Парижские собаки

Пузатый владелец магазина видеокассет нажал на кнопку, и на экране вспыхнули лощеные буквы. Гнусавый голос переводчика прошептал “Киностудия Жоли Лекюм Тысяча Девятьсот Девяносто Третий Год”.

Подрагивающая картинка на сломанном дисплее сменилась фотографией разрезанной пополам Эйфелевой башни.

Стояло морозное, пасмурное, сухое утро. Облака поникшего города разделяли напополам белые молнии зданий штаб-квартиры “Большой Тройки”. Величественные, монолитные колонны небоскребов, гладкие, словно замороженное яблоко, выточенное из мрамора. На одной из крыш города появились три фигуры. Камера подлетела поближе, чтобы зритель мог рассмотреть одежду таинственных персонажей и их затянутые капюшонами лица. Кожаные плащи крышелазов подрагивали на ветру.

“Валери Арман, - камера старательно облизала первого человека под аккомпанемент гнусавого голоса и быстро нарастающей музыки, - Гастон Готье...”

Теперь оператор “прыгнул” так высоко, что три фигуры на крыше одного из домов Парижа оказались почти что неразличимы среди множества уцелевших строений большого города, похожего на выброшенный в мусорный бак выпотрошенный электроприбор. Тугие провода улиц, угловатые, расчерченные пополам переулками белые дома. Кажется, что кто-то вылил ведро белой краски на картину, состоящую из кучи никому не нужных вещей, пылящихся на полке в мастерской художника.

Камера, скрипнув...?

Долетела до одного из надземников. Гигантский мусоровоз, ворочая усами механических конечностей, остановился перед стеной дома, чтобы закрасить пестрое граффити. Толпа босых детей в белых зимних куртках и белых шортах бросилась врассыпную, когда на их улицу, шипя громкоговорителями, заехал полицейский автомобиль. Жандармы, раскидывая всех на своем пути, бросились в подъезд одного из домов.

Заиграла пронзительная музыка. Ударные музыкальные инструменты смазались стоном скрипки. Барабаны, нагнетая страх и напряжение, вкрутились по винтовой лестнице вместе с толпой вооруженных полицейских, целящихся на последний этаж.

Камера “отцепилась” от стражей порядка, засунувшись в голову одного из людей на крыше, которых зрители видели ранее. Накрышный прошептал что-то своему товарищу, и оба крышелаза подняли руки, чтобы посмотреть на часы. Тут же из ниоткуда к ним подпрыгнул мусоровоз. Дверь открылась и гнусавый голос переводчика, пряча французский язык, проревел:

“Камиль, Лазар, сейчас же на борт!”

Водитель мусоровоза нагнулся, и его рука скользнула за спинку водительского кресла. Щелкнул курок. В этот момент дверь входа на крышу слетела с петель.

“Стоять, руки за голову, вы арестованы!”

Прошипели громкоговорители в шлемах полицейских. Как будто по команде водителя мусоровоза, крышелазы, уворачиваясь от искрящих по машине напарника пуль, сделав сальто, запрыгнули в заднюю часть грузовика, и мусоровоз, вспыхнув реактивной струей, ударился в бега.

Музыка, поражая зрителя веселым ритмом, вместе с камерой устроила зрелищную погоню. Мусоровоз, петляя среди слоев надземных транспортных средств, бодро уходил от преследования. Машина крышелазов то и дело ныряла в свободные пространства между слоями дорог, заставляя полицейские автомобили врезаться в других участников движения и взрываться.

Нырнув в один из переулков, водитель дал по тормозам.

“Оторвались, ребята!”

Рассмеялся он. Лежащие в кузове в куче мусора двое отпетых мошенников-французов, тоже рассмеялись, крикнув “ура”. Сбоку экрана выплыли фиолетовые, с золотой окантовкой, похожей на неоновые огни, буквы: “LE CHIEN PARISIEN”.

“ФИЛЬМ АНСЕЛЯ ОЛИВЬЕ...ПАРИЖСКИЕ ПСЫ”

Переводчик слегка запнулся. Может быть, все дело было в некачественной пленке. Пузатый владелец магазина видеокассет остановил кино и спросил покупателей, будут ли они брать в аренду фильм. Сладкая парочка влюбленных, немогущие отлипнуть друг от друга парень в клетчатой рубашке и девушка в легком цветастом платье, смущенно улыбнулись.

“Мне не кажется, что это кино для романтического вечера...”

Мягко возразила девушка на “давай возьмем, крутое же кино” возлюбленного. Парень почесал бороду и уткнулся в телефон. Прокатчик видеокассет уселся на скрипучий, просиженный всем кем только можно офисный стул, и тоже уткнулся, но не в телефон, а в старый, размером с его пузо, компьютерный экран. Время от времени разговор оживал, и пара пыталась выбрать что-то, что подойдет, но всегда находилась какая-то причина, по которой тот или иной фильм был “не под настроение”.

В итоге влюбленные, о чем-то споря (спор был подобен волнам в шторм на море, то нарастал то угасал), удалились из полуподвального помещения, а владелец проката видеокассет, вздохнув, запустил на своем компьютере “ураганный шутер от третьего лица в ТРИДЭ” и засунул в микроволновку скудный ужин. Экран телевизора погас за ненадобностью, но внутри кассеты продолжалась жизнь, и жизнь эта была более реальной и уж куда более яркой, чем находящееся по ту сторону естество.

***
Крышелазы вылезли из мусоровоза, подбежали к водителю и принялись что-то говорить на французском. Слов их было не разобрать, ведь переводчик куда-то исчез, как исчезла и музыка с камерой. Но по лицу весельчаков-паркурщиков можно было понять, что они рады успешно выполненной миссии. Трое прошли по воздушному мостику на крышу одного из белых домов, расчехлив спиртное. Один из крышелазов, кажется Лазар, тугой, любвеобильный франт, откинув капюшон, приложил горлышко бутылки к острым, вороньим губам и отпил, рыгнув. Он подошел к краю посадочной площадки, задумчиво глянув вниз. За пролетающими друг над другом взлетомобилями была видна наземная часть города, Старый Париж.

Товарищ Лазара, тонкоструйный, темнокожий “братишка” Камиль с тонкими усами, грядкой посаженными на плоском лице, снял темные очки и сощурился. Медленно, покачиваясь из стороны в сторону, он подошел к своему напарнику и положилу ему руку на плечо.

“Мы сделали это...представялешь, дружище....”

“Иди проспись!”

Рявкнул проходящий мимо паркурщиков водитель украденного мусоровоза. Бочковидный нейрокрюкер, руководитель всей операции, махнул блестящей, смоляной мехрукой, и машина послушно отправилась обратно к своим хозяевам в ресайклинговое депо.

На Париж медленно опускалась ночь. Небо все так же было затянуто облаками, сказывались последствия тугменического заражения воздуха. За пределами мегаполиса с домами-вышками лежала пустошь, сотканная из лоскутиков подлепоселений и дорог. За стенами Парижа жизнь была страшнее, гуще, ироничнее и жестче. Но лучше всего было существовать за пределами планеты Земля, куда и желали отправиться “трое на грузовике”, потратив награбленное золото на билет quitte cette planete [с планеты]. Там, на могучих Skrypoceaux, Скрипоцеях, обложенных словно ватой, межпланетным траффиком, космических станциях, была настоящая свобода.

Фильм продолжается даже когда “выключаешь свет”.
Однажды, открыв глаза, не заснуть порой.
Каждый, смотрящий на ноги бегущих по небу в свет и зной,
Знает, что спать нельзя, горн жизни трубит,
В бурной реке отмывая остывшую грудь, тех, кто споткнулся.
О камни речные, в брод пробираясь, сквозь перелески.
Охотники ставя упрямо ловушки, не понимают, что не в игрушки,
С волками позвали играть их.
 
С голода сдохнет тот не иначе,
Дерево жизни потратит удача
Баловень, неприхотливый живец!
Знать не прознаешь где скользкий конец,
Где под волнами, рекою струясь,
Ждет тебя камень, чтобы упасть.

Глыб терпеливых разбросанный сон,
Не понимает, кто жизнью сражен.
Но когда по лесу тихо идешь,
Видишь лишь то, как в глазах рябит рожь.