Связной

               
   Летние ночи на Кубани  короткие. Рассвет подкрадывается незаметно. И вот уже светлеет первая полоска неба. С реки веет прохладой, и лёгкий ветерок начинает ласково будоражить сонную листву. Пока не слышно пения петухов, и лишь постукивание вёдер в руках доярок нарушает предутреннюю тишину.

 В это утро дед встал раньше обычного, закурил самосад и вышел во двор.  Увидев его, соседский щенок пролез через дыру в заборе и, виляя хвостом, стал ластиться к старику.

– И тебе не спится, Дружок? –  сказал дед и взял щенка на руки.

Тот, радостно повизгивая, стал лизать ему нос и щеки, пытаясь ухватить за бороду.
– Ах ты, проказник,  ну-ка, марш в будку на свою территорию! – строго сказал дед, усаживаясь на ступеньки крыльца.

Пёс прижал уши и послушно улёгся у ног старика.
Где - то протяжно завыла собака. Она скулила долго и  жалобно, нарушая  божественную тишину утра.

– Вот развылась, окаянная! Ой, не к добру это, – подумал дед,– не к добру.

Издалека доносились какие - то непонятные звуки. Старик, кряхтя, поднялся  и медленно, с трудом опираясь на костыль, пошёл к калитке. Улица была пустынна, и лишь вдали виднелся силуэт всадника. И чем ближе он приближался, тем громче становились звуки. Из дворов стали выходить люди, пытаясь узнать, в чем дело. И вдруг дед увидел, как схватившись за голову, побежали и заголосили бабы.
 Всадник, поравнявшись с дедом, прокричал в рупор:

– Война, отец, война! Фашисты напали на нашу землю!

– Неужто опять супостаты Росею  нашу на колени хотят поставить? –  Бедная моя, многострадальная Росеюшка!

Дед сжал кулаки и, подняв глаза к небу, прокричал:
 
– Господи, услышь меня, отведи беду от Родины нашей!
 
Еле – еле добрался до хаты, вошёл в сенцы и замер. Через приоткрытую дверь дальней комнаты увидел он  своих  детей. Дочь и зять сладко спали, обняв лежащего между ними недавно родившегося первенца. Сердце старика дрогнуло. Что будет с ними?
– Нет, не буду будить,– решил он. –  Нехай чуток поспят, родимые…

Он вышел во двор, подставив лицо внезапно начавшемуся  тёплому летнему дождику. Вода струйками стекала по его морщинистому лицу, смывая навернувшиеся солёные слёзы.
                ***
  Зятя Михаила провожали на фронт всей семьёй.  Прощание было тяжёлым.   Сердце старика подсказывало, что не увидятся они больше. Так и случилось. Через несколько месяцев пришла бумага, что рядовой Войцеховский Михаил Васильевич пропал без вести под Вязьмой.

 А фронт подходил все ближе к Кубани. 27 июля 1942 года был создан Армавирский партизанский отряд, командиром которого стал учитель одной из городских школ. В чаще кубанского леса партизаны начали рыть землянки. Через Кубань переправляли боеприпасы и продовольствие. Горожане щедро делились с партизанами урожаем со своих огородов.
 
 Хорошо, что есть подвал, – успокаивал себя старик, – в случае бомбёжки есть куда спрятаться. – Надо будет обустроить его получше и запастись водой.

7 августа 1942 года жители Армавира запомнят навсегда. В город вошли гитлеровцы. Фашисты сразу же  создали штандарт комендатуру, гестапо, полицию и биржу труда. Они отбирали у населения продукты питания, запасы на зиму, резали скот и птицу.  Город захлестнули массовые аресты, пытки и казни. Начались облавы. Искали подпольщиков и партизан.
 
– Как жить дальше? – думал дед, держа на руках годовалого внука и украдкой поглядывая на дочь Александру, суетившуюся у печи.
Молодая и красивая, кубанская казачка, Александра чем – то напоминала  донскую Аксинью. Та же стать, тот же жгучий, пронизывающий до костей взгляд темных бархатистых глаз и длинные, густые черные волосы, перехваченные алой лентой. О таких говорят – кровь с молоком! Александра вытащила из печи румяный,  ещё дымящийся каравай, положила его на чистое  вафельное  полотенце и присела рядом с отцом.

– Батя, мука на исходе, да и картошка кончается. Может, в поле сходим, поищем чего-нибудь?

– Всё уже там до нас собрали, – грустно проговорил дед и отломил внуку  краюху хлеба.

– Я всё-таки схожу,  покличу девчат, авось чего-нибудь и насобираем.
 
Александра взяла  в сенцах большую  плетёную корзину, повязала на голову  белый  ситцевый платок и, поцеловав сына, быстрым шагом отправилась за подругами.

– Год, как идёт война, а  кажется,  что целую вечность.– думал дед, неся в хату уснувшего внука.

   ***   
День обещал быть  очень жарким. Солнце палило нещадно. А в хате было чисто и прохладно. Глиняные полы, застеленные  крашеными в зелёный цвет  мешковинами, отороченными кремовыми атласными  лентами, приятно охлаждали ноги старика.  Прохладой тянуло и из погреба, расположенного по центру комнаты под полом. Дверца была накрыта сплетённым из старых цветных лоскутков большим круглым ковриком, который  плотно прилегал к крышке,  так что сразу и не догадаешься, что именно здесь вход в подвал.  Дед положил внука в люльку, а сам прилёг на кровать.

– Есть кто дома? – вдруг услышал он сквозь дремоту голос.

  Старик привстал и увидел входившего в хату Савелия, жившего по соседству. На вид ему было лет  сорок. Редкий, аккуратно зачёсанный на пробор волос  лоснился от креолина. Маленькие прищуренные глазки выдавали в нем человека злого и лукавого.  Зная его недобрый характер, дед не больно - то жаловал Саву, терпел только ради его матери, Матрёны, доброй болезненной женщины, всю жизнь страдавшей от мужа-деспота, который ушёл в мир иной прошлой осенью, тем самым освободив бедную женщину от истязаний.

– Андреич, я собственно к Александре, где она?

– А на кой она тебе? – недовольно проворчал старик, всем своим видом давая понять, что не хочет разговаривать.

– Приглянулась она мне, может и сосватаю.

Дед, сжав, что есть мочи, стоящий рядом  костыль,  еле сдерживая себя, промолвил:
–  Нашёл время, сукин сын! Ты брось эту думку, Савелий, она мужняя жена.

– Мужняя? Да муж её давно уже в земле гниёт, – с ехидцей в голосе проговорил Савелий.
– Он пропал без вести, – надрывно произнёс старик, – и пока похоронки не будет, Александра  – мужняя жена! А зять мой, Михаил, за  Родину воевал, а не отсиживался, как некоторые…
– Геть с мого дому, гадёныш! – размахивая костылём, прокричал дед. – И чтоб я тебя возле Александры больше не видел!
Савелий, зло усмехнулся и, процедив сквозь зубы: ну это мы ещё посмотрим, – вышел  из хаты.
ОН быстро приспособился к новой власти.  Припоминая старые обиды, стал доносить на соседей, по его мнению, «неблагонадёжных».
 
               
                ***
   
Как – то ранним утром дед услышал раздающийся где-то на соседней улице  лай собак и крики «Хенде хох!». Неожиданно в дверь  осторожно постучали. Старик подошёл к двери и прислушался. Стук повторился.

– Кто там? – с тревогой спросил он.

– Андреич, свои, открой. Это я, Степан!

Дед быстро сдёрнул крючок.
Перед ним  запыхавшийся и весь взмокший стоял сын его погибшего друга Степан, бывший работник горкома партии, примкнувший к партизанам.

– Отец, спрячь меня, не успел в отряд, кто-то донёс, - сказал шёпотом Степан и обнял старика.
 
А тем временем лай собак и  выстрелы слышались все отчётливее.
Дед откинул коврик, открыл крышку погреба и со словами: «Ну, с Богом!» помог Степану спуститься. Затем он плотно закрыл крышку, быстро накрыл ковриком, поставил на него стул, пододвинул люльку и позвал Александру:

 – Садись  быстрее , дочка, корми Славку, если зайдут, щипай его, да посильнее, чтоб кричал, Бог даст, пронесёт, останемся живы. Да платок надень, спрячь волосы и лицо прикрой. Глаза прячь, глаза!
Он крепко обнял дочь и внука, впервые за всё время почувствовав, как близка может быть смерть...

Через несколько минут во двор вошли фашисты. Щенок, встречая  непрошеных  гостей, стал ластиться к  незнакомцам, радостно повизгивая. Но один из немцев ударил его сапожищем так, что тот отлетел на три метра к соседскому сараю и ударился о железный кол, торчащий у забора. Дружок заскулил так жалобно, что у старика дрогнуло сердце и он  сразу понял: пришли гитлеровцы. Они  с ожесточением стали стучать прикладами в запертую дверь. Дед, перекрестившись, спешно пошёл к двери со словами «Иду, иду!», но было поздно: старенькая дверь заскрипела и повалилась, чуть не придавив старика. В этот момент  перепуганная насмерть Александра стала щипать сына, как наказал отец. Ребёнок зашелся в неимоверном плаче, тельце вмиг покрылось красными пятнами.

– Партизани есть? - спросил один из фашистов, отталкивая деда и проходя в хату.
– Нет, – ответил старик, – я да дочь с внучком. Внучек у нас заболел, уж второй день кричит.
Фашист ткнул малыша стволом, сорвал пелёнку, от чего ребёнок заплакал  ещё сильнее. Немцы уставились  на покрывшееся красной сыпью тельце, потом перевели взгляды на Александру, лицо которой сделалось похожим на сваренную свёклу, и, ни слова не говоря, быстро выбежали из хаты.
Дед посмотрел в окно  и увидел Савелия, который, пригнувшись, поспешно догонял удаляющихся фрицев.

– Сволочи! Испугались, подумали, что тиф…–  с ненавистью проговорил дед. – И этот прихвостень продажный  с ними. Эх, мать жалко!

Потом, тяжело вздохнув, с трудом опустился   на колени перед дочерью и плачущим  внуком.
– Прости, внучек, прости. Вот и принял  ты  первое боевое крещение, – поглаживая  всхлипывающего внука и едва сдерживая слезы, прошептал дед.

– Выйди, батя, кормить буду, –  дрожащим  голосом сказала  Александра, прикладывая сына к груди.
 
Ребёнок,  жадно схватив грудь, засопел и через минуту  уже сладко спал на руках у матери.
 
    Долго дед прислушивался к разным звукам, доносящимся с улицы, то и дело  смотрел в окно, подходил к двери, которую кое - как примостил к косяку, а когда, наконец - то все утихло и  на землю стала опускаться  ночь,   открыл дверцу погреба и позвал Степана:

– Вылезай, Стёпка, огородами пойдёшь, спустишься к Кубани,  а там прямиком  в лес.
Степан поспешно вылез, взял кусок хлеба, который сунула ему Александра, и, обняв старика, сказал:
– Спасибо, отец, век буду помнить, что ты спас мне жизнь…

Дед первым вышел во двор, посмотрел по сторонам  и, убедившись, что опасности нет, махнул рукой Степану. Тот, словно кошка, юркнул в темноту и растворился в ней.
                ***
         Через неделю к сидевшему на завалинке старику неожиданно подсел неизвестно откуда взявшийся чумазый и весь оборванный  мальчонка лет двенадцати.
 – Деда, дай попить,- жалобно проговорил он.

 – Пойдём в хату, внучек, в сенцах вода, - сказал дед, поднимаясь с завалинки и с жалостью поглядывая на  паренька.
 
Но как только они переступили порог хаты,  мальчонка  прикрыл дверь и стал что-то быстро шептать старику на ухо. Тот понимающе закивал.
Потом они пошли в огород, расположенный на круче, с которого хорошо была видна и Кубань, и роща, и стоявший  сплошной полосой кубанский лес. Паренёк, заприметив пугало, которое дед установил за год до войны, подошёл к нему и, встав на цыпочки, поправил соломенную продырявленную шляпу, надетую на большую оранжевую  тыкву, потом подозвал деда и, подмигнув, сказал:

–  Пора менять одежду «товарищу», вся выцвела и изорвалась.

 Они поняли друг друга без слов.  Старик собрал яблоки, лежащие в траве под старой раскидистой яблоней, половину отдал мальчонке, а  несколько штук запрятал в карманы штанов для внучка. Паренёк поблагодарил деда и, будто мячик, скатившись  с кручи, полетел  к реке. Старик, прищурившись, долго смотрел ему вслед, пока не увидел его на другом берегу Кубани около леса. И когда еле различимая фигурка мальчонки  исчезла под густыми кронами деревьев, он успокоился и, опираясь на костыль, пошёл  с огорода.

     У сарая дед повстречал соседку – мать Савелия, которая, видимо, давно  его дожидалась.  По её взволнованному лицу он понял: что-то случилось.

– Андреич, беда, Савелий проговорился: завтра  на рассвете поведут на расстрел к роще наших соседей. Их сегодня забрало гестапо. Проклятые фашисты!  Ну, бывай, я тебе ничего не говорила,- вытирая фартуком  мокрое от слез лицо,  быстро проговорила  Матрёна и  вдруг, посмотрев на старика своими  светлыми, чистыми, как у ребёнка, глазами, словно извиняясь, добавила: прости меня, ради Христа,  за сына – предателя прости, а я Родину не предавала и  не предам никогда! А что узнаю – все тебе доложу…
Худенькая и измождённая, эта маленькая женщина показалась старику в этот момент похожей на  мадонну. Он обнял Матрёну, давая понять, что как никто понимает её.
 
     Придя в хату, старик  открыл сундук, нашёл там старую красную ткань, которая служила когда-то скатертью в Красном уголке на его заводе, сложил её вдвое и вырезал горловину, потом  взял верёвку, положил все за пазуху и, убедившись, что во дворе никого нет, отправился на огород.
 
– Ну вот, и твоя помощь понадобилась, надо предупредить наших,– обращаясь к пугалу проговорил дед.
– Сейчас я тебя наряжу, –  надевая на него красную рубаху и подпоясывая старой скрученной верёвкой, –  сказал дед . Потом отошёл, полюбовался на свою работу и, прищурившись , задумчиво добавил:
– Теперь тебя далече будет видать …       
                ***
   Утром, как только занялся  рассвет и алая зорька разлилась по всей округе, фашисты повели на расстрел четыре еврейские семьи и двух молодых цыган. Люди шли по пыльной дороге босиком, в разорванной и испачканной  кровью одежде, низко наклонив головы. Их руки были сплошь покрыты сине – бурыми пятнами и сочившимися от побоев ранами. Вслед за ними ехали на мотоциклах эсэсовцы с овчарками.
– Бедные вы мои деточки, видно, лицо закрывали рукам,– с горечью проговорил  дед, наблюдавший из окна хаты.

– Батя, батя, смотри, это же наши соседи! Там  Сара!- закричала Александра и бросилась к двери.

– Куда, куда ты, глупая! –  еле успев ухватить  дочь за край юбки, грозным шёпотом прогремел старик. – Убьют ведь!
 
Александра, как подкошенная,  медленно опустилась  на пол и беззвучно зарыдала. С Сарой, доброй и воспитанной девушкой  из семьи музыкантов – евреев  Александра дружила с самого детства. Вместе школу закончили, вместе поступили в театральное училище, даже замуж вышли в один год. Только у Александры родился сын, а у Сары – дочь. И вот сейчас её любимая подруга идёт под дулом автоматов, неся на руках годовалую крошку.
 
– Сара, Сарочка, –  то и дело повторяла  дрожа словно в лихорадке Александра, потом подползла к углу, где висели иконы, встала  на колени и, подняв  к образам полные  слёз глаза, начала молиться. Подождав, пока дочь придёт в себя, старик помог ей подняться и голосом, не терпящим возражения, сказал:

– Рано хоронишь! Даст Бог – все обойдётся. Славка проснулся, иди, покорми, а я на огород схожу.

        Придя на огород, дед присел за куст смородины и стал наблюдать за происходящим внизу. По дороге, ведущей к Красной Поляне,  двигались измученные люди, которых то и дело подгоняли, ударяя прикладами фашисты. Когда они дошли до рощи, где уже был вырыт ров, дед услышал выстрелы и взрывы гранат. Начался настоящий бой. Все заволокло дымом.
 
– Партизаны! Увидели мой сигнал!- промелькнуло в голове у старика.
Через несколько минут дым рассеялся.  У дороги и ближе к роще валялись тела убитых гитлеровцев и  догорали искорёженные мотоциклы.

 – Ну, слава тебе, Господи, –  сказал старик, с трудом поднимаясь с земли и всматриваясь вдаль .– Только бы успели уйти! Только бы успели!

Он подошёл к пугалу, снял с него красную рубаху, а  вместо неё  надел старую фуфайку.  Потом поблагодарил его, как  благодарят настоящих друзей, и, тяжело ступая, пошёл с огорода.
                ***
В течение осенних месяцев партизаны  часто напоминали о себе врагам: распространяли листовки, нарушали связь, выводили из строя технику, похищали оружие и боеприпасы. Дед несколько раз подавал им знаки, наряжая пугало в красные одежды. А когда невзначай появлялся «нищий паренёк» –  передавал ему те сведения, которые узнавал от матери Савелия.

     Зима подкралась незаметно. Вот уже и декабрь подходил к концу. Немцы, готовясь к празднованию Нового года, вырубили  все ёлочки  в округе.

– Варвары! Настигнет вас Божья кара! –  с ненавистью произносил дед, поглядывая  из окна на проезжающих мимо фашистов.
 
Единственное, что тешило старика, это то, что все соседи, которых гитлеровцы вели на расстрел, остались живы и ушли к партизанам.  Где - то там, в кубанских лесах, и Сара со своей маленькой дочкой.

  Шумно праздновали немцы наступление Нового 1943 года. Вместе с ними веселился и Савелий, новоиспёченный староста. Не оставляя мысли  заполучить Александру, он несколько раз пытался силой овладеть ею, но каждый раз терпел фиаско:  молодая и красивая, Александра была настоящей кубанской казачкой, сильной от природы и  умеющей дать отпор любому.
 
Вот и сегодня, увидев во дворе девушку, Савелий попытался обнять её.
 – Не по Сеньке шапка, господин староста, – вырвавшись и с презрением взглянув на него, сказала Александра, схватив на всякий случай стоящие рядом  вилы. – Только попробуй тронь!

 – Дура! Выходи за меня! Будешь как сыр в масле купаться, – плюнув на ладонь и приглаживая  свой засаленный чуб, – процедил сквозь зубы Савелий.

– Ну вот и купайся сам вместе со своими хозяевами, будь они прокляты… А мне объедки с барского стола не нужны. Уйди с глаз моих! Предатель…

В этот момент на крыльцо вышла Матрена, которая, по – видимому, все слышала. Она так взглянула на сына, что он оторопел. Женщина подошла к Александре, обняла её, потом повернулась к Савелию и каким-то чужим, ледяным голосом сказала:
– Обидишь – я за себя не ручаюсь!               
                ***
    Однажды  днём  Савелий прибежал и впопыхах стал собирать чемоданы. Он  спешно швырял свои вещи, не разбирая где что. Как сумасшедший  метался по квартире в поисках документов, вываливая всё из шкафов на пол. Потом, с силой оттолкнув мать, так что та  ударилась об косяк двери, схватил чемоданы и,  ни слова не говоря, выскочил во двор, чуть не сбив с ног Александру.
 
– Поедешь со мной или застрелю!- таща упиравшуюся девушку за собой с пеной у рта злобно прокричал Савелий.
 Услышав крик Александры, Матрена схватила  раскалённую кочергу, которой она переворачивала в печке дрова, выскочила во двор и что есть силы огрела Савелия по спине. Он разжал руки и,  дико взвыв, как раненый  зверь, бросился бежать, не забыв прихватить своё добро.
   На шум выскочил дед.

– Утёк мой Савелий, Андреич, - тяжело дыша, проговорила белая как мел Матрена. Утёк…
– Похоже, с фрицами собрался в Германию. Она подняла глаза к небу и, перекрестившись, прошептала:
– Прости меня, Господи, за сына моего  изменника, прости…

В этот момент во двор вбежала соседка:

–  У немцев переполох! Беготня! Грузят все подряд в машины…

– Давайте, бабоньки, по домам от греха подальше, –  прикрикнул на взволнованных женщин дед  и быстро заковылял в хату.

 Схватив одежду для пугала, он поспешил на огород. Нарядив «друга» в красный халат, нахлобучив  такого же цвета шапку,  так что тот  стал похож на Деда Мороза, старик поднял кверху его палки – руки.
– Ну, вот так– то лучше, дружище… –   уверенно проговорил  дед, пристально вглядываясь вдаль  на стоящий сплошной полосой лес.
– Задумали сбегать, гады, чувствуют свой конец, – размышлял  старик.
Вдруг слева за дорогой он увидел  черные клубы дыма. Они зловеще выглядели  над  белым от снега полем.
– Ёшкин кот! –  воскликнул дед – Так это ж амбары с зерном горят! Поджигают,  нехристи окаянные!
И понимая, что не в силах помочь, он, как беспомощный ребёнок, упал на  снег и горько заплакал.
               
                ***
   23 января 1943 года погода ни на шутку разбушевалась. Русская зима входила в свои права. С самого утра началась  сильная метель. Дома утопали в снегу. На дорогах образовались заносы.  Погода как бы мстила покидающим город врагам. А мстить было за что. Много злодеяний совершили гитлеровцы.  Как выяснится позже,  за полгода оккупации фашисты казнили  более шести тысяч человек.
Враги спешили уйти, зная о том, что русские уже на подступах к городу. Жестокие  бои длились всю ночь, а рано утром  Армавир был освобождён.
  Народ ликовал! Люди выбегали из своих домов, приветствуя советские войска. С радостью встречали горожане и  возвращающихся из партизанских отрядов спасённых земляков. Вернулись и соседи старика.
 Сто шестьдесят семь дней оккупации позади. Но война продолжалась.  И никто не знал, когда она закончится…
    Город потихоньку стал приходить в себя. Создавались  фронтовые бригады, восстанавливались разрушенные фабрики и заводы, была отремонтирована железнодорожная магистраль и реконструирован мост через реку Кубань.
«Все – для фронта , все – для победы!» Под  таким девизом стали трудиться  армавирцы. Завод «Армавир» начал выпускать мины и снаряды.
    Александра и Сара, оставив детей на попечение Матрёны и старика, пошли работать в госпиталь санитарками.
               
                ***
  Весна на Кубань приходит рано. Только кажется недавно проглядывали из-под снега первые подснежники, а уже на пороге долгожданный май. Щедро одарил он землю цветущими садами. Тонкий аромат весенних цветов,  сочной зелёной травы перемешивался в воздухе с запахом чернозёма. Уставшая от войны  кубанская земля «парила» под ласковыми лучами  жаркого майского солнца, обещая богатый урожай.  Босоногая детвора с утра моталась по улицам в погоне за разноцветными бабочками и стрекозами.
   В песке у палисадника копались малыши. Дед сидел рядом с ними на завалинке,  накинув на плечи  старый выцветший  армейский пиджак, и наблюдал за их игрой.

–  Быстро выросли пострелята! – глядя на белоголового голубоглазого Славку  думал дед. – Эх, видел бы отец…
–  А эта красавица ни одному парню  голову заморочит, – любуясь кудрявой кареглазой дочкой Сары, –  размышлял старик.

 Рядом с ней играли  соседский  цыганчонок и внучок старинного друга деда – армянина Ашота.  Подошла Матрёна, напоила детей узваром  из прошлогодней сушки и, присев рядом с дедом на завалинку,  тяжело вздохнув,  сказала:

– Кажется мне, Андреич, что сторонятся меня люди, будто  презирают. Как же –  мать предателя…
Матрена достала из кармана фартука носовой платок и стала утирать навернувшиеся на глаза слезы.

– Не плачь, соседушка, погутарят до поры до времени…– уверенно проговорил старик. –  А я все про тебя доложил начальству и бумагу подписал, что от тебя узнавал много чего важного и полезного для партизан. Я ж того… Как это по-ихнему , по –военному говорится …  Ах, да, – на связи находился, значится связным был…
– Ты,  Матрёна, понаблюдай лучше за дитями…  Видишь, они как цветы, все разные, а сколько в них света и доброты… Сколько любови в их глазах… Вот если бы все люди на Земле так любили друг друга, независимо от национальности и веры… И не было б тогда никаких войн…

   В этот момент во двор буквально влетела Александра, а за ней раскрасневшиеся,  размахивающие ветками сирени подруги.
 – Победа! Победа! Наши взяли Берлин! Батя, ты слышишь, Победа! – кричала со слезами на глазах как безумная Александра.
 Она расцеловала отца, обняла Матрёну и ,крикнув : «Все на площадь!», помчалась вслед за бегущими по улице людьми.

  Площадь бурлила от постоянно прибавляющегося потока людей. Что-то вещал диктор по радио, где-то пели «Катюшу», заливались на разные лады гармони, а народ все прибывал и прибывал. Трибуна в буквальном смысле утопала в цветах, которые все несли и несли  переполненные восторгом и радостью горожане. В воздухе стоял нежный аромат  свежесрезанной сирени. Развивающиеся на ветру  алые флаги придавали необыкновенную торжественность этому майскому утру.

 Дед, тяжело ступая, опираясь на костыль, шёл вдоль дороги, не надеясь успеть к митингу. Вдруг рядом с ним остановилась машина, из которой выскочил Степан и со словами: а я за тобой, отец!- схватил  его в охапку, подсадил в кабину, и через пять минут они уже были на месте. Степан помог старику слезть, взял его под руку и провёл ближе к трибуне.
 
       Бурными аплодисментам и криками «Ура» встретили люди известие о безоговорочной капитуляции Германии и победоносном завершении Великой Отечественной войны. Руководители города называли фамилии командиров войск и партизанских отрядов, отличившихся в боях. И вдруг дед услышал :
 
  – Кремезной Владимир Андреевич, связной партизанского отряда, за мужество и героизм награждается...
Сильные руки подхватили старика и через минуту он уже стоял на трибуне рядом со Степаном, который поведал собравшимся о подвигах деда. И когда старику предоставили слово, он, окинув взглядом многотысячную притихшую толпу, сказал:
 
  – Кубанцы, други мои! Цена Победы велика! Но выдюжили мы. Изничтожили проклятого врага! Стёрли его с лица земли. Пусть знают фашисты, что такое есть сила Русская и что никому и никогда не отдадим  мы Росею на поругание! Никому и никогда! Низкий поклон и вечная память всем, кто остался на поле боя… 
И в этот момент зазвенели колокола над  всей Кубанью и замерли люди в скорбном молчании.  А над Землёй, набирая силу,  кружил  победоносный май. Май сорок пятого…