X

— А я того, кто вашу последнюю статью ругал ножом пырнул! — хвастался последними достижениями Николай, Георгия Яковлевича не замечая — Передал привет, так сказать, через пару дней, Простите, вот жаль сразу не сообразил, а там и уехали его все! — махнул рукой, считая, что главное это результат мужчина — А вы небось все же за речь попали? По радио передавали!

— Да. — коротко отозвался Фейг. Парень же как будто этого не замечал, зубами отдирая заусенец от какого-то счастливого невроза.

— А спутник молчаливый ваш? Познакомите? Друзья Льва, мои друзья! — мужчина на протянутую руку ответил рукопожатием, улыбнувшись слабо.

— Да. В смысле… Мы и не друзья! Рядом просто стояли! — отмахнулся Лев небрежно, что до сих пор находился в прострации от содержания, и бумажки, что всегда успокаивали взор блюдителей закона, теперь нет!

— Разговаривать-то умеешь? — поинтересовался просто и открыто Николай — Я раньше не видел тебя тут, хоть и весь город знаю, только прибыли с ссыльными? Поезд сегодня был знаю, жаль вот не застал. Там демонстрации обычно соображают.

— Да, я из Новониколаевска, запрет под выезд, а там застал его образование, после Колымы уже, — флегматично пожал плечами под свист задорный Георгий. Уже знал, что с таким набором людей пугались, просто интересно посмотреть за реакцией.

— А ты с документами или без? -спросил Николай, языком щёлкая.

— Не сделал ещё…

— Куда лезешь, Иуда?! Тебе-то тут надолго оставаться! — проговорил служитель порядка, ударив со звоном по прутьям рукой, да отгоняя Николая, как только зашёл. Тот скорее рефлективно отшатнулся — Товарищ Фейг, вас с вашим приятелем принято оставить сидеть в кабинете по наставлению Мэра, до разговора, — «Камер-то нет» засмеялся Коля, уже не шарахаясь от истерического удара по железкам.

Милиционер не слишком заботился о исполнении надлежащим образом приказа. Просто подогнал к кабинету в молчании, да сетовании, что его в выходной дернули ради каких-то сомнительных личностей. Протолкнул, чертыхнувшись.

— Ещё День Города же, подряд День Милиции отгремит, не сахар, — усмехнулся Лев, когда мужик ужасно громко хлопнул дверью, да ключ в скважине пару раз провернул — и о нас благополучно забудут на сколько, Почитай, дней… Просто глухота все выходные, однако красота, что не рядом с туберкулезником.

— Забудут?! — возмутился Георгий, подавившись воздухом.

— Да, такие себе профилактические меры, — Фейг это изрекал уже с видом знатока, что-то тут не в первый раз. А может так оно и было. Смех его хриплый не дал определить шутка это или серьезно. Открыл окно с деловитым видом и тут же пару раз хлопнул, на манер какого-то условного знака — И не смотрите вы так, ради Бога. Не святые мощи!

— Просто интересует откуда вы документы возьмёте, — фыркнул Даменцкий, отчего-то вспоминая обещание улыбчивого парня и снисходительную улыбку Фейга на эточ

— Из туберкулезника. Там каждый день кто-то умирает, а чернила стереть не проблема химическим способом, много ума не надо, да и тебе попроще, — Фейг достал из мешочка маленького табак, взгляды вопросительно. Получил утвердительный ответ, принимаясь закатывать ароматный порошок.

— С чего такое великодушие? — спросил Георгий Яковлевич.

— Монета за монету, я тоже ссыльный, плавал, знаю.

— Откуда?

— Сибирь, Иркутск. Пропаганда. Вторая уже Таймыр. С переправы на третью и сбежал за печать и распространения вообщем-то антиправительственных мнений, получилось, что с деятелями того времени сошёлся, с ними и дёрнули по реке. Сначала до Германии третья, после уже через большой круг Швейцарии сюда. А вы? — как истинный еврей поинтересовался с улыбкой лукавой Фейг.

— Убийство политического характера приписали.

— А оно таковым не являлось? — усмехнулся собеседник, выпуская струйку ароматного дыма в лицо рядом устроившегося собеседника.

— Нет, — с едкостью проговорил на манер Льва мужчина, но решил не усугублять уже случившуюся ситуацию, да и греха таить не хотел, какие-нибудь ещё от него речи послушать намеревался — непреднамеренное, я бы сказал. Ещё во времена студенчества вступил в социалистический кружок, а тут я стал работать в местных органах управления и меня по старой захотели привлечь к небольшой операции, всего-то шуму навести хотели, говорили, что просто звуковая… Но бомба самодельная взорвалась и попала вообще ни к тому человеку. Вместо безлюдной улицы разворотило трамвайные пути. А человек с длинными ушами, зная мое отношение к этой организации сдал. Свалили на это, несмотря на просто посредничество. Там старые счёты были…

Молчание воцарилось вплоть до запланированного ужина. Минут срок просто тишины, неприятной и вязкой, что встаёт, как ложка в хорошем борще. Георгию особо больше и не было чего рассказать, а Фейг и не спрашивал, выкуривая третью сигарету подряд, незаинтересованно проводя взглядом помещение. Остановился у стеллажа книг потрепанных, с ногами забираясь на кресло стоящее, потеплее кутаясь в шинель. За окном вступали в свои права сумерки, порошил мелкий снег и из двойной деревянной рамы сочились потоки холодного воздуха. Создавалось даже какое-то уютное настроение, Особенно после розжигания буржуйки, ибо «Что-то прохладно становится» со стороны Фейга, когда сам Георгий мог походить уже на ледяное изваяние, стуча зубами, но в гордом молчании, перелистывая пальцами озябшими страницы трудов Карамзина, а Фейг кинул ее в печку. Не в пользу умственную, так в практическую.

— Лев Алексеевич! — во время вечерней трапезы к мужчинам подсел Николай, Довольно демонстрируя неширокую плотную бумагу, похожую на студенческий билет — Не сочтите за неуважение, но тут только вот некто Даменцкий. Имеет отношения к органам местным правопорядка, даже интересно как его так… Хотел чего по… — но Коля был перебит улыбчивы жестом Георгия.

— Мне подходит, это более чем хорошо, — ухмыльнулся Георгий, так как по бумажке они были даже тёзками, только отчество поменять. Глицерин и спирт ему в помощь — Спасибо, Николай!

— Да просто Коля, — отмухнулся мужчина, воровато оглянувшись, да сбагрив, ей богу, не мясо, а солонину — если что я мог бы же…

— Не нужно, Спасибо, — улыбнулся Георгий ярко, теперь Даменцкий. Сам же мешал крупу с песком, но это всяко не трава, хотя иная трава вкуснее будет. В своё время приходилось есть даже снег.

— Дальний взор имеете. Да и нет ничего лучше знакомого брода, так ведь? — ухмыльнулся под недоумённый взгляд Коли Лев — Только  красной кетовой икры в изобилии, вследствие прекращения экспорта. Предполагаю второй заход жития «По-аристократски». А все кризисы, кризисы…

— Икры?! Ни управления, ни продовольствия! — нервно вышло у Даменцкого.

— Отнюдь! Что вам в икре не нравится?! В прошлый раз тут спали на матрасах в проходах и ели ее неделю! Только икру, думали некоторые от фосфора светиться начнут! — усмехнулся улыбчиво Фейг — Если вы посмотрите на весь наш аппарат, на всю нашу систему управления. Если вы посмотрите на наш неслыханный бюрократизм, на нашу неслыханную возню со всевозможными согласованиями, то от всего этого я прихожу прямо в ужас… Я бы уже не раз приходил к администрации со словами: дайте мне отставку! Нельзя так работать!

— Чтобы города не приходили в упадок, надо чтоб государство не обанкротилось, — фыркнул Георгий, ложкой тыкая в красную икру, на которую даже смотреть было больно — необходимо разрешить проблему госаппаратов. Неудержимое раздутие штатов, чудовищная бюрократизация всякого дела — горы бумаг и сотни тысяч писак; захваты больших зданий и помещений; автомобильная эпидемия; миллионы излишеств. Я это уже вижу, так везде, на удивление, — облизнул пересохшие губы мужчина, ловя заинтересованный взгляд со стороны Льва, и недоуменно-внимательный Николая — Это легальное кормление и пожирание госимущества этой саранчой. В придачу к этому неслыханное, бесстыдное взяточничество, хищения, нерадения, вопиющая бесхозяйственность, характеризующая наш так называемый «хозрасчёт», преступления, перекачивающие госимущество в частные карманы. Везде все одинаково… А заставь дурака богу молиться — лоб себе разобьёт…

— Хах, в этом городе бы сказали «Отсутствие у вас судимости — это не ваша заслуга, а наша недоработка», — спустя несколько смекнуло молчания, одобрительно кивнув, сказал Лев Алексеевич.

— А что скажете вы? — спросил, глядя в глаза въедливо Георгий Яковлевич.

— Условный — не судимость. А так… Все верно, метко, ёмко, — он сделал жест, мол, мое уважение — мне нравится!

Николай сидел с видом доброжелательным и удовлетворённым, но внутри подал признаки жизни червячок обиды. Да, он не мог строить таких предложений, не мог так мысли оформлять свои, но зато он был исполнительным и надёжным, всегда слушал, а кто так стелит мягко, обычно кладёт спать на жёсткую солому. И улыбка эта его… Пусть не так умён Николай, но чует что-то недоброе. Однако даже хорошо, что звон поставленного грубого стакана остался незамеченным, а смех чуть громче от шутки удачной своей не стал чем-то удивительным.

Фейг тоже усмехнулся, но в это же время крепко зевнул, снимая с лица пенсне. В глаза будто насыпали песка, он энергично протер их. Лев откинулся назад, поёжившись зябко от сквозняка, что просачивался из открытой двери. Теперь им сопутствовало не гробовое молчание, а бурное обсуждение проблем насущных.

— Ты молчишь уже несколько минут, — неожиданно произнес Даменцкий, откинувшись в кресле, ибо Фейг, заглянувший в комнату поодаль, обнаруживший там диван, отказался его уступать на каких-либо условиях — Уснул, что ли?

— Думаешь, я с тобой шутки шутил, когда сказал, что не хочу спать? — фыркнул в тишине полной Лев. Она стояла такая, что было слышно, как ветка поправь по крыши и прерывистое дыхание из комнаты рядом.

— Когда ты такое говорил? — усмехнувшись, Даменцкий откинул незаинтересованно фолиант уже вторично.

— А вы что, совсем не умеете читать мысли? Как не стыдно! — усмехнулся Фейг экспрессивно.

— Необязательно падать в воду, чтобы почувствовать, что тонешь и задыхаешься, правда? — спросил Георгий, вглядываясь в ночную темень, в мутное очертание предметов — По мне революционером может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Остальное просто недовольные. Они никогда не взбунтуются, пока не станут сознательными, а сознательными не станут, пока не взбунтуются.

— Революцию замышляют романтики, осуществляют фанатики, а плодами её пользуются мерзавцы. Замышлять это одно… Удержание власти на другой день революции не менее важно чем взятие этой самой власти. Но Возможно с помощью людей, — сказал Лев Алексеевич.

— После революции работу делают не революционеры. Её делают технократы и бюрократы, — фыркнул Георгий, с улыбкой горькой — А они — контрреволюционеры. Однако, всегда хочется верить в лучшее, в то же равенство…

— Все мы равны разве что перед лицом смерти, — разрезала реплика Льва пространство — Единственное равенство. Но люди… Рабочие и чернь безмозглая подобны человеку, заточённому на четверть века в тёмное подземелье, которого не стоит труда убедить, что керосиновая лампа на самом деле является Солнцем. Миллионам людей целые десятилетия кричали: «шаг в сторону считается за побег — конвой стреляет без предупреждения!»…

-… Никто больше и не делает шага в сторону. Никто и не думает на шаг в сторону. Это система мышления, это линия подчинения, — закончил мысль Фейга Даменцкий без труда.

— Лично я люблю клубнику, — акцентировал, видимо не очень оценив тот жест, Лев — со сливками, но рыба почему-то предпочитает червяков. Вот почему, когда я иду на рыбалку, я думаю не о том, что люблю я, а о том, что любит рыба. Но сложно, когда так идёт и администрация…

-…Их же оружие.

— А знаете, оно правда нагоняет сон. Рад был с вами познакомится. Вы человек очень толковый, такие революции нужны, жаль вы по другую сторону баррикад, — кольнул неощутимо на органовую принадлежность Фейг.

— Взаимно, Лев. Почему же? Иначе вы бы принесли матрас и мы до утра с вами говорили о политике? — засмеялся Даменцкий.

— Отнюдь, у нас с вами ещё целые выходные, а делиться я попросту не намерен. Ни мыслями, что выходят за рамки созданного образа, ни матрасом.
— Конечно, тот мутный образ, сохраненный услужливой памятью, с годами почти стерся, потускнел донельзя, но я запомнил этот тяжелый, пристальный взгляд голубых глаз и живой тонкий ум… — Даменцкий махнул рукой, заканчивая рассказ, отпустив реплику на каком-то другом языке.

— Интересно, — протянул Вайнер завороженно. Георгий рассказывал очень живо, не монотонно, хоть и не экспрессивно тоже. Было и смешно, и грустно от такого совпадения, но обыденным знакомство это назвать было ни разу нельзя — И ты с такой репутацией действительно попал здесь на работу? — одно не сходилось и было неизменное чувство какого-то лживого приукрашивания — она же просто несовместима…

— Вторые документы. Здесь все практически под вторыми, третьими. Все здесь люди или сидевшие, или бывающие в ссылках, в лагерях трудовых, жертвы политического аппарата, электората, ибо умные люди никому не нужны. Особенно тем, кто хочет удержать власть. А кто ещё видел темную сторону этой самой власти и подавно, не удивительно, — пожал плечами довольно простодушно Даменцкий, но смотрел очень пристально, выедливо, глубоко посаженными глазами. Точно он не говорил каких-то страшных вещей, это было в порядке, ничего нового. Марка перекосило внутри, не от какой-то боязни, кто все эти люди, а осознание насколько хрупкое равновесие между лицедейством и неприкрытой ложью. И Георгий не исключение. Только так они могут нести свои идеи? Но выбрали именно так.

«Все здесь ведут двойную жизнь. Везде двойное дно, во что ты не пробей, и если даже упрекнуть, а даже его во вранье, так сочинит историю ещё правдоподобнее, что не будет походить на вранье и подумаешь, мол, как я мог раньше такое подумать, чистой воды же… И эта иллюзия свободы, но все равно колпак… Писатель, пишешь и будешь писать, что от тебя хотят услышать, а не что думаешь, в любом проявлении даже карикатурном видна угроза тем, кто так боится потерять власть и быть высмеянным…»

— Революционер, когда нужно и можно, сламывает препятствия насилием, когда нельзя — обходит, когда нельзя обойти — упорно и терпеливо подтачивает и дробит. Он будет это делать всегда, жить вопреки. Он — революционер потому, что не боится взрывать, применять беспощадное насилие, знает ему историческую цену. Он всегда стремится свою разрушительную и творческую работу развернуть в полном объёме, из каждой данной исторической обстановки извлечь максимум того, что она может дать для движения вперёд революционного класса, выжать все, — с расстановкой говорил Георгий и его немногословность подкреплялась некоторыми паузами по сбору мыслей. Он не осторожничал, четко знал что и как надо сказать, но привычка, видимо, делала своё дело и напрямую мало чего было сказано, какой поддекст закладывался железобетонным монолитом догадываться только и оставалось Вайнеру, кто-то впервые не замолчал и не ушёл от ответа. Ещё больше удивляло, кто именно это сделал…

— А это просто маленький недоговор во благо? — спросил не без интереса Марк с улыбкой обличительной. Он нашёл за что зацепиться. Если он не уходит от ответа, то почему нет? — Даменцкий был хорошим человеком?

— Нет, — коротко произнёс Георгий.

— Потому что мешал движению революционного класса? — предположил Вайнер.

— Людей расстреливал, как оно и бывает, редко за дело, — прозвучало хлестко и даже с оттенком пренебрежительного раздражения — «Вы арестованы, а за что, как приедем, так и разберёмся», — шикнул Даменцкий — Этого «там» не наступало и человека через немногий промежуток времени тоже.

— Он был из органов, а кто тогда ты, на самом деле, — спросил с усмешкой Вайнер — что скрывается здесь за лицами каждого? Знаешь, я далеко не идиот и спроси здесь по порядку у всех, какое дерево стоит рядом с типографией и ни один ответ не сойдётся меж собой, как и пересказ одной и той же истории.

— Что-то определённо есть, — пожал плечами Георгий Яковлевич с улыбкой многозначной, поводя плечами ссутуленными — но явно не альтруизм, — Даменцкий закончил чистить мандарин, вкладывая его в руку Марку, да хлопнул по плечу лишь, уходя внутрь.

«Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. Относительная, абсолютная, конкретная, устаревшая. Как красное яблоко для дальтоника.» Марк ощущал себя этим самым дальтоником. Жить в обществе и быть свободным от этого общества нельзя, оно Выпивает тебя без остатка. Ему нужны деньги, но хочет оно в первую очередь душу, время, холодными пальцами и под самую корочку тянулись в его голове вереницей мысли, но мысли становятся силой только тогда лишь, когда они овладевают массами…

Повертев фрукт в руке он засунул холодную дольку себе в рот. Ничего, ещё не вечер.