Разговор с Женой

1854 год


- Полно, Иван, оставь наконец свои рисунки! С'est insupportable - видеть эти лошадиные головы и глаза лошадиные, даже на бумаге, такая в них мука-мученическая. Ты тем только растравляешь себя. Не вернут лошади детей, и ничего уж не изменят.

- Всё так, но это мое забытье, дорогая.

- Вижу, оттого и решилась тебя тревожить. Но зачем ты показательно изгнал доктора?

- Я лишь велел ему не возвращаться. Одарил его напоследок щедро, чтобы не видеть его больше наверняка. Дети были бы живы, хоть один из них, будь сей доктор проворнее в своих диагнозах и наставлениях.

- Да, Иван, знаю всё - Таня была из всех детей твоя любимица! Но посуди сам: доктор этот не полковой и не военный. Что он может? Детки, старики да роженицы, кому сам Бог больше в помощь - вот вся его опытность и умение.

- Именно! Дети да старики, а не смог скарлатину распознать вовремя у двух детей сразу? Грош цена такому доктору - и в мирное время, про войну и говорить нечего.

- Иван, ты не на войне уж боле! Люди по большей части слабы и несовершенны, а всем жить надо.

- На войне было проще, Фрося. Кто глуп, медлителен или труслив - там виден сразу, и те в канаве чаще лежать оставались, живыми или мертвыми. Из-за таких и другие гибли, кто был с честью, умом и доблестью. Но то дело мужское, военное. А здесь? Из-за доктора неспешного да важного не стало двух чистых душ, детских.

- У каждой души свой путь, Иван. Больно тебе, горько сейчас, но взгляни на всё иными глазами: жизнь не встает на этом, и принесет она тебе еще плоды сладкие.

- Быть может, не мой это был удел - дети? Слишком удачлив я был в бою, там и оставаться мне было предписано.. И товарищи мои верные, боевые - Александр холост, и таковым останется до гроба. Павел женат, но бездетен. Не в том ли был для нас замысел Божий, раз уж выжили мы все в наших битвах?

- Господь с тобой, Иван - кому как не вам продолжать род человеческий?? Павел твой уже наполовину между небом и землей, храни его Господи! Будь у него дети, и задержался бы он душой на земле дольше, с делами и хлопотами мирскими, обыкновенными. Не гневи Бога, Иван: ты ведь сам, слава Богу, здоров и как прежде молод да в любви счастлив - чего еще желать?

- Пожалуй! Умеешь ты, дорогая, пролить прохладную водицу на раскаленные угли в душе. Но, скажи на милость, если уж тронули мы тему эту: к чему созданию прелестному и чистому принимать почти ежегодные муки, чтобы Бог затем забирал - одного за одним - рожденных ею ангельских детей? Вот этого я постичь не в силах.

- Ах, Иван! Эта мученица-прелестница - счастливица, каких мало. Тебе ли не знать, ее благодетелю. Что до мук женских сладких, родовых - о них мечтает каждая девица с колыбели, то Богом предназначено роду женскому. А кого-то Бог лишил сего благословения и от мук избавил - далеко ходить не надо, но стала ли я тем счастливее? Да знаешь ли ты, что именем сей красавицы нарекают уже почти всех девочек октябрьских в округе? Каждый надеется на милость Божью, хоть на толику того, что ей досталось. И родит она тебе еще дочь-любимицу, и не одну. А первую родит не далее как к этой осени, помяни мое слово.

- Помилуй, душа моя - ты у нас, кажется, не цыганка, а пророчишь как истинная ведунья! Да нет ли в тебе цыганской крови? Знаю тебя уж почти четверть века, а открываю в тебе всё новые черты.

- Про любовь твою к цыганам наслышана я вдоволь, дорогой мой. Что уж про цыганок говорить! Не одно, полагаю, сердце женское, цыганское было тобою, милый друг, разбито?

- Что было, то было, Фрося. Было да быльем поросло. А пение цыганское я бы и сейчас послушал, оросил бы душу.

- Отчего же, изволь! В городе нынче цыганский хор стоит. Возьми с собой Владимира, пусть тоже отведет душу, да Вареньку прежде к нам завезет - давно не баловала я племянницу.

- Ай да Фрося, ай да умница! Ты как всегда и мудра, и щедра, и расчетлива. Своими руками отправляешь мужа почти в табор, да под присмотром родственным, чтобы не взялся муж, шельмец, за старое. Не тревожься, дорогая, осел я здесь и остепенился навеки, как и было мне предсказано много лет назад.

- Вижу вновь тебя прежнего, Иван! И душа моя теперь покойна. А рисунки свои мне отдай и дай слово, что не вернешься к ним вновь.

- Всемилостивейше повинуюсь.