Рассказы о войне ветерана 548

                З Е М Л Я  Г У Д И Т

                Повесть
               
                Автор повести Олесь Гончар


  Олесь Гончар(1918-1995), полное имя — Александр Терентьевич Гончар —
украинский советский писатель, публицист и общественный деятель.
Участник Великой Отечественной войны.
Один из крупнейших представителей украинской художественной прозы
второй половины XX века. Академик АН Украины (1978).
Герой Социалистического Труда (1978). Герой Украины (2005 — посмертно).
Лауреат Ленинской (1964), двух Сталинских премий второй степени
(1948, 1949) и Государственной премии СССР (1982).

Продолжение 24 повести
Продолжение 23 — http://proza.ru/2020/12/08/1614

  Вдруг тётя Даша остановилась у окна и порывисто прильнула к оттаявшему стеклу.
— Ой, что это с нашими девчатами? Марийка кровью залита!
Серёжка вскочил на ноги. Через двор Люба вела под руку Марийку, а та хватала на ходу пригоршнями снег и прикладывала к распухшему носу, сдерживая кровь. Подержав его некоторое время, она отбрасывала в сторону покрасневший комок и наклонялась за новым. Там, где она прошла, на снегу краснели рассыпанные красные комки.
Ильевский без шапки выскочил на крыльцо.
— Что с тобой, Марийка? — Он впервые, сам того не замечая, назвал её на «ты».
Прикрывая нос комочком ещё не пропитавшегося кровью снега, она взглянула на хлопца из-под платка и засмеялась глазами.
— Её шеф ударил! — ответила Люба за подругу.
— Давай сюда, — позвала тётя Даша, — надо что-нибудь приложить!
— Уже ничего, — сказал Марийка немного в нос. — Остановилась…

  Серёжка взял её под руку, и Люба уступила ему место, почувствовав, что так надо. Брат осторожно вёл девушку к крыльцу. Марийка на этот раз не смущалась, что парень вёл её под руку, а, наоборот, шагала рядом с ним с достоинством, горделиво, ещё и на подругу оглядывалась: ну, как, мол? Подходящая пара?
— Как это случилось? — спросил Серёжка в хате у сестры, в то время как тётя Даша возилась около Марийки, прикладывая к носу мокрое полотенце.
— Я там не была, — сказала Люба. — Я спряталась в яслях, в соломе.
— Ты и оттуда всё видела, как мышь из норы, — невнятно, в полотенце, сказала Марийка.
— Цирк, просто цирк, — смеялась Люба.

  — Ты, Любка, рассказывай толком, — нервно подгонял Серёжка, думая, что всё это имеет какую-то связь с листовками. — Рассказывай по порядку.
— Идём мы утром на птицефабрику, — послушно начала Люба, — и вдруг видим: на ферме легковые машины между корпусами. А тут Винько как раз бежит, кнутом размахивает, давайте, говорит, девчата, в кошару, немцы овец на пластинку записывать будут. Вбежали мы, а там уже людей полно: похаживают среди овец шеф с переводчиком, и ещё какие-то немцы, и управляющий, и зоотехник, и наши рабочие — свинарки, чабаны, фуражиры. Немцы с какими-то пучеглазыми аппаратами носятся, толкаются, как волки, около овец, что-то лопочут, а переводчик объясняет: будет, говорит, передача, пойдёт отсюда по всей Европе. И во Францию, и в Бельгию, и в Голландию, и ещё куда-то. Как, мол, быстро восстанавливается на Украине хозяйство без большевиков, под немецким владычеством. Под боком у фронта, мол…
— Где тот фронт! — вздохнула тётя Даша…
— Они прибрешут… Фронт, мол, рядом, а мы уже управляем, наводим порядок, и Украина счастлива под нашим владычеством.
— Это, наверное, от Геббельса, — высказал догадку СерЁжка, — от обер-брехуна.

  — Поставили они какой-то аппарат, — возбуждённо рассказывала Люба, — шеф подошёл к нему и произнёс речь. Ничего мы не разобрали только «украинец», «швайнен», «мильхен»… Потом переводчик обращается к чабану и говорит: «Им нужно, чтобы баран забекал». — «Пускай бекнет», — говорит дед-чабан. «Так он не бекает». — «А что я ему сделаю, если он не бекает?» Крутили, вертели того барана, а он ни бе ни ме. И шеф рассердился, и переводчик тоже. Опять к чабану: «У нас нет времени ждать, мы спешим, нужно, чтобы баран бекнул!» Чабан словно бы испугался, вытянулся в струнку. «Я ж говорю, пускай бекнет, — и смотрит в глаза переводчику. — Разве ж я ему не даю!» А баран вытаращил зенки на шефа и молчит. А шеф на него и тоже молчит. Тогда один из фашистов разъярился и, недолго думая, сам по-бараньи: «Бе! бе! бе…» Мы с Марийкой прыскаем в рукав, а немец даже не улыбнётся.
— Когда он бекал, на него все овцы смотрели, — хмыкнула Марийка сквозь полотенце.

  — Подождите, это ещё не всё! — воскликнула Люба. — После этого они стали созывать всех и заталкивать в тамбур. Я, как будто меня кто надоумил, прыг в ясли — и притаилась, лежу, в щёлочку поглядываю.
— Я тоже в ясли хотела, так он меня за плечо схватил, — сказала Марийка. — «Паненка, сюда!» — кричит.
— Я видела, как и тебя, и деда Левона загребли, и Винька, и доярок, и свинарок, и даже зоотехника прихватили заодно. Согнали в тамбур, выстроили в два ряда, как хор, а впереди против них — тот аппарат, что записывает…
— «Пойте какую-нибудь украинскую, — приказывает переводчик. Все переглянулись между собой и молчат. — Что ж вы, — говорит, — молчите? Разве вы, — говорит, — не знаете украинской песни? Украинский народ любит песни… Начинайте». Все опять молчат.
— А у Наташи слёзы кап-кап, — говорит Марийка. — У неё ж такой голос!.. Всегда выводила!..
— Тогда шеф что-то буркнул переводчику, тот протолкнулся и стал между фуражирами. «Хорошо, — говорит, — я сам начну, но кто не будет подтягивать… смотрите мне». И начал:
На вгородi ве-ерба ря-а-а-сна….

  — И что же? — Серёжкины глаза округлились, а чёрные стрелки бровей испуганно вскинулись вверх. — Подтягивали?
— Подтягивали, — сдерживая смех, рассказывала сестра. — Смотрит шеф, в самом деле рты у всех открываются и закрываются одновременно, как будто тянут все, а слышно только одного переводчика, который ревёт как бугай. Немцы нервничают у своих аппаратов. А шеф тем временем подходит к деду Левону и наставляет ухо к его рту. А потом — шлёп деда по уху. «Ты, — говорит, — симулянт, ты, — говорит, — не поёшь». Подходит ко второму, а тот тоже раздирает рот до самых ушей, а звука — никакого! И третий, и четвёртый — все так, только зевают, как рыбы. Словно хор немых.
— Когда он меня проверял, — сказала Марийка, — я хотела плюнуть в ухо. Такое волосатое… Аж зло взяло!
— Ты тоже только губами шевелила? — спросила Марийку тётя Даша.
— Конечно! Неужели петь для него?.. Все зевают, и я зевала. Он меня за руку как ущипнёт, как зашипит: «Ты осель!»
— А дальше что было! Дальше! — Любка восторженно глянула на подругу. Марийка, сверкая глазами из-под рушника, подбадривала её взглядом.

  — Шеф быстро заговорил с подбежавшим к нему переводчиком. Тот повернулся к рабочим, льстиво оскалился и переводит: «Это, наверное, старинные песни, и молодёжь их уже не знает. Выберите, девчата, сами себе по вкусу, такую, знаете, громкую, широкую, украинскую, ну?» И вдруг, — Люба задохнулась от радостного смеха, — вдруг я слышу Марийкин голос:
«Широка страна моя родная…»
Горячими увлажнившимися глазами Серёжка взглянул на Марийку.
— Неужели? Так прямо и начала?
— Да.
— Ведь только вчера мы тут с тобой пели её, Серёжка! — воскликнула Люба. — Но переводчик не дал ей продолжать. Крикнул что-то шефу, шеф вытаращил глаза и с размаху кулачищем в лицо. Она и упала!..
— Я не упала, — сказала Марийка тихо, — меня чьи-то руки сзади подхватили и поддержали.

  — А шеф от ярости аж посинел… Начал без разбора молотить всех кулаком. Даже переводчику чуть не заехал. Смех да и только!.. Потом уселись в машины и ауфвидерзейн в сторону конторы.
— Да не к конторе ехали они, а к пленным, — поправила Марийка.
— Верно, я и забыла, Винько-водовоз рассказывал ведь… Он на бочку — и за ними погнался… Шеф, говорит, думал, что, если пленные под конвоем, так сразу и споют по его велению.
— Тоже не пели?
— Стояли, говорят, все как один, стиснув зубы, никто не раскрыл рта. Тогда шеф приказал со всех снять сыромятные постолы, что он им выдал на той неделе, и гонял по снегу три часа…

  — Я ж говорила, что там все наши, — шмыгнув распухшим носом, сказала Марийка. — Это было ясно с самого начала. Как только их пригнали из полтавского лагеря, переводчик спросил, кто перебежчик, то есть сам перебежал к немцам. «Выйдите, — говорит, — пан шеф даст вам работу, которая полегче».
— И много вышло?
— Ни одного! Стоят и в землю смотрят…
— Серёжка, — обратилась к брату Люба, — а это действительно такие аппараты, что и во Франции могли бы все услышать?..
— Что услышать?
— Как Марийка запела «Широка страна моя родная…».
— Думаю, что могли.
— Я так и знала! — просияла Марийка.

                Продолжение повести следует.