Дон-Кихот трагического театра

Театральные антрепренеры смотрели на молодого человека с испугом: уж не сошел ли тот с ума? Подумать только, никогда не выступавший на сцене, даже любительской, ни в одной, самой маленькой роли, к тому же сильно заикающийся юноша настаивал на том, чтобы дебютировать в роли… Гамлета!

Николай Петрович Россов (1864-1945) [его настоящая фамилия Пашутин] был одним из самых удивительных феноменов русской сцены.

Отец Николая Пашутина служил конторщиком в имении помещика Шеншина. Как признавал позднее он сам, «положение семьи полунищенское». Мальчик успел побывать подпаском, затем был учеником в столярной мастерской. Первоначальное образование получил в сельской церковно-приходской школе близ Воронежа, затем занимался в текстильном училище и Воронежской учительской семинарии, но не окончил ни одно, ни другую.

Подросток сочинял стихи, мечтал стать актером и в столярной мастерской во время работы разучивал монологи классических пьес. Выведенный подобным поведением подмастерья хозяин ударил его головой о верстак, в результате Николай стал страдать заиканием, которое он всю жизнь упорно преодолевал.

В восемнадцать лет юноша отправился в Петербург в надежде поступить на сцену и прочитать… свою поэму императору.

«Конечно, в Петербурге безвестного девятнадцатилетнего сумасброда читать свою поэму царю Александру Третьему не пустили и чуть было не отправили в сумасшедший дом – вспоминал Россов много лет спустя. – Петербургский градоначальник очень деликатно и терпеливо выслушал меня, потом спокойно сказал: «Молодой человек, когда вы будете постарше и сумеете заслужить некоторую известность в литературе и на сцене, тогда я доложу императору о вашем страстном желании прочитать ему вашу поэму».

Сочувствовавший юноше преподаватель учительской семинарии в Воронеже помог ему устроиться писцом в земскую управу.

«Я три года ежемесячно из моего двадцатирублевого жалованья откладывал аккуратно по десять рублей, а на остальные десять существовал впроголодь, весь поглощенный приготовлением себя к сцене».

Накопив немного денег, юноша отправился в Москву.

Выслушав его, знаменитый антрепренер М.В. Лентовский сказал:

– Я, пожалуй, приму вас на маленькие роли, а там увидим. А относительно «Гамлета» и вообще Шекспира пока забудьте.

– Нет… я ма…а…леньких ролей о…органически играть не могу, потому что они меня не гипнотизируют, а… а… г...ипнотизирует меня только классика. И боооооже мой, если бы вы мне п…о…верили , если бы дали мне д…дебют в Га…м…м…

Напуганный подобным поведением странного юноши Лентовский поспешил избавиться от него. После долгих неудач Николаю удалось поступить на выходные роли в театр, возглавляемый известной актрисой того времени Е.Н. Горевой. Однако дебютировать ни в одной из них ему так и не удалось: на генеральной репетиции он так перепугал своего партнера, что был переведен в бессловесные статисты. Однако мечта о Гамлете его не оставляла.

«В театре темно, только на сцене горит дежурная лампочка, слабо освещающая уголок авансцены. Вдруг на сцене появляется фигура Россова, приближается к рампе и мы слышим мелодичный голос, голос, читающий без всякого заикания монолог Гамлета», – вспоминала актриса Н.А. Смирнова..

Понимая, что в этом театре его мечта не осуществится, Россов решил отправиться в Пензу. В этом городе у него не было ни родственников, ни друзей, вообще ни одного знакомого человека. Отчего же выбор молодого актера пал на Пензу? Он слышал, что арендатор пензенского театра местный помещик П.И. Дубовицкий был любителем сценического искусства.

Много лет спустя Россов вспоминал:

«Глухая ночь. Зима. Мороз. Неведомый город. На мне легкое осеннее пальто, в кармане ровно два рубля. Весь багаж – несколько пьес и буквально больше ничего. Внезапное отчаяние сковывает все члены. Слеза душит горло. Совсем не могу говорить. Ни в одну гостиницу не пускают. Думают, или пьян или жулик. Наконец, смилостивились – пустили».

Всю ночь просидел Россов в крошечном номере гостиницы за колченогим столом, сочиняя при скудном свете свечи письмо к Дубовицкому. И вот получен ответ:

«Милостивый государь! Обдумав Ваше письмо, я нахожу возможным дать Вам дебют в «Гамлете», если Вы на репетиции сколько-нибудь удовлетворительно, в присутствии моей труппы, проведете всю роль. Ваше естественное волнение при этом и возможную неопытность я учитываю и не поставлю Вам в минус. Все решит публичный спектакль»

Дела в театре шли плохо, публики было мало. И Дубовицкий решил рискнуть…

Дебют Россова в роли Гамлета, состоявшийся через два дня, был триумфальным. Известный театральный критик Ю.А. Дмитриев назвал его «единственным в мировой театральной истории». Спектакли с участием молодого артиста привлекли множество зрителей, пустовавший доселе театр был переполнен – ложи, партер, даже оркестр были заполнены публикой. «С этого дня — писал театральный журнал “Артист” — театр приобрел необычайную притягательную силу. Билеты брались с бою еще задолго до спектакля». И этим «чародеем», — по выражению неизвестного автора корреспонденции, — был 24-летний дебютант. «Гамлет» шел 3 раза и был гвоздем гастролей».

Отныне имя Россова стало для России символом русского трагика.

Среди рукоплескавших дебютанту зрителей был и семнадцатилетний гимназист Карл Мейерхольд (четыре года спустя юноша из лютеранской семьи примет православие и память любимого писателя Гаршина возьмет имя Всеволод, под которым прославится).

На Мейерхольда Россов произвел глубочайшее впечатление, и юноша окончательно решит посвятить жизнь театру.

«Вообразите же теперь всю грандиозность, всю сказочность сделанного для меня П.И. Дубовицким, – вспоминал Россов позднее. – Вчерашнего еще статиста он допускает дебютировать в Гамлете!!!»

В память о дебюте Дубовицкий подарил молодому актеру свой фотографический портрет, написав на обороте напутствие ему: «Когда вы достигните известности, значения и средств, что я вам предсказываю искренно и с уверенностью, вспоминайте иногда о товарищах, которые радовались и помогали вашему первому успеху, и во имя их позабудьте то, что вам сделали дурного на этом поприще. А если к вам обратится молодой человек за поддержкой, помогите каждому, в ком есть истинное дарование, не завидуя успеху, как бы он велик ни был.1891 г. февраля 24. Пенза. Петр Дубовицкий».

Прощание пензенской публики с Россовым сопровождалось бурными овациями, и это прощание чуть было не стоило Мейерхольду гимназии. Ему был сделан строжайший выговор за то, что он в гимназическом мундире подал из оркестра Россову конверт с деньгами, собранными местными поклонниками молодого трагика.

Слава о молодом, вчера еще никому не известном актере, облетела всю Россию. Его охотно приглашал антрепренеры, которые вчера не хотели о нем и слышать. За Россовым закрепилась известность актера-гастролера, переезжающего из города в город, выступая в заглавных ролях классического репертуара. Он давал спектакли в Петербурге и Москве, но наибольший успех имел в провинции. Встречая в каком-нибудь захолустье приезд известного трагика, местные актеры полагали его высокомерным и импозантным, облаченным во фрак, и удивлялись, увидев артиста простым и непринужденным, одетым в скромный пиджак.

Приезжая в новый город, Россов знакомился с труппой, проводил одну-две репетиции и давал спектакль. Его замечания партнерам, как правило, были незначительными – он ничему не учил. Встречаясь с актерами разного дарования, Николай Петрович страдал от «вопиюще-халтурного» окружения на провинциальных сценах. Его мечтой было составить труппу из молодых актеров-единомышленников для классического репертуара, и обосновавшись в каком-нибудь небольшом городе, стал бы ездить со своей труппой по городам

. Однако для осуществления этой мечты нужны были деньги, а их не было…

Спустя 14 лет судьба вновь свела Россова с Мейерхольдом, уже ставшему известным режиссером.

Вот что писал Николай Петрович известному критику В.П. Буренину: «Я через 12 лет скитания по провинции, после совершенного поглощения классиков на будущий сезон подписал на сезон к Мейерхольду, в его так называемое Товарищество Новой Драмы и, кроме своего репертуара, попробую там себя в текущем, хотя сначала в иностранном… Что из этого выйдет – не знаю». У Мейерхольда Россов сыграл три роли. Однако их сотрудничество длилось недолго – слишком разными были сценические индивидуальности и воззрения каждого.

Неудовлетворенный существующими переводами «Гамлета», считая, что Шекспир не мог вложить в уста принца «плоскости, грубости, тупые ругательства», Россов переводит трагедию сам, тактично очищая ее от подобных выражений. Его перевод, вышедший в 1907 году, известный критик В.П. Буренин оценил как «серьезную, вдумчивую и очень удачную», отметив тонкое понимание подлинника и владение хорошим стихом». В переводах других трагедий Шекспира, выполненных позднее – «Отелло», «Ромео и Джульетта», «Макбет», «Король Лир» рецензенты отмечали точность передачи «образной речи Шекспира».

После Пензы были Тамбов, Воронеж, Ставрополь.

Играя в Москве, Россов, провинциальный актер, заставлял зал трижды подниматься со своих мест и рукоплескать ему.

Это был несчастный актер, потому что он был чужд современности; у него в репертуаре не было ни одной русской классической пьесы. Он считал, что искусство должно уносить из жизненных сфер. Он весь принадлежал прошлому, красивому прекрасному прошлому, которое стало легендой и по праву вошло в историю нашего театра.

Литературным дебютом Россова стала статья «Как я понимаю Гамлета»

В поздравительном адресе, преподнесенном Россову артистами МХАТа по случаю тридцатилетия его актерской деятельности в апреле 1927 года, говорилось:

«Ваша безупречная актерская жизнь была прекрасным благородным подвигом. Подвигом было Ваше непреклонное служение классическому искусству в годы общественного упадка. Вы связали свое имя с именами Шекспира, и Гюго.

Подвигом было Ваше творчество, когда Вы несли по России великий пафос и ясную мысль классической трагедии.

Подвигом была Ваша неустанная и горячая пропаганда классического искусства.

Вы не знали отступления и измены самому себе. Через всю жизнь Вы пронесли искренность чувств и чистоту стремления.

В день Вашего тридцатилетнего юбилея Вас тепло и сердечно приветствует Московский Художественный Академический Театр».

Адрес усыпан множеством подписей. Можно разобрать некоторые:

Народный Артист Республики К. Станиславский

О. Книппер-Чехова. Л. Леонидов.

Народный Артист Республики И. Москвин.

В. Михайлов. Алла Тарасова. Б. Добронравов. В. Орлов. М. Пирогов. И, Кудрявцева.

Вс. Вербицкий. К. Свободин. Виктор Станицын

Б.Ливанов. О. Таманцева. В. Качалов. М. Прудкин.

Ю. Завадский. М. Булгаков. Н. Бабочкин.

В день юбилея П.А. Марков в «Правде» писал: «В годы общественного упадка он, путешествуя по провинции, противопоставлял господствующему мещанскому театру высокий пафос классического театра. Ему он оставался верен до конца и никогда в его репертуаре не было пьес малого художественного качества»

Другой критик Ю. Соболев, давно внимательно следивший за талантом Россова и неоднократно писавший о его выступлениях в разных ролях на многих сценах, подчеркивал:

«Даже теперь, имея в репертуаре 34 роли, переводя для сцены четыре лучших пьесы Гюго, а из Шекспира – «Гамлета» и «Ромео и Джульетту», будучи специально классическим актером в России – он в полном одиночестве продолжал скитаться по России. Не пора ли подумать о том, что в современной революционной России такой исключительный художник, как Россов, должен быть поставлен в условия, которые хоть отчасти могли бы возместить нищету его скитаний и тщетность его неоправданных мечтаний»

И заветная мечта осуществилась – был создан театр имени Россова, который он возглавил. Однако удержать молодой коллектив в строгих пределах классического репертуара в то бурное время театральных и литературных новшеств оказалось невозможно.

В конце 1920-х годов возобновилось общение Россова с Мейерхольдом. У них наметились общие планы: Мейерхольд предполагал поставить «Антония и Клеопатру», главные роли исполнили бы Россов и Зинаида Райх. Однако этим планам не суждено было осуществиться.

И все же старый актер не оставлял своей мечты. В июне 1932 года он обратился в сектор искусства народного комиссариата просвещения с проектом «передвижного театра классического репертуара» и 28 июня был назначен руководителем такого театра, «не получившего ни копейки» субсидии. В июле 1934 года Николай Петрович писал Мейерхольду: «В конце сентября выезжаю в Москву и там приступлю сам уж лично, никому больше не доверяясь, к розыску тех энтузиастов, которые согласились бы ради Шекспира работать со мной пока «платонически», и если все пойдет так, как я мечтаю, то в декабре или ноябре надеюсь открыть мой зимний сезон «Макбетом». Однако театр просуществовал до июля 1936 года, когда был закрыт приказом председателя Всесоюзного комитета по делам искусств П.М. Керженцева.

Когда классический театр Россова был закрыт, он обратился с письмом… к Сталину. Конечно, он страшно рисковал – шел 1937 год. Но Николай Петрович рисковал в своей жизни не раз. Рисковал в юности, когда отправился в Петербург, чтобы прочитать свою поэму Александру III. Рисковал в молодости, когда без всяких рекомендаций, с двумя рублями в кармане, приехал в совершенно незнакомый город, предлагая себя в роли Гамлета. Теперь он рисковал вновь.

В письме говорилось:

«Конечно, эти личные «излияния» навряд ли бы стали читать его высокопревосходительство, его сиятельство, его светлость, его высочество, его величество, но пламенно хочу верить, что 20-й век в лице Вашем хоть пробежит всё посланное сейчас Вам, и если не защитит меня, то в своё время задумается над крепостническим состоянием театра до сих пор.

Позвольте надеяться, Вы не сочтете меня за такого подхалима, который так или иначе старается задобрить Вас, нет, я требую законного от бесчисленного начальства над комедиантами и несокрушимо убежден, что не может быть на всем земном шаре такой власти, которая бы в количестве 40-ка – 50-ти человек имела бы моральное право запрещать художнику, ничем не опороченному по суду, отдаваться своему призванию, не раз оправданному прямо стихийным успехом у публики больших городов.

Вся моя вина перед современностью, как я Вам, кажется, уже писал, что я крайне независим в моих эстетических и этических взглядах вообще на художественную область. И, может быть, только поэтому я доселе (я, без лишней скромности, специально классический актер, переводчик Шекспира, научный работник, причисленный Цекубу к высшей группе «А») задыхаюсь в проходной комнате, и мне не дают в настоящее время ни играть, ни писать и наконец не выпускают за границу, если я для новой России, по мнению властителей актерских судеб – нуль как актер[…]

Бога ради – умоляю Вас, не придавайте этому письму характер какой-либо на кого-либо жалобы. Никогда этой глубоко унизительной черты у меня не было. Пусть процветают самые злейшие отрицатели на посильное олицетворение образов гигантской поэзии Шекспира, но пусть сразу задушат меня или великодушно мне позволят дышать Шекспиром, предоставив только от публики ожидать мне с группой моих актеров или одобрения, или гражданской смерти.

Ведь я прошу только одного от комитета Искусств и без гроша правительственной субсидии:

Предоставлять право актеру Россову Николаю Петровичу в виде исключительности его репертуара и органической неспособности играть злободневные вещи иметь собственную группу актеров (на хозрасчете) для беспрепятственного исполнения в окрестностях Москвы и по РСФСР Шекспира, Гюго, Дюма, Гауптмана, Пушкина, Лермонтова.

Иосиф Виссарионович, весьма возможно, что на это Вам скажут: «кому Вы хотите помочь, ведь это больной, самообольщенный человек, политически безграмотный, старик, играющий молодые роли и т. д.»

Но неужели Вам снимок с меня в роли дон Карлоса еще только в 1932 г. ничего не скажет без слов? Тогда вообще нет правды на земле, по выражению пушкинского Сальери.

Неизъяснимо. Жду от Вас счастья.

Н. Россов».

В высшей степени замечательно это письмо, исполненное чувства собственного достоинства. Вместо восторженных признаний в любви к советскому строю и его руководителю – признание любви к искусству. И подчеркивание независимости – право артиста, «ничем не опороченному по суду, отдаваться своему призванию»

И выбор – «пусть сразу задушат меня или великодушно мне позволят дышать Шекспиром, предоставив только публике ожидать с группой моих актеров или одобрения, или гражданской смерти». «Мне не дают в настоящее время ни играть, ни писать и наконец не выпускают за границу, если я для новой России, по мнению властителей актерских судеб – нуль как актер».

Стремление Россова осуществилось. Была создана труппа «классического наследия» под его руководством, с которой он гастролировал по подмосковью, выезжал в другие города. Получил Николай Петрович и отдельную квартиру, в которой поселился с семьей – женой и двумя дочерьми, одна из которых была с мужем и детьми.

Мечта Россова воплотилась в написанном им в драматическом этюде «Каприз судьбы», рукопись которого хранится в Российском архиве литературы и искусства, с посвящением «Памяти народного артиста Иллариона Николаевича Певцова, могуществом театра победившего свой недуг очень тяжелый», герой которого осуществил заветное желание автора – сыграть за рубежом «Гамлета» на языке оригинала.

_______________________________________

*И.Н. Певцов , памятный по роли белогвардейского полковника в фильме «Чапаев»,страдал тем же недугом, что и Россов

В начале войны Николай Петрович вместе с семьей эвакуировался в Ташкент. «Я не бежал позорно из Москвы, а эвакуировался оттуда ради моих бедных внучек». Он не оставлял пера

В 1944 году Н. Россов решил вернуться из эвакуации в Москву. Однако осуществить это было очень трудно – въезд в столицу был закрыт. Тогда Николай Петрович отправил следующую телеграмму: «Москва. Кремль. Сталину. Расстреляйте или верните Палладина Шекспира! Николай Россов». К нему приехали из местного Наркомата связи, просили смягчить текст. Но он остался неумолим: «У нас свобода слова. Каждый вправе писать вождю то, что считает нужным!». Телеграмма была отправлена без изменений. Его действительно немедленно вернули в столицу

30 января 1945 года Россов умер в Москве от воспаления легких. В некрологе, посвященном его памяти, подписанном А.А. Яблочковой, А.Я. Таировым, З.Д. Турчаниновой, М.М. Морозовым В. Л. Юреневой и другими, говорится: «Его дебют в роли Гамлета был фееричен и сказочен. С этого дня имя Россова для России стало именем русского трагика. В лице Николая Петровича Россова от нас ушел благородный рыцарь без страха и упрека трагической музы, Дон Кихот трагического театра, для которого Шекспир был первой любовью, которую он пронес через всю творческую жизнь и на алтарь которого он принес много жертв, творческих мук и страданий».

Прах Николая Петровича Россова покоится на Новодевичьем кладбище.