Путь на Хлебодаровку. Прибытие

  Как говорил Антон Павлович Чехов  -  “Если на сцене висит ружьё, то оно должно выстрелить”.

  Если на переезде у аэродрома носятся полудикие псы, то для того, чтобы начать праздновать свадьбу, им обязательно нужно дождаться приближения училищного автобуса; и начать фестиваль любви именно тогда, когда переезд будет закрыт, конечно же, всего лишь  для того чтобы предоставить  возможность всем пассажирам  понаблюдать за подробностями собачьей жизни. Ни раньше ни позже бесстыдники сделать этого, конечно же, не могли.
 
  Добро бы, если в том автобусе ехали только курсанты; первые, самые удобные сиденья были заняты дамами - медсёстрами, поварихами, метеорологами. И собаченции как чуяли - они выбрали наилучший ракурс для наблюдения именно с этих мест. Автобус стоял, а поезд всё не ехал и не ехал. Дамы усиленно делали вид, что не замечают  всех анатомических подробностей; собачки подобрались ещё ближе и поменялись партнёрами. Очень легко сделать вид, что не замечаешь собачьих ласк в трёх метрах от тебя, но не слышать курсантских комментариев или, что ещё тяжелее,  притвориться, что ты их не слышишь -  тяжелее было во сто крат. Страсти всё раскалялись и раскалялись, а поезд  всё не ехал и не ехал. И комментарии становились всё изощреннее и изощреннее; ведь те, кто находился сзади, они даже и не подозревали о присутствии дам в автобусе. Тяжелее всего приходилось инструкторам, которые сидели с женщинами лицом к лицу. Им же тоже надо было делать вид, что они не видят празднества любви за окном, и  не слышат ободряющих возгласов сзади.

  - Старшина, немедленно прекратить это безобразие!!!  Ну наконец-то, кто-то из начальства не выдержал.  Для того, чтобы “прекратить  безобразие”, нужно было признать что это безобразие существует, а для этого  тоже требовалась определённая смелость.    

  - Старшинам групп, немедленно прекратить это безобразие!!! Это уже ротный старшина.
 
  - Немедленно прекратить это безобразие ( Старшины групп )….Собачки послушались, прекратили своё безобразие, поезд прошёл, автобус тронулся, и впереди показались  громадные металлические ворота, украшенные ржавыми, кривыми буквами:  “Аэродром “Хлебодаровка”; это видно издалека и производит серьёзное nвпечатление.

  Унылому пейзажу, единственным украшением которого был ряд колючей проволоки, венчавшийся сторожевой будкой с надписью “Зона строгого санитарного режима” на стене, больше бы соответствовало “На свободу с чистой совестью” или “Arbeit macht frei”. Но, поскольку, вдалеке виднелись, всё-таки, хвосты  самолётов,  то “Аэродром “Хлебодаровка” выглядело тоже, в принципе, сносно.


  А вот надпись  “Зона строгого санитарного режима”  трансформировалась с незапамятных времён. Всё равно никто не знал, что это  означает,  поэтому  слово “санитарного”  какой-то остроумец затёр давным-давно, превратив будку в излюбленное место фотографирования многих поколений курсантов. Сама по себе караулка представляла  прекрасный антураж для съёмок фильмов по произведениям Пелевина. В ней был стол с телефоном и стул, возле которого был протянут трос, выходящий прямо из стены.  Трос был прикреплен к цепи, которая должна была, по идее, перекрывать дорогу несанкционированному движению; но заместитель командира отряда сказал, что её лучше держать опущенной, потому что “местные водилы” всё равно “бухие” и могут, налетев на цепь, разнести всю будку. На столе лежала подшивка газет “Правда” и  “Воздушный транспорт”, книги приёма-сдачи дежурств и  регистрации выезжающего автотранспорта. Смысла регистрировать автотранспорт особенного не было, потому что заправщики с ворованным бензином всё равно  уезжали в местный совхоз по степи.  Для воссоздания полностью аутентичной пелевенщины не хватало только пистолета, чтобы застрелиться с тоски после окончания дежурства.

  Кстати, привычка бояться автомобилей на перроне,  осталась у меня с тех пор на всю жизнь. “Саня, сегодня пятница, вечер, все водители спецавтотранспорта уже “вмазались”, рулить можно быстро, но у “старта” притормози”- учил меня тот же замкомотряда, когда я летал очередную проверку; его урок пошёл впрок,  с тех пор всегда, даже в благополучной загранице, на перроне притормаживаю.

  А тогда я лежал на разбитом топчане, находясь в дежурстве на КПП, и в мои обязанности входило, самое главное, не пропустить, не дай Бог, “Волгу” Большого Начальства, если оно, это самое Начальство, вдруг соблаговолит посетить наш аэродром. В этом случае мне следовало изобразить служебное рвение, тщательно проверить номера, а также срочно известить командование о прибытии незваных гостей. Для того-то и нужен был телефон, который вдруг, внезапно, несмотря на воскресное утро, и зазвонил.

 -Дежурный по КПП?
 - Чо надо?!
 - Говорит военный комендант аэродрома; доложите обстановку!
 -Зашибись, говорю, обстановка, только курево кончилось, метнулся сюда "мухой",  “подтянул”  “Медео” пачку! - отвечаю я, удивляясь, кому пришло в голову так глупо меня разыгрывать; ведь не было у нас на аэродроме никакого военного коменданта. Может, друг Володя, но голос что-то незнакомый. Завершив, таким образом, столь содержательный диалог, хватаю недочитанный номер “Иностранной литературы” и снова заваливаюсь на топчан; но проклятая зелёная пластмассовая коробочка на столе снова взрывается диким трезвоном.   

 - Ну чего тебе надо, это ты,  опять “Военный комендант” что ли?
 - Дежурный, - несётся в ответ,  - немедленно доставь мне утюг, воду и марлю для приведения формы в порядок.

  Эти, и последующие звонки от, так называемого “коменданта” повторялись регулярно, постоянно отвлекая меня от проникновения в изысканную  вязь прозы  Трумена Капоте и изрядно меня  утомили; ведь  ему нужна была то моя фамилия, то опять утюг, то ужин организовать, то ещё что нибудь. На все мои советы прекратить дурацкий розыгрыш, принести мне пойти покурить, а самому пойти куда-нибудь ещё, “военный комендант” отвечал лишь грозным сопением в трубку.

  Спасло меня лишь появление сменщика - Вована с долгожданной пачкой “Медео”. “Вовка, - говорю, во время приёма-сдачи дежурства,  - какой-то чудак весь день прикалывался, назывался  “военным комендантом” и буробил какую-то чушь; пришлось его послать несколько раз; это не ты ли был?” - спрашиваю я и осекаюсь, потому что такого неподдельного ужаса, написанного на лице мужчины, я ещё не разу в жизни не видел. “Саня, копец, это - “залёт”, ты, наверное не знаешь, но сегодня утром, ты же на дежурстве был, нам представили нового военного коменданта, майора, он только что приехал и будет теперь тут всех строить и порядок наводить……".

 …Гробовая пауза. Это, на самом деле, был дикий “залёт” и, возможно, даже - конец моей карьеры пилота. К величайшему моему удивлению, никаких оргвыводов не последовало. Скорее всего, майор, приехав в том самом автобусе с собачками,  выслушав с утра мою просьбу “подогнать” на КПП пачку “Медео” и, сделав правильный вывод о моральном состоянии курсантов, решил, что лучше убраться подобру-поздорову. Его деятельность на руководящем посту аэродрома завершилась довольно быстро и бесславно. Он отбыл через неделю, и больше его никто не видел. Собачки на переезде прыгали, веселились и виляли хвостами.