Куда ты идёшь, Данаи? Хроники Белого Города

                –   I  –   

 – …Отличный вид. Все как миллиард лет назад. <…> Не считая города...
 …Пустыня, и  вдали  горы  цвета  львиной  шкуры,  совсем, совсем далеко, взвешенное в  волнах  горячего  утреннего  песка  и света, плавало некое видение, неопределенный набросок города. <…>
     – Постой,  Боб.  Знаешь,  что  это?  Мираж!  Ясное  дело!  Особенное сочетание  света,  атмосферы,  неба,  температуры.  Город  где-нибудь   за горизонтом. Видишь, как он колышется и становится то темнее, то  ярче?  Он отражается в небе, как в зеркале, и возвращается вниз как раз тут, так что мы его видим…
 В свете утренней зари город, высокий, сверкающий, виднелся  как  на ладони…
      – Но… что он тут делает…?
       – …Никогда не задавай природе вопросов. Ей не до тебя… занята  своим  делом.  Скажем,  что  радиоволны,  радуги, северные сияния и все такое прочее, в общем,  какая-то  чертовщина  сделала… только для нас и как раз в это утро, когда мы нуждаемся в поднятии духа.  – Рей Бредбери «Диковинное диво».


ХРОНИКИ С КОНЦА.  НАШЕ ВРЕМЯ  –  ОЗЕРО  В  ОБЛАКАХ.  Озеро лежало посреди степи круглое как тарелочка с нарисованными на ней облаками – отражёнными пышным белком вселенского яйца и в центре небесным яичным желтком - солнцем. По ослепительно голубому июльскому небу неспешно скользили пухлые фигуристые облачные драконы и в обратную сторону они же плыли по воде. Гордые своей не размазанной причудливой формой облака являлись из-за одного холма и плавно шествовали за другой: иногда на пару минут наскакивали на солнце белоснежные кони, наплывали розоватые корабли или глотали светило драконы, становясь от этого нежно золотыми. Облака не мешали солнцу, а солнце не страдало от облаков. Всё вместе походило на раскрытую раковину с сияющей в центре тёплой жёлтой жемчужиной; на ещё несмущённое людской суетой  начало – исходную точку мироздания.

Высокий молодой мужчина, с удовольствием сбросив на траву увесистый потёртый рюкзак с притороченной к нему палаткой и походным ковриком. Предвкушая неземное удовольствие, мужчина начал нетерпеливо снимать тяжёлые, профессиональные походные ботинки. Даже один раз поплавать здесь вместе с облаками, – ради этого стоило топать по жаре с грузом приличное расстояние! А впереди было ещё  два месяца прекрасной походной туристической  жизни с единственным неотступным другом – ветром: уж этот в Забайкалье никогда от тебя не отстанет. Посвистывающий - поющий  в сопках ветер и облака над головой будут манить всё дальше и дальше: вон за тем холмом увидишь чудо!.. И хотя за «за тем» холмом тянулась уходящая за горизонт цепь других холмов, чудом было всё вместе: и сопки, и облачная флотилия, солнце с ветром. Тем более чудом было набрести на вот такое озеро... Без одежды оказавшийся жилистым и гибким  турист всё дальше заходил в воду, к центру тарелочки, стараясь найти место поглубже, и заранее зная, что не найдёт глубже своего упрямого подбородка. Что же, и так неплохо.

Такие круглые озёра и озерца раскиданы по Забайкалью и Бурятии. Сопки, сопки, бесконечные просторы сопок и между ними – как зеркальца небес, мелкие и очень тёплые от насквозь пронзающего их летнего солнца. Дно в таких озёрцах вязкое, илистое. Добытая смесь тёплого ила и глины считается полезной для кожи и суставов: для местных вне кощунственных сомнений. А вера, как известно, исцеляет. Вымазавшиеся этой целебной смесью страждущие вяляются на берегу под солнцем, потом лежат в озерной мели, и всё сначала. Местный оздоровительный отдых иногда ещё и с притаившимися в иле пиявками. Раньше добирались до таких мест на лошадях, теперь на машинах. Что, конечно исходный пункт мироздания приближает к реальности - превращает просто в приятное местечко с запахом бензина по выходным. И  – Увы! – с другими мусорными приметами цивилизации: старыми пластиковыми бутылками, упаковками.

Обычно, на каком-то расстоянии от озерца непременно располагается местное селение. И точно: в разрезе дальних холмом виднелись будто игрушечные домики. Местные забайкальские жители в основном скотоводы. Озерца издревне служили водопоем для пасущегося в сопках  скота, поэтому берег во многих местах изрыт коровьими и конскими копытами и пестрит «лепёшками». Но это местных не смущает: как всякая органика навоз полезен. Сухими коровьими лепёшечками протопленная банька, – это чудо.  А столичным изощрённым неженкам нечего соваться в чужую глушь!

Барахтающийся на середине озера в теплой водичке турист к неженкам, явно, не относился.  Не все урождённые столичные неженки. Купальщик  дурачился: крутился в воде, ловя солнце, как мальчишка вскидывал вверх руки вместе с фонтаном алмазных брызг. Всё это он заслужил за рабочую зиму: имеет право. Хоть бы тут и нашлись зрители, – какое ему до них дело?! С сельскими мальчишками было бы даже веселее. Но сегодня никого нет вокруг. Только в противоположной от селенья сторон  далеко по узенькой ленточке шоссе между спичечек - столбиков  иногда проползают крошечные жучки - машины. Напоминание – мираж цивилизации. За вместе с самолётом  неполную неделю летнего отпуска не так ещё далеко он ещё и забрался. Но не этот неблизкий шоссейный мираж препятствовал полному совершенству покоя.

Покой вокруг был почти совершенен. Почти, – потому что любой без исключения  каждый человек несёт с собою свой врождённый непокой разного качества и устремлённости: даже такой странный, неделями бродящий с рюкзаком в молчаливом одиночестве человек. Такие, может быть, более всех и беспокойны?! Кто ищет покоя, и о беспокойстве ведь должен немало знать?! Иначе, как бы он понял, чего жаждет?! Мудрые старики говорят: ищущему покоя его не видать; кто ищет покоя, от того он бежит…

Полбеды, что задумавшийся о смысле жизни беспокойный гражданин неизбежно одинок в большом городе. Хуже, когда колеблется внутренняя основа. Особенно когда  зимние мрачные вечера залиты искусственным светом, перенасыщены разрывающей сознание рекламой, тут то вдруг и ударит мысль: какой я настоящий без рекламы?! Приспособившийся к ровным отношениям с коллегами по работе? В бурных эмоциях на футбольном матче? Блаженно собирающий грибы в лесу? Всё это разные люди, когда вдуматься: сотня разных людей. Больше всего человек бывает сам собой уж никак не в городе – на перепутье между людьми и природой: лицом к лицу лица не увидать. То есть ты уходишь на время сам, зная, что можешь в любой момент вернуться. Тогда-то, с расстояния важное кажется незначительным, а мелочи важными. Тогда нисходят не мелкие, не приземлённые мысли…

Накупавшийся турист, на берегу выжав бандану и вновь повязав ей голову, уселся, скрестив ноги в позу, называемую йогами лотосом. Кожа у этого, подставившего себя в жертву немилосердному послеполуденному солнцу была бледновата, как у всех рыжеватых людей. Короткие жесткие волосы были скорее каштановыми, но в уже буйно пробивающейся с намёком на бороду щетине сверкали  яркие солнечные - рыжие искры, а на классически прямом остром носу – веснушки. Черты лица на первый взгляд приятно удивляли правильностью, а на второй – какой-то нервной внутренней подвижностью.

 Странное лицо: открытое и закрытое вместе. Губы как у старого шекспировского актёра Пола Сколфилда до удивлённого искривления резко вырезанные. Глаза – вытянутые к вискам тёмно-серые, как забайкальские озерца-зеркала под пасмурным уже осенним небом к вечеру. Когда, ещё, какая то местная водяная птица заунывно кричит. Воду рябит ветром, –  рябь разбивает отражения: поди-ка разбери! Словом, сложные сумрачные были глаза, странноватые, решительно отсекающие с их обладателем с ходу общение запанибрата. Да ещё собеседника видящие как  будто изнутри со всем скрытым, что мало кому приятно. Брр!..

 Сложные глаза, впрочем, в людных местах обычно прятались за светоотражающими очками. А вот теперь очков не было: зачем и ехать за солнцем, если прятаться от него?! Наверняка, уж такой взгляд охладил пыл не одной девушки, положившей на симпатичного парня глаз. Иначе турист не был бы одиноким. И вообще не был бы при любой первой возможности туристом – «иду, куда глаза глядят». Но он был сейчас именно на своём месте без места, странный одинокий человек. Владелец маленькой, но вполне преуспевающей компьютерной фирмы Даниила Шумский прятался теперь не столько от людей,  сколько  – от самого себя прятался в сопки, в озеро, в бескрайность забайкальских просторов.

Это началось лет в десять. Тогда ещё весной бабушка взяла его с собой к дедушке на кладбище. Старое кладбище Волковское ограда в ограду со знаменитыми Литераторскими мостками – посмертным пристанищем людей известных: литераторов, учёных, артистов. Хорошее оказалось место, будто на даче и в театре вместе! Птицы пели с радостной весенней беспечностью, как не поют в городе. И почему его мать раньше с бабушкой сюда не хотела пускать?! Буйно цветущее место последнего успокоения, казалось, рвалось к жизни,  потому что был жизнелюбивый май месяц май или потому, что люди к ушедшим относятся лучше, чем к живым?! Ушедшим обычно всё прощают. Но это примешиваются поздние взрослые после мысли. А после того вполне приятного дня в первый раз приснился страшный сон: будто кладбище именно в жилых каменных домах - склепах. Вот он, десятилетний Данила подходит к своей пятиэтажке, а там  – ни огонька, и в темноте прячутся только тени. По заведённому ритуалу вроде как в мульт-анимации скользящие тени. Людей нет.  А куда же ему-то теперь идти?.. Неприятный сон потом повторялся с периодичностью примерно раз в год.

Мать сказала, что снится иногда всякое: не стоит о снах переживать. Отец рассеянно изрёк, что сын, без сомнения, начитался Эдгара По или Рея Бредбери: перебор вышел. Не пытаясь убедить отца в полной неправильности его неколебимого мнения, сын срочно добыл и изучил доступные книги означенных авторитетов (отец всегда ссылался только на авторитеты!). Эта со слова отца прочитанная ещё в отроческое время фантастика убедила Данилу, что страшные странностью сны ой как ещё снятся и вполне взрослым! И на этой почве – занятно словами изложив приснившееся  – даже можно стать известным писателем. Значит, он, Данила нормальный: просто впечатлительный, как утешила бабушка. Кроме того сны случались и очень занятные: как он на коне скачет или рубится с кем то мечом. А ещё, будто с высоты птичьего полёта, виделся  неизвестный Белый город сплошным вокруг круглого озера. Будто кольцом свернувшийся вокруг озера белый дракон кусает свой хвост. И в этот город  – особенно  в пронзавшую облака белую башню, – во сне одновременно с небывалой тоской тянуло и что-то с силой отталкивало: мешало приблизиться. Видение окутывалось туманом и исчезало. Так и не попал он во сне в тот город. А жаль.


 С тех пор – со времени  разборок со снами детства – Рей Бредбери остался ему верным другом,  на отдыхе и в трудные моменты жизни всегда поджидающим Данилу на книжной полке. Но самого к писательству не особенно потянуло. Совсем не лень: сомнение в литературной гениальности одолело. Фантазировать в голове для себя и переносить фантазию на бумагу, чтоб всем было понятно и интересно, – совсем разные вещи. Как изрёк прославленный Шекспиром Гай Юлий Цезарь: лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. И он стал классным программистом отчасти от этого, а отчасти  из любопытства: нельзя ли калейдоскопичной сонной  анимацией управлять на манер сайта?.. Постигнутые технические высоты без сомнения убедили только в одном: совершеннейшая электронная матрица – вмещает так около одной триллионной части скрытого во тьме подсознания. Мозг – дивный компьютер. Но самый совершенный живой механизм – Вселенная. Кто постигнет её программу – кто хотя бы к этому постижению приблизится: помнящий Всё своё прошлое?! В раннем детстве он, вроде бы, многое помнил: яркие картинки в этой жизни неувиденного. Потом с возрастом яркость слиняла. Остались лишь смутные тени вроде замшелых, хранящих тайну ушедших жизней  надгробий. Бабушка одна над этим не смеялась, только просила об этом не болтать с посторонними.

Бабушка как-то обмолвилась: надо найти вторую свою половину, чтобы вспомнить. Потом исчезла – стала милой идеальной тенью памяти и бабушка. Конечно, психоаналитики изрекут, что бабушку он любил больше, чем вечно занятых собой родителей.  Однако,  при равных исходных данных это не с каждым случается: стать   и д е а л ь но й  тенью – воспоминанием без тени горечи. Это надо ещё заслужить! Потеряв бабушку, Даниила в семнадцать лет первый раз пошёл искать – бродить за пределами современной цивилизации: за истёкшие с тех пор 12 лет бродил в Алтае, в Монголии, в Индии (поклон уже Киплингу!). По пути много узнал об именуемом в науке хомо сапиенс сложнейшем  существе. Значит, много узнал о самом себе. Только вот узнанное не прояснило – усложнило картину. Теперь, через пятнадцать лет надеется ли он найти таинственную вторую половину?.. Какая разница! Надежда украшает жизнь, а он любит бродить в одиночестве там, где, вместо своей неведомой половины нередко находишь коровье или овечье стадо.


У озера - небесного зеркала под солнцем выжаривающийся петербургскую сырость турист длинными пальцами лениво перебирал прибрежные гладкие белые камешки, морщил высокий, как говорится, интеллектуальный лоб. Лениво размышлял о пустяках. Например, что общего у человека  с данным ему по чужой воле именем? Иногда, кажется, что ничего нет общего: так, наименование для удобства. Правда ли, –  имя определяет часть нашей судьбы? Проблематично. Но своё имя ему нравилось: бабушка угадала. Фамилия тоже ничего себе. С частой фамилией вроде Иванова или Петрова неудобно было бы с фирмой… Но о ней можно не думать ближние полтора-два месяца. Заместитель у него толковый и отдыхать любит зимой с лыжами. А вот на сей день актуальный вопрос: идти ему в то село или здесь на ночёвку раскинуть палатку?..

Село – та же пятиэтажка, только разделённая вроде как на кубики. И каждый кубик со своей запрограммированными прошлым тенями: он понял это ещё тогда в первый раз, в семнадцать. Чужака опасаются и в меру этого им интересуются: случайный прохожий или опасный? Чужака в глубинке согласны терпеть не нарушающим  местную  программу выживания:  в глубинке до сих пор не просто живут, но выживают.  Поэтому учитывается всё от реалий до дурных примет:  подай деньги левой рукой, – такой «нежный» взгляд получишь или выслушаешь  о себе кое-что нелестное. А если чужак как на смех бродит именно чтобы осознать своё несогласие со всеми чужими программами жизни?!  Ну, до этого никому нет дела: мало ли чудаков. Только внешне изволь не противоречить: не выламывайся напоказ.

 Нет, не стоит идти в село. Зачем ему только издали привлекательное скопище игрушечных домиков?! Ближе – со всем хозяйственным хламом они совсем не игрушечные. За заборами горластые собаки: для развлечения просто в глубинке собак не держат и не кормят. Боятся люди друг друга, - какой уж тут внутренний покой.  Зато у озера ночью покой и тишина. Ночью в озере отражается бархатно синее бездонное небо и такие бесподобные  звёзды! Кажется, ступишь на воду и так и пойдёшь переступать со звезды на звезду. Под  яркой луной кажутся почти белыми  камни на вершинах сопок. Будто возносятся верхушки или зубцы белых башен – из отражённого лунного света сотканный  белый город окружает озеро…

 Чего только не сотворят игра теней и мираж памяти: мираж самых глубин памяти – каприз - сны подсознания. Но почему бы в отпуске и не дать волю фантазии?! Ты один: некому вертеть пальцем у виска. Поэтому можно в своё удовольствие и пофантазировать про Дивный Белый Город кольцом вокруг безбрежного озера – почти моря,  через которое взгляд едва достигает на другом берегу бело розовых башен и стен… Счастливый город почти вечного лета! Недолгая пора увядания там была  мягка, а весна – пора расцвета очаровательна. Город утопал в зелени и цветах…

                –   II   –   
Вон там по заре растянулся
Причудливый хор облаков:
Всё будто бы кровли, да стены…

…То будто бы белый мой город,
Мой город знакомый, родной,
Высоко на розовом небе… – Афанасий Фет
        *        *         *

ХРОНИКИ  СЧАСТЛИВОГО  БЕЛОГО  ГОРОДА  С  НАЧАЛА.  ПРЕДЫСТОРИЯ.  В то время как память начинала являть картины, на всей планете был уже только этот один Счастливый город. Была ли это на планете Земля? Нельзя точно сказать. Нынче учёные утверждают на Земле до нас не менее семи цивилизаций. Как странная эпидемия опустошила тогда планету – слишком давняя и длинная история. Остался только вместивший всех уцелевших Счастливый город, защищённый силой мысли, что в технизированном обществе ошибочно называют магией. Спору нет, есть менее или более способные являть силу мысли. Поэтому существовала каста жрецов: их выбирали с раннего детства, и никакие связи здесь бы не помогли. Детей учили не навязчиво, не лишая радостей детства. Ибо только естественно без насилия принятое имеет добрые последствия. От будущих жрецов требовалась не только сила: жрецы должны быть людьми высоких мыслей. И это исполнялось. Знали ли избранные более других? Да. Но пути – не знать или знать и быть от этого более отягощённым, – избирали добровольно. Если кого-то из избранных детей хотел тянуло к обычной счастливой участи обыкновенного горожанина, –  личный выбор не встречал противоречий. Как описать такое не воплотившееся на нынешней Земле социальное совершенство?! Невозможно. Пусть каждый вложит сюда все свои мечты и чаяния.

Всего в Белом городе было вдосталь. Поля вокруг производили более чем нужно. Все имели полную возможность заниматься, чем хотели. Даже в искусственном освещении город не нуждался: белый искрящийся камень так нежно, так спокойно отражал свет бледного ночного светила. К тому же вода – это зеркало: около большой воды никогда не бывает полной темноты. Болезней в Счастливом Белом городе не знали, жили долго:  до глубокой не отягощённой немощью  старости. Даже смерть со временем обставили щадяще: тела готовящихся уйти становились как будто прозрачными, –  постепенно истончаясь, плоть незаметно исчезала. Времени было достаточно, чтобы оставшиеся успели благородно проститься с теми, кто горести  ухода из жизни не испытывал. Отсюда не имелось и горестно напоминающих о бренности жизни кладбищ. Была ли то накопленная годами  мудрость либо внушение жрецов?..  Точно неизвестно, но, казалось, что слово «милосердие» не было здесь пустым звуком. Однако даже милосердие народы понимают разно. Казалось бы, что плохого может случиться в идеальном месте?! Увы! Мир вообще – любой людской мир – странно устроен: когда нет проблем, похоже, Небо иначе - Великий Космос посылает их. Счастливо Белый город жил  тысячелетия, но не вечно.

С веками Город странно пустел. Его жители всё чаще предпочитали наслаждаться жизнью или призраком счастливой жизни в одиночестве, значит, и детей рождалось мало. Всё редели на улицах толпы. Незаметно опустела сначала треть  Счастливого города, потом половина. Между тем природа не несла  печати вымирания. Порхали в самом городе дивные бархатные бабочки и благоухали изумительные цветы. Под лучами ласкового солнца, как и прежде безмятежно  сверкало  озеро,  а краски заката складывались на воде в причудливые картины прошлого или будущего? Это распознавать – дело жрецов. Но всё труднее становилось находить владеющих нужными способностями детей. Жрецы помрачнели, уединились в выбранном месте, хотя раньше жили по всему озёрному кольцу. Жрецы стали настойчиво собирать жителей на введённые праздники Весны, Сбора урожая, просто праздники Радости с карнавалами и танцами, поощрялись театральные представления и всё общественное. На какое-то время это помогло.

                –   III   –   

Тяжёлые внешние двери разума глухо закрыты.
Волны слов и понятий – зыбкие отраженья разобьются
Об вечную жизни основу: осколки развеет ветер –
Унесёт в пространство пустое. Остаётся совершенное
Отрешенье – погруженье – слиянье…
                *        *         *

ХРОНИКИ   БЕЛОГО  ГОРОДА  С  НАЧАЛА.  ПРЕДПОСЛЕДНИЙ ЗАКАТ.  В высокие окна круглой башни солнечное золото  било так, что свет скрещивался в центре. Ночью же с другой стороны также щедро лился серебряный свет луны. Башня так и называлась – Союз Луны и Солнца. Смешение светов считалось благоприятным для ухода Старейших: когда срок их жизни истекал, они сидели в центре и думали о прожитом. Вот и сейчас в струившихся свозь узоры оконных переплётов золотых нитях - лучах  сидела древняя женщина. Настолько древняя, что казалось, свет проходит сквозь тело.  Не только волосы, но и брови, и губы старейшей жрицы были белыми, как её одежды и каменные стены. Но старость не согнула её спины, не нагнула гордую голову и не стёрла величия: глаза властно сверкали под белыми ресницами. Старая жрица была в башне не одна.

Высокий тёмноволосый мужчина прислонился плечом к окну так, что льющийся свет как бы смывал треть лица, а оставшийся профиль выделял особенно чётко: горбатый нос, губы до удивлённого искривления резко вырезанные, вытянутые к вискам пасмурные глаза. Печальный молодой жрец одной рукой держался за ажурный переплёт окна, словно боялся упасть, другой кистью он теребил у груди жреческий  блестящий нагрудный знак.
– Ты не послала за мной, бабушка, когда уходила сюда, – в голосе взрослого мужчины звучал почти детский обидчивый упрёк.
– Я знала, что ты сам придёшь, – высокий, привыкший речитативу ритуалов голос её звучал как поющая чаша. – Не люблю прощаний и уговоров. Ты опять как мальчик стал бы просить отсрочки. Я знаю, ты меня любишь. Теперь ради этой любви позволь мне сделать то, что суждено и что я должна. Нет, не подходи ко мне! – она предупредительно выставила перед собой бесплотно прозрачную ладонь. – Живое тепло уже мешает. К утру зал Смешения светов станет свободным для следующего… К чему тянуть? Мир стремительно клонится к упадку.
– Но почему, дорогая бабушка? В чём наша ошибка? Когда?
– Даже дети знают, как в древности эпидемия унесла девять десятых жизней на планете. Жрецы искали средства от мучительных болезней, от страданий и нашли:  в избранном месте велели выстроить  город Последнего Прибежища, где целителен уже сам светящийся камень, целительно и воздух, и озеро, и даже в воде отражения уносят дурные мысли.  Люди остались здесь, за белыми стенами, навсегда, – вот ошибка.
– Не понимаю…

– Ты умён, мой дорогой  Данаи. Остро умён от рождения. И просто не хочешь понять – боишься. Это в твоем возрасте естественно. Люди не созданы совершенными: для приближения к недостижимому на земле окончательному совершенству Небом суждено прилагать постоянные усилия. Неубываемый - возобновляемый обмен энергии между планетами и Космосом, – вот  о чём должно  неустанно заботиться и что было забыто. Космосу нужна окрашенная чувствами человека энергия:  человек возник, только для того, чтобы одухотворить  Великий Космос.  Хотят люди жить, – должны исполнять закон своего сотворения.  Хотят стать господами, но друзьями Космоса: должны вечно искать нечто новое не разрушительное, но преображающее.

 Болезни, эпидемии посылают не небеса и не злые духи: страдания  – знак, что человек живёт неправильно. Бездейственная энергия привычки, отражаясь от неба, падает обратно к людям. И только заболевший может и должен помочь сам себе сколько-то с помощью жреца и врача. Люди должны иногда страдать, чтобы понять самих себя.
– Те первые строители города страдали и  прилагали усилия!
– Да. А их потомки – нет: им  это было уже не нужно. Всё давалось слишком легко и спокойно. Люди не заметили, как перестали стремиться к совершенству. Перестали даже страдать от любви. Зачем такие существа нужны Космосу?! Рождённый мыслить должен мыслить, а упорная мысль чужда покоя.
Молодой жрец закрыл ладонями лицо:
– Но чрезмерные страдания лишают воли! Избавление от страдание, разве, – не благо?!

– Значит, и нужно было умерить только чрезмерные страдания: не более, мой дорогой.
–  Как точно определить грань необходимых страданий? О, Старшая жрица?!
– Теперь ты говоришь как должно сану. Никто кроме тебя самого не сможет указать эту грань. Она подвижна, она, как хамелеон меняет формы.
– Как же? Нас учили: белый камень сразу развеивает всё дурное.

– Так не было вначале, мой любимый внук: жрецы первых столетий слились с белым камнем в едином порыве. Мы все уходим в него ради счастливых потомков. Но чего желать – к чему стремится уже всё имеющим счастливым? Срок жизни начал сокращаться, а мы увеличивали его обрядами: ещё ошибка. Сначала ушедших хоронили за городом в долине. Безумно упоённые своей силой, мы добились Замены естественной картины смерти растворением тел: очень большая ошибка. Разве не помнящий о смерти будет так стремиться к Небу при жизни?! Не помнящие о смерти живут одним днём, и им мнится, – вечность впереди, когда остались считанные годы. Смотри на меня: в моих силах было не стареть до конца. Но я так не захотела. И многие из нас осуждали меня, как знаешь. Потому что в ряды жрецов тоже вкралась эта духовная болезнь. Я хотела умереть, как умирали раньше. Но это повредит тебе, и в общем уже ничего не изменит.
– А если увести людей из города? Набрать для начала самых активных, молодых: за жрецами они пойдут. Ещё найдутся готовые к жертве.

– О, да. Кто-то пойдёт. Но поздно. В этом городе рождённые жить вне его  уже не могут. За пять тысячелетий течение энергии в теле сделалось привязано к этому месту, болезням настолько отвыкли сопротивляться, что смелые первопроходцы  умрут: жреческая сила тоже неотделима от белого камня,  – движением кисти она не позволила внуку говорить. – Настало время открыть тебе, Данаи. Твои отец и мать – мой единственный сын и его жена – не ушли в этой башне ради общего блага. Они увели из города самых сильных. Это… это была моя идея. Ради надежды кем я имела право пожертвовать, кроме моего кровного сына?!  Никто не может меня упрекнуть. Только я сама себя. И никто из ушедших не выжил. Двое вернувшихся сюда полумёртвыми недолго  жили. Свет белых камней уже не помог им. На Высшем жреческом совете  решили ничего не говорить простым жителям города о неудачной попытке. К чему смущать слабых?! Опять ошибка. Умереный страх заставляет думать, заставляет некоторых перестать подняться выше своей слабости. Когда же многие думают одинаково, тогда  что-то может измениться. К лучшему или к худшему, – кто знает?!  А неизменяемая бездумность  неизбежно приводит к вырождению.

Бледный как его одеяние молодой жрец подавленно молчал. Старая жрица тихо продолжала.
 – Мы искали средства все эти годы, и не нашли, – голос становился всё тише, силы покидали говорящую. – Твои мать и отец ушли, а тебя оставили мне. Я научила тебя всему, что знаю сама. Я вижу ясно: ты ещё не самый сильный жрец, но будешь таким: будешь Сильнейшим. Будешь Единственным, возможно. В зрелости же и силе каждый говорит с Небом  Один на Один. Останься я жить: не помогу, – только помешаю. Я устала и ухожу. Всё происходит правильно. Старые методы бесполезны: ищи новые. А если не найдёшь… Что же, всё под небом имеет свой конец: когда-нибудь эта планета рассыплется межзвёздной пылью.  Теперь я думаю, что не стоило отсрочивать её гибель на пять тысячелетий, – не стоило замыкать обречённых в искусственный круг спасения. Своим во имя милосердия упрямством мы не нарушили равновесие не только Здесь, но и Там?! – она посмотрела вверх на изображённое под куполом лазоревое небо с планетами.  –  Если солнце светит тем, кому оно не должно светить, значит, света не хватает неведомым другим: звёзды делаются чуть тусклее и планеты чуть изменяют орбиту. Достаточно для нарушения Великой гармонии. Если исчерпавшие себя живут, значит что-то новое не родится.
– Что же делать?!

– Не знаю. Но этот город наш: мы связаны  любовью к нему. И ты дерзай: пробуй всё возможное и невозможное. Найди свою половину, – это умножит твои силы. Одинокий жрец как осколок драгоценного камня. Кто мы, когда не любим никого и не боимся потерять?!
– О, бабушка, сколько же ещё городу осталось: тысяча лет?.. чуть меньше? – белая как туман голова отрицательно качнулась.
– Мало. Около половины уже втрое сокращённой жизни: только двести или чуть более лет. Раньше жили тысячелетие, потом семьсот. Теперь уже редко кто из жрецов доживает до четырёх сотен.
– Так быстро?! Не может быть!
– Да. Всё становится стремительно. Другие ещё не поняли: не хотят понять. А теперь я чувствую, как  уже нисходит на озеро мой завершающий закат – преддверие последнего Великого Заката. К рассвету меня уже здесь не будет. Приблизься, я тебя благословлю, мой единственный внук, моя посмертная надежда.

Склонившийся перед старой жрицей почувствовал скольжение по волосам не рук, но будто двух солнечных лучей или дуновение тёплого ветра. Плоти в благословляющих ладонях  почти не было.
– Теперь оставь  меня: живые мешают уходящим. Иди же, не медли, – я слабею... Иди!.. Вон, жрец вдвое ниже меня рангом!!! – истончавший почти прозрачный палец огненной искрой ударил в грудь.

Глотая слёзы, молодой  жрец почти побежал вниз по круглой обвивающей башню лестнице.
– Перед лицом Вечности нет кровного родства!.. Прощай и будь удачлив, мой любимый, мой последний дорогой!..

                –  VI  – 

Море волнуется раз!
Море волнуется два!
Туман поднимается, – ах!
Туман застывает – три!
Морская фигура  – замри!
    *        *         *

ХРОНИКИ   БЕЛОГО  ГОРОДА  С  СЕРЕДИНЫ.   ПОЧТИ  ОБЫЧНЫЕ  ДЕТИ.  Слова считалочки и детский смех весёлым эхом отскакивали от белых стен, мешались над озером с криками красивых розоватых птиц. На открытой белой, одними боком спускающейся ступенями к самой воде террасе стайка детишек в лёгких разноцветных хитончиках играла в морские фигуры.  «…Морская фигура  – замри!» – на этой пятой строчке считалочки замершие в самых немыслимых должны были как можно дольше не двигаться. Водящий высматривал первого шевельнувшегося: тот водил следующим. С трудом удерживая распиравший их смех, дети застывали подобно статуям вокруг искрящегося посередине террасы фонтана. Приспособленный для купания фонтан как живой довольно бормотал, принимая посильное участие в игре. Фонтанные струи попеременно стреляли в разные стороны, попадая в замерших детей, что делало ещё более трудной задачу остаться неподвижным.  То тут, то там мгновенно ожившая статуя с визгом отскакивала.

 Пространство в центре террасы вокруг фонтана было свободным для игр. Какие-то серебристые в небо взлетающие конструкции манили полазать по ним.  А далее в больших белых каменных  чашах  зеленели деревца сплошь в  больших розово-пунцовых соцветиях. Между деревьев можно было лежать на насыпном газоне, на травке в крошечных голубых звёздочках. Здесь играли заботой окружённые Счастливые дети. Только было их для такой обширной террасы - сада маловато: не более десятка.

После морских фигур играли и в пряталки и пятнашки, – ими тоже наскучили, приустали. Хотелось чего-нибудь потише и новенького.
 – Пошли к озеру подсматривать отражения! – старший крепко сбитый мальчик верховодил в этой ему обычно не возражавшей компании.
– Нет, – смугленькая с короткими волосами черноглазая  девочка решительно топнула ногой. – Подсматривать чужие отражения нехорошо, так сказал Данаи. – Лучше полезли в фонтан купаться.
– Ха!  Она и шагу не ступит без указа своего Данаи. Почему  смотреть на отражения нехорошо?! Ты просто боишься ничего особенного не увидеть. Ведь тогда нечего будет и рассказывать.
– Я боюсь, что слишком много увижу, и ничего нельзя будет рассказать: никто не поймёт.
– Например, как старший жрец чистит  зубы!
– Дурак! – обзывались здешние дети, как и все дети.
– Вечно Алеума корчит из себя уже взрослую высшую жрицу. Правда, что твой Данаи нашёл тебя там,  в городе, где никто уже кроме птиц  не живёт?
– Не твоё дело, Атта! Сначала получше освой материализацию, потом и задавайся.
– Тили-тили тесто! Дылда взрослый жених – крошка невеста!
Девочка мгновенно сжала и разжала кулак: на только что пустой ладони оказалась холодная и жгучая сиреневая медуза, полетевшая в мальчика, невольно увернувшегося. Шлёпнувшись на камень, медуза зашипела, испустила сиреневый туман и бесследно исчезла. Мальчишка сжал кулаки: ведь все видели как он отшатнулся.
– Ты! Ты… Злючка! – в этот момент самоё юное золотоволосое и голубоглазое создание уцепилось за гневно поднятую мальчишкину руку.
– Атта! Придумай мне ко-аблик! Пожалс-та. Я ещё не умею, – капризно прозвенел тоненький голосочек. – Утеряв злую надменность, мальчишка тут же смягчился.
– Конечно Зета! Сейчас. Пошли к воде. Держись за меня, а то ещё упадёшь

Привыкшие к постоянным стычкам старшего мальчика и смуглой черноглазой девочки дети по белым ступеням скатились к озеру. И скоро по безмятежной воде заскользили лодочки. У младших такие, какие обычно вытачивают из куска мягкой сосновой коры, с одной мачтой и косым парусом из лоскутка или бумажки. У более старших – судёнышки похитрее, поискуснее. У Атта получился даже трёхмачтовый парусник, только вместо одной мачты торчало маленькое цветущее деревце, у которого на ветках парусами развевались платочки. Кудрявая очаровательная Зетта  захлопала в ладоши, от восторга подпрыгивая. Не так довольный сделанным творец осторожно кинул хмурый взгляд назад через плечо. Слава Небесам! Злючка в сторону озера не глядела. Значит, не видела этого позора не слишком удачной материализации. Впрочем, ведь он мог сделать такой кораблик и специально, чтобы Зета больше веселилась… Что она делает, эта странная Злючка? Опять на что-то уставилась?

Прикрывая глаза от солнца приставленной козырьком к бровям ладонью, Алеума смотрела на самую высокую белую башню, где сейчас шёл совет высших жрецов. Там был Данаи… Лазоревая мохнатая бабочка уселась на тыльную сторону  кисти. Бабочка была похожа на красивый бант на браслете или колечке. Девочка осторожно опустила руку: бабочка продолжала сидеть на пальчиках, ощупывая их усиками. Вздохнув, девочка осторожно сдула живой бант с пальцев в воздух: если бы она могла подобно бабочке долететь до той башни, где шёл жреческий совет! Нарушить правила, –  этим упрямая девочка бы не затруднилась. Интересно, о чём они там говорят? Почему оттуда Данаи почти всегда спускается мрачный премрачный?! Не рассказывает сказки, не смеётся… Может быть, взрослые жрецы в башне даже дерутся, как частенько сама она с Атта?! Закрыв глаза, девочка застыла: она не слышала всё, как могут слышать на расстоянии взрослые жрецы, но кое-что она слышала… 

                –   V I I  – 

…И весь этот город воздушный
Тихонько на север плывет…
Там кто-то манит за собою —
Да крыльев лететь не дает!.. — А. Фет
            *        *         *

ХРОНИКИ  БЕЛОГО ГОРОДА.  ДРУЗЬЯ.  Вполоборота к окну высокий молодой жрец вместе и слушал других находящихся в зале совет и с высоты башни наблюдал за играющими внизу на террасе детьми – будущими жрецами. Вот детская стайка побежала к спускающимся в озеро ступеням, а одна крошечная фигурка одиноко застыла у фонтана, Наверняка Алеума!  Давно ли он сам играл у фонтана и вот также любил думать в одиночестве?! Так же смотрел на башню: вдруг бабушка выглянет в окно?.. Из узкого окна льющийся свет высвечивал профиль наблюдающего особенно резко: горбатый нос, резко вырезанные и вдобавок ещё кривящиеся губы, вытянутые к вискам пасмурные глаза. Врезающиеся в память за пределами понятия красота-не красота черты лица.   

В белой башне Союза Луны и Солнца жрецы совещались уже долго  и в очередной раз безрезультатно.
— …Остаётся только ждать решения нашей участи Небом.
— Мы могли бы все вместе ещё раз попробовать…
— Слишком опасно.
— Безопаснее видеть, как люди теряют разум? У нас  нет времени! Не лучше ли сразу: или – или?

Мнения как всегда разделились равно. Один из сильнейших жрецов, внук ушедшей Великой жрицы всё-таки не правил единолично: правил совет.  Данаи сходил с башни последним. Очень медленно сходил: сделает шаг вниз — постоит. Он не любил ни подниматься сюда, ни спускаться. Бабушка, казалось, оставалось ещё в башне: хотелось развернуться и с мальчишеской надеждой  бежать назад… Как он не медлил на лестнице,  в своё время солнце всё равно ослепительно ударило в лицо из распахнутых на белую террасу ворот. Вместе с солнцем на выходящего радостно налетела та самая, недавно смотревшая на башню девочка.
— О небо! Это ты, Алеума?!
— Ты идёшь и ничего не видишь: даже меня! А я тебя ждала-ждала. — В голосе её звенел упрёк. — Я всегда тебя жду невозможно долго.
— Спасибо, дорогая! Это хорошо, когда кто-то ждёт: мысли светлеют и на сердце легчает.
— Твои мысли, Дан, сейчас тяжелы как ночной туман.
— Вас недавно учили в школе ритмическим заклинаниям?
— Точно. На! это тебе, — в вынутой из-за спины ладони вдруг оказалось большое глянцевитое красное яблоко. — Попробуй!  Я старалась сделать, чтобы оно было очень вкусное.

Не желая обидеть маленькую подружку, Данаи с улыбкой откусил напоказ как можно более хрустко.
— Ммм… Сладкое!.. Но ведь у нас растут только жёлтые и синие яблоки. Ты придумала – скопировала красный с цветов на деревьях?
— Не… я видела красные яблоки там, за городскими стенами. Там и цветов разных больше.
Откушенный кусок чуть не выскочил у мужчины изо рта: «Кхе-кхе…»  Откашлявшись, он присел перед девочкой, теперь вопросительно  заглядывая ей в лицо снизу вверх.
— Кто же тебе позволил?! Когда, фантазёрка, ты была за городом: во сне?! Помнится, ты говорила, что  летаешь во сне.
— Летаю во сне. А за стенами была не во сне перед тем, как ты меня нашёл.
— Вот как?! Ты не рассказывала!
— А никто не спрашивал. Если бы ты спросил, я бы рассказала. Я три раза была: мама утром отводила меня наружу через дырку в стене. Говорила: поиграй, может быть тебе здесь понравится. А сама быстро уходила. Мне нравилось. Там было хорошо. Там такие беленькие вот такие (она руками показала размер)зверюшки с розовыми длинными ушками и с маленьким смешным хвостиком позволяли даже себя гладить. Одну я взяла за уши, но это ей не понравилось, она пищала и брыкалась. Я её отпустила и построила через ручей мостик из веток. Купалась, лежала на травке. Цветов набрала. Два раза вечером мама забирала меня…
— Зверюшки с розовыми длинными ушами – это кроли. А что про тебя говорили, когда ты возвращалась: дома, соседи?
— Соседи ничего не говорили. Они все куда-то по одному девались, а кто оставался – сидели по домам и двери запирали. У нас из дома тоже уходили и не приходили. Отец и брат ушли за стену строить домик и не вернулись. Оставались уже только старый дед, я и мама. Она про меня говорила деду: «Может быть, ей повезёт и она привыкнет?» А дед: «А жить как будет одна?» Мама тихо, чтобы я не слышала, отвечала, будто она что-то лучше не хочет видеть. На третий раз мама за мной не пришла. Я поела яблок, спала под деревом и не боялась: там совсем не было никакого сизого тумана, как ночью в городе. Два добрых кроля спали со мной: грели с боков. Утром я нашла тропинку в город. А дома — никого. Совсем все куда-то делись: потерялись в тумане.  Сам дальше знаешь: я пошла к озеру искать маму и нашла тебя. Ты сказал, что мы там больше никого не найдём и забрал меня с собой.

Взрослый жрец отёр со лба испарину. Вот, оно значит, как! Этот ребёнок долго был за защитной городской стеной и остался жив и здоров. Тогда как для него, взрослого его единственная попытка окончилась неудачно. Никто не может быть за стеной долго: ни один из Сильнейших.  При всех других её способностях эта девочка сделается Великой жрицей…  Если успеет вырасти. Убыстрялись только негативные процессы: взросление, учение занимают обычное время, — вот в чём проблема.
— Данаи, ты мне друг?!
— Ты сомневаешься?! Самый верный.
— Тогда не ныряй в свои мысли так, что совсем меня не замечаешь. Пожалуйста! А то мне обидно. И страшно: вдруг ты как мама тоже потеряешься – совсем исчезнешь.
— Прости, Алеума! Я больше не буду. Честное слово! Я буду стараться лучше следить за своими шальными мыслями. А то они разбегаются в разные стороны, и я забываюсь. Но и тебя я тоже попрошу: пока  не говори больше никому, что ты была за стеной. Это будет наш секрет. Хорошо?
— Да, пожалуйста, как хочешь! — девочка была довольна, что её о чём-то просят. — Я тебя тоже ещё попрошу: расскажи мне о своей бабушке. Всё-всё, что она говорила.  Она так интересно думала!
— Откуда ты знаешь?!
— Я раньше нечаянно подсмотрела твои непослушные мысли, — с наиболее кротким видом нежно сообщила хитрая девчонка. — Я же не виновата, что они из тебя выскакивают.  Можешь не прямо сейчас начать рассказывать. Сейчас придумай мне мыслями кораблик больше чем у Атта. Я не хочу сама: хочу, чтоб ты для меня его придумал с разноцветными парусами. А маленьких живых человечков на кораблике можно?
— Нет, дорогая, живое нельзя. Я уверен, что та, прошлая великая катастрофа из-за того и  случилась, что создавали копии живого. И нарушили равновесие: планета закрылась для людей. Остался только один прекрасный Белый город. Давно это было, но эхо содеянного улетело далеко к звёздам, отразилось и вернулось. И вот теперь у нас  другая волна… то есть снова трудности.
— Ты почти понятно говоришь, только до слёз печально.  А я сегодня уже устала от печали. Пошли скорее к озеру вместе придумывать мой самый прекрасный  кораблик!


                –  V I I I –

ХРОНИКИ   БЕЛОГО  ГОРОДА  БЕЗ  ЧЁТКОЙ  ТЕМЫ.  Направляемый мыслями красивый кораблик под белыми парусами гордо уплывал к отражённому в озёрной середине солнцу, — к центру радиуса-кольца, по которому длился город. Если радиус стереть, нельзя будет определить и точку центра; а если исчезнет центр, тогда кольцо  радиуса останется на своём месте или укатится куда-нибудь?
— Верни кораблик, Данаи! Вели ему плыть обратно. Для меня пока далеко: мысли не дотягиваются.
— Сейчас.
Плавно выписав на зеркале воды замысловатую фигуру, кораблик послушно взял курс к берегу. Когда-нибудь в другом мире вот также будут плавать настоящие корабли (с точки зрения нашего настоящего времени уже раньше плавали по земным морям большие парусные корабли). Данаи думал, что когда-нибудь родятся строки:

…Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель… *

Ибо всему нами выдуманному — любой фантазии суждено где-то обрести форму. Фантазия – совсем не шутка.  Но скучен мир, где открывать уже нечего: скучен лишённый дерзания мир.

— Данаи! Правда, на середине озера всё исчезает: раз — и нету?!
— Да. Кораблики исчезают.
— А люди?
— Туда нельзя ни обычным людям, ни жрецам. Очень давно, когда  только построили город, было ещё можно. Тогда плавали по озеру большие лодки. Потом что-то испортилось:  некая точка - круг в центре стал туманить разум. И никогда не знаешь, насколько сегодня кружочек большой и сильный. Поэтому плавать стали только вдоль берега. Теперь и совсем не плавают. Ни к чему, когда можно обойти город. И куда плавать, если на той, удалённой от жреческого круга половине больше не живут.
— Как скучно! С лодками интереснее. А если полететь птицей, тогда можно посмотреть на этот круг?
— Не знаю. Сначала нужно бы научиться летать птицей. Пока никому не удавалось.
— Я попробую и научусь.
— Хм…  Может быть, там, в центре, некая ось: вроде прозрачного подвижного столба до самых звёзд. Сквозь  этот столб и птица тоже не пролетит. — Увлёкшись, жрец забыл, что говорит с ребёнком. — Может быть, это ось жизни, но  давно уже вертится в другую сторону: жизнь стягивается к центру, жизнь истончается как нить…
— Атта сказал: из того  круга в центре выходит фиолетовый туман?
— Да, правильно. Нехороший фиолетовый туман, надышавшись которым можно потерять разум, а потом и совсем исчезнуть.  Атта очень способный. Ты дружишь с ним?
— Я никогда не буду с ним дружить. Мы безнадёжно разные. Не нравимся друг другу.
Данаи  улыбнулся.
— Пройдёт время и вы, может быть, друг другу ещё понравитесь.
— Ничего подобного, уж ты мне верь. Иногда я наперёд точно знаю, что будет, а чего нет. Я, кажется, однолюб… Так сказали про одну красивую одинокую жрицу.

Задумавшись, Данаи не обратил должного внимания на последние слова маленькой подружки. Одна часть сознания взрослого жреца вместе с маленькой девочкой играла корабликом: мысли другой части были тяжелы: «К о г д а-н и б у д ь  кто-нибудь в другом новом мире поймает эхо нашего прошлого примерно так:

Вода покоится на блюде
Земли. Безумно блещет день.
Тумана бледная сирень
Кипит в лазоревом сосуде.

Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!**

В этом единственном и последнем оставшемся на планете живом городе такая кристально чистая первооснова жизни утеряна. Что сделать, чтобы замедлить бег времени – утекание жизни в пропасть?! Эти дети – будущие жрецы должны успеть вырасти!.. Особенно эта девочка – Алеума. Что сделать мне для этого?.. Если общие усилия не помогут, я вынужден буду…  Польза должна быть максимальной,  – надо всё заранее обдумать».
– Данаи! – тени его невесёлых мыслей снова встревожили девочку.  – Опять ты здесь и не здесь.  А обещал не проваливаться! Ты ведь никуда не уйдёшь без меня, правда?!  Если  хочешь за стену посмотреть на кролей с ушами, –  я сама тебя отведу!
– Конечно, дорогая. Мне совсем не хочется туда одному без тебя.

                –  I X  –   

…Сердцу хочется белых башен
На черном фоне ночных дерев…
В выси воздушных, прозрачных башен
Я буду снова безмерно нов!

Светлые башни! Хочу вас видеть
В мерцанье прозрачно-белых стен.
В небо ушедшие башни видеть,
Где сердцу — воля и сладкий плен!

Белые башни! Вы — знаю — близко,
Но мне незримы, и я — один… — Владислав Ходасевич
      *        *         *

ХРОНИКИ   БЕЛОГО  ГОРОДА.  ДРУГАЯ  РЕАЛЬНОСТЬ.  Для нашего времени глубинки село было самое обычное: заляпанные подсохшими и свежими коровьими лепёшками пыльные улицы (время данную часть картины пока не меняет!), которые первые дожди превращают в первобытную непроходимую грязь и сплошные гигантские лужи. Заборы притыком друг к другу. За заборами дома большей частью длинные приземистые, потому как чем выше дом, тем постоянный ветер быстрее выдует из него тепло долгой холодной зимой. У заборов ожидали хозяев – где заслуженный трактор, где легковушка, а где и телега. Днём улицы почти пустовали: взрослые  трудились, старики спасались от жары в комнатах. Только стайками гоняют по улице на великах никакой погоды не боящиеся  местные дети, да кое где трусят худые лохматые недокормленные шавки, стремящиеся облаять чужака со спины. Попробуй, пожалуйся хозяевам на этих шавок, так получишь степенный ответ: палкой попотчуйте, – и всё в порядке. В сторону же ухмыльнутся: рук у дурня нет, что ли?!

От прочих, когда то голубой, теперь сероватый, приземистый дом отличался только тем, что стоял с краю села ближе всего к озеру-тарелочке.  К дому, как здесь водится, было пристроено нечто вроде одновременно тамбура-коридорчика и одновременно летней кухни или веранды. Зато не видно было хозяйственных построек типа хлева: ни коров, ни овец, ни при первом приближении ко двору истошно гавкающей собаки. Забор вокруг покосился и задомный участок под картошку пустовал. Зато рядом с крыльцом цвели две клумбы в камазных отставных шинах, на крыше красовался затейливый флюгер - кораблик и занавески на окнах были не какие-нибудь блёклые и старые, а новенькие, уж такие небесно лазурные! Кого-то из обитателей старенького домика, кажется, более хозяйства волновала эстетика.

Белый кот гордо умывался посреди двора. В прислонённом к забору открытом трёх стенном сарайчике азартно возился с мотоциклом взъерошенный парень в замурзанной уже непонятной расцветки майке. Из распахнутых ворот девушка пристально смотрела на  сияющее под солнцем, круглое как тарелочка озеро. Более или менее современная только очень серьёзная тоненькая девушка в видавших виды джинсах и клетчатой рубашке с выглядывающим из нагрудного кармашка мобильником. Но ветер как в старину играл её распушенными волосами. Но тёмно карие глаза были так бездонны…

В Забайкалье детей от скрещенных бурято-русских браков в шутку называют бурятами улучшенной породы. Полукровки, как правило, симпатичные и умненькие. Вообще то русские тут давно живут, иногда и не сразу разберёшься в какой степени уже смешение крови. Вот и парень с мотоциклом и смотрящая на озеро девушка были из этой смешанной породы: кто-то больше в отца, кто-то в мать. Похожие брат и сестра и такие разные… Старший брат посмуглее, сестра побелее, но не такая белокожая как уроженка больших городов. Тут мотоцикл резко завёлся, кот с мявом подпрыгнув,  кинулся под крыльцо. Парень издал победный вопль.
– Я укротил его! Я!! И он в тысячу раз лучше, чем был. Назову – Крылатый Пегас. Теперь на нём могу объехать половину мира. Как всегда хотел. Как только исполню данное матери обещание… Но…

– Это случится скоро, Чингис. Совсем скоро. – Голос сестры прозвучал до  странности отвлечённо.
– Этого не может быть! Разве Такие фантазии исполняются?!
– Но ты ведь оживил груду  металлолома.
– Это другое. Я учился. И техника подвластна человеку: он её сам придумал. А ты… Ты ждёшь невозможного.
– В древности люди считали железных коней дьявольской фантазией. А теперь железные кони почти у каждого. Живые кони – почти редкость.  Время тоже имеет свою… технику, Чин. Я знаю, что время пришло.
– Откуда ты знаешь?! Бабушка верила в такие вещи, она и испортила тебя. А я пообещал матери, что не оставлю тебя до…  до того самого, невозможного.
– Разве старые поверья так уж глупы? Чего я жду – возможно, я это знаю, и всё. Нельзя словами объяснить. Кроме того, твоей сестре уже 22, Чин. И мне есть на что жить. Картины  мои всё-таки покупаются. Значит, ты свободен.  А бабушка была очень мудрая. Не всем дано понять. Бабушка знала: всё мы уже встречались раньше.
– Хотел бы я верить! А мы с тобой  встречались? Когда?
– Не так давно, лет 500 назад.
– Недавно по твоему?
– Ну, сравни хоть с Древним Египтом.
– Ладно. И…

– Что «И»?! Как в романах пишут, один благородный молодой рыцарь ехал на войну и по пути спас из разграбленного горящего замка ребёнка. Еле  с девочкой успел выскочить…
– И дальше?
– Ничего. На что молодому, на драку едущему парню двухлетний ребёнок?  Рыцарь ближайшим соседям поскорее чуть не насильно её отдал.
– А лет через 16 он вернулся, и она в него влюбилась?
– Жизнь не роман, Чин. В той жизни они больше не встречались.
– И я был тем рыцарем?
– Нет, ты был спасённой девочкой. – Брат протестующе фыркнул. – Рыцарь потом погиб. Что с девочкой было, не знаю. Это же моя память: чего не видела – не знаю.
–  Забавная история, нечего сказать. Можно было и позанятнее выдумать. А  подробнее встречи были?
– Когда не веришь, к чему и ворошить прошлое – отражениями затмевать будущее.  – Сестра теперь отвечала с явной неохотой. – Как случайные путники мы встречались.  Страстей да любовей не было, поэтому и можем до времени жить под одной крышей, потом разойдёмся. Так бабушка говорила.
– Ну, насчёт мира, так в детстве мы изрядно цапались, – хмыкнул брат. – А ты фантазёрка ты, вся в бабушку.
– Так что же?! Не всем же быть приземлёнными! Я хотела бы научиться летать. Когда я долго смотрю на наше озеро, мне кажется, что я уже лечу. А тебе не хотелось бы уметь летать?
– Самолёты летают, и в любой день я могу полететь на самолёте, куда захочу.
– Совсем не то. Как ты не понимаешь! А знаешь, особенно красиво озеро на закате. Тогда, кажется, что тело исчезает как туман…
–  Может, тебе не художницей надо быть, а стихи сочинять?! Но это всё равно. Теперь я старший, и должен сдержать слово заботится о тебе. Значит, Пегас обречён гонять только  по нашим дорогам.
– Когда будешь свободен, чего для себя  хочешь?
– Я? Хочу объехать половину мира. Это-то совсем не фантазия для хорошего мотоциклиста.  Денег бы только подкопить. По пути тоже можно подрабатывать.
– Думаю, тебе  удастся. Но не век же  ездить?
– Сидеть на одном месте не по мне. Ну, ещё я бы хотел найти девушку своей мечты. Только не знаю: какая она? Здесь у нас её точно нет.  А пока я прокачусь вокруг села?
– Конечно. Зачем  и спрашивать младшую сестру?
– В роду у нас шаманы. Тебе от них кое-что перешло, мне – нет. Признаю. Но ведь ни один здешний шаман не думает как ты, Алина, а?
– Что они думают, вслух не скажут. И правильно. А если время меняется, то и способности по-новому сказываются.

Под повелительный клич всадника мотоцикл рванул с места, взметая за собой пышное облако - шлейф белёсой пыли. Сестра с улыбкой помахала вслед этому пыльному облаку. Мужчины всю жизнь наполовину дети…

                –  X  –               

…И стоит осиротелая
И немая вышина,
Как пустая башня белая,
Где туман и тишина...

Утро, нежностью бездонное,
Полу-явь и полу-сон,
Забытье неутоленное,
Дум туманный перезвон... — Осип Мандельштам
          *        *         *

ХРОНИКИ  БЕЛОГО  ГОРОДА  С СЕРЕДИНЫ.  СТОЙ, ДАНАИ!  Уже на две трети истекло предсказанное старшей жрицей оставшееся время жизни некогда счастливого Белого города. По космическим меркам немногие истёкшие годы не изменили к лучшему. Некогда в городе место дверей занимали красиво вышитые завесы. Теперь же даже в жреческой части были плотно пригнанные, защищающие от вечернего сизого тумана двери и оконные ставни. Срок жизни сокращался для всех, и многие старые жрецы покинули этот мир. Игравшие на площадке дети теперь стали подростками, а новеньких малышей для жреческой касты не находилось.

Этими истёкшими годами привыкли видеть на спускающихся к воде каменных ступенях жреца с резко вырезанными чертами и его младшую подружку, уже макушкой уже до плеча старшему товарищу, Старший был нередко печально погружён в какие-то тайные мысли. Некогда непоседливая упрямая девочка превратилась в молчаливого, себе на уме подростка. Дети вырастают незаметно и быстро.  Долго не осмеливавшийся заползать на террасу около башни смешения Солнечного и Лунного света сиреневый туман становился всё смелее, и теперь к закатным сумеркам уже лизал первые у воды белые ступени. И Данаи становился всё задумчивее, всё печальнее. И вот как-то он сказал, будто только нечаянно припомнив:
– Совсем забыл! Завтра  я буду весь день занят на обрядах и не приду. К тебе же, дорогая, у меня просьба: в Хранилище знаний поищи для меня один старый свиток. Он считается потерянным, но, думаю, тебе должно повезти. Я был бы так рад!

Глаза девочки остро блеснули, а согласный ответ прозвучал для её характера слишком кротко. Назавтра, когда солнце наполовину склонилось к вечеру, мимолётно заглянувшая в Хранилище Знаний Алеума незаметно проскользнула на лестницу башни Смешения Света. На ступеньки за первым кругом изнутри  обвивающей башню  лестницы она уселась так, что входящий её сразу бы не увидел, а при встрече их обоих не было видно снизу из входной арки. И вот лёгкие пока ещё бледно  розовые тени уже заскользили по озеру, а сидящая на удивление терпеливо и почти неподвижно ждала. Сомнения закрались к ней в сердце. Башня слышала короткий жаркий шёпот: «Больших и Совета обрядов сегодня и завтра нет. Тогда что же?..» Розовые тени уже густели и наливались фиолетовым, когда караулящая что-то услышала или, скорее, почувствовала. Понявшись и прижавшись к стене, она затем выскочила перед поднимавшимся  по лестнице, заставив его вздрогнуть от неожиданности.
– К у д а  т ы  и д ё ш ь, Данаи?! Зачем так стремился отослать меня? И ты во всём новом - белом! Зачем?.. Почему глаза опускаешь?!
– О, небо! Можно ли так наскакивать! И что странного, когда на жреце новые одежды?
 – Жрецы облачаются в новое в определённых случаях, – девочка кусала губы. – Скажи правду!
– Я виноват, прости меня! Но сегодня я должен взойти на башню один. Только один.
– Зачем?! – она по-прежнему загораживала лестницу. – Раньше я поднималась наверх вместе с тобой. И разве мешала тебе?!
– Таков закон. На этот раз задуманное мне должно исполнить одному. Иначе может ничего не получиться. Ведь ты ещё только учишься и не всё знаешь: ученикам не всегда и не всё  можно позволить.
– Дело только в этом? Ты говоришь правду? Почему вчера сразу так и не объяснил?
– Признайся: ты не отличаешься послушанием, Алеума! Вот почему я схитрил. Прости меня! И пожалуйста, пропусти! Время моё рассчитано по минутам.

Девочка повисла у жреца на шее.
– Так дело только в законе?! Дай честное слово, что сказал правду!
– Честное слово! – казалось, он ещё больше бледнел с каждым звуком..
– Я всё равно буду ждать тебя здесь. Когда ты спустишься?
– Я… только на рассвете спущусь. Не жди меня здесь Алеума, будь умницей! Вредно ночевать на каменной лестнице.
– Не буду умницей. Буду здесь ждать! А если ты с рассветом не вернёшься?
– Тогда… тогда  можешь подняться наверх поторопить меня!
– Я так и сделаю, – не сомневайся!
Он обнял её и нежно погладил по голове. Девочка смягчилась, и её другу удалось проскользнуть вперёд на лестницу и успеть нарисовать в воздухе ограждающий знак.
– Прости: за собой я закрыл вход. Так нужно!.. Но с рассветом это спадёт. Тогда всё узнаешь.
– Ладно. Будь удачлив, жрец Данаи!
– Удача нужна мне. Спасибо, дорогая!  –  Голос его странно дрожал.
– Ты не сказал,  – “до встречи”!  Эй, Данаи!..

 Стремительно взбегая по лестнице, он не услышал её последних слов или сделал вид, что не услышал?..  Лицо Данаи - одного из сильнейших жрецов было белее его одежд. Губы кривились как у обычного смертного в несчастье.  Первый и последний раз в жизни он солгал. Как это было трудно! Не труднее ли задуманного наверху?! «Простишь ли ты меня когда-нибудь, Алеума?.. Есть предел силам: на глазах у неё я не могу…»

Нахмуренная, мрачная девочка снова уселась на ступеньки, упрямо подперев руками подбородок. Уходить отсюда она не собиралась: она-то уж всегда без фокусов всегда исполняла свои обещания! А чего не собиралась делать, – того не обещала. Ночь тянулась томительно медленно. Иногда она задрёмывала ненадолго, просыпалась, тёрла непослушные, слипающиеся глаза… Ей казалось, что с башни доносится убаюкивающая, успокаивающая песня:

В едином потоке чистого неразделённого времени,
Сквозь сердце свободно струящегося, исчезают  –
Растворяются светом все внешние видимости:
Нету прошлого и будущего; нету смерти - исчезновения;
Есть вне слов и понятий пребывание  в Вечности…
  _____________________________

                –   X I  –   

ХРОНИКИ   БЕЛОГО  ГОРОДА.   УТРО  СЛЕДУЮЩЕГО  ДНЯ.  Бледный розовый свет уже лился в высокие окна, когда полулежащая на ступеньках девочка очнулась. Ей казалось, что она всю ночь не смыкала глаз, на самом же деле задремала под утро. Лежать на жёсткой лестнице оказалось очень неудобно: будто всё тело в синяках. Потянувшись, девочка увидела розовый свет, и цель её ночёвки на лестнице окончательно вытеснила сон. Уже утро, и она имеет право подняться наверх: такой был договор. Вот и невидимой преграды нет! Ноги будто сами стремительно понесли по завивающейся спиралью лестнице. Кто кроме неё так быстро мог взлететь на самый верх?! Только птицы. Висящее почти над башней солнце заставило зажмуриться, а когда она открыла глаза, то…  в удивлении потёрла их, закрыла и снова открыла: пуста была открытая площадка перед входом в зал под куполом, был пуст и зал. Но ведь Данаи не сходил по лестнице! Не мог он пройти: она бы почувствовала. И другого спуска с башни не было!

Сердце то замирало, как падая в бездну, то билось так часто, что готово было выскочить. Так бывает, когда человек почти понимает случившееся, но не хочет верить. Наверное, Данаи шутит: где же он прячется?! Но прятаться было негде. Разве улететь как птица или вылезти на наружный карниз?! На всякий случай девочка перегнулась через каменный парапет: неизмеримо далеко внизу сверкало озеро, с высоты казавшееся кругленькой тарелочкой не как уже издавна розово фиолетовой, а  лазурно голубой, чего давно не случалось. Озеро тянуло к себе, голова закружилась…
– Осторожней, дорогая! Потревоженные энергии ещё не пришли в равновесие.

С радостным выкриком отпрянув от пропасти, Алеума обернулась: по-прежнему была пуста терраса. Только на каменной скамье ярко блестело маленькое солнце: такой знакомый на цепочке жреческий нагрудный знак Данаи. А рядом глянцевито светилось большое красное яблоко.
– Прости меня, Алеума! Я сделал то, что должен был, и что кроме меня никто не смог бы сделать. Мой ранний уход немного всё замедлит: у вас хватит времени вырасти… – голос возник из воздуха и рассеялся в воздухе. Или это так показалось, а слова сложились в сердце?!

Тогда, осознав свершившееся, в бессилии сев на камень площадки и уронив голову на скамью около яблока, девочка горько заплакал. Слёзы катились неудержимо… Больше она в той жизни не плакала никогда. Но сколько бы ни лились горькие слёзы, –  они когда-нибудь да иссыхают. Первый острый приступ горя уступает место более мучительной глухой тоске безвыходности. Такие моменты, взрослому могут разбить сердце, а ребёнка сразу сделать взрослым. Когда взрослые жрецы взбежали на площадку, девочка сидела на скамье, сжимая в кулаке нагрудный знак, а в другой раскрытой ладони держа перед глазами яблоко. Разжав кулак, она показала  знак.
– Это он мне оставил. Это моё! –  тон не допускал возражений.
Глядя на пришедших как на невидимые тела, прижимая яблоко к центру груди, стала спускаться, тщательно считая ступеньки витой лестницы. Той лестницы, по которой ей  ещё не раз придётся всходить на башню. Той лестницы, по которой взойдёт она и последний раз.


                –   X I I  –   

Они… пошли в большой белокаменный город, разговаривая шёпотом – в мёртвых городах почему-то хочется говорить шёпотом, хочется смотреть на закат. – Рей Бредбери
                _____________________________________


ХРОНИКИ   БЕЛОГО  ГОРОДА.  ОДИНОКАЯ  ПРОГУЛКА  ВДВОЁМ.  Стройная девушка и молодой статный мужчина не торопясь шли не то вместе, не то порознь, в нескольких шагах в трёх друг от друга, как будто случайные путники на узкой тропе. Хотя достаточно широка была дорога между облицовывающим озеро парапетом и с другой стороны шеренгой белых заброшенных кораблей высившимися домами. Ни жителей, ни птиц, ни других признаков живого. Только странная, жёсткая фиолетовая травка пробивалась между стыками белых плит. Пустые жилища похожи на кладбища больше, чем сами кладбища. Брошенные жилища всегда вызывают печаль.  А печаль способствует молчанию. И идущие молчали почти неприязненно. 

Печаль покрывала тенями нахмуренное, скуластое лицо мужчины. Иногда он прикрывал глаза, и губы его что-то беззвучно шептали, а пальцы до страсти нервно сжимались в кулак. В Городе не было определённого закона на повседневность жреческих одежд, и жрецы носили им подходящее. Пурпур - цвет силы и радости в иное время, верно, очень шёл к мужественной фигуре молодого жреца, но теперь яркий пурпур подчёркивал только тени бесплодных  раздумий.

Пурпур – символ силы и власти, а вот синее – небесный цвет, но и знак некоторой  холодности к земному. Девушка в синих одеждах казалась до безразличия  спокойной; словно сами по себе кисти её играли красивым красным яблоком;  ясный взгляд медленно скользил чаще по небу и озеру, чем по пустым домам или дороге. Спутника своего девушка, кажется и совсем не замечала. Влюблённые так себя не ведут: если только по дороге сильно поссорятся?.. Тогда оставалось непонятным её спокойствие. Так не встретились ли эти двое случайно на прогулке? Едва ли могла принести удовольствие такая скучная прогулка вдоль брошенных жилищ. Жреческие знаки серебряно сверкали на груди этой пары, но и жрецы тоже в опустевшую часть Города давно не заходили. Так что же делали здесь эти двое?

Девушка, наконец, замедлила шаг, дожидаясь спутника. Рука её сделала в воздухе плавный, охватывающий пространство жест со смыслом вроде: «Ты это видишь?» Мужчина ещё угрюмее  опустил голову.
– Так плохо? – спросила молодая жрица.
– Она уже никого – и меня почти не узнаёт.  Молча сидит, и смотрит на озеро. Уводить бесполезно, – я пробовал.
– Зэта всегда была красивой и слабенькой, – мужчина вздрогнул. – Она обречена. Тебе пора смириться и не мешать неизбежному. Она ещё не истаяла, только потому, что ты держишь. И этим мучаешь и себя, и её.
– Ты жестока!
– Я говорю как жрица. И как та, что уже годы наполовину не здесь, хотя тело моё здорово. А вот ты ведёшь себя  не как должно сану.
– Я её люблю!
– Я тоже люблю! Того, кого уже нет. И ты тоже отпусти!
Они помолчали несогласным, разъединяющим молчанием.

– Зачем длить всё это? – рука её с яблоком в ладони охватило пространство в другую сторону. – Жрецов почти не осталось. Если и ты начнёшь терять силы, одна я не справлюсь. У нас нет другого выхода.
– Какое у нас право распоряжаться другими жизнями?!
– Немногими ещё оставшимися жизнями. Мне трудно представить мир, в котором не будут переходить этой черты: кто-то более сильный решает и решается. Как Данаи. Всё дело в цели. Смотри вокруг: это достойная Жизнь?! Озеро всё быстрее выпивает силы и лишает воли. Потеря разума – самое худшее: бледные тени без желаний и чувств – разве это люди?! Когда некому будет следить за такими, последние в умрут от простого голода или, совсем обезумев, кинутся в озеро. Даже совет жрецов собирать бесполезно: годы он уже не принимал в прямом смысле решений, да и собирать почти некого. Выделять касту жрецов – это была тоже ошибка.
– Странна твоя речь!

 – Всё новое и любая новая мысль странны. Каста удобна: охраняет обычаи, даёт силу. Но каста замкнута на самой себе, а такая сила рано или поздно иссякает. Остаются только обряды,  сковывающие возможность обновления. Начинается долго незаметное умирание, –  что видишь... Люди сами должны были отвечать за себя: никто кроме самих себя не поможет им, – это в будущем необходимо понять Другим Людям. Теперь же я позвала тебя как оставшегося самого сильного, Атта. У меня нет выбора. Как жаль…

Молодой жрец, наконец, поднял на девушку глаза.
 – Иначе, ты позвала бы другого? – Она без единой капли волнения кивнула. – Ты всегда носишь с собой это яблоко?
– Да. Больше у меня здесь  ничего нет.  Оно не старится: Данаи оставил уже такое.
– Думаю, что это не он: ты сама сделала. И ты можешь уйти за стену: Ты Одна это можешь.
– И быть последним одиноким человеком на этой земле?! Какое редкое счастье! Думай, что говоришь. Ты сильный, но не ведаешь цели.
– Лестные слова!
– Это правда. Почему все так боятся правды: боятся назвать то, что вершится Сейчас?! Скажи, чего бы ты желал, если бы всё было как прежде: Зету, а ещё?
– Я хотел бы полететь туда, – он указал на небо: туда к звёздам. Можно было бы сделать такую прочную железную машину вроде летающей башни. Я много думал об этом…
– Полететь к звёздам и найти в неведомом мире Здесь неосуществлённое совершенство? А если не найдёшь?! Что же, это красивая далёкая цель, но не нашего мира. Когда-нибудь, в другой жизни нами желанное непременно осуществится: таков непреложный закон отражений. Но сейчас вернись в этот почти пустой город, жрец Атта. Что можешь ты здесь? Очнись?!
Горькая улыбка слегка сморщила уголки его губ.
– Ты резка как в детстве: слова твои больно до ран колются. Совсем не изменилась...

Они медленно шли к гордо вздымавшейся вдалеке Белой башне, вокруг которой ещё теплилась разумная жизнь. Редкие жители стали встречаться на пути. Иногда виделся только поспешно исчезающий в дверном проёме край одежды: жрецы были здесь уже почти чужие как пришельцы с иной планеты. Иногда чей-то взгляд был бесцельно устремлён в озёрную даль или на водную рябь у берега. Похожие на манекены люди мало двигались и почти не разговаривали. Атта скрипнул зубами.

– Ты права, Алеума. Я согласен. Да будет так.  А раз так, почему бы нам не попробовать преобразить этот мир: вернуть его к началу - к истоку? Разве это невозможно?! Мы всё равно уйдём с обрядом, так что и терять?!
– Атта! Для Преображения кроме хотения и силы оставшимся двоим нужна ещё Любовь! Любящие могут исполнить то, что вполовину за пределами мысли. А мы не любим друг друга и не полюбим, даже оставшись последними. Сердца наши уже давно и навсегда отданы прошлому: над сужденной Небом любовью никакие заклинания и обряды не властны, сам знаешь. Напоследок мы едва-едва можем быть только друзьями. А начатое и не завершённое  Преображение… Я чувствую, – может  случиться что-то очень плохое больше всей планеты. Может быть, нарушится равновесие там, в Космосе, и новый мир никогда не узнает Любви?.. Так в своё время мыслила сильнейшая Старшая жрица, мать отца Данаи. Он мне рассказывал.

– Ведь ты тогда была ребёнком!
– Мне кажется теперь, что я никогда не была ребёнком. За одну ночь можно пережить вечность и постареть. Думай скорее, Атта. Силы мои тоже не беспредельны.
– Хорошо. Тогда скорее: не станем откладывать!
– О да! Чтобы ты взял с собой на башню Зету! Нет. Слабая, она ослабит и тебя. Тебе должно быть нечего терять, как и мне. Мы подождём: осталось уже недолго. Через 30 дней наступит Великое равноденствие, тогда уже будешь свободен, и мы взойдём на башню. Вместе и Один на Один с Небом.

Будто от невидимого удара сморщившись, Атта молча кивнул, замкнулся в себе. И снова порознь  они медленно пошли к башне. К по прежнему гордо подпирающей облака Белой башне Смешения солнечного и лунного светов.

                –   X I I I  –
 
 Он... взяв факел, пошёл в этот город… и стал трогать пламенем стены повсюду, где проходил. Город расцвёл могучими вихрями света и жара. Он превратился в костёр… – Рей Бредбери «Марсианские хроники»               
                _________________________________________________

 ХРОНИКИ   БЕЛОГО  ГОРОДА.  ПОСЛЕДНИЙ   РАССВЕТ. В назначенный день и время двое в белых одеждах со жреческими знаками  сошлись у порога лестницы в башню смешения Света. И жрец, и жрица оба в белых одеждах. Слишком спокойная до бесстрастия девушка несла в ладони ярко красное яблоко. Странная девушка - жрица! Про такую не знаешь наперёд: будет смеяться? плакать или безжалостно проклинать?! Или только усмехнётся равнодушно?.. Напарник её был не таков. Печальные, ещё более чем раньше резкие  тени лежали у мужчины под глазами, на висках, у губ. Так выглядит недавно познавший омут горя: наполовину из этого омута выплывший. Плечи  молодого жреца горбились, хотя первые вечерние звёзды радостно расцвечивали  небосвод подобием  праздничных гирлянд. Раньше в Белом городе на празднествах везде развешивали цветочные гирлянды…
– Плохо, когда ты восходишь, только чтобы исчерпать своё горе небытием. Подумай о будущем мире, Атта!
– Будущий мир! Человек живёт сейчас и здесь, Алеума!
– Недолго осталось. Неужели ты хочешь, чтобы будущий мир был также безнадёжно печально ограничен? Возьми себя в руки.

– Почему же мы? Почему – Зета? Я?
– А почему Данаи и Я?! Бесцельные упрёки. Ненужные вопросы. Так сложились обстоятельства. Великий космос избирает, но не спрашивает избранных о согласии.
– Тяжело бремя Великого космоса!
– За вину предков отвечают последние потомки. Таков закон времени.
– Жесток этот закон.
– Не жесток, и не милосерден. Это всё людские понятия. Закон времени соблюдает равновесие вселенной. Невольно нарушенное людьми равновесие должно быть восстановлено. Иначе не будет и следующего мира.
– Он, правда, будет, этот другой мир? Ты уверена, злая девочка Алеума?
– Я давно уже не ребёнок, в прошлом слишком самоуверенный мальчик Атта. Что должно быть, то непременно будет. Люди – зеркало космоса. Космос – зеркало людских чаяний. А зеркало всегда рождает отражения.
– Каков же он будет, будущий мир?
– Как всегда: и хуже, и лучше старого. Но это – шанс новой жизни. Старое уйдёт – новое откроется. Рано или поздно все мы  снова встретимся.
 – Хотел бы я верить! В будущем узнаем ли мы друг друга? – смотрел он на единственную спутницу, но видел, кажется, не её. Она усмехнулась.
– Это зависит от нас: от силы нашего стремления – силы мысли и любви! Думай не о конце нашего мира. Думай, что наступит последний в этом мире рассвет самый прекрасный, самый красочный и волшебный. Всё потерянное вернётся и неосуществлённое осуществится…

Больше они не разговаривали. В последние мгновения каждый говорит с Небом Один на Один..  Вступившие на башню жрецы – мужчина и женщина разошлись на разные стороны окаймляющей купол террасы.  Они не пели, не танцевали, не читали речитативом. Они просто пристально долго смотрели: скрестив руки на груди, он – на небо; она на вдруг заплескавшее фиолетовыми волнами озеро. Звёзды уже померкли в слабом свете последнего рассвета, но солнцу так и не суждено было полностью взойти над некогда счастливым Белым городом. Невиданные ранее многоцветные радужные облака поплыли по небу, – небесные драконы в страстной жажде прильнули к мерцающим фиолетовым волнам. Белые стены, дома, башни, набережные – всё из белого крепкого камня вдруг начало терять очертания,  сделалось зыбким. Камни таяли, как всыпанные  в горячее молоко куски сахара. Тогда двое на террасе вдруг умножились. Проплыли туманные фигуры: очень старая жрица, высокий мужчина с резкими чертами… Другие туманные фигуры заполнили пустые части окружностей между двумя людьми. Слившись, небо и озеро превратились в сияющий шар.  Ослепительно вспыхнув, шар распался миллиардами радужных осколков. Когда сияющая пыль улеглась, города не было.

Был некогда счастливый прекрасный Белый Город и исчез. Ничего сотворённого человеком здесь больше не было. Осталось только пустынное, усыпанное по берегам белыми гладкими камнями озеро. Не фиолетовое или иного цвета, а просто отражающее многоцветный мир озеро – зеркало. Выскочивший на берег беленький кроль удивлённо пошевелил длинными розовыми ушами, понюхал воду и вдруг задал стрекача куда-то за холмы. Кроля испугало неведомое незнакомое  место.

               
                –   X I V  –   
 Протекли за годами года… <…>
Та же дума — и песня одна
Мне звучала сегодня во сне… – А. Блок
                *        *         *

ХРОНИКИ  БЕЛОГО ГОРОДА  В СОВРЕМЕННЫХ  ОТРАЖЕНИЯХ.  Озеро лежало посреди степи круглое как тарелочка с нарисованными на ней облаками – отражёнными пышным белком вселенского яйца и в центре небесным  яичным желтком - солнцем. По ослепительно голубому июльскому небу неспешно скользили пухлые фигуристые облачные драконы и в обратную сторону они же плыли по воде. Гордые своей не размазанной причудливой формой облака являлись из-за одного холма и плавно шествовали за другой: иногда на пару минут наскакивали на солнце белоснежные кони, наплывали розоватые корабли или глотали светило драконы, становясь от этого нежно золотыми. Облака не мешали солнцу, а солнце не страдало от облаков. Всё вместе походило на раскрытую раковину с сияющей в центре тёплой жёлтой жемчужиной; на ещё не смущённое людской суетой  начало – исходную точку мироздания.

Часам к шести вечера вдосталь напившиеся озёрной воды облачные драконы по зарозовелись,  только в брюхе у них свет сгущался до туманной с фиолетовым оттенком голубизны. С уклоном к закату солнце теряло жар. Страстно обжигающие солнечные объятия сменились более ласковыми. Наконец-то очнувшийся на озёрном берегу от грёз, турист тряхнул головой: «Стоит сбросить  оковы привычной жизни, как отпущенная на волю фантазия выплеснет – затопит мозг таким фантастическим романом!» В лесу, у любой живой воды, в горах и в аэропорту – вот где самые разгульные для фантазии места. Без стеснения подобрав из жизни любую мелочь, любой  камень с дороги жизни ущербный камешек, фантазия выстроит такой замок – такую умопомрачительную мозаику сложит, только держись!

В фантазии вся проблема: один гениальную поэму напишет, а другой… Как там у Бредбери: «Наука слишком стремительно и слишком далеко вырвалась вперед, и люди заблудились в машинных дебрях, они, словно дети, чрезмерно увлеклись занятными вещицами, хитроумными механизмами, вертолетами, ракетами. Не тем занимались; без конца придумывали все новые и новые машины – вместо того, чтобы учиться управлять ими. Войны становились все более разрушительными и, в конце концов, погубили Землю…» – да минует нас чаша сия!  Ещё есть время и возможности. Странная штука жизнь! Фантазия может уничтожить мир, но без фантазии люди перестанут быть людьми. И это не единственная странность!

Любое общество – система. Неизбежно вырастая в системе, человеку потом необходимо от неё освободится: не отвергнуть, но именно освободится. Иначе он не станет личностью. Чтобы в этом странном мире быть самим собой приходится то бежать от общества, то возвращаться в него. Только на жизненном  перепутье осеняют откровения, – никак иначе. В прошлый, в неземной части памяти запечатлённый опыт прямо не передать: кто поверит?! Но облака над озером похожи на белый город: фантастические истории многим нравятся. Потому что каждый в глубине души желает быть свободным от любых систем.

Время бывает отпустить фантазию на волю, и время загнать её в рамки хотя бы и безобидной ручной материализацией. Из отыскавшейся дощечки Даниила принялся яростно выстругивать подобие корабля. Приладил даже из щепки киль и мачту, выгнутый непромокаемый парус вырезав из пластиковой бутылки, тоже найденной на берегу. Зайдя выше колен в воду, подтолкнул кораблик к центру: плыви! На днях местные мальчишки, конечно, возьмут тебя на абордаж и снова запустят в плавание!

Отдав дань кораблестроению, Даниила Шумский натянул прожаренную солнцем майку. Идти ему в село или ставить здесь на ночь палатку? В село не охота, но стоит жаре ещё чуть спасть, как около нагретой цветущей воды повиснет рой жадной до крови мошкары. Да и запасы удобной в походе еды не худо пополнить: сельский магазинчик не супермаркет,  –  не станет допоздна ждать лентяя. Значит, надо идти. Данила влез в заслуженные ботинки, зашнуровал их, и, вскинув рюкзак за плечи,  помахал озеру рукой. Кораблик плавно продвигался к центру, но облачных драконов уже не было в небе и на воде. Теперь за холмами высились уже облачные башни: у горизонта возник не отягощённый тяжёлой земной материей облачный город. Бывает так, что чего-то становится слишком много. Вот и сегодня вдруг оказалось непомерно много солнца, облаков, тишины, фантазии… Всего! Сорвало в сознании какую-то крышку:

Сияет солнце яростней и глуше,
Избытком пышным давит красота,
Ведро в колодце звякает все суше,
И переполненность зовёт лететь и душит…***

Переполненная чаша проливается – неизменно переплёскивается через край. Когда же в жизни чего- то слишком в избытке много – может случиться новое, невиданное, неизведанное. Плохое или хорошее – от личности  зависит.

Бывалый турист с изрядным зелёным рюкзаком по пыльной вьющейся мимо озера сельской заляпанной  коровьими лепёшками дороге направился к человечьему жилью. За поворотом дорога выскочила на улицу – «30 лет Октября», как гласила табличка на заборе.  Турист, правда, до таблички ещё не дошёл. Турист пока обозрел обстановку с некоторой дистанции и был сам замечен. Как будто без признаков жизни валявшие в тени сельские шавки мигом воскресли, чтобы по долгу службы радостно облаять чужака,  ломящегося в пустынное по жаре село. Только подальше, в глубине улицы на улице стайка мальчишек облепила парня на, видимо, крутом мотоцикле. Остановился посмотреть и дед с привязанным к тележке большим бидоном. Возвращались с выгула, мычали колышущие круглыми сытыми боками коровы. Словом, стандартной тематики картинка - акварель - «Село в глубинке летом. Около 18.00».

                –  X V  –   

ЛЮБОПЫТНОЕ  ОБЛАКО. Пухлое облачко картинно зависало над некогда голубым крайним в селе домом. Приплыло облачко сюда в форме встреченного на дороге мотоцикла. Увидело  во дворе клумбу – стало похожим на цветок. Увидело умывающегося  белого кота – и сделалось толстым облачным не то котёнком, не то телёнком.  Заметило у ворот красивую серьёзную девушку… Но стать девушкой у облачка не очень получилось, поэтому оно, от любопытства  клубясь по краям, зависло над воротами. В сельской местности калитки и ворота обычно держат закрытыми. А ворота этого дома были распахнуты в сторону озера-тарелочки, будто озеро и все облачные драконы приглашались зайти. Но по-летнему ленивые облачные драконы уже спрятались: растворились в синеве. Зато наскучивший гоняньем пыли ветер играл длинными волосами стоявшей около ворот девушки. Она просто стояла – смотрела в сторону озера, а значит, и в сторону  движущейся по дороге точке – приближающегося туриста. Конечно, он должен был прийти – обречён прийти! Они здесь не останутся: но ещё не раз сюда вернутся. В руке девушка сжимала хворостину – оружие защиты от соседских коров... Что-то было не так?.. Что-то она забыла?! Да, точно!

Бросив хворостину и заскочив в дом, девушка быстро выбежала обратно к воротам. Теперь в её ладони покоилось большое красное яблоко – маяк и дар тому, кто, наконец-то, совладав со временем, через это несчётное время почти  дошагал до цели.

                –  X V I –   

…Небо  было  сплошь  золотое  с голубым отливом. Где-то в песчаной дали пела птица <…>    Озаренный видением, которое было на грани зримого и  за гранью постижимого… он  сказал  так,  словно  стоял  один  в  огромном заповедном храме:
     –  <…>   Клянусь... это прекрасно.
<…>  И в легком облаке летучей пыли, из которой ветер лепил  смутные  башни, шпили   –  возник мираж… <…>  Они видели город. Солнце зашло, появились первые звёзды. Они совсем отчётливо видели город… “Поистине... диковинное диво …”   –   Рей  Бредбери «Диковинное диво».

                – X V I I –
ПРОДОЛЖЕНИЕ  ХРОНИК  БЕЛОГО  ГОРОДА: СОЧИНИТЕ  ПО  ЖЕЛАНИЮ


___________________________________________________
                __________________________________________

* Из "Капитанов" Николая Гумилёва

** Для соответствия с сюжетом слегка изменённые стихи Осипа Мандельштама

*** Здесь и далее не поименованные в тексте - стихи автора рассказа