Шпионки

ШПИОНКИ


- Что ты прилип к окну? – Лида, перелила из большой кастрюльки в маленькую порцию борща.  Чуть меньше половничка для себя, зажгла газ и от той же спички прикурила. Все это время она стояла спиной к Абраму, но не сомневалась ни минуты, что он не отрываясь смотрит в окно кухни.

Абрам не издавал ни звука. Лида и не ждала от него ответа.  Прежде борщ закипит, чем Абрам ответит. 

- Что застыл как мумия? Смакуешь? Небось, если ты в своей комнате попробуешь у окна пристроиться, Адель тебе разом маковку начистит.

В ответ ни звука.

- Небось, как остаешься один, так на балкон выныриваешь.

- Нужен мне   твой балкон, - наконец отозвался Абрам.

- Не мой, а твой. У меня балкона нет. У меня окно во двор. А вот из вашего окна площадь вокзальная видна. А у тебя простор. Хоть змея запускай. И простор для воображения. А ты небось, повиснешь на балконе, как трусы на веревке, и наслаждаешься?

-   Шо мне наслаждаться? 

- А то нечего ему наслаждаться, - усмехнулась Лида, -  Если нечего, чего ты вот тут прилип? Что нашел интересного? У тебя поинтереснее. Вокзал как никак. Жизнь. Площадь. Людей полно.

- И что с того?

- Небось для тебя, старого развратника, дамочка с чемоданом самый цимус.

- Тоже мне цимус.

  - Ага, так я тебе и поверила. Бога бы побоялся.  Твои окна ведь и на купола выходят.

 - Я атеист, между прочим. Мне твои купола до одного места. Что купола, что дамочки с чемоданами, - сказал Абрам, -  Все одно, опиум для народа.

- Ишь атеист, он.  Вот уж правда, дамочки ему - опиум. Балдеет. Пока Адель дома, не теряется. На кухне пристроится и душу отводит. Известно, куда ты лыбишься. Бес в ребро, а он в окно.  Так тебя партия воспитала?

- Ты партию не трогай. Меня партия учила тому, чему надо, - сказал Абрам.

- Чему надо? В окна пялиться?  В уборной по часу своей «Правдой» шуршать?

Лида переключилась на болезненную для всей коммунальной квартиры тему.

- Где хочу, там и шуршу, - ответил Абрам, - Ты же знаешь, что у меня с войны проблемы с желудком.

Ответ про войну Лида знала заранее.  Фронтовое ранение дало Абраму проблемы с желудком, которые вылились в туалетные заседания с чтением газет. Прервать это безобразие можно было только отключив в туалете свет.

- У тебя проблемы не с желудком, а с головой, -  Лида сняла с плиты кастрюльку, -  Разве тебя партия не учила, что очко и очки – разные понятия.  Когда сидишь на очке, нечего цеплять очки. Не промахнешься. Очки от желудка не помогают.  Не в желудке твои проблемы, а пониже. В окно он пялится! Тоже мне. На Адель пялься. Дочка на выданье, а ему пялиться вздумалось.

- Что ты гоняешь ветер языком? Я просто выглядываю в атмосферу.

- Ага, атмосферу. Ты весь у меня, как на ладошке. Я произвела над тобой опыты.

- Какие опыты?  - обеспокоенно спросил Абрам.

- А такие, что ты и не догадываешься, а весь у меня как под рентгеном.

Лидины опыты были не простыми, можно сказать, опасными, даже чреватыми травмой.    Спроси у Лиды, кто такие Герц, Фарадей, Резерфорд или Гейзенберг, - она бы сказала одно: евреи какие-то.   А между тем, они, как и сама Лида, евреями вовсе не были. Да и не в том дело.  А в том, что было у них кое-что общее с Лидой. Всех подталкивало к экспериментам неодолимое желание приоткрыть завесу тайны.

 Абрам с Аделью вселились в эту коммуналку лет на десять раньше. Лида, одинокая женщина, вселившаяся в эту коммуналку лет на десять позже Абрама и Адели, успела узнать немало тайн этого старинного дома - колодца, куда ее после амнистии и нескольких лет мыканья по углам, наконец, забросила судьба.  Но казалось, что Абрам знает что-то такое, чего не знает она.  И это ее уязвляло.  О политике женщина может чего-то не знать. Но про квартиру и дом она должна знать больше мужчины.  А Абрам придет на кухню, стоит и стоит.  Вот уже года три так. И Лида за эти три года успела выявить некоторую закономерность.  Сначала думала, что ему его толстая Адель надоела, и он хочет отдохнуть глазом на чем-то ином. Но на Лиду он не глядел. Сразу уставится в окно.  И еще одна закономерность. Летом, когда Лида в легком халатике и такому тайному греховоднику, как Абрам больше простора для фантазии – так вот, летом Абрам на кухню не приходил.  Такая закономерность, что его на кухню приносило только в плохую погоду. Почему? уставится в окно и стоит. Что он там разглядывает? Эта загадка изводила Лиду. И требовала ответа.

  Абрам был на голову выше Лиды. И для получения ответа ей пришлось взобраться на табурет и смотреть туда, куда мог достать взгляд загадочного соседа. И что там за окном примечательного? Замызганная противоположная стена дома. Ясный перец, ему приглянулось какое-то из окон. Какое? Лиде пришлось не раз взбираться на табуретку. Как цирковой гимнастке на трапецию.  Все это проделывать тайком, когда на кухне пусто. И в этом имелся риск. Потому что ей приходилось балансировать на старой колченогой табуретке, на которую толстая Адель садилась с великой опаской. Грохнуться с нее никто не поможет.

 И только после целой серии последовательных опытов удача улыбнулась Лиде. Она запеленговала Абрамову тайную мишень. В окне Верки Анцилевич она ухватила то самое.

 Об этом том самом давно поговаривали соседки. Только, что за руку Верку никто не схватил. А теперь Лида практически схватила Верку за руку. Точнее за ногу. Внизу, в Веркином окне бельэтажа Лида поймала кадр: белую, по бедро оголенную женскую ногу. Ногу не Веркину.  Толстая приземистая Верка так бы ногу не задрала. Это была чужая, неизвестная нога. Лида по театрам не ходила.  Бинокль был у той же Адели и Надежды Ивановны.  Но попросить бинокль – можно себя раскрыть. Лида вместо бинокля включила мозги и все поняла. Зафиксировав безымянную ляжку, она слезла с табуретки с чувством глубокого удовлетворения. Так акробатка спускается на арену из-под купола.  Только ни оркестр, ни   аплодисменты не сопровождали триумфальный конец Лидиного эксперимента.  Не напрасно табуретка ходила под ней ходуном. Результат налицо. Ступив на пол, Лида не побежала к Адели докладывать.  Требовалось переварить увиденное.  Собственно, с Веркой нечего переваривать. С ней все понятно. Подрабатывает на дому. А вот с Абрамом нужно разбираться.

 Дать разъяснения могла Розочка из парикмахерской. Рядом с домом, за углом, на Чижикова приютилась крохотная парикмахерская. Дешевая, без претензий и того беспардонного грабежа, что взяли за моду на Дерибасовской.  Там могут завивкой вывернуть мозги вместе с кошельком. А тут, на Чижикова, благодать. И в двух шагах, и прилично стригут. Парикмахерская на три кресла.  В ней и работала Розочка. Помимо того, что мастер на все руки, - на все головы. Стрижет и женщин, и мужчин, и бреет, и выстригает им волосы в ушах. Розочка знала о клиентах все. Она знала все и о клиентках. Но считала, что Лиде, как женщине одинокой и не избалованной удачей, клиенты могут быть интересны. А клиенты в Розочкином кресле таяли. У мастера не только мастерство, но и грудь –  произведение искусства. Когда Розочка наклонялась над клиентом, чтобы подровнять челку, клиент вместо того, чтобы зажмуриться, наоборот, замирал с распахнутыми глазами. Как тут зажмуришься?

 Но у Розочки, помимо бюста, голова как госархив, в котором умещалось романы и повести. Да и ей много рассказывать не требовалось. По одежде, по обуви, по чистоте воротника, чистоте ушей, по запаху, она могла определить, что за фрукт уселся в ее кресло.

- И по макушке можно понять, что за человек, - говорила Розочка Лиде, - И по линии уха, и по бровям. И по тому как он руки складывает под простыней. Через это кресло многие проходят. И знаете, у меня стрижется один доцент.

- Доцент? –  Лида произнесла это слово с подчеркнутым недоверием. Она не совсем точно понимала, что значит слово доцент. Что-то далекое от ее жизни. Она не верила, что в этой парикмахерской может стричься доцент.

 - А что такое?  -    металлическая расческа замерла в Розочкиных руках, - Вы против доцента? –   зубья расчески вновь коснулись Лидиных волос, -   Говорит, кандидат каких-то там наук. Вдовец. Не очень старый.  Наш клиент.  Мой клиент - только в это кресло. Но может стать и вашим. Вы понимаете, - Розочка смотрит в зеркало и видит сомнение в Лидиных глазах, -  Говорит, из института выйду, а домой не тянет. Так думаю: хоть пойду постригусь, побреюсь.  Так я Лида, могу с этим кандидатом о вас поговорить?   Мне знакомая продавщица, которой я делаю стрижку, откладывает иногда какой-нибудь дефицит. А я для вас отложу то, что могу. 
Лида молчит.  Долгий опыт подсказывает: нужно властвовать собою.  Без восторгов. Зачем хочет быть у Розочки в долгу. Она не может ничем отплатить Розочке за заботу.  Ну не эскимо же ей поднести. 

 - Конечно, высший сорт к нам в парикмахерскую не ходит. Чем богаты, тем и рады, -  Розочка   глядит в зеркало на Лиду, - Не мните лицо.  Или я не знаю, что такое одиночество, и чего стоят мужчины? Они нас, женщин не стоят.  А у вас далеко не все потеряно.  Миниатюрная и не толстая женщина, как маленькая собачка, всю жизнь - щенок.  Так что стоит вас сделать, мужики штабелями лягут. 

 Петли на двери, которой судьба закрыла Лиду, не заржавели насмерть. Их можно еще было смазать. Но за ручку этой двери никто не тянул.  А кандидаты наук даже мимо не проходили.  Но Розочка настаивала. И как-то раз Лида сдалась. Отдалась в Розочкины руки. Согласилась на фантазию мастера.  И чуть подвести брови и покрасить ресницы. По завершению своих трудов, увидев в зеркало недоверчивое Лидино лицо, Розочка ее успокоила: 

- Это смело, неординарно. Но смелость города берет. Мужики будут облизываться.  Вам бы еще сделать маникюр.

- Маникюр?

 - Да и педикюр не мешало бы. Для полного счастья.

- Еще чего?! – возмутилась Лида.

 На пальцах одной руки можно было пересчитать, сколько раз за свою несладкую жизнь Лида делала этим пальцам маникюр. Хотя против маникюра она ничего не имела. В том смысле, что маникюр – не разврат.  Но педикюр – это слишком.

-   Ухоженные пальцы - признак культурной женщины. Верунчик, примешь клиентку?

Последние слова были обращены к сидящей в двух шагах от Розочкиного кресла маникюрше, той самой Верке Анцилевич, что жила с Лидой в соседних подъездах. В соседних подъездах, но в разных мирах.

 - Ко мне очередь, - небрежно отфутболила Верка, не отрывая взгляда от объекта работы.

-  Ну, уж выкрои время для особого клиента, - серьезным голосом сказала Розочка.

 - Особого? – Вера удивленно подняла голову, - А-а! Сразу и не сообразила. Вас и не узнать. 

- Минуточку!  - возникла дама, поднявшись со стула для ожидающих, - Сейчас моя очередь.

-  Не беспокойтесь, и вас обслужим, - сказала Верка, - Но у этой женщины абонемент.

-  Какой еще абонемент? –  очередница посмотрела на Лиду взглядом Ленина, испепеляющего меньшевиков.

- Дама успокойтесь, - сказала Розочка, и понизив голос до полушепота, так что Лида еле слышала, добавила, - Эта гражданка, особый клиент, - и Розочка подняла палец к потолку, - Вы же взрослый человек. Должны понимать. Давайте я вам, пока ждете, немного прическу освежу за бесплатно.

Лида слушала с каменным спокойствием. Словно говорят не о ней, а какой-нибудь Розе Люксембург или Зое Космодемьянской. Сначала Лида сомневалась, делать маникюр или нет.  Но Розочка с Веркой подвигли ее на этот шаг.

  Выйдя из парикмахерской, Лида совершила проверочный круг по привокзальной площади. Сначала зашла в булочную на углу Пушкинской и Чижикова. Там она знала каждую продавщицу. Но там, как назло, бушевал скандал. Одна гражданка трясла мелочью и голосила, что ее обсчитали на сдаче. И было не до Лиды.   Лида подошла коронному месту на углу вокзала. Там стояла Аня из их куста.

- Лидия Петровна, вы сегодня – просто я вам скажу! – воскликнула Аня, - День рождения?

- Второй день рождения, - сказала Лида.

Действительно, тянуло почти на второй день рождения. И не столько благодаря прическе, ресницам и маникюру, сколько тому, что ее назвали особым клиентом и возникавшая было дама с этим согласилась. 

- Второй? – Анины глаза блеснули любопытством, - Встретили хорошего человека?

 Лида только загадочно улыбнулась. Особая клиентка – это особа. И не грех бы иметь под боком хорошего человека.  Можно и доцента. И хотя не имелось даже не доцента, Лида не хотела разом опускаться на грешную землю. Оставив Аню в томительном неведении, она направилась на Привоз.

Аккуратно, нежно, перстами, легкими, как сон, далекими от прозы жизни, она едва касалась овощей. Но овощи - это не ноктюрн Шопена. Овощам чихать, на свежесть маникюра. Синенькие, помидоры, огурцы, -  их, пока не покрутишь в руках, не поймешь, что тебе подсовывают.  Лида покупать вовсе не собиралась. Скорее, проверяла, как смотрится ее маникюр на фоне фиолетовых синеньких, зеленых кабачков. Ей казалось, что взгляды женщин, знающих грядки, не дружелюбны. У них маникюра не было. И уж несомненно педикюра. Они молча следили, как Лида перебирает товар. 

- Так что, мадам будем тратить нервы вашими экспериментами, или начнем покупать? – сказала одна

И Лида извлекла из сумочки дежурную авоську. Покидать Привоз без покупки – плохая примета.  Купила всего помаленьку.  И лишь Витя, торговавший мясом, ее обрадовал   
 
 - Ох Лида, как вы невозможно изменились в лучшую сторону! Чувствую, что-то в лесу сдохло. Теперь для полного счастья вам нужно приобрести у меня хорошей вырезки.

- Мне уже один кандидат наук недавно предлагал полное счастье, -   намекнула Лида, и поправила прическу.

- И его можно понять. Просто другая женщина
- Мне еще и педикюр предлагали. Но я до такого не опускаюсь.
 
- И зря не опустились. Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей. Пушкин.  Если бы вы опустились, у вас бы было действительно полное счастье.  С головы до ног. И стрижка, и маникюр, и педикюр. И доцент, и моя вырезка. Доцент и вырезка – близнецы братья.
 
Лида не собиралась покупать мясо. Но Витя умел уговаривать.

 - Вы знаете, Лида, каждый - кузнец своего счастья. В конце концов без педикюра можно прожить. Но если вы уйдете без вырезки, какую я вам сейчас сделаю, вы дома будете кусать локти. Почувствуете, что прошли мимо своего счастья.

И Лида купила вырезку, чтобы не проходить мимо счастья.

Жалко было своих свежеухоженных, хоть на день –другой отхоленных пальцев. Но поскольку главный компонент праздника – праздничный стол, ему нужны руки, которые и картошку начистят, и мясо порежут. Вырезка взывала. Уже запахло борщом, когда на кухню забрел Абрам.

- Это по случаю какого праздника такие запахи? - спросил он. Гостей ждешь?

- Любопытство не порок, - ответила Лида, немного раздосадованная тем, что Абрам ничего не сказал о переменах в ней самой - Имею я право приготовить сама себе? Праздник устроить?

- Сама себе?  - Абрам задумался, - Человек который делает праздник сам себе – индивидуалист, оторванный от коллектива.

- Ну конечно, ты у нас не индивидуалист. Тебе Адель и поджарит, и с ложечки покормит, и посуду помоет.  Ты, когда по часу в туалете сидишь не индивидуалист?

- Шо ты к этому туалету привязалась? Есть вещи, которые человек делает в коллективе, а есть, которые он делает один.  Люди на праздник собираются вместе. Но в туалет ходят по отдельности. А вот у тебя как раз все наоборот. Все не по-советски. На праздник сидишь одна, как антинародный элемент. А когда в праздники парад с нашего балкона смотришь, чего выглядываешь, шпионка? Как танки пройдут, так тебя с балкона и сдувает. Может, ты их пересчитываешь, а потом сообщаешь.   Вот и вопрос... 

- Твое какое дело?! - резко оборвала его Лида. Абрам стал ей действовать на нервы.

- Как какое? Мы соседи все-таки. Я должен знать внутренний мир соседа. И мне подозрительно, что ты, соседка, не по-советски живешь. Как американка. Государственный праздник тебе не праздник. На демонстрацию не ходишь. А потом, бац – посреди недели непонятный праздник себе устроила. Какой такой праздник? День рождения Гитлера?

-  Вот уж, не знаю я, когда у него день рождения, - сказала Лида, - А праздник я могу просто сама себе устроить. Отметить Восьмое марта. Хотя бы с запозданием. Если единственный в квартире мужчина меня не поздравил. Лучше поздно чем никогда.

Абрам, устыдившись, хмыкнул и заторопился с кухни. Он успел вконец испортить Лиде настроение.  А ведь как начиналось! Розочка с Верокй сделали ей праздник, и особой клиенткой ее назвали. Аня и Витя комплименты расточали. А Абрам, непробиваемая колода, умудрился все это разом смыть в унитаз.  Короче, чтение в туалете – не единственный его порок. 
 
И тут, разозлившись, Лида вспомнила, что, по заверениям Розочки, у Абрама две макушки. А когда у человека две макушки, каждая им правит самостоятельно. И это человек непредсказуемый, с необычными фантазиями.

Кстати с Абрамовыми двумя макушками Лида немного опростоволосилась.

- А что у него две макушки?   - Лида этим вопросом убила Розочку, показав удивительную неосведомленность.

- Ну я не знаю, - сказала Розочка, разведя руками.

 И Лида поняла, что Розочка, зная, что Лида и Абрам соседи по коммуналке, не сомневалась, что Лиде известно о двух Абрамовых макушках. Такие подробности мужчин знают только жена, любовница и парикмахер.  Лида не была женой и парикмахером. Но почему не быть третьему?  Пришлось Розочке на ходу выруливать.         

 - А вы не замечали за ним причуд? 

- Не замечала?!  - воскликнула Лида, - Да он – одна сплошная причуда.

И Розочке пришлось сделать лирическое отступление. Рассказать, как ее дочку Софочку угораздило выйти замуж за невесть кого без денег, без умения заработать, но с двумя макушками. И она бедная мучается с этим шлимазлом. Поэтому Розочка считала нужным предупредить и Лиду насчет Абрама.  Это так, на всякий случай. Как женщина - женщине.
- Чего в жизни не бывает, - улыбнулась тогда Розочка, и пояснила, что она, подобно композитору Бетховену. держит головы клиентов вот этих самых своих руках, и пальцами считывает мелодии их мозгов, их мысли.  Так что она знает, какие мысли в голове у Абрама насчет Лиды.
- И какие же? – заинтересовалась Лида.

-  Если я вам скажу, это добром не кончится, - туманно заявила Розочка.

- Он что-то говорил вам обо мне? – спросила Лида.

 Розочка так покачала головой, что Лида не поняла, говорил Абрам или нет. А ведь при этом вел себя на кухне неадекватно. Лида конечно хотела услышать, что в Абрамовой голове, но Розочкины «добром не кончится» не предвещали роз. 
- Мне еще не хватает иметь дело с его Аделью, - отфутболила Лида эту тему.

Разговор о двух макушках состоялся больше года назад. И вот теперь после своего эксперимента, после увиденного в Веркиной комнате, Лида окончательно убедилась, что собой представляет Абрам, и что есть Верка. Ладно бы только надомница. Но что именно? Маникюр на ногах. А это уже, извините, ни в какие ворота не лезет.

Лида понимала почему ей удалось увидеть в Веркином окне то, что она увидела.  Окна Веркиной комнаты выходят внутрь двора. А работа маникюрши требует света. Верке ничего не оставалось делать, как распахивать шторы, усаживать клиентку в кресло у окна и выставлять обрабатываемую ногу на специальную тумбочку. В пасмурные дни Верка дополнительно подсвечивала настольной лампы. Вот, наверное, в такой день Лида и застукала Верку за этим безобразием,

До войны Лида о педикюре не слыхивала. В деревне какой педикюр.  Босиком бегала. В сапогах да в валенках. И работы такие, что ни педикюра тебе, ни маникюра. А уж тем более в лагерях, куда она неожиданно загремела прямо перед войной. И после амнистии на воле она думала не о том, как бы ноги разукрасить, а о том, как бы их не протянуть.

Однако Лида не вчера родилась. Тот, кто торгует мороженым у Привоза, знает жизнь вдоль, поперек и по диагонали. Каких только историй Лида не наслушалась. И знала, что некоторые дамы пекутся и о своих драгоценных ноженьках больше, чем о победе коммунизма.

Но что такое работа на дому? Лидина подруга Клавка Елисеева проживала на Ленина, около кинотеатра в одной коммуналке с зубным врачом Линевичем. Тот немного подрабатывал дома. Конечно, как ни скрывайся, а бормашину слышно. И пол Одессы знало про Линевича, который живет на Ленина. Правда Линевич подстраховался. У него делали рты такие люди, что рот раскроешь!  Доверяли ему больше чем спец поликлинике. Линевич брал  качеством и скоростью. Его жена работала с ним на пару техником.  Государственная стоматология не могла тягаться с Линевичами. И те накопили, чтобы обменяться на отдельную квартиру. Даже оставили на память Клаве, как соседке, свою тумбочку, пропахшую лекарствами.  Когда Линевич проставлялся на прощание, клюкнул немного и выдал, что имелись у него три мечты –   хорошая   жена, плохие чужие зубы и хорошая квартира.  Плохих чужих зубов было предостаточно. Жена взяла уже как отличный зубной техник. А с квартирой долго не клеилось. И вот, наконец, сбылось. Так что, есть бог на небе.

 Но маникюрша не зубной врач. К зубному бегут не от хорошей жизни, а к маникюрше – от хорошей. В зубной боли нет ничего зазорного. Зуб может заболеть даже у начальства. И начальство пойдет к Линевичу. Но Лида сомневалась, чтобы секретарь обкома, или даже райкома посоветовал бы супруге сходить к Верке на педикюр.

Маникюрше, для хорошей жизни нужна репутация, реклама. Слава и кормит и может погубить.  А кто заступится за бедную маникюршу? Она одна под богом.

 После удачно проведенного эксперимента Лида сделала вывод: Абрам случайно заприметил чью-то ногу в Веркином окне. И теперь ему окно, как кино.  Такова его гнилая сущность.

Интересно разглядела ли Адель эту гниль? За столько лет совместной жизни должна была.   А может быть, ее не волнует, что муж пялится в окно? А Машу, их дочку тем более. Но если им не интересно, есть еще на свете общественность.  Лида с самого вселения в квартиру сошлась с квартирной общественностью. То есть с соседками. Такими разными. Со старой Надеждой Ивановной, убежденной коммунисткой, вдовой старого большевика, погибшего в Отечественную. У Надежды Ивановны была такая приличная пенсия, что в ее комнате имелся телевизор. Лида сошлась и с другой соседкой, учительницей украинского языка Ольгой Орестовной. Такой же старой как Надежда Ивановна, но не коммунисткой. Сошлась и с третьей соседкой, своей ровесницей Аделью, женой Абрама.   Женщин она понимала. Но Абрама понять никак не могла.  Из всех соседей только Абрам был евреем. И по Лидиным понятиям должен быть умным и, хотя бы изворотливым. А был он, имея кучу орденов, израненный, ютится в коммуналке. А скажешь ему, чтобы шел и требовал, ляпнет в ответ про временные трудности. И, сколько Лида его ни подталкивала, не собрался пойти куда положено и поговорить, чтобы им условия улучшили. Шлимазл одно слово.

 Лида, с Абрамом не соглашалась ни в чем.  Никаких точек соприкосновения. Вот она, Лида, одинокая свободная средних лет, и по причине своей профессии эрудированная и интересная. А Абраму хоть бы что. Уставится то в свою «Правду», то в окно на кухне.  Ладно бы так. Но после того случая с маникюром Лида вынесла Абраму жирный неуд и взяла на карандаш. Она решилась на эксперимент с окном. Выяснить, что он такого высматривает.  Оставшись в кухне одна, она вкарабкалась на табуретку. И увидела все новыми глазами.  Кончились блуждания в потемках. Теперь много нового узнала про Абрама. И теперь он, голубчик, был в ее руках. Она могла играть на его тайных пружинах, как на баяне.

-  Вот что я тебе скажу, Абрамчик, - сказала Лида голосом классной дамы, утомленной тупостью ученика, -   Посмотри на свою жену.  Она честная, порядочная женщина?
- Что ты ко мне прицепилась? – Абрам, чувствовал подвох, но не понимал, куда клонит Лида.
 - А то, что порядочная советская женщина, такими безобразиями, на которые ты любуешься, заниматься не станет.

-  Какими безобразиями? –Абрам в недоумении покачал головой.
- Не знаешь, какими? А вот выдам тебя Адели с потрохами. Запоешь тогда.
-  Что ты выдашь?
- А то, что ты готов к Верке в окошко голубком влететь, как дух святой, - Лида решила раскрыть карты.

Абрам оторвал взгляд от окна.  Лида с усмешкой превосходства наблюдала, как он, мрачно отвел взгляд в пол и, в замешательстве потирает висок. Она представляла, какая напряженная работа закипела в его куриных мозгах. 

 -  Ты думаешь я просто так, для развлечения? - наконец произнес Абрам, - Ошибаешься. Тут дело государственной важности. Тут такой клубок запутан, что неизвестно куда ниточка вьется. Знаю только откуда вьется.
 
- И откуда же, старый ты вертопрах? – усмехнулась Лида, - От Верки что ли?

 Понятное дело, что Верку - педикюршу Лида недолюбливала. Верка никогда на Привоз не ходила. Мужа посылала. А Сережа проходил мимо Лидиного лотка, словно ее не знает. Не за что было Лиде любить Верку.  Но с другой стороны, не за что было не любить.  Так что тот бред, который сейчас городил старый сосед-развратник, не вызвал в Лиде никакого сочувствия и веры.  Абрам же встретил ее усмешку взглядом, сочащимся великой скорбью старого еврея по несовершенству мира.

 - Вот ты Лида немало прожила.  Думаешь, что все видела и все знаешь…

- Про тебя, по крайней мере, все знаю, - перебила его Лида.

- А про Верку не все знаешь.  Рассуди, когда быстрее всего у человека развязывается язык?

-  Понятно где, когда напьется.

- А вот и нет. В парикмахерской! В парикмахерской все государственные тайны можно из человека вытянуть. И поить не надо.  Помнишь фильм шел в трамвайном клубе? Кто там шпион? Парик-ма- хер.

-  Да ну тебя, - сказала Лида, - Совсем двинулся. То фильм, а то Верка Анцилевич. В фильме это до войны было. Какие секреты бабы знают? Кому нужны бабские тайны?

- Те, которые ногти на ногах красят, у станка не стоят. Тем более, зачем ноги лакировать, когда прохладно и люди в теплой обуви?  Кто в холодную погоду это делает? Светский человек?  Кого эти лакировщицы своими ногами прельщать собираются? На танцульках таких же как они? Или иностранцев в непотребных местах?  Днем сидит в кабинете секретные документы печатает. А ночью перед иностранцами своими лакированными ногами кренделя пишет.

- Кто бы говорил, - сказала Лида.

- Это не я говорю, а партия говорит. Днем такая секритутка руками работает, а ночью ногами. А потом к Верке шасть. Ноги красить.  Вот и намотался вражеский клубок. Газеты читать надо. Тучи сгущаются.  Враг не дремлет.
 
- Ну ты и загнул. Что, по-твоему Верка шпионка что ли?

-  Кто знает. Нужно определить.  А кто даст гарантию, что не шпионка? Есть у нее на этот вопрос объяснение?
- Какое еще объяснение? У нее никто объяснений не просит.

- До поры до времени. Придет время, призовут к ответу. Чтобы оправдалась. Алиби называется.  Пусть документально подтвердит, что она не враг? А может быть у нас под носом целая сеть внедрилась. Тем более, рядом с вокзалом.

- А вокзал то тут при чем, сыщик ты хренов?

- А при том, что так сеть во все стороны может распространиться. Шпион с корабля к секритутуке шасть – она ему новенькие документы в руки и билет поездом Одесса - Москва. Он едет и тайно в окно фотографирует. А потом на корабль. И не поймаешь. А американцам уже про нас все известно.

- И ты, значит, через наше окно эту сеть накрыл?

 - Не накрыл еще. Но распутываю. А ты со своими прибаутками мешаешь.
- Знаю, как ты распутываешь, распутник. Зыркаешь по ляжкам. Вот скажу Сереже. Он тебе желание распутывать мигом отшибет.
 Сережа, Веркин муж, водитель самосвала, был парнем крепким с огромными каменными кулачищами. И кажется Лидино обещание подействовало. Абрам задумался на секунду, словно взвешивал, во что можно оценить силу Сережиных кулаков.

- Тоже мне испугала, - ответил он, - Я на фронте в разведке служил. Языков немецких брал.
- Война   давно закончилась. Растерял ты Абраша свою квалификацию. Берешь не языков, а газету в сортир.
- Закончилась? Мы до сих пор как на войне, -  мрачно выдавил Абрам, - Империалисты только и ждут, что мы слабину дадим.
- А кто говорил тут, на кухне, что весь прогрессивный мир за нас?
-  Прогрессивный мир за нас. А маникюрши и те, кто к ним ходит, против нас. А мы проявляем мягкотелость всякими маникюрами-педикюрами.  Ведь мимо Верки пройти невозможно. Вся воняет своими духами.
- А Машка твоя, скажешь, никогда не душится? – спросила Лида.
- Она будущий врач. Лекарствами пахнет.  Помнишь Джани Родари? У каждой профессии запах особый.
- Эх ты, Джани Родари, - сказала Лида.
-  А надушится - я ее придушу. Я бывший разведчик.  Нюх отточенный.  Чую то, чего простой боец не заметит.

- Ну-ну, - сказала Лида, - Тебя, Абрам, уже понесло. Духи ему помешали.   

 -  Духи сами по себе мне не мешают.  А подозревать тех, кто душится мне никто не помешает. Гражданский долг.  Тот, кто не душится, кто пахнет хлебом, Родину не продаст. Так-то! Так что ты меня не собьешь. И Веркиным Сережей ты меня не испугаешь. А тебя лично я предупреждаю: на войне, как на войне. Бывает такое, люди случайно попадаются на удочку врагам. И ничего хорошего из этого не получается. Если ты решишь заикнуться, раскрыть мою операцию, сама понимаешь, какие будут последствия.  Такими вещами не шутят.

- Да ну тебя, разведчик ты хренов, - сказала Лида, -   Сиди уж лучше в сортире, газеты читай. Не за Веркой тебе следить надо, а за дочкой. Женихов уже пора гонять.

На этой ноте разговор о шпионаже был исчерпан. Может быть, на международном небосклоне тучи и сгущались. Но над Одессой вскоре тучи разошлись и вовсю засияло весеннее солнце. И Верке теперь солнца было достаточно. Она уже не включала лампу. И поэтому Абрамовы дежурства у окна по выявлению шпионской сети потеряли смысл. Прекратились в связи с погодными условиями.   

И наступил Первомай. Особый день для всей огромной страны. И тем более для южан. И для одесситов.  Можно окончательно распрощаться с теплой одеждой.  И совершенно особенный день для тех, кто живет рядом с Куликовым полем, большой площадью перед обкомом. Потому что на Куликовом поле, проходит демонстрация трудящихся. Но начинается она военным парадом.  С самого утра танки грохочут, въезжая на площадь с Пироговской, и выезжая около вокзала. Одесса, как никак, центр военного округа. Часть войск после парада уходит в места постоянной дислокации по Томаса, а другая - в сторону Привоза.  И в связи с этим, никаких лотков в округе, никаких мороженых на время парада не допускается.

 У Лиды в этот день законный выходной.  На демонстрацию с колонной своего управления она, как беспартийная и несознательная, не ходит. Обычно в это утро Адель приглашает Лиду полюбоваться парадом со своего балкона. Окно Лидиной комнаты выходит во двор. Адель от парада освобождена. Из-за веса. Она так полна, что у нее от долгого пребывания на ногах болят колени. Она и парад наблюдает со стула, вынесенного на балкон.

Перед праздником Абрам спускает с антресолей флаг и прикручивает к перилам балкона. Это полотнище кирпичного цвета, уже выцветшее, списанное, Абрам выпросил в школе, где Адель преподает географию. Для Абрама праздник, как приказ, украсить все, что можно. Он надевает праздничный костюм, изрешеченный отверстиями под винтики и булавки боевых наград, и отправляется на демонстрацию. Маша выряжается в праздничное платье. И тоже уходит. Адель остается одна.  Она никуда не идет, но одевается по-праздничному. К ней могут с поздравлениями нагрянуть ее ученики. Что они частенько делают.  Лида ворчит, что делают потому, что после демонстрации хотят туалет.   Поздравят, а потом убирай за ними.

На столе у Адели ворох поздравительных открыток.  Все почти начинаются: дорогая Аля, или уважаемая Аделаида Игоревна. Это в квартире она - Адель. А в миру Аделаида Игоревна. Абраму открыток не шлют. Он родом из маленького еврейского местечка. Всю родню в войну убили. Не осталось даже троюродных. Никого. И с работы ему открыток не шлют. А Лиду никто поздравлять не придет. И открыток, как Абраму, никто не шлет. И медалей нет.  Доля такая. И Лида отвечает доле ударом на удар. Парад обойдется, чтобы она смотрела его в халате. 
   
С балкона видно только краешек площади. Листва распустилась. Кроны деревьев заслоняют празднество. Когда отлязгают танки Лида обычно уходит с балкона.
Лида была на кухне, когда туда влетела компания девиц.  Маша проворно извлекла из спущенной с антресоли по случаю праздника    банки маринованные помидоры и огурчики, угощая подруг мамиными закатками. Лида оторвалась от своего столика и повернулась лицом к молодежи, -
- Опачки! С чем боролись, на то и напоролись.
- Что опачки? -  улыбнулась Маша, сегодня хорошенькая как никогда, - Не бойтесь, не беременные. Мы же будущие врачи. Знаем, что и как.
- Знают они, будущие врачи. Таким будущим доверься, в могилу загонят. Да я не про то. Отец тебя такой видел? -В босоножках. Веркина работа?
- Ага!  – сказала Маша, ни капельки, не смущаясь и хрумкая огурцом.

Все пять девушек были в босоножках, и все с педикюром.  Лида ничего не сказала по этому поводу. Приняла как факт.  Как факт того, что время идет, что время ушло. Раз все пятеро с крашенными ногами, значит время шагает с молодежью. Шагает напедикюренными ногами.  И не дай бог напомнить, что Абрам не одобряет педикюра. Машины подруги ее еще и на смех поднимут.  Лучше промолчать. 

Хотя непонятно, как же Абрам, разведчик пропустил. Нюх потерял?  Дома, как заведено, Маша с порога спешила нацепить тапочки. Так что Абрам, слепец, мог долго не подозревать, что его время ушло.  Странная штука – время. Что-то повторяется. Вновь такая же, как в прошлом году, весна бушует над Одессой. А вместе с тем в старую весну вернуться невозможно. Такая же весна, да уже не такая.  Ни флагом на балконе, ни плакатами, ни передовицами в газетах, ни громыханьями парадов время не остановишь. 
 -
 

 

-