Побитая собака

Весь день шёл снег. Света смотрит в окно. Не выдерживает, накидывает пальто. Морозный воздух встречает девочку колючими кристалликами застывшей влаги, которые вонзаются в щёки. Света поднимает воротник и уже хочет вернуться. Окидывает взглядом дорожку и замечает вдалеке на белом заснеженном фоне тёмный силуэт. Это мужчина. Он идёт твёрдой, но какой-то неуверенной походкой, ссутулившись, пряча лицо в воротник, края которого сжимает в кулаках. Ветер раздувает густые чёрные, как смоль, волосы, ероша, перемешивая с остатками снежной пыли. От этого виски его словно покрылись сединой. Мужчина направляется в её сторону. Это папин брат, дядя Витя. Свете нравится дядя Витя, он привозил ей из плавания жвачку, и не только. И вообще он добрый и весёлый. Но сейчас он не такой, как раньше.

Дядя Витя делает шаг на ступеньку, поднимает заросшее щетиной, потускневшее лицо. Смотрит на Свету отрешённым взглядом.

— Привет.

Отпускает один конец воротника и протягивает Свете руку. В прорези разъехавшихся лацканов виднеется полосатый шарф. Широкие жёлтые полосы чередуются с узкими чёрными. Шарф тонкий, совсем не для зимы.

— Это папин шарф!

В протянутую руку сыпется снежная крошка, её тут же сдувает ветер. Ладонь у дяди Витя большая, широкая.

— Да? Тогда возьми.

Он стягивает шарф петлёй через голову, полосатые концы со свалявшейся бахромой сопротивляются, не желая покидать своё укрытие. Дядя Витя резко выдёргивает шарф из ворота. От рывка вместе с шарфом отлетает верхняя пуговица на пальто. Падает в холмик снега у ног. Света смотрит на длинную чёрную нитку, оставшуюся висеть на месте пуговицы. Чувство стыда охватывает так сильно, что хочется плакать. От досады, от напрасно сказанных слов, от жалости к этому неухоженному, похожему на побитую собаку, человеку.

Поздно вечером, она никак не может забыть ту сцену на крыльце. Жёлтый с чёрными полосками шарф не даёт уснуть. Света ещё не знает, что это называется муками совести. Не знает, но чувствует. Скрипнув, дверь осторожно приоткрылась, впустив в комнату отрезок света и мамин силуэт. Мама подходит к огромному старому дубовому шкафу, с большим во весь рост зеркалом на дверце, поворачивает ключ в дверце и, перед тем как отворить створку, оглядывается. Света тут же зажмуривает глаза, притворяясь спящей. Дверца осторожно разворачивается, Света приоткрывает глаза и наблюдает, как мама достаёт из шкафа старый потрёпанный портфель. Мама достаёт из портфеля пачку каких-то бумажек, перебирает, вынимает три, на мгновение замирает, потом, покачав головой, возвращает одну назад и снова кладёт пачку в портфель. Дверца шкафа, описав дугу, возвращается на своё место, ключ прокручивается в обратном направлении, две бумажки тонут в кармане маминого передника.

Выходя из комнаты, мама оставляет дверь за собой чуть приоткрытой. В образовавшейся щели можно разглядеть часть кухни, профиль жующего хлеб отца и сизый дымок сигареты, вальяжно витающий по кухне.

— Вот. Больше не дам, не проси, — слышит Света тихий мамин голос. — Тут тебе на неделю должно хватить. Приходи в воскресенье, получишь ещё столько же. И постригись. Смотри, зарос совсем.

— Ладно, — голос дяди Вити ни сердитый, ни весёлый. Никакой. — Пойду я.

Что-то скрипнуло и в просвете кухни замелькали полоски фигур. Шорох в предбаннике и хлопок закрывшейся входной двери, известили о том, что дядя Витя ушёл.

— Странно. Почему именно тебе он доверил свои деньги?

— А кому ему доверить? Мамаше, которая его семью разрушила?

— Женя, но ведь она её с любовником застала. Что, по-твоему, ей надо было делать? Молчать?

— Может и смолчать. Что значит — застала? Почему сразу с любовником? Может это коллега по работе. Ну, сходили в кино…

— Под ручку?

— А Витька ваш святой? По полгода в плавание. Так я и поверила.

— Ну, не знаю. По-моему, мать всё правильно сделала, правду сказала.

— Правду? А Юрке на работу тоже правду написала? За эту её правду его из партии исключили и с должности сняли. Ты хоть понимаешь, что ваша мамаша вам всем жизнь только портит своей «правдой».

— Ты просто её не любишь.

— А за что мне её любить? За что? За то, что топором чуть не зарубила?

— Всю жизнь будешь помнить?

— Буду. Она-то сама кого любит? Кого? Она детей твоих, внуков своих, любит? Нет.

— Тише. Детей разбудишь.

Полоска света исчезла, приглушив голоса.

Проснувшись утром, Света первым делом выбежала в коридор. На вешалке в предбаннике на вздёрнутом носике алюминиевого крючка жёлто-чёрной змеёй свисал папин шарф.

Вы прочли отрывок из повести "Непрощённое воскресенье". Полностью книгу Елены Касаткиной вы можете прочитать на Ридеро, Литрес, Амазон и Букмейт.