Зло и спасение 17

ОБНАРУЖЕНИЯ НИЧТО (продолжение)

3. Кумиропочитание

Ничтоженье наступает на человека с нарастающим давлением и скоростью. Всякое новое прельщение неизбежно требует всё более полных и скорых удовлетворений. Человек, подпавший соблазну, человек прельстившийся, обрекается нарастающей гонке потребления и соответственно нарастающей потребности в деньгах — этом универсальном средстве потребления. Лишь духовные ценности даруются, то есть даются даром... даром Благодати, который распознаётся и раскрывается силой воли к сущности. Призрачные же ценности, «ценности» потребления не даруются, а продаются. Не будучи сущностями и не имея ценности сущностной, эти «ценности» имеют и цену бессущностного, цену денежную.
Человек прельстившийся, то есть подпавший любому со¬блазну, неизбежно превращается в раба денег, ибо деньги есть универсальное средство «утоления» прельщений. И отношение такого человека к деньгам формируется как законченно рабье отношение ненависти и кумиропочитания. Деньги — тотальный соблазн. Человек-раб начинает ненавидеть деньги, потому что их всегда мало, всегда недостаточно для удовлетворения нарастающих алканий (это принято называть возрастающими по¬требнстями). И вместе с тем человек-раб создаёт себе из денег кумир, которому согласен служить, за который готов платить любую цену бесчеловечия. Жестокий кумир денег постепенно превращает человека либо в сдавленного завистника, либо в преступника, ищущего взять обманом или силой то, чего он не в состоянии заработать. На этом кошмарном пути самоничто¬женья человек, наконец, становится «рыцарем» денег — существом без страха и упрёка (sensa scrupoli), лишенным чувствительности ко всему человеческому.

Тут есть дублон старинный... вот он. Нынче
Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях воя.
Шёл дождь, и перестал, и вновь пошёл,
Притворщица не трогалась; я мог бы
Её прогнать, но что-то мне шептало,
Что мужнин долг она мне принесла...

Это и есть пушкинский «скупой рыцарь», фанатик жадно¬сти, одержимый похотью денег... денег как таковых, обретающий в богатстве бредовый призрак сущности, разоблачая скрытую в деньгах предельную фикцию, способную подавить любые иные прельщения. Бессущностное кульминирует в голом фантазме своевластия в любом направлении воли, который падшему человеку представляется свободой. Так удовлетворяется ненасытная ницщеанская «воля к власти».

Так я, по горсти бедной принося
Привычну дань мою сюда в подвал,
Вознёс мой холм — и с высоты его
Могу взирать на всё, что мне подвластно.
Что не подвластно мне? как некий демон
Отселе править миром я могу;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мне всё послушно, я же — ничему;
Я выше всех желаний; я спокоен;
Я знаю мощь мою...

Всякое кумироделанье и кумиропочитание есть ничтоженье человека в идолопоклонстве, обоготворение одного из бесчисленных мировых ничто, сотворение из него идола и поклоне¬ние этому идолу, за которым всегда стоит сатана, добивающийся лишь одного — оторвать человека от Бога, чтобы во мраке безбожия разрушить, расчеловечить его. Об этом замечательно сказал Павел Флоренский: «Люди всегда склонны совторить себе кумир, чтобы избавить себя от подвига служения вечному и пассивно предаться простой данности»*. Только тот, кто знает и любит Бога, не сделает себе кумира, не поклонится прельщающему идолу, не допустит над собой тирании бессущностного. Поэтому и гласит первая и главная из десяти заповедей, данных Богом Моисею на все времена: «Я Господь, Бог твой... да не будет у тебя других богов перед лицем Моим. Не делай себе кумира...» /Исх. 20, 2–4/. Бог есть Абсолютная Сущность, средоточие всякой и всяческой сущности. Что в человеке от Бога, то сущностно, и только то, что от Бога, может иметь отношение к сущности. В богосознании и богопочитании, в Любви и Эросе творчества, человек частично обоживается, прикасаясь к Божьему. Ничто мир¬ское и от мира исходящее не есть Бог, и потому придание священства чему бы то ни было мирскому заведомо ложно. Мир сей пошёл от грехопадения человеческого, он пропитан ядом мэонического НИЧТО, он одержим Танатосом, «оплодо¬творён» тёмным семенем зла.
Кумиропочитание есть ложное обожествление и потому безумие, ибо сам нерв кумиропочитания — в безоговорочной абсо¬лютизации того, что возводится в ранг кумира, то есть в прида¬нии кумиру значения абсолютной полноты. Но ничто в Творении, тем более в Творении падшем, не есть абсолютная полнота. Полнота абсолютная и неисчерпаемая есть только Бог. Всё тварное исходит от Бога и потому уже есть относительное, частное. Падшая же тварность ещё усугубляет изначально присущую всему тварному относительность, богоотпадение умаляет всё тварное и всю тварь, тяжко ущербляет её богосо¬творённую первосущность.
Кумир требует для себя большей Любви, чем сам Бог. Из чего бы ни был он соделан, — будь то материальное накопительство, национальная гордость, идея великой державы, революционная идея, будь то лидер или властитель, футбольная команда или рок-звезда, — кумир всегда тиран. Кумиропочитание есть одна из наиболее тяжелых форм одержимости Танатосом, ибо кумир всегда фана¬тизирует человека. Сам кумир может быть совершенно равнодушен к человеку, даже безлик, но фанатизм кумиропочитания, охватывающий человека, властно требует от него безоглядного поклонения и безрассудного служения кумиру.
Бог в отличие от кумира не требует безрассудства. Иисус Хрис¬тос говорит: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим» /Мф. 22, 37/. Бог ждёт от человека не безрассудной страсти и бесконт¬рольного алкания, не фанатизма, а именно Любви, приверженности по глубине сердечного чувства и в полноте разумения единственно¬сти и незаменимости Бога, как Отца Небесного всех человеков, как средоточия всех смыслов и сущностей, как надежды на Спасение. Однако зло коварно. Есть и такие, кто дерзает поклоняться кумиру как Богу истинному и превращаются в религиозных фанатиков, насаждающих Имя Божие огнём и мечом. В них умирает дух Любви, ими овладевает Танатос, и верша насилие во Имя Божие, служат они не Богу, а сатане.
Человек не должен творить себе кумира ни из чего тварного, ибо всё тварное относительно, ибо и человек есть сущность не абсолютная, а относительная. Он не автономен, не самодостаточен, ибо он не Бог, но лишь Образ и Подобие Божие, то есть некое отражение и частица Абсолюта в тварном. Сущность человеческая коренится в Боге, человек зависим от Бога. Бог не только вечно пребудет «в» человеке, как Дух Любви Творца в возлюбленной твари Своей, но и «над» человеком, как Создатель над своим созданием, как абсолютное над относительным, как несотворённое над тварным.
Кумир жесток и бездуховно тираничен в своей ложной претензии на абсолютность. Бог же есть Абсолют и Абсолют Всеблагой, податель духа Любви. Бога нет нужды обожествлять и абсолютизировать, ибо Бог предвечно божественен и абсолютен. Бога надо любить и в Него надо веровать.
В фанатизме кумиропочитания человек ложно абсолютизирует свою собственную и мировую ущербность, сознательно или бессознательно покоряется Танатосу.

4. Распад духовной иерархии
(безумная плоть)

В Божием Творении человек есть центральная и синтетическая сущность, соединяющая в себе все типы жизни: жизнь элементарную, по роду праха земного, из которого человек «слеплен» Богом; жизнь по роду души несмысленной, произведённой землёю по повелению Божию; наконец, жизнь по роду духовному, собственно че¬ловеческому, — как сотворённый Богом по Образу и Подобию Cвоему, в каковом виде Творец и предназначил человека к Жизни. Подлинно жить, Жить в Боге, человек может только духовно, то есть одухотворяя дарованной ему частицей Духа Святого все низшие типы тварных существований.
Как прах по роду земли, человек наделён плотью, имеющей страстную стихию — простые и могучие чувства, желания, тяготения. Как несмысленная душа, по роду её, человек наделён способностью переживать в себе эту могучую страстную стихию. Но лишь как Образ и Подобие Бога, как носитель духа, человек изъявляет себя истинно по-человечески. Лишь осияя страстную стихию плоти и движения несмысленно переживающей души духом Божиим, ему дарованным, лишь освящая всю полноту своей синтетичности Божественным дух-новением Любви, человек становится истинно человеком. Кроме человека во всём Творении дух дарован только ангелам, не имеющим плоти и не представляющим того синтеза тварности, который заключён в человеке. Вдохнув в человека, в тварь плотскую, дух Эроса, «дыхание жизни», Бог-Творец навеки и неотменимо отделил человека от всей и всяческой иной твари, возвысил в человеке — но только в нём — плоть (прах земной) со всем её страстным богатством стихийной инстинктивности, и душу несмысленную со всею мощью её переживаний. В слиянности человеческой — но только в ней — Творец придал всем иерархически низшим типам тварности черты Собственного Образа и Подобия, образа духовного.
Рассвет может звенеть интимнейшей человеческой надеждой, закат может звучать скорбной музыкой человеческой траге¬дии, в глазах коня мы чувствуем невыразимую, почти человечью грусть, в собачьем взгляде — почти человечью преданность и Любовь. Все эти «почти» есть знаки освящённости иерархически низших типов тварного существования. Освя¬щены же они Богом через человека, которому одному дан дух Эроса, который один только и знает Любовь, не как страстную инстинктивность плоти и несмысленное движение души, а как сознательно избирающую духовную волю и свободно творящую силу. Духом Любви, в него вдохновенным, человек раскрывает в несмысленной инстинктивности природы и жи-вотного мира смутные проблески очеловеченности. Ни элементарная природа, ни звериное царство никогда не переступят порога «почти», не очеловечатся окончательно, ибо не предна¬значены к этому. Они нуждаются в одухо¬творении Любовью. Так созиждено Творение. Оно созиждено для человека и оно нуждается в человеке. В Образе и Подобии Божием сотворён и им навечно остаётся только человек. Только он по Замыслу Божию очеловечивает тварность. Мироздание нуждается в очеловечивании Любовью человека, как человек в свою очередь нуждается в обожении Неизреченной Любвью Бога.
Живя в Боге по-человечески, духовно-эротически, че¬ловек охраняет чистоту и святость всех низших типов тварно¬сти, которые в нём единственно и неповторимо синтезированы, гармонизованы в духовной иерархии. Лишаясь Эроса, духа Любви, человек прекращает человеческое своё качествование. Духовная иерархия тварности в нём разрушается. Перед мощью страстной стихии плоти он остаётся лишь несмысленно переживающей звериной душою, жизнь которой — слепые инс¬¬тинк¬ты. В элементарной анатомии и физиологии он остаётся прахом земным, судьба которого — тление и рассыпание в безыс¬ходной конечности (временности) биофизических и биохимических процессов.
Грехопадение, страшно повредившее духовную первосущность человека, если не разрушило, то потрясло до основания иерархическую соподчинённость в нём различных типов тварности. Лишившаяся первоначальной одуховторённости, плоть человека не только сделалась тленной, смертной, но ещё и «сошла с ума». Она начала восставать на дух Любви (вспомним Павлово — «плоть желает противного духу»), эмансипировала самовластное и ненасытное эго, которое в свою очередь начало проявлять, как самостоятельные, не соподчинённые духу, черты звериной несмысленности в страстной стихии. В элементарных основаниях своего естества плоть овременилась, поработилась тлену и эмансипировала наклонность к саморазрушению, к добровольному возвращению во прах земной. Фрейд впервые отчётливо зафиксировал в человеке так называемый «летальный инстинкт».
Первым проявлением НИЧТО в человеке было нарушение гармонии первосущности, освящавшей в нём чертами Образа и Подобия Божия низшие типы тварности, соподчинявшей в чистоте Эроса все ступени сущностной иерархии, сообщавшей всему духовно-душевно-телесному составу человека высшее качество благости. До вхождения в человека танатического яда он не знал добра, так как в нём не было зла. Танатос, — антибытийная потенция мэонической тьмы, — вошёл в человека, поселился в нём рядом с его тварным Эросом. Несо¬творённое зло схлестнулось в человеке с тварной благостью, образовало в твари неприсущую её по сотворению эро-танатическую омнипотенциальность, сделало его добро-злым. И от тех пор Танатос ищет окончательно пожрать в человеке Эрос, разрушить саму благую эротическую первосущность человека, совлечь с него черты Образа и Подобия Божия, то есть лишить че¬ловека человеческого смысла, смысла Любви. Дальнейшее есть уже неизбежный путь зла, процесс самоничтоженья. Лишенные иерархической соподчинённости смыслу человеческому, низшие типы тварности эмансипируются и разрывают на клочки существо, которое было замыслено и сотворено в Духе Любви и только в Духе Любви может сохраняться.
Душа звериная несмысленна в своей страстной инстинктивной природе, но она именно так сотворена Богом. Она имеет благое ограничение «по роду её», и родом этим охранена.
1. Зверь не сделается никогда человеком, но ему чужда и эго-истическая ненасытность страстей, побуждаемых инстинктами поддержания жизни и размножения, (в сравнении с человеком зверь почти не подвержен похоти обжорства и сексуальной похоти). Чужд зверю и «летальный инстинкт». Зверь не устремится в саморазрушение, не пожелает по душе своей несмысленной смешаться с прахом земным.
2. Прах земной никогда не станет душою несмысленной, но он и имеет это ограничение по роду земли.
Человек же не имеет ограничения и охранения ни по роду несмысленной звериной души, ни по роду земли. Как тварь уникальная в Замысле и сотворении, он имеет свой собственный, ему предназначенный и потому единственно истинный для него род, род духовно-эротический. Дарованным ему духом и свободой он сам должен ограничивать и иерархически соподчинять в себе все типы тварности. Лишаясь ограничения и охранения по роду духовно-эротическому, то есть по Образу и Подобию Божию, он способен не только сделаться зверем, но даже пожелать саморазрушения, добровольного возвращения в прах.
Говоря об ограничительном охранении всякой твари по роду её, необходимо понимать, что грехопадение человека нанесло ущерб не только ему, но и всему тварному мирозданию. Повредились и ограничительные охранения иерархически низших перво¬тварных родов. Они не стёрлись совершенно, но в них образовались сущностные разрывы. Тяжелее всего пострадал сам человек, но вместе с ним и по его вине страждет вся тварь земная. Сама земля стала сурова и недружелюбна к человеку («проклята земля за тебя»). Она потребовала от людей труда в поте лица, чтобы возделать её до состояния пригодности для жизни. Воистину в сравнении с райской щедростью ныне она приносит ему лишь «терние и волчцы». Душа звериная если и охранена от «летального инстинкта», то не охранена от крово¬жадности и плотоядия, а в редких случаях и от ужасной и «необъяснимо» возникающей склонности к людоедству. Мы ставим необъяснимость эту в кавычки, ибо в действительности естественный порядок падшести, последствие инициальной катастрофы грехопадения, объясняет любые извращения тварной природы на всех её уровнях. Всё в Творении пропиталось ядом зла, всё получило адскую ориентацию. Пр€oклятая земля огрубела и оскудела. Души зверей, которым в благой их первосущности человек нарекал вечные имена, испытали ничтожащую власть зла, сделались враждебными человеку, познали хищность и страх смерти.

5. Демонизация страстной стихии

Человек есть подлинно человек только в духе, и только духовно очеловечиваются все синтезированные в нём низшие типы тварности. Как синтетическая тварная сущность, человек иерархически соподчиняет и освящает низшее тварное своей духовной первосущностью, «дыханием жизни», Эросом, полученным непосредственно от Бога. Только через Эрос, через Любовь, низшее тварное становится ему человечески при-сущим.
Действующая в человеке воля к ничто направлена на разложение духовно-эротической первосущности, ничтожит человека в его духовном качестве. В противоположность фразе Гоголя: «Вот подлинно, если Бог захочет наказать, то прежде всего отнимет разум...», мы можем сказать так: «Если Танатос захочет истребить, он прежде всего угасит дух Эроса», остальные разрушения последуют сами.
Бог никого не наказывает! Наказывает себя сам человек... наказывает тем, что отворачивается от Бога и забывает себя как Образ и Подобие Божие. О действии же танатической воли к ничто в человеке и мире следует уточнить, что слово «если» тут — не более чем риторическая условность, ибо в Танатосе нет никакого «если», он ничтожит не по сознательной воле и свободному выбору, не по «хотению», а по безблагодатной природе, по самoй безначальной и слепой своей антибытийной потенциальности, которая, однажды вырвавшись из безвольной тьмы мэона, становится чёрной волей к ничто и тендирует к отрицательному абсолюту  н е б ы т и я.
Прельщения и кумиропочитание есть уже последствия ни¬чтоженья человека, как духа. Воля к ничто не столько создаёт прельщения, не столько понуждает человека делать себе кумир, сколько провоцирует его на это, разрушая его что, проедая пустоты в его духовной первосущности. Заполняет же эти пус¬тоты бессущностным страстная стихия человека, вырыва¬ющаяся из иерархической соподчинённости умалённому и осла¬бевшему духу Эроса. Страстная стихия, не освящённая возвышающими духовными стремлениями Любви, порождает тиранию эго, делает душу несмысленной, эмансипирует и фанатизирует в человеке низшие типы тварности.
В прельщениях и кумиропочитании духовная певросущность человека переступает всё новые низводящие ступени ничтоженья, но она ещё далеко не уничтожена, ещё в достаточной сте¬пени присутствует. Опускающийся в прельщения и кумиропочитание человек теряет духовную свободу, делается внутренним рабом, но ещё не окончательно утрачивет человеческое сознание и достоинство, не до конца фанатизирован (танатизирован). Он ещё может быть вменяем, может страдать муками совести под тиранией эго, терзающей его тщетою прельщений и жестоковластием кумиров, может переживать в себе, как вину, бессилие перед эмансипирующимися и разлагающими его низшими типами тварности. Но ничтоженье не останавливается никогда, Танатос ни на минуту не прекращает своё разлагающее действие, по¬следняя цель, или точней, послед¬няя слепая бесцельность которого, — абсолютное НИЧТО, окончательное угасание света, исчез¬новение всего сущностного во тьме тотальной бессущностности.
На этапах более глубокого распада духовной первосущно¬сти воля к ничто обнаруживает себя как демонизация страстной стихии человека, искажающейся уже до прямого наслаждения злом, проявляющей непреодолимую склонность к совершению смертных грехов лжи*, насилия, убийства. На этой ступени ничтоженья сущностная жизнь разрушена настолько, что демонизированное бессущностностью существо способно ощущать себя «живым», лишь сея прямое зло, то есть «реализуя» себя в самых тяжких формах греховности. Здесь ничтоженье уже может становиться источником прямого уничтожения, причём уничтожается не только жертва, но и преступник, ибо верша зло таких масштабов он почти окончательно лишает себя черт Образа и Подобия Божия, озверевает в состояниях почти полной безлюбовности, безэротичности. Низшие типы тварности почти полностью эмансипируют страстную стихию от духа и ставят чел¬овека на грань утери человеческого облика. Мистер Хайд делается почти независим от бедного доктора Джекилла, доктор Джекилл почти не в силах загнать внутрь себя зловещего мистера Хайда. В таком состоянии человек начинает бесчеловечно практиковать вырвавшуюся из иерархических соподчинений звериную тварность, причём не ту чистую первотварность, в которой была сотворена несмысленная звериная душа по роду её, а зверотварность падшую, утратившую в падшем Творении свою первоначальную невинность, познавшую страх и нужду убивать. Бесчеловечие разрушенного ничтоженьем человека выражается не просто в сходстве со зверем, но в манифестациях падшей звериности, поэтому мы часто видим и даже констатируем, что «человек» способен быть хуже зверя.
Люди, деформированные ничтоженьем до этих тяжких степе¬ней, становятся душевными и психическими больными, превра¬щаются в одержимых злом. Их эго фанатически ищет оргазма, в удовлетворениях демонизированной страстной стихии, и находит его в провокациях, лжи, насилиях, убийствах.

6. Гордыня
(похоть власти)

Самым страшным обнаружением ничто в человеке, пределом ничтоженья его тварной первосущности, дальше которого пал лишь сатана, мы полагаем гордыню. В своих карликовых формах — тщеславии и честолюбии — гордыня может ещё быть от¬несена к серединным ступеням ничтоженья, хотя и в этих формах способна порождать душевные и психические болезни. Погоня за славой способна фанатизировать человека и заставить его изменить призванию в поисках популярности любой ценой. Но ни тщеславие, ни честолюбие, ни даже измена призванию в погоне за славой не разрушают сущность окончательно.
Одержимый гордыней человек способен окончательно потерять чувство и сознание своей укоренённости в Боге. Из этой одержимости возникает предельно бесчеловечная, окончательно эго-центрическая формация — человекобог. В ней совершенно отсутствуют признаки сущности, она окончательно безэротична, не способна к какому бы то ни было восуществлению в духе Любви. Человекобог есть уже законченная ирреальность, сплошное эго. Человекобог — это фантасмагория бессущностного на том месте, где была эротическая сущность, до того как подверглась изничтожению Танатосом. Единственный движущий мотив человекобога — самоутверждение в произволе. Окончательно овла¬девший им Танатос непреклонно требует экспансии на другие, ещё не подвергшиеся или менее подвергшиеся ничтоженью сущности. Экспансия человекобожия предельно бездуховна. Человекобог не мыслит себя в конкретных обстоятельствах экзистенции, а бредит себя в аспекте омнипотенциальной свободы. Единственное утоление гордыни человекобога — своевластие в любом направлении воли, поэтому его навязчивым бредом становится похоть власти. Человекобог — сгус¬ток воли к ни¬что, законченный танатик — есть фанатик похоти власти.
Естественноприсущее человеку и богоугодное самоутверж¬дение, которое совершается в духовно-эротических движениях личности, творчески самовыражающейся через Любовь, уже невозможно для человекобога. Самовыражение через Любовь есть признак сущности, потребность свободно восуществлять себя в своём другом — будь то возлюбленный человек или любимое дело — творчески раскрываться через эротические вдохновения и благодатные дары. «Любовь есть положительная, творческая сила, расцвет души, радостное приятие другого, удовлетворение своего собственного бытия через служение другому, перенесение центра тяжести своего бытия на другого» (Франк С. О Любви). В человекобоге сущность окончательно пожрана бессущностностью, центр его тяжести бесповоротно фиксирован на самом себе. Человекобог уже не распознаёт в себе никаких духовных даров, не способен к эротическому вдохновению. Служение человекобог понимает только как служение себе, но никогда не наоборот. Свобода человекобога насквозь пропитана ядом омнипотенциальности, и он ощущает её как произвол творить всё, что ему вздумается. Самовыражение и одновременно самоутверж¬дение человекобога безэротично, бездуховно, и поэтому вздуматься ему может только зло, даже если в своём навязчивом бреде он мнит себя подателем добра. Извращённым «вдохновителем» че¬ловекобога, или лучше сказать возбудителем, становится Танатос, неудежримо побуждающий его насиловать чужую свободу, подчинять себе всё и вся, бесконечно утолять эго-центрическую похоть единоличной власти. В редких случаях произвол гордого самоутверждения пробуждает в человекобоге «летальный инстинкт», толкая его на самоубийство, как предельное изъявление своей доминирующей воли через «добро»вольное решение смешать себя с прахом земным. Таков случай Кирилло¬ва, описан¬ный Достоевским в «Бесах», но то, что искаженно¬му сознанию человекобога представляется его свободной («доброй») волей, есть предельная порабощённость бессущностным, тиранический дик¬тат всеотрицающего Танатоса, который уже изуродовал человека до неузнаваемости, но продолжает наступать на него вплоть до окончательного изничтожения.
Из гордыни совершилось первое злодеяние в Творении: восста¬ние на Творца твари — ангела — дезавуированного и посрамлён¬ного в гордом своём ничтожестве. Из гордыни сатана обманул и подтолкнул к грехопадению первых людей. Эго, поднявшее голову в падшем человеке, уже несло в себе танатическое семя гордыни, порождающей похоть власти. Эго требует властвования для всякого даже наималейшего своего удовлетворения, ибо удовлетворение эго всегда эго-истично, односторонне, лишено эро¬тической воли восуществить себя через любовное дание бытию, одержимо лишь танатической волей взять от бытия. Эго не может наслаждаться восуществлением через Любовь высшей ценности своего другого, не может самоутвердиться данием духовного смысла любимому. Эго всегда само есть для себя единственный любимый, высшая ценность и смысл, поэтому для наслаждения и самоутверждения эго нуждается во властвовании, в доминировании над другим. Похоть власти есть основной инстинкт эго... именно инстинкт, ибо эго не знает духа, оно есть порождение падшей плоти, результат обездуховления, низшее тварное, вырвавшееся из соподчиняющей духовной иерархии.
Похоть власти — основная движущая сила в мире, его доминанта. Это рок падшести. Все ужасы, вся кровь истории есть не что иное, как экспансия похоти власти, порождённой грехом гордыни. А в последнем пределе за всем этим скрывается гордое самоутверждение сатаны, его сатаническая похоть абсо¬лютной власти, продолжающиеся попытки утвердить себя наравне с Богом, Которого переродившийся во зле падший ангел, уже не может осознать и пережить как Любовь и внутреннее сокровище, а только как внешнюю превышающую власть. Сатана есть сама воплощённая гордыня. Он стал и остаётся предельным про¬тивником Бога именно потому, что до конца пожран бессущност¬ным, совершенно лишился духа Эроса, стал бездуховным вмест謬лищем Танатоса. Сатана — предельный фанатик гордыни, раб космического эго, «абсолютный» тварный носитель танатической воли к ничто, наместник антибытия, которое непреклонно толкает его к разрушению Божия Замысла, питая в нём призрачную надежду самому сделаться богом. В действительности воля сатаны к тотальному самоутверждению во власти над миром есть воля к саморазрушению, ибо, как уже было показано, сатана не Бог и не мэон (ни безначальный Свет, ни безначальная тьма). Сатана есть падший ангел, — тварь Божия и часть тварного космоса, — гибель Творения была бы гибелью и самого сатаны. На руинах Божия Творения воцарился бы не сатана, а вселившийся в него Танатос, победившее анти¬бытие, которое в свою очередь бесследно растворилось бы в по-следнем небытии мэона, в дурной бесконеч¬ности НИЧТО.
Ничтожество гордыни обнаруживает себя в человеке полным забвением Бога и Божия Духа Любви, ложным представлением о собственном автономном и независимом чтожестве, непоколебимой решимостью мерить себя только собственным мерилом, готовностью на любой произвол и преступление ради утвержде¬ния своего имени, ради утоления неутолимой похоти власти.
Гордыня нередко представляется людям чертой благородной, её путают с достоинством, но в действительнотси гордыня недостойна и есть прямая противоположность благородству. Благо-родство человеческое заключается в благе родства с Богом по Образу и Подобию, в счастливом чувстве сыновности Богу, в ощущении интимной связи со Все-благим Отцом-Создателем, Который один есть абсолютный источник Света и Жизни. Достоинство человека определяется не тем, что он возомнил о себе и не той ценой, которую платит ему мир, а тем, сколько в нём от Бога, ибо только Бог даёт человеку достойное человека. Мир же, во зле лежащий, чаще всего поощряет в человеке и прививает ему недостойное.
Гордыня обнаруживает себя, как последнее человеческое ничтожество, тем что приемлет в себя и соединяет в себе все иные ступени ничтоженья. Гордец не знает в себе никакого образа и подобия кроме своего собственного, он парализован волей к бездарности, не ощущает в себе никакой силы к творческому самораскрытию, ибо творящая сила и вдохновение возникают из воли эротической, а воля гордеца окончательно танатична. Гордец совершенно глух к духу Любви и благоговения. Он не признаёт над собой ничего высшего, никаких заповедей и заветов, ибо собственную относительность возвёл в фанатический властный «абсолют», сотворил из самого себя кумир. Даже уста¬навливаемый им закон есть закон для всех и вся, но не для него самого. Такой «человек» равнодушен к любой жизни и ко всем жизням кроме своей собственной. Его не останавливает ни в помышлении, ни в осуществлении, никакой каприз собственного эго, никакое прельщение, никакое злодеяние. Человек гордый в осознанном или неосознанном пределе есть такой «человек», который в себе и для себя стал уже богом, и потому ничто не может остановить его в стремлении утвердить себя в качестве бога и для других. Ничто не может быть для такого человека проступком или грехом, если исходит от него, но всё становится для него проступком и грехом, если исходит от других и направлено вразрез его установлениям, противится его эго-цент¬рической воле. Гордец фанатически одержим похотью власти, ибо почитает себя богом, а бога мыслит абсолютно самовластным тираном.
Законченный гордец не только не знает на себе и в себе Об¬раза и Подобия Божия, но уверен, что всё окружающее может иметь право на существование лишь как его собственный образ и подобие. Что не есть таковое, того по убеждению гордеца не может и не должно быть. Именно в гордыне Танатос окончательно пожирает Эроса, до конца истребляет человеческую первосущность, ибо человек остаётся хоть в какой-то степени сущностным лишь до тех пор, пока способен переживать эротические движения духа, пока способен любить кого-то или что-то как самого себя, то есть восуществлять Любовью духовный смысл в ком-то или в чём-то, пока способен наслаждаться бескорыстным данием бытию как само-утверждением. Лишь до тех пор в человеке просматриваются признаки сущности, хотя бы бледно различимы черты Образа и Подобия Божия, пока в его свободе эро-танатический конфликт ещё может решаться в пользу Эроса, пока человек способен сознавать и любить самого себя как источник блага, как носителя духа Любви. Любовь человека к себе есть Любовь к своему Эросу, к самой способности любить и духовно-эротически творить образ своего другого. Родственное по сути размышление находим мы у С. Булгакова: «Есть, наконец, любовь к самой любви, возгорание сердца и воспламенение духа, которое называется вдохновением, сходящим на главы его взыскующих. Это есть любовь не ко всем и не к некоторым людям, но к себе самому, вернее, к своему, в его высшем, божественном состоянии. Это есть то, когда человек сам есть для себя “ближний”, о котором сказано: возлюби ближнего, как самого себя»*. Подлинно человеческая Любовь к себе есть само-утверждение в духе Любви, то есть в Боге, ибо Бог есть Любовь, Святой Дух Любви. Любовь как высшая духовная ценность дарована человеку Богом.
Человек гордый уже не может любить в себе Эроса, не может ценить себя как носителя духа Любви, не знает ценности Любви и не почерпает в ней наслаждения и само-утверждения. В свободе гордеца эро-танатический конфликт окончательно решается в пользу Танатоса, и ценит гордый человек в самом себе только Танатоса. Образ своего другого, как творческое восуществление и одновременно само-утверждение в Любви, ему чужд. Гордец никого не любит, всякий другой и всё другое лишь постольку удовлетворительны для одержимого гордыней, поскольку подчиняются ему, поскольку уязвимо¬стью и зависимостью страха свидетельствуют о полноте его само¬властия, поскольку насыщают в нём ненасытного Танатоса. Духовно-эротическая воля, воля Любви и к Любви, окончательно вытесняется бездуховной танатической похотью власти. Здесь гаснет Образ и Подобие Божие, здесь человек, наружно упиваясь образом и подобием себя самого, внутренне становится «образом и подобием» Танатоса, беспрекословным исполнителем чёрной воли к ничто, то есть лишается всякого сущност¬ного образа и всякого подобия сущности, до конца переходит в бессущностное, сколь бы убедительно ни выглядела на нём личина сущности. Такую бессущностность увидел в Наполеоне Лев Толстой, увидел и раскрыл с присущей ему гениальной зор¬¬костью, прозрел эротическим духом полную безэротичность, бесчеловечность одержимого бесом гордыни «человека», перед которым и по сей день раболепствует истори¬ческая мысль, кото¬рого восторженно возвеличивает массовый обыватель. Никакие «заслуги» Наполеона и его экстраординарные «качества» не заслонили от духовного взгляда Толстого человеческое ничтожество этого гордеца.
Тайна человечности заключена в том, что человек сохраняет себя только в Боге. Он есть и остаётся человеком до тех пор, пока в нём различимы черты его боготварной сущности, пока в нём дышит дух Любви и над ним есть Бог, Податель Любви Неиз¬реченной. Подлинная, сущностная человечность есть Богочеловечность. Бог есть абсолютное Благо, безначальный утверждающий Дух Любви, Дух Святой. Танатос есть зло, бездуховность тотального отрицания, вырвавшаяся из мэонической омнипотенциальной тьмы и вошедшая в Творение как гордыня, оскаленная клыками похоти власти. Фанатизм гордыни и есть одержимость похотью власти. В фанатизме гордыни человек окончательно порывает с Богом. Провоцируемый Танатосом, он ищет и как ему кажется находит в себе собственное ни от кого и ни от чего не зависимое величие, но именно в этом «собственном величии» он умаляется до полной утраты сущности.
Похоть власти движет миром, поэтому мир так страшен, так бесчеловечен. Поэтому он и есть мир падший, вывернутый наизнанку бессущностного. Царство князя мира сего есть «королевство кривых зеркал» похоти власти. Дух Любви восуществляет, а похоть власти ничтожит. Эрос творит и страдает, претерпевая всяческие утеснения, а Танатос разрушает и пожирает, ничего не сотворяя в духе, никак не восуществляясь, но торжествуя в непрерывной материальной экспансии, нагромождая целые горы бессущностного, насыщая ненасытную гигантоманию материи. Похоть власти пожирает людей, пожирает поколения, целые народы. На наших глазах похоть власти пожирает мир уже в планетарных масштабах. Как универсальный закон хищности похоть власти поразила всю природу, всю тварь, которая живёт по принципу беспощадного доминирования. Но первичным носителем этой истребительной похоти в Творении является одержимый гордыней «человек». Мир пал через человека. Здесь опять нам необходимы кавычки, ибо гордец, собственно говоря, уже не есть человек... он есть не-человек, сама бессущностность, ходячий призрак, окончательно демонизированная пустота, лишенный духа фанатик. Но в «королевстве кривых зеркал» этот бессущностный призрак обладает большей силой и влиянием, чем подлинная богочеловеческая сущность. Он способен совершать какие угодно насилия над людьми, какие угодно преступления против человечности, против духа Любви и против Имени Бога во имя своё, ради своих призрачных целей. Фанатики гордыни обладают огромным темным влиянием, и мир, лежащий во зле, сладострастно покоряется их влиянию.
С этим рабьим сладострастием связано изуродование до неузнаваемости понятия харизма. Харизмы есть дары Духа Святого, Духа Любви — дары, определяющие различные духовные призвания внутри религиозного сообщества. Как дары Благодати харизмы доступны многим (или даже всем), они даруются для спасительной жизни в Боге, для служений (не службы) Имени Божию по духовному призванию. Харизматическое влияние есть влияние одухотворяющее, просветляющее в Истине, содействующее укреплению духовной общности (общины). Гордыня же не есть ни в каком смысле харизма. Гордыня есть «дар» бездуховного Танатоса, и влияние, которое оказывает сей «дар», не созидает, а разрушает общность. Оно строится на противополагании одного властвующего («харизмата») многим подвласт¬ным (лишенным харизмы), и этот один направляет всё своё влия¬ние на то, чтобы всячески разобщить многих и принудить их служить (не в смысле духовного служения, а в смысле формального послушания, службы) имени своему. Такое влияние не просветляет, а отемняет и совращает, гипнотизирует не только отдельных людей, но целые народы, ввергая их в кровавое безумие лжи и беспросветного танатизма. Но безбожному большинству неинтересно и почти уже непонятно качество влияний. Массы, оторванные от Бога, нечувствительны к одухотворяющим харизматическим влияниям, зато чрезвычайно восприимчивы к гипнозу фанатиков-гордецов, ибо «...весь мир лежит во зле», он отравлен омнипотенциальностью и трактует свободу как своевластие в любом направлении воли. Из этой порочной установки рождается и соответствующая порочная логика: тот, кто способен эффективно распространять влияние, — какое угодно, пусть даже самое пагубное, самое растлевающее, — тот и «харизмат». Так «харизматическими личностями» стали именоваться самые мрачные фанатики гордыни, каких порождала история, бездуховные монстры похоти власти, не только не имеющие никакого отношения к харизмам, но и вообще не имеющие личности (об этом ниже).
Всеблагой Бог в абсолютном пределе есть Любовь, а танатизированный человек в тварном пределе падшести есть гордец, одержимый похотью власти. Вот почему Бердяев мог вы¬сказать невыносимую на слух, но мучительно очевидную мысль, что Бог в этом мире имеет меньше власти, чем полицейский. История падшего мира есть в значительной части не духовно-эротическая история восуществлений, а танатическая история развосуществляющей, расчеловечивающей борьбы и взаимопожирания фанатиков, всасывание и пересасывание бездуховной материи чёрными дырами похоти власти. История — это схватка монстров гордыни, под властью которых истязаются тела и души, увечится тварный мир. Всякое появление на арене истории очередного монстра связано с тайной гордыней и явной похотью власти, с манией господства. А заканчивается это тем, что монстра пожирает новый, ещё более жестокий монстр. История «сильных мира сего» от Александра Македонского и римских цезарей до Наполеона, Ленина, Гитлера, Сталина, Мао и прочих больших и малых монстров, показала, что гордыней могут поражаться не только отдельные существа, но и объединения существ — секты, партии, союзы, нации и даже империи, хотя начинается с одного фанатика, одержимого похотью власти.
Историческая память падшего мира склонна недооценивать и даже забывать великие духовные Лица подлинных харизматов. Об их важности и непреходящей ценности необходимо постоянное напоминание, чтобы в человечестве не размывались ду¬ховные ориентиры. Но зато история никогда не забывает морды и рожи бездуховных гордецов, монстров похоти власти, и о них и их кошмарных деяниях тоже нужно постоянное напоминание, не потому, что их недооценили или забыли, а потому, что мир, лежащий во зле, тяготеет к возвеличению и «обожествлению» этих морд и рож. «Человечество боготворит лишь тех, кто несёт ему смерть»*, — писал Сиоран. Соблазн кумиро¬почитания, мазохистского раболепия перед монстрами похоти власти, — один из постыдных и в то же время самых стойких соблазнов, одно из сильнейших танатических прельщений падшего человека. Это то же самое прельщение гордыней, но не со стороны похоти власти, а со стороны так необходимого гордыне рабства. Мы уже говорили о том, что падшему человеку свойственно противодуховное тяготение к рабству. Гордец же по опреде-лению всегда ищет себе на потребу раба. Садистический фанатизм гордыни нуждается в мазохисте-обывателе, в человеке слабой, легко сгибаемой, либо вовсе отсутствующей духовно-эротической воли. Мазохистами-обывателями и утоляется похоть власти. Этого рода рабство комплементарно гордыне и характерно своеобразной чудовищной педагогикой безумия: «всякая эксплуатация человека начинается с искажения, с приспособления его души к смерти, в целях господства, иначе раб не будет рабом. И насильное уродство души продолжается, усиливается всё более, пока разум в рабе не превращается в безумие» (Платонов А. Джан). У людей слабого эротического духа, то есть у миллионов обывателей, предъявляющих право на рабство, за цену которого они надеются купить надёжность непотревоженной повседневности, тираны и палачи народов, — фанатики гордыни, — вызывают не протест и отвержение, а мазохист¬ский трепет и чувство преклонения перед их «величием». Это ли не безумие раба! Обыватель с глубоким чувством правоты будет требовать казни для убийцы одного человека и со столь же глубоким чувством восстановленной справедливости казнит его. Но гордеца-тирана, одержимого похотью власти, ис¬требившего во имя совершенно фальшивой идеи, а по сути во имя своё, миллионы людей, тот же самый обыватель превратит в «икону». Он растиражирует морду тирана миллионами изображений, воздвигнет ему монументы и будет им поклоняться, именуя монстра гением и отцом нации, славословя его зверства, как великие деяния во благо. Тех же, кто не пожелает принять ярмо раба под властью тирана, обыватель будет искренне считать возмути¬телями спокойствия и врагами народа, нации, державы. Устойчивость в человечестве соблазна раболепия перед монстрами похоти власти не случайна. Всё царство князя мира сего держится на фанатизме гордыни и соблазне раболепия. Конфликт мазохистского инстинкта раболепия и силы свободного эротического духа пронизывает всю историю падшего мира, но до¬стигнет своего предельного накала лишь во времена анти¬христа, по-следнем явлении и окончательном саморазоблачении царства князя мира.
Беспримерное истребление цвета национальной духовности и культуры, которое пережила Россия в ХХ ве¬ке, было не чем иным, как людоедским пиром большевистской гордыни. Это как раз тот случай, когда монстром гордыни обернулось сообщество — партия и провозглашенная партией псевдо¬религия, в которой «богом» был объявлен класс. Вся идео¬логия классовой борьбы есть насквозь лживый и противочеловеческий... танатический культ ложного «бога», а в подоплёке всё та же гордыня и похоть власти немногих, кто присвоил себе роль жрецов этого культа. В «русском аду» преследовалось всё, что так или иначе было связано с духом эротическим: духом Любви и милосердия к конкретному человеку, духом уважения к личности и её свободе, духом свободного творческого само¬изъявления. Истреблялось всё, что шло вразрез с идеей служения «богу-классу», диктатуру которого объ¬явили и кроваво упрочивали жрецы-большевики, подкрепив её не менее мрачной танатической идеей великой державы, идеей, которая в России ведёт преемство по нарастающей линии пролитой крови ещё от таких тиранозавров гордыни как Иван Грозный. Интересно, что сами пролетарии мало интересовали жрецов, именовавшихся вождями пролетариата, но озабоченных лишь про-вождением себя самих по коридорам власти, смерто¬убийственной грызней и взаимопожиранием ради удержания достигнутых «высот», ради исполнения, в конце концов, заветного желания всякой гордыни, сесть в кресло главного правителя, получить статус верховного жреца. Но зорко видят и глубоко понимают всегда лучшие люди — светлейшие умы, чистейшие сердца. И они же чаще других не могут хранить рабье молчание перед лицом бесовского разгула. Поэтому Россия, сдавшаяся на милость фанатической гордыни большевиков, закономерно лишилась самого лучшего, самого ценного и высокого, что к тому времени имела. Было изгнано, истреблено духовно сильное, всё то, что не желало покориться танатической похоти власти. Россия буквально задушила в себе Эрос. Дух эротический подавлялся во всех его проявлениях. Вера и милосердие были объявлены пережитками прошлого, потому что и вера и милосердие есть Любовь. Уважение к личности, которого в России всегда не хватало, большевики растоптали оканчательно, по¬тому что за уважением к личности стоит евангельская заповедь Любви к ближнему как к самому себе. Гордецы-бесы не могли допустить, чтобы люди любили себя и своих ближних. Все долж¬ны были любить только их, дальних, но могущественных, чувствовать перед ними своё ничтожество, свою неполноценность и невозможность обойтись без их властвования. Все должны были сплачиваться в без¬ликий коллектив предъявляющих право на рабство, образуя единого миллионноглавого послушного раба. Личность и её эротический дух как свобода свободно избирать и любить, — свобода совести, свобода внутренних симпатий, свобода мысли, свобода слова, — всё было ликвидировано. Гордыня немногих не может допустить свободы для всех. Эрос же есть духовная свобода. Поэтому он был подавлен с самого начала и продолжал подавляться при любой попытке возрождения на протяжении всей русской эры бесов. Из формулы «диктатура пролетариата» гордыня русских бесов выковала для себя такое оружие массового уничтожения, перед которым меркнут все пугала современных технологий. Ни ядерное, ни химическое, ни бактериологическое оружие ещё не нанесло людям ущерба, сравнимого с тем, который уже нанесён фиктивными лозунгами, использовавшимся гордыней в ка¬честве универсального рычага похоти власти.
Всякая гордыня есть парадоксальным образом и выброс танатической похоти власти и одновременно потребность укротить эту похоть, смирить её во всех и вся кроме себя. Власть воз¬никает из похоти власти, но похоть власти, достигшая утоления в «реальной» власти, начинает подавлять бесконтрольное кипение всякой иной похоти власти, ибо бурлящая стихийно во множестве маленьких человеческих эго эта похоть не даёт устояться даже тому уродливому, но относительно стабильному организму, который мы называем обществом. Человек ненавидит государство с его бездушными механизмами регламентации и подавления, но он и молится на государство, ибо оно, по крайней мере, в некоторой степени, защищает его эго от вы¬бросов похоти власти других эго. Прав Бердяев, который говорил, что государство служит не для того, чтобы создать рай¬скую жизнь, а для того, чтобы не дать жизни превратиться в кромешный ад. Массовый человек значительно чаще предъявляет государству своё право на рабство, чем своё право на сво¬боду. «Государством зовётся самое холодное из всех чудовищ. Холодно лжёт оно; и вот какая ложь выползает из уст его: “Я государство, я — это народ!’’» (Ницше). Отравленный этой змеиной ложью, человек в своей склонности к рабству ощущает себя частью «народа», и это самоощущение даёт ему успокоенность и уверенность. Массовый человек имеет потребность ощущать себя частью сплочённого большинства, он хочет быть «как все», хочет чувствовать, что им твёрдо властвуют.
В похоти власти, в самой природе властвования танатическое превалирует над эротическим. Власти ищут и властвования добиваются не мудрецы, а гордецы, духовно-эротическая первосущность которых в значительной степени уже разложена Та¬натосом, поэтому всякая власть нуждается в постоянном контроле и критике общества. Человеческий образ власти фальшив, он — только личина, внутренне власть без-образна. Дух Эроса ищет служения своему другому, ибо дух от Бога, а Бог есть Любовь и не есть власть. Власть никогда не хочет служить, это не в природе Танатоса, которым побуждается похоть власти. Что бы ни декларировала власть, внутренне она не знает никакого своего другого кроме себя самой и не ищет ничего кроме подчинения и служения себе. По мере того как власть упрочивается, она обнаруживает античеловеческое без-образие скрывающейся за ней гордыни. Утвердившаяся власть больше всего ненавидит свободный голос чело¬века, свободную мысль, которая всегда в оп¬позиции к власти. Гордецу, фанатизированному похотью власти, враждебен всякий, кто способен разглядеть его гордыню, танатическую приро-ду его воли, кто пытается разоблачить бесчеловечный характер его побуждений.

* * *

Хула на Духа Святого, — преступление против Бога и единственный грех, который не простится, — в полном смысле этого слова произносится только в фанатизме гордыни. Глупость, не ведающая, что творит, порой хулит Святой Дух, но её ещё есть надежда остановить, подвигнуть к раскаянию, заставить опомниться и ужаснуться. Гордыня же не знает ни смятения, ни раскаяния в хуле на Духа Святого. Гордыня фанатична и потому невменяема. В гордыне сам Танатос хулит Эроса. Гордыня, Любви не ведающая, хулит Любовь, сознательно и окончательно решает внутренний эро-танатический конфликт падшего человека в пользу Танатоса. Законченный гордец уже не ведает иного бога кроме себя самого.
Апостол Павел, этот гениальный, истинно боговдохновенный человек, совершил ошибку, сказав в посланиии к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению... Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых... ибо начальник есть Божий слуга тебе на добро» /Рим. 13, 1–2/. Павел видел темноту и слепоту власти: «...проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей, которой никто из властей века сего не познал; ибо, если бы познали, то не распяли бы Господа славы» /1 Кор. 2, 7–8/. Это один из тех моментов внутреннего напряжения в текстах Священных Книг, когда особенно очевидно, что читать их необходимо глазами духа и религиозной совести, ибо ниспосылались они совершенным Духом Божиим, но записывались несовершенными людьми. Принимая дисциплинарный урок, содержащийся в по-слании Павла к Римлянам, понимая его стремление остепенить дикость современных ему нравов, направить человека к сознательному и последовательному добру, религиозная совесть, тем не менее, не может не противиться жестоковластию «существующих властей», ибо ими в большинстве случаев движет не дух Любви, а бездуховный фанатизм (танатизм) гордыни. Как раз именно совести более всего внятно, что «существующие власти» не от Бога, а от вынужденности человеков смирять злом зло ещё большее, обуздывать грехом грех ещё более тяжкий. Чтобы не рассыпаться в истребительном хаосе эго-истических произволов, царство князя мира тоже нуждается в «порядке», только «порядок» этот отнюдь не Божий, не духовно-эротический, а безбожный, бездуховно-танатический. «Начальствующие» в этом мире, увы, могут быть страшны в равной степени и для злых и для добрых дел. Власть придержащие по большей части пользуются ею как средством удовлетворения своего эго. Реже всего и менее всего «начальствующие» этого мира есть те Божии слуги, каковыми должны были бы быть. Из ветхозаветной глубины голосом Екклесиаста звучит предостережение людям: «Бывает время, когда человек властвует над человеком во вред ему» /Еккл. 8, 9/. «Начальствование», власть, в этом мире гораздо чаще оказывается не в руке мудрых и водимых Духом Любви, а в руке тех, кто одержим тягчайшим, наиболее ничтожащим человека грехом — грехом гордыни.
Власть, несмотря на её сдерживающую роль, есть зло мира, одна из тяжких форм серединного зла, к которым вынуждено прибегать беспомощное человеческое добро. Как всегда радикально, но верно в духовном плане сказал о власти Бердяев: «...вообще не существует права на власть, всякая похоть власти есть грех. Власть есть обязанность, а не право, и власть тогда лишь правая, когда она осуществляется не во имя своё и не во имя своих, а во имя Божье, во имя правды. И вся политическая жизнь, основанная на борьбе за право власти, должна быть признана нереальной, фиктивной, вампирической жизнью. В ней нет ничего онтологического. Политика на девять десятых всегда есть ложь, обман, фикция. И только одна дсятая политики заключает в себе элемент реальный — осуществление власти, необходимой для существования мира, власти от Бога»*.
Власть есть зло, без которого не может удержаться от распада падший мир. Бог-Любовь должен интерпретироваться миром, во зле лежащим, как власть, чтобы мир этот не рухнул в хаос зла ещё большего. И чем меньше контролируется власть об-щественными институтами, чем она ближе к единоличию, чем больше она — право, и чем меньше — обязанность, тем власть фанатичней и безответственней, тем больше склонна к тирании, тем явственней проступает наружу её бесчеловечие, тем очевидней её злая природа. Справедливо замечание Бориса Вышеславцева: «...величайшее зло необходимо принимает форму власти; тогда как величайшее добро никогда не принимает форму власти»*. Власть возможна только в мире, который лежит во зле, мире, отпавшем от Бога, ибо в мире Божием нет Танатоса, нет гордыни и порождаемой ею фанатической похоти власти. Бог не есть ни в каком смысле власть, но в абсолютном смысле Любовь.
Парадоксальность манифестаций ничто заключается в том, что самое страшное зло оно сеет не в мире, а в конкретном человеке. Зло мира есть уже последствие ничтоженья внутренней сущности человека. Зло мира есть суммарное действие ничтоженных злом человеческих сущностей и ядовитый смог наследуемого от них традиционализированного бессущностного. Среди обнаружений ничто, среди всех последствий ничтоженья человеческой сущности, гордыня есть наитягчайшее, наиболее опустошительное. Никакой грех не ничтожит тварную сущность человека так, как гордыня. Ни от кого не исходит в такой устрашающей мере ледяной холод бесчеловечия, не-человечия, как от законченного гордеца. Ничто обнаруживает себя в гордыне как зло крайнее, поистине сатаническое. Именно в гордыне окончательно порываются важнейшие связи всякой твари, её связи с Творцом. Гордыня есть осатанение человечка, вселение в него беса.
Здесь скрыта какая-то неразрешимая загадка эго, загадка без¬духовной самости, ибо гордыня непроизводна. Она не есть обязательно следствие силы или богатства, власти или социального первенства. Гордыня может поразить и последнего в социальном смысле человека. Тщеславие и честолюбие — бледные тени гордыни — которые поражают чаще, но ничтожат меньше, рационально достаточно уяснимы, прямо производны из материального и социального положения человека. Нарциссизм, представляющий род животного самолюбия, связан с физической природой человека и тоже понятен. Но гордыня ирра¬циональна. В ней есть мистика бесовства. Очевидно только одно: в существе гордом Образ и Подобие Божие распадается окончательно. В законченном гордеце ничто достигает последних пределов разложения тварно-духовной сущности человека.
Если о падших агнелах сказано, что им «нет прощения после их падения», то это означает, что тварно-духовная их сущность без остатка разложена бессущностным, в них нет ничего духовного, что могло бы взыскать убежища в Святом Духе Творца, что могло бы желать прощения и надеяться на него.
Всё тварно-духовное — от Бога. Немочами и горестями, самими грехами своими оно взывает к Духу Божию, Духу Любви. Для всякого тварного духа Бог есть последнее и абсолютное «утоли моя печали». Гордыня же есть переступание последнего порога тварной духовности и безвозвратное растворение сущности в коллапсе омнипотенциальности, в небытии. Законченно гордое существо обречено стать частью мэонической тьмы, а его личина — безвозвратно утратиться во прахе.