Загадки Нирнзее. 1. Начало

       Глава 1.

       Тёплый весенний московский день близился к концу. Я шла вдоль серой панельной девятиэтажки, где прожила первые тридцать лет, и осматривалась по сторонам. На малахитовых листьях красовались нежно-жёлтые и карминовые цветки примул, а маленькие берёзки и клёны, которые мы когда-то сажали у подъезда, выросли, и превратились в высокие деревья с толстыми гладкими стволами. Светло-зелёные листочки уже опушили ветви берёз, создавая особое настроение и прозрачную акварельность на фоне лазурного неба. Воробьи и другие мелкие птахи оккупировали соседние кусты и весело чирикали, предвосхищая новые романтические отношения и летние деньки.

       Я направлялась к подруге детства, с которой не виделась целую вечность. Меня пригласили на крещение внучки, а казалось, что мы только вчера играли в вышибалы, казаки-разбойники, бегали в кино или рассказывали друг другу новую прочитанную книгу.

       На кнопках домофона я набрала секретный код, раздался щелчок, и железная дверь нехотя поддалась. Раньше, наоборот, двери подъездов были деревянными, а ручки железными. Я вспомнила, как в жуткий мороз потеряла варежки. Возвращаясь из школы, прятала руки в карманы по очереди и мечтала о горячем чае с земляничным вареньем, банку с которым сестра тайком открыла накануне вечером. Схватившись за дверную ручку, я не сразу поняла, что произошло. Кожу обожгло, а моя ладонь прилипла, словно у фокусника в цирке. Да и дверь заледенела по периметру, не открывалась. Как назло вокруг никого не было, никто никуда не спешил, ни домой, ни по делам. Наверно, надо было крикнуть, но что кричать, я не знала. Караул? Спасите, помогите? Мне в мои девять лет это казалось смешным и нелепым. Через несколько минут было уже не до смеха. В отчаянии я бросила портфель на снег, левой рукой размотала шерстяной шарф, и принялась им растирать примерзшие пальцы. Когда я уже и не надеялась освободиться, рука, как по волшебству, отдёрнулась. Шарфом открыв дверь, я подхватила портфель и побежала по ступенькам к себе на второй этаж.

       Юлькина же квартира находилась на седьмом, куда я до сих пор могу добраться с закрытыми глазами. Чистый подъезд, где уже не пахло кошками, а разливался аромат свежесваренного кофе. Интересно, что за кофеманы здесь живут? Юлька, конечно, обещала угостить вкусным бразильским, привезенном её зятем из командировки… Но чтобы с седьмого этажа такой ядрёный запах, перебивающий благоухание лиловых гиацинтов в моих руках?!

       Ещё и лампы замигали! Внезапно стало совсем темно. Маленькой зелёной точкой светилась лишь кнопка вызова лифта. Я нажала её, обрадовавшись, что не придётся подниматься пешком. Кабина была новенькая, с зеркалом, и вполне соответствовала времени. Правда, надпись всё-таки была.

       ЛИФТ ЭКОНОМ КЛАССА! НИ БИДЕ НИ УНИТАЗА!

       Я поправила свою неподдающуюся укладке чёлку, сняла упаковку с букета гиацинтов и мечтательно застыла в ожидании. С детства я обожала кататься в лифтах, и переживала, что наша квартира на втором. Поэтому больше всего на свете любила приезжать на каникулы ко «второй» бабушке, матери моего отца. Она жила в коммуналке старого дома, где в каждом подъезде было по два лифта. Один открывался напротив парадной, а из другого можно было выбежать во двор, на детскую площадку.

       У меня никогда не было клаустрофобии, и в лифтах нравилось всё. Витая чугунная решетка, крупная сетка, возможность увидеть, как приближается или удаляется огромная кабина. Звук открываемой двери, и скрип закрываемых деревянных дверец с ручками, похожими на латунные ракушки. Если там и пахло чем-то, то только машинной смазкой и духами «Красная Москва». Когда лифт приближался к нужному этажу, в окошки можно было разглядеть улыбающуюся бабушку или её соседей.

       Родители развелись и мне запретили видеться с отцом и бабушкой. Возможно, именно тогда мне стали сниться сны, как я путешествую в лифтах. Все они были разными, но, как правило, с большими окнами или прозрачными стенами. Кабинка вылетала на крышу, и я оказывалась совершенно в другом городе или стране, и лишь изредка в двух кварталах от своего дома. Кто-то всегда давал мне понять, где я, если местность была незнакома. Не припомню, чтобы когда-нибудь лил дождь, но если шёл снег, замерзали лишь щёки и нос, а тело и ноги были в тепле, в шубке и меховых пимах, как, например, в Норильске. Первое время я даже пыталась себя ущипнуть, но из-за боли и синяков попытки прекратила.

       Я слышала и понимала разговоры людей на любом языке, чувствовала летний зной и сильный ветер, ощущала запахи цветов, прелой листвы, или пищи, если проходила мимо открытых дверей ресторанов и кафе, и даже вкус фруктового мороженого, если оно вдруг оказывалось в руках. Разноцветные дома и яркие одежды в солнечных городах, цоканье копыт по брусчатке или гудок клаксона. Насыщенные краски природы, пение птиц и шелест волн. Оживлённый Париж и тихий Страсбург, средневековый Сен Мало и чопорный Лондон, удивительная Казань и гордый зимний Архангельск.

       Если в реальной жизни меня всегда принимали за свою в Скандинавии, Германии и во Франции, то в таких «лифтовых» путешествиях, даже в Японии. Это произошло однажды и совершенно неожиданно. Издалека я разглядела чудесные пагоды, высокие небоскрёбы Токио, а когда «спускалась в народ», мои ноги были в белых таби* и деревянных гэта*. В зеркале я себя не видела, но поняла, что одета в красное праздничное кимоно, а на голове возвышался парик в виде традиционной прически гейш со спицами, цветами и веерами. Прохожие мне мило улыбались и кланялись, а я семенила на неудобной обуви, и хотела поскорее избавиться от тяжёлого «тюрбана». Голова чесалась, шея болела, поэтому очутившись одна в японском саду, вместо умиротворенного созерцания падающих осенних листьев, я попыталась сдёрнуть с себя это ужасное сооружение.

       Голос, обычно нашептывающий, что я на улочках Регенсбурга или, прости Господи, в Ческе-Будеёвице, однозначно намекнул, если я не угомонюсь, не видать мне Японию, как этот чудесный парик. Пару секунд мне хватило, чтобы сбросить с себя пыточные тапки-скамейки, усесться на красные кленовые листья у ручья, и постараться успокоиться. Осознав, что цветение сакуры, о котором мечтала всю жизнь, точно не посозерцаю, я решительно встала. Отряхнув кимоно, оглядела напоследок всю осеннюю красоту, проворчала, чтоб в следующий раз меня забрасывали куда угодно, но только весной, и схватилась за парик.

      С тех пор ничего подобного мне не снилось. Конечно, я ругала себя, «могла бы и потерпеть», тем более, осень моё любимое время года, но ... увы. Да и поздно о чём-то сожалеть.

       Воспоминания настолько отвлекли, что я не заметила, как долго нахожусь в лифте. Юлькин этаж давно проехала, а кабинка застряла между десятым и одиннадцатым, и это в девятиэтажке! Никогда в панике не нажимала все кнопки подряд, как показывают в кино. Переместив букет в левую руку, я спокойно вдавила седьмую и на всякий случай  перекрестилась. Лифт дёрнулся и начал снижаться, безоговорочно остановившись на десятом. Двери открылись, свет погас, но ни страшно, ни темно мне не было.

       Над крышей дома, куда я вышла, акварельно-голубое небо и свежий ветер. По периметру – ограждение в виде направленных вверх копий и небольшие декоративные арки. Сама же крыша с небольшими строениями напоминала толстую букву «П». Вокруг, насколько хватало глаз, разнокалиберные и разновысокие кровли, маковки церквей и фабричные трубы.

       Приблизившись к ограждению, за двух-трёхэтажными домами я обратила внимание на кроны деревьев, совсем голые, не считая крикливых галок и ворон, собирающих стройматериал для своих гнёзд. Далеко в глубине слева золотились купола храма, их не спутать ни с какими другими. Это Храм Христа Спасителя в Москве, на Волхонке. А справа сквозь серые ветви вырисовывался зеленоватый памятник, узнаваемый с любого ракурса. Длинный широкий плащ, склоненная кудрявая голова. Люди, трамваи, снег островками, башенная стена монастыря с колокольней. Ни стены, ни монастыря я никогда прежде не видела. Вероятно, это женский Страстной монастырь, и старый вход в Белый город.

       «Прощай, свидетель падшей славы,
       Петровский замок. Ну! не стой,
       Пошел! Уже столпы заставы
       Белеют: вот уж по Тверской
       Возок несется чрез ухабы.
       Мелькают мимо будки, бабы,
       Мальчишки, лавки, фонари,
       Дворцы, сады, монастыри,
       Бухарцы, сани, огороды,
       Купцы, лачужки, мужики,
       Бульвары, башни, казаки,
       Аптеки, магазины моды,
       Балконы, львы на воротах
       И стаи галок на крестах.»
       А.С. Пушкин «Евгений Онегин)

       Лучше о Тверской и не скажешь, а сколько церквей вокруг! Но картинка казалась нереальной и перевёрнутой. Эти голые деревья с громогласными птицами – однозначно – Тверской бульвар, существующий около трёхсот лет. Памятник Пушкину воздвигли в конце девятнадцатого века, перенесли в середине двадцатого. Страстной монастырь и ближайшую к дому церковь Дмитрия Солунского снесли позже, чем Храм Христа Спасителя, который взорвали в 1931 году.


       * Таби – белые матерчатые носки с отдельным чехольчиком для большого пальца.
       * Гэта – японские деревянные сандалии в форме скамеечки, одинаковые для обеих ног.

       * На фото: Вид с крыши дома Нирнзее в 20-х. Спасибо автору!

       Продолжение: http://proza.ru/2020/12/14/1034