Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 13

Только влетев, спотыкаясь, в дом, Артемий Иванович понял, что магического портала в архив он здесь не найдёт. Так же как и интернета. Со слезами на глазах он возбуждённо прошёлся по залу, потрясая руками, как будто не мог подобрать слов, от которых сейчас зависит его жизнь.

– Бумагу и карандаш могу принести. Ноутбук. Там астрологическая программа есть, – сочувственно предложил Вий.

Как же здорово, что с ним можно обходиться без слов! Артемий Иванович чуть не кинулся снова Вия расцеловывать, но вовремя одумался.

– Неси, – благодарно блеснул он влажными от переизбытка чувств глазами. – Попробуем так. – Он сел за длинный обеденный стол, снял очки, зажмурился и начал вычерчивать пальцем по столешнице то, что увидел (или почувствовал?): большой прямоугольный треугольник – два квадрата и оппозиция.

Как ни странно, он понял, что Вий вернулся (бесшумно, как и всегда), не по тому, что тот аккуратно вложил ему в руку карандаш, а ещё до того, по запаху. Это было что-то новое. Подобной чуткости у Артемия Ивановича раньше не наблюдалось. Он с удивлением распахнул глаза и недоверчиво уставился на виев торс, что оказался сейчас перед глазами. Двумя пальцами подцепив Вия за рубашку, Артемий Иванович принюхался, почти проводя носом по ткани. Да, запах действительно был тот самый, что он и учуял с закрытыми глазами – охлаждённый ночной росой сочный дух срезанной травы, табачная горечь, и уже знакомый, телесный, который ассоциировался теперь с исключительно приятными вещами и свежей постелью.

Вий сжал тёмины пальцы своей ладонью, склонился к его лицу и томно шепнул:

– Не заводи меня, Тёмушка. Давай дело сначала сделаем.

Артемий Иванович глянул на него в ответ с укором и жестом пригласил садиться рядом. Проморгался, понял, что не так, нацепил очки и придвинул к себе лист бумаги.

– Эта история не похожа ни на одну старую карту кого-либо из членов Ордена. И похожа при этом на все. Поэтому я думаю, что на самом деле этой истории не было. Понимаешь?

– Нет. – Вий улыбался слишком мечтательно и разглядывал Тёму слишком сладострастно, чтобы не догадаться, что думает он сейчас не о картах.

– Сосредоточься, – строго велел ему Артемий Иванович, чем умилил Вия ещё больше.

– Хорошо, – тот улыбнулся Тёме так нежно, как только смог. – Почему ты не допускаешь мысли, что это вообще левая карта?

– Я же говорю тебе, – заволновался Артемий Иванович, нервно кривя свой маленький рот, – в ней слишком много знакомых деталей!

– Совпадение? – подсказал Вий.

– Нет! – запротестовал Тёма. – Таких совпадений не бывает!

– Хорошо. – Вий собрался и перестал смущать Тёму похотливыми взглядами. – И что это может значить? Что мои, так называемые, воспоминания вообще какой-то бред?

– Эти воспоминания можно рассматривать как аллегорию, – до крайности возбуждённо, почти экзальтированно поведал Артемий Иванович. – Допустим, что событий, к которым они привязаны, на самом деле не было. Кто-то разъял целое на части и каждой из этих частей придал антропоморфный облик. Сочинил про каждую составную часть историю, в которой всё иносказательно. Но со стороны этого не скажешь, потому что и антураж исторический, достоверный, и все взаимодействия с окружающими прописаны очень точно, в деталях.

– Это как если бы мы с тобой на детском утреннике изображали Лень и Здравый Смысл? – усмехнулся Вий.

– Удачный пример, – похвалил Артемий Иванович. – Можно ещё припомнить «Нос» Гоголя. – Он поднял взгляд на сидящего наискосок Вия и снова залип – как в меду завяз.

– Тёмушка, – вкрадчиво по-змеиному пропел Вий, – что ж тебя так швыряет из крайности в крайность? Ты уж реши, будешь ты меня любить или нет, а то каждый раз, когда ты решаешь меня разлюбить, ты разбиваешь мне сердце.

Артемий Иванович по привычке сложил губы сердечком и снова уткнулся взглядом в листок. Он не стал отвечать, что у Вия, дескать, нету сердца. Это было бы неправдой. Просто оно у Вия было наряжено в сложные ритуальные одежды и изъяснялось, похоже, на старокитайском, сопровождая диковинные слова ломаными условными позами, завернуться в которые мог бы только мастер кунг-фу. Разглядеть что-то под толстым слоем грима не под силу было вообще никому. Специалист-китаевед мог бы растолковать значение подаваемых условных сигналов, но не рассказать, как выглядит артист в жизни.

– Именно такие карты есть в литераторском архиве. – Артемий Иванович просто проигнорировал уводящую в сторону тему и снова заговорил о деле.

– Какие «такие»? Аллегорические?

– Да! – воскликнул Тёма с неподдельным восторгом, что очень не понравилось Вию. Похоже, Семёныч не врал, и Тёма действительно был очарован литераторским искусством. Даже странно, что он до сих пор не сбежал из родного братства. Учитывая его потребность думать стихами, это и вовсе попахивало насилием над тёминой личностью со стороны Семёныча.

– Если понять, каким точкам и объектам карты соответствуют люди из твоих воспоминаний, можно попробовать восстановить карту целиком. Соединить все сюжетные линии в связное повествование, а потом найти эту историю в литераторском архиве. Возможно, там будут ответы, – сообщил Артемий Иванович свой главный вывод. И пристально посмотрел Вию в глаза, чтобы уловить, понял он сказанное или нет.

– Тёмушка, – водрузив локти на стол и наваливаясь на столешницу грудью, заговорщицки шепнул Вий. – Так ведь это значит, что и мы с тобой в данный момент тоже части чьей-то карты.

– Условной карты, – поправил его Артемий Иванович.

– Кто знает… – Вий откинулся на спинку стула и многозначительно помолчал. – Но, не зная карты, мы никогда не сможем определить, кто есть кто.

– Погоди! – разволновался Артемий Иванович. – Я видел – понимаешь? Видел некоторые соотношения. Если мы сейчас восстановим хотя бы приблизительно эту карту, я смогу вспомнить её!

– Если ты её когда-нибудь в руках держал. А если нет? – резонно заметил Вий. – У тебя же ограниченный допуск?

– Ты будешь мне помогать или нет? – Артемий Иванович в сердцах отшвырнул карандаш.

Вий сначала не поверил, что сдержанный Тёма швыряется предметами, а потом расхохотался, схватил Тёму за руку и принялся успокаивающе поглаживать тыльную сторону его кисти.

– Тише-тише, Тёмушка, – засюсюкал он, – Ну, зачем же так нервничать? Конечно же я с тобой! В горе и в радости. В болезни и здравии. Пока смерть не разлучит нас…

Как ни странно, этот балаган развеселил Артемия Ивановича. Он с улыбкой вытянул свою руку из виевых ладоней и, пряча взгляд, снова придвинул к себе листок.

– Судя по отметкам в твоём личном деле, ты можешь оформить неограниченный допуск, – упрекнул он Вия. – Но ты почему-то до сих пор не озаботился этим.

– Так ведь и ты, мышоночек, заведуя архивом, почему-то имеешь только девятый уровень допуска, – усмехнулся Вий.

– Это решает отец, – серьёзно ответил Артемий Иванович. И снова поискал в гипнотически-чёрных виевых глазах отклик. – Просто от десятого уровня и выше хозяйничает Розен и литераторы. Отец считает, что мне не стоит туда соваться, чтобы не ссориться с ними лишний раз. Если нужна какая-то информация с одиннадцатого или двенадцатого уровня, я обращаюсь к нему.

– Я бы такого мышонка тоже берёг, – умилился Вий. – В пряничном домике бы держал и разноцветные ленточки на хвостик повязывал.

Артемий Иванович быстро сообразил, куда может завести разговор про хвостик, и решил промолчать. Он дотянулся до укатившегося чуть не на середину стола карандаша и спокойно нарисовал от руки практически идеально ровную окружность.

Вий следил за его действиями с неподдельным интересом.

– Из тебя вышел бы классный снайпер! – восхитился он. – Или хирург. Такой твёрдой рукой только кого-нибудь резать!

Артемий Иванович смерил Вия осуждающим взглядом и разделил круг пополам. В верхней половине он прочертил две, сходящиеся под прямым углом, линии. Получился прямоугольный треугольник. Нижняя часть круга осталась пока пустой.

– Вот с этим вот, – он постучал по треугольнику карандашом, – у нас есть уже половина карты. – Он проверил, следит ли Вий за его рассуждениями, и подписал в основании треугольника: справа значок Луны, слева – Венеры, а на вершине изобразил сразу три знака – Плутона, Урана и Сатурна.

Вий подтянул к себе набросок карты, повертел лист так и этак.

– Это, типа, десятый дом, шестой и двенадцатый? – прикинул он.

Артемий Иванович пожал плечами.

– Похоже на то.

– Как ты умудрился это понять? Кто эти пятеро? Если ты нашёл их в моей голове, это должны быть реальные люди из нашего с тобой окружения. Разве нет?

Артемий Иванович отобрал у Вия листок и нервно черканул на оборотной стороне несколько закорючек. Заштриховал их. Когда он думал, сидя над документами, всегда рисовал – все его черновые записи перемежались стилизованными узорами, а поля страниц покрывали сложные орнаменты.

– Не знаю, – честно признался он. – Мы…

– Целовались? – насмешливо подсказал Вий.

– Да, – со смиренным вздохом согласился Артемий Иванович. И смущённо поправил очки. – И я увидел обрывки воспоминаний в твоей голове. Я сложил их как пазл и получилась история.

– Картинки-то можешь припомнить и описать?

Артемий Иванович прикрыл глаза и запрокинул голову, как будто хотел этой своей пассивной открытостью приманить не видения из прошлого, а какого-нибудь хищника.

– Экипажи, цилиндры… – бормотал он, пытаясь выцепить из памяти какое-нибудь конкретное лицо. И замер, ощутив, что его целуют – почти невесомо и очень нежно.

– Помогаю тебе, – шепнул Вий. Он ловко уселся на Тёму верхом и взял его за плечи, будто собирался встряхнуть. – Продолжай… думать…

Тёма почувствовал, как с него аккуратно снимают очки, как касаются губами – легко, будто лепестки роняют. Или те сами сыплются с цветущей яблони? Под которой сидишь, подняв к небу лицо… В какой это было жизни? Все они так похожи – люди вновь проживают одно и то же, спотыкаются ровно на том же месте, лепят жизни на пресном безвкусном тесте, заикаются там, где надо молчать, замирают в испуге, где надо кричать. Тех, кто силы находит сделать в сторону шаг, на цитаты растащат, поднимут как флаг. Это место героев такого толка, что сумели вдеть нитку в ушко иголки, что свою остановку не пропустили, что глупую книжку в начале закрыли, что дерзнули просить не котлету, а рыбу, что газету сложили не точно по сгибу. Этот новый шаблон, повторят многократно, станцуют, споют, размножат печатно. Так и жизнь проведут – поглощая варенье из чьих-то удач, из чужих озарений…

Артемий Иванович не заметил, когда перестал думать, сосредоточив всё своё внимание на ощущении льнущего к нему тела – такого гибкого и горячего под руками. Он больше не был собой. Зачем архив, зачем слова, зачем буквы? Если можно просто знать, впитывать кожей. Если можно не разъяснять скрупулёзно на десяти страницах, а просто нарисовать цветок. Или просто ответить на поцелуй…


***
Апрельские лужи делают из особого сияющего материала. И неважно, что подол тяжёлого зимнего платья забрызган теперь грязью, а в прохудившемся ботинке хлюпает холодная вода. Ради яркой сердечной радости не жалко потерпеть неудобства, она искупает всё.

Но сегодня восторг, который приносит с собой весна, умножен многократно. Сегодня он торжественен и пугающе дик – как беспричинный рёв льва. Монолитен и высок, как храмовая колонна, возносящаяся в синее небо античной Эллады. Сегодня вон там, на другой стороне площади, в станционном буфете земля встретится с небом. Ведь он же… приедет? Не может не приехать. Он предупредил телеграммой, что будет сегодня проездом. Специально сойдёт с поезда, чтобы поговорить, чтобы встретиться лично, чтобы увидеть!

Сутулую фигуру у закопчённого окна, сквозь которое солнце пробивается с трудом, как через бумагу, видно сразу. Какой же он худой, длинный, нескладный. Держится так, будто не помещается в этом мире, как взрослый в игрушечном домике – поведёт плечами и затрещит этот город по швам.

– Константин Сергеевич?

О, этот пророческий лик! Эти горящие мрачным нездешним огнём глаза! Вот борода жидковата – постричь бы её, чтоб не висела жалкими клоками. А потёртый сюртук очень даже ему идёт – новая вещь смотрелась бы на этом великом человеке лживо.

– А вы, должно быть, Анна Николаевна?

Неловко поднимается из-за стола навстречу, протягивает руку и пожимает кончики пальцев, которые теперь ещё долго будут гореть фантомным огнём.

– Да, это я. Вот ваша телеграмма…

– Не нужно, я верю, что это вы. Присаживайтесь. – Отодвигает стул и сам снова садится напротив. – У нас целый час, чтобы поговорить. Может быть чаю?

– Да, спасибо.

В самом деле, неудобно же сидеть в буфете и просто разговаривать!

– По поводу вашей рукописи я вам всё уже написал. Не буду повторяться.

У него такие длинные и такие худые пальцы! Как у аскета. Суставы так сильно выпирают, словно пальцы эти состоят из одних только костей. Руки, наверное, холодные. Согреть бы!

– Вы меня поразили ясностью вашей мысли и смелостью, с которой произнесли то, что я никогда не решался сформулировать так просто и заявить так открыто. Вы вернули мне веру в то дело, которому я посвятил жизнь, потому что, не скрою, в последнее время меня всё чаще посещало от-чаяние и даже... сомнения… Не будем об этом!

Половой расстилает салфетки, стучит о столешницу пузатым глиняным чайником, выставляет рядом сахар, сушки и варенье. Вишнёвое! Да это просто праздник какой-то.

– Но в той же мере, в какой меня обрадовала ваша рукопись, ваши письма меня огорчили.

Смотрит исподлобья так сурово, неодобрительно, что рука с чайной ложкой невольно замирает на уровне груди и капля варенья срывается с неё на платье. Хорошо, что ткань тёмная – можно наскоро вытереть пятно платком и виновато сложить руки перед собой, чтобы сразу стало понятно – всё внимание принадлежит столичному гостю, а не варенью и не, упаси Боже, платью!

– Анна Николаевна, дорогая, вы же не всерьёз? Успокойте меня, скажите, что ваши фантазии это поэтическое преувеличение, и я буду рад продолжить наше общение.

Какой же он… как чугун – тяжёлый, давящий.

– Что плохого в том, что я знаю о себе, кто я?

– Знаете? – И негромко вроде прошипел, но как будто ударил. – Вы? Невеста?! Вечная Женственность?!! Вы с ума сошли?

– Нет. – Пожалуй, надо глотнуть чаю, пока он горячий. Чай, кстати, хорош – крепкий и на вкус, как смола.

Двигает нервно чашку, комкает салфетку.

– Это… кощунство. Вы понимаете? Я с большой симпатией к вам отношусь, поэтому мне искренне вас жаль. Ваше состояние, в котором вы сейчас пребываете, именуется святыми отцами прелестью. Грань очень тонкая, сорваться слишком легко. Я знаю, как это бывает. Но вы производите впечатление здравомыслящего человека и я хочу вам помочь.

А вы сноб, Константин Сергеевич. И где-то даже ханжа. Кто бы мог подумать?

– Когда я читала ваши книги, я видела, что вы боитесь, недоговариваете. Это было обидно. Но для меня ваши труды всё равно стали откровением. Я поняла, чей голос слышала все эти годы. И прочитала ваше послание ко мне. Я думала, вы тоже… поймёте, когда прочтёте написанное мной.

– Анна Николаевна, я вижу, вы не сознаёте глубины вашего падения. Но я вам не судья. С глубокой сердечной скорбью я буду за вас молиться. А вашу исповедь я сожгу. Чтобы вас защитить. Бумаги имеют свойство попадать в руки не тем людям.

Мимо окна катится паровоз, вращаются огромные колёса. Ощущение – словно переехало этим поездом.

– Но я могу… продолжать вам писать? И вы мне ответите?

– Конечно, Анна Николаевна. Я всегда буду рад общению с вами. А прямо сейчас я могу посоветовать вам следующее: взращивайте в себе трезвение. И смирение. Добротолюбие почитайте, жития. Обратите внимание на то, как святые недоверчиво относились к своим видениям, как считали себя недостойными…

Как же он прекрасен, когда говорит! Хочется сесть у его ног и любоваться этим вдохновением бесконечно.

– Трезвение. Хорошо. Я почитаю.

– Я обязательно пришлю вам список. Если будет время, подберу примеры. Вы только примите это как братскую помощь, а не как укор или обличение. Поверьте, я понимаю вас лучше многих, если не лучше всех. Я через всё это прошёл.

– Спасибо. Я всё понимаю. А как ваше здоровье, Константин Сергеевич? Вы неважно выглядите.

Кажется, удивлён переменой темы – хмурится, но отвечает.

– Хвори легко ко мне привязываются. Но для смирения плоти это очень даже хорошо, не забалуешь.

На это можно только уважительно покивать. Подвижник, святой, аскет!

– Ой, вы же не решили, что в моей, как вы сказали, исповеди, присутствует плотский интерес?! Я только сейчас подумала, как вы могли неверно всё истолковать!

Кривится, натянуто улыбается. Видно, что именно о том и думал. И если бы увидел здесь не старую деву с суетливыми мышиными повадками – не то седую уже, не то такую пыльно-светлорусую – так, может, и отнёсся бы к её претензиям на взаимность гораздо благосклонней.

– Давайте не будем об этом, Анна Николаевна.

Давайте. Не будем, Константин Сергеевич. А я всё равно буду вас любить – бескорыстно и пылко…

***
Артемий Иванович перечитал написанное Вием дважды. Подчёркнуто аккуратно закрыл ноутбук, словно имел дело со взрывающимся от любого сотрясения веществом. Эта история разбередила его душевные раны. Не видел бы вчера сам лично этот вокзал,  и апрельские лужи, и нескладную сутулую фигуру столичного философа, решил бы, что Вий специально придумал эту влюбленную старую деву, чтобы над ним, Тёмою, посмеяться.

– Это я наловил в твоих снах, мышоночек. – Вий, как всегда появился незаметно – подкрался сзади. Его руки как змеи заскользили по голове, по плечам, по груди. – Похоже это на то, что ты видел вчера?

– Похоже, – вздохнул Артемий Иванович. И попытался расцепить виевы руки, которыми тот обвил его шею. Но добился только того, что Вий обхватил его ещё плотнее и губами прижался к щеке.

– Припоминаешь такую карту?

Получилось очень щекотно. Артемий Иванович поёжился.

– Пока ничего конкретного в голову не приходит. Если сумеешь что-то ещё про них написать – пиши. Это нам, несомненно, поможет.

– Если ты будешь таким же страстным как вчера, мышонок, я буду выдавать текст со скоростью взбесившегося принтера.

Артемий Иванович уже успел пожалеть о своей вчерашней несдержанности. Ясно же было, что Вий нисколько его не любит. В этом контексте тот факт, что вчера они снова оказались в постели, вовсе не радовал. И даже то, что утром в эту самую постель Вий принёс ему завтрак, показалось насмешкой над романтическими штампами, которые Вий без сомнения умел искусно в разных вариантах разыгрывать.

– Мелодраматический сценарий номер один? – со змеиной лаской шепнул Вий Тёме в ухо. – «Не поверю, хоть ты убейся»?

– Нечему верить, – сухо ответил Артемий Иванович. И снова попытался освободиться. И снова не вышло.

– Потому что речь обо мне? А кому бы ты поверил?

Артемий Иванович по привычке принялся добросовестно обдумывать ответ и слишком поздно спохватился, что в присутствии Вия это равносильно размышлению вслух.

Вий усмехнулся и отпустил густо покрасневшего Артемия Ивановича.

– Там твой приятель придурошный пришёл. – Он выглянул в окно, проверяя, стоит ли ещё вчерашний заплетенный сосед возле своей машины. – Приглашает проехаться до магазина. Боюсь, одного меня он не повезёт. Придётся тебе с нами прокатиться. Пошли? – Вий подмигнул и потянул из нагрудного кармана сигарету. – Чего поклонниками разбрасываться? Никогда не знаешь, какой и для чего пригодится.