Метаморфозы с Осипом Комисаровым. Действие первое

            
Исторический карамболь

    АВТОР. Давненько науськивал себя: «А не сочинить ли нам нечто на историческую тему?»  Однако вот беда: назойливая современность постоянно палки в колеса вставляла. Побрасывает да подбрасывает свеженькое, с пылу с жару. Времячко-то, посмотришь, какое! ( Nb. Первая версия пьесы была написана аж в поздние 80е, на закате «власти рабочих и крестьян», когда низы уже не хотели, а верхи еще не умели. Впрочем, не очень умеют и сейчас, но это уже другой разговор, то бишь другая трагикомедия). И вдруг нате вам! Обожгло. История, но в  перехлест с современностью. Словом, загорелось,  и пошла сочинять губерния.
    Вот что из этого получилось. Читайте, разыгрывайте, потешайтесь, плачьте: жанр трагикомедии допускает и то, и другое, и третье. Словом, вытворяйте, что хотите. Я на все согласный. 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

    С-Петербург. 4ое апреля 1866 года. Тесная, бедненькая, однако, опрятно убранная каморка, отделенная от соседнего помещения пестренькой ситцевой занавесочкой. Аккуратно обернутые серебристой фольгою горшочки с цветущей геранью на подоконнике.  То и дело появляющиеся  ноги снующих мимо оконца прохожих. Выходит, каморка-то на цокольном этаже.   Катюша, девица неполных девятнадцати, такая же опрятная, как и все остальное, что ее окружает, приятной внешности, тетешкает младенца, напевая при этом.
КАТЮША. На лужку, на лужку стоит миска творожку,
Прилетели две тетери. Посидели, посидели, да и улете-ели, улетели, улетели. Тапереча их уже не догонишь (Подбрасывает в воздух  малышку. Та, довольная, заливается громким смехом. Так все хорошо!).
    Входит, едва переставляя ноги, ничего из себя не представляющий, чем-то как будто потрясенный,  бледный, с трясущимися руками, щуплый невзрачный молодой человек. Его зовут  Осипом Комисаровым.
КАТЮША (не видит вошедшего от того, что стоит сейчас, обернувшись в его сторону спиной. От того так спокойна). Ну, ты чего так поздно?
ОСИП (дрожащим голосом). Катюш…
КАТЮША. Ты токо послушай, какими колокольчиками она заливается.
ОСИП. Я токо что самого батюшку, царя, анпиратора нашего Олесандра Николаича от неминучей смерти спас.
КАТЮША (оборачиваясь в сторону Осипа лицом). Ты чего, Ось? Нечто выпимши?
ОСИП. Не, Катюш. Ни в одном глазу. Я по правде. Мы в баню с Петрушкой пошли. Ну, ты знаешь. Как помылись, Петрушка мне: «Айда посмотрим, как там памятник дедушке Крылову стоит». Погода хорошая. Ну, мы и пошли… А опосля… (Не может продолжать). 
Стук в дверь, потом раскатистый, густою октавою голос: «Можно?»
КАТЮША. Господи боже ж ты мой! (Нервно крестится.) Кажись, хозяина принесло. С чего бы это? Да заходите, Марк Савелыч! Не закрыто. Гостем дорогим будете. (Спешит уложить младенца в подвешенную на помочах люльку).
    Входит хозяин картузной мастерской Марк Савельевич Садовый. С густой окладистой бородой. 
САДОВЫЙ (откашливается). Кхе-кхе…
    Осип, как вошел, так и стоит посреди каморки. Кажется, лишившийся последней способности говорить или, тем более, двигаться.
САДОВЫЙ. А что, Осип, слушок прошел, будто ты подвиг какой-то совершил.
ОСИП (тихим слабым голосом). Совершил, Марк Савелыч, совершил.
САДОВЫЙ. Что за подвиг-то?.. Ты говори. Не молчи.
ОСИП. Я и сам толком покамест ничего не знаю (Прочищает горло.)  Мы с Петрушкой в баню Троицкую пошли. Ну, помылись, как следовает. Погода хорошая. Петрушка мне: «Айда на дедушку Крылова посмотрим». Ну, мы и пошли.
САДОВЫЙ. И что?
    Чьи-то шаги, потом бесцеремонный стук в дверь. Требовательный голос: «Эй! Есть тут кто живой?»
САДОВЫЙ. Есть, Федулыч! Ежели нужда есть, заходи.
    Входит городовой.
ГОРОДОВОЙ (устрашающим голосом). Мне нужон мастеровой Осип Комисаров. Кто из вас будет Осипом Комисаровым?
САДОВЫЙ. Ты чего, Федулыч? Разуй глаза. Ну, вот же он (показывая на Осипа).
ГОРОДОВОЙ (как будто не замечая Садового, тем же приводящим в трепет голосом). Мне нужон мастеровой Осип Комисаров. Живой али мертвый.
ОСИП (обреченно). Ну, я.
ГОРОДОВОЙ. Точно ты?
САДОВЫЙ. Точно он. Мой мастеровой Осип Комисаров.
ГОРОДОВОЙ. Ступай за мной.
ОСИП. По что?
ГОРОДОВОЙ. В участок. К околоточному. Там разберемся.
САДОВЫЙ. Стой! Погоди, служивый. Больно уж ты ретивый севодня, я на тебя посмотрю. В участок завсегда успеется. Вначале разберемся здесь.
ГОРОДОВОЙ. А вы кто такой будете?
САДОВЫЙ. Да ты что, Федулыч?! Разуй глаза-то. Неужто МЕНЯ и  не узнал?
ГОРОДОВОЙ (делает под козырек). Узнал, Марк Савелыч. Как вас не узнать? Тут вас любая паршивая собака знает. Но то на покойное время. А щас у нас инструкция.
САДОВЫЙ. А что щас?
ГОРОДОВОЙ (шепотом). Да неужто не слыхали? В государя нашего токо что почти что в упор стреляли. Чудом не попали. Выжил. Государь-то (Меленько крестится).
САДОВЫЙ (крестится широко). Господи, пресвятые угодники. Неужто и в сам деле правда? Я подумал:  басни.
ГОРОДОВОЙ. Да какие там басни, Марк Савелыч? Чистёхонькая правда. Весь город на ушах. Вы где же до сих пор были?
САДОВЫЙ. Мой-то… Мастеровой мой. По что он-то тебе понадобился?
ГОРОДОВОЙ. Это ж он. Государя-то нашего от этого злодея, который стрелял,  уберег. А теперь от меня начальство требует: «Подай нам  и подай этого самого Осипа Комисарова». Хошь из-под земли. Живого али мертвого.
САДОВЫЙ. По что же?.. Мертвого-то? Вот он… живой.
ГОРОДОВОЙ (набрасывается на по-прежнему стоящего и впрямь ни жив, ни мертв Осипа). Ты по что ж убег-то? (Садовых). Узелок свой бросил и по набережной ка-ак припустил. Токо пятки сверкают.  Хорошо, его приметили…
САДОВЫЙ. Какой еще узелок?
ОСИП. Мой, Марк Савелыч. Мой узелок. Бельишко там мое. Я в бане перед этим был. В переулке Троицком. С Петрушкой там вместе были.  А узелок бросил от того, что испужался.
ГОРОДОВОЙ. Так что давай-ка. Собирайся.
    До сих пор молча лежащий в колыбельке младенец начинает плакать.
КАТЮША (учащенно крестясь). Господи ты нас милостивый! Спаси нас и помилуй (Начинает успокаивать  младенца).
САДОВЫЙ (Осипу). Так, выходит, это верно?
ОСИП. Что, Марк Савелыч? Что верно?
САДОВЫЙ. Что ты подвиг совершил?
ОСИП. Нащот подвига ничего не знаю. Но что при мне пуляли, а я под рукой того, кто пулял, оказался, так и было.
ГОРОДОВОЙ. Да это он! Он! Никакой ошибки быть не могёт. Все на него говорят. Будто он руку этого злодея вовремя отвел. Не то б быть беде…   
САДОВЫЙ. Вон оно, значит, как. Выходит, и впрямь господь Бог тебе помог… (Нашел глазами висящую в простенке скромную икону. Подходит, истово крестится, нашептывает какую-то молитву).
    Тем временем Катюша продолжает успокаивать младенца.
ГОРОДОВОЙ (Осипу, строго). Что пнем стоишь? Русским языком: давай собирайся. Начальство тебя ждет-пождет.
САДОВЫЙ. А ты чего, Федулыч, сердитый-то такой? Али давно не битый?
ГОРОДОВОЙ. Мне приказ даден. Привести…
САДОВЫЙ. Да коли все так, как ты говоришь, ты, Федулыч, как ноне  с Осипом Иванычем Комисаровым вести себя должон?
ГОРОДОВОЙ. А как?
САДОВЫЙ. В ножки ему должон поклониться.
ГОРОДОВОЙ. Ну, так уж прямо…
ОСИП. Не! Не надо в ножки! Марк Савелыч, я, ежели надо, и без ножек, куда прикажут, пойду. Я ведь, по правде, невзначай все это. Нашло на меня. Мы с Петрушкой в бане были. На Троицкой. А как помылись, он мне: «Пойдем на дедушку Крылова посмотрим…».
ГОРОДОВОЙ. А я чего, Марк Савелыч? Я тоже человек подначальный. Мне велено его из-под земли достать. Я и достал. А придет время, - может, будет надо, и поклонюсь.  Мне не трудно.
ОСИП. Идем с ним по набережной, смотрим, впереди куча народу…
САДОВЫЙ. А раз так, то и требовать ты от Осипа Иваныча ничего не вправе. Возвращайся в свой участок, скажи своему начальнику, что он дурак. И ему от самого большого начальства за то влетит. Надо ему чего от Осипа Иваныча? Пусть сам явится, доложится по всей форме. Все понял, служивый?
ГОРОДОВОЙ. Так точно, Марк Савелыч!
САДОВЫЙ. Шагом марш.
ГОРОДОВОЙ. Слушаюсь. Токо, Марк Савелыч, он теперь под вашу вахту остается. Ежели чего – вы за него будете…
САДОВЫЙ. Шагом марш!
    Городовой, четко печатая шаг, покидает каморку.
САДОВЫЙ. Вот так-то, Осип брат Иваныч. Так-то с этой братией тебе щас надо обращаться. Без церемониев. Ну и дела-а-а.
ОСИП. Так что ж со мной – то тапереча, Марк Савелыч, будет? Ведь я ж, видит Бог, ничего такого и не хотел. Мы с Петрушкой только в бане помылись…
САДОВЫЙ. А что, Иваныч, с тобой ноне будет, - про то одному Господу Богу известно. Все мы под Богом, как ты знаешь, ходим, а ты больше всех (Стоит, задумавшись).
КАТЮША (ей к этому моменту удалось угомонить младенца. Робко). А что, Марк Савелыч, может, мне самоварчик поставить, коли уж зашли? Чайку погоняем.
САДОВЫЙ. Можно, можно, красавица. Можно и самоварчик. Есть что к самоварчику?
КАТЮША (смущаясь). Сахарок.
САДОВЫЙ. А погоршее?
КАТЮША. Была бражка, но от нее на тятенькиных поминках ни капельки не осталось.
    В дверь просовывается чья-то любопытная голова, Садовый ее замечает.
САДОВЫЙ. А ну брысь отсюдова!
    Голова испуганно убирается, Садовый приотворяет дверь
САДОВЫЙ. Демьяныч!
    Отдаленный голос: «Здесь, батюшка!»
САДОВЫЙ. Стань тут. Постереги, чтоб никто посторонний носа сюды не совал!
     Тот же голос: «Слушаюсь, Марк Савелыч!»
САДОВЫЙ. И с улицы чтоб тоже! Вон как зырятся. Метлой их. И не стесняйся.
      Пара прилипших лицами к  оконному стеклу, видимо, сидящих на четвереньках, услышав угрозу, спешат убраться подальше от оконца.
САДОВЫЙ. Всех-всех под одно место! (К Осипу.) Ну, что, Осипушка?.. Я так чай, ежели все это правдой-матушкой и на деле окажется, и ты тому супостату пристрелить государя императора на деле, а не токо на словах  помешал, большие перемены тебя должны ждать
ОСИП. Какие, Марк Савелыч?
САДОВЫЙ. Время покажет. В любом случае, мне тебя держать у себя за простого мастерового боле будет вряд ли с руки… Ну, ничего.  Я тебя своим вторым подручным назначу.
ОСИП. Не справлюсь я, Марк Савелыч.
САДОВЫЙ. Справишься, справишься. Ты паренек смышленый. Я давно про это заметил. Тебя на карандаше держал.
ОСИП. Меня никто слушаться не будет.
САДОВЫЙ. Тех, кто не будет, быстренько на место поставим. Это у нас отлажено. Взял бы тебя и в первые, но племяша тоже сильно обижать не хочется. Он все ж таки дело знает, а ты еще пока-а всему обучишься.
ОСИП. Благодарствую, Марк Савелыч. Век молиться за вас буду.
САДОВЫЙ. И перебраться отсюдова тоже придется.
ОСИП. Куда перебраться? Спасибочки вам, нам и здесь с Катюшей хорошо.
САДОВЫЙ. Во флигелек, Осипушка, во флигелек. Там попросторнее и поудобнее вам всем будет.
ОСИП. Благодарствуем…
САДОВЫЙ. Это одно. И другое. Ты, ежели в памяти держишь, как я бывалыча за чуб тебя таскал, на меня обиды за то не держи.
ОСИП. Да я, Марк Савелыч!..
САДОВЫЙ. Я ж ни разу, чтоб совсем  уж без причины.
ОСИП. Само собой, Марк Савелыч Я всю вашу науку очень даже хорошо на себе помню. Каким я нескладехой поначалу был. Я и тятеньке своему недавно «Марк Савелыч для меня, что батюшка родной. Ежели и стукнет - всяко бывало, - так все по делу».
САДОВЫЙ. Ну, то-то же.  Мой же тебе прямо на щас наказ. Ты покамест сиди тутотка и не дергайся. Никуда не выходи. Будто ты не ты и хата не моя. Я озабочусь, чтоб лишние сюды не подходили. Токо проверенные. Народ у нас, сам знаешь, какой темный. Смутьянов тоже развелось много. Саранча проклятая. Поналетают тут. Подбивать на что будут. Прокламации, может, станут всякие-разные подсовывать. Словом, смущать. Ты ни в какую.
ОСИП. Ну, по что они мне все эти прокламации? Я этого добра…
САДОВЫЙ. Я покамест тоже пока к себе уберусь. Ничего такого предпринимать не стану. Словом, поступим по-мудрому, сделаем вид, будто нас напрямик это не касается. А там (размашисто крестится), как Господь Бог. Как Он порешит, так и будет. Мы уж ничего с этим поделать не сможем.
КАТЮША. А чайку-то,  Марк Савелыч? Я ведь уже и самоварчик…
САДОВЫЙ.  Не ко времени, красавушка.  Щас забот полон рот. Покажи-ка своего…
КАТЮШУ. Свою, Марк Савелыч. Дочка у нас. Слава богу, опять заснула. Спит без задних ног (Подводит Садового к люльке).
САДОВЫЙ. Окрестили уже?
КАТЮША. Да, намедни. На прошлой неделе.
САДОВЫЙ. Кто крестный?
КАТЮША. Петрушка.
САДОВЫЙ. Жаль. Я бы с охоткой пошел. Как обозвали?
КАТЮША. Анастасией, Марк Савелыч. В честь святой Анастасии Узорешительницы.
САДОВЫЙ. Хорошая была святая. Тихая. Никому беспричинно, ежели ничего не натворит,   жить не мешала. Вот и нам бы так-то (К Осипу.) Ну, ты все понял,  чему я тебя наставлял?
ОСИП. Понятное дело, Марк Савелыч. Буду тише воды, ниже травы.
САДОВЫЙ. Запрись и никого без специального на то разрешенья не впускай. А там, даст Бог, все и рассосется, как положено (Покидает каморку).
    Слышно, как отдает какие-то распоряжения, однако уже  за дверью. Осип же, в исполнение команд хозяина,  спешит закрыть дверь на ключ
КАТЮША. Ой, Осенька! Голова кругом. Как же мы тапереча жить-то с тобой будем?.. Боязно мне.
ОСИП (неуверенно). Не боись. Хорошо заживем.
КАТЮША. Ежели сам хозяин к нам в крестные напрашивается… В отдельный флигель с тобой переедем. Там полы, я знаю, вощеные.
ОСИП. Ты, Катюш, покамест поменьше языком трынди.  Слыхала, что хозяин сказал?
КАТЮША. А что?
ОСИП. А то. Вот возьмут да и передумают. Решат, что я на спасителя никак не гожусь.
КАТЮША. Ну, про что ты? Да чем же ты им не сгодишься? Погляди на себя (Кажется, хочет подвести Осипа  висящему на стене зеркальцу. Затем, передумав.)  Щас… Погоди  (Расчесывает волосы Осипа.) Постой, не дергайся… (Только после этого подводит к зеркалу) Эдакого-то красавца…
      Впрочем, стоит сказать и несколько добрый слов насчет внешности Осипа:  и впрямь пригож, когда волосы его не торчат в разные стороны.
      Катюша страстно целует мужа.
ОСИП. Да погоди, погоди. Еще рано, говорю, радоваться. Еще дождаться надо.
КАТЮША. Расскажи хоть, как все дело-то было.
ОСИП. Ну, я ж уже рассказывал. Мы с Петрушкой в баньку пошли. Ты же мне сама и бельишко в дорогу собирала…
КАТЮША. Как же ты его потерял?
ОСИП. Да не терял я. Сам чего-то испужался. Подумают, будто я там чего-то держу. В общем, идем, смотрим, куча народа впереди нас. Все бегут. И господа и такие, как мы. «Государь! Государь!» Мы тоже с Петрушкой побежали. А как потом оказалось, что я рядом с этим злодеем плечом к плечу стою…
КАТЮША (крестится). Господи, спаси и помилуй.
ОСИП. Этого я, ей Богу, сообразить не могу. Вижу токо, что он левольвером этим самым перед самым моим носом размахивает… Я вначале-то и не понял, что это левольвер. Мало ли, что можно с собой в кармане таскать? А раз он у меня под носом, я его, безо всякой задней мысли, возьми и пихни. А он, злодей этот, в тот же момент  и выстрели. А дальше все вокруг меня заорали. Толкаться сильно начали. Кто-то по башке меня ударил. Прям искры из глаз. Руки прям выворачивать стали. Я ничего сообразить не могу.  Вдруг барыня какая-то приставать ко мне начала: «Ты кто такой?» Я отвечаю. Тут же военный: «Ты откедова?» Я отвечаю. Он даже записать успел. Но я от него увернулся и побег, чтоб от греха подале. И узелок тогда же выбросил. От того, что больно подозрительным он мог показаться. Уж токо когда к дому поближе, про него вспомнил. Пожалел. Но уж поздно было.
КАТЮША. Погоди, Ося… (Вот уже несколько секунд, как она прислушивается к тому, что происходит рядом с их домом. Подходит к окну, приседает на корточки). Вроде, к нам…
ОСИП. Чего там?
КАТЮША. Да карета … Ух ты какая! Роскошная… Как будто к нам  поворачивает.
     Стук колес подъезжающего, очевидно, к их дому экипажа. Покрикивания ямщика: «Посторонись, православные! Нетось невзначай задавлю. Посторонись!»
ОСИП (он как будто остерегается сам подходить к оконцу). Тебе б лучше не высовываться. Марк Савелыч будет ругаться.
КАТЮША (не слушается мужа).  Лошади, как на подбор. Одна другой краше. Да не одна. За ними еще следом. Ося! Посмотри, посмотри!  Неужто все за тобой?
ОСИП. Отойди.
    Стук колес обрывается. Ржание лошадей. Еще проходит какое-то время. Комисаровы в напряженном ожидании. Наконец, доносящийся из-за двери елейный голос Садового: «Проходите, проходите, гостюшки дорогие! Не стесняйтесь. Здесь он. Затаился. Человек простой. Никогда никого. Страсть как огласки опасается.  Осип Иваныч! За тобой. Целая делегация. Отворяй».
     Осип дрожащей рукой берется за ключ. Не без проблем отворяет дверь. В распахнутый проем двери первым задом в каморку ступает истово кланяющийся передом Садовый со словами «Сюда-с, сюда-с, ваше сиятельство. Здеся он») Входит молоденький подтянутый щеголеватый офицер. За ним, с некоторым интервалом,  – другие облаченные  в мундиры мужи. Мужи выглядят несколько скованными,  не совсем ориентирующимися, что им делать, офицер – сама непринужденность. С несколько брезгливым любопытством озирается.
САДОВЫЙ (он, как вошел согнутым, так и не разгибается).  Вот он… Осип Иванович Комисаров.
     Офицер небрежно кивает, давая понять, что он все видит и все понимает.
ОФИЦЕР (непонятно, к кому обращаясь. Скорее всего, в пространство).  Мои извинения, господа. Я, кажется, нарушил ваш покой…
САДОВЫЙ. Ничего-с. Это наша прямая обязанность, ваше сиятельство.
ОФИЦЕР. Насколько я понимаю, вы здесь хозяин.
САДОВЫЙ. Я-с.
ОФИЦЕР. Очень мило… Чистенько…
САДОВЫЙ. Стараемся, ваше сиятельство.
ОФИЦЕР. А меня убеждают, что народ живет в беспросветной нищете. Не вижу нищеты.
САДОВЫЙ. Бывает, ваше сиятельство. Случается.
ОФИЦЕР. Может, где-то и нищета, а  здесь – полюбуйтесь… Я рад, милостивый государь, что у вас по-другому
САДОВЫЙ. Не покладая рук…
ОФИЦЕР (только сейчас как будто замечает Осипа.) Так, значит, вы и есть тот самый Осип Комисаров, который отвел преступную руку и тем самым сохранил жизнь нашему государю.
     Осип молчит. Садовый знаками дает Осипу понять, чтобы он подал голос.
ОФИЦЕР (так и не дождавшись, с улыбкой). Ничего. Не смущайтесь. Я вас понял… Мой дядя горит желанием с вами поскорее познакомиться. Слухи о том, что произошло, гуляют по всей столице. Народ волнуется. Кто-кто даже успел поверить в самое ужасное. Необходима определенность. Поэтому он срочно прислал за вами. Вы готовы сейчас поехать на встречу с государем императором?
ОСИП (наконец, вернул себе способность говорить). Куда?
ОФИЦЕР. Во дворец.
ОСИП. В какой?
ОФИЦЕР. В Зимний, разумеется.
ОСИП. Прямо щас?
ОФИЦЕР. Вас это очень затруднит?
ОСИП. Мне одеться надо.
ОФИЦЕР. Вы одеты… И, по моему, вполне прилично (Садовому.) Что вы думаете по этому поводу?
САДОВЫЙ. Да-с!
ОФИЦЕР. Так вы согласны?
ОСИП. Чего ж?.. Как скажете.
САДОВЫЙ. Надо отвечать «Как ваше сиятельство скажет».
ОФИЦЕР. Ничего. Это вовсе необязательно. Итак, вы едете.
ОСИП. Как ваше сиятельство скажет.
ОФИЦЕР. Ну вот и отлично (Замечает робко стоящую в стороне Катюшу.) Вы, насколько я понимаю…
САДОВЫЙ. Супруга их.
ОФИЦЕР (кланяется). Счастлив вас видеть, мадам.
     Катюша, как каменная, несмотря на все жесты Садового.
ОФИЦЕР. С вами, в свою очередь, хотела бы познакомиться ее величество императрица Мария Александровна.
КАТЮША. Я без Настасьюшки никуды не поеду.
     Садовый жестами и гримасой на лице осуждает Катюшу, но та непреклонна.
КАТЮША (обращаясь к Садовому). Мне ее кормить скоро. Вы, Марк Савелыч, заместо меня будете ее кормить? 
ОФИЦЕР (оборачиваясь, чтобы видеть Садовых, с улыбкой). Ну что? Отвечайте, почтеннейший.
САДОВЫЙ. Никак нет, ваше сиятельство! Я на это не способен.
ОФИЦЕР. Жаль, а то бы мы на вас посмотрели (Катюше.)  Разумеется, мадам. Вы возьмете вашу дочь с собой.
КАТЮША. А так можно?
ОФИЦЕР. Отчего ж нельзя? Для нас, мадам, нет ничего невозможного. 
КАТЮША. Тогда я согласна… Токо ее ведь вначале запеленать надо.
ОФИЦЕР. Если вы считаете это необходимым - запеленывайте.
КАТЮША. Это время займет.
ОФИЦЕР. Не волнуйтесь. Мы вас подождем.
КАТЮША. А ежели долго? Мне и себя тоже надо.
ОФИЦЕР. Что ж… Наберемся терпения. Будем ждать, сколько придется.
КАТЮША. Я щас (Спешит скрыться за занавеской).
ОФИЦЕР (оборачиваясь лицом ко всем, кто находится в его свите). Оставим их на время.
    Все уходят, оставляя в каморке Осипа, Садовых и околоточного.
ОКОЛОТОЧНЫЙ. Уф, господа! Я едва не помер! (Снимает с головы фуражку, отирает лысую голову платком).
САДОВЫХ. Кто это был?
ОКОЛОТОЧНЫЙ. Офицер-то? Кто ж их всех в лицо знает? Августейшая семья… Отпрыск. Должно быть, я так понимаю, великий князь какой-то… Обходительный.
     Осип скрывается за занавеской вслед за женой.
ОКОЛОТОЧНЫЙ. А что, куманек? Этот… твой сморчок,  значит, и будет этим самым… спасителем хозяина земли русской? Жидковат, вроде. Для спасителя-то.
САДОВЫЙ (задетый). Сам ты, кум, сморчок Как у тебя язык-то поворачивается?  Ты б лучше да для пользы дальнейшей службы поклонился  ему в пояс, а не «сморчок». Дурень.
ОКОЛОТОЧНЫЙ (видимо, опомнившись). Да ты, куманек, меня не так понял. Я со всем моим…
САДОВЫЙ. Ну то-то же.

     Один из рабочих кабинетов Александра II. Александр II, тяжело задумавшийся, стоит напротив незанавешенного окна. Здесь же граф Эдуард Иванович Тотлебен, генерал-адъютант.  Ранний вечер. Редкий снежок.
АЛЕКСАНДР II. Quele cauchemar!.. Что происходит?.. Он уже назвал себя?
ТОТЛЕБЕН. По-прежнему.
АЛЕКСАНДР II (раздраженно).  Что значит по-прежнему»?
ТОТЛЕБЕН (выглядит более хладнокровным). Прошу прощенья, ваше величество! Упорствует в своем молчании.
АЛЕКСАНДР II. Что же он? Хоть что-то говорит? Если не про себя…
ТОТЛЕБЕН. Да. Потребности поговорить в нем предостаточно. Разного рода ересь. Для вас это ничуть не откровение. Ничего оригинального.
АЛЕКСАНДР II. Но что-то о нем уже можно сказать? Хотя бы по его внешнему виду. Или обмолвки какие-то. Говорите, Эдуард Иванович, не заставляйте меня вытаскивать из вас каждое слово клещами.
ТОТЛЕБЕН. По внешнему виду… Одет скромно. Если не сказать более.  Заметно отсутствие женского внимания. В смысле – довольно неряшлив. Однако речь грамотная.  Чувствуется - образованный человек.
АЛЕКСАНДР II. Ах, только не говорите мне про таких, как он, «образованные». Научились читать и писать, нахваталась в разного рода училищах, на курсах. Познали верхи механики, истории, математики и уже мнят себя великими пророками. Считают себя правыми диктовать мне, их государю, каким должно быть наше отечество. Какое удивительное самомнение! А что же я? Все наши государственные мужи. Все наше сложнейшее мироустройство. Складывающее веками. Тысячелетиями. Кирпичик по кирпичику. Получается, мы все едим наш хлеб даром? Что вы думаете обо всем этом? Спрашиваю вас, уважая ваш природный ум, признавая за вами именно дар устроителя. Вы же инженер, Эдуард Иванович, а не какой-нибудь… лихой рубака.
ТОТЛЕБЕН. Всегда и везде, ваше величество, отыскивается дерзкая бесстыдная шайка бестолковых смутьянов. Как правило, они руководствуются не смыслами, а чувством.
АЛЕКСАНДР II. Но народ за ними идет. Voici ce qui est mauvais. Вот что скверно.
ТОТЛЕБЕН. Я бы, ваше величество, так не сказал. Идут оборвыши. Лишенные способности вить собственное комфортабельное гнездо. Их подтачивает червь зависти. Таких завистников далеко не так уж и много. Основная масса полагается на вас. И верит в вас… Взять того же молодого человека, который не позволил этому гнусному злодейству добиться  желанной им цели…
АЛЕКСАНДР II. Кстати, я затребовал его к себе.
ТОТЛЕБЕН. Насколько мне известно, он уже на пути во дворец. Скоро будет.
АЛЕКСАНДР II. Что о нем известно?
ТОТЛЕБЕН. Судя по тому, что я о нем уже знаю… Человек крайне достойный. Хотя и простой картузник, мастеровой, всей душой преданный вам. Родом из костромской губернии. Его  предки из крестьян, однако, пробились до уровня мещан.  О нем прекрасные рекомендации от его работодателя. Работящий, малопьющий. Отличный семьянин.Богобоязненный…
АЛЕКСАНДР II. Да точно ли богобоязненный?
ТОТЛЕБЕН. Он искренен в изъявлении своих чувств.
АЛЕКСАНДР II. Кто он, этот работодатель, который его рекомендовал?
ТОТЛЕБЕН. Садовый Марк Савельевич. Промышленник-предприниматель средней руки. Основное занятие: кройка и шитье мужских головных уборов. Немножко подторговывает. Держит лавчонку в Апраксином дворе. Словом, уважаемый и более чем благонадежный человек. Он самого высокого мнения о своем подчиненном… Вот они, ваше величество. Ваша истинная опора, которая вас никогда не предаст. Такие вот мастеровые, картузники и мещане, а не снедаемый желанием все разрушить, изгадить…образованный пролетариат.
АЛЕКСАНДР II. Он ведь должен был отчетливо понимать, на что он идет.
ТОТЛЕБЕН. Вы сейчас о ком, ваше величество?
АЛЕКСАНДР II. О том, про которого мы пока фактически ничего не знаем. Он должен был понимать, если, конечно, он не окончательный безумец, что его преступление не окажется не раскрытым. Он шел на верную смерть, Эдуард Иванович.
ТОТЛЕБЕН. По-видимому, именно так и есть, ваше величество. В нем очень заметна склонность к самопожертвованию. Это уже мозговое.
АЛЕКСАНДР II. Психопат?
ТОТЛЕБЕН. Да, очень близко к этому.
АЛЕКСАНДР II.  Вот то-то меня и пугает. Ведь они же невменяемы.
Входит флигель-адъютант.
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Комисаров Осип по вашему распоряжению  доставлен, ваше величество.
АЛЕКСАНДР II. Где он сейчас?
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. За дверью.
АЛЕКСАНДР II. Как он?
ФЛИГЕЛЬ-АДЪЮТАНТ. Крайне ажитирован.
АЛЕКСАНДР II. Ну, это и понятно.  Впустите.   
ТОТЛЕБЕН. Мне уйти?
АЛЕКСАНДР II. Отчего же? Это ваш протеже.
      Флигель-адъютант выходит. Возвращается с Осипом. Осипа как пьяного раскачивает из стороны в сторону.
       Александр II долго, внимательно разглядывает Осипа. Того по-прежнему пошатывает. 
АЛЕКСАНДР II. Так вот ты, значит, каков… Осип Комисаров.
       Осипа обрушило на колени. Оставаясь на коленях, пытается приблизиться к Александру II.
АЛЕКСАНДР II. Нет-нет! Этого делать не надо! Я этого не люблю! Встаньте.
      Осип пытается подняться на ноги. Не тут-то было. Не получается.
АЛЕКСАНДР II Помогите ему.
      Флигель-адъютант  и Тотлебен приближаются к Осипу с разных сторон, помогают подняться на дрожащие, подгибающиеся в коленках ноги.
АЛЕКСАНДР II. Мне верность нужна, но не верноподданность. Запомни это… Усадите его.
     Те же  помогают Осипу присесть в кресло.
АЛЕКСАНДР II. Благодарю вас… Оставьте его… Ты еще так молод…Полегчало?
Осип согласно мотает головой.
АЛЕКСАНДР II. Расскажи мне вкратце о себе… Мне сказали, ты родом из Костромы. Знаешь ли ты что-нибудь про подвиг твоего земляка Ивана Сусанина?
    Осип силится сказать: «Знаю», вместо этого у него получается «з-з-з-з…»
АЛЕКСАНДР II. Хватит. Успокойся… Дайте ему воды.
     Флигель-адъютант  спешит налить  из графина в стакан воды. Осип пытается выпить, но зубы его лишь стучат по стеклу, а в рот ничего не попадает. Вода стекает по его подбородку.
АЛЕКСАНДР II. Quelle image path;tique… однако. Ну, приведите же его в какой-то порядок, наконец!
ТОТЛЕБЕН. Осип Иванович, его величество желает вам одного добра. Он не сделает вам ничего плохого. Попробуйте взять себя руки… Вам задали вопрос, знакомо ли вам имя вашего же земляка Ивана Сусанина. Вы, кажется, ответили, что «Да».
ОСИП. Д-да.
ТОТЛЕБЕН. Ну, наконец-то! Он пожертвовал своей жизнью ради того, чтобы быть полезным своему Отечеству. Вы – пусть и в иной обстановке, в иное время – повторили его подвиг.
ОСИП. Он больше.
ТОТЛЕБЕН. Больше что?
ОСИП. Подвиг. Он завел их в болото.
ТОТЛЕБЕН. Да, верно.
ОСИП. Я токо руку.
ТОТЛЕБЕН. Однако благодаря этому «только» наш государь остался жив и невредим. Разве не так?
ОСИП. Все равно Сусанин лучше.
Александр II показывает, чтобы Тотлебен отошел от Осипа. Тотлебен исполняет его пожелание.
АЛЕКСАНДР II. Я вижу, он скромен. Это похвально.
ТОТЛЕБЕН. Да, ваше величество, это прекрасное качество. И ЭТО народ, ваше величество. А не те, кто осмеливается поднять на вас руку.
АЛЕКСАНДР II. Очень хочется вам верить, Эдуард Иванович. Как хочется на кого-то положиться!  Но не слишком ли он робок? Вы знаете, нахальство иногда граничит с дерзостью и это неплохо. Особенно учитывая ту роль, которую вы хотели бы на этого юношу возложить…
ТОТЛЕБЕН. Мы ему поможем, ваше величество. Он скоро возмужает.
АЛЕКСАНДР II. Хм… У меня есть некоторые сомненья, но… А кого еще вы могли бы мне предложить? Иваны Сусанины, к сожалению, это большой raret;. Раз в столетие. Видимо, придется довольствоваться тем, что есть. 
ТОТЛЕБЕН. Я уверен, ваше величество. В конечном итоге, вы  останетесь довольны.
АЛЕКСАНДР II. Вы зачастую чрезмерно увлекаетесь, Эдуард Иванович. Простите великодушно, но я эту черту в вас подметил. Надеюсь, мои опасения на этот счет не вполне оправдаются… Или хотя бы оправдаются лишь частично.

      «Женская» половина Зимнего дворца. Личные покои императрицы Марии Александровны. Молоденькая камеристка осторожно массажирует Марии Александровне шею. Входит камер-фрейлина.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Что он?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА.  Как будто чуточку пришел в себя. Сейчас с Эдурдом Ивановичем и этим…   jeune homme.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА.  Quel jeune homme?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Которого послал господь Бог… Кстати, его жена в ожидании, когда вы сможете с нею повидаться.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да-да, я помню. Передайте ей, я скоро ее приму. Объясните ей, что у меня мигрень… Ужасный день. Мне показалось, я всего этого не переживу. Настолько я испугалась за него. Только представила себе, что его не стало…
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Если б он также переживал за вас.
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. Если б что-то подобное случилось со мной, не сомневаюсь, он переживал бы не меньше… Я знаю, вы придерживаетесь другого мнения.
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Да, я думаю иначе.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. От того, что знаете его не так хорошо… Эта… навещала его?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Совсем недавно расстались.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Бог им обоим судья.
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Вы ангел.
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА (камеристке). Terminez.
КАМЕРИСТКА, Je travaillerais encore.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. J'ai une autre r;union.
КАМЕРИСТКА. Comme vous le souhaitez. Au moins un peu mieux?
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да. Чуточку.
      Камеристка покидает покой.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Давно, mа chere, хотелось задать вам один вопрос… Хотелось, но не решалась. Сегодня, когда трагедия была так близка, -  спрошу… Неужели, в самом деле, в вашей жизни не было ни одного мужчины?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Отчего ж, ваше величество, ни одного?  Был один.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Неужели? Как же его звали?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Mon id;al.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА (вздохнув). Можно было бы и не спрашивать…
КАМЕР-ФРЕЙЛЕНА.  По мне так, мужчина это почти как правило грубое неблагодарное сладострастное животное. Не способное на любовь. Или хотя бы оценить. Вы тому пример. Мое убеждение, любовь доступна только la femme avec la femme.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. О, нет, ma ch;re! Это не для меня… Если вас не затруднит,  передайте этой девочке: пусть войдет.
      Камер-фрейлина выходит. Вскоре возвращается с Катюшей. На руках у Катюши завернутый в атласное одеяльце младенец.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Вы долго дожидались меня, милая. У меня мигрень… Садитесь поудобнее.
     Катюша садится, как можно плотнее прижимая к себе сверток с младенцем.
КАМЕР-ФРЕЙЛЕНА. Удивительный  ребенок! Сколько они у нас тут не были, ни разу не услышала, чтобы она расплакалась. А ведь они здесь уже порядочное время.
КАТЮША (робко). Мне ее кормить скоро. 
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Как ты узнаешь, что ее кормить скоро, если она совсем не плачет? Строго по времени?
КАТЮША. Она мне знаки подает.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Какие именно?
КАТЮША. Щас смотрите, она спокойно соску сосет, а как начнет  выплевывать, значит, исть просит. Все очень просто. 
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да, действительно все очень просто. Ты предупредила нас, что тебе предстоит кормить, и мы решили сделать для тебя маленький приятный сюрприз (Берет в руки лежащий на столике колокольчик, звонит).
КАТЮША. Какой сюрприз?
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. Не спеши. Скоро все узнаешь… Тебе сколько лет?
КАТЮША. Девятнадцатый со Сретения пошел. Считай мне осьмнадцать и … (начинает считать на пальцах).
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. Оставь. Будем считать, тебе девятнадцатый. А мужу?
КАТЮША. Почти стоко же. Мы погодки.   
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Это прелестно!
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Как ты с ним познакомились? Он ухаживал за тобой?
КАТЮША. По что ухаживать? Мы с ним всю дорогу любились.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. «Вся дорога» это как?
КАТЮША. С тех пор, как нас еще поперек лавки укладывали.
КАМЕР-ФЛЕЙЛЕНА. Надо же! До сих пор любишь?
КАТЮША. Еще  как!
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. А он тебя?
КАТЮША. Спрашиваете.
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. И тебе никто никогда кроме него не нравился?
Катюша смущенно  опускает глаза.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Ну, же! Признавайся
КАТЮША (по-прежнему не поднимая глаз). Как же? Нравились
КАМЕР-ФРЕЙЛЕНА. И?..
КАТЮША. Чего «и»?
КАМЕР-ФРЕЙЛЕНА. Ты ему… своему мужу. Не изменяла?
КАТЮША. Да Бог с вами! Сударыня-барыня. Про что вы такое говорите?! Типун вам на язык.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Vraiment, ch;rie! De quoi parlez-vous?
КАМЕР-ФРЕЙЛЕН. Vous croyez?
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. S;rement.
       Входит цветущая, розовощекая, широко улыбающаяся женщина. На ней украшенная вышивкой кофта, полотняная юбка, на голове кружевной чепчик. На шее янтарные бусы. 
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. А вот и наш сюрприз!
       Женщина делает неловкий книксен и проявляет желание поцеловать руку Марии Александровне.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Фая!.. Перестань. Никаких церемоний. Здесь все свои. Эту девочку зовут Катюшей. Ее крошку… (Смотрит вопросительно на Катюшу)
КАТЮША. Настасьюшкой. А по что вам?
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Послушай, Катюша. После того, что совершил любимый тобою муж, тебе во многом придется изменить твой обычный образ жизни. В частности, у тебя отпадет необходимость кормить своей грудью твоих детишек…
КАТЮША. Как так?
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. У тебя возникнет много других обязанностей. У тебя появится широкий круг знакомых, друзей. Тебя не будет хватать на все. А твоих детишек будут выкармливать специально нанятые для этих целей кормилицы. Фая одна из них.
КАТЮША. По что? Мне не надо.
КАМЕР-ФРЕЙЛЕН. Глупая. Сейчас не надо. Потом понадобится.
КАТЮША. Никогда не понадобится. (Сердито) И не глупая я вовсе.
КАМЕР-ФРЕЙЛЕН (растерянная). Я же… Я же не обидеть тебя хотела.
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. Разумеется, Катюша, тебя насильно никто заставлять не будет. Но попытаться-то ты можешь?
КАТЮША. И не вздумаю.
КАМЕР-ФРЕЙЛЕН. Один раз покормит – твоей дочери понравится. Фая чухонка. Она на молочной ферме живет. У нее особенное молоко. Сплошные сливки.
КАТЮША. У меня не хуже.
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Тебе так кажется. А твоей дочери покажется другое.
КАТЮША. Будет пить чухонское молоко, сама станет чухонкой. По что мне это надо? Вот! Она уже соску выплюнула. Щас причмокивать станет. Пора кормить.   
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Какая же ты упрямица! От хорошего отказываешься.
КАТЮША. Вам поиграться захотелось. Скучно стало. Вам игрушки, а мне со своей дочкой еще жить и жить.
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Quel personnage!
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Что ж… Если ты на этом настаиваешь… Корми… (Заметив, что Катюша засмущалась.) Корми, корми.
КАТЮША. При всех, что ли?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Посмотрим, как это у тебя получится.
КАТЮША. Нормально получится.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Мы ждем.
      Катюша, предварительно перекрестившись, опрастывает свою грудь, подносит к соску губы дочери. Настасьюшка жадно впивается губами в сосок, начинает глотать молоко. Все собравшиеся вкруг Катюши внимательно наблюдают за этой сценой.
КАТЮША (уже после того, как Настасьшка переместит  в себя добрую толику ее молока, окидывает собравшихся победоносным взглядом). Ну?.. Как? Получается?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Еще неизвестно, с каким бы удовольствием она пила Фаино молоко. Это еще большой вопрос.
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА (женщине). Извините, Фая, напрасно потревожили вас. Вам, естественно, оплатят. Можете идти.
     Потерпевшая ееудачу  кормилица уходит. Катюша продолжает кормление.
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Давайте признаемся, то была, ma cher,  наша неудачная задумка.  Мы решили позабавиться, а эта девочка поставила нас на место.
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. При чем здесь «позабавиться»? Мы думаем о будущем этой девочки.
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. Ах, мудрейшая вы наша, нам ли знать, какое у нее будет будущее?
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Ну, не сердитесь на меня. Мы хотели, как лучше.
КАТЮША. Ну, вот и все! (Утирает губы дочери, убирает от посторонних глаз свою похудевшую грудь.)
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Браво… В моей жизни все было по другому. Я не узнала вкуса молока моей собственной матери. Не в этом ли и корень всех моих несчастий? Что все в моей жизни так нескладно сложилось.
КАМЕР-ФРЕЙЛИНА. Вы делаете слишком скоропалительные заключения, моя душа.  Да и ваша августейшая жизнь еще продолжается. Как знать?..
МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА (Катюше). Спасибо тебе, девочка… Вот чья жизнь еще продолжается… Мы приготовили для тебя подарки. Сейчас тебя проведут и ты все увидишь. Мне думается, ты останешься довольна. Заодно пожелаю добра и любимому тобой мужу… Может,  на прощание что-нибудь пожелаешь и ты мне, своей государыне?
КАТЮША (смущена). Ну, что вам мое пожелание?
МАРИЯ АЛЕКСАНРОВНА. Тем не менее.
КАТЮША. Я даже так прямо не знаю… Ну ежели токо… Совет вам, ваше императорское величество, да любовь. 

     АВТОР. Кто есть подлинный злодей, покусившийся на жизнь государя императора, до сих пор никому неведомо, зато имя его же, то есть государя императора, спасителя у всех на устах.  (Декламация)

Комисарову спасибо,
Что ему Бог пособил,
Руку подлую злодея
От царя он отвратил.
Комисаров, наш спаситель,
Спас Россию и царя,
Ему Бог был покровитель,
Закричимте же «Ура»

    На что угодно поставлю – никто не догадается, кто является автором этих строк. Некрасов Николай Алексеевич. Главный страдатель народный по тем временам. Он же, в другом пламенном, исторгнутом из недр души поэтическом произведении воззвавший

«Иди в огонь за честь отчизны,
За убежденье, за любовь…
Иди и гибни безупречно,
Умрешь не даром: дело прочно,
Когда  под ним струится кровь…»

    Слова, слова, слова…Parole, parole, parole…

      Россия-матушка, или, если быть точнее, ее зажиточная часть, так  или иначе зависимая от властей предержащих буквально обезумела. Все устремились перещеголять друг друга в желании выказать свое восхищение подвигом Осипа Комисарова. Доказать, насколько они благодарны ему.
       Преступник неизвестен – имя  Осипа Комисарова полощут в каждом базарном ряду. Поутру 6-ого апреля   состоялся высочайший смотр войскам на Марсовом поле. В числе приглашенных – кто, вы думаете? Конечно, Осип Комисаров.

     Духовой оркестр исполняет чеканный строевой марш.

     АВТОР.Несть числа почестям, воздаваемым Осипу Комисарову. Ему дарят  по сотням  десятин земли, устраивают богадельни, лечебницы, училища, учреждают стипендии в его честь. Дворянство всех без исключения  губерний спешит внести его в свои родословные списки, разные городские общества – избрать в почетные члены. Его воспевают поэты (как образец, см выше), О встрече с ним мечтают самые знатные вельможи, не так-то он и доступен – очередь. Со всех концов России шлют самые щедрые подарки, приветственные адреса, телеграммы, поздравления. 220 экземпляров его фотопортрета, причем торговцы заломили за него баснословную цену: один рубль серебром, - было распродано буквально за два-три часа. Сам государь вложил его портрет в свой семейный альбом. Комисаровым предложено купить в Петербурге с приличною скидкою дом. Специальным постановлением правительствующего Сената ему присвоен титул «Костромской». Ну, чем не крибле-крабле-бумс?!
Однако покупка дома вещь хлопотная, требует заполнения многих официальных бумажек. Пока Комисаровы-Костромские  решили приютиться в пятикомнатной меблированной квартире в доходном доме господина Руадзе на Фонтанке.

      Вместительный  трактир на Сенной. За столом, кажется, все, имеющие  причастность к картузной мастерской Марка Савельевича Садового. Курение никакими запретами не ограничено: дыми не хочу. Отсюда и табачный дым коромыслом. Стол трещит-кряхтит под тяжестью блюд, фляжек, штофов и  бутылей. Мечутся запаренные, но довольные  сыплющимися на них чаевыми  половые. Гудеж-балдеж.  Но самое главное, конечно, это застольная песня.

     Эх, до чего ж охоч русский человек до песни, особенно хоровой, уже после того, как реализует: «Первая колом, вторая соколом, третья мелкими пташечками»!  Каких только песнопений, исполняемых дурными голосами  в одночасье не услышишь. Вот только крохотная  часть этого фольклора, как образец «Из кулька он во рогожку с дымом вылетит в трубу, Он за это полетит, по утрам рано будит…»: или «Черви, буби, вини, крести над моей постелькой, Над моей постельной шелковая плетка…»; или «И-эх, да как у нашего у Вани полтораста рублев сани…»; или  «Ходи ты, да ходи я, ходи ягодка моя…».  Наиболее слаженно, надо отдать этому должное,  звучит хоровое женское исполнение. Да, есть за столом  и представительницы  прекрасного пола. Какая же картузная мастерская может существовать без женщин?  Их песнопения куда более слаженны и задушевны. «Светит месяц в небе ясный, Светит алая звезда, Снится мир мне тот прекрасный, А от него и нет следа».
      А отчего ж застолье-то? А все от того, что обласканные всеобщим почитанием, обожанием, перекормленные неожиданно свалившейся на них славой Комисаровы справляют свой переезд на их новое местожительство в доме Руадзе. Они, осыпанные почестями и дарами, но не возгордившиеся,  сами здесь же, за столом. Выглядят, надо это отметить, заметно потрезвее других: и едят и, особенно, выпивают умереннее. У них уже наступило насыщение, может даже, какая-то усталость от всей этой кутерьмы наступила, но щедрости еще хоть отбавляй. Еще  не отгораживаются от бывших «своих».
      Рядышком  с прима-парочкой и донельзя довольный триумфом своего недавнего, погоняемого в хвост и гриву  подчиненного Марк Савельевич Садовый. Решил взять слово. Поднялся со своего места. Послушаем, что он скажет.
САДОВЫЙ. Христиане! Православные! Магометане то ж. Вас средь нас тоже водится. Хорошо посидели. Сытно поели, красно попили. И все благодаря щедрости Осипа Ивановича и его благоверной Екатерины Евласьевны.   Экий столище нам устроили! Скоро кровных деньжищ на угощенье  угрохали. Что за это сказать надо?»
      Отдельные по разным концам стола  возгласы : «Спасибочки!» 
САДОВЫЙ. Дружнее!
       Кричат погромче и послаженней: «Благодарствуем!»
САДОВЫЙ. Еще раз. Чтоб прям стены… ух!.. задрожали.
«Благодарствуем! Благодарствуем! Благодарствуем!»
САДОВЫЙ. Так-то лучше.
      Осип и Катюша встают, кланяются  Заметно, что им это уже приелось,  большого волненья не вызывает. Рутина. Зато Марк Савельевич все гнет свою, потогонную хозяйскую линию. Вот уж, право, черного кобеля не вымоешь добела.
САДОВЫЙ. Однако ж хорошего, как говорится, помаленьку. Пора и честь знать.  А то завтра, ровно к шести, минута в минуту, всем на работу. И посмей токо кто-то не придти вовремя. – Ишь ты! Вроде как угрожать начал. - Или с трясущимися руками. Вы меня знаете, я никому, кто отлынивает, или недосмотр какой при работе, допустим, строка какая в камаринскую пустится, или тулья не туда отогнется, мало ли? - словом, схалтурит, - спуску не даю. Многим же, я досконально знаю, это не нравится. «Мол, зверь, а не человек». Это про меня-то. Благодетеля вашего. А я так скажу, я справедливость люблю. – В откровения пустился. - Кто заслужит моего доверия, кто за общее  сердцем  болит, и я за такого радельца горой. Всяк его поощрю. В обиду не дам. А для кого все тяп-ляп,  я тому той же ровно монетой плачу. – Теперь в похвальбу решил удариться. - От того, что смастерить, например, тот же самый наш картуз родной, да штоб, чертушка,  он ловко на черепушке сидел, словом, чин-чинарем, а не чижиком-пыжиком каким-нибудь, не в раскоряку, как любой из вас после тяжелого похмелья, это, я вам скажу, ой-ей-ей. Этто о как не просто.  Это все равно, что песню спеть. Токо  песня льется, а картуз что? Кто догадается?.. Смо-отрится. Пентюхи вы пентюхи, и ухи у вас соленые.  Вот и вся разница. А  с кривыми руками, без культуры мастеровой, которая годами в вас вдалбливается, а то и пестуется, чтоб песня такая популярная получилась,  в смысле, чтоб  люд народный к ней потянулся, ею залюбовался, лучше не подступаться. Токо с прямыми. Я про ваши, черти вы полосатые, руки. И на трезвую бошку тоже. Да, последнее тоже важно. Верно я, Осип Иваныч, все это изложил?
Мастеровые, сплоченно, дружно: «Верно, хозяин! Все верно!».
САДОВЫЙ. Да я не вас,  саранча вы немытая, я Осипа Иваныча допекаю. Али я в чем-то палку перегнул? Поведай нам. Успокой нас всех, Осип ты наш Иваныч.
Осип с улыбкой встает, согласно кивает головой. Ему вразнобой рукоплещут.
К  Катюше подходит старший половой, что-то нашептывает ей на ухо. Катюша спешит, опять же через ближнее к ней ухо, поделиться с Осипом ею только что услышанным. Осип согласно кивает головой. Катюша встает и спешит к выходу, Осип провожает ее чем-то встревоженным взглядом. А Садовых, что глухарь, как будто ничего не замечая, что творится вокруг, продолжает петь свою песню.
САДОВЫЙ. Таким вот, пряморуким, с этого, мнится, я начал, стал и наш дорогой Осип Иванович. Однако скажу – не сразу. Его ко мне мальчишкой – неумехой тятенька привел. «Мол, обучи, Савелыч, паренька ремеслу, и чтоб про маменькины баловства забыл» Да, балованым он был. Чай, помнишь, Осипушка, все до мелочей помнишь, все при себе хранишь, с каким рвением  я за тебя принялся? Признайся народу. Ему это полезно знать  (Осип вновь согласно кивает головой. Однако заметно, что вид у него поозабоченней, чем было раньше).  Как я тебя… чуть что… Не одну шишку на твою голову поставил, Не одну, чай, слезу втихомолку, где-нибудь в потаенном уголочке  пролил. Зато пряморуким сделал.  Такие картуза отменные стал выдавать! На загляденье. Такие скоро по всем эрмитажам по всей Руси появятся. Люди будут ходить, смотреть и дивоваться. От того, что тапереча, к чему не притронется, за что не примется, все одна сплошная разливанная песня у него получается. Однако ж на одних картузах не упокоился. Вон какое великое дело совершил. Про него вся Расея знает. Прям молятся на него. Я его своей правой рукой хотел сделать, а он вон на какую высоту оглашенную взлетел. А все через меня, через его наставника да поручителя. Того и вам всем от души желает. Скажи, Осип Иванович, пусть народ послушает. Правду я али кривду.
ОСИП. Правду, правду, Марк Савелыч. Ежели б не ты…
САДОВЫЙ. Во-от!.. Слушайте, что про что вам  Осип Иванович. Он Богом меченый, он царя нашего батюшку из-под верной смерти спас. Однако ж не возгордился, как видите,  Угостил – лучше некуда. (Руками дает понять, чтоб сидящие за столом за ним подхватили).
     Сначала отдельные выкрики, потом одним сплошным ревом: «Слава! Слава! Слава!» 
САДОВЫЙ. Жаль, благоверную его, Екатерину Евласьевну, сто лет ей беззаботной жизни,  за что-то увели. Ну, у нее щас тоже делов много. По базарам растаскали. Скоко добра всякого. Пока все перелопатит. А то б она тоже. Ну, вы ее и без меня хорошо знаете.
      Голоса: «Знаем, знаем!»
САДОВЫЙ. Слава и ей. Она потомство Осипу Ивановичу ростит. Ее прямая задача. Ее, скажем так, картуз. ОбрАзно, конечно, выражаясь. Великое дело делает.
Одно сплошное : «Слава! Слава!» 
САДОВЫЙ. Ну а тапереча закругляться будем. Время такое. Пора, христиане-православные. Магометане то ж.
      Вот и конец застолью пришел.  На очереди очередные будни.

      Просторная прихожая в просторной квартире господ Комисаровых-Костромских  в доходном доме господина Руадзе на р. Фонтанка. Здесь, в настоящую минуту, два персонажа: предложенная Комисаровым-Костромским в качестве прислуги молоденькая и, следовательно, кокетливо ведущая себя девица Авдотья и приблизительно столь же  молоденький розовощекий унтер-офицер.  Заметно, что оба, стараясь не слишком нарушать царящую здесь сейчас тишину,  стараются говорить вполголоса.
АВДОТЬЯ. Вас как будто только-только произвели в унтер-офицеры.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Да (любуется собою в настенном зеркале). А отчего вы догадались?
АВДОТЬЯ. Обмундирование на вас совсем с иголочки. Надо же! Такой молоденький и уже унтер-офицер!
УНТЕР-ОФИЦЕР. Да. У меня в сыскном ведомстве его сиятельства графа Муравьева патрон.
АВДОТЬЯ. Кто? (Это «Кто?» относится, скорее, к значению самого слова «патрон», чем к человеку).
УНТЕР-ОФИЦЕР. Мне оказывают протекцию. Мой родственник по матушке. Он подрабатывает в том же ведомстве. Да и вы тоже как будто неплохо устроились. У такой известной персоны.
АВДОТЬЯ (морщится). Ну, как сказать.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Как же! Герой России.
АВДОТЬЯ. Герой-то герой, но не комильфо.
УНТЕР-ОФИЦЕР. В каком смысле?
АВДОТЬЯ.  В таком. Это называется, из грязи да в князи. Компренэ?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Еще бы не компренэ!
АВДОТЬЯ. Не даром мне строго-настрого наказано за ними посматривать. Чтоб, по не невежеству,  не натворили чего.
УНТЕР-ОФИЦЕР ( с многозначительным видом). Понимаю.
АВДОТЬЯ. Но это строго между нами, конечно.
УНТЕР-ОФИЦЕР.  Само собой.
АВДОТЬЯ. Чу! (Прислушивается). Кажется, идут.
     Забренчал дверной колокольчик.
АВДОТЬЯ. Слышу, слышу!  (Спешит к двери, отворяет ее).
     В прихожую ступает чем-то как будто озабоченный Осип.
УНТЕР-ОФИЦЕР (зычным голосом). Здравия желаю, ваше степенство!
АВДОТЬЯ. Тссс… Потише.
ОСИП. Как тут?
АВДОТЬЯ (помогает хозяину освободиться от верхнего платья). Вроде как, полегчало.
ОСИП (унтер-офицеру). Ты зачем?
УНТЕР-ОФИЦЕР (шепотом). За вами, ваше степенство. 
В прихожую быстрым шагом выходит встревоженная Катюша.
ОСИП (Катюше). Что Настасьюшка?
КАТЮША. Заснула токо-токо. А то куксилась.
ОСИП. А  что с ней?
КАТЮША. Покамест не знаю. Токо что дохтур ушел.
ОСИП. Так что он сказал?
КАТЮША. Какими-то капельками ее напоил. Горькие. Она с трудом проглотила. Зато скоро заснула.
УНТЕР-ОФИЦЕР (шепотом). Ваше степенство, вас в сыскное отделение срочно требуют.
ОСИП. Погромче.
УНТЕР-ОФИЦЕР.  Его сиятельство вас к себе хотят. Я за вами приехал.
ОСИП. Какое еще сиятельство? Ночь уж на дворе. Чего ему-то не спится?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Не могу знать, ваше степенство. Я так думаю,  покусителя на жизнь государя  им надо срочно опознать.
ОСИП. На ночь-то глядя?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Не могу знать.
ОСИП. Раньше нельзя было?
УНТЕР-ОФИЦЕР. Не могу. Мне велено только вам передать. И без вас не возвращаться. А вы, как хотите.
КАТЮША. Поезжай, Осип. Не отказывайся. Все делай, как тебе велят. Значит, ты им действительно понадобился.
ОСИП. А Настюшка?
КАТЮША. Я же тебе сказала: она заснула. Даст Бог, может, и впрямь ничего страшного.
ОСИП. Надоели.
УНТЕР-ОФИЦЕР. Ничего не могу знать. Мне велено.
ОСИП. Ладно. Поехали. Токо на дочку гляну.
КАТЮША. Лучше не надо, Ося. Еще потревожишь ее. Поежжай. А я  тебя буду дожидаться.

     Одно из помещений в полицейском управлении на Фонтанке близ Пантелеймоновского моста. Здесь председатель следственного комитета, занимающегося обстоятельствами покушения на Александра II,  надувающий щеки от испытываемого им, видимо, гнева граф Михаил Муравьев,   и подчеркнуто спокойный Тотлебен. Муравьев  за начальственным столом.  Тотлебен держится в некотором отдалении от Муравьева, у широко распахнутого, но  зарешеченного окна. А распахнуто оно, видимо, от того, что день был жарким, а сейчас теплый поздний вечер, и с улицы в помещение проникает приятная прохлада. Входит какой-то жандармский, голубовато-мундирный  чин.
МУРАВЬЕВ. Ну-с! Где этот господин?
ЖАНДАРСКИЙ  ЧИН. Доставлен.
МУРАВЬЕВ. Дождались! Впустить.
Жандармский чин уходит, вскоре вместо него появляется недовольный Осип.
ОСИП. Чего такую познь? До утра разве подождать нельзя?
МУРАВЬЕВ (в очевидно издевательском ключе). Право же, простите, господин Комисаров, что посмели вас в неурочный час потревожить. Постараемся больше такого не делать. А такую «познь», как вы изволили выразиться только от того, что пути следствия неисповедимы. Время назрело. Можете сесть… А, впрочем, как вам будет угодно.
     Осип берется за его спинку стоящего на некотором расстоянии от стола стула, видимо, в намерении переставить его поближе к столу.
МУРАВЬЕВ. Пожалуйста, оставьте мебель в покое. Садитесь там, где указано.
Осип, напряженный, садится.
МУРАВЬЕВ. Перед нами, точнее, перед вами единственная задача Вам должно опознать  в лицо преступника…
ОСИП. Я вам все всем уже давным-давно опознал и рассказал. Я помылся. В бане в Троицком переулке…
МУРАВЬЕВ. Вы меня не поняли, господин Комисаров. Мне не нужны все эти ваши рассказы. Как вы шли на встречу с дедушкой Крыловым. Довольно этой беллетристики.  Да, нам все это уже давным-давно из ваших же уст известно, но мы до сих пор так и не услышали от вас, признаете ли вы в задержанном нами лице конкретно того человека, который намеренно стрелял в государя императора.
ОСИП. Вы меня и не спрашивали.
МУРАВЬЕВ. Да, мы формально не делали этого от того, что преступник скрывал свою подлинную фамилию. Надо было вначале убедиться, что мы не идем по ложному следу. Сейчас, когда он ее огласил, у нас появилась возможность заполнить этот важный пробел. Следствие пойдет дальше, как это предписано законом.  Вы готовы к сотрудничеству с нами, господин Комисаров?
ОСИП. К чему?
МУРАВЬЕВ. Встретиться лицом к лицу с обвиняемым  Дмитрием Владимировичем Каракозовым, чтобы опознать его.
ОСИП. Как вы сказали? Кара…
МУРАВЬЕВ. Каракозовым.
ОСИП. Так он не русский? А говорил, что русский.
МУРАВЬЕВ. Русский, русский. Такой же, как вы. Это играет для вас какую-то роль?
ОСИП. Нет, не играет.
МУРАВЬЕВ. Повторяю вопрос. Вы готовы?
ОСИП. Что ж… Если вы говорите, это нужно для дела…
МУРАВЬЕВ (жандармскому чину). Введите его.
Несколько десятков секунд ожидания. Осип, напрягшийся, как струна, смотрит на дверь. Возвращается жандармский чин.
ЖАНДАРМСКИЙ ЧИН (обращаясь  к тем, кто находится за дверью). Заводим.
Входит Каракозов, в наручниках, на нем  тюремный  наряд, за ним сразу двое рядовых солдат. Каракозов ни на кого не смотрит, его взгляд устремлен в пол.
МУРАВЬЕВ. Поднимите голову, господин Каракозов…
КАРАКОЗОВ. Зачем?
МУРАВЬЕВ. За тем, что так нужно.
КАРАКОЗОВ. Вам нужно? Мне нет.
МУРАВЬЕВ. Хорошо, оставим это… Привстаньте, господин Комисаров.
Осип спешит исполнить пожелание Муравьева.
МУРАВЬЕВ (Каракозову). Вы видите этого человека? Это господин Осип Иванов Комисаров. Вы его видите?
КАРАКОЗОВ (поднимает голову, равнодушно смотрит на Комисарова).
МУРАВЬЕВ. Отвечайте.
КАРАКОЗОВ. Вижу. И что?
МУРАВЬЕВ. Он своим вмешательством помешал вам привести в исполнение ваш злодейский замысел.
КАРАКОЗОВ. Его счастье. Хотя у меня не было ни малейшего замысла. Все это ваши инсинуации, не более.
МУРАВЬЕВ. А вы, господин Комисаров? Посмотрите на этого человека.
Осип как будто не слышит.
МУРАВЬЕВ. Повторяю…
ОСИП (робким, умоляющим голосом). Чего вы от меня хотите?
МУРАВЬЕВ. Чтобы вы посмотрели на этого человека. Пока больше ничего.
Осип смотрит, но так, что, кажется, его взгляд устремлен не на Каракозова, а немного вбок.
МУРАВЬЕВ. Вы его видите?
ОСИП. Ну, вижу.
МУРАВЬЕВ. Вы в этом уверены?
ОСИП. Там темно.
МУРАВЬЕВ (Каракозову). Отодвиньтесь чуть вправо.
       Каракозов нехотя отодвигается.
МУРАВЬЕВ. Благодарю вас (К Осипу) Теперь вы.
ОСИП. Что?
МУРАВЬЕВ. Теперь вы хорошо видите?
ОСИП. Д-да.
МУРАВЬЕВ. И кого вы видите?
ОСИП. Какого-то человека.
МУРАВЬЕВ. Не «какого-то», а того, кто стрелял в государя, а вы ему помешали. Вы его узнаете?
    Осип смотрит и молчит.
МУРАВЬЕВ (нетерпеливо). Ну!.. Вы узнаете его?
ОСИП. Я сяду.
МУРАВЬЕВ. Сядете, сядете, но не раньше, чем вы исполните то, что от вас требуется.
ОСИП. У меня ноги затекли.
МУРАВЬЕВ. Когда они успели?
ОСИП. Я с утра на ногах, а щас уже, поди, ночь.
МУРАВЬЕВ. От вас требуется только сказать, а дальше делайте, что хотите.
ОСИП. Я бы лучше сначала сел.
МУРАВЬЕВ. Бог с вами. Садитесь, если вы так настаиваете.
     Осип с облегчением садится на стул. Муравьев достает из кармана брюк платок, отирается.
МУРАВЬЕВ (отершись). Тот же  вопрос.
ОСИП. Не сразу. Вначале я подумаю.
МУРАВЬЕВ. О чем вы подумаете?
ОСИП. Это мое дело. Мне надо все вспомнить. Помню, мы помылись. Я и Петрушка…
МУРАВЬЕВ.  Нет! Так дальше невозможно. Это выше моих сил (Хватаясь за голову). Идиот…
ТОТЛЕБЕН (до сей поры не произнесший ни единого слова). Михаил Николаевич… Не забывайтесь
МУРАВЬЕВ. Но кто же он, если не идиот?
ТОТЛЕБЕН. В первую очередь, спаситель нашего государя. Не забывайте об этом.
МУРАВЬЕВ (солдатам, указывая на Каракозова). Пока уведите его. 
      Каракозов под охраной солдат покидает помещение.
ОСИП. Мне сидеть?
МУРАВЬЕВ. Можете стоять. Как вам будет угодно. Только не уходить. Да вас никто и не выпустит (Присоединяется к стоящему у окна Тотлебену. Дальше беседа ведется в осторожной манере, вполголоса.) Я не забываю, Эдуард Иванович, но вы знаете , насколько я скептически отношусь к этому, так называемому, «подвигу».  Я ни от кого этого не скрываю. И у меня, я знаю, довольно много единомышленников. Их ряды растут.   
ТОТЛЕБЕН. Я вас могу понять, Михаил Николаевич. Государю ваша фронда также небезызвестна,  однако держите себя в руках. 
МУРАВЬЕВ. Согласитесь, однако, что этот человек действительно круглый идиот. И как с ним дальше иметь дело?
ТОТЛЕБЕН. Не соглашусь.  Этот человек может оказаться не таким примитивным, как  он может показаться.
МУРАВЬЕВ. Мы с вами на разных позициях, Эдуард Иванович. Вы известный либерал, я всего лишь грубый солдафон. Скалозуб. Служу, как могу, своему Отечеству.
ТОТЛЕБЕН. Обойдемся без ярлыков, Михаил Николаевич. Какими бы ни были наши убежденья, мы работаем на одну цель. Во благо нашего общего Отечества и нашего государя.
МУРАВЬЕВ. Этого мазурика, я сейчас о Каракозове, а не о Комисарове, следовало бы вообще пропустить через трибунал, не затевая этих фривольных игрищ в виде уголовного суда. Если бы не затеянные такими, как вы, правовые нововведения.
ТОТЛЕБЕН. Да, такие как вы вообще предпочли бы отсекать головы у всех, кто не согласен с вами.
МУРАВЬЕВ. Не будем ссориться. Лучше посоветуйте, что нам делать с…  ну, пусть не идиотом.
ТОТЛЕБЕН. Продолжать с ним работать.
МУРАВЬЕВ.  Можно было бы вовсе обойтись без этой пустой формальности.
ТОТЛЕБЕН. Формальность - да, однако, отнюдь не пустая. Представьте себе: идет судебное заседание. Берет слово защитник… адвокат… «Откуда у вас эта убежденность, что выстрел произвел именно этот человек? Он сам подобным образом  нигде категорически не утверждает.  Ваш свидетель также ничего не видел. Только слышал: звук произведенного выстрела. Меж тем у Каракозова мог быть напарник, стоящий бок о бок рядом ним. Вы готовы осудить невиновного». Таков может быть ход доказательств адвоката. У него будет много сторонников. Что последует за этим, вы представляете сами. Сторона обвинения потерпит фиаско. Вы же не хотите этого. Нам надо максимально  оградить себя от подобного хода развития событий… Мы же европейская держава, Михаил Николаевич, не косная азиатчина, где рубят головы направо-налево. Без суда и следствия.  Мы должны идти в ногу со временем.
МУРАВЬЕВ. Если б еще не такие сшитые на живую нитку свидетели, как этот недоносок!
ТОТЛЕБЕН. Позвольте я с ним поговорю.
МУРАВЬЕВ. Милости просим. Позволяю. У меня, чувствую, силенки на исходе. А вы в фаворе у его величества. Вам по силам донести до его сознания, мне – нет. 
ТОТЛЕБЕН. Оставьте нас на время одних.
МУРАВЬЕВ. Извольте (Покидает помещение. Остаются лишь по-прежнему восседающий на  стуле Осип и  Тотлебен).
      Тотлебен находит еще один стул. Садится в наиболее комфортной для него близости к Осипу.
ТОТЛЕБЕН. Ну что? Трудно вам, Осип Иванович?
ОСИП. Но я же… в сам деле, ваше превосходительство… Вы тоже войдите в и в мое положение. Я же не из тупости. Мне же приходится как-то изворачиваться. Ужиком по сковородке. Не по злому умыслу. Если б я хоть раз по жизни в морду его… простите, на харю б его посмотрел. Я бы ее запомнил. Вот хоша и называет себя русским, а и по фамилии и по физиономии – ну, какой из него русский? Татарин, скорее всего. Я к чему про это? Что я б запомнил его. Но ведь на самом-то деле не было же такого! А то… другое его превосходительство хочет от меня, чтобы я соврал.
ТОТЛЕБЕН. А что? Скажите честно, вам разве никогда прежде не приходилось врать?
ОСИП. Приходилось, конечно. Но то по ерунде. А здесь… вон какое дело решается! Будет человек дальше жить или нет?
ТОТЛЕБЕН. А этот человек, Осип Иванович, в любом случае уже скоро не будет жить. А если и будет, то в таких условиях, что лучше бы и не жить. И он вполне заслуживает этой участи. Потому что поднял руку на самое, что ни есть священное: жизнь своего Богом ему данного государя. Это будет похуже даже, если б он выбрал своей жертвой жизнь своего отца или матери. Это самое страшное преступление. Да, ему грозит или казнь, или тяжелейшая беспросветная каторга. И то и другое, повторяю, он вполне заслужил.
ОСИП. Я это понимаю… А по что, как вы думаете, ваше превосходительство, он на такое пошел?
ТОТЛЕБЕН. От того, что решил про себя: «Я самый умный человек на свете. Мне решать, кому на этом свете жить». Это значит, он поставил себя выше Бога. Он заслуживает наказания. А вам трудно всего-то  признаться в том, что вы на деле не видели, - я это допускаю, - но в душе-то верите, что все так на самом деле и было. Бог хочет свершить справедливое возмездие. Справедливое от того, что такие как он не должны существовать между нами. Это чертополох, который безжалостно уничтожается, иначе все поля им засорятся. Голод наступит. Вы же не хотите этого. Никто из добропорядочных людей не хочет.
ОСИП. А Бог?
ТОТЛЕБЕН. Бог всегда на стороне добропорядочности. Им осуждается любое злодейство. Мы же должны Ему, по мере наших сил, помогать…  Выходит, вы, Осип Иванович, идете против Его высочайшей воли… Видите, насколько все в этой жизни взаимно переплетено?
ОСИП. Д-да, как-то аккуратно все разъяснили. А то бошка кружится… А решаться, выходит, все равно надо.
ТОТЛЕБЕН. Надо, Осип Иванович. Ничего не поделаешь. Решайтесь, Осип Иванович.
ОСИП (еще какое-то время подумал. Наконец). Ладно, ваше превосходительство.   Так уж тому, видать, и быть.  Уж очень как-то…  по полочкам все разложили. Вот и Марк Савелыч мой прежний хозяин мне бывалыча говаривал: «Смотри, Осип, чтоб ладно все улеглось». Не ладно, шовик как-то не туда полез – брак. Мордой об стол. Так уж и быть. Будь по-вашему. Словом, я согласен.
ТОТЛЕБЕН (встает со стула, отворяет дверь). Михаил Николаевич, можно. Входите.
     Возвращается Муравьев.
ТОТЛЕБЕН. Вот… Осип Иванович согласился.
МУРАВЬЕВ. Да неужто? Господин Комисаров… Неужто?
ОСИП. Да. Я согласный.
МУРАВЬЕВ. На что?
ОСИП. На все.
МУРАВЬЕВ. Ну, премного  вам благодарен, Эдуард Иванович. Без вас, чую, это дело с мертвой бы точки не сдвинулось  (В дверь.)  Заводите.
      Возвращаются солдаты, вместе с Каракозовым. Тем временем Тотлебен возвращается к окну, а Муравьев – за стол.
МУРАВЬЕВ. Итак, господин Комисаров…
ОСИП. Это точно.
МУРАВЬЕВ. Точно что?
ОСИП. Это  он пулял в государя императора, больше некому. Я все своими собственными глазами видел.
МУРАВЬЕВ. Ну вот и преотлично! Сейчас мы все это запротоколируем. И ваша песенка, господин террорист, будет окончательно спета.
КАРАКОЗОВ. Да окончательно ли?
МУРАВЬЕВ. Мы все же приперли вас к стене.
КАРАКОЗОВ (Комисарову). Что, брат? Видать, укатали Сивку крутые горки?
МУРАВЬЕВ. Помолчите. Вы уже свое сказали.
КАРАКОЗОВ. Укатали. Эх, брат!
ОСИП. Верблюд тебе татарский брат, а не я. Еще русским себя обозвал. Совесть надо иметь.
КАРАКОЗОВ. Я верблюд, а ты раб. Выбирай.

     Глубокая ночь, но тревожно на квартире Комисаровых. В каких-то комнатах горят новомодные парафиновые свечи в подсвечниках.  Светло и в детской. Здесь сейчас собрались, кажется, все обитатели квартиры: Катюша, уже знакомая нам Авдотья, еще незнакомая - Мамка, пожилая женщина, она также присоединилась к челяди Комисаровых, помогает Катюше вести все расползающееся со временем и с не прекращающимися поступать подачками домашнее хозяйство.  Внимание всех сосредоточено на детской кроватке, где лежит болящая Настасьюшка. В детскую врывается возбужденный Осип. Катюша срывается с места, с криком «Осюшка-а!» бросается ему навстречу.
ОСИП. Что? Неужто помёрла?
КАТЮША. Типун тебе на язык, Ося. Живехонька.
ОСИП. Чего ж тогда орешь благим матом?
КАТЮША. Тебе обрадовалась. Дохтур еще раз приезжал. Еще раз капельки какие-то дал.
АВДОТЬЯ. Микстуру.
КАТЮША. Стеклянную палочку ей в ротик засовывал.
АВДОТЬЯ. Это не палочка, это градусник. Им температуру меряют. Если  высокая, значит, больная.
МАМКА (скорее с осуждением, чем с восхищением). Ученая. Все-то она знает.
КАТЮША. Она опять заснула. Пощупай ее лобик. Горит. И пятнышки красные по всему телу. Утром пораньше опять приедет. Да не один. У них, между дохтурами, что-то будет. Я не поняла.
МАМКА. Консилум.
АВДОТЬЯ.  Да не консилум, а кон-си-лиум.
МАМКА. Ну, какая разница?
ОСИП (подходит к кроватке, касается ладонью Настюшиного лба). Чего ж утра-то дожидаться? Щас бы и провели… этот самый.
КАТЮША. Видать, так положено. А мы им не указ.
ОСИП. Я вот ужо пожалуюсь на них Эдуарду Ивановичу. Он им, где раки зимуют,  покажет.
КАТЮША. Да не Эдуарду Ивановичу, Ося, нам надо, а напрямки самому Боженьке. Давай, милый, как следовает, ото всей души Ему помолимся. Нам же с тобой спокойнЕе будет.
      Осип не возражает. Оба  становятся на колени перед образом какого-то святого. Начинают горячо молиться. Авдотья и Мамка следуют примеру хозяев.

      Короткое затемнение. Когда сцена вновь высветится, окажется, что в детской остались лишь Осип и Катюша. Оба сидят вкруг Настюшиной кроватки, а источником освещения служит лишь лампадка из синего стекла. С улицы доносится колотушка бредущего мимо дома ночного сторожа.
ОСИП. А ты не хочешь узнать, что от меня фараонам у Пантелеймоновского моста вдруг так срочно понадобилось?
КАТЮША (без интереса). Да? Что?
ОСИП. Пристали, чтоб я им про злодея, который в царя стрелял, все, что знаю, рассказал.
КАТЮША. Так а что ты знаешь?
ОСИП. То-то и оно. Я им, примерно, про то же, а они все равно не отстают. Скажи им и скажи, узнаю ли я этого человека. А откуда ж я его узнаю, ежели я, можно сказать, его первый раз токо щас увидел?
КАТЮША. Тебе его показали?
ОСИП. Сам пришел. Точнее, привели. Железяки у него на руках. Чувствуется, что чижолые. Он их всю дорогу подергивал. Видать, мешают.
КАТЮША. Еще бы!.. А сам он какой?
ОСИП. Не старый. Высоченный, что пожарная каланча. Худющий. Щетиной оброс. Словом, страшненький.
КАТЮША. Пострашеешь тут, ежели стоко времени на хлебе да на воде.
ОСИП. А фамилия у него какая-то не русская. Я не запомнил. Я про злодея.
КАТЮША. Ну так, не отстают они от тебя, дальше-то ?
ОСИП. Да, я им: «Я его токо в затылок видел, харю свою мне не показывал, и мне она тогда ни к чему». А они мне: «Нет! Все равно им скажи, иначе мы от тебя не отстанем».
КАТЮША. Ты этому своему… как его?
ОСИП. Эдуарду Иванычу?
КАТЮША. Ну, да.
ОСИП. Да он тут же. С ними заодно. Стал уговаривать меня, чтобы я соврал.
КАТЮША. Надо же! А послушаешь – хороший человек.
ОСИП. Он-то мне все и разъяснил. Что ежели даже я ничего им не скажу, они его все равно прикончат. Казнят то исть. Али на каторгу сошлют.
КАТЮША. Что ж? Он это заслужил. А другой участи он уж, наверное, и не ждал. Знал, на что шел.
ОСИП. Мне-то как надо было? Или на своем стоять: «Знать не знаю, ведать не ведаю» или соврать. Ты бы как?
КАТЮША (подумала). Я б соврала.
ОСИП. Нехорошо, вроде.
КАТЮША. Будто никогда никому не врал.
ОСИП. Вот и Эдуард Иваныч мне тютелька в тютельку про то же. Мол, соврал-не соврал, а дорожка у него все одно одна.
КАТЮША. Ох, Ося! Не про то ты щас. Нам главное щас, чтоб Настасьшка выжила. Чего ты про этого басурмана волнуешься? Тем более, что, ты говоришь, он не русский.
ОСИП. Человек все ж таки. Тоже, должно быть, и мать у него есть. И жена.
КАТЮША. Вот и пущай щас за него и мать и жена переживают. Раньше надо было думать.
ОСИП. А грех-то?
КАТЮША. Какой еще грех?
ОСИП. Ну, совру я, - значит, грех на себя возьму.
КАТЮША (задумалась). Тогда не ври.
ОСИП. Страшно. Мне ведь могут не простить… И тогда ничего этого не будет. Все это, что на нас свалилось, враз отымут.
КАТЮША. Ну, так уж сразу.
ОСИП. Мне обратно к Марку Савелычу.
КАТЮША. Не приведи Господи!
ОСИП. То-то и оно.
КАТЮША. Что ж… Коли так, по мне так лучше соврать… Ты соврал?
Осип согласно кивает головой.
КАТЮША. Ну, и правильно сделал.
ОСИП. А с Богом-то как же? Он ведь меня за это не простит.
КАТЮША. Молиться за него станем.
ОСИП. За злодея-то?
КАТЮША.  Чтоб ему на том свете хошь полегшее было.
ОСИП. Я другого боюсь. Как бы Боженька-то меня за то, что против правды пошел, взял бы да не наказал.
КАТЮША. Выбрось ты это из головы.
ОСИП. Я выбрасываю.
КАТЮША. Ну!
ОСИП. Покамест не выбрасывается. 
КАТЮША (пересаживается поближе к мужу, обнимает его). Ох, горюшко ты мое луковое. Так что же нам таперича? Из-за одного дурня всего добра разом лишаться? По миру пойдем? Выкинь, я тебе уже сказала, все это из головы.
ОСИП. Я думаю, а что ежели все это не даром?
КАТЮША. Ты про что?
ОСИП. Настасьюшка вот уже ни с того, ни с сего захворала.
КАТЮША. Куда-а ты… Все, посмотришь, вокруг хворают…
ОСИП. Все, токо не Настасья. Она всегда здоровенькая была.
КАТЮША. Хворала. Токо что не так, может, сильно.
ОСИП. Совсем не сильно. Похнычет и ничего.
Видимо, дочка проснулась, завозилась в постели, если Катюша сочла необходимым срочно ею заняться.  Лишь после того, как дочь как будто успокоилась,  позволила себе вернуться к мужу. Вновь его обняла.
КАТЮША. Я щас вот о чем подумала… (Сказала и умолкла).
ОСИП (нетерпеливо). Ну!
КАТЮША. Ежели к утру Настасьюшка не оклемается, и от дохтура ничего хорошего не услышим… Ну, что делать? Так тому и быть.
ОСИП. Как?
КАТЮША. Ты сам к этим фараонам пойдешь и ото всего, что сегодня по нужде наврал, отречешься.
ОСИП (задумался и с тяжелым вздохом). Чижало мне будет. Отрекаться-то. Чай, влетит мне.
КАТЮША. Ради собственной дочки, Ося, и не на такое пойдешь.
ОСИП. Авось, еще и устаканится (Крестится)
КАТЮША. Авось-то авось, Осюшка, да и сам не врозь (Однако ж так же крестится)

     АВТОР. К утру Настюше станет получше. Явившийся, как было им обещано, врач, констатирует, что пик Настюшиной хвори прошел и что «Теперь она пойдет на поправку». Его прогноз оправдается: Настюша на этот раз выживет, хотя со здоровьем вообще у нее в дальнейшем будет неважно.  Настюша выживет, Осипу не придется «отрекаться» от навязанного ему «вранья», а из утренних газет вся столица, а вслед за нею и провинция узнают, наконец, подлинную, а не выдуманную фамилию неудачливого цареубийцы. (Читает). «В настоящее время труды следственной комиссии продвинулись настолько, что личность преступника совершенно обнаружена, несмотря на отказ положительно и точно отвечать на предлагаемые ему вопросы комиссии удалось установить, что преступник – уроженец Саратовской губернии Дмитрий Владимиров Каракозов». 
      От себя добавлю. Каракозов Дмитрий Владимирович. 1840 года рожденья. Из семьи мелкопоместных  дворян Саратовской губернии. Был одно время студентом Казанского университета, перевелся в Московский. Был отчислен за неуплату.
     Отдохните. Самое интересное еще впереди.