвил Энри, немного приподнявшись и расправив зажатые плечи – у них не было причин, чтобы жаловаться: бедняки каждодневно воссылали благодарность за ваше великодушие, торговцы и купцы регулярно получали стабильный доход… мне даже трудно предположить, к чему они всё это затеяли.
Госпожа резко развернулась к престарелому помощнику, бывшему от неё по левую руку, во взоре её полыхнула какая-то другая, неизвестная эмоция, которую ни он, ни её ближайшая советница, не сумели доподлинно истолковать – видимо, она собиралась о чём-то спросить своего часового, либо продолжить развивать удручённую думу, но не успела…
- взгляните, она там! – в ту же секунду раздалось из толпы, собравшейся под окном господской спальни, раскатистое призывное восклицание какого-то восставшего.
Когда взоры правительницы Небесного острова и её подчинённых снова стремительно упали вниз, то они увидели, что к покоям Анн разом обратились сотни жаждущих возмездия глаз, на них оказалось направленно десятки ненасытных факелов. Среди них особо заметна была фигура Митчелла, широко улыбнувшегося со злорадством преклонившемся ей, маняще помахав своим факелом, призрачно намекая на её скорую участь.
Вскоре со всех сторон зазвучал громогласный крик протестующих:
- Анн, выходи, выходи!!
Госпожа торопливо повернулась, суетливо отойдя от окна, во взгляде её ещё тлел то самое возмущённое пламя, прирученное деревянным факелом и грозившее стать ей неукротимым врагом, вновь настигало головокружение.
- госпожа, вам нельзя здесь больше оставаться, - откровенно и решительно признал один из стражей, живо подошедших к ней.
Та же неустрашимо и хладнокровно подняла на него прищуренный взор.
- немедленно созовите мою свиту.