Женькины проказы

В воскресный зимний день на базаре Тасю окликнул директор школы и холодно поздоровался.
 
– Здравствуйте, Иван Андреевич! – насторожилась она.
 
– Почему не являетесь в школу, Таисия Ксенофонтовна? Я каждый день с ученицами записку вам посылаю, а от вас ни слуху, ни духу!
 
– Какую записку? Не видала я никакой записки! А что случилось-то?

– Женя в школу уже две недели не ходит!
 
– Как не ходит? Да вы что? Я его каждый день в школу собираю... Галстук пионерский глажу, с собой еду заворачиваю... И из школы он со всеми вместе возвращается, – недоумевала Тася. – С какими ученицами наказывали-то?

– С Маней Ереминой, Таней Куренковой!
 
– Я все узнаю, Иван Андреевич! Разберусь с этим случаем! Уж вы меня простите, не знала я про это, – винилась перед директором расстроенная Тася.
 
– Вы уж крутых мер не принимайте... В смысле там ремня и всего такого... Поговорите с ним по душам... Может, он и расскажет, в чем причина его прогулов! – советовал Иван Андреевич.
 
На душе было тяжело и муторно.
«Не было печали, да черти накачали! – думала Тася. – Ишь чего удумал! В школу не ходить. Неслух!»

Стыд за сына перед директором школы перерастал в безудержный гнев. Слезы застилали глаза, и она, не заметив низкого турника, занесенного снегом, со всего маха стукнулась об него темечком. Золотые круги фейерверком вспыхнули в глазах, и на время она потеряла сознание.
 
– Таисия Ксенофонтовна, что с вами? – кто-то тряс ее за рукав и пытался расстегнуть ворот короткого тулупа.
 
Сквозь пелену проступали знакомые черты школьной учительницы. Превозмогая боль, Тася соврала, что поскользнулась. Поднявшись с земли, она покачивающейся походкой пошла в сторону своей деревни. Расстроенная и обозленная на весь белый свет, Тася шла с четким намерением поговорить с мужем о совместном воспитании собственных детей. С больной шишкой на голове, в распахнутом тулупе и болтавшимися краями шали она ввалилась в дом и завопила.
 
– До какой же поры это будет продолжаться? Сколько еще ждать от тебя помощи? Везде одна! Никакого от тебя толку! У других мужья как мужья! И домой вовремя, и с детьми позанимаются! А тут лишь друзья да товарищи по партийной линий. Где этот стервец?.. Я ему щас покажу, как в школу не ходить!
 
Серафим никогда в жизни не видел жену в таком состоянии и очень удивился. Критика в чем-то, возможно, была справедлива, но сам он себя виноватым не считал в виду сложившихся причин. Потому все обвинения против него били по самолюбию картечью. Поняв, что речь идет о Женьке, Серафим резко встал и с силой усадил ее на деревянную лавку.
 
– Криком ты ничего не докажешь! Рассказывай, в чём дело?!
 
Металл в голосе, как ни странно, привел Тасю в чувство и, плача, она рассказала все, что узнала от директора школы
.
Женьку ждала взбучка. Войдя в избу, он почувствовал неладное. Было очень тихо. Все, включая Верочку, сидели молча и смотрели в его сторону. Томка заерзала на месте.
 
– Заходи, заходи! – строго сказал отец. – Садись.
 
Женька присел на край табуретки, озираясь по сторонам.
 
– Вы чего? – спросил он тихо.
 
– Мы-то ничего... А вот ты чего? – отец встал и резко дернул за конец ремня. – Ты мне щас все расскажешь... За что перед людьми позоришь? Школу прогуливать? Ишь, паршивец! – выдернув наконец ремень из брюк, он занес его над съежившимся от страха сыном и, промазав, сильно шлепнул им об табурет.
 
– Женька, беги! – крикнула Томка.
 
И Женька, с визгом выскочив в дверь, вдарился наутёк к Ереминым. Отец было дернулся за ним, но мать с Томкой повисли у него на руках.
 
– Папаня, не надо! Он больше не будет! – кричала Томка, а взволнованная Тася, испугавшись за сына и мужа, кричала:

– Симушка, прости меня, прости! Успокойся! Это я виновата, не доглядела!
 
Отец, тяжело дыша, бросил ремень и, вырвавшись из цепких женских рук, вышел на улицу и широко зашагал прочь от дома.
 
Чуть погодя Тася пошла искать Женьку. К первым решила заглянуть к Ерёминым. Он, увидев мать в окно, спрятался в чулан.
 
– Бабка Матрена, теть Параня, не говорите матери, что я тут! Век вам буду благодарен! – умолял их Женька.
 
Тася вошла в дверь. С улицы в избе показалось темно и, прищурившись, она на миг замешкалась в проходе.
 
– Тася, ты чего там стоишь, проходи! – спокойным, мелодичным голосом звала ее подруга.

– Женька у вас? – спросила гостья.
 
– Да нет! – соврали они. – А чё случилось-то?

– Ой! Ну куда ж он делся-то! – заволновалась Тася. – Я думала, он к вам побежал. Как бы чего не вышло. А Маня-то дома? Мне у нее кой-чего расспросить надо.

– Дома... Вон уроки учит. Маня, поди сюда! – крикнула ей мать.

Маня выбежала из-за шторки, делившую комнату напополам, и, увидев соседку, заволновалась.
 
– Здрасьте, теть Тась!
 
– Маня, как же так получилось, что вы мне записку от директора школы не передали? Ведь я от стыда чуть сквозь землю не провалилась.
 
Маня захлюпала:
– Да-а, они нам кулаками пригрозили, если мы расскажем.
 
– Он что же, не один, видать, в школу-то не ходит?

– Да, не один. Их человек пять, с ними еще и Ленька Куренков.
 
– И где же они обитаются?

– В лесу, в землянке... Они ее еще летом вырыли.
 
– Ага, вон где он целыми днями пропадал, – подумала Тася, вспоминая летнюю пору.
– И чё с малым случилось? Каким умным был, пока отец на фронте воевал, я с ним и горя не знала, – вздыхала Тася. – И где его теперь искать? Темно уже. Голодный, небось.
 
– Да придёт, куда он денется! – успокаивала её Параня и глазами показывала ей, что он сидит в чулане.
 
Тася все поняла, вздохнула с облегчением и засобиралась домой.
 
– Пойду я ужин собирать, а то все придут, а у меня ничего нет. – Серафим тоже куда-то ушел! – нарочито громко сказала она, чтобы смог услышать ее сын.
 

Серафим вернулся домой поздно и сильно пьяным. Дети уже спали на печи. Одна Тася лежала, не сомкнув глаз. Увернутая керосиновая лампа освещала маленький круг вокруг себя, но и такой огонь немного успокаивал. За окном было темно и тихо.  Неожиданный стук щеколды слегка напугал ее.
 
– Кто? – спросила она глухим голосом, надеясь, что это её муж, и она не ошиблась.
 
– Открывай. Мать. Свои! – промямлил он заплетающимся языком.
 
Тася открыла дверь и обомлела. Серафим, покачиваясь на слабых ногах, держался обеими руками за притолоку двери.
 
– Господи, отец, да ты пьяный? – удивилась она.
 
– Кто сказал? Ни в жисть...
 
Она обхватила его руками и попыталась протиснуться с ним в дверь, но он упирался.
 
– Я не пьяный, а расстроенный и хочу петь!
 
– Петь? Да уж поздно, дети спят, – пыталась она вразумить мужа.
 
– Хочу петь! – продолжал он настаивать.
 
– Ну, пой, если хочешь! – толкала она его в спину.
 
– Нет! Я хочу петь с тобой!
 
Решив, что, если она не запоет, он так и будет морозить себя и ее на улице, она затянула его любимую песню.
 
– Прощай, любимый го-о-о-род...

Серафим опустил руки, обнял жену и хотел поцеловать ее в щеку, но промазал и чмокнул в ухо. Шатающейся походкой они дошли до места. Упавшего на постель мужа Тася разула, раздела и наконец захрапевшего укрыла одеялом. Сама, перекрестившись на передний угол, сказала: «Слава Богу!» – и тихо легла на самый край кровати.
Наутро отец уговорился с Женькой, что тот закончит шестой класс и на будущий год пойдет работать трактористом.
               
Далее: "Нечаянная радость"