Белый парус Эсте-Вальи

Прошло очень много времени, нельзя поручиться за историческую точность всех изложенных здесь событий, поэтому изменены имена, географические названия, но несомненно одно – эти события действительно имели место быть и на самом деле были ещё более невероятными и драматичными.


Белый парус «Эсте-Вальи"


Меня не поминайте с укоризной,
Если увлёк рассказом хоть немного
Мужчину, насмотревшегося жизни,
И юношу, пред кем ещё дорога.

Артур Конан Дойл


Небольшой каменный мост перед воротами в форт Жерар был взорван. После авианалёта штурмовиков батальон «Кобра» покинул свою базу, не дожидаясь танковой атаки. Мы проникли в форт через тыловую потерну – подземную галерею. Я нёс рацию, лейтенант Креспо – пулемёт с боезапасом. Мигель Сото задержался у машины, догнал нас, прихватив автоматы.
 
Это был небольшой старинный форт, сделанный по типу бастионных крепостей. Последние десятилетия он, в основном, использовался, как склад, но подполковник Альберто Брукс решил, что он как нельзя лучше подойдёт для его спецбатальона.
Пройдя до конца под арками главной галереи мимо многочисленных дверей, ведущих в казарменные и вспомогательные помещения, мимо фортовой часовни, мы подошли к лестнице, ведущей на верхний уровень. Рядом была дверь в следующую галерею, через которую можно было попасть к другим фортификационным сооружениям.

Поднявшись наверх, мы увидели ещё одну лестницу, ведущую в наблюдательный пункт и выходы на валганги – горизонтальные площадки для размещения орудий. Там мы обнаружили брошенную резервистами  двадцатитрёхмиллиметровую зенитную установку. Рядом был неизрасходованный боезапас. Правильно, зачем в джунглях зенитная пушка? Лишняя обуза. Больше никакого вооружения оставлено не было.

Мы переместили зенитку так, чтобы под прицелом была дорога. Мигель снизу принёс воды. Присели на валявшиеся тут же ящики. Форт пострадал от бомб, но значительно меньше, чем тот, что занимал наш штаб. Я подумал, что он ещё не один такой налёт выдержал бы. Не знаю, как у этих резервистов, что ушли отсюда, но из штабного форта нас выбили только потому, что не осталось патронов. Все боевые машины были повреждены. Все позиции оставлены, кроме этого форта, который морпехи всё равно возьмут, через час или через пять часов. Но мне нужно было дождаться связи. Я с надеждой посмотрел на рацию. Подвинул ящик и навалился спиной на стену. Неплохо было бы поспать минут двадцать. Мы все не спали уже почти трое суток. Вспомнил, как десять лет назад я покидал этот остров. Мою вторую родину. Или первую?  А впрочем, судите сами…

– 1 –

Вот это и случилось. Именно так, как я этого хотел. В Союз мы летим все вместе.  Отец, служивший консулом в Эставалье, получил распоряжение прибыть в Москву, чему я был несказанно рад, ведь школа была позади, и нужно было поступать в вуз. Если до этого дня у меня была возможность выбора, где продолжать образование: в Эсте-Валье – столице нашей республики – Эставальи, в Гаване – столице Кубы, или мне пришлось бы одному отправляться в Союз, ведь мама отца одного бы не оставила, то сейчас всё было ясно.

С острова на остров нас вместе с нашими четырьмя чемоданами доставил военный вертолёт с санитарными опознавательными знаками. Мама всегда была против вертолётов, но в этот раз выбора не было. Катером мы просто не успевали на рейс Гавана-Шеннон-Москва, который выполнял советский авиалайнер  Ил-62 .

Моё впечатление от полёта было несколько двойственным. С одной стороны, он мне показался долгим, не терпелось увидеть Москву, с другой стороны – время прошло быстро, я спал, как сурок, шум авиационных двигателей действовал на меня усыпляюще. А может, причина была в моём возрасте и отменном здоровье. Родителям моим спалось плохо, даже маме, хотя она была на семнадцать лет моложе отца. Запомнил я только посадку в Ирландии, про себя подумав, что мы уже на пороге дома, поскольку были в Европе.

  Так или иначе, через девятнадцать часов после вылета из Гаваны мы были уже в Шереметьево-2, а ещё через два часа – в квартире, которую предоставил МИД, а друзья отца подготовили её, как могли, к нашему приезду.

Фронтовой друг отца, Николай Гаврилович, которого я и мама звали дядя Коля, а отец – просто Коля, встретил нас прямо на квартире и помог занести чемоданы. Вернее, чемоданы занёс его водитель. Дядя Коля был генерал-лейтенант. С отцом они дружили с 1942-го года. Георгий Боев, мой отец, был командирован из Москвы в объединённый штаб партизанских отрядов, а Николай Самохин, дядя Коля, был минёром в партизанском отряде. После войны мой отец пошёл по дипломатической линии, а Николай Гаврилович закончил военное училище, а затем и Академию.

Немного отдохнув, отец отправился в МИД, я принялся разбирать багаж, мама – составлять список самого необходимого, что нужно было купить в первую очередь. Нам предстояло жить на новом месте.

– 2 –

Как я ни готовился к встрече со столицей, как ни ворошил воспоминания далёкого детства, всё равно я увидел город, которого не представлял. Несмотря на то, что Москва готовилась к Олимпиаде, и поток приезжих был ограничен, всё равно она мне показалось многолюдной и огромной. Ещё бы, ведь в ней мог поместиться не один десяток таких республик, как Эставалья.

Но особенно задумываться о «дистанциях огромного размера» было некогда, мне предстояло определиться с вузом и сдать вступительные экзамены. Ещё совсем недавно казалось, что я точно знаю, где буду учиться. Многие мальчишки, что живут вдали от моря, мечтают стать моряками, я же, живя на острове, где не было ни одного танка, мечтал стать танкистом. С детства меня привлекали броня и огневая мощь этих боевых машин. Поэтому я и собрался поступать в военное танковое училище.

На этом пути у меня возникли сразу же два препятствия. Во-первых – мой рост, я оказался значительно выше того стандарта, что был установлен при приёме в танковое училище. Здесь мне обещал помочь генерал-лейтенант Самохин – дядя Коля. Во-вторых, мама вовсе не хотела, чтобы единственный сын жил четыре года в казарме, а не в её квартире. Здесь генерал был бессилен, помочь  мне мог только отец, а он молчал, выдерживая паузу, пока мы с мамой спорили, приводя друг другу аргументы, один убедительнее другого.

Когда я затевал с ним разговор о моём предстоящем поступлении в училище, отец внимательно меня выслушивал и тут же задавал мне вопрос, мало имеющий отношения, как мне тогда казалось, к решению конкретной задачи:
– Скажи мне, сын, как ты считаешь, к чему у тебя есть настоящее призвание?
Я, немного стушевавшись, принимался эмоционально доказывать, что именно к ним, к танкам, к этим бронированным машинам войны, у меня и есть настоящее призвание.
Отец, не удовлетворённый моим ответом, меня останавливал:
– Кирилл, ты всё время пытаешься ответить на вопрос «куда пойду», но не отвечаешь на вопросы «кем буду», «каким буду», «что буду делать»…

Я перебивал его:
– Папа, сейчас моя цель – поступить в училище, и я должен успешно решить эту задачу…
– Успех – это путь, а не цель, потому вопрос «кто я буду» важнее, чем «куда я пойду»… Согласись, что человек, сделав выбор, не должен впоследствии в нём разочароваться,  должен уважать  своё призвание, мало того, должен заставить других его уважать. А что нужно для этого? Для этого нужно быть лучшим в своём деле, или, по крайней мере, одним из лучших.

– Неужели ты сомневаешься, что я могу быть одним из лучших? Вот ты же был во время  войны одним из лучших. Вон у тебя орденов сколько!
– Да, но я же никогда не ставил себе цель – воевать.
– А какую ты ставил цель? Кем ты хотел быть?
– Мостостроителем я хотел быть. Закончил техникум. Когда началась война, командовал сапёрным подразделением. А потом готовил подрывников-диверсантов, которые взорвали десятки мостов. А я так ни одного и не построил…
– А почему?
– А ты сам знаешь. Потом меня партия направила на другое поприще, на дипломатическое. И это, как сегодня ни кажется странно, совпало с моими внутренними убеждениями. К тому времени я уже точно знал, что лучше войну предупредить за столом переговоров, чем потом пытаться её остановить силой оружия.

– Зачем же ты меня сейчас отговариваешь, чтобы я самостоятельно сделал свой выбор?
– С чего ты это взял? Выбор ты в любом случае сделаешь самостоятельно. Я тебе даю дополнительную информацию к размышлению. Один мудрый человек, не помню уже кто, сказал: «Призвание – есть течение, которому полезно учинить препятствие, чтобы понять, река это или только ручеёк».
– Папа, ты это серьёзно? Какой в этом смысл?
– А смысл в том, что у каждой профессии, как у медали, есть две стороны. Так вот ты видишь только одну, а оборотная сторона – это и есть та цена, которую ты заплатишь за свой выбор. Заплатить всё равно придётся, вопрос только в том, чтоб ты не считал это той самой ошибкой, которая сломала твою судьбу. Так что думай, сын, думай, тебе решать!

После разговоров с моим старым мудрым отцом, а он мне казался старым, ведь ему уже было почти шестьдесят, так вот, после таких бесед, мой взбудораженный мозг начинал усиленно перебирать варианты моего дальнейшего пути. Это, впрочем, было недолго, потом я вновь хватался за учебники, ведь экзамены сдавать нужно в любой вуз. Это теперь, спустя годы, я понимаю, отец пытался мне внушить – самое главное призвание человека в том, чтобы найти себя, найти своё настоящее место. Но не пытаться себя реализовать в том, что за тебя и без тебя успешно сделают другие. Не быть по жизни тем бойцом, потери которого отряд не заметит.
 
Время летело быстро, в тот день, когда мне исполнилось семнадцать, мы сидели в гостиной впятером: наша семья и генерал Самохин с женой – Зинаидой Андреевной. Спустя некоторое время, разговор естественным образом зашёл о моём дальнейшем обучении. И тут мой отец впервые высказался конкретно:
– Если ты не остыл к своей мечте, к танкам, то для того, чтобы быть к ним ближе, не обязательно поступать в военное училище, где готовят командиров подразделений, можно поступить в гражданский ВУЗ, где есть факультеты, на которых готовят инженеров-конструкторов боевой техники.

Вариант был неожиданным, и у меня возникло много вопросов, но отец уже, видимо, всё узнал и отвечал обстоятельно. Последний вопрос я задал уже по инерции, лишь бы что-нибудь ещё спросить:
– А если я всё-таки захочу служить в армии?
Дядя Коля хохотнул:
– А это вообще не проблема! Ты ведь и после гражданского ВУЗа лейтенантом будешь. Во всех этих институтах  военные кафедры.

И я согласился с вариантом, предложенным отцом. Говорили они с генералом очень убедительно, а мне надоела неопределённость. Отец всё рассчитал. Он и в семье умел быть дипломатом. До вступительных экзаменов оставался месяц.
 В выбранный мною ВУЗ конкурс был достаточно высоким, но за результат вступительных экзаменов я не волновался – считал, что подготовка моя достаточна для поступления. Несмотря на то, что учился я в общеобразовательной школе Эсте-Вальи – советские учебники я уже тогда изучил от корки до корки, по литературе меня готовила моя мама, а по физике и математике – молодой профессор тавальянского университета  Эктор Мора.
В институт я поступил без проблем, но после поступления возникла другая проблема. Опять предстояло выбирать.

– 3 –

Мои метания начались после зачисления, когда предстояло выбрать вид спорта, которым я буду заниматься. Поскольку на своей малой родине я увлекался футболом и боксом и имел, как мне казалось, определённые успехи, то первым делом к этим тренерам я и обратился.

 Узнав на кафедре физкультуры расписание, я явился на стадион, где проходила тренировка футбольной команды нашего института. Вместе со мной туда пришли десятка два первокурсников, желающих заниматься футболом. Тренер построил новичков и объявил, что сегодня он проведёт отбор во второй состав институтской сборной, а те, кто отбор не пройдёт, будут заниматься у другого тренера. После разминки  мы пробежали стометровку. Спринтером я был не ахти каким, хотя из двенадцати секунд я выбежал, но некоторые ребята бегали быстрее. Тренер записал в блокнот все наши результаты, и мы начали работать с мячом.

Когда стали пробивать пенальти, я решил, что пришло время себя показать – удар у меня был сильным. Первый я пробил прицельно в левый нижний, вратарь не угадал направление и упал вправо. Ещё четыре удара я выполнил, особенно не прицеливаясь, лишь бы ближе к штанге, рассчитывая главным образом на силу удара. Расчёт оправдался, только один раз вратарь достал мяч, но не удержал, и мяч вкатился в ворота. Я видел, как тренер опять что-то записал в свой блокнот.
Через два часа он снова нас построил и объявил, что отобрал десять человек во вторую сборную и зачитал фамилии. В самом конце списка прозвучала и моя.
 Вроде бы радоваться надо, что взяли, однако во мне заговорили амбиции – меня не устраивало то, что вторая сборная института практически не участвовала в соревнованиях, проводила, в основном, товарищеские встречи. Поэтому я решил на следующей неделе  сходить к боксёрам.

В зале бокса было два ринга. На них уже работали «старички». С новичками тренер вначале беседовал. Тех, кто раньше вообще не занимался, он записывал в секцию для начинающих и приглашал прийти в назначенный день. Ребят, которые уже имели боксёрские навыки, он смотрел в тренировочных боях – спаррингах.
Парень, с которым меня поставили в спарринг, на мой взгляд, был мастером спорта, никак не ниже. Сколько я ни старался, попасть не удавалось. Он пропустил только один мой удар, за что я тут же получил три ответных.

После тренер мне выдал заключение:
– Молодец! Двигаешься очень мягко, грамотно двигаешься. Ногами владеешь – это главное. Защита у тебя никакая. Удар сильный, но надо, чтоб ещё и точный был. Дистанцию надо чувствовать. Одной силой в боксе ничего не добьёшься. Будешь заниматься, толк будет. Приходи в секцию. Скоро внутривузовский турнир. Кто из начинающих будет готов, допустим до соревнований. Всех там и посмотрим.

Так я оказался на перепутье. Нужно было выбирать, чем дальше заниматься – боксом или футболом. На два вида при интенсивной учёбе времени не хватит.
Вскоре, разговорившись с одним из своих сокурсников, узнал, что  у него аналогичная проблема: не может выбрать между баскетболом и волейболом. Он меня спросил, что бы я выбрал на его месте. Почему бы не дать совет, коль его просят?
– Я бы на твоём месте выбрал баскетбол, всё-таки там бегают, больше перемещаются, значит, интереснее, – недолго думая, подсказал я ему.
¬– Да, – согласился он, – это аргумент. Тогда и я тебе дам совет – иди в кикбоксинг. Ты ведь говорил, что оба тренера отметили у тебя хороший удар – и рукой, и ногой. Вот и соединяй эти два искусства. Этот вид сейчас набирает популярность.
– Популярность-то он набирает. Но у нас в институте не культивируется. Про него на кафедре физвоспитания ничего не говорили.
– Ха! Ещё как культивируется. Так же, как и карате, только полулегально. Поэтому на кафедре про них и не говорят. Ты иди сразу к тренеру, у ребят спросишь, где они занимаются.

Я решил, что ничего не потеряю, если познакомлюсь с новым для себя видом спорта и, узнав, когда занятия, отправился на кикбоксинг. Тренер там был молодой – наш студент пятого курса. Я сразу понял, что он влюблён в это единоборство. Группа была небольшой, но каждый был убеждён, что за этим видом спорта большое будущее. Забегая вперёд, скажу, что коллектив мне понравился. Тренера звали Павел. После двухчасовой тренировки он, до того не сказавший мне ни слова, подошёл ко мне:
– Ну, что, я вижу, в спорте ты не новичок. Все данные у тебя есть: руки и ноги длинные, реакция хорошая, растяжка… Тебе нужно вырабатывать чувство ударной дистанции. Давай заниматься! Сразу скажу, нам нужны фанатики. Только так сможем чего-нибудь добиться. За рубежом уже лет шесть как официально признали кикбоксинг, а у нас… Та же история, что с карате. Пока полуподпольно, всё на энтузиазме.

Может быть, Павел мне понравился своей фанатичной верой в успех, может быть, сыграло роль, что коллектив был небольшой, и отношения дружеские, только я остался в кикбоксинге надолго и к концу обучения в институте уже входил в десятку лучших спортсменов города.

– 4 –

Не скажу, что учёба мне давалась совсем легко, потому что к теоретическим дисциплинам у меня особой тяги не было. Мне одинаково были скучны как математика с химией, так и история КПСС с философией. Интереснее стало учиться, когда начали читать теоретическую механику, динамику, устройство боевых машин и вооружение. Но по-настоящему в своей тарелке я чувствовал себя на военной кафедре. Там нам давали предметы, которые я обожал: история войн, военная топография, тактика применения боевых машин, управление и разведка.

Годы учёбы в институте были настолько насыщены, что пролетели, как мне показалось, быстрее, чем школьные. Занятия спортом занимали всё  немногое время, что оставалось от учёбы.
Николай Гаврилович Самохин регулярно интересовался, как идут мои дела. Видимо, ему было не всё равно, как учится сын его друга. К тому же он и сам заканчивал танковое училище. Поэтому к  концу учёбы я уже знал, что буду служить в армии.
Когда я надел лейтенантские погоны, война в Афганистане уже шла пятый год. Первый раз я там оказался в командировке  в составе группы специалистов по бронетанковой технике.

К моменту моей командировки количество танков в Афганистане было уже наполовину меньше, чем в 1980-м году, так как танковые полки были выведены. Войскам для выполнения боевых задач хватало танковых батальонов в составе мотострелковых частей, потому что применение их было ограничено. В горах танкисты не могли полностью использовать боевые возможности своих машин, в «зелёнке» танки вязли в рисовых полях. Поэтому они применялись только для охраны объектов и во время действий на небольших равнинах, где машины могли развернуться.
В разы больше в Афгане было легкобронированных машин второго эшелона: БМП и БТРов. Именно по проблемам этих машин и прибыла наша группа, в которой были специалисты по вооружению, броне и силовым передачам. Недостатки БМП-1 были учтены в конструкции БМП-2, которая лучше себя показала в боевых условиях. Мы дорабатывали уже эту машину.

Вернувшись из командировки, я сразу же позвонил генералу Самохину и попросил его, чтобы он помог мне отправиться во вторую командировку  непосредственно в боевую часть, мне не терпелось испытать себя не только в роли инженера, но и в роли командира. Видимо, гены давали себя знать, ведь и отец, и дед, и прадед по отцовской линии – все были боевыми офицерами.
Так я оказался в Афгане заместителем командира батальона, а через четыре года отбывал  домой уже с должности начальника штаба полка.

– 5 –

Наверное, нет надобности говорить тому, кто помнит те годы, что Советский Союз восемьдесят пятого и восемьдесят девятого года – это две разные страны. По-другому и я себя ощущал. И не только потому, что сам был уже не молодой выпускник института, а прошедший войну боевой офицер, а потому что остро ощутил свою ненужность.

Это чувство мне до того было незнакомо, что я даже не знал, как реагировать. Нет, никакой обиды я не чувствовал, скорее некоторое удивление. Будучи в отпуске, время я проводил, валяясь на диване, изредка выбираясь на встречи с друзьями по институту или по службе в Афгане, проходившие, как правило, в ресторанах, а там уже сидела, вылезшая из всех щелей шантрапа, которую раньше можно было увидеть только в подворотне.
Лишь один раз маме удалось вытащить нас в Большой театр на её любимую Майю Плисецкую. Чтобы подарить ей приятный вечер, мы с отцом посмотрели балет «Кармен-сюиту», о чём я, конечно, не пожалел, вечер в театре перенёс меня в другую атмосферу, хотя бы на короткое время.
 Атмосфера театра – явление особое, она создаётся архитектурой, обстановкой и всем остальным, начиная с вешалки. Сколь ни был я далёк от балетов девятнадцатого века, но смотрел с удовольствием и с двояким ощущением: праздника и пребывания в музее.
 
На улицах Москвы были другие ощущения и другая атмосфера. Люди ходили на митинги, как на работу, заранее заготавливая плакаты: «Егор, ты не прав!» «Долой Лигачёва и его клику!», «Руки прочь от Гдляна и Иванова!».
Арбат, гнездо московской гласности, был полон экстравагантных художников, «психотропных» поэтов, торговцев сувенирами и порнографией, и просто жуликов.
Очереди были везде: от киосков «Союзпечати» до овощных магазинов. Если очередь за газетами я воспринимал естественно – люди с утра хотели получить порцию свежей информации, чтобы было, что потом пережёвывать весь день с соседями и коллегами, то очередь за бананами и огурцами у меня вызывала приступы гомерического смеха, особенно когда продавец кричала: «Граждане в конце очереди, больше не стойте! Бананы кончаются!» Может быть, сказывалось детство, проведённое в банановой республике? А может быть, мне казалось смешным, что бананы были зелёные, а огурцы и газеты – жёлтые?

Иногда в гости приезжал дядя Коля, и мы с ним и с отцом проводили долгие часы в разговорах, сидя в гостиной, где когда-то он благословил меня на военную стезю. Генерал-лейтенант Самохин был уже в отставке, как и мой отец, но информацией старики владели в достаточной степени, поэтому и разговоры наши оптимистичными не были. Страна неизбежно катилась в политическую яму.

 Посмотрев очередной «Взгляд» с Владом Листьевым сотоварищи, дядя Коля ворчал:
– Этим «акулам пера» ветром перестройки крышу сносит. Они, видимо, слова о том, что СМИ – это четвёртая власть воспринимают буквально. И теперь им мало свои перья продать задорого, они на полном серьёзе хотят соревноваться с теми, кто действительно власть за ниточки дёргает. Ох, ощиплют их тушки до единого пёрышка!
Интересовали и меня, и отца события не только в Союзе, но и в далёкой  Эставалье. А там в результате последних выборов, проведённых в этом году, президентом стал Николас Риверо, который был в народно-революционном правительстве Эставальи самым молодым министром. Я и об этом не знал – что он был министром.  Много чего не знал, пока воевал.
 
Дело в том, что Николас учился со мной в одной школе, только двумя классами старше. Мы в одной команде играли в футбол и были, если не близкими друзьями, то хорошими приятелями. Он был в числе пяти моих друзей, которые пришли проводить меня, когда наша семья отъезжала в Союз. В то время он уже был студентом университета.
 Немало удивившись и порадовавшись за своего приятеля, я отодвинул эту новость на второй план, но через некоторое время отец меня огорошил:
– Кирилл, друг твой в Москве, мне товарищи из МИДа сказали…

Я даже не сразу сообразил:
– Какой друг?
– Твой амиго – президент Эставальи …
Признаюсь, эта новость меня взволновала. Подумал, что неплохо было бы увидеться.
– А что его привело в Москву? По-моему сегодня нашему перестроечному правительству наплевать и на Кубу и, тем более, на Эставалью…
– Ну, камарадо Риверо тоже не держится радикально социалистического курса. Наряду с тем, что дружит с Фиделем, побывал с визитом в Штатах, был в Лондоне, теперь вот в Москве. Пытается придерживаться прагматичной многовекторной политики.
– Не знаешь, надолго он здесь?
– Не знаю. Думаю, ненадолго. У меня спросили разрешения дать ему номер телефона, я разрешил.

– 6 –

Николас позвонил на следующий день, и мы встретились. Он подъехал под вечер, я встретил его на улице. Приехал он совсем не по-президентски, на «Волге», сидя рядом с водителем.
 
Прохожие, наблюдавшие нашу встречу, вероятно, подумали – вот встретились два брата после многолетней разлуки. Собственно, так оно и было. Не виделись мы десять лет, а встретившись так далеко от Эставальи, поневоле ощутили себя не просто приятелями, а родственниками. Да и наш карибский темперамент давал о себе знать. Я ведь тоже считал себя наполовину тавальянцем.

Николас, конечно, изменился сильно. Но, встретив на улице, я бы узнал его мгновенно. Та же самая улыбка, те же франтоватые усы. Разве что гуще стали, да ещё бородку отпустил. На голове появились седые волосы, но борода чёрная. Про меня, наверное, он тоже подумал, что я изменился. Ведь не помолодел же я за эти годы. Да и шрам от глаза к скуле мне красоты не прибавлял.
Мы поднялись в нашу квартиру, где Ник, как его называла моя мама, стал уже обниматься с моими родителями.  Мама, зная, что время Николаса ограничено, сразу же пригласила к столу. Во время нашего раннего ужина, или позднего обеда, разговаривали об общих знакомых, расспрашивали гостя о его семье. Политики не касались. Если захочет, сам скажет.

 Риверо вскользь затронул эту тему, сказав, что времена меняются, меняются наши страны, и приходится меняться нам. Мы с отцом его прекрасно поняли. Он упреждал некоторые неудобные вопросы, думая, что кто-нибудь их задаст. Но ни я, ни отец на провокационные темы разговаривать не собирались. Мне разговоры о политике и о перестройке надоели. Сидя с сослуживцами по вечерам в кабаках, только об этом и говорили. А из отца вообще трудно что-либо вытянуть. Нужно время, чтобы он высказался конкретно. Вот и в этот раз он отпустил весьма дипломатическое замечание:
– Времена всегда меняются, и, безусловно, твоя работа – это искусство возможного, как говаривали умные люди. Так что здесь главное – отличить это возможное от того, что невозможно. Грань тонкая… Что я могу тебе совершенно точно сказать, так это то, что мы уверены, в твоём патриотизме и благих помыслах. Поэтому искренне желаем успеха.
 
Президент даже такой маленькой страны без дела друзей не навещает. После того, как Риверо попрощался с моими родителями, он попросил меня проводить его до кубинского посольства, и там за чашкой кофе состоялся ещё один разговор.
Николас принялся рассказывать об обстановке на острове. О том, как только он сделал первые шаги к демократизации управления страной, у него появились противники. И теперь парламент, который обязан ему, президенту Риверо, своим существованием, из помощника в проведении реформ, так необходимых для экономического развития Эставальи, превратился в тормоз, в место для озвучивания популистских идей и демонстрации амбиций депутатов, ещё недавно обещавших избирателям положить животы за народ. В правительстве то же самое. С той лишь разницей, что там его противники своё дело делают молча.
– Чертовски не хватает своих людей, не хватает профессионалов. Все готовы в чём-то участвовать, куда-то бежать, выступать с трибуны, но большинство не умеют делать дело. Даже учиться на собственных ошибках не умеют. Кирилл, ты ведь специалист по бронетанковой технике?
Я уже давно понял, куда он клонит. Но не мог понять другого, зачем ему нужен такой специалист, как я?

– А у тебя что в армии появились танки? – вопросом ответил я. – Насколько я помню, в Эставалье все милитаризованные структуры представлены полицией, береговой охраной и ротой охраны правительства.
– Шесть лет назад, после прихода к власти Народно-революционного правительства, по договору с команданте Фиделем были созданы вооружённые силы. В Эставалье, кроме упомянутых тобой подразделений, появилась партийная милиция и Народно-революционная армия. Основной армейский костяк – это всего лишь тысяча человек личного состава. Но есть БТРы, БМП, БМД… Ваших советских инструкторов отозвали с началом перестройки. Если сейчас проводить сокращение вооружённых сил, значит, поссориться с военными, поссориться с Фиделем. А я не хочу отказываться от социалистического курса. Как у вас теперь говорят, я за социализм с человеческим лицом…
– У нас теперь говорят одно, делают другое… И предают вчерашних друзей одного за другим!
– Политика разная бывает. Я о другом, готов ли ты мне помочь? Эставалья для тебя не чужая страна! Ты полжизни у нас прожил…
Он знал, на что давить. Да я, как только увидел его, готов был сорваться и уехать хоть сегодня из перестроечной Москвы. Но я не понимал, что я там буду делать? Как долго я там пробуду? Это ведь политика! Карибская политика. Сегодня ты на коне, завтра в тюрьме. Это в лучшем случае. А то и с революционной пулей в голове… Или с контрреволюционной? Впрочем, потом без разницы.
– Николас, я ведь специалист, несколько подрастерявший квалификацию. Последние четыре года материальной частью не занимался. Всё больше при штабе…
– Знаю, Кирилл, знаю. Я всё про тебя знаю! Главное, чтобы ты дал согласие. Остальное – мои проблемы.

Вон даже как! Обо мне наведены подробные справки. Что ж, так даже проще. Решение мной было уже принято. Но президенту Риверо я сказал:
– Дай до утра подумать. С отцом нужно поговорить.
Он меня понял, и, как я потом узнал, уже с вечера дал отмашку на подготовку документов.

– 7 –

Разговор с отцом был откровенным и недолгим. Когда я рассказал о сделанном мне предложении вернуться в Эставалью, он не удивился. Видимо, благодаря своей прозорливости и  осведомлённости, он предполагал нечто подобное.
– Кирилл, я уверен в одном, в ближайшем будущем ничего хорошего армию не ждёт. Скорее всего, военных втянут в какие-нибудь внутренние разборки, во всяком случае, постараются это сделать. Так уж лучше делать дело там, где ты нужен, куда тебя приглашают, чем здесь метаться между баррикадами…
Собственно в его ответе я не сомневался. Вместе мы объяснили маме необходимость моего отъезда.

В штабе округа кадровики уже знали то немногое, что им нужно было знать. Я подписал все бумаги и поехал дальше по всем инстанциям, что необходимо было пройти со всеми их инструкциями и бюрократией.
Через две недели я вылетел в Гавану. С родными я простился дома. В аэропорт меня проводили два человека из министерства. Как я понял, это были контрольные проводы.

На Кубе меня никто не встречал, я позвонил Риверо. Ответил его секретарь, он сказал, где меня будет ждать катер. В ожидании его я успел зайти в советское посольство на Кубе, передать письма и переодеться. Горячий и влажный воздух, обнявший меня ещё в аэропорту Хосе Марти, заставил сменить одежду.
Через несколько часов катер действительно прибыл и, забрав меня, взял курс на Эставалью. Вскоре к нашему катеру справа по борту пристроилась группа  дельфинов. «Эскорт» белых дельфинов в ярко-синих волнах смотрелся очень эффектно. Я счёл это доброй приметой. Несколько минут они сопровождали нас, потом сменили курс и исчезли за горизонтом.
 
Кто возвращался на свою малую родину после десятилетнего отсутствия, тот поймёт охватившее меня чувство, когда я увидел изумрудный остров в лазоревом море. Волна была небольшая, и у берегов я заметил несколько парусников.
– Новое увлечение молодёжи – парусный спорт, – пояснил командир катера.
– Наверное, дорогое удовольствие? – спросил я.
– Маленький парусник, даже с мотором, не дороже автомобиля. Конечно, большинству и автомобиль недоступен.
Как только вошли в бухту, перед нами предстала столица острова – Эсте-Валья, город моей юности. Белые, красные, жёлтые пятна домов, окутанные яркой зеленью, пёстрыми волнами растекались в стороны, карабкались вверх по разнокалиберным склонам и останавливались на самом верху, где синее небо строго отчёркивало всю эту разноцветную картину, допуская к себе лишь белый цвет облаков, лениво плывущих над островом, видимо, из солидарности с его вековой неспешной жизнью. Причалы были свободны. На рейде стояли только два кубинских сухогруза.

Встречал меня молодой офицер в форме лейтенанта тавальянской армии. Я заметил некоторую растерянность его, когда сошёл с катера. Видимо, он ехал встречать солидного военного. Я же, в своей экипировке, с двумя спортивными сумками, более походил на прибывшего для участия в соревнованиях по теннису. Немного притормозив, он всё же поприветствовал меня как старшего по званию и на английском пригласил в машину. В ответ я протянул руку и после рукопожатия заговорил на той неповторимой смеси испанского с английским, приправленной французским, словечками из креольского и портовым сленгом, на которой говорило население Эсте-Вальи. То население, что живёт именно в столице, но не в глубине острова.

 Лейтенант расплылся в улыбке, схватил большую сумку, сделал попытку подхватить и вторую, но я её отклонил, сказав, что я не синьорита, чтобы идти с пустыми руками. Он быстро пошёл вперёд  к машине. Меня ждал советский УАЗ камуфляжной расцветки с открытым верхом. Сержант первого класса, стоящий у машины, увидев сияющее лицо лейтенанта, тоже заулыбался, козырнул и открыл дверку.
Меня доставили прямо в администрацию президента. Миновав белое трёхэтажное здание, где располагался парламент и правительство, автомобиль остановился у ворот, ведущих к двухэтажному дому с бежевыми стенами. Было заметно, что здесь пропускная система жёстче, чем в правительстве.
– А там, чуть дальше, находится министерство обороны и управление народной полиции, – пояснил мне лейтенант.

Он проводил меня в здание, передал секретарю и попрощался. Секретарь, молодой человек в рубашке полувоенного фасона, сказал, что у президента международный телефонный разговор и предложил выпить кофе. От последнего я отказался, так как достаточно был возбуждён свиданием с землёй моего детства. Через десять минут я сидел в кабинете Риверо.
Он выглядел озабоченным, видимо, телефонный разговор был не рядовым. Встал мне навстречу. Мы обнялись.
– Ты не представляешь, как я рад, что у меня будет помощник, которому я могу доверять на сто процентов! – Николас посадил меня в кресло и спросил: – Ты голоден? Сейчас нам приготовят поесть.
– Поесть не откажусь, а насчёт ста процентов… С некоторых пор я сам себе не доверяю на сто процентов.

– Помню я тебя, хорошо помню… Ты всегда был перестраховщиком. А с годами мы тем более становимся осторожными. Но сейчас такое время, что действовать нужно решительно и начатое доводить до конца. Недовольных много, некоторые только и ждут, когда президент со своей новой командой поскользнётся…
– Николас, ты до сих пор не сказал, чем конкретно я буду заниматься? Как ты  хочешь меня использовать?
– Не использовать, Кир, не использовать! Мне соратники нужны, единомышленники… Мы сейчас всё обговорим.

В кабинет президента постучали, но не в ту дверь, что вела в приёмную, а в другую, которая была в боковой стене между стеллажами. Заглянул молодой человек в военной форме без погон:
– Компаньеро президент, завтрак готов!
Мы перешли в небольшую комнату, где стоял небольшой стол, буфет и два дивана.
– Это моя столовая, – пояснил Николас, – а бывает и спальня, когда чересчур заработаюсь.
Завтрак был незамысловат: мясо с жёлтым рисом и овощи. Когда перешли к кофе, Риверо посмотрел на меня, прищурился и сказал:
– Хочу назначить тебя министром обороны…
Я поперхнулся горячим кофе и даже немного пролил на брюки.
– Ну, знаешь…, – я стал стряхивать с колен остатки горячей жидкости.
– Знаю, я знаю, что ты скажешь. Что ты не политик, не чиновник, ты военспец… Но мне не нужны политики, мне нужны надёжные, знающие своё дело люди, которые будут делать свою работу, даже если небо провалится  в тартарары, которые не будут интриговать, болтать на митингах и играть в серьёзных политиков. Ещё раз говорю: мне нужны люди, которым я доверяю!

Я пил кофе, смотрел ему в глаза и, молча, слушал. Только золотое правило моего отца, которому он меня всегда учил, удержало меня от моментальных возражений. «На работу не напрашивайся, от работы не отказывайся», – так он говорил. Но чтобы быть честным с Николасом, я всё же предупредил:
– Имей в виду, что я никогда не занимался подобной работой. Тебе нужен в помощниках дилетант?

На что он также горячо возразил:
– Не надо бояться новой работы! Тебе что, семьдесят лет? – Николас засмеялся:
– Напомню тебе, что ковчег, который спас род человеческий во время потопа, построил дилетант. А профессионалы построили «Титаник»…
Потом Риверо спросил:
– Ты ведь родился здесь, у нас?
– Вообще-то я родился в Гаване.
– Ну, с точки зрения нашего законодательства, это одно и то же. Так что оформим тебе тавальянское гражданство без проблем. Пока размещайся, квартиру тебе покажет тот офицер, что тебя встречал. Ко мне в любое время.
Николас пожал мне руку, и я отправился знакомиться со своим жильём.


– 8 –

До меня здесь жил начальник госпиталя. Это был небольшой дом с маленьким садом. Насколько я знал историю города Эсте-Вальи, этот домик с участком был частью большой усадьбы, построенной в девятнадцатом веке. Главное здание этой усадьбы стояло рядом, метрах в ста от моего домика, и было отделено двухметровой каменной изгородью от моего сада. В этом здании, если мне не изменяет память, располагался архив и библиотека. Теперь в нём на первом этаже была ещё и аптека. Вывеску «Farmacia» я заметил над отдельным входом с торца.

Риверо дал мне в распоряжение тот самый УАЗ, что встретил меня в порту. Водителя-сержанта определил мне в помощники. Его звали Мигель, Мигель Сото. Разговорчивый малый, как все тавальянцы.
Он помог мне навести порядок  в доме, весьма поверхностный, правда, ведь здесь никого не было уже целый месяц. Но я решил, что главное, чтобы всё лежало на своём месте, а уж пыль там вытирать и прочее – это потом, потом.
Нужно было заниматься бюрократией, оформлять гражданство. Выправлять бумаги.
 Здесь были побиты все рекорды – через несколько дней у меня в руках были документы: тавальянский паспорт и удостоверение майора тавальянской армии. Занятый этими процедурами, я не навестил никого из знакомых, с кем мне хотелось бы увидеться, надеялся, что это от меня не уйдёт. Хотя был уверен, что слухи о моём возвращении на остров среди знакомых нашей семьи уже распространились.
Вечером я был у Риверо. Только что закончилось совещание, и он был не в самом лучшем расположении духа.
– Всё, на сегодня хватит совещаний. Пошли пить кофе…
Мы прошли в столовую. Вместе приготовили  традиционный напиток. Николас добавил рома. Концентрация кофе и сахара была такой, что получился настоящий кофейный ликёр.

– Ну вот, это настоящий cafecito, а не какой-нибудь аmericano! ¬– отхлебнув, похвалил сам себя Николас. – А теперь бери чашку, пошли обратно в кабинет. Там как-то спокойней в плане звукоизоляции.
 Во-первых, Кир, поздравляю тебя с гражданством Эставальи! – сказал Риверо, посмотрев в новенький паспорт, в котором латинским по белому было написано:  Kir Boef. – Вот ты и майор Народно-революционной армии…
– По такому случаю и зашёл представиться…
 –Да, теперь дело за мной. Я всё ещё не решил с твоей должностью. Мешают, как говорится, субъективные факторы,  интриги аппаратные…  Как только почувствовали слабину, так началось. Слишком много демократии тоже плохо. Сразу проявились левые, правые, умеренные… Ещё зарубежные друзья.

– Ты же знаешь, я не за должностью приехал…
– Понимаю, но я думаю о том, чтобы, как ты выразился, тебя «эффективнее использовать». Ещё два дня назад вопрос был решён. Подполковник Брукс, что сейчас исполняет обязанности военного министра, собирался уходить с военной службы. Я ему предложил должность зампреда правительства. Вдруг началась какая-то возня… Я думаю, что это связано с появлением «чужака», каковым тебя некоторые воспринимают, в моей администрации.
– «Возня» – подходящий термин для того, что обычно именуют политикой. Поэтому я и не хочу ей заниматься. И какое решение ты намерен принять?
– Решение будет завтра к утру. А политикой нам всем придётся заниматься. Если ты не займёшься политикой, то она займётся тобой, так говорят искушённые в ней люди. Я уже привык, что всегда кто-нибудь чем-нибудь недоволен, но я также привык добиваться своего. В русском языке есть такая поговорка: «Не мытьём, так катаньем».

Поговорку Николас произнёс по-русски, и я невольно улыбнулся его произношению.
– Хорошо, – сказал я, – прикажешь прибыть утром?
– Да, в шесть утра я тебя жду. Вечером я ещё проведу консультации. Проект решения у меня уже есть, но он пока в голове.
На этом мы с Риверо расстались, и я отправился домой, по пути решив зайти в часовую мастерскую.



– 9 –

В мастерскую я давно собирался. Она располагалась на соседней улице, и мне достаточно было сделать небольшой крюк, чтобы зайти туда. Это если бы я шёл пешком. Но я доехал на своём УАЗе до дома, отпустил Мигеля до утра, прошёл по своей улице в обратном направлении до переулка и повернул на улицу Браво, где и была мастерская. Что же было в этом домишке десять лет назад? Кто в нём жил?  Вспомнить это я не смог: слишком домик был невзрачен, ничем не запомнился.

Толкнув обшарпанную дверь, я вошёл.  Я уже знал, что мастера зовут Матиас. В мастерской никого, кроме хозяина, не было, поэтому я поздоровался  по-тавальянски непринуждённо, несмотря на то, что мы впервые виделись:
– Ола, Матиас!
Курчавый полноватый человек, лет сорока, с проседью в волосах, оторвался от своих железок и тоже меня приветствовал:
– Ола, компаньеро Боев!
Увидев моё удивление, он рассмеялся:
– В нашем городке только самые нелюдимые, наверное, не знают, что из России приехал выпускник нашего городского лицея, и что он майор. В тавальянской армии старших офицеров можно по пальцам одной руки пересчитать. Недаром всех их, начиная с майора, называют «команданте», хотя в уставе об этом ничего не сказано!
– Матиас, лучше называй меня просто по имени, как это принято у гражданских лиц. Наверняка ты и имя моё знаешь…

– Разумеется, Кир, знаю. У меня бывают десятки людей, и каждый какую -нибудь новость расскажет. Самое сложное в моей работе – узнавать все новости, самому ничего не рассказывая… Ну, кроме сведений о погоде, конечно. У тебя, я смотрю, поломка? – он кивнул на часы, что я снял с руки.
– Да, по-моему, батарейка…
Я устроился в стареньком кресле напротив и, пока мастер работал, я принялся расспрашивать его обо всех подробностях местной жизни. Мне хотелось иметь информацию не только от официальных лиц, имею в виду моего друга Риверо, но и от самого что ни на есть  истинного представителя народа – часовых дел мастера Матиаса Ортиса.

Матиас девять лет назад приехал в Эставалью с Кубы. Поэтому застал путч, когда пришёл к власти диктатор. Потом переворот, устроенный левыми социалистами, прошедший почти бескровно, благодаря захвату радиостанции и отсутствию на острове диктатора, который в это время находился на лечении в Европе. Создание собственных вооружённых сил при поддержке Фиделя. Затем выборы президента и парламента. Демократические реформы, снова выборы президента, которым стал на этот раз Риверо.
 Матиас считал, что именно попытки Риверо установить партнёрские отношения со всеми, включая США, вызывают дестабилизацию в Эставалье, где много радикально настроенных сторонников Кастро, и не меньше радикальных ультраправых –  сторонников бывшего диктатора.

– Они сейчас помалкивают, – рассказывал Ортис, – но ведь банды «мангустов» активизировались. Это показатель. Эти ночные твари, как никто, чувствуют ситуацию. Там ведь, кроме ушедших в подполье штурмовиков диктатора, полно бывших полицейских… Они не столько политикой занимаются, сколько обыкновенным бандитизмом. Убийства, похищения людей, за которых можно выкуп получить… А мы сейчас своими реформами ослабляем возможности как полиции, так и партийной милиции. Про армию то же самое можно сказать. Вот недавний случай: осудили лейтенанта Креспо – застрелил двух грабителей, напавших на женщину. Не нашли доказательств принадлежности их к «мангустам» и отдали офицера под суд…
– А если б нашли? – спросил я. – Тогда что?
– Дело в том, что был приказ, разрешающий применение оружия на поражение при нападении «мангуст». А как ты их разберёшь, тем более, ночью? Не угадаешь, кто тебя собрался убивать – классовый враг или грабитель социалистической ориентации? Бандиты скоро совсем обнаглеют, когда поймут, что даже военные в них стрелять опасаются. Самый последний трус становится отчаянным смельчаком, когда видит, что его боятся!
– Интересный подход, – заметил я и про себя подумал, что надо бы узнать об этом подробнее.

Был вечер, посетителей не было, поэтому мы проговорили не меньше часа. Кроме тавальянских новостей, я узнал, что Матиас ремонтирует не только часы, но и всю другую технику, кроме танков и самолётов, поэтому я пообещал в следующий раз зайти к нему с радиоприёмником.

– 10 –

Сплю я довольно чутко, поэтому шум автомобиля я услышал задолго до того, как он подъехал к моему дому. В тусклом свете уличных фонарей я увидел, как из машины вышел офицер, поправил фуражку и направился к калитке, следом шли два автоматчика. «Кажется, что-то случилось, – мелькнула неоригинальная мысль. – Или сейчас случится».
 
Все трое прошли по дорожке и, обходя дом, направились к двери. У окна никто не остался. «Так не арестовывают, уже легче». Я натянул тренировочные штаны и подошёл к двери. Требовательно постучали.
– Кто?
– Лейтенант Кантана. Вас вызывает подполковник Брукс!
Вот как! Я открыл дверь. Вошёл лейтенант, за ним ввалились два рядовых с автоматами за плечами.
– Компаньеро Боев! Вас приглашает подполковник Брукс.
– Интересно приглашает подполковник. Среди ночи и с автоматчиками.
– Это охрана. Всего лишь охрана.
– Понятно. Я должен одеться, – я направился в спальню.
– Простите! Пожалуйста,  в моём присутствии, – и наглый лейтенант зашёл за мной в спальню, оставив солдат у порога.

«Ну всё, сопляк, моё терпение кончилось!» – подумал я и сказал:
–  Прикройте двери, лейтенант, – и этот чудак повернулся ко мне спиной, закрывая двери. Через секунду он хрипел в моих объятиях. Левой рукой я прижал ему глотку, правой вытащил пистолет из кобуры, сунул ствол в нос и прошипел в ухо:
– Быстро скомандовал бойцам, чтобы вышли на улицу! Или пристрелю, ну!
Приоткрыв дверь, он хрипло выкрикнул:
– На улицу, быстро! Приказываю! Ждать у машины!
Хлопнула дверь за солдатами.
– А теперь слушай меня, лейтенант. Вот моё удостоверение офицера, – я махнул у него под носом своими корочками. – Я – майор тавальянской армии. Ты что, не знал об этом? Ты вламываешься ночью к старшему офицеру с автоматчиками, нарушая устав, нарушая этические нормы…
– Извините, команданте, приказ подполковника…
– Какой приказ? Скажи, что тебе приказал подполковник? Нахамить майору Боеву?
– Никак нет, я …
– Смирно!! – рявкнул я. ¬– Кругом! Марш в машину! И доложи подполковнику, что я буду у него без десяти шесть. Ясно?

– Так точно! – лейтенант козырнул, руки у него дрожали. Больше нагонять жути я на него не стал. Легко нагнать страху на человека – труднее предугадать последствия, поэтому, вернув ему пистолет, обойму я  на всякий случай всё-таки вытащил.
Через минуту взревел двигатель, и машина уехала. «Ну вот, приключения начинаются! Говорила мне мама, – усмехнулся я, – так не слушаемся родителей». С другой стороны, даже интересно, чем всё это кончится. Что же это так мелко подполковник меня проверяет на вшивость? Очень мелко. Даже обидно как-то. Ну, ничего, я сейчас буду у тебя, подполковник, коли приглашаешь.
 
В пять пятьдесят я входил в здание тавальянского министерства обороны. В приёмной сержант вскочил, приветствуя:
– Подполковник  ждёт вас, компаньеро майор! – поинтересовался:
– У вас личное оружие с собой? Нужно оставить…
« Ага, сейчас!» Кобура висела за спиной.
– Русский генералиссимус Суворов говорил: «Пуля – дура, штык – молодец!»
Мой ответ он истолковал, видимо, как заверение, что я без табельного оружия. Фразу знаменитого полководца я произнёс по-русски, поэтому сержант понял только слово «молодец», самонадеянно отнеся его на свой счёт. Пока он открывал мне дверь в кабинет, кобуру я передвинул на живот, чтобы не расстраивать предупредительного сержанта.

Подполковник сидел за столом. Я подошёл ближе, чуть ли не печатая шаг, и громогласно доложил:
– Компаньеро подполковник! Майор Боев по вашему приказанию прибыл!
Оторопелый Брукс уставился на мою кобуру, видимо, приказ входить в министерство без оружия здесь выполнялся строго.
 Подполковнику на вид было лет сорок пять. Наполовину седые волосы. В усах тоже седина. Я обратил внимание на шрам  у него на лице. Похож на мой, только на лбу. Шрам рассекал бровь, оттого правый глаз казался прикрытым. Секунду мы смотрели друг на друга, знакомясь.
– Присаживайтесь, майор…
– Никак нет, компаньеро подполковник! В шесть ноль-ноль меня ждёт президент!
 Я посмотрел на часы, повернулся через левое плечо и вышел из кабинета. «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог». Читайте Пушкина, подполковник Брукс!

В администрации президента никто не требовал от меня сдать оружие. Видимо, здесь мне доверяли больше, чем в министерстве обороны.
– Доброе утро, Кир, – ответил на моё приветствие Риверо. Заметно было, что ночью он спал мало, если вообще спал.
– Решение принято. Свой указ о твоём назначении я подписал. С этого дня ты командующий сухопутными войсками. Брукс остаётся министром обороны…
– Значит, он мой непосредственный начальник?
– Нет, ты подчиняешься напрямую главнокомандующему, то есть мне, президенту. Этим же указом я изменил структуру… В твоём подчинении три батальона Народно-революционной армии и спецподразделение – разведка, контрразведка.
– А что же остаётся министру?
– Немало, Кир, немало… Корпус резервистов, береговая охрана, вертолётный отряд. Кроме того, он мой заместитель в Военном совете. Так что компромисс найден, теперь за работу! Поезжай в казармы, знакомься с командирами. Завтра заседание Военного совета…

– 11 –

И я отправился в казармы первого батальона. Мигель вёл УАЗ быстро, и восемь километров, что отделяли расположение батальона от Эсте-Вальи, мы преодолели за пятнадцать минут, несмотря на плохую дорогу.
Первый батальон был собственно основой вооружённых сил маленькой республики. В его составе были две  роты на легкобронированных машинах: БМП-1 и БТР-60ПБ, а также рота автоматчиков. Два других стрелковых батальона не были  оснащены бронированной техникой.
 
Командира батальона, старшего лейтенанта Карденаса, я нашёл в штабе. Составив с ним подробный разговор, я предложил пройти в боксы боевых машин.
– Лейтенант, если объявить тревогу, сколько  у тебя выйдет техники?
Карденас посмотрел на меня, видимо, озадаченный столь демократичной проверкой боевой готовности. Я его успокоил:
– Будет тревога в своё время, будет. Сейчас мне нужно знать фактическое состояние матчасти. Поэтому давай откровенно.
– Командир, сейчас на ремонте три БМП и два БТРа. Будут в строю все через три дня. А если откровенно, то ненадолго… Запчасти нужны.
– Подготовьте рапорт с приложением списка по всем машинам… Кроме запчастей, что ещё нужно, тоже отразите в рапорте.

Мы прошли все боксы, я говорил с каждым командиром и с каждым механиком.
Завершая свой визит в первый батальон, я сказал комбату:
– Давай БМП под номером «три» на танкодром, хочу посмотреть уровень вождения твоих механиков.
Я неслучайно выбрал «тройку». Механик-водитель, невысокого роста сержант второго класса, показался мне довольно грамотным.
Танкодром, или попросту трасса, была рядом, и я убедился, что с вождением тоже всё  в порядке.
– Как фамилия механика-водителя? – спросил я командира батальона.
– Сержант второго класса Сантос. Он один из лучших механиков.
– Об этом я догадался.

Весь день я провёл в первом батальоне, осмотрев технику и побеседовав со всеми офицерами и многими сержантами. В голове моей стал складываться план предстоящих учений, но главное, подготовки к ним.
Вечером по дороге домой, я подумал, что неплохо бы прогуляться по берегу моря. На острове уже несколько дней, а на море так и не посмотрел, как следует. А ведь все годы скучал. Так получилось, что за десять лет я не то что моря, я озера приличного или большой реки не видел. Отпустив Сото, я направился в сторону порта.

– 12 –

Мне всю жизнь нравилось смотреть на море. Оно всегда разное, можно смотреть сколько угодно, никогда не надоест. В этот раз, видимо, к вечеру, цвет его стал насыщенно синим. Я вспомнил описание моря у Хемингуэя: «Вода стала тёмно-синей, почти фиолетовой. Когда старик глядел в воду, он видел красноватые переливы планктона в тёмной глубине…»

 Вглядываться  в глубину я не собирался, просто глазел на  многочисленных чаек и крачек, наблюдал,  как парят великолепные фрегаты. Но особенно мне нравился тяжёлый, несколько неуклюжий полёт пеликанов. Они кормились тут же, недалеко от пришвартованных маломерных судов разных типов и калибров: от простых рыбацких лодок, до парусников, которым необходим экипаж в два, а то и в три человека.
Не спеша, передвигаясь вдоль причалов, я заметил, что навстречу мне идёт девушка в белой тенниске с красной спортивной сумкой через плечо. И стал вглядываться в её лицо. Оно показалось мне знакомым.
 
И я стал вспоминать знакомых. Потом подумал, что всем, кого я помнил, сейчас никак не меньше двадцати восьми-тридцати лет. Идущей мне навстречу амазонке было не более девятнадцати-двадцати, так что в число моих здешних знакомцев входить она не могла. Тем не менее я был уверен, что она меня тоже узнала. Она улыбалась.
Я шёл не спеша. Она тоже замедлила шаг. Мы остановились. Глядя на её сияющее лицо, я тоже улыбнулся, чтобы не выглядеть  совсем уж идиотом. Секунду мы смотрели друг на друга и улыбались, а я чувствовал себя полным идиотом.
И тут она пришла мне на помощь.
– Добрый вечер, команданте Боев! – придержав свою сумку левой рукой, она мне протянула правую, представляясь:
– Марита-Нивес Мора.

«Боже мой, это же дочь моего репетитора, профессора Мора!» Я рассмеялся:
– Марита, как же можно узнать ребёнка через десять лет! Ты стала такой красавицей!
– Вот видишь, Кир, какая у мужчин короткая память. Когда мы виделись в последний раз, ты называл меня юной дамой и нарисовал в моём альбоме…
– Я помню, я всё помню! Мы с мамой пришли к вам попрощаться, ты училась во втором классе. У тебя был красивый альбом для рисования, и я нарисовал кошку…
– А вот и нет, ты нарисовал кота! Ты нарисовал кота и подписал: «Это  учёный кот Василий!» Я спросила тебя, почему Василий? Ты стал объяснять, что в России всех котов зовут Василиями…
– Да, да…
Несколько минут мы вспоминали последнюю нашу встречу, потом Марита спросила:
– А что же ты не заходишь к нам? Папа уже не раз вспоминал о тебе…
– Знаешь, нужно было сначала определиться со служебными делами, гражданство оформить. На днях обязательно зайду…
– Почему на днях? Поехали сейчас! Родители уже дома. Знаешь, как они будут рады!
Я вспомнил, сколько мне предстоит работы в ближайшие дни, и согласился. Потом, может быть, будет сложнее выбрать время для визита.

Мы покинули территорию порта. Здесь подвернулась одна из того десятка стареньких машин, что колесили по нашей столице с многообещающим названием «такси». Быстро договорившись с водителем, заехали сначала в магазин, где из скромного ассортимента я выбрал то, что годилось в качестве подарков, и мы  отправились в дом профессора Мора.
– А я видела, когда тебя привёз катер в наш порт, это было неделю назад…
– Вот как? Так ты, наверное, парусным спортом занимаешься?
– Да, я уже два года хожу на одиночном швертботе. Мне папа подарил. Правда, он настоял, чтобы лодка была обязательно с мотором… Так что я и с мотором научилась управляться.


– 13 –

От магазина до дома мы ехали не более десяти минут. Это же Эсте-Валья, здесь всё рядом. Нет надобности описывать, сколь искренней была радость Эктора Мора и его супруги, когда я вошёл в дом. Профессор нисколько не изменился. Какая разница  тридцать пять лет  мужику или сорок пять? В этот период мужчина почти не меняется, если он не имеет вредных привычек и не ведёт экстремальный образ жизни. И то, и другое профессору было чуждо.

Мы сидели на открытой террасе вчетвером: я, Эктор, его супруга и дочь. Сначала я отвечал на их вопросы о моих родителях и о себе. Потом как-то незаметно мы перешли к ситуации на острове. Оно и неудивительно – Эктор Мора был членом нижней палаты тавальянского парламента. После свержения диктатора он ударился в политику, посчитав, что многолетнее преподавание в университете даёт ему ощутимую поддержку местного электората.
 
– Ты знаешь, сколько у нас фракций в палате? Нет, официально, конечно, никаких фракций нет. Но фактически…
– Учитывая, что в палате представителей пятнадцать депутатов, и зная тавальянский менталитет, думаю, что у вас пятнадцать фракций и есть, – тут же ответил я.
Эктор улыбнулся:
– Около того. Последнее время самые острые дебаты разворачиваются вокруг строящегося аэродрома, который  с лёгкой руки президента Риверо получил неофициальное название «Панте ди Партида» – отправная точка. Он, разумеется, имеет в виду то, что международный аэропорт послужит точкой роста тавальянской экономики, и мы из банановой республики станем туристическим центром и логистическим звеном международной экономики…

– А что, разве не так?
– Так-то оно так… Споры вызывают пути реализации проекта. Пятьдесят процентов акций этого проекта принадлежат финнам и англичанам, десять процентов – наши, а сорок процентов принадлежат кубинцам. Именно последнее обстоятельство вызывает напряжение в международных отношениях…
– Как я понимаю, напряжение это только у Штатов. Британия ведь участвует в проекте…И чего это они так напряглись?
– Ты знаешь, почему. Они считают, что это военный проект Фиделя. Этот аэродром может быть использован военной авиацией. В Панте ди Партида строят две взлётно-посадочных полосы, и их длина…
– Извините, Эктор, но военной авиацией может быть использован любой аэродром. Военные самолёты взлетают даже с кораблей, чего гражданские авиалайнеры делать не могут…

– Вопрос, кто строит, Кир. Кто строит. И кто будет использовать?
– А кто строит? Британия – член НАТО…
– Кубинцы строят, пятьсот военных строителей. Обеспокоены не только американцы, некоторые государства Латинской Америки боятся, что это усилит позиции Фиделя и распространит его влияние за пределы Карибского бассейна.
– Ну вот, видите, пока считали экономику, договорились, что всем выгодно. А тот дядя, что остался в стороне, посчитал политику. Получилось, что ему не выгодно. Я совсем не политик. Но по своей наивности считаю, что Эставалье нужно думать прежде всего о своей выгоде. Это же законы рынка, всеми любимые. Сейчас даже Советский Союз к ним поворачивается… Но под всех подстраиваться – дело неблагодарное. Есть поговорка – хочешь провалить дело, постарайся всем понравиться.

– Тем не менее Михаил Горбачёв, которого я уважаю, как политика, всё же идёт этим путём…
– Вы не знаете обстановку в Союзе. Именно из-за этого он и провалится. Результаты этого пути я и здесь заметил: советское консульство закрыто, запчасти к советской технике не поставляются…
– Судя по твоим высказываниям, военные не чувствуют в Горбачёве сильного лидера.
– Просто военные хорошо чувствуют запах предательства.
Уехал я от Мора очень поздно. Беседа с профессором мне помогла понять, что из себя представляют две крайности, меж которыми лавирует Риверо. С одной стороны, демократы, одним из которых и был депутат нижней палаты парламента профессор Эктор Мора. С другой стороны, военные марксисты, представителем которых был подполковник Альберто Брукс, чьё пребывание в должности министра обороны так не устраивало президента.
Я тепло простился с семейством Мора. Разочарование встречей продемонстрировала только Марита.
– Кир, ты был так увлечён вашей скучнейшей беседой с отцом, что я не успела тебя спросить о многом, о чём бы хотела. Пообещай, что будешь к нам заходить…
– Во-первых, обещаю. Нет ничего проще, чем обещать. Во-вторых, спрашивай, пока провожаешь меня до калитки..
– Я хотела тебе сказать, что, хотя своей специальностью я выбрала историю, в университете я изучаю русский язык, так что вопросов у меня будет много. Ты где живёшь?
Я назвал адрес и телефон и заверил:
– Обещаю пригласить, как только в своей квартире наведу порядок. Всё никак не соберусь, много работы.
 
– 14 –

Весь следующий день я опять провёл в казармах, на этот раз во втором и третьем батальонах. Вечером приехал в администрацию президента к началу заседания Военного совета.
С членами совета, кроме Риверо и Брукса, я знаком не был, поэтому президент представил меня присутствующим. Кроме упомянутых мною лиц, там были председатель правительства и председатели обеих палат парламента, министры внутренних дел, финансов, а также прокурор республики.
Главным вопросом совета была, конечно, ситуация вокруг строительства аэропорта Панте ди Партида.

– Не далее, как два дня назад, заместитель министра обороны США, сделал заявление, попавшее в прессу, – Риверо прихлопнул ладонью газету, – цитирую: «Под видом международного аэропорта в Эставалье сооружается кубинская военная база, которая несёт угрозу безопасности США». Это уже не первый привет от наших соседей. Думаю, что нужна ещё одна встреча с представителями администрации их президента…

Все остальные темы заседания так или иначе касались реальной угрозы обострения отношений из-за аэропорта, строительство которого никто не думал прекращать. Обсуждались варианты мягкой и жёсткой дипломатии. Последняя была довольно проблематичной, учитывая весовые категории нашего острова и соседней империи. Тем не менее Брукс считал, что ни на какие уступки идти не надо, его поддерживали министр внутренних дел и прокурор. Президент смотрел на это более реально, в свете изменившейся международной политики Советского Союза, он считал, что визит в Штаты необходим.

Моё предложение касалось моих прямых обязанностей – необходимо было провести военные учения. Брукс меня поддержал, но сказал, что формат учений нужно обсудить вне рамок совета. Риверо согласился, заседание совета закрыли. Остались я, подполковник и президент.

– У тебя уже есть какой-то конкретный план учений? – спросил меня Риверо.
– Нет. Чтобы разрабатывать план, нужно определиться с масштабом учений. Поскольку у нас нет ни авиации, ни артиллерии, считаю основной задачей предстоящих учений отработку взаимодействия наших регулярных батальонов с Корпусом резервистов…
– Ты считаешь, что нужно привлечь три тысячи резервистов?
– Это чрезмерно, – возразил Брукс. – Взбудоражим население, да и обеспечение  серьёзное нужно. Министр финансов будет возражать…
– С финансированием – это да, – согласился Риверо.
– Есть другой вариант, – продолжил я, – для всех резервистов отметить явку по повестке, а собственно в учениях совместно  с армейским корпусом примут участие только офицеры и сержанты – от командиров трёх резервных полков до командиров взводов и отделений. Мы будем уверены хотя бы в том, что работает система оповещения, и командиры резерва будут иметь представление о том, что потребуется им организовать в случае реальной тревоги.

Против этого предложения возразить было трудно, подполковник молчал. Президент сказал:
– Принимается. Готовьте детальный план.
Брукс покачал головой:
– Я соглашусь с привлечением командиров резерва, но как провести с ними занятия, я ещё подумаю. Потом мы обговорим с майором детали, когда у него будет готов план.

– 15 –

Разъехались мы за полночь, а в шесть утра я уже был в штабе своего армейского корпуса. Здесь, кроме разработки плана, меня ждали и другие бумаги во множественном числе, включая мои заявки на оборудование и запчасти, а также дело лейтенанта Креспо, застрелившего двух грабителей. С ним я решил разобраться детально и до конца. По приговору суда Креспо был уволен из армии и получил срок – три года. Суд учёл все смягчающие вину обстоятельства. Приговор вступил в силу месяц назад.  Теперь по тавальянским законам в дело мог вмешаться только президент.

Лейтенант Креспо был командиром первой роты второго батальона. Я переговорил с его товарищами по службе. А потом, запросив разрешение прокурора республики, решил встретиться и с ним.
К моему удивлению, начальник тюрьмы мне сказал, что Креспо находится дома.
– Не удивляйтесь, компаньеро майор, сегодня выходной. Тех, кто не представляет социальной опасности, мы отпускаем домой, чтобы не кормить их хотя бы в те дни, когда они не работают. Так что если вы встретитесь с ним дома, то мне не нужна эта бумага от прокурора.
 
Я сразу же поехал по адресу, что дал мне начальник тюрьмы. Креспо был худой молодой человек, по виду лет двадцати пяти. Признаюсь честно, для меня не столь было важно, является ли он преступником по тавальянским законам. Если русские законы всегда сравнивали с дышлом, то законы Эставальи можно было сравнить с  покером. Поэтому для меня важнее было выяснить, что из себя представляет этот лейтенант как военный специалист. Мне хотелось иметь представление, за кого я буду ходатайствовать перед президентом. Для тавальянца он имел спокойный характер. Я бы даже сказал, слишком спокойный. Этакий сангвиник с примесью флегматика.

– Скажи мне, Хавьер, во время этого происшествия других вариантов для тебя действительно не было? Я в деле прочитал, что оба нападавших убиты выстрелами в голову. Это же непросто – стрелять так прицельно, тем более, ночью.
– Ну, во-первых, там было не так уж темно. А во-вторых.., – он замялся.
– Что, во-вторых?
– Во-вторых, стреляю я хорошо. Когда-то даже в соревнованиях участвовал. Есть у меня одна особенность, из-за которой меня в авиацию не взяли. У меня правый глаз видит лучше, чем левый, зрение выше единицы. Поэтому я и начал заниматься стрельбой, ведь я имею естественное преимущество перед другими стрелками. А эти двое… Да я был уверен, что это «мангусты». Они же были в масках. И потом, холодное оружие… У них же не просто ножи были. Это были мачете. Промедлил бы я, покрошили бы, как сахарный тростник…
– Их было только двое?
– Нет, в том-то и дело, что бандитов было трое. Это их почерк. «Мангусты» обычно совершают вылазки втроём. Третий успел убежать.
– Смелый ты парень, лейтенант.
– Кто боится бога, больше не боится никого…
– Вот как! Ты верующий?
– А как же, я из католической семьи.
Проговорили мы  с ним около часу. Я убедился, что для армии этот парень будет полезен и подготовил ходатайство президенту.

– 16 –

Свой штаб и командиров подразделений я загрузил подготовкой к учениям. Сам с утра до вечера был в войсках и уже знал всех офицеров по именам и все машины по срокам ремонта. Подписал у Риверо и отправил на Кубу заявку на материально-техническое снабжение. Мой водитель и ординарец Мигель Сото зашёл ко мне как раз накануне:
– Командир, вы предстоящими учениями или, не дай бог, боевыми действиями не из штаба ведь будете командовать?
– Мигель, ты же был в Никарагуа и в Анголе, там что, твои командиры в штабах сидели?
– Командиры даже мотострелковых батальонов сидели в танках, а у нас танков нету…
– У меня есть штабной БТР. Ты от присказки переходи к делу.
– Надо попросить у кубинцев новый двигатель для нашего УАЗа, форсированный. Я знаю, у них есть такие. Наша машина даст фору любому бронетранспортёру, а если движок новый будет, тогда вообще…
Подумав, я согласился с Мигелем. Для артиллерии УАЗ более трудная мишень, чем БТР. «Пусть будет», – решил я и дополнил заявку.

Вечером вновь был у Риверо. Я уже знал, что он собирается с деловым визитом в Штаты.
– Кажется, договорились о встрече, завтра вылетаю. Давай, что у тебя…
– У меня обращение командующего сухопутными войсками к президенту Эставальи с ходатайством о помиловании лейтенанта Хавьера Креспо, осужденного за то, что спас женщину от грабителей…
– Ну, не надо…  Знаю я все обстоятельства этого дела.
– Николас, мне нужен этот парень. Подготовленных офицеров надо использовать по назначению…
– Кир, ты всё время говоришь, что ты не политик. А сейчас лезешь в самую, что ни на есть, политику. Даже Брукс, который тоже заступался за этого лейтенанта, и тот отступил и решил выждать. Ты знаешь, что сейчас закричат наши доморощенные либералы?
– Если честно, не знаю, что закричат. Знаю, что они вместо офицеров в строй не встанут. Николас, это моя личная просьба. Помнится, ты обещал мне всяческую поддержку… Поддержи! Армия – это ведь не только цифры, с помощью которых решаются политические задачи. Военные должны знать, что президент всегда с ними!
– Ну смотри, Кир, я тебя предупреждал…

И Риверо подписал указ о помиловании Креспо и восстановлении его на службе. Его должность командира роты была занята, а мне нужен был офицер для поручений. Так Хавьер Креспо стал моим помощником. Что мне аукнулось сразу же после подписания указа.
Позвонила Марита и сказала, что их семья меня приглашает на ужин.
– Я всю неделю искала повод, чтобы тебе позвонить. Понимаю, что ты очень занят, поэтому повод должен быть серьёзным. И вот сегодня папа сказал, чтобы я тебя пригласила. Придёшь?
Я понимал, что Эктор горит желанием обсудить текущие события. И, хотя у меня не было настроения  вступать в политические дебаты с профессором, тем не менее я пообещал прибыть вечером. У меня в Эставалье не было более близких знакомых, чем Мора. По крайней мере таких, кто бы пригласил меня на семейный ужин.
– 17 –

В этот раз я прибыл к Мора без подарков, но зато с цветами. Выбор мне, правда, дался непросто. Нечасто приходилось дарить букеты. Тем более я прекрасно знал, что здесь принято дарить искусственные цветы. Если букет дружеский – то в нём должно быть чётное количество цветков, если с претензией на романтические отношения – то нечётное. В ступоре я пребывал недолго, предпочёл живые и остановил свой выбор на альпинии, набрав из веточек два букета – для Мариты и её мамы. В конце концов, я давно здесь не был. Дамы простят, если что не так.
Ужинали мы на той же террасе. Наш светский разговор профессор начал с цветов.
– Ты знаешь, Кир, что тавальянский обычай дарить искусственные цветы имеет свои корни в верованиях аборигенов-язычников?

– Не задумывался об этом. У русских искусственные цветы намертво связаны с похоронами, поэтому я не решился…
– Наверное, никто в мире не понимает и не чувствует природу лучше, чем язычники. Конечно, их сегодня мало. В пример можно привести разве что японцев. Они, пожалуй, единственные, кто смог построить индустриальное общество, не разорвав с природой  отношений. Мы христиане, что католики, что православные, для себя всё объединили в одном Боге, нашли в нём защиту на все времена. А коли он, Бог, создал всё, а главное его творение – человек, то потому мы и уверены, что природа должна служить нам…
– Это скорее относится к католикам, папа, – вступила в разговор Марита, – я читала, что в России очень много сохранилось языческих обрядов.
– Так то было в православной России, – возразил я, – а в атеистическом Советском Союзе несколько иначе, там задача была поставлена, не ждать милостей от природы, а взять их у неё.

– Совершенно согласен, – воодушевился Эктор, – атеисты также уверены, что человек – вершина эволюции и центр мироздания, он, сам выйдя из природы, должен ею овладеть. В этом отношении к природе примитивно-прагматическая до неприличия суть. Как к домашнему животному, пока корова даёт молоко, нужно за ней ухаживать, но именно с той целью – чтобы доить. А когда она перестанет давать молоко, так можно и под нож пустить…
– Сравнение-то ваше, профессор, того… Тоже примитивно-прагматическое.
– Дело, друг мой, не в сравнении, дело в сути. А суть такова, что даже если мы берёмся защищать нашу природу, то чаще всего от другой социальной группы, от другой нации, от другого государства, только не от себя. Согласитесь, что это выглядит странно и глупо, если иметь в виду цель. И получается, что защита природы – это такой же повод для конфликта между людьми, как и её хищническое разорение…

– Правильно, потому что это две стороны одной медали. Вы сказали о сути, а суть пока только в дележе ресурсов.
– Да, как это ни страшно звучит. И здесь нашей республике в некотором роде повезло, что у неё нет этих самых ресурсов, из-за которых возникают войны. Слава богу, из-за пряностей, бананов, табака, мускатного ореха и сахарного тростника сейчас не воюют.
– Сейчас воюют из-за контроля над любым ресурсом, который только ещё пытаются создать…
– Кир, ты имеешь в виду новый аэропорт?
– И его тоже…

Потом, когда мы вышли в сад, наш разговор с Эктором перешёл к лейтенанту Креспо. Собственно из-за него и не терпелось профессору со мной поговорить.
– Понимаешь, Кир, ты человек всё-таки новый. Во многом не разобрался. Я бы хотел, чтобы ты взвешенно принимал решения. Мне известна твоя роль в освобождении этого, будем называть вещи своими именами, убийцы… Конечно, ты человек военный, но я не поверю, что ты разделяешь убеждения таких, как подполковник Брукс. Здесь ведь дело в том, по какому пути пойдёт наша молодая республика. Всё усугубляется ещё и тем, что наш президент относится к тем политикам, которые, дойдя до развилки, дальше пытаются идти обеими дорогами. А для будущего республики жизненно важно, будем ли мы разделять общечеловеческие ценности, или цель для нас будет оправдывать средства.

– Больше всего мне хотелось бы, чтобы вы поняли меня правильно. Я очень не хочу заниматься политикой в любом её виде. Поэтому и наш разговор, извините меня, Эктор, не более, чем демагогия. Мне поручено конкретное дело. Я знаю, как его сделать эффективно и качественно. Я знаю, чего стоит подготовленный офицер. В армии преступник только тот, кто нарушил присягу. Я был на войне и знаю, что говорю. А то, что он застрелил двух мерзавцев, так его этому и учили – стрелять, когда нападают на тебя самого или на мирных граждан. А там, где армия не хочет этим заниматься, начинают стрелять сами граждане. И количество жертв увеличивается кратно…
Наш разговор ожидаемо ничем не закончился. Профессору не удалось убедить меня в своих «общечеловеческих ценностях», так же, как и мне не удалось объяснить ему, что либерально-демократических армий не бывает. Что он знает о цене жизни? И, главное, чьей жизни!

Я вспомнил, как в Афгане старлей, которого я знал лично, приказал застрелиться сержанту и рядовому, а потом подорвал себя гранатой вместе с «духами». И не потому, что он не знал цену жизни, а потому, что на свете есть то, что хуже смерти.
  Профессор был озабочен тем, чтобы общество сохраняло жизни преступников, я же хотел, чтобы армия была способна защищать страну. Разговор этот мне не нравился, и я уже был готов прервать его, даже если это будет выглядеть бестактно с моей стороны, но тут мне на помощь пришла Марита. Она вышла в сад и направилась к нам.
– Папа, ты в прошлый раз настолько занял Кирилла своей беседой, что у него не осталось времени поговорить  со мной. А я так хотела расспросить его о Москве и о жизни в России…
Я обрадовался возможности отвязаться от профессора:
– С удовольствием, Марита, отвечу на все твои вопросы!


– 18 –

Марите не терпелось проверить свои познания в русском языке в разговоре не с преподавателем, а с носителем живого языка, тем более, прибывшим недавно из России. Мне тоже было приятно  с ней беседовать. Разговоры только с военными немного надоели. Беспрестанно говоря об одном и том же, начинаешь ощущать, что у тебя начинает сокращаться не только словарный запас, но и количество мыслей. Впервые я это почувствовал, когда после долгого пребывания в Афганистане встретился с бывшими сокурсниками.

– Мой отец когда-то был в вашей стране, я бы тоже хотела побывать в Советском Союзе. Скажи, а меня можно принять за русскую? Как по-твоему, я в достаточной степени владею языком?
Я рассмеялся:
– Говоришь ты достаточно уверенно. Скорее всего, в Москве тебя примут за жительницу наших южных республик, учитывая твой акцент и смуглую кожу. У нас обычно в паспорт смотрят. Написано «русская», значит, русская, и никаких вопросов…
– А имена? Такие имена, как у меня, у девушек в вашей стране бывают?
– Бывают. Марита, Марина… Какая разница? У нас двойными именами не называют. Так что придётся выбрать одно – либо Марита, либо Нивес… Учитывая, что «нивес» на русский переводится как «снег», то в нашем варианте имя будет звучать «Снежанна».
Некоторое время мы болтали о подобной чепухе. Марита пыталась расспрашивать меня о моей службе в Советской армии:
– Кир, ты свой шрам на войне получил, да?
Я вспомнил, как, запнувшись, врезался головой в открытую дверь десантного отделения БМП.
– Ну, в общем, да… Можно так считать.

Заметив моё нежелание говорить на эти темы, моя собеседница перевела разговор на темы поэтические. Она стала меня расспрашивать о Пушкине. Собственно, это был единственный русский поэт, которого она читала в оригинале. Но ничего нового ей об Александре Сергеевиче я рассказать не мог и стал рассказывать о Есенине и Евтушенко, о Вознесенском и Высоцком, о которых она знала очень мало. Мы проговорили довольно долго. Как только я делал паузу, чтобы закончить разговор, тут же следовал её вопрос, и беседа продолжалась. Когда я посмотрел на часы, то понял, что задержался более, чем планировал.
– Ты торопишься? – спросила Марита.
– У нас в таком случае говорят: «Пора и честь знать». Время уже к полуночи.
Распрощавшись, я отправился домой пешком по полутёмным улочкам Эсте-Вальи. Недавний разговор навеял воспоминания о Москве. Я невольно сравнивал два ночных города. Глядя на ночную Москву, я всегда вспоминал слова из песни: «…И, дыханье затая, в ночные окна вглядываюсь я».

 Особенное впечатление на меня производил этот город, когда подлетаешь ночью на самолёте. Снижаясь, он выныривает из облаков, и перед тобой вдруг расстилается море огня. И ты понимаешь, что это море состоит из миллионов «капелек» – светящихся окон москвичей. За каждым окном  – семья, люди, судьбы. А каждая судьба – это история, которая может быть стократ интереснее, драматичнее или трагичнее, чем известные нам по книгам и фильмам. И каждую судьбу можно описать, и будет новая книга, которой будут удивляться читатели…
В Эсте-Валье не так много было ночных окон, как в Москве. Другой был распорядок дня и ритм жизни, да и просто экономили электроэнергию. Но точно также, за каждым окном, тёмным или светящимся, были люди со своими разными судьбами.

– 19 –

С утра я был на объекте Панте ди Партида. Руководил строительством аэродрома  Кинтана Эскобар – рослый лысоватый мужчина, подполковник кубинских вооружённых сил. В ходе разговора я узнал, что строил он в Эфиопии, Ливии, Анголе и в Никарагуа. Имеет большой опыт возведения разных объектов в самых жёстких условиях. Такой большой аэродром строит впервые. Он вкратце рассказал о том, что делается.
– Возводим здания инфраструктуры, одновременно сооружаются коммуникационные и дренажные системы…

Мы вышли с Эскобаром из здания и прошли непосредственно к строителям. Подполковник всё подробно комментировал:
– Заканчиваем укладку армированного фибробетонного покрытия взлётно-посадочной полосы… Мощная полоса. Бетон особой прочности, уложен в три слоя. Причём каждый из них обладает различными характеристиками…
– Почти как гетерогенная броня на военной технике, – заметил я.
– Что-то вроде… Аэродром – не дорога, здесь нагрузки на покрытие не только от массы техники, но и динамические нагрузки от взлетающих и приземляющихся аппаратов, плюс термическое  и механическое воздействие газовоздушных струй авиадвигателей, длительные статические нагрузки в процессе стоянки воздушных судов, так что сам понимаешь, какие требования к прочности.

– Сколько у вас строителей работает?
– Официально двести человек, плюс сорок бойцов – охрана… Эти цифры есть в открытой печати.
– А по факту?
– А по факту – около шестисот. Я не делю людей на строителей и охрану. У нас все ещё в школе проходят военную подготовку. У всех стрелковое оружие, многие имеют боевой опыт.
– У нас в войсках запланировано учение. Как вы понимаете, я должен условно отработать защиту строящегося аэродрома, как важного стратегического объекта. Возможен ли его захват вероятным противником…
– На взлётно-посадочную никто не приземлится. Возможна атака высадившегося  где-то в другом месте десанта. К этому мы готовы. Возможна атака с воздуха… У нас одна зенитная пушка ЗУ-23 и счетверённый пулемёт ДШК, хорошо бы ещё один.
– Я вас понял, компаньеро Эскобар, ещё одну «душку» и зенитную установку мы вам дадим…

Мы договорились с подполковником о связи, и я отправился к себе.
Прибыв в штаб, узнал, что меня ждёт командир разведчиков капитан Рамирес:
– Разговор служебный, компаньеро майор…
Я закрыл двери, чтобы никто не пытался войти. Секретаря у меня не было, а лейтенанта Креспо я отправил с поручением.
– Слушаю, капитан.
– Речь пойдёт о подготовке к учениям со стороны министра обороны, точнее, участия в них Корпуса резервистов. Насколько я помню, вами  совместно с министром был согласован вариант привлечения всех командиров?
– Верно.
– Так вот сегодня утром подполковник Брукс отдал несколько другой приказ: из резервистов он формирует батальон в триста человек…
– Примерно такое количество мы согласовали с президентом.
– Но это не командиры, батальон формируется, исходя из двух принципов: включаются только имеющие боевой  опыт, и не просто боевой, а опыт разведовательно-диверсионной деятельности. Этакий спецназ из резервистов.

Я, признаться, был озадачен:
– Ну, а второй принцип?
– А второй принцип – личной преданности. По-другому у нас не бывает, если хочешь на кого-то опереться в случае внутреннего конфликта. А поводом послужило ночное столкновение с вооружённой группой «мангустов», чего у нас давно не бывало. Последнее время были только тайные вылазки этих бандитов. Причём, боестолкновение было только поводом, списки кандидатов в батальон, по моим сведениям, были подготовлены заранее.
– Но формирование такого батальона нужно обязательно согласовывать с президентом!
– Президент в отъезде. Потому я вас и дожидался. Если бы президент был на месте, я бы напрямую ему доложил. Поэтому Брукс и торопится.
– Но ведь от таких провокаций до настоящего конфликта недалеко!
– Об этом и речь…
– Как бы то ни было, но я должен с подполковником немедленно встретиться.
Я выехал в министерство обороны.




– 20 –

В этот раз личное оружие я сдал перед тем, как зайти к министру в кабинет. Начал я с того, что доложил подполковнику о подготовке своих батальонов к учениям, а потом предложил провести совещание с командирами Корпуса резервистов.
Брукс на это отреагировал с показным спокойствием. Он прекрасно знал, что я осведомлён о его последнем приказе. Кроме того, он догадывался о том, что я знаю, о том, что он знает.
– Дело в том, майор, что я на учения привлекаю не только командиров, и не всех командиров. В учениях будет принимать участие отдельный батальон резерва. Потом он будет привлечён к борьбе с бандами «мангустов», которые, как вам, наверное, уже известно, недавно активизировались.
– Компаньеро подполковник, решение было принято президентом. Поэтому мне не понятно формирование отдельных батальонов без согласования с главнокомандующим.
– Майор, в отсутствие президента я вправе принимать подобные решения, вам об этом прекрасно известно. И я не допущу, чтобы какие-то бандиты, с которыми уже не справляется ни народная полиция, ни партийная милиция, дестабилизировали обстановку!

 Альберто Брукс сверлил меня своим одиноким чёрным глазом, другой у него почти закрылся, видимо, от волнения:
   – Насколько я знаю, вы тоже «мангустам» не симпатизируете и являетесь сторонником радикальных методов. Лейтенант Креспо освобождён, благодаря вашему ходатайству, тем более, он теперь ваш ближайший помощник.
Я понял, что моя позиция стала весьма уязвимой. Риверо был прав. Но плясать под дудку Брукса я не собирался.

– Тем не менее я настаиваю на проведении совещания с командирами резервистов. Цель наших учений – убедиться, что наши регулярные батальоны и Корпус резервистов – это единая Народно-революционная армия, которая в состоянии справиться с внешней угрозой, а не только с двумя сотнями бандитов.
Нет надобности говорить, что вышел я от подполковника отнюдь не в лучшем настроении. Видимо, общего языка нам уже не найти.




– 21 –

Через два дня  президент вернулся из своей дипломатической поездки. К этому времени уже пришёл груз из Гаваны, и мои офицеры занимались подготовкой парка боевой техники и вооружений.

Не знаю, какой разговор состоялся у президента  с министром обороны, но спецбатальон Брукса начал операции против «мангустов», хотя их эффективность была близка к нулю. Неофициально это формирование называли «brigade contraria» – контр-бригада. Солдаты прозвали эти подразделения «кобрами» и шутили на тему, справится ли «кобра» с «мангустами».

Мы встретились с Риверо на второй день после его приезда. Он рассказал мне о своей встрече с помощником президента США по национальной безопасности. Николас был воодушевлён, он считал, проблема решена. Ему удалось убедить американцев, что аэропорт нужен для развития туризма, а не для размещения военной базы.
– Поэтому, Кир, не будем раздражать их своими военными учениями. Слова нужно подтверждать реальными действиями. Учения нужно отменить. Мы должны быть политиками.
– Ну, ну… Иногда политика зависит от политиков не больше, чем погода от синоптиков.

Я замолчал, ошеломлённый таким поворотом дела. Риверо продолжал:
– Всё, что ты просил, кубинцы нам предоставили. Так что приводи в порядок технику, проводи занятия…
– Армия предназначена для одного занятия – для войны, если она не готовится к этому занятию, последствия бывают трагическими… У тебя есть личное оружие – пистолет «Люгер», другое его название помнишь?
– Парабеллум…
– Да, от древнего мудрого изречения: «си вис пацем пара беллюм» – хочешь мира, готовься к войне.
– Знаю, знаю, что ты хочешь сказать! Но у дипломатии свои законы. В политике тоже надо быть порядочным.
– Есть поговорка такая: честным политиком быть нетрудно – конкуренции почти никакой. У дипломатии не только свои законы, но и ошибки тоже свои, но дипломат всегда  знает, что у него за спиной армия, которая должна быть готова их исправить… Я привык выполнять приказы, и сделаю, так как ты скажешь. Но считаю, что это не будет способствовать повышению боеготовности, скорее, наоборот.
Выйдя из здания администрации, я отправился в часовую мастерскую Матиаса Ортиса. «Ну вот, майор Боев, ещё одна «политическая» оплеуха. Нет, не зря, я – сын дипломата, так ненавижу политику!»
Давненько я не был на улице Браво, наверное, Матиас уже отремонтировал мой приёмник.

– 22 –

Мотострелковые подразделения Народно-революционной армии Эставальи отрабатывали свои боевые навыки на стрельбище и полигоне. Поскольку масштабных учений не случилось, то взаимодействие с Корпусом  резервистов отрабатывалось на штабных картах.

 Контр-бригада, сформированная министром обороны, пыталась проявить себя в борьбе с ночными бандитами. За месяц рейдов и других операций было ликвидировано четверо этих «ночных зверьков», живыми взять не удалось никого. Успехи более чем скромные. Оно и понятно, недоброй славы местность с непривлекательным названием Дель-Пантано – двести квадратных километров непроходимых джунглей, что служили «заповедником» для «мангуст», прочесать невозможно. Всё равно, что в лесу поймать осиный рой. Брукс со своими операциями  контр-бригады напоминал мне пацана, который тычет палочкой в осиное гнездо, чтобы раздавить несколько насекомых, но получает несколько другой эффект.  Ведь количество похищений и нападений «мангуст» на чиновников и общественных деятелей увеличилось втрое. А может, этого кто-то и хотел. Тут, как говорится, ищи, кому выгодно. Очевидно было, что боевики стали получать помощь. У убитых стали наблюдать самое современное оружие, которого раньше у бандитов не было.

Я присутствовал на совещаниях, посвящённых борьбе с активизировавшимися бандами. Их проводил президент или подполковник Брукс. Присутствовали на них и начальники народной полиции и партийной милиции. Из всех структур пока только армия не была втянута в охоту на «мангуст», хотя подобные предложения были. Я этому сопротивлялся, как мог – мои возражения в основном сводились  к одному аргументу: «Граблями муравьёв не соберёшь». Зато армейские посты у администрации, у дома президента и около минобороны я сам предложил выставить. Теперь там посуточно дежурили мои БТРы с экипажами.

Через две недели после визита президента в штаты я по своим каналам получил информацию о готовящихся целевых военных учениях американских морпехов. Поскольку она требовала подтверждения, а также потому, что источники нельзя было раскрывать, от доклада Риверо я пока воздержался. Но, когда эти учения прошли, я в тот же день явился к президенту, нисколько не сомневаясь, что он уже об этом знает.
– Николас, мне только что доложил капитан Рамирес – морпехи Штатов провели учения на острове Вьекес в Пуэрто-Рико с участием подразделений «Дельта» и «морских котиков». Отрабатывалась высадка десанта на бронетехнике с кораблей и выброска воздушного десанта на остров…

– Меня тоже информировали об этом наши кубинские друзья. Ты видишь в этом реальную угрозу?
– Только слепой не увидит! Вьекес – это Эставалья в миниатюре. Если бы я готовил операцию, то лучше бы плацдарма для тренировки не нашёл.
– Кир, что ты предлагаешь?
– Я предлагаю вернуться  к нашим баранам, то есть провести учения.
– Это исключено! Я обещал на высоком уровне…
Не скрою, упрямство Риверо меня начинало раздражать.
– Помнится, мой отец говорил, что иногда реальная политика отличается от политики тем, что не хочет замечать очевидных фактов…

Мне так и не удалось убедить Риверо. Министр обороны Брукс, в отличие от президента, считал угрозу вторжения вполне реальной, но убеждал членов Военного совета, что нужно быстрее покончить с «мангустами», иначе они ударят в спину.
Мне ничего не оставалось делать, как отрабатывать отражение вероятной атаки противника со своими подчинёнными. Мы с капитаном Рамиресом, лейтенантом Креспо и начальником штаба изучали береговую линию, намечали размещение секретных дозоров, зенитных установок и пулемётов, просчитывали вероятное движение подразделений.


– 23 –

По горло занятый своими делами, я совсем забыл о своей юной «русскоговорящей» подруге. Она сама напомнила о себе. Подъехав вечером к своему дому, я увидел, как в конце улицы с места рванул мотоцикл и подлетел ко мне. Сидящий за рулём подросток лихо тормознул, мотоцикл прошёл пару метров юзом, заднее колесо занесло, и он замер. Насколько  я разбирался в двухколёсной технике, это был «Чезет». Мотоциклист снял шлем, и я узнал Мариту.
– Ола, Кир!
– Привет, Марита! Что ты здесь делаешь так поздно?
– Просто захотелось тебя увидеть, вот и езжу уже два часа мимо твоего дома, чтобы не пропустить…
– Так давай в дом зайдём.
– Если только на пять минут…
Мы прошли в калитку, обошли дом, и я, отперев дверь, пропустил Мариту вперёд.
– Сразу предупреждаю, чистоту у себя я так и не навёл. Так что не пугайся.
Беспорядок у меня был ещё тот. Когда заходишь в квартиру один, то на это не обращаешь внимания. Когда же входят гости, поневоле замечаешь, что у тебя не убрано.
 
Моя гостья смотрела на всё оценивающим взглядом:
– Если ты приходишь каждый день так поздно, как сегодня, то тебе просто некогда заниматься этим. Помощник нужен.
– Наводить порядок мне помогает Мигель, мой водитель, когда я его приглашаю выпить кофе…
– Сколько вы, мужчины, ни наводите порядок, он не будет идеальным с точки зрения женщины.
Она подошла к висевшему на стене эстампу и провела пальчиком по верхней рамке. Победно показав его мне, сказала:
– Есть в доме места, где мужчина ни за что не догадается убрать пыль!
– Ну, ну… Хватит наводить ревизию. Давай, я лучше тебя угощу кофе.
– Вообще-то в это время я кофе уже не пью, но для тебя сделаю исключение.
– Правильно, я тоже сделаю исключение: все считают, что ужин нужно отдать врагу, а я разделю его с красивой девушкой.

Я приготовил напиток и поставил на стол чашки:
– Силь ву пле, мадемуазель!
– О, какой ты сегодня галантный!
– Что поделаешь, чем хуже повар, тем вежливей должен быть официант. Вот я и стараюсь компенсировать низкое качество своего угощения…
Марита рассмеялась:
– Сейчас мы оценим качество твоего угощения!
Она сидела напротив, рассказывала о своих университетских делах. Я рассматривал её лицо. Яркая девчонка. Чёрные волосы. Чёрные глаза. Даже отправляясь на мотоцикле, оформила макияж так, что он подчёркивал её природную миловидность. Короткая причёска была слегка помята мотоциклетным шлемом. Заметив, что я её внимательно разглядываю, она замолчала, потом неожиданно спросила:
– Кир, а ты счастлив?

Я поставил чашку на стол.
– Ну, знаешь… У тебя вопросы, однако. Сразу и не ответишь. Как-то не задумывался об этом.
– Неужели тебе нужно так долго думать, чтобы ответить? Ты не похож на медлительного человека.
– Если бы нужно было реагировать кулаками, а не мозгами, то я, конечно, немедлительный. А ум – это аппарат торможения ненужных инстинктов и рефлексов…
– Ты опять смеёшься. А если серьёзно, можешь сказать, что такое для тебя счастье?
– Если серьёзно, то такие формулировки выдаются чисто субъективно. На основе своего жизненного опыта. А какой у меня опыт? Только учёба и служба. Когда учишься, счастье всегда в будущем: «Вот закончу учёбу и тогда…»
– А когда служишь?
– А когда служишь, то счастье каждый день, вернее, вечер. День прошёл, и оттого ты счастлив.

Я отхлебнул кофе и улыбнулся.
– Кир, ты опять… Можешь просто ответить, счастье – это что?
– Конечно, могу! Счастье – это надёжность.
Марита посмотрела на меня, пытаясь угадать, шучу я или говорю серьёзно.
– Это как? Почему «надёжность»?
– А это так – жизнь человека, а солдата тем более, зависит от сотен, нет, тысяч случайностей. Например, в бою солдат остается жив именно благодаря тому, что эти тысячи случайностей сложились в благоприятный пазл. А сложились они так благодаря надёжности…
– Надёжности чего?
– Всего: надёжности личного оружия, надёжности машины, надёжности разведданных, надёжности находящегося рядом товарища и так далее.
– А в мирной жизни разве не нужно, чтобы рядом был надёжный, добрый человек?
– В мирной-то, может быть, и нужно, чтобы был рядом добрый, а вот на службе – лучше просто надёжный.

– Почему?
– Потому что в военной обстановке доброта, или гуманизм, если угодно, проявленный к одному человеку, могут обернуться жестокостью или гибелью для сотен людей. Вот почему. Поэтому пусть рядом со мной будут просто надёжные люди.
–  А Хавьер Креспо надёжный? Ты поэтому его взял на службу?
– Во-первых, восстановил его на службе президент, а не я, а во-вторых, по-моему, надёжный. Просто у него аппарат торможения рефлексов не сработал!
Я рассмеялся и посмотрел на часы.
– Не смотри, не смотри! Знаю, что мне пора. Скажи мне, а что в твоей профессии военного самое главное?
– Слушай, я думал, с девушками говорят совсем о другом…
– А всё-таки?
– Тебе ведь опять нужно, чтобы я ответил одним словом…
– Желательно. Ты ведь, глядя на часы, намекаешь, что мне уже пора.
– Ну, хорошо. В профессии солдата главное – уметь переносить тяжести.
– Ты имеешь в виду тяжесть военной службы?

– Нет, я имею в виду просто тяжести. Это самое главное в солдатской работе.
Марита посмотрела на меня в раздумье, рассердиться или засмеяться.
– Что, не нравится мой короткий ответ? А я вполне серьёзно. Оружие нести надо. Боезапас – надо. Рацию, взрывчатку, запас провизии… Ну и так далее.
– Тебя послушать, так солдат – это какое-то вьючное животное.
– Нет, солдат – это не вьючное животное. Солдат, в отличие от животного, в ранце носит жезл маршала. Это не кто-нибудь, Наполеон Бонапарт сказал. Уж он-то был в теме. Всё хватит, мы уже с тобой полчаса проболтали! Я беспокоюсь, как ты доедешь до дома..
– Ничего, Кир, не в первый раз.
Я обнял её и поцеловал, очень она мне показалась озадаченной после моих формулировок солдатского счастья.

Мы вышли на улицу. Она надела шлем.
– Марита, я тебя прошу, не езди больше так поздно.
– Да, Кир, не буду. Ещё недавно об этом не задумывалась, а сейчас стало беспокойно. У зданий стоят военные машины, на улицах патрули… Папа говорит, что обстановку нагнетают умышленно. На следующее заседание парламента они пригласили прокурора республики, Говорит, что у депутатов появилось много вопросов.
Я знал, что прокурор собирается выступить перед депутатами. Поэтому не стал комментировать парламентские новости. Я сказал о другом:
– Тебе не кажется, что твой швертбот лучше убрать из яхт-клуба? Мне кажется, сейчас порт не самое безопасное место.
– Вот и папа мне об этом же говорил…
«Даже профессор не исключает вероятность атаки на остров», – подумал я. Обняв Мариту на прощание, посмотрел, как мотоцикл скрылся в ближайший переулок, и вошёл в дом.

– 24 –

Встреча прокурора с депутатами так и не состоялась. Накануне был убит помощник прокурора. После недолгих колебаний, проведя военный совет, президент объявил чрезвычайное положение. Деятельность парламента была приостановлена. Министр обороны объявил мобилизацию Корпуса резервистов. Я по приказу президента выставил у всех административных зданий усиленную армейскую  охрану, уже не надеясь только лишь на демонстрацию БТРов. Часть объектов, в том числе радиоцентр и тюрьму, охранял Корпус резервистов.

Контр-бригада, которую уже все с лёгкой руки солдат называли батальоном «Кобра», по приказу подполковника, заняла под свою базу форт Жерар. Он контролировал две важных трассы: внутреннюю круговую дорогу и дорогу, соединяющую столичный город Эсте-Валья с небольшим городком Эсте-Валькано, который находился на противоположном берегу острова. Это была единственная дорога, пересекающая остров в поперечном направлении и проходившая через джунгли и знаменитую лощину Дель Пантано, а потому небезопасная. Если бы бандиты вздумали объединиться, то их отряд мог выдвинуться к столице только по этой дороге.
Число военных в нашей маленькой столице превысило число гражданских лиц. «Мангусты» быстро сориентировались и имели наглость появляться средь бела дня, одевшись в военную форму резервистов. Была захвачена такая группа из пяти человек в районе тюрьмы. После допроса Брукс приказал их расстрелять прямо в тюремном дворе.

Капитан Рамирес выставил секреты из состава своих разведчиков в тех местах, которые мы определили наиболее вероятными для высадки разведывательно-диверсионных групп. Их было несколько таких мест. Мы надеялись, что не ошиблись. Тем более, я был уверен, что разведгруппа противника будет не одна.
Мой автомобиль стал манёвреннее после того, как Мигель установил на него новый двигатель. Теперь он мог разгоняться до ста двадцати километров в час. Я разместил в нём рацию, а Креспо в поездки  стал брать с собой ручной пулемёт. На коротких расстояниях и на узких дорогах такая машина для передвижения была, разумеется, эффективнее бронетранспортёра.

 У всех было понимание близости войны, нарастала тревога. Самое неприятное было в том, что активизировались антиправительственные силы. Кроме того, меня не устраивало, как осуществляется взаимодействие между регулярными батальонами и Корпусом резервистов, не говоря уже о народной полиции, партийной милиции и батальоном «Кобра». Подполковник Брукс упорно тянул одеяло на себя, иногда даже вступая в противостояние с президентом.

– 25 –

Ко всем моим заботам добавлялось беспокойство за Мариту и её семью. Было у меня какое-то нехорошее предчувствие. В тот день я решил снова навестить семейство Мора.
Профессор был крайне раздражён. Кроме недовольства политикой президента, сказывалось ещё и то, что Эктор был вынужден безвылазно сидеть дома: университет был закрыт, парламент не работал, гулять по улицам было небезопасно. Судя по всему, домашние уже не реагировали на его пламенные речи, поэтому всё своё возмущение Мора адресовал мне.

– Кирилл, может, ты понимаешь, что происходит? Тогда потрудись объяснить мне, что значит вся эта чехарда! Это что, гражданская война? За восемь лет в стране два переворота, революция или как её там… Военный путч, потом выборы, одни, вторые… Теперь вот у нас чрезвычайное положение! Кругом военные, бандиты… Их уже невозможно отличить друг от друга! А может, они уже и не отличаются?
Мне абсолютно не хотелось вступать в какие-то споры с Эктором. Я больше хотел говорить с его дочерью. Поэтому я пытался перевести наш разговор на другую тему:
– Ситуация, конечно, неприятная, но понятная, если вдуматься. После проведённых американцами учений, все исходят из того, что существует вероятность вторжения. Поэтому армия готовится. А антиправительственные силы, исходя из того же, раскачивают ситуацию… Вы бы Мариту попросили пока посидеть дома. На улице действительно опасно!

– Ни черта не слушает! Никого, ни меня, ни мать… Все её друзья болтаются по улицам. Все в каком-то возбуждении. Как будто их ожидает шоу!
 А как прикажете американцам поступать? В Штатах уже изжога от приграничных  революционных бурлений. Сандинисты в Никарагуа, левые партизаны в Сальвадоре. Теперь вот у нас…И везде кубинцы, везде кубинцы!  Теперь вот мы опять заложники того, что ещё выдумает команданте Фидель Алехандро Кастро Рус, сидя на своём секретном райском острове Кайо-Пьедро.  Я всегда говорил, надо прекратить с ним всякие отношения. Этот аэродром нужен Фиделю, чтобы нависать над южным материком. Уже несколько стран обратились к президенту США, чтобы он надавил на президента Риверо с тем, чтобы тот прекратил всякие отношения с Кубой. Они тоже не хотят усиления позиций Фиделя!
«Ого! – подумал я, – это уже интересно. Этого в газетах не было. Профессор выдаёт информацию из своих источников».

Я слушал Эктора ещё полчаса, но он больше ничего интересного не сказал. О том, что заместитель министра обороны США демонстрировал сенату снимки нашего аэродрома, сделанные самолётом-шпионом, с комментариями о строящейся «кубинской военной базе», я уже и так знал.  Я сделал вид, что скоро уезжаю и затеял разговор с Маритой. Мы с ней вышли в сад. Профессор остался на террасе.

– 26 –

Мы опять говорили на её любимые темы, то и дело переключаясь на тревожные события последних дней. Марита мне сказала, что свой швертбот с «оригинальным» названием «Эсте-Валья» она перегнала на восточный берег острова, на пристань Эсте-Валькано, под присмотр родственников.

– Это правильно, ты бы ещё прекратила колесить по улицам на своём мотоцикле, – напомнил я ей.
– Постараюсь, но завтра мне обязательно нужно быть в Пуэртесилло. Мы там договорились встретиться с однокурсниками. А потом я закрою мотоцикл под замок. Я уже родителям обещала…
Кир, в прошлый раз ты мне рассказывал о русских поэтах. Я искала их книги в университетской библиотеке и нашла только сборник Есенина. Не нашла книг Вознесенского, Евтушенко, Высоцкого…

– Ну, Высоцкого и в Союзе только после его смерти в восьмидесятом году стали печатать. А что касается остальных, то удивлён. У своих друзей на Кубе я видел их сборники. Евгений Евтушенко и сам приезжал на Кубу, и с Фиделем встречался. Они оба друг другу понравились. Кастро его называл «русо сибирьяно»…
– Почему «сибирьяно»?
– Евтушенко родился там, в Сибири. По моему, в Иркутске.
– Это большой город?
– Если сравнить по населению с Эставальей, то раз пять больше.
– А ты можешь прочесть что-нибудь из его стихов?

Я задумался. Что же я помню наизусть у Евтушенко? Начал читать:
– «Идут белые снеги, как по нитке, скользя, жить и жить бы на свете, но, наверно, нельзя…»
Марита слушала, глядя не на меня, а куда-то в небо.
– «Идут белые снеги, и я тоже уйду. Не печалюсь о смерти и бессмертья не жду…», – я запнулся, вспоминая следующую строчку.
– Печальное стихотворение, – сказала она. – Сегодня нет настроения слушать печальные стихи.
– Правильно, – согласился я, – всё равно я дальше не помню. – Мама меня воспитывала на классике девятнадцатого века. Вот Пушкина, твоего любимого, я могу читать несколько часов подряд…

– Пушкина я и сама могу читать: «И выстраданный стих, пронзительно унылый, ударит по сердцам с неведомою силой…»
– Ого! Да ты, оказывается, многое читала!
– Эх, Кирилл! А говоришь, что всё помнишь. Пока мой папа тебя учил физике, твоя мама давала мне уроки русской литературы. У меня со второго класса Пушкин на книжной полке. Лучше скажи, из Вознесенского что-нибудь помнишь?
– А как же! «Бани! Бани! Двери – хлоп! Бабы прыгают в сугроб. Прямо с пылу, прямо с жару – ну и ну! Слабовато Ренуару до таких сибирских «ню»!»…
Когда закончил, она спросила:
– Кир, а «сугроб» это что?
– Сугроб – это… Это большое количество снега так называется.
– А Вознесенский что, тоже из Сибири?
– Почему ты так решила?
– Так тоже про сибирские бани, про снег пишет.
– Ну и что? Жил он в Сибири, в городе Кургане, во время войны, когда в эвакуации был. А вообще-то он москвич…

– Хорошо. Теперь Высоцкого почитай.
– Это запросто! Из Высоцкого я много чего знаю, – сказал я и задумался.  А что же ей почитать? Что поймёт из Высоцкого человек, который по-русски не знает, что такое «сугроб»?
– Ты знаешь, Высоцкий свои стихи не читал, он их пел, вернее, играл… Он ведь актёр. Поэтому, если я начну их читать, тебе будет трудно их понять. А если не поймёшь, они тебе не понравятся…
– Да, а ты говорил, у него жена была француженка. Она-то его понимала!
– Так она была русская француженка. Не только понимала. Она тоже его стихи пела.
– И о чём она пела? Напой.
– Петь не умею. Но могу продекламировать: «Так случилось – мужчины ушли, побросали посевы до срока. Вот их больше не видно из окон – растворились в дорожной пыли…»

Марита вздохнула, когда я закончил:
– Это опять про войну. Не люблю. Грустно это… Русские много воюют?
– Не больше тавальянцев. Твой папа только что приводил примеры, что произошло на острове за последние восемь лет. Давай лучше ты что-нибудь почитай. Ты говоришь, что нашла сборник Есенина? Он-то военных стихов не писал.
– Да, Есенин мне нравится. Он очень тонкий лирик.
– Что-нибудь помнишь?
– Конечно. «Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охваченный, я не буду больше молодым. Ты теперь не так уж будешь биться, сердце, тронутое холодком, и страна берёзового ситца не заманит шляться босиком…»

Когда Марита закончила, я сказал ей комплимент по поводу её памяти.
– Что ты, Кир! Я его раз десять прочитала, чтобы выучить. Хотелось тебе прочесть наизусть. А что в России можно по лесу босиком ходить?
– Я ни разу не ходил. Но люди ходят. Там ведь змей нет, только комары кусаются. Это здесь даже молодёжь «страна мускатного ореха не заманит шляться босиком»!
Она засмеялась. В тот вечер мы расстались на весёлой ноте. Неприятности начались этим же вечером.

– 27 –

Для меня это было неудивительно и ожидаемо. Тем не менее я этого не ожидал. Меня в тот вечер ждали.
Засаду на меня подвела самоуверенность. Объект с такой физподготовкой, как у меня, надо брать  вчетвером. А их было трое. Как только я, уже во дворе, повернул за угол своего дома и направился к тамбуру, уловил еле слышное шуршанье ног за собой и рефлекторно отклонил голову влево. Это и спасло меня от оглушающего удара, он пришёлся по касательной, чуть не оторвав мне ухо.

Лезть в кобуру в таком случае бессмысленно. Используя инерцию тела нападавшего, я двумя руками воткнул его головой в стену, одновременно закрывшись его телом от выступивших из темноты двух «мангуст». Взять меня живым у них шансов уже не было. Они, к их несчастью, этого ещё не поняли.
 Тот, что стоял правее, бросился на меня с ножом, контролируя мою правую у кобуры. Я выключил его левой в челюсть. Другой уже обнажил ствол, когда я достал его ногой в голову, вложив в этот удар всю злость проворонившего засаду ротозея. Если бы его голова была мячом, то она перелетела бы через всё футбольное поле. Чувство дистанции и удар мне Павел в своё время поставил очень хорошо.

Обыскав всех, двоих я связал. У них прощупывался пульс. Позвонил в штаб. Через двадцать минут подлетел УАЗ. Прибыли Мигель и Креспо, с ними два автоматчика.
– Отвезите этих к разведчикам. Они знают, что с ними делать, – сказал я лейтенанту.
– А труп куда?
– Туда же, пусть его осмотрят. Потом капитан Рамирес распорядится.
Когда мои подчиненные уехали, я стал приводить себя в порядок. Голова болела, правое ухо горело, как будто кипятком ошпарили.
На будущее в уме сделал отметку про две ошибки: Мигель всегда провожал меня и входил со мной  в квартиру. Только потом уезжал. Почему я сегодня сказал ему: «Не надо»? Ума не приложу. Ошибка вторая: у меня в сейфе лежит карманный «Вальтер», почему я его не ношу? Не велика тяжесть, пушка и на полкило не тянет, а жизнь показала, что второй ствол может пригодиться.



– 28 –

Утром посмотрел в зеркало. Украшений на моём лице добавилось. М-да, «белокурая прядь прилипла к его высокому прекрасному лбу…Как там дальше? «… его голубые глаза стали синими, с красными прожилками». Шрам  приобрёл лиловый цвет. Багровело  оттопыренное ухо. Шарма моему портрету добавляла темневшая под глазами синева. Лучше один раз пощупать, чем сто раз увидеть. Я потрогал ладонью правое ухо. Оно показалось мне горячим.

 Позавтракал сладкими галетами и, запив их горячим кофе, отправился к президенту.
Доложил Риверо обстановку в войсках и рассказал ему и ночном происшествии.
– Не ожидал, что ты проявишь такую беспечность, – сказал Николас. – А всё-таки удивляет наглость «мангустов»… Зачем им нужен мой командующий сухопутными войсками живьём? Ну, ликвидировать ключевого офицера, это понятно. А захватывать зачем? Опасно. Хлопотно. И деньги не получишь. Тебе не кажется, что это чьё-то поручение? Иначе говоря, заказ. А?
Я догадывался, зачем и кому я нужен живым и разговорчивым, но президенту об этом говорить не стал.

– Подождём, что скажет Рамирес, когда допросит этих… Факты нужны. Пока из фактов – при них был пистолет «Беретта» и два ножа «Онтарио», используются американскими морпехами…
– Это ещё ни о чём не говорит. Они и в других странах используются .
– Конечно. Я и говорю, подождём.
Риверо встал из-за стола, прошёлся по кабинету.
– Как ты думаешь, неужели США решатся на вторжение? Их первая военная операция после Вьетнама – разрекламированная высадка американских морпехов в Ливан закончилась гибелью одновременно двухсот сорока солдат. Это при общей численности морпехов в тысячу человек! В результате атаки на казарму  смертника из "Хезболлы"  на заминированном автомобиле… Неужели после этого они решатся на операцию против нас?

Я хмыкнул:
– Для подъёма армейского боевого духа это им просто необходимо. Да, я рассуждаю, как армеец. Но это необходимо и для сохранения престижа империи. А это дорогого стоит. Кого бы они сейчас уничтожили первого? Конечно, Фиделя!  Напасть на Кубу? Вполне возможно. Все генералы будут – за. Только стоить такая победа будет не одной тысячи гробов. Слишком хорошо американцы знают боеспособность и силу духа кубинцев. А необходима именно показательная победа, при минимуме погибших американских солдат. С демонстрацией миру американской военной мощи. С использованием самых подготовленных и разрекламированных подразделений!

Риверо молчал. Очень трудно было признать неудачу на дипломатическом фронте. Тем более, что для него это было провалом всей выстроенной и выстраданной внешнеполитической стратегии.
Приехав  в штаб, я почти тут же получил ошеломляющее известие. Позвонила Марита и в слезах сообщила, что родители пропали.
Все невзгоды переживаются легче, пока дело касается службы. Но когда беды и несчастья переходят в сферу личной жизни твоих друзей или знакомых, тем более, лиц сугубо гражданских, это выбивает из колеи.

 Судя по всему, они были захвачены неизвестными прямо дома. Мариты в это время не было. Узнав об этом, она позвонила мне. Я велел ей немедленно приехать в штаб.
Сказать, что она была расстроена, ничего не сказать. Марита была напугана. Утешитель из меня плохой. Поэтому, как только освободился, мы выехали вместе с ней и Креспо в дом Мора.
Наше расследование было безрезультатным. Никто из соседей ничего не видел. Слышали, что подъехал автомобиль и потом уехал.
– Марита, я могу выставить охрану у дома…, – запоздало предложил я.  Как я не догадался сделать это раньше!
– Нет, я не останусь дома ни за что. Я просто боюсь! Я не хочу оставаться одна, тем более, здесь.

Остаток дня она провела в моём штабе. Вечером прямо из штаба мы поехали ко мне домой. Я ей уступил свою спальню, сам занял диван в гостиной.
На следующий день мне позвонил Риверо и сказал, что в американской печати сообщили – в Эставалье начались повальные аресты оппозиционеров, арестован профессор Мора с женой, демократическая общественность указывает на вопиющее нарушение прав человека.
Мы с ним понимали, что счёт пошёл на часы.
– 29 –
Всякое неприятное событие неожиданно, даже если ты готов к нему. Ночью прибыл посыльный от разведчиков и передал устное сообщение от Эспехо Рамиреса: «Замечена разведка десанта». Я поднял Мариту, отправил её в штаб. Сам выехал к разведчикам.
На рассвете первый и третий посты засекли разведовательно-диверсионные группы, подошедшие к острову на катерах. Первый пост доложил, что к  берегу подошли две лодки, и десять человек в экипировке десанта высадились на берег в районе, где лощина Дель Пантано упирается в море.

Третий пост наблюдал, как два катера пытаются подойти к берегу. В отличие от первого, здесь были рифы. Те самые коралловые рифы, что дают приют тысячам мелких морских обитателей. Но крупных «хищников» рифы встретили недоброжелательно: первый катер сразу на них и напоролся. Это был французский «Зодиак» с надувными килями, он сразу потерял плавучесть. Десант с тонущего катера снял другой экипаж, и они ушли.
¬– Значит, корабли в нескольких милях от острова, – резюмировали разведчики.
 Приказав Рамиресу и Креспо, чтобы занимались высадившейся группой, я связался  с президентом.
 
В это время наши мотострелки отрезали высадившихся «морских котиков» от берега, оставив им один путь. И те были вынуждены углубиться в джунгли Дель Пантано, преследуемые ротой автоматчиков. Десантники, конечно, оторвались от преследователей, но из Дель Пантано они уже не вышли.
День прошёл в суете и тревоге. Я собрал всех командиров и поставил задачи батальонам. Президент в военной форме весь день провёл в штабе. Мариту я отправил к родственникам в Эсте-Валькано. Многие семьи покидали столичный город, разъезжаясь по посёлкам побережья, в Эсте-Валье же, кроме военных, появилось много гражданских мужчин, которых проверяли военные патрули и народная полиция.
А на следующий день началась война.

– 30 –
В пять часов утра над строящимся аэропортом появился американский тяжеловооружённый самолёт АС-130Н «Призрак», который военные называли летающей батареей. Сделав круг над аэропортом, он убедился, что кубинцы готовы к «встрече гостей»: взлётно-посадочная полоса была вся заставлена строительной техникой. Десант на ВПП был невозможен.

В это время пошёл дождь. Под его прикрытием десант с вертолётов был выброшен в двадцати километрах от столицы. Там стояла рота резервистов. В их распоряжении была зенитная установка и счетверённый пулемёт ДШК, но они просто прохлопали высадку. Были атакованы морской пехотой и выбиты с позиций.
Наша радиостанция вышла в эфир, и молодой диктор срывающимся от волнения голосом повторял: «Родина в опасности! Родина в опасности! С воздуха и с моря нас атакуют интервенты! Вражеские самолёты выбрасывают вооружённых парашютистов!»
Американцы, развивая успех, всё-таки решили высадить десант у основного объекта – нового аэропорта. В воздухе снова появился «Призрак», за ним колонной шли пять транспортных самолётов МС-130ЕS. Они сделали большой круг над островом, потом к ним присоединились ещё несколько транспортов, и воздушная армада двинулась на Панте ди Партида.

Как только головной самолёт появился в районе аэропорта, заговорили зенитные пушки и пулемёты кубинцев. Три самолёта, получив повреждения, отвалили. Остальные стали сбрасывать десант в стороне от аэропорта. Хотя по парашютистам вели огонь, успело десантироваться до батальона рейнджеров, пока не подошли боевые машины пехоты  первого батальона Карденаса для поддержки автоматчиков. Завязался бой.

 Перегруппировавшись, рейнджеры  запросили поддержку авиации. С авианосца поднялась группа штурмовиков LTV-7E «Корсар», и началась бомбёжка заявленных целей. Однако главной целью первой волны десанта всё же оставался аэродром.
Под прикрытием завязавшегося наземного боя и налёта штурмовиков американцы скрытно сумели сбросить на Панте ди Партида несколько десятков бойцов спецназа «Дельта». Несмотря на то, что парашютисты шли к земле затяжным, опытные кубинцы всё же заметили несколько десантников и обрушили на них шквал огня. Десяток приземлились мёртвыми, раненых было в два раза больше. Оставшихся в живых прижали к взлётной полосе и не давали поднять головы. Старый добрый АКМ в открытом бою оказался гораздо эффективнее спецназовских пистолетов и бесшумных автоматов. По прицельной дальности и убойной силе они не шли ни в какое сравнение. Я удивлялся такому грубому просчёту планировавших операцию захвата.

И опять спецназовцы вызвали свою авиацию. Новый удар штурмовиков и вертолётов позволил «дельтовцам» унести ноги с взлётной полосы.
Слушая донесения подполковника Эскобара о ходе боя в Панте ди Партида, я начинал понимать, почему американцы так боялись советско-кубинского вторжения в свою страну.

Президент Риверо и Альберто Брукс находились в штабе. Мне по рации сообщили, что группе «морских котиков» удалось захватить радиостанцию. В эфире зазвучал голос интервентов, которые спешили сообщить, что север и юго-запад острова захвачены морской пехотой США.

 Я связался со старшим лейтенантом Карденасом, выяснил обстановку и приказал поддержать огнём боевых машин контратакующих автоматчиков, с тем чтобы выбить американский спецназ  с радиостанции.  В это время Риверо принял, как оказалось, фатальное решение. Он на БТРе решил прорваться к радиостанции, уверенный, что её отобьют. Президент сам хотел в этот час обратиться к народу.

Командир батальона Карденас возглавил контратаку, которую поддержали миномёты резервистов. Взвод «морских котиков» отбивался недолго, они взорвали транслятор и с боем прорвались к морю, унося раненых. Президенту выступить по радио не удалось, а при возвращении в штаб случилось непоправимое – БТР был атакован вертолётами и сожжён.

 Изуродованное тело Николаса Риверо доставили в штаб. Так мы потеряли главнокомандующего. Это стало самым печальным итогом первого дня боёв.

– 31 –
Взяв под контроль  береговую полосу, американцы начали выводить бронетехнику с десантных кораблей. К основным объектам атаки вели две дороги: одна через город, другая в объезд. Оба пути были не подходящими для атакующих. Обходя Эсте-Валью, бронетранспортёры и танки вынуждены были вытягиваться в длинную колонну, предельно незащищённую  от атаки с флангов. Чем мы и воспользовались, проредив колонну. В городе на узких улочках они тем более становились уязвимыми.
Подполковник послал подразделение гранатомётчиков с тем, чтобы они проникли в город и воспрепятствовали движению бронетехники. Чтобы обеспечить прикрытие группы, наши БТРы атаковали морских пехотинцев. Рейнджеры ответили шквальным огнём всех имеющихся в подразделениях средств. Крупнокалиберными пулемётами и осколками противотанковых гранат было снесено наружное оборудование БТРов. У одного пробили колёса, он стал неподвижной мишенью и вскоре был подбит гранатомётчиком. Экипаж погиб при попытке покинуть машину. В это время мы скомандовали отступление. Бронетранспортёры выполнили свою задачу – наше подразделение прошло в город. В эфире мы слышали, как морпехи вызывают «вертушки».

Когда гранатомётчикам удалось пробраться в город, колонна неприятеля уже встала. Неизвестные подожгли головную машину. Нашей диверсионной группе удалось подбить ещё несколько машин.

Рота БМП из батальона Карденаса готовилась дать бой у единственного моста, который предстояло преодолеть вражеской бронетехнике .
Между тем колонна гусеничных бронетранспортёров LVT в обход города уже подошла к мосту. С воздуха их атаку поддержал ударный вертолёт АН-1S «Кобра», и наша БМП, не успев выйти с моста на позицию, была подбита и встала. Следом за ней шла машина с номером «три». Я хорошо запомнил механика-водителя этой машины Сантоса.
 Он не растерялся. «Тройка» крутанулась, пробив ограждение моста, и плюхнулась в реку, которая по сути, была большим ручьём. Фонтан брызг на мгновение скрыл машину, а через секунду она уже выбиралась на берег, оказавшись в выгодной позиции – бронетранспортёры противника были теперь к ней бортами. Выстрел из орудия не заставил себя ждать. Первый БТР встал. Остальные начали стрелять из башенных автоматических пушек, но «тройка» продолжала огонь. В это время вертолёт зашёл снова, БМП вспыхнула. Командир и наводчик-оператор покинули машину.
Я, наблюдая за боем в бинокль, закусил губу. Почему Сантос не покидает машину? Неужели убит? Но БМП вздрогнула и пошла вперёд, под уклон, на колонну бронемашин. Горящий факел весом в тринадцать тонн врезался на полном ходу в борт транспортёра. Полыхали обе машины, из транспортёра не вышел никто. Гибель на моих глазах сержанта второго класса Сантоса стала для меня не меньшим потрясением, чем гибель президента Риверо. Американские БТРы повернули назад.

– 32 –
В это же время шёл бой около тюрьмы. Туда также был направлен спецназ «Дельта». Я не мог понять, для чего использовать спецподразделение контртеррора во фронтовом бою? Демаскирующая чёрная форма и бесшумные автоматы со слабым пистолетным патроном здесь нужны не больше, чем балетные пуанты на деревенской свадьбе. Видимо, их отцы-командиры решили, что тюрьма, она везде тюрьма – что у террористов, что на поле боя.
 Однако разница была, и существенная. Наш объект имел четырёхметровые стены со спиралью Бруно и был расположен на вершине гребня, отвесные стены которого покрывала густая растительность. На подступах к стенам также были препятствия из колючки. К тому же их разведка не смогла выявить позиции двух зенитных орудий, расположенных выше тюрьмы, на склоне.
 
Поэтому, когда появились американские вертолёты UН-60, знаменитый «Чёрный ястреб» с десантом, их встретил такой огонь, что две «вертушки» были сбиты сразу, вслед за ними отлетался и сопровождавший их «Хьюз» МН-6. Экипажи погибли, остатки искалеченного десанта сняли вертолётами поддержки. Атака захлебнулась, а с ней и попытка освободить «узников совести». Знали бы эти ребята, что там уже нет никаких заключённых! Ни политических, ни уголовников. Рапортовать всё равно было бы не о чем.

К вечеру американские БТРы и танки М-60А1, задержанные в столице, вышли из города. Глядя, как рота пятидесятитонных бронемашин разворачивается для атаки на наши форты, я вспомнил, как будучи ещё школьником, бредил танками и всё время спрашивал отца, почему на Эставалье нет танков. Ну вот и появились, красавцы. Только не для защиты тавальянцев.

 Выдержав первую атаку, форты подверглись новому налёту авиации. Настоящая неразбериха началась около нашего штабного форта. Брукс распорядился снять флаг со штаба и повесить его на расположенную в полукилометре больницу. Это была бесчеловечная военная хитрость. Больные, пытавшиеся эвакуироваться,  подверглись авианалёту, двенадцать человек погибли. Однако сумятицу в рядах противника подполковнику удалось посеять.

Хотя, может быть, спасибо следует сказать совершенно бестолковой разведке противника. Наступающие с запада американские рейнджеры приняли за защитников штабного форта наступающих с севера «морских котиков» и запросили поддержку корабельной артиллерии, которая от души поработала, обрушив мощь своих калибров на свой спецназ. Потерявшийся спецназ сделал то же самое, и уже другие корабли ударили по координатам рейнджеров. Мы слышали в радиоэфире, как те и другие слёзно умоляют своих корректировщиков разобраться, что происходит. Разобрались к утру, когда снова поднялась в воздух авиация.

После налёта штурмовиков в атаку опять пошли танки, поддержанные ударными вертолётами. Мы были выбиты из штабного форта. Батальон «Кобра» поспешил покинуть форт Жерар, на который собственно наземной атаки не было.

  Мы втроём с Мигелем Сото и Рамоном Креспо укрылись в этом форте, из которого уйти можно было всегда успеть – тыльная подземная галерея – потерна, выходила прямо в примыкающий к форту лес. Там мы и замаскировали наш помятый и побитый УАЗ, который, как ни странно, всё ещё был на ходу. Но главное, цела была рация.
 Последняя связь у меня была с подполковником Эскобаром, командиром кубинцев. Они продержались трое суток. Потом его помощник сообщил, что подполковник тяжело ранен. Потери убитыми более сорока человек. Боезапас израсходован полностью, не осталось ни одного патрона. На предложение сдаться кубинцы ответили согласием. Своего командира вынесли на носилках…

Я задремал, сидя на ящике у стены. Меня окликнул Мигель.
К нашему форту направлялись БТРы рейнджеров. Видимо, их разведка доложила, что форт пуст. Нам удалось огнём зенитной установки поджечь один БТР. Лейтенант Креспо из ручного пулемёта провожал эвакуирующийся десант с экипажем. Стрелок он был отменный, так что атакующие потеряли несколько человек десанта.
– Теперь  без бомбометания больше не сунутся. Опять запросят авиацию, – сказал лейтенант.

– Это уж, как всегда, – подтвердил Сото. – Им же хочется лично деньги и ордена за Эставалью получить, а не посмертно.
Я усмехнулся, вспомнив любимое изречение моего командира полка:  «В основе армейских уставов лежит вера в загробную жизнь».
– Дай воды, Мигель, – снова заняв своё место на ящике, попросил я сержанта. – Батальону в этом форте ещё долго можно было держаться…
– Это был приказ подполковника, – отозвался Креспо. – Сохранив батальон, он останется хозяином в лесах Дель Пантано…
– Ты посмотри, какой Кутузов нашёлся! А я думаю, кого он мне напоминает? – и я от души добавил несколько русских слов в адрес Брукса.


– 33 –
Очень не хотелось ждать в этом каменном мешке налёта штурмовиков или удара корабельной артиллерии. Но нужно было дождаться связи. От этого зависели мои дальнейшие действия. Может быть, до утра и не начнут? Хотелось надеяться.
Рация ожила. Я щёлкнул переключателем частоты и надел головные телефоны.  Мой связник – «часовщик» Матиас Ортис передал сигнал «Альбатрос». Это был приказ от моих шефов в Гаване, приказ к отходу. В Эсте-Валькано на рассвете будет вертолёт. С восточного побережья была возможность улететь.

Я сказал своим товарищам, что к утру мы должны быть в Эсте-Валькано.
– Наш джип туда ещё сможет доехать, – сказал Мигель, – а на большее путешествие и бензина не хватит.
– А на большее и не надо. Там нас будут ждать.

Креспо молчал.
– Ты что, лейтенант, не согласен?
– Я бы хотел остаться здесь, команданте. Ведь нашей армии уже нет, зато в лесу остался батальон «Кобра». Там у меня есть друзья.
– Это ведь партизанская жизнь, да ещё и бок о бок с «мангустами»…
Креспо усмехнулся:
– Когда приходят гиены, кобры с мангустами заключают перемирие.
Вскоре стемнело, стали прощаться. Лейтенант повесил на плечо автомат, мы обнялись, и он шагнул в темноту. Сержант взял ручной пулемёт, я – рацию. И мы отправились на восток.

В Эсте-Валькано прибыли задолго до рассвета, но с первыми лучами солнца я постучал в дом родственников Мариты. Мне сразу же открыли, и я вошёл. Хозяин с женой, двоюродной сестрой её мамы, удивлённо смотрели на меня.
На мой вопрос: «Где Марита?», сначала спросили, кто я такой. Они, конечно, были правы. Вид у меня был ещё тот: три дня я не брился, не переодевался и почти не мылся. Я достал своё удостоверение и показал.

Тогда хозяин заговорил:
– Вчера мы получили известие: тавальянская армия разбита, президент Риверо погиб, командующий Боев, то есть вы, погибли, министр обороны Брукс ушёл в лес с остатками своих частей. Марита заявила, что теперь у неё никого нет, и здесь она не останется. Всю ночь не спала, перед рассветом взяла свою сумку и ушла к причалу. Сказала, что на лодке доберётся до соседнего острова, а оттуда в Гавану.
Я разволновался:
– А точнее можете сказать, сколько прошло времени, как она вышла?
– Наверное, час назад. Может быть, и меньше.
«Значит, пока шла, пока готовила швертбот… В пути не более получаса. Это недалеко», – успокоился я.

 Простившись с хозяевами, мы с Мигелем поспешили на условленное место. Вертолёт уже был там. Я показал удостоверение вертолётчикам, объяснил им задачу, и мы взяли курс на север. Белое пятно на горизонте я заметил сразу. Попросил бинокль и разглядел лодку. Это была она, «Эсте-Валья»!
Мы стремительно нагоняли швертбот. Марита испуганно смотрела на приближающийся вертолёт. Однако, когда машина зависла, и я сбросил штормтрап, она меня узнала и радостно замахала руками.

– Сумку! Сумку свою не забудь! ¬– крикнул я, помня, что без документов мы получим дополнительные проблемы. – Крепче держись за лестницу!
 Вдвоём мы моментально её втянули на борт. Усадив Мариту, я потянулся за фляжкой, она молча вцепилась в мою рубашку обеими руками. По щекам катились крупные, как горох, слёзы. Я обнял её, поцеловал и подал фляжку:
– Ну, ну… Теперь всё будет хорошо, всё образуется. Выпей воды, успокойся.
Хотя  понимал, что ей  трудно прийти в себя после всего, что произошло за последние дни. Такие повороты судьбы и потерю близких пережить нелегко.

  Вертолёт ускорился, завалившись немного набок, повернул чуть восточнее и взял курс на Гавану.
Я оглянулся назад. В багровых лучах восходящего солнца оставался наш остров, и белый парус брошенной «Эсте-Вальи» качался над морем, как крыло тонущего лебедя, посылая нам прощальный и горестный привет нашей маленькой несчастной родины.


Эпилог

« Наш источник в Центральном разведуправлении сообщает: один из основных агентов влияния США в республике Эставалья депутат парламента Эктор Мора был захвачен боевиками группировки «мангуст» вместе с супругой. После неудачной попытки боевиков встретиться с контактёрами с целью передачи Мора американской стороне и получения выкупа супруги Мора были ликвидированы. Место захоронения неизвестно».


Это дешифрованное сообщение мне показали, полгода спустя, уже в Москве в первом управлении. Марите я говорить ничего не стал, чтобы не волновать её: мы ждали ребёнка.
О том, что Альберто Брукс воспользовался амнистией, объявленной новым президентом, я узнал позднее. Он вывел из джунглей остатки батальона «Кобра». Оставшись в Эставалье, он занялся политической деятельностью, создал свою партию. Спустя два года, стал одним из организаторов неудачного военного переворота. Был убит при попытке арестовать президента.