Лорд Галифакс и Черчилль. Часть 1

Как известно, все европейские страны, участвующие в Первой мировой войне, понесли серьезные людские и материальные потери, особенно страны Антанты, в первую очередь Франция, на территории которой проходили боевые действия. Но и англичане тоже  не обошлись без потерь. Поэтому когда в середине 30-х годов в воздухе запахло войной, к которой стремилась Германия, жаждущая взять реванш за поражение в Первой мировой войне, лидеры Великобритании и Франции, следуя желанию народов своих стран,  стали проводить политику задабривания Гитлера. Как известно, внешнюю политику во многом определяют министры иностранных дел и премьер-министры Англии и Франции.  В Англии премьер-министром был лидер партии консерваторов  Чемберлен, а министром иностранных дел лорд Галифакс, которые пользовались полным доверием короля.

Но когда политика умиротворения провалилась, произошло нападение  Германии на Польшу, и Англия, Франция, следуя договорам, были вынуждены объявить войну Германии. Во главе Адмиралтейства был утвержден парламентом Уинстон Черчилль, который все предыдущие годы будоражил общественное мнение, заявляя, что Британии надо готовиться к войне с Германией, но его не слушали.  Но когда весной 1940 года немцы высадили десант в Норвегии, а затем без боя оккупировали Данию, а  10 мая начали наступление на  Голландию, Бельгию и Францию, парламент страны понял, что политике умиротворения пришел конец, и Чемберлен должен уйти в отставку. Особенно на этом настаивали лидеры оппозиции в парламенте.  Было принято решение создать правительство народного единства, и стало ясно, что возглавить его может только Уинстон Черчилль, которого поддерживали все партии в парламенте.  Разве что его родная консервативная партия проявляла сдержанность, но и не возражала против его кандидатуры.

Лето 1940 г. вошло в английский исторический фольклор как самый славный час Британии. После падения Франции английский народ продолжал борьбу в одиночестве, но объединенный, пробужденный чудом Дюнкерка, под защитой героического английского военно-воздушного флота. Больше всего британцев вдохновляла бульдожья хватка Черчилля: "Победа любой ценой", "Кровь, труд, слезы и пот", "Мы будем сражаться на побережье... мы не сдадимся никогда". Эта история рассказывается с ностальгией при каждом национальном кризисе, и ее убедительность подчеркивается категорическим утверждением Черчилля в его мемуарах: "Будущие поколения, возможно, сочтут достопримечательным тот факт, что на повестку дня военного кабинета ни разу не был поставлен важнейший вопрос - надо ли нам продолжать борьбу в одиночестве", об этом "даже вскользь не упоминалось на наших самых секретных совещаниях". "Само собой разумелось", уверял он читателей, что Англия продолжит борьбу, а "мы были слишком заняты, чтобы терять время на отвлеченные, теоретические споры".

Все это можно увидеть в фильме «Темные времена», который вышел на экраны в 2017 году. Я дважды посмотрел этот фильм, и он мне очень понравился. Как понравилась игра актера Гэри Олбдмена в роли неистового Уинни.  Он больше похож на реального Черчилля, чем актеры из двух предыдущих фильмов про Черчилля.  К тому же  я немало знал о самом Черчилле, когда прочитал его мемуары. Все три тома их уже давно есть в моей личной библиотеке.
.
Действительно, вопрос о продолжении борьбы никогда специально не выносился на обсуждение военного кабинета. Однако во всех других отношениях утверждения сэра Уинстона были, по меньшей мере, неискренними. Вопрос был чересчур реален, и ответ на него вовсе не разумелся сам собой, после того как лучшая в мире армия была разбита за шесть недель и Англия осталась в изоляции и с минимальной обороной.

В данной статье  я намерен пересмотреть некоторые мифы о событиях 1940 года. Сначала обратимся к дискуссиям в Уайтхолле и Вестминстере о перемирии и свяжем их с неустойчивой политической ситуацией в первые месяцы пребывания Черчилля на посту премьера. Затем рассмотрим причины, почему правительство, в частности Черчилль, верило в то, что у Англии тогда был шанс победить Германию. Эти причины не были убедительными, ибо основывались на ошибочных представлениях о Германии и США. Такое исследование даст гораздо более сложный образ Черчилля, чем образ неукротимого, идущего напролом, проамерикански настроенного героя, бережно хранимый военными мемуарами и национальной мифологией.

Чтобы понять проводившиеся в Англии дискуссии о перемирии, надо вспомнить о необычном политическом положении Черчилля летом 1940 года. В течение десятилетия - с 1929 до 1939 г. - он был в тени, и большинство членов парламента вспоминают о нем как о выдохшемся и эксцентричном государственном деятеле, не присоединявшемся к "команде" тори в таких крупных вопросах, как Индия, перевооружение и отречение*. В конце 30-х годов консервативная оппозиция внешней политике Чемберлена группировалась скорее вокруг Идена, а не Черчилля, и хотя в сентябре 1939 г., когда разразилась война, Черчилль был введен в военный кабинет как военно-морской министр, он не был допущен к эффективному контролю над военными действиями. Но при вынесении палатой общин вотума доверия по вопросу о норвежской кампании 8 мая 1940 г. Чемберлен вместо обычных примерно 100 голосов получил 81. Он тщетно пытался соединить лейбористов и либералов в национальную коалицию, и через два дня политической сумятицы, вечером 10 мая, король поручил Черчиллю сформировать правительство. Утром этого дня Германия начала наступление на Западном фронте. Для Черчилля это был судьбоносный час.

В течение 1940 г. Черчилль занял в Вестминстере и по всей стране более сильные позиции, чем Чемберлен даже на вершине своей популярности - после Мюнхена. Но в первые месяцы премьерства Черчилль чувствовал себя не очень уверенно. Сменить Чемберлена - это было не его решение. Министр иностранных дел лорд Галифакс пользовался доверием Чемберлена, короля и тори, и он был бы поддержан лейбористской и либеральной партиями. Именно нерасположение Галифакса дало Черчиллю шанс. В то время Черчилль был премьер-министром без партии. Чемберлен оставался лидером консерваторов, а тори-парламентарии подчеркнуто сплотились вокруг него сразу же после политического кризиса. Черчилль был очень обеспокоен этими политическими реальностями. "В большой степени я нахожусь в Ваших руках", - писал он Чемберлену, приняв поручение сформировать правительство, и это отразилось на составе его кабинета.

Несмотря на то, что в нем добавились лейбористские и либеральные лидеры, коалиция все же сохранила многих из старой гвардии тори на ключевых постах. Чемберлен стал лордом-председателем совета, получив контроль над внутренней политикой. Галифакс остался министром иностранных дел вместе со своим заместителем - близким другом Чемберлена Р. А. Батлером, а Кингсли Вуд стал министром финансов. После Дюнкерка, когда в прессе прошла мощная кампания за устранение "виновных", предположительно ответственных за несчастья Англии, Черчиллю стало ясно, что если Чемберлена заставили подчиниться, то Саймон, Кингсли Вуд и некоторые заместители министров, включая Батлера, могут уйти с таким же успехом. Призывая через прессу лордов к сдержанности, Черчилль облек свою обеспокоенность в крайние выражения. Он сказал, что не забыл того, как год назад, на Рождество, они попытались изгнать его из его избирательного округа; впоследствии поразивший его ход событий привел к тому, что в результате практически единогласного голосования обеих палат парламента он стал премьер- министром. Но люди, которые поддерживали Чемберлена и изгоняли Черчилля, продолжали оставаться в парламенте. Когда тот и другой приветствовали палату после образования новой администрации, Чемберлена встретили самой громкой овацией.

Всеобщие выборы во время войны невозможны, и поэтому с существующей палатой общин, какой бы непредставительной она ни выглядела в стране, необходимо считаться как с основным источником власти на этот период. Если бы Черчилль оказал давление на этих людей, как он это умел, это восстановило бы их против него, и такие междоусобные раздоры дали бы Германии наилучший победный шанс. Опасения Черчилля, вероятно, были необоснованны. Вначале казалось, что Чемберлен сохраняет надежду возвратить себе пост премьера после войны, но операция и диагноз врачей заставили его осенью отойти от политики ( него был рак), и Черчилль, которому в октябре предложили стать лидером консерваторов, следуя поучительным примерам своих предшественников - Ллойд Джорджа и Макдональда, - быстро согласился. С этих пор его политическое положение стало непоколебимый. Однако весной и летом Черчилль испытывал опасения, и это надо иметь в виду, возвращаясь к дискуссиям о перемирии в военном кабинете.

Эти дискуссии состоялись 26, 27 и 28 мая 1940 года. К 26 мая большие массы английских экспедиционных сил сосредоточились вокруг Дюнкерка. На этой стадии ожидалось, что можно будет эвакуировать только 30 - 50 тыс. войск без техники, которые составят основу для успешной защиты против вторжения. Более того, имелись опасения, что вторжение неизбежно. Некоторое время в конце мая данные английской разведки говорили о том, что Гитлер собирается свернуть военные действия во Франции, с тем чтобы атаковать Британские острова . Перспектива была, как опасался, в частности, Галифакс, ужасающей. Как и большинство в Уайтхолле, министр иностранных дел был ошеломлен уничтожением французской армии - "единственной твердыни, на которую все возлагали надежды в последние два года" - и еще в декабре 1939 г. заметил в кабинете, что, если французское правительство захочет заключить перемирие, "мы не сможем вести войну самостоятельно" . Теперь, столкнувшись лицом к лицу с непредсказуемым, он начал искать выход.

Важно иметь ясное представление о том, что говорил тогда Галифакс. Он не призывал к немедленной капитуляции или к чему-либо подобному. Он хотел при помощи итальянцев выяснить условия перемирия с Гитлером. Галифакс подчеркивал, что он боролся бы до конца, если бы оказались под угрозой целостность и независимость Англии - если, например, Гитлер потребует флот или английские военно-воздушные силы. Однако если его условия гарантируют сохранение независимости - пусть даже они повлекут за собой потерю части империи, - тогда, по его мнению, бессмысленно было бы допустить дальнейшие разрушения и кровопролитие . Черчилль отвечал, что никакой удовлетворительный мир невозможен, пока Англия не показала Гитлеру, что она не может быть побеждена. Только тогда могут быть достигнуты основы равенства, на которых возможны переговоры. Даже простой интерес сейчас к германским условиям мира, настаивал Черчилль, был бы проявлением слабости, что может подорвать позиции Англии внутри страны и за рубежом.

Выход был с трудом найден в результате пяти долгих совещаний, во время которых был применен сильный для Галифакса аргумент - разговор об отставке. В конце концов Чемберлен склонился к точке зрения Черчилля, которая также была поддержана лейбористами и либералами - членами военного кабинета и встречена аплодисментами на собрании заместителей министров. Галифакс, таким образом, оказался в изоляции, и идея сближения с итальянцами была отклонена. Более того, к началу июня военная ситуация выглядела гораздо лучше. К всеобщему изумлению и облегчению, из Дюнкерка было эвакуировано 335 тыс. союзных войск, и одновременно стало ясно, что Гитлер намеревается покончить с Францией, прежде чем напасть на Англию. Когда угроза кризиса миновала, в кабинете сложился консенсус вокруг позиции Черчилля, согласно которой вопрос об условиях перемирия не должен подниматься, пока не будет выиграна битва за Англию. Однако была еще надежда на то, что, продолжая борьбу, Британия сможет обеспечить себе не полную победу, но приемлемые условия мира. Галифакс и Батлер категорически на этом настаивали, опасаясь, что эмоции и бравада вовлекут Черчилля в продолжение войны без необходимости.

В Вестминстере также сомневались в мудрости решения продолжать борьбу. Группа из примерно 30 членов парламента и десяти пэров, организованная бизнесменом- лейбористом Р. Стоксом, считала, что продолжение войны было бы катастрофическим для Англии и Германии. Кто бы ни победил, говорили они, Европа будет разорена, и единственными, кто от этого выиграет, будут Россия и США. Это был аргумент не в защиту лозунга "мир любой ценой", а в пользу того, чтобы серьезно подумать над любыми разумными предложениями Гитлера, открывающими возможность "немедленного мира при разоружении". Группа Стокса видела в Ллойд Джордже своего потенциального лидера. Отношение бывшего премьер-министра к вопросу было очень сходным с позицией военного кабинета после Дюнкерка. Он не призывал к немедленному миру, но считал, что англичане смогут добиться благоприятных условий перемирия, когда будет выиграна битва за Англию.

Хотя в 1940 г. Ллойд Джордж уже сходил с политической арены, его современники так не считали. Дряхлость только подступала к нему, и он оставался в стране и за границей влиятельной фигурой, в которой многие все еще видели крупного лидера. Черчилль, несомненно, не сбрасывал его со счетов. Несколько раз в мае и июне он пытался ввести Ллойд Джорджа в свое правительство, но эти попытки расстраивал Чемберлен, чья ожесточенная ненависть к Ллойд Джорджу восходила ко времени первой мировой войны. Черчилль убедил Чемберлена изменить позицию в компенсацию за прекращение в прессе кампании против "виновных". Однако Ллойд Джордж отказался войти в правительство якобы потому, что не желал служить вместе с теми, кого он называл "архитекторами несчастья", - Чемберленом и Галифаксом. Но это была не единственная причина. Как подозревали Чемберлен и Черчилль, Ллойд Джордж также видел себя в роли будущего премьер-министра - миротворца, готового принять власть, когда битва за выживание будет выиграна и народ поймет невозможность достижения полной победы. Как сказал он своему секретарю в октябре 1940 г., "я подожду, пока Уинстон лопнет".

Сегодня, вне связи с логикой момента, легко обвинить Галифакса, Ллойд Джорджа и им подобных в примиренчестве и пораженчестве. Велика разница между разговорами о компромиссном мире в 1940 г. и безоговорочной капитуляцией, подписанной Германией в мае 1945 года. Поэтому важно подчеркнуть, что идея возможного урегулирования путем переговоров не была ошибочной и непатриотической, а в действительности являлась целью, которую преследовали английские лидеры, вступая в войну в 1939 году. В октябре 1940 г. Чемберлен писал Рузвельту: "Мое личное убеждение состоит в том, что мы одержим победу, но не полную и эффектную, которая в нынешних условиях невероятна, а убедив немцев в том, что они победить не могут. А придя к такому выводу, они, я думаю, не смогут противостоять нашему неослабевающему давлению, поскольку они начали эту войну без энтузиазма и уверенности 1914 года". Убедить "немцев в том, что они победить не могут", означало оказывать давление, чтобы "пал фронт в самой Германии" и чтобы свергнуть Гитлера и нацистскую систему. После этого могли бы быть проведены переговоры с новым германским правительством с возможным участием Геринга и консервативных генералов, с которыми английское правительство пыталось наладить связь зимой 1939/40 года. Чемберлену и его коллегам это казалось взвешенным и реалистичным.

Целью Англии было уничтожить нацистскую угрозу европейской безопасности, а не сокрушить немецкую нацию, и после ужасов 1914- 1918 гг. никто не мог с энтузиазмом думать о войне на истощение, особенно при отсутствии Восточного фронта. Некоторые правые члены кабинета в своих расчетах шли еще дальше. Исторически английские лидеры сохраняли представление о сильной, но миролюбивой Германии как о возможном факторе стабильности в Центральной Европе. Устранить нацистскую угрозу ценой того, чтобы навлечь на континент "советскую угрозу", вряд ли было желанной перспективой. Поэтому С. Хор, министр внутренних дел в правительстве Чемберлена и его близкий помощник, хотел внутреннего краха Германии и установления там сдержанного, миролюбивого правительства, но не настоящей революции, которая привела бы к большевистской Европе.

Какую позицию по этому вопросу занимал Черчилль? Он заявил 13 мая в палате общин, что его политика - это "победа любой ценой, победа, несмотря на все ужасы; победа, независимо от того, насколько долог и тернист может оказаться к ней путь; без победы мы не выживем". В частных беседах 18 мая и 1 июня он выражал уверенность в том, что Англия победит Германию, и отбрасывал идею о возможной эвакуации королевской семьи и правительства за границу. Но в кабинете во время дюнкеркского кризиса он гораздо менее твердо стоял на том, что единственно приемлемым выходом является полная победа. На вопрос Галифакса 26 мая, будет ли он готов обсудить условия мира, если убедится в достаточной степени, что они не затронут независимость страны, Черчилль ответил, что "он был бы рад выйти из нынешних трудностей на таких условиях, которые сохранили бы нам главные элементы нашей жизненной мощи, даже ценой уступки части территории". В более живописном пересказе Чемберлена ответ Черчилля звучал так: "Если бы мы могли выйти из этой переделки, отдав Мальту, Гибралтар и несколько африканских колоний, я бы ухватился за эту возможность", хотя он и не видел таких перспектив.

На следующий день Черчилль занимал такую же позицию. Согласно протоколам военного кабинета, он заметил, что "если герр Гитлер готовится заключить мир на условиях возвращения германских колоний и территорий в Центральной Европе, то это одно дело", но считал, что это "очень маловероятно". Суммируя свою позицию 28 мая, Черчилль подчеркивал, что в настоящем кризисе нельзя получить приемлемых условий мира от Италии и Германии: "Синьор Муссолини, если бы он принял роль посредника, получил бы свое независимо от нас. Невозможно было представить, что герр Гитлер окажется настолько глуп, чтобы позволить нам продолжать перевооружение. На самом деле условия полностью отдали бы нас в его власть. Если мы продолжим борьбу и даже если потерпим поражение, мы получим условия не хуже тех, которые были бы предложены нам сейчас. Однако если мы продолжим войну и Германия предпримет вторжение, мы, несомненно, будем нести потери, но и она тоже кое-что потеряет. Сократятся их поставки нефти. Придет время, когда мы сочтем, что пора положить конец войне, но условия мира не будут тогда более смертельны для нас, чем нынешние».

В любом случае премьер-министр, по-видимому, допускал возможность заключения мира, хотя и подчеркивал, что момент для этого совершенно неподходящий. Конечно, его язык был далек от выражений типа "победа любой ценой". Как можно объяснить эти замечания? Пытался ли Черчилль просто сохранить единство кабинета, убеждая податливых коллег в том, что он не твердолобый романтик? Этот аргумент, несомненно, правдоподобен, особенно если вспомнить, что политическое положение Черчилля тем летом было сравнительно слабым. Но прежде чем мы отбросим его утверждения как тактическую уловку, надо отметить, что подобную линию он проводил и при других обстоятельствах, когда можно было ожидать от него более запальчивых, оптимистических заявлений с целью укрепить общественное мнение в стране. 29 мая, касаясь пораженческих разговоров в Лондоне, он издал приказ министрам поддерживать "высокий моральный дух в своей среде, не преуменьшая опасности событий, но демонстрируя уверенность в нашей стабильности и непоколебимой решимости продолжать войну до тех пор, пока мы не разрушим планы врага поставить всю Европу под свое господство". Никакого упоминания о полной победе здесь нет.

Могут, однако, возразить, что все эти высказывания Черчилля, как и полемика в военном кабинете, восходят к периоду Дюнкерка и, таким образом, отражают атмосферу крайне острого, но скоротечного кризиса, царившую перед успешной эвакуацией. Такое объяснение, как и предыдущее, может быть принято, но уместно отметить, что Черчилль делал подобные заявления о заключении мира в самые безнадежные моменты. На зондирование Гитлером в конце сентября 1939 г. вопроса о мире Черчилль набросал примерный ответ. Хотя ответ и был отрицательным, но, как он писал Чемберлену, "не закрывающим дверь перед любым искренним предложением" с германской стороны . 6 июня 1940 г. Черчилль сказал Галифаксу, что прежде чем согласиться на предоставление Ллойд Джорджу какого-либо поста в кабинете, он бы провел бывшего премьер-министра "сначала через инквизицию, чтобы узнать, что у него на уме". Черчилль сказал, что в качестве критерия он принял бы формулу Галифакса, что "любые предлагаемые сейчас и потом условия мира не должны подрывать нашу независимость. И в августе 1940 г. в выражениях, напоминающих прошлую осень, премьер-министр настойчиво повторял, что твердый ответ на гитлеровские инициативы - "единственный шанс вырвать у Германии такие условия, которые не будут фантастическими" .

Таким образом, вполне вероятно, что Черчилль не отбрасывал возможности заключения мира, если даже в мае 1940 г. считал момент для этого неподходящим. Как и для его коллег, речь для него могла идти не о полной победе, которая казалась нереальной даже при участии Франции в войне, а об устранении Гитлера и нацизма, возврате завоеванных Германией территорий и о надежно гарантированном прочном мире. В конце концов,, он больше чем все тори опасался долговременной "большевистской угрозы" и в августе 1941 г. говорил о своей цели видеть Германию "богатой, но бессильной» . Вспомним также, что военные цели Англии формировались медленно и что курс на "безоговорочную капитуляцию", взятый в январе 1943 г., возник на совершенно другом этапе войны. После "блицкрига" Геринга, выглядевшего в глазах англичан уже очень непривлекательно, и в течение всего 1941 г. ожидания в отношении германской "сдержанности" постепенно испарились. В то же время Россия и США стали активными союзниками. Иными словами, к 1943 г. полная победа казалась и необходимой и возможной; не такой была ситуация в 1940 году.

В конечном счете, эти аргументы умозрительны: они выведены из отрывочных и неясных свидетельств. Но почти несомненно то, что в противоположность усиленно создаваемой им самим легенде Черчилль временами впадал в те же сомнения, которые испытывали и другие английские лидеры летом 1940 года. В феврале 1946 г., вспоминая о черных днях войны, Черчилль удивил Галифакса, сказав, что "он в действительности никогда не верил во вторжение. Этими проблемами он занимался с 1913 года [как военно-морской министр] и представляет себе, как это трудно". Но 4 июня 1940 г. Черчилль набросал С. Болдуину несколько торопливых строк, тон которых совершенно другой: "Мы переживаем очень тяжкие времена, и я ожидаю худшего; но я совершенно уверен, что наступят лучшие дни. Хотя довольно сомнительно, что мы до них доживем". А в июле 1946 г. американский писатель Р. Шервуд говорил о тех же днях с генералом Исмеем, военным секретарем премьер-министра в годы войны. Исмей вспоминал о своей беседе с Черчиллем 12 июня 1940 г., после их предпоследнего совещания с деморализованным французским командованием в Бриаре. Согласно Шервуду, когда Черчилль приехал в аэропорт для возвращения в Англию, он сказал Исмею, что, кажется, "мы боремся в одиночку". Исмей сказал, что он этому рад и что "мы выиграем битву за Англию". Черчилль взглянул на него и заметил: "Мы-то с вами умрем через три месяца".

Из сказанного ясно, что вопрос о заключении мира обсуждался в Уайтхолле и Вестминстере летом 1940 года. Ясно также, что некоторые приверженцы этой идеи, а именно Галифакс и Ллойд Джордж, были политиками, которых Черчилль должен был принимать всерьез. Мы видели, что Черчилль, возможно, разделял некоторые их сомнения относительно шансов Англии и что во многих частных беседах он говорил о возможности заключения мира. Однако было, видимо, очень важно публично демонстрировать самые обнадеживающие и вдохновляющие чувства, чтобы поддерживать в стране моральный дух в ожидании вторжения. Отсюда и серии произносимых с пафосом речей Черчилля. Но одной риторики было недостаточно. Помимо эмоций, помимо "твердой" решимости, нужно было найти неотразимые доводы для продолжения борьбы. И такие доводы последующая историография упустила из виду.

Одно из наиболее убедительных письменных заявлений в пользу раннего мира было сделано в сентябре 1940 г. Ллойд Джорджем. В пространном и вдумчивом меморандуме он раскрыл всю серьезность стратегического положения Англии по сравнению с ситуацией первой мировой войны. Тогда понадобилось четыре года кровопролитных сражений, проводимых большей частью на два фронта в сотрудничестве с сильными союзниками, прежде чем Германия окончательно пала. На этот раз Англия оторвана от континента, Россия нейтральна, а Франция завоевана. Чтобы разбить Германию, указывал Ллойд Джордж, Англия должна, прежде всего, восстановить свои позиции на континенте - что само по себе является нелегкой задачей, - а затем вести продолжительную войну на истощение, как в 1914 - 1918 годах. Все это займет от пяти до десяти лет, а тем временем Британские острова будут опустошены, оставлены людьми и разорены, причем большая часть империи и ее торговля попадут в руки США, России и Японии. Ллойд Джордж не возлагал также особых надежд и на вмешательство Америки. "Она, несомненно, поможет нам всеми средствами, кроме военных, - писал он. - Я не могу себе представить, что она пошлет еще одну огромную армию в Европу". И даже если она решится на это, то из горького опыта 1917 - 1918 гг. Ллойд Джордж делал вывод, что армия США "не будет эффективным военным инструментом, по крайней мере, еще года два. Затем она может занять место французской армии в последней войне - хотя это и сомнительно".

Ллойд Джордж прямо указал на два центральных, самых жизненных момента. Можно ли было победить Германию, избежав еще одной кровавой бойни на континенте? И каковы были перспективы скорой и достаточно широкой помощи со стороны Америки? Ответами на эти два вопроса в большой степени определялась оценка шансов Англии. На оба вопроса ответ Ллойд Джорджа был отрицательным - отсюда и его пессимизм. Черчилль выражал более оптимистическую точку зрения, которую он постепенно утверждал в качестве официальной политики.

Чтобы дать этому оценку, следует более внимательно рассмотреть позицию Англии по отношению к Германии, а затем к США.

Английские стратеги в 1940 - 1941 гг. (а также и раньше и позже) упорно не учитывали того, что было сформулировано Ллойд Джорджем как первый аргумент, - что Германия не могла быть побеждена без ведения войны на истощение на континенте. С их точки зрения (и особенно Черчилля), широкомасштабные действия английских экспедиционных сил во время первой мировой войны были ужасной ошибкой, отступлением от традиционной политики Англии XVIII и XIX столетий. Нынешняя война должна вестись старым методом, иными словами, путем соединения английских экономических, финансовых ресурсов и морских вооружений с живой силой союзников на континенте. (Или, как говорили во Франции, Англия будет воевать до последнего француза.) Таким образом, военные планы в 1939 г. предусматривали, что французская армия и упомянутые английские экспедиционные силы будут противостоять первому натиску Германии. А затем экономика и моральный дух последней будут подтачиваться блокадой и бомбардировками промышленных центров, а также интенсивной пропагандой, пока не пробьет час окончательного наступления .

Эта стратегия была в целом хороша для периода англо-французского союза. Но английские политики цеплялись за нее и после потери французской армии. Как считали начальники штабов в сентябре 1940 г., "наша стратегия должна основываться на том, чтобы сломить сопротивление Германии путем всевозрастающего экономического давления". К триаде "блокада, бомбардировки, пропаганда" добавлялось новое оружие - партизанское движение. Англия должна была участвовать в партизанском движении на территории оккупированной Европы, терроризируя там нацистское командование и подготавливая возможные восстания. (Именно в июле 1940 г. Черчилль создал Командование особыми операциями, целью которого было "повергнуть Европу в пламя".) Армия будет жизненно необходима для защиты Британских островов и империи, но ее оборонительная роль все еще рассматривалась как ограниченная. Как указывал Черчилль, "это не наша политика - пытаться поднять и ввести на континент армию, по размерам сравнимую с германской. Несмотря на это, мы будем стремиться... чтобы могли быть использованы с хорошими шансами на успех силы меньшей численности, восстановить на континенте ударные силы, с которыми мы могли бы войти в Германию и диктовать ей свои условия"

Как могла эта стратегия ограничений ответственности заслуживать доверия после июня 1940 года? Частично ответ содержится в возрастающей вере в стратегические бомбардировки. В сентябрьском меморандуме начальники штабов все еще возлагали свои основные надежды на блокаду, но уже выделялись особые задачи военно-воздушного флота, и ему постепенно придавалось официально все большее значение во многом благодаря поддержке Черчилля. Теперь, когда Германия контролировала Скандинавию и большую часть Европы, в июле 1940 г. премьер-министр отметил, что блокада не оправдала надежд как эффективное оружие. По его мнению, единственное средство, с помощью которого может быть повержен Гитлер, - это опустошающие, разрушительные бомбардировки Германии .

Свою мысль Черчилль выразил еще более полно в меморандуме кабинету от 3 сентября: "Морской флот может проиграть войну, и только авиация может ее выиграть. Поэтому наши основные усилия должны быть направлены на достижение подавляющего господства в воздухе. Истребители - это наше спасение (в защите Британских островов), но только бомбардировщики позволят одержать победу. Таким образом, мы должны наращивать мощь для нанесения Германии ударов всевозрастающей силы так, чтобы уничтожить промышленную и научную структуру, от которой зависят военные возможности и хозяйственная жизнь противника, хотя мы и будем держать его на расстоянии вытянутой руки от нашего острова. Ни на один другой способ в обозримом будущем мы не можем возлагать надежды, чтобы превзойти громадную военную мощь Германии" .

Черчилль продолжал делать упор на эту стратегию и в последующие месяцы. "Я считаю быстрое наращивание бомбардировочной авиации одной из крупнейших военных задач, стоящих сейчас перед нами", - писал он в декабре 1940 года. А затем в июле 1941 г. он указывал, что к концу 1942 г. Англия должна добиться превосходства не менее чем вдвое над силами люфтваффе. Это было "самое меньшее, на что нужно рассчитывать, раз уж до сих пор не предложено никакого другого способа победить". Точка зрения руководства военно-воздушных сил, что сухопутные войска могут едва ли больше, чем "нанести завершающий удар", была, естественно, непопулярна в военном министерстве, где в течение 1941 г. росла оппозиция этой стратегии военной победы. Но официально на высшем уровне все три службы теперь склонялись к точке зрения Черчилля.

Окончание следует.