Перекрёстки судьбы

                Машу вызвали к директору интерната. Когда она вошла, директор сидел, опустив голову. Он даже не посмотрел на неё.
- Ты вот что, Маша, не могу я тебя больше держать в интернате. Ты уже более полугода живёшь после окончания незаконно. А у меня вот-вот проверка будет. И потом, предполагается новое поступление детей, а у меня уже не хватает мест на всех. Тебе же дали общежитие, что же ты там не живёшь? Надо прописаться там и устроиться на работу.
Директор достал платок, вытер вспотевший лоб, по-прежнему не смотря на Машу.
- Ты что молчишь? Только не надо плакать. Это уже решённый вопрос.
- Иван Егорович, так они должны были дать мне отдельную новую квартиру, а меня в общежитие к бомжам селят.
- Что же я могу сделать? Вас десять человек в этом году выпустилось. Десять! И всем положены новые квартиры. Я уже несколько раз ходил в администрацию, доказывал им, просил за вас, но там… там такие сидят… Что же мне, в петлю лезть? Не смог я против них ничего поделать… Сказали, пусть временно поживут в общежитиях и старом фонде, а потом… как-нибудь всё уладят.
Он снова достал платок, вытер лоб, шею.
- Ты сама ещё сходи в администрацию, поговори… Ты только не плачь. Дима Петров добился же отдельной квартиры. А я не могу тебя больше держать в интернате, и так уже лишних полгода живёшь.
- Так Диме дали в старом доме, он уже скоро рухнет.
- Ну, знаешь… Ты сходи, сходи в администрацию… А я не могу… Сегодня же съезжай. Всё, можешь идти. Нет, постой. Вот тебе три тысячи, на первый случай, больше у меня с собой нет. Свои-то выпускные, верно, уже потратила.
Маша вышла, а директор снова достал платок, хотел вытереть лоб, но вместо этого со злом кинул его от себя и схватился руками за голову.
- Господи! И что это за работа такая!? Что же мне, в петлю лезть!? Сволочи толстомордые, всё вам мало! И когда же вы подавитесь!? Детей вздумали обижать, они и так судьбой обездолены!

                Маша уже была в общежитие, когда ей после окончания школы в администрации дали туда направление. И даже первую ночь провела в комнате, в которую её подселили, но утром она вернулась в интернат и попросилась ещё немножко там пожить. Директор всё понимал и разрешил пожить месячишко. У Маши не было бойцовского характера и даже годы, проведённые в интернате, не закалили её. У неё была нежная, ранимая душа и Иван Егорович понимал, как ей будет трудно в жизни одной. Господи, хоть бы она вышла замуж за хорошего человека, думал он, переживая за неё.
- Ты к кому, девочка?
- Я живу здесь.
- Что-то я тебя не знаю. Как фамилия?
- Безродова Мария.
Старушка-вахтёрша раскрыла толстую тетрадь и, надев очки, стала внимательно просматривать списки жильцов.
- Так… так… А, есть такая. А ну, покаж паспорт.
Маша достала паспорт.
- Да, живёшь, а чего не приходила? Подженилась что ли где?
- Это моё дело.
- Ишь ты какая, моё дело. Ладно, проходи.

                В комнате было накурено, за столом, заставленным пустыми бутылками из-под пива и водки, сидело трое. Соседка по комнате Зинаида и два незнакомых мужика. Они были пьяны. Зинаида сидела в одной сорочке с всклокоченными волосами на голове, а один мужик сидел в майке, и были видны татуировки на его теле. Маша замешкалась.
- О! Явилась! Ты где это пропадала, девка?
- Я вам не девка.
- Ты посмотри, какая норовистая. Ладно, забыла как тебя звать…А у меня день рождение… да… проходи, выпей за моё здоровье.
- Я не пью.
- Не поняла… Ты чо, не хочешь выпить за моё здоровье?
- Она стесняется. Васька, помоги красавице раздеться… тащи её сюда…
Небритый мужик с папиросой во рту встал и, шатаясь, направился к Маше. Девушка отступила на шаг назад, не зная, что делать.
- Иди, иди ко мне на колешки, кошечка.
Мужик схватил её за руку и, притянув к себе, попытался поцеловать. Маша закричала.
- Васька, рот ей закрой и тащи сюда.
Мужик хотел прикрыть рот девушке, но она его укусила за пальцы, и он от боли схватился за руку, выпустив девушку. Маша, схватив свою спортивную сумку с вещами, выбежала из комнаты. Её трясло, по щекам катились слёзы.
На вахте старушка читала газету.
- Э…э…э… Ты куда это в ночь?
Но Маша ничего не слышала, она выскочила на улицу и ещё метров сто бежала, пока не успокоилась.
- Снова Зинка куралесит! Вот зараза! – проворчала вахтёрша и снова принялась за чтение газеты. Она уже привыкла к подобным случаям, не вмешивалась, стараясь сохранить своё рабочее место, какой-никакой, а заработок.

                Было начало февраля. Лёгкая позёмка гоняла снег по дорогам, забиралась под короткую куртку Маши, бредущей по пустынной улице в неизвестном направлении. Да куда идти? Куда? Сирота, кому она нужна? Зябко, стали замерзать пальцы рук. Может на вокзал пойти? Да, пожалуй, больше некуда. На автобусе доехала до вокзала.
В зале ожидания было тепло и было много свободных мест. Народ заходил, выходил, и каждый раз в открытые двери позёмка задувала снег с холодным воздухом. Бомжи спали на лавках и их периодически сгоняли с них двое полицейских, дежуривших на вокзале, но бомжи снова возвращались на свои места.
К Маше подошёл какой-то вертлявый мужик.
- Поработать хочешь, куколка?
- Ну?
- Пойдём, тут недалеко.
- А что делать?
- Ты что, дура что ли?
- Никуда я не пойду… у меня… у меня поезд скоро.
- Ну, и шалава! Тьфу!
Вертлявый встал и направился к полицейским в конце зала. О чём-то с ними поговорил, и они заинтересованно посмотрели в сторону девушки. Потом, проходя мимо неё, остановились и Маша услышала их разговор. Один предлагал забрать её с собой, а другой ответил, что очень тощая, а может и вправду пассажирка, но проверять документы не стали и прошли дальше.
Маша немного успокоилась, пригрелась и задремала. Когда она очнулась, то обнаружила пропажу сумки с вещами. Хорошо, что небольшая сумочка с документами висела на ремешке под курткой. Маша встала и вышла на улицу. Ветер стих, но было морозно. Поёживаясь, девушка села на автобус и поехала в администрацию города.

                Было ещё рано. Открытия учреждения пришлось ждать полтора часа, прогуливаясь по улице и заходя в магазины погреться. Но вот подошло время начала работы администрации, и дежурный спросил,
- Вы по какому вопросу?
- Мне надо узнать про очередь на квартиру.
- Тогда вам в 35 кабинет к Любови Владимировне Шацкой. Давайте паспорт, я вас запишу.
У кабинета ещё никого не было, и Маша первая зашла в кабинет.
- Здравствуйте. Я хотела узнать, что с выделением мне квартиры.
- А ты кто такая?
- Мария Ивановна Безродова.
- Безродова… Безродова… Сейчас посмотрю… Так… А нет тебя в очереди.
- Как нет!? Мне по закону положена отдельная жилплощадь в новом доме.
- Это чего тебе положено? Ты кто такая?
- Я детдомовская.
- Ах, детдомовская… Сейчас гляну, у нас на детдомовских отдельный список. Так… Так… Безродова Мария Ивановна. Так тебе выделено жильё. Вот и адрес указан.
- Так это же старое общежитие, там одни бомжи живут.
- Ты, дева, словами не кидайся. Бомжи живут… А ты что, коттедж хотела?
- Мне по закону положена отдельная новая квартира!
- Ах, по закону! Грамотные все стали. Нет у нас лишнего жилья, поживи в общежитии, а там… там видно будет.
- Меня в общежитии чуть не изнасиловали.
- А я тут причём? Живи там, где дали, нет у нас других общежитий. Изнасиловать хотели, господи, посмотреть-то не на что.
- Вы меня не оскорбляйте! Я на вас жаловаться буду!
- Чего!? Кому, дурочка!? Бери, что дали и не мешай работать. Ишь, квартиру ей отдельную подавай.
- Хамка!
- Ты… ты… ты… Ах, ты дрянь безродная. Я сейчас охрану вызову!
- Сволочи!
- Пошла прочь, стерва!
Чиновница кинула в Машу папкой, но та уже выскочила за дверь и промчалась мимо дежурного, не успевшего отметить её убытие.
Долго бродила по улицам, есть не хотелось, внутри всё дрожало от негодования, она даже не чувствовала холода. Незаметно дошла до интерната. С тоской смотрела на окна, не решаясь зайти. Да и что она там скажет? Нет, не боец! Димка вот как-то сумел себе выбить квартиру. Да, в старом доме, но отдельная. А она… Навернулись слёзы. Вспомнила, как директор говорил, - «Что же мне, в петлю что ли лезть?». В петлю… в петлю… А ей куда? Расплакалась.
Уже и не помнила, как очутилась на железнодорожной платформе.

                Тимофей Степанович стал слепнуть давно, лет семь назад. Сначала понемногу, а последние два года просто катастрофически. Но он не отчаивался – рядом была его жена, его Вера, и это были его «глаза». Теперь он называл её в шутку «мать». Она его кормила, купала, брила, водила под руку гулять, он стал без неё почти беспомощным. Нет, днём на улице в солнечную погоду он ещё что-то различал, люди ему казались движущимися тенями, здания тёмными пятнами, но он уже не различал лестницы, бордюры, ограды, выбоины на дороге, да и сама дорога для него стала, как минное поле, не знаешь куда ступишь. Вся его жизнь теперь была в прослушивании телевизора. Он одевал наушники, чтобы звук не мешал жене, ложился на диван и слушал новости. Если транслировался фильм, который он ранее видел, он радовался, слушал его и представлял события, происходящие на экране. Знал теперь поимённо всех политологов, певцов, появились любимцы среди них. Говорят, что обостряется слух при слепоте, но Тимофей Степанович этого не заметил, зато появилась уникальная способность различать запахи и не только реальные запахи, но и …настроения жены, её недовольство или радость, печаль.
- Вера, ты чему так обрадовалась?
- А ты откуда знаешь, ты что, видеть стал?
- Запах радости от тебя идёт.
- Как это, какой запах?
- Я не знаю, как это объяснить, но вот какой-то особый, не похожий на обычные запахи, как бы запах …радости.
- Тима, не придумывай.

                Они жили вдвоём в двухкомнатной квартире. Раньше с ними жила дочь Маша, но она погибла, когда будучи студенткой, поехала с однокурсниками в турпоход сплавляться по горной реке. Их лодка перевернулась на порогах, и из пятерых человек спасся только один. Это было настолько сильное потрясение, что у Веры Ивановны случился инфаркт, и она чудом выжила. И только поддержка мужа помогла ей справиться с болью утраты и найти в себе силы жить дальше. И теперь всю свою любовь и нежность она отдавала мужу. И, прожив вместе уже более сорока лет, они не надоели друг другу, а даже больше, они не представляли жизни друг без друга. И когда ночью, муж просил принести воды, она не ворчала, а шла на кухню, грела чайник и несла ему в кровать стакан тёплой воды.
В один из февральских дней, после обеда Вера Ивановна пожаловалась на сильные боли в сердце. Они и раньше были периодически. Она накапала в стопку корвалола и выпила. Стало легче, но не так как обычно.
- Тима, давай сегодня ляжем пораньше, что-то сердце у меня не успокаивается.
- Это от магнитных бурь, Вера. Передали, что на Солнце сильные выбросы. Да и погода меняется. То тепло было, а теперь резко холод.
Среди ночи Тимофей Степанович проснулся.
- Вера, принеси водички, в горле пересохло, верно, храпел.
Молчание.
- Вера, слышишь, Вера! Водички принеси.
Снова молчание и какой-то незнакомый запах. Что это за запах? Тимофей Степанович прислушался. Тихо. Даже не слышно, как дышит жена. И запах, запах… Что это за запах? Тимофей Степанович встал с дивана, на котором уснул, и осторожно, на ощупь, подошёл к кровати жены. Тихо. Толкнул в плечо. Не просыпается. …Холодок прошёлся по спине, сердце забилось сильнее. Запах… Он понял, это был запах …смерти. Он откинул одеяло, взял руку своей Верочки, …она была холодная, как у…
Тимофей Степанович так и просидел до утра на кровати рядом с женой, держа её за руку, а слёзы катились из глаз и беззвучно падали на его ноги.

                Похоронить Веру Ивановну помогли соседи. Да и все дела по оформлению её смерти тоже сделали они.
- Как же вы теперь один останетесь? Может оформить вас в дом престарелых?
- Нет-нет, только не туда. Спасибо, Валентина, ничего, как-нибудь проживу. Мне уж немного осталось.
- Чего это немного? Вы ещё не такой старый, вот только плохо видите, а в интернате за вами уход будет.
- Не хочу я никуда уезжать, тут… тут запахи родные.
- Да мы же всё помыли, проветрили, ничего не пахнет.
- Это я так, в образном выражении.
- Ну, как хотите, но если что надо, обращайтесь.
- Спасибо вам, Валя, за всё.
Первые три дня после похорон прошли спокойно, есть не хотелось, только пил воду из-под крана. Лишь ночью, проснувшись от жажды, позовёт по привычке жену,
- Вера, голубушка, принеси водички попить.
А в ответ тишина. Опомнится, задрожат губы и потекли слёзы. Шутка ли, более сорока лет вместе прожили, сроднились в беде и радости, одна душа, одно сердце и… и… нет этого больше, пополам душа, пополам сердце... и кровоточит рана, тяжело.
На четвёртый день решил сварить кашу, но долго не мог найти крупу в шкафу, зато нечаянно уронил банку с вареньем, она разбилась и он, неумело вытирая варенье с пола какой-то тряпкой, порезал руку. Выругался, но кашу всё-таки сварил, правда не нашёл сахар, чтобы посладить её. Хлеба, кажется, не было и вместо чая попил просто горячей воды. К вечеру решил побриться, но так и не нашёл, где Вера положила бритвенный прибор. Забывшись, крикнул,
- Вера, а где…
Осёкся на полуслове, застонал, сел на пол и, схватившись руками за голову, просидел полчаса. Что же, учиться жить одному? Слепому? Когда толком не знаешь, где что лежит, как сходить в магазин за продуктами и как вслепую готовить? Или всё же согласиться на интернат? Нет-нет, только не интернат, слышал он о них, нет, только не туда, у него своя квартира, своя.
Лёг спать пораньше. Приснилась Вера и Маша, как они втроём едут в поезде в отпуск к морю. Он вышел на одной станции купить мороженное, а поезд неожиданно тронулся и стал набирать скорость, а он бежит, бежит следом и никак не может его догнать. А из дверей последнего вагона высунулись Вера с Машей, машут ему и кричат, кричат. Маша кричит, - ну, что же ты? Прыгай! Догоняй нас! Вера кричит, - не прыгай! Машу, Машу спасай, она тонет! Протяни ей руку!
Тимофей Степанович проснулся в холодном поту.
- Ве…
Вспомнил, заплакал. Что же за сон такой? Что я должен сделать, прыгнуть или …спасать Машу? Как её спасать, если она давно утонула? Долго лежал с открытыми, невидящими глазами, думал, вспоминал прошедшую жизнь, своё детство, родителей, как бы прощаясь со всеми мысленно. Надо, мне надо к ним …в поезд, я должен их догнать, я не могу оставаться один. Дошёл до кухни, включил радио, послушал который час. Потом порылся в шкафу, нащупал чистую рубашку, костюм, с трудом оделся, посидел в прихожей на табуретке, перекрестился и …вышел на улицу. Квартиру закрывать не стал. Зачем? Он же уже никогда сюда не вернётся.

                На улице было морозно, но ветра не было. Железнодорожная платформа была в получасе ходьбы от дома. Но это для зрячего человека, а Тимофею Степановичу потребовалось два часа, чтобы дойти до неё. Он трижды падал, его перевели через две дороги, увидев его беспомощность. Так-то дорогу к платформе он знал хорошо, поэтому, спрашивая у прохожих, где он находится, легко ориентировался куда дальше идти. Но всё же раз уткнулся в забор и раз в кусты. С трудом поднялся по лестнице на платформу, и немного пройдя вдоль неё почувствовал запах… запах… нет, он не мог ошибиться, он уже знал этот запах. Это был запах …смерти. На фоне солнечного света увидел неподвижную тень. Осторожно, чтобы не упасть с платформы, подошёл ближе.
- Не делайте этого.
- Чего этого? Какое вам дело?
- Не делайте этого. Я слепой, я тоже пришёл за этим. Дайте мне руку, помогите мне, чтобы не промахнуться, мы это сделаем вместе. Дайте мне руку, помогите мне.
Он боком пододвинулся ближе к тени с протянутой рукой.
- Дайте, дайте мне вашу руку.
В его широкую, тёплую ладонь легла холодная, узенькая, нежная ладошка. Это была явно девичья ладонь.
- Как вас зовут?
- Зачем вам знать, всё равно мы сейчас… сейчас…
- Как вас зовут?
- Маша.
- Маша!?
- Что вас так удивило?
- Машенька, не делайте этого.
Послышался шум приближающегося поезда. Девушка хотела вырвать свою руку, но Тимофей Степанович крепко её держал. Он притянул девушку к себе и держал её пока поезд не прошёл мимо, крикнув ему вдогонку,
- Вера, я нашёл нашу Машу, я протянул ей руку.
- Отпустите меня! Какое вам дело до меня?
- Я потом тебе всё объясню. Пошли домой, дочка.
- Домой!? Вы кто вообще?
- Я твой отец, только вот слепой. Ты будешь моими «глазами»?
- Отец!? Вы шутите?
- Нет, не шучу.
- Как вы узнали, что я… ну… приду сюда?
- Мне твоя мать подсказала. Это странная история, но как-нибудь я расскажу тебе об этом. А сейчас пошли в наш дом.

Алексей Балуев (14.12.2020)