Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется

(Посвящается Серафиме Самойловне, замечательной нашей учительнице русской словесности. Многая ей лета. По следам этого воспоминания получилось и стихотворение – читайте ниже, после рассказа.)

Они жили на самой центральной улице города. Не совсем однако – их квартира была в стороне от шума городского. Окна выходили во двор, в тишину чудесного киевского двора. Однако даже здесь, в стороне от суеты, всегда ощущалось полнокровное биение жизни нашего большого разноголосого города. Любимого. Изрезанного морщинами войны, но, к счастью, уже восстановленного. Славного города, с уходящими в глубину времен благородными корнями, с красивой "генеалогией" и летописями, наполненными множеством удивительных историй...

Дом их дружной местной "коммуны" по адресу Крещатик 44 был не просто зданием 19-го века – с великолепным фасадом с пилястрами, лепкой, ажуром балконных решеток, резными проемами окон и прочими архитектурными украшениями. Нет. Этот дом был знаменит и известен подавляющему большинству читающих жителей города. Знаменитый "двухэтажный", как его называли, книжный магазин. А магазин был, действительно, знатным. Чего только здесь не было. Казалось, все книги – "на праздник к нам". Это был мой обычный маршрут – забраться туда, на верхотуру второго этажа, в самый дальний уголок, за стеллажами. И – листать, листать, листать. Книги в руке – такое потрясающее, словами не передаваемое чувство. Все преображалось и ты оставался наедине со всем великолепием мыслей и слов, написанных старательной душой тех, кому явно был не равнодушен этот наш суетный и, временами казалось, катящийся в тартарары земной мир...

В доме была арка. Узкий, глубокий туннель – во двор, обрамленный по сторонам двумя крыльями – как будто на страже того, что фасадом на улицу. За аркой, во дворе, у самого основания правого крыла, почти в углу – вертикаль лестничной клетки с высокими окнами, вальяжно опирающимися на свое парадное основание и пренебрежительно взирающими на арочный проход, ведущий в сторону улицы. Высокомерным таким взглядом взирающими, будто гласящим – что там, в этой уличной мельтешне, важного может твориться?.. Не менее вельможным выглядело и само парадное. С обманчивым широким, обрамленным массивной двойной дверью, входом. Обманчивым – потому что в самом парадном ступени уже были не широкими, а довольно узкими, причем в добавок еще и крутыми, заставляющими потрудиться, чтобы подняться туда, ввысь, к четвертому этажу. А этот, последний здесь этаж завершался высоченным, будто до самого неба, потолком, сегодня уже обычным, чисто побеленным, но, по рассказам довоенных еще старожилов, – когда-то расписанным великолепным панно – облака, ангелы, лики светлые, ясные, как напутствие всем обитателям этого дома жить и здравствовать долго и счастливо.

Здесь, на этом самом этаже, и жила моя одноклассница Лиля. Сюда я приходила не только к ней – девочке с пышными солнечного цвета волосами. Всегда улыбчивой, всегда доброжелательной и всегда готовой поговорить со мной о разном – мелком и большом – в нашем довольно похожем с ней киевском детстве. Сюда я приходила и к ее маме, Серафиме Самойловне – нашей учительнице русского языка и литературы. Строгой, со стянутыми в тугую ракушку густыми волосами – как будто закованной в строгие каноны того, что и "как принято", и что "по правилам", и что "так должно быть". С непростой (сегодня я уже это знаю) судьбой. Снаружи – очень аристократической, довольно холодной, "школьной даме", но мгновенно загорающейся каким-то внутренним огнем, когда выдавался случай поговорить о своей, горячо любимой русской словесности. А мне, большой любительнице книг и воспоминаний, общение с ней было настоящим подарком. Память о котором я пронесла через всю свою жизнь.

Вместе с тем, Серафима Самойловна была не только строгой мамой своей дочки. И не только нашей учительницей – требовательной к нам, "начинающим людям", пока еще полным свободных мыслей и готовности ими делиться и ими жить. Она для меня была еще и чудесным проводником в мир театра, который я открыла для себя рано, после чего никогда не пропускала возможности окунуться в его магию.

Именно она, Серафима Самойловна, предложила нам в школе поставить несколько отрывков из пьес классиков. Ставили разное. И у нас, на обычной сцене нашего школьного актового зала, в здании на Владимирской улице, которое еще помнило славные времена и сохранилось в войну. И в огромном (как мне тогда казалось) зале пищевого института, в обнимку примыкающего к нашей школе. Историй много, вспомню одну, об одном из таких спектаклей, украшенную моей памятью о тех, из детства, чувствах и ощущениях...

Мои родители любили театр. Я не говорю об опере, которую они, кажется, знали всю наизусть и даже пели все самые знаменитые арии. И не о балете, каждое па в которых было изучено и проговорено тысячу раз с близкой маминой подругой, которая протанцевала в нашем оперном всю свою жизнь, и "смотреть нашу Риточку Еницкую" меня водили чуть ли не каждые выходные в мои младшие детские годы. Сейчас же я говорю именно о театре – драме, комедии и всех их последующих разновидностях. Театр был для меня праздником, который (почти как у Хемингуэя) был всегда со мной. Папа, уволившись из армии при первой же возникшей возможности (по выслуге лет, еще совсем молодым, в 45 лет), пошел работать в театральный институт инспектором по кадрам. Весь театральный институт тогда располагался на Крещатике, там, где и сейчас остались некоторые его помещения, неподалеку от того самого знаменитого книжного. А там – театр-студия, для курсовых и дипломных работ студентов-будущих актеров...

Зима в тот год была снежной. Снег шел, не переставая, много дней, укутывая город белой пеленой, способной превратить любую убогость и неопрятность в волнующую воображение фантастическую гармонию. Мы в 9-м классе. Преддверие 100-летия со дня рождения Максима Горького. Ставим отрывок из его "Вассы Железновой". Довольно драматическую сцену – разговор Вассы и Рашель. Сильный "программный отрывок", в духе торжества идей революции. Вассу играет моя одноклассница Оксана – красивая, тонкая, думающая девочка. Моя роль – Рашель. В голове моей – полная каша, малейшего представления не имею, как ее играть. Репетиции идут долго, ничего не получается, все вымученное, фальшивое.

Тем временем поиски нужных костюмов приводят нас к папе, в театральный институт. Костюмерша театра-студии – смешливая, доброжелательная, деловая. Быстро понимает, что именно нам нужно и ведет нас в свое костюмное царство – будем выбирать вместе! "Царство" оказалось темной (не подвального помещения ли?) коморкой, где, кроме стоек с одеждой и стеллажей с разным театральным реквизитом, вокруг стен расставлены еще и декорации стен и колоннады. "Клуатр" – говорит Серафима Самойловна. Внутренний дворик монастыря. Интересно, что они ставили в этих, из средних веков декорациях? На фоне этих картин тесное наполненное запахами старины и нафталина, почти потустороннее мистическое пространство костюмерной вызывает мысли о тех, давних исторических временах, о чем и начинаем говорить, перебирая и примеривая костюмы и прочую нужную нам атрибутику. Вспоминаем какие-то школьные стихи, недавно выученные строфы, и Серафима Самойловна тоже произносит какую-то строку. Кажется, из Шекспира. Не помню. Помню только то, что это было что-то очень, очень красивое...

Помню – уже был вечер. Костюмы отнесли домой к Серафиме Самойловне – ее дом ближе всего, рядом с институтом. Долго, очень долго поднимаемся к ней, на четвертый этаж. После, по пути домой, останавливаемся у нее во дворе – окна в величественной осанке лестничного проема глядят на нас с высоты совсем не высокомерно, а как-то по-отечески, улыбаясь нам своим светом в уже наступившую темноту. В полукруге арки дома – притихшая вечерняя улица. Помню – пошел снег. Сильный, стеной. Как будто настойчиво пытаясь закрыть от нас весь земной мир. Словно пытаясь заставить нас забыть о том, кто мы есть. Медленно возвращались домой. Каждый – в своих размышлениях, молча, сосредоточенно. Мысли – сумбурные, разные. Как будто несовместимые. Думала о том, какие чудесные у нас костюмы. О том, какие странные были те, далекие, темные времена. И о том, какие слова мне предстоит говорить. И главное – КАК их говорить. Как сыграть, чтобы было не как в газетной строке, не как в идеологически выверенной агитке. Без какого-либо программного подтекста. А – с полным и искренним со-чувствованием драмы, жизненной драмы. Васса и Рашель. Просто две женщины. Две судьбы. Каждая со своей неизбежностью, каждая со своей печалью...

На следующий же день на репетиции у нас ВСЕ получилось. С первого раза...

В день спектакля – казалось, никакого волнения. Одевались медленно, старательно, помогая друг другу. Завязывали странные, необычные для нашей современной одежды завязки. Туфли – такие неудобные, затягивающие ногу до неприятности. Парики – великоваты, сползают. Уже одеты, можно и подумать о роли. Ощущение превращения в другого человека, физически ощутимый эффект перевоплощения. И в этот момент я – в полном "ступоре". Все ушло внутрь. Меня просто не стало. Ничего не слышу, не вижу, меня просто нет. Чувствую – прикосновенье. Это Серафима Самойловна. Как же ты бледна, девочка! Никуда не годится! Давай-ка похлопаем по щекам! Сильнее, сильнее – нам нужен чудесный яркий цвет лица! Машинально начинаю тереть щеки, прихожу в движение и – оживаю, просыпаюсь. Все. Абсолютное, полное спокойствие. Даже какая-то бесшабашность – отступать-то уже некуда, будь что будет! Где там расческа? Надо поправить волосы!

Спектакль закончился, вернее пролетел – мгновенно, на одном дыхании. И слова никто не забыл, и парики не съехали, и никто не запутался в слишком длинном, не по росту платье. Все прошло идеально. Чувство легкости, подъема, энергии – через край. И только потом, гораздо позже, по дороге домой, почувствовалась безмерная, бесконечная усталость, однако наполненная не пустотой, а полной, совершенной, как вся та снежная зимняя ночь, душевной умиротворенностью...

Еще было много уроков литературы, сочинений, разговоров, обсуждения прочитанного, но ничто не могло сравниться с тем внутренним опытом драматического со-чувствования, театрального перевоплощения, который Серафима Самойловна дала нам возможность пережить. Увы, не помню, что за строку прочитала она тогда, в костюмерной театрального института. Но сегодня мне созвучна эта, из Тютчева:

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется, –
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать…

12.12.2020
А это получилось после написания рассказа:

За полукругом арки свет заснежен.
Проход во двор. Там, в предвечерней мгле
Колеблются в фонарных куполов стекле
Воспоминанья судеб наших прежних...

В плафоне потолка подъезда – Серафим,
Глагола пламени словесности охранник,
Который тленный неотесанный подрамник
Земного бытия в сиянье превратил...

О чем напомнил ты мне, Серафим?
О Серафиме, женского обличья.
Учительским талантом, безграничьем
Наделена терпения. Упорства, сил

Полна, чтоб нам, таким безмерно разным
Мир подарить и свет бесценный
Грамматики слога, игры на сцене.
Спектакль. Театр. Со смыслом. И не с праздным.

Я помню, как вечерними часами
Мы повторяли роли многократно.
Мальчишки – неуклюже и невнятно.
Девчонки – в зеркала, со школьными бантАми.

Я помню все. Как снег вечерний падал,
Как в лабиринте студии-театра
Средь декораций монастырского клуатра
Костюмы выбирали. Шелк и бархат –

Все настоящее. Без фальши. Без обмана.
И парики – под стать одежде века.
Изящный башмачок, сапог, штиблеты –
Для действа театрального экрана.

Тот день настал. В корсетность персонажа
Любая роль судьбы затянутая строго,
Как перед долгою, как жизнь, дорогой.
На чистовик. Все без повтора. Без дубляжа.

Я помню окна актового зала –
Отсветом на снегу пришкольного двора.
Я помню все. Как будто бы вчера –
Как будто снова монолог я свой читала.

Огни у рампы сцены. Яркий свет.
И наша пьеса – драма Вассы и Рашели,
И слезы на ресницах вдруг вскипели,
Как будто детству уходящему вослед.

Спектакль закончен. В школе свет погашен.
Зажглись огнем предновогодья свечи.
И ощущенья все – как счастия предтечи
Остались. Не отнять. И путь не страшен.

Ступени. Серафим. Вся первая триада.
На сердце – радость сотворенья требы.
Там, впереди – сияньем – свет шестого неба.
И Серафима – благодарности души отрада.

12.12.2020